Страница:
Милошевич играл на страхах миллионов простых сербов, живших в сельской местности, в Белграде же он столкнулся с непримиримой оппозицией. Демократы – антикоммунисты, либеральные коммунисты, и все те, кто опасался распада Югославии, обнаружили, что их всех свалили в одну кучу с общим ярлыком диссидентов. Атмосфера Белграда в декабре 1987 года была насыщена патриотизмом и гневом, а репрессии не были всего лишь намеком. Традиционные цыганские оркестрики, состоявшие из скрипки, контрабаса и гармоники и игравшие по вечерам в барах, теперь исполняли старинные мелодии, популярные в первую мировую войну: «Марш на Дрину» и «Далеко у моря». Пресса Милошевича начала публиковать массу материалов о борьбе Сербии против турок со времени Косовской битвы и до Балканских войн. Газеты и телевидение разразились гневными тирадами по поводу новых демонстраций албанцев в Косово и одобрили посылку туда 3000 сотрудников федеральной милиции.
Впервые с тех пор, как я познакомился с Белградом, мне пришлось следить за своей речью. Друзья предупредили меня, чтобы я не болтал лишнего в общественных местах и был сдержан в разговорах по телефону. Даже в кафе при отеле «Москва» люди разговаривали приглушенными голосами. Снаружи отеля один из диссидентов продавал студенческие журналы. Он рассказал мне, что его уже дважды арестовывали, а затем уволили с работы. Этому человеку было уже за сорок. Он сказал, что теперь подумывает о переезде из Сербии в одну из более просвещенных республик. Восемнадцать месяцев спустя я встретился с ним, снова, на этот раз в Загребе. Он опять торговал своими диссидентскими журналами в туннеле под железнодорожным вокзалом. Когда я спросил у него, каковы его убеждения, он опять ответил коротко и просто: «Коммунистические». Друзья, которых я знал тридцать лет, поговаривали о своих намерениях перебраться в Словению или даже в Соединенные Штаты, чтобы спастись от того, что, по их словам, было «фашистским» режимом.
В Косове атмосфера была еще более гнетущей. Посетив в 30-е годы Приштину, Ребекка Уэст обнаружила там пыльную деревню, где люди не знали другой еды, кроме курятины и риса. Теперь же, благодаря субсидиям центрального правительства, она превратилась в многолюдный, выставивший напоказ все свои краски город под облаками коричневого дыма, исходящими из труб промышленных предприятий. Помимо строительства кварталов многоквартирных зданий, вызванного бумом рождаемости среди албанцев, отцы города тратили деньги на проекты, поражающие своей нелепой до безобразия, показной вычурностью, такие, как публичная библиотека в виде мечети и квартал правительственных учреждений в форме огромной велосипедной рамы. Стены номеров в недавно построенном «Гранд-отеле» были выщерблены так, словно их изгрызли крысы, а в лифтах, поднимавшихся только до десятого этажа, исчезли кнопки, и постояльцы, не желавшие, чтобы их ударило током, поднимались по темной лестнице пешком. Над зданиями банков и торговых центров, сооруженных из железобетонных конструкций, которые уже порядком раскрошились, вились вороны. Точно так же вились они когда-то и над Косовым полем, насытившись вволю человеческой плотью. Всю ночь выли собаки, а на рассвете слышались усиленные электроникой заунывные призывы муэдзина с минарета железобетонной мечети.
Для албанцев в Приштине Тито – все еще герой, и его портреты висят в каждом магазине, хотя в Белграде их давно уже убрали. При этом они уже начали посматривать в сторону хорватов, надеясь найти в их лице союзника в борьбе против их общего врага – сербов. Албанцы не скрывали своего патриотизма, наоборот, даже выставляли его напоказ. В этом я имел случай убедиться однажды воскресным днем, когда сонная тишина вдруг взорвалась звуками автомобильных клаксонов. По главной улице Приштины промчалась кавалькада автомобилей с развевающимся национальным флагом – черным двуглавым орлом на алом фоне. Позднее выяснилось, что один из местных коммунистических руководителей справлял свадьбу своему сыну. Оторванный от послеобеденного сна, я отправился в один из трех близлежащих кинотеатров, выбрав тот, в котором шел вроде бы не порнографический фильм. Фильм начинался как триллер, действие которого происходило в трансконтинентальном экспрессе, но очень скоро перешел в оргию, когда два бандита одновременно насиловали и содомизировали пассажирку. Аудитория ревела от восторга, выкрикивая по-албански свое одобрение.
В деревне Косово Поле, ставшей теперь пригородом Приштины, сербы пока еще составляли большинство, хотя и там уже албанцы приступили к сооружению мечети. Сербы, с которыми я разговаривал, считали, что албанцы попытаются выжить их отсюда и захватить их дома и земли. «Вы видели мой дом, – сказал мне один из них, – это вполне приличное место для меня, моей жены и двух детей. Если в нем поселятся албанцы, в каждой комнате будет жить по три-четыре человека. Это отвратительно. Они не знают, что такое жить культурно, цивилизованно».
Многие сербы с радостью уехали бы, если бы смогли получить за свою землю и жилище неплохую цену: закон запрещал им уезжать, не продав имущества; и если уж они уезжали, то оставляли все. Один человек поинтересовался у меня, не предоставит ли ему Британия политическое убежище, а затем добавил, что с удовольствием поехал бы жить в какой-нибудь сербский город, например, в Кралево или Крагуевац, загвоздка была лишь в том, чтобы продать дом.
Перед отъездом из Косова я отправился в Гращаницу посмотреть на совершенную по своей красоте и изяществу церковь, построенную в 1313 году святым Милутином – сербским королем, жена которого, Симонида, изображена там в стенной росписи.
Церковный сторож рассказал мне о короле Милутине ставшем святым: «Его первая жена была болгаркой, а вторая – гречанка из Царьграда». Так сербы называли раньше Константинополь, а теперь зовут современный Стамбул. Монастырь, частью которого была церковь, находился в данный момент на попечении сербских монахинь. Они держали здесь и ферму со своим собственным трактором и грузовиком. Были у них и лошади с телегами. Когда я уезжал, из помещения фермы выскочила взволнованная мать настоятельница и принялась кричать на меня. Эти женщины широко известны свирепостью своих нравов. С противоположной стороны появилось стадо овец, которое гнала пожилая монахиня, пощелкивая кнутом. Ей помогала маленькая собачка, носившаяся вокруг и лаявшая на овец. Монахиня улыбнулась и сказала мне, чтобы я не беспокоился, а затем мы с ней поговорили о ферме и связанных с ней проблемах. Местные власти отнимали у них часть сена. Кроме того, монашки перестали возить продукцию фермы на рынок в Приштину. Несколько лет назад албанцы перевернули прилавки с их сыром и растоптали его в грязи.
В следующем, 1986 году Милошевич стал президентом Сербии и продолжал играть на характерной для его соотечественников мании преследования. Он никогда не подвергал нападкам или оскорблениям албанцев, немцев, хорват или славян мусульманского вероисповедания, поскольку сербская мания преследования своими корнями имеет страх, а не ненависть. Даже в частной беседе с сербом от него редко услышишь враждебные слова против какого-то определенного народа. Снова и снова муссируется тезис о том, что «албанцы и хорваты ненавидят нас, но мы не желаем им зла», или «весь мир ненавидит нас и евреев».
Милошевич не обладает талантом оратора, так же как и Тито, и, конечно, не является демагогом-подстрекателем. Однако, играя на страхе, ему удалось собрать около миллиона людей на один из своих митингов, который состоялся в Новом Белграде в октябре 1988 года. С того времени начал развиваться его культ, частично оркестрованный, частично спонтанный. Ему сопутствовали песни и стихи, например:
Хорватские газеты резко критиковали Милошевича и, в частности, его действия по преодолению кризиса в Косове. Карикатуристы изображали его как Слобито (Муссолини) или Сталошевича (Сталин). Орган Союза коммунистов Хорватии «Вьесник» в рецензии на собрание речей Милошевича нашел близкое родство его лозунга «Сербия будет государством, или она будет ничем» с утверждением, якобы сделанным Гитлером: «Германия будет мировой державой, или не будет ничем». В действительности эту фразу выдал маршал Пилсудский в 1918 году, имея в виду Польшу.
В феврале 1989 года в учреждениях и на предприятиях Хорватии проходил сбор пожертвований в помощь албанским шахтерам в Митровице в Косове, которые объявили забастовку, отказавшись выходить на поверхность. Когда сербское правительство ликвидировало автономный статус Косова и Воеводины, в Хорватии возмущенные толпы стали забрасывать камнями автомобили с сербскими номерами. В марте 1989 года в Косове опять вспыхнули беспорядки, в результате которых двадцать человек было убито и более сотни ранено.
Прибыв в Белград в марте 1989 года, я нашел, что атмосфера в нем странно напоминала ту, которую описал Троцкий, побывавший здесь в 1912 году во время Первой Балканской войны. В магазинах канцелярских принадлежностей он видел батальные картины, на которых изображались атаки доблестной сербской кавалерии, сминающей ряды турецкой пехоты. Перед цветочным магазином толпы резервистов осаждали стенд с последними сводками с фронта… Он видел, как солдаты 18-го полка шли на войну, одетые в форму цвета хаки и опанки, с веточками зелени в фуражках. Его поразили скандалы в бульварной прессе, и он высмеивал иностранных корреспондентов, которые воровали друг у друга разные истории в кафе отеля «Москва».
Семьдесят семь лет спустя кафе на улице Теразии и других центральных улицах Белграда опять были полны солдат в формах цвета хаки, находящихся в увольнении, которые своей численностью явно превосходили штатских посетителей. Они тихо разговаривали, потягивая пиво и глазея на девушек, прохаживавшихся по тротуару или катавшихся на роликовых коньках. Уличные динамики исторгали оглушительную бравурно-патриотическую музыку. В витринах магазинов канцелярских принадлежностей опять были выставлены картины и книги, посвященные подвигам героев Косова, Балканских войн и суровых испытаний 1914-1918 годов. Люди в штатском и резервисты собирались группками у витрин магазинов, торгующих аудиовидеотехникой, и ждали последних известий из Косова в программах теленовостей. В 1912 году сербы сплотились вокруг изворотливого премьер-министра Пашича, которого Троцкий презирал. Теперь, в 1989 году, они сплотились вокруг Милошевича, хмурое лицо которого смотрело с тысяч плакатов поверх старого партизанского лозунга: «Смерть фашизму, свободу народу!».
Белградская пресса была такой же злобной, как и во времена Троцкого. «Вечерние новости» сообщали, что одна журналистка, работавшая на белградском телевидении и заболевшая СПИДом, переспала с пятнадцатью коллегами мужского пола. Статьи о торговле героином через Албанию соседствовали с материалом совершенно иного рода, например, советами «Как удлинить ваш член». Отель «Москва», чудом переживший бомбардировки двух мировых войн, опять стал штаб-квартирой иностранных журналистов, которые надеялись перехватить новости друг у друга.
Хотя жена Милошевича все еще преподавала в университете марксистскую социологию, а сам он продолжал себя называть коммунистом, его политической платформой стал сербский национализм чистейшей пробы, такой, с которым Троцкий повстречался в 1912 году. Подтверждением тому служит яркий пример. В марте 1989 года «Борба», орган ЦК СКЮ, которая занимала позиции, враждебные Милошевичу, опубликовала письмо одного хорватского читателя с критикой антигерманского переворота 27 марта 1941 года, спровоцировавшего Гитлера на агрессию против Югославии. Читатель видел в этом пример сербского безрассудства и, вне всякого сомнения, был прав. Газеты, находившиеся под контролем Милошевича, обрушились на «Борбу» с нападками за то, что она опубликовала непатриотичное, по их мнению, письмо, и восхваляли не только переворот 1941 года, но и убийство Принципом эрцгерцога Франца Фердинанда, ставшее поводом для начала первой мировой войны.
Брюзжа в адрес Австрии и Германии, сербы в то же время предупреждали об опасности со стороны ислама. Дехан Лушич, человек из окружения Милошевича, опубликовал сенсационную книгу – результат журналистского расследования под названием «Секреты албанской нации», где перечисляются фамилии сотрудников албанской разведки, работавших за рубежом[501]. По словам Лушича, мафия переправляла наркотики через Белградский аэропорт в Канаду и Соединенные Штаты. Часть прибылей расходовалась на подкуп сербов в Косове. Основываясь на интервью, взятом у одной проститутки из стамбульского борделя, Лушич утверждал, что организация мусульманских фундаменталистов «Серые волки» финансируется Саудовской Аравией и преследует цель вернуть Юго-Восточную Европу в лоно Турецкой империи.
Опять вошли в моду религиозные свадьбы. Особенно часто венчали новобрачных в старинной синодальной церкви, которая находится по другую сторону дороги, напротив гостиницы «Знак вопроса». Священники в алых, расшитых золотом рясах произносили нараспев слова обряда, и певцы на хорах подтягивали низкими голосами на старославянском. Когда наступало время венчания, священники возлагали серебряные короны на головы жениха и невесты, которые, держа в каждой руке по зажженной свече, обходили затем кругом алтаря. Сделав по глотку церковного вина из Чаши причастия, новобрачные обнимались с очень серьезными лицами. Даже после этого не наступала фаза веселья и забав, характерная для любой английской свадьбы. У короля и королевы дня был такой вид, словно они готовились к вознесению жертвы, а не к брачной жизни. Я невольно вспомнил стихи на тему Косово: «Сербская девушка, чей возлюбленный погибает на поле брани…»
Снаружи синодальной церкви были расклеены объявления, предлагавшие места в каретах для поездки в Косово на празднование шестисотлетия битвы.
В начале апреля в компании с одним югославским журналистом я отправился в Косово. По дороге мы остановились на ночь в полном зелени, красивом городе Крагуеваце, где главной туристской достопримечательностью является массовое захоронение 8000 жителей, расстрелянных немцами 20 октября 1941 года. В течение многих последующих лет погибшие представлялись сторонниками партизан; теперь же установлено, что среди них были и четники. Эта массовая казнь была главным мотивом, побудившим Дражу Михайловича отказаться от тотальной войны против итало-германских интервентов. В ресторане, где мы обедали, играл лучший цыганский оркестр из всех, что мне когда-либо доводилось слышать. В его состав входили пять смуглолицых, степенных, усатых музыкантов. Поскольку здесь присутствовали конторские служащие местного автомобильного завода, съехавшиеся сюда на работу с разных концов Югославии, оркестр играл музыку соответственно их вкусам – то любовную боснийскую песенку, то словенскую джигу, то хоровую рабочую песню моряков из Далмации, отдававшую солью, рыбой и вином. Этот ресторан был ярким свидетельством того, что рядовые югославы, в отличие от своих политиков, могли прекрасно ладить друг с другом независимо от национальности.
После Крагуеваца мы начали подниматься в горы Южной Сербии, направляясь в тот приграничный район, где турки и славяне, мусульмане и христиане боролись друг с другом целых шестьсот лет и где во вторую мировую войну четники и партизаны воевали между собой и с оккупантами. Миновав Кралево, мы остановились у дорожной закусочной, где ели шашлыки из молодой баранины и слушали добродушного, разговорчивого хозяина: «Здесь много албанцев и славян-мусульман. Мы отлично ладим между собой. Я никогда не подаю блюда из свинины, у меня на кухне их даже не готовят, потому что клиентов-мусульман это обидело бы. Нам всем нужно жить вместе, не так ли? То, что происходит в Косове, вина не албанцев. Дело в политиках и экономике. Политики слишком много дали им просто так, за здорово живешь, и отучили их работать».
Сербы прекрасно сознают, что человек может причинить огромный ущерб природе. Местность, по которой едешь из Сербии в Косово, носит следы экологической катастрофы. Густой лес по обеим сторонам дороги часто пестрит голыми, словно облысевшими скалами. Возможно, в этом случае как нельзя лучше подходит старинная сербская поговорка: «Там, где прошел турок, даже трава не растет». Налицо наглядная иллюстрация албанских методов ведения сельского хозяйства. Они валят лес не задумываясь – где придется и как придется. В этом я еще раз убедился в следующем году, побывав в самой Албании. Изуродованный пейзаж производил тягостное впечатление, и настроение у нас испортилось еще до того, как мы увидели танки и армейские грузовики с солдатами в боевом снаряжении.
Приштина стала еще более мрачной и унылой, чем в предыдущее мое посещение, шестнадцать месяцев назад. У «Гранд-отеля» стояли танки. На деревьях висели скорбные таблички с фамилиями и фотографиями сотрудников милиции, погибших в уличных столкновениях.
В кафе, расположенным за «Гранд-отелем», я побеседовал с молодой учительницей – сербкой и ее мужем, который баюкал на руках запеленатого младенца. Он говорил: «Вы слышали историю об албанской девушке, которую они сейчас хотят превратить в мученицу? Она напала на милиционера, сбитого с ног, пытаясь выбить ему глаз острым каблуком-шпилькой своей туфли, и сделала ему большую вмятину во лбу, прежде чем он успел выстрелить в нее. Милиция стреляла поверх голов, хотя это было очень трудно сделать… Я ничего не имею против албанцев. Шафером на нашей свадьбе был албанец. У меня был еще один друг – албанец, с которым мы часто выпивали. Теперь у них будут большие неприятности со своими соплеменниками, если они заговорят с нами».
В конце моего пребывания я отправился вместе с югославским журналистом в Грашаницкий монастырь, куда вскоре должны были доставить прах князя Лазаря. Напротив церкви было построено новое кафе «1389 год». В киоске продавалась книга «Битва на Косовом поле: миф, легенда и реальность». Четверо маленьких албанских ребятишек забавлялись тем, что бросали камешки в почтовый ящик, висевший на стене церкви. Мы разыскали игуменью монастыря. Как и в предыдущий мой визит, настроение у нее оказалось отвратительным: «Как вы смеете врываться в чужой дом? Вы не понимаете, как должен вести себя воспитанный человек?» Мне опять на выручку пришла добрая пожилая сестра Ефремия, которая в прошлый раз гнала стадо овец.
Сестра Ефремия отвела нас в церковь и показала фрески, которые за шестьсот лет потерпели значительный ущерб. Часть украшений была изуродована турками. Свою лепту внесли и крестьянки, которые стирали краску и приготавливали на ее основе глазную мазь. Но наибольшие повреждения причинили современные вандалы, которые выцарапали на фресках сердца, пронзенные стрелами, и свои инициалы. Иногда там даже стояли подпись и дата. Лишь в последние годы государство спохватилось и попыталось взять под охрану это замечательное здание. В 1989 году белградские политики вовсю распинались о своей миссии спасителей христианской Европы от ислама, но то, что рассказала нам сестра Ефремия, противоречило официальной версии:
Когда я поинтересовался, кто были те люди – сербы или албанцы, сестра Ефремия ответила:
До этого времени мне и в голову не приходило, что за семь веков никогда еще Грашаница не переносила такие страдания, как при коммунистах после второй мировой войны. Мы дали сестре Ефремии деньги на ремонт храма, а она, в свою очередь, подарила нам две бутылки вина и сказала, что будет за нас молиться.
Через несколько недель в Грашаницу были доставлены останки князя Лазаря, а затем 28 июня 1989 года на Косовом поле в шестисотую годовщину битвы собрался почти миллион сербов. К этому времени страх сербов в самой Сербии распространился и на православных христиан в Хорватии и Боснии-Герцеговине, оживив память о второй мировой войне. Мания преследования имеет провоцирующий характер – и поэтому сербы в Хорватии и в самом деле начали подвергаться притеснениям, особенно в 1990 году, после прихода к власти Франьо Туджмана. Когда начали поступать сообщения об избиениях сербов, о поджогах их жилищ, о том, что их автомобили сбрасываются в море, Милошевич сыграл на этом страхе, сделав из него козырь в своей игре. Точно так же, как Милошевич играл на страхах сербов, Туджман – эксплуатировал ненависть хорватов к четникам. Оба деятеля нуждались друг в друге, чтобы удержаться у власти. На деле они были довольно близкими политическими друзьями.
Миллионы сербов были настроены против Милошевича и хотели, чтобы Сербия осталась в составе Югославии. Последний шанс избавиться от него представился в марте 1991 года, когда перед зданием белградского телевидения собралась огромная толпа, протестовавшая против засилия пропагандистов Милошевича. Поскольку митинги и демонстрации в Старом Белграде были запрещены, Милошевич послал туда танки и войска, которые сначала применили слезоточивый газ, а затем открыли по демонстрантам огонь, убив двух человек. На этом, однако, дело не закончилось. После первого митинга, организованного оппозиционными партиями, состоялась еще более массовая демонстрация. Она началась на бульваре имени маршала Тито, который теперь известен под своим старым названием, вернувшимся из XIX века – Теранье (Ножницы), люди несли там вахту день и ночь – так, как это делали в 1990 году китайские студенты на площади Тяньаньмэнь[502]. Отличие было в том, что китайцы протестовали против коммунистической системы, а сербы выступали против шовинизма и милитаризма.
Впервые с тех пор, как я познакомился с Белградом, мне пришлось следить за своей речью. Друзья предупредили меня, чтобы я не болтал лишнего в общественных местах и был сдержан в разговорах по телефону. Даже в кафе при отеле «Москва» люди разговаривали приглушенными голосами. Снаружи отеля один из диссидентов продавал студенческие журналы. Он рассказал мне, что его уже дважды арестовывали, а затем уволили с работы. Этому человеку было уже за сорок. Он сказал, что теперь подумывает о переезде из Сербии в одну из более просвещенных республик. Восемнадцать месяцев спустя я встретился с ним, снова, на этот раз в Загребе. Он опять торговал своими диссидентскими журналами в туннеле под железнодорожным вокзалом. Когда я спросил у него, каковы его убеждения, он опять ответил коротко и просто: «Коммунистические». Друзья, которых я знал тридцать лет, поговаривали о своих намерениях перебраться в Словению или даже в Соединенные Штаты, чтобы спастись от того, что, по их словам, было «фашистским» режимом.
В Косове атмосфера была еще более гнетущей. Посетив в 30-е годы Приштину, Ребекка Уэст обнаружила там пыльную деревню, где люди не знали другой еды, кроме курятины и риса. Теперь же, благодаря субсидиям центрального правительства, она превратилась в многолюдный, выставивший напоказ все свои краски город под облаками коричневого дыма, исходящими из труб промышленных предприятий. Помимо строительства кварталов многоквартирных зданий, вызванного бумом рождаемости среди албанцев, отцы города тратили деньги на проекты, поражающие своей нелепой до безобразия, показной вычурностью, такие, как публичная библиотека в виде мечети и квартал правительственных учреждений в форме огромной велосипедной рамы. Стены номеров в недавно построенном «Гранд-отеле» были выщерблены так, словно их изгрызли крысы, а в лифтах, поднимавшихся только до десятого этажа, исчезли кнопки, и постояльцы, не желавшие, чтобы их ударило током, поднимались по темной лестнице пешком. Над зданиями банков и торговых центров, сооруженных из железобетонных конструкций, которые уже порядком раскрошились, вились вороны. Точно так же вились они когда-то и над Косовым полем, насытившись вволю человеческой плотью. Всю ночь выли собаки, а на рассвете слышались усиленные электроникой заунывные призывы муэдзина с минарета железобетонной мечети.
Для албанцев в Приштине Тито – все еще герой, и его портреты висят в каждом магазине, хотя в Белграде их давно уже убрали. При этом они уже начали посматривать в сторону хорватов, надеясь найти в их лице союзника в борьбе против их общего врага – сербов. Албанцы не скрывали своего патриотизма, наоборот, даже выставляли его напоказ. В этом я имел случай убедиться однажды воскресным днем, когда сонная тишина вдруг взорвалась звуками автомобильных клаксонов. По главной улице Приштины промчалась кавалькада автомобилей с развевающимся национальным флагом – черным двуглавым орлом на алом фоне. Позднее выяснилось, что один из местных коммунистических руководителей справлял свадьбу своему сыну. Оторванный от послеобеденного сна, я отправился в один из трех близлежащих кинотеатров, выбрав тот, в котором шел вроде бы не порнографический фильм. Фильм начинался как триллер, действие которого происходило в трансконтинентальном экспрессе, но очень скоро перешел в оргию, когда два бандита одновременно насиловали и содомизировали пассажирку. Аудитория ревела от восторга, выкрикивая по-албански свое одобрение.
В деревне Косово Поле, ставшей теперь пригородом Приштины, сербы пока еще составляли большинство, хотя и там уже албанцы приступили к сооружению мечети. Сербы, с которыми я разговаривал, считали, что албанцы попытаются выжить их отсюда и захватить их дома и земли. «Вы видели мой дом, – сказал мне один из них, – это вполне приличное место для меня, моей жены и двух детей. Если в нем поселятся албанцы, в каждой комнате будет жить по три-четыре человека. Это отвратительно. Они не знают, что такое жить культурно, цивилизованно».
Многие сербы с радостью уехали бы, если бы смогли получить за свою землю и жилище неплохую цену: закон запрещал им уезжать, не продав имущества; и если уж они уезжали, то оставляли все. Один человек поинтересовался у меня, не предоставит ли ему Британия политическое убежище, а затем добавил, что с удовольствием поехал бы жить в какой-нибудь сербский город, например, в Кралево или Крагуевац, загвоздка была лишь в том, чтобы продать дом.
Перед отъездом из Косова я отправился в Гращаницу посмотреть на совершенную по своей красоте и изяществу церковь, построенную в 1313 году святым Милутином – сербским королем, жена которого, Симонида, изображена там в стенной росписи.
Церковный сторож рассказал мне о короле Милутине ставшем святым: «Его первая жена была болгаркой, а вторая – гречанка из Царьграда». Так сербы называли раньше Константинополь, а теперь зовут современный Стамбул. Монастырь, частью которого была церковь, находился в данный момент на попечении сербских монахинь. Они держали здесь и ферму со своим собственным трактором и грузовиком. Были у них и лошади с телегами. Когда я уезжал, из помещения фермы выскочила взволнованная мать настоятельница и принялась кричать на меня. Эти женщины широко известны свирепостью своих нравов. С противоположной стороны появилось стадо овец, которое гнала пожилая монахиня, пощелкивая кнутом. Ей помогала маленькая собачка, носившаяся вокруг и лаявшая на овец. Монахиня улыбнулась и сказала мне, чтобы я не беспокоился, а затем мы с ней поговорили о ферме и связанных с ней проблемах. Местные власти отнимали у них часть сена. Кроме того, монашки перестали возить продукцию фермы на рынок в Приштину. Несколько лет назад албанцы перевернули прилавки с их сыром и растоптали его в грязи.
В следующем, 1986 году Милошевич стал президентом Сербии и продолжал играть на характерной для его соотечественников мании преследования. Он никогда не подвергал нападкам или оскорблениям албанцев, немцев, хорват или славян мусульманского вероисповедания, поскольку сербская мания преследования своими корнями имеет страх, а не ненависть. Даже в частной беседе с сербом от него редко услышишь враждебные слова против какого-то определенного народа. Снова и снова муссируется тезис о том, что «албанцы и хорваты ненавидят нас, но мы не желаем им зла», или «весь мир ненавидит нас и евреев».
Милошевич не обладает талантом оратора, так же как и Тито, и, конечно, не является демагогом-подстрекателем. Однако, играя на страхе, ему удалось собрать около миллиона людей на один из своих митингов, который состоялся в Новом Белграде в октябре 1988 года. С того времени начал развиваться его культ, частично оркестрованный, частично спонтанный. Ему сопутствовали песни и стихи, например:
В начале 1989 года, когда во всем мире отмечалось двухсотлетие французской революции, а в Европе обозначился крах коммунистической системы, одно белградское издательство выпустило сборник речей и интервью Милошевича. Алекса Джилас, отметив узость интеллектуального горизонта и небогатый словарный запас, указывает также, что названия глав напоминают о «маленькой красной книжице-цитатнике Мао Цзэдуна»: «Трудности не являются ни неожиданными, ни непреодолимыми», «Будущее будет прекрасным, и оно недалеко». Использование автором военной терминологии, например, «мобилизация», «битва» и «война», придает книге агрессивную тональность. Я снова процитирую Алексу Джиласа: «Этот тяжеловесный и нудный текст, похоже, очень гармонирует с большой фотографией автора на обложке. Он кажется застывшим, замкнутым в себе, иерархичным – почти как робот».
Слободан, тебя зовут Свобода,
Тебя любят стар и млад.
Пока Слабо ходит по земле,
Народ не будет рабом[500].
Хорватские газеты резко критиковали Милошевича и, в частности, его действия по преодолению кризиса в Косове. Карикатуристы изображали его как Слобито (Муссолини) или Сталошевича (Сталин). Орган Союза коммунистов Хорватии «Вьесник» в рецензии на собрание речей Милошевича нашел близкое родство его лозунга «Сербия будет государством, или она будет ничем» с утверждением, якобы сделанным Гитлером: «Германия будет мировой державой, или не будет ничем». В действительности эту фразу выдал маршал Пилсудский в 1918 году, имея в виду Польшу.
В феврале 1989 года в учреждениях и на предприятиях Хорватии проходил сбор пожертвований в помощь албанским шахтерам в Митровице в Косове, которые объявили забастовку, отказавшись выходить на поверхность. Когда сербское правительство ликвидировало автономный статус Косова и Воеводины, в Хорватии возмущенные толпы стали забрасывать камнями автомобили с сербскими номерами. В марте 1989 года в Косове опять вспыхнули беспорядки, в результате которых двадцать человек было убито и более сотни ранено.
Прибыв в Белград в марте 1989 года, я нашел, что атмосфера в нем странно напоминала ту, которую описал Троцкий, побывавший здесь в 1912 году во время Первой Балканской войны. В магазинах канцелярских принадлежностей он видел батальные картины, на которых изображались атаки доблестной сербской кавалерии, сминающей ряды турецкой пехоты. Перед цветочным магазином толпы резервистов осаждали стенд с последними сводками с фронта… Он видел, как солдаты 18-го полка шли на войну, одетые в форму цвета хаки и опанки, с веточками зелени в фуражках. Его поразили скандалы в бульварной прессе, и он высмеивал иностранных корреспондентов, которые воровали друг у друга разные истории в кафе отеля «Москва».
Семьдесят семь лет спустя кафе на улице Теразии и других центральных улицах Белграда опять были полны солдат в формах цвета хаки, находящихся в увольнении, которые своей численностью явно превосходили штатских посетителей. Они тихо разговаривали, потягивая пиво и глазея на девушек, прохаживавшихся по тротуару или катавшихся на роликовых коньках. Уличные динамики исторгали оглушительную бравурно-патриотическую музыку. В витринах магазинов канцелярских принадлежностей опять были выставлены картины и книги, посвященные подвигам героев Косова, Балканских войн и суровых испытаний 1914-1918 годов. Люди в штатском и резервисты собирались группками у витрин магазинов, торгующих аудиовидеотехникой, и ждали последних известий из Косова в программах теленовостей. В 1912 году сербы сплотились вокруг изворотливого премьер-министра Пашича, которого Троцкий презирал. Теперь, в 1989 году, они сплотились вокруг Милошевича, хмурое лицо которого смотрело с тысяч плакатов поверх старого партизанского лозунга: «Смерть фашизму, свободу народу!».
Белградская пресса была такой же злобной, как и во времена Троцкого. «Вечерние новости» сообщали, что одна журналистка, работавшая на белградском телевидении и заболевшая СПИДом, переспала с пятнадцатью коллегами мужского пола. Статьи о торговле героином через Албанию соседствовали с материалом совершенно иного рода, например, советами «Как удлинить ваш член». Отель «Москва», чудом переживший бомбардировки двух мировых войн, опять стал штаб-квартирой иностранных журналистов, которые надеялись перехватить новости друг у друга.
Хотя жена Милошевича все еще преподавала в университете марксистскую социологию, а сам он продолжал себя называть коммунистом, его политической платформой стал сербский национализм чистейшей пробы, такой, с которым Троцкий повстречался в 1912 году. Подтверждением тому служит яркий пример. В марте 1989 года «Борба», орган ЦК СКЮ, которая занимала позиции, враждебные Милошевичу, опубликовала письмо одного хорватского читателя с критикой антигерманского переворота 27 марта 1941 года, спровоцировавшего Гитлера на агрессию против Югославии. Читатель видел в этом пример сербского безрассудства и, вне всякого сомнения, был прав. Газеты, находившиеся под контролем Милошевича, обрушились на «Борбу» с нападками за то, что она опубликовала непатриотичное, по их мнению, письмо, и восхваляли не только переворот 1941 года, но и убийство Принципом эрцгерцога Франца Фердинанда, ставшее поводом для начала первой мировой войны.
Брюзжа в адрес Австрии и Германии, сербы в то же время предупреждали об опасности со стороны ислама. Дехан Лушич, человек из окружения Милошевича, опубликовал сенсационную книгу – результат журналистского расследования под названием «Секреты албанской нации», где перечисляются фамилии сотрудников албанской разведки, работавших за рубежом[501]. По словам Лушича, мафия переправляла наркотики через Белградский аэропорт в Канаду и Соединенные Штаты. Часть прибылей расходовалась на подкуп сербов в Косове. Основываясь на интервью, взятом у одной проститутки из стамбульского борделя, Лушич утверждал, что организация мусульманских фундаменталистов «Серые волки» финансируется Саудовской Аравией и преследует цель вернуть Юго-Восточную Европу в лоно Турецкой империи.
Опять вошли в моду религиозные свадьбы. Особенно часто венчали новобрачных в старинной синодальной церкви, которая находится по другую сторону дороги, напротив гостиницы «Знак вопроса». Священники в алых, расшитых золотом рясах произносили нараспев слова обряда, и певцы на хорах подтягивали низкими голосами на старославянском. Когда наступало время венчания, священники возлагали серебряные короны на головы жениха и невесты, которые, держа в каждой руке по зажженной свече, обходили затем кругом алтаря. Сделав по глотку церковного вина из Чаши причастия, новобрачные обнимались с очень серьезными лицами. Даже после этого не наступала фаза веселья и забав, характерная для любой английской свадьбы. У короля и королевы дня был такой вид, словно они готовились к вознесению жертвы, а не к брачной жизни. Я невольно вспомнил стихи на тему Косово: «Сербская девушка, чей возлюбленный погибает на поле брани…»
Снаружи синодальной церкви были расклеены объявления, предлагавшие места в каретах для поездки в Косово на празднование шестисотлетия битвы.
В начале апреля в компании с одним югославским журналистом я отправился в Косово. По дороге мы остановились на ночь в полном зелени, красивом городе Крагуеваце, где главной туристской достопримечательностью является массовое захоронение 8000 жителей, расстрелянных немцами 20 октября 1941 года. В течение многих последующих лет погибшие представлялись сторонниками партизан; теперь же установлено, что среди них были и четники. Эта массовая казнь была главным мотивом, побудившим Дражу Михайловича отказаться от тотальной войны против итало-германских интервентов. В ресторане, где мы обедали, играл лучший цыганский оркестр из всех, что мне когда-либо доводилось слышать. В его состав входили пять смуглолицых, степенных, усатых музыкантов. Поскольку здесь присутствовали конторские служащие местного автомобильного завода, съехавшиеся сюда на работу с разных концов Югославии, оркестр играл музыку соответственно их вкусам – то любовную боснийскую песенку, то словенскую джигу, то хоровую рабочую песню моряков из Далмации, отдававшую солью, рыбой и вином. Этот ресторан был ярким свидетельством того, что рядовые югославы, в отличие от своих политиков, могли прекрасно ладить друг с другом независимо от национальности.
После Крагуеваца мы начали подниматься в горы Южной Сербии, направляясь в тот приграничный район, где турки и славяне, мусульмане и христиане боролись друг с другом целых шестьсот лет и где во вторую мировую войну четники и партизаны воевали между собой и с оккупантами. Миновав Кралево, мы остановились у дорожной закусочной, где ели шашлыки из молодой баранины и слушали добродушного, разговорчивого хозяина: «Здесь много албанцев и славян-мусульман. Мы отлично ладим между собой. Я никогда не подаю блюда из свинины, у меня на кухне их даже не готовят, потому что клиентов-мусульман это обидело бы. Нам всем нужно жить вместе, не так ли? То, что происходит в Косове, вина не албанцев. Дело в политиках и экономике. Политики слишком много дали им просто так, за здорово живешь, и отучили их работать».
Сербы прекрасно сознают, что человек может причинить огромный ущерб природе. Местность, по которой едешь из Сербии в Косово, носит следы экологической катастрофы. Густой лес по обеим сторонам дороги часто пестрит голыми, словно облысевшими скалами. Возможно, в этом случае как нельзя лучше подходит старинная сербская поговорка: «Там, где прошел турок, даже трава не растет». Налицо наглядная иллюстрация албанских методов ведения сельского хозяйства. Они валят лес не задумываясь – где придется и как придется. В этом я еще раз убедился в следующем году, побывав в самой Албании. Изуродованный пейзаж производил тягостное впечатление, и настроение у нас испортилось еще до того, как мы увидели танки и армейские грузовики с солдатами в боевом снаряжении.
Приштина стала еще более мрачной и унылой, чем в предыдущее мое посещение, шестнадцать месяцев назад. У «Гранд-отеля» стояли танки. На деревьях висели скорбные таблички с фамилиями и фотографиями сотрудников милиции, погибших в уличных столкновениях.
В кафе, расположенным за «Гранд-отелем», я побеседовал с молодой учительницей – сербкой и ее мужем, который баюкал на руках запеленатого младенца. Он говорил: «Вы слышали историю об албанской девушке, которую они сейчас хотят превратить в мученицу? Она напала на милиционера, сбитого с ног, пытаясь выбить ему глаз острым каблуком-шпилькой своей туфли, и сделала ему большую вмятину во лбу, прежде чем он успел выстрелить в нее. Милиция стреляла поверх голов, хотя это было очень трудно сделать… Я ничего не имею против албанцев. Шафером на нашей свадьбе был албанец. У меня был еще один друг – албанец, с которым мы часто выпивали. Теперь у них будут большие неприятности со своими соплеменниками, если они заговорят с нами».
В конце моего пребывания я отправился вместе с югославским журналистом в Грашаницкий монастырь, куда вскоре должны были доставить прах князя Лазаря. Напротив церкви было построено новое кафе «1389 год». В киоске продавалась книга «Битва на Косовом поле: миф, легенда и реальность». Четверо маленьких албанских ребятишек забавлялись тем, что бросали камешки в почтовый ящик, висевший на стене церкви. Мы разыскали игуменью монастыря. Как и в предыдущий мой визит, настроение у нее оказалось отвратительным: «Как вы смеете врываться в чужой дом? Вы не понимаете, как должен вести себя воспитанный человек?» Мне опять на выручку пришла добрая пожилая сестра Ефремия, которая в прошлый раз гнала стадо овец.
Сестра Ефремия отвела нас в церковь и показала фрески, которые за шестьсот лет потерпели значительный ущерб. Часть украшений была изуродована турками. Свою лепту внесли и крестьянки, которые стирали краску и приготавливали на ее основе глазную мазь. Но наибольшие повреждения причинили современные вандалы, которые выцарапали на фресках сердца, пронзенные стрелами, и свои инициалы. Иногда там даже стояли подпись и дата. Лишь в последние годы государство спохватилось и попыталось взять под охрану это замечательное здание. В 1989 году белградские политики вовсю распинались о своей миссии спасителей христианской Европы от ислама, но то, что рассказала нам сестра Ефремия, противоречило официальной версии:
Турки явились сюда в 1389 году, после битвы на Косовом поле. Они нанесли некоторый ущерб тогда и потом, на протяжении нескольких веков. Однако их отношение было не таким варварским, как у болгар, которые сменили турок. Да, болгары – христиане, как и сербы, но они были еще хуже, чем турки. Мы все знали, что турки – наши враги. Однако мы должны больше опасаться некоторых друзей, которые держат камень за пазухой. После войны наше положение не улучшилось, скорее наоборот. Они (коммунисты) хотели прогнать нас отсюда. Были предложения даже снести монастырь. Затем здесь разместили совет. Председатель совета ненавидел нас. Они осквернили церковь.
Когда я поинтересовался, кто были те люди – сербы или албанцы, сестра Ефремия ответила:
Хуже всех вели себя сербы. Один албанец сказал мне, что если бы кто-нибудь посмел обращаться с мечетью так, как они обращались с этой церковью, он убил бы святотатца. В 1952 году сюда приезжал маршал Тито. Он сфотографировался на фоне церкви, вы можете посмотреть на снимок, вот он. Один ученый человек, который говорил на шести языках, решился обратиться к маршалу. Он сказал, что церковь нужно отреставрировать если не в религиозных целях, то как исторический памятник. Маршал согласился. Однако в том же году в монастыре разместили воинскую часть. Нас заставили убраться под дулами автоматов. Мы решили поехать в Белград и заявить протест. Патриарх не поддержал нас. Это была целиком наша идея. Я была очень молода и наивна и не осознавала, на какой риск я шла, собираясь идти на прием к этим людям с протестом. Тито мы не увидели, но зато нас принял Ранкович. Не знаю, что он там подумал, увидев нас в наших черных рясах, но все же он выслушал нас. Я была так наивна и не соображала, что они могли убить нас. Однако я отправилась бы прямиком на небеса. Но с тех пор к власти пришли более разумные люди…
До этого времени мне и в голову не приходило, что за семь веков никогда еще Грашаница не переносила такие страдания, как при коммунистах после второй мировой войны. Мы дали сестре Ефремии деньги на ремонт храма, а она, в свою очередь, подарила нам две бутылки вина и сказала, что будет за нас молиться.
Через несколько недель в Грашаницу были доставлены останки князя Лазаря, а затем 28 июня 1989 года на Косовом поле в шестисотую годовщину битвы собрался почти миллион сербов. К этому времени страх сербов в самой Сербии распространился и на православных христиан в Хорватии и Боснии-Герцеговине, оживив память о второй мировой войне. Мания преследования имеет провоцирующий характер – и поэтому сербы в Хорватии и в самом деле начали подвергаться притеснениям, особенно в 1990 году, после прихода к власти Франьо Туджмана. Когда начали поступать сообщения об избиениях сербов, о поджогах их жилищ, о том, что их автомобили сбрасываются в море, Милошевич сыграл на этом страхе, сделав из него козырь в своей игре. Точно так же, как Милошевич играл на страхах сербов, Туджман – эксплуатировал ненависть хорватов к четникам. Оба деятеля нуждались друг в друге, чтобы удержаться у власти. На деле они были довольно близкими политическими друзьями.
Миллионы сербов были настроены против Милошевича и хотели, чтобы Сербия осталась в составе Югославии. Последний шанс избавиться от него представился в марте 1991 года, когда перед зданием белградского телевидения собралась огромная толпа, протестовавшая против засилия пропагандистов Милошевича. Поскольку митинги и демонстрации в Старом Белграде были запрещены, Милошевич послал туда танки и войска, которые сначала применили слезоточивый газ, а затем открыли по демонстрантам огонь, убив двух человек. На этом, однако, дело не закончилось. После первого митинга, организованного оппозиционными партиями, состоялась еще более массовая демонстрация. Она началась на бульваре имени маршала Тито, который теперь известен под своим старым названием, вернувшимся из XIX века – Теранье (Ножницы), люди несли там вахту день и ночь – так, как это делали в 1990 году китайские студенты на площади Тяньаньмэнь[502]. Отличие было в том, что китайцы протестовали против коммунистической системы, а сербы выступали против шовинизма и милитаризма.