Страница:
Павелич также основал в Загребе мечеть, добавив три минарета к выставочному залу, построенному по проекту Мештровича.
На массовых митингах на протяжении весны и лета 1941 года Будак гневно обрушивался на окопавшихся в НХГ «влахов» (то есть чужаков и иностранцев), под которыми понимал тех, кто исповедовал православие. Выступая в Вуковаре, в Восточной Славонии, он заявил, что живущие в НХГ сербы на самом деле никакие не сербы, а «странствующие нищие с Востока, которых турки привезли себе в качестве прислуги и носильщиков». Будак напомнил своим слушателям такую поговорку: «Дай влаху половину пищи с твоей тарелки, а затем используй вторую ее половину, чтобы стукнуть его по голове и прибить, а иначе он это сделает за тебя»[124]. В ряде случаев Будак обошелся без этих народных прибауток, чтобы с безжалостной точностью выразить свою политику по отношению к сербам. В речи, произнесенной им в Госпиче 22 июня, отчет о которой через четыре дня появился в официальной газете, Будак выступил с заявлением, о котором уже говорилось выше, – что треть сербов придется обратить в католичество, треть выставить за пределы страны, а треть – уничтожить. Однако там не упоминалась одна фраза, брошенная Будаком в той же самой речи: «Для сербов, цыган и евреев у нас найдется три миллиона пуль»[125].
Занимая в НХГ пост министра культов, Будак проводил его политику в отношении православных христиан, цыган и евреев. Но поскольку эта политика была невозможна без непосредственного участия католической церкви, особенно в деле обращения православных в католиков, то ответственность за нее ложится на хорватскую епархию и прежде всего на архиепископа Степинаца. Ведь он не только стоял во главе церкви, приготовившейся принять в свое лоно около шестисот тысяч новообращенных, но также являлся одним из духовников, исповедовавших таких людей, как Павелич, Будак, Кватерник и Артукович, каждый из которых считал себя благочестивым католиком, ищущим у церкви моральной и духовной опоры. И если архиепископ Степинац и не одобрял действий правительства НХГ, в особенности тех из них, что предпринимались от имени католической церкви, то его первейшим долгом было громко высказать свое мнение. Поведение архиепископа Степинаца в годы НХГ подчас бывало не только противоречивым, но в конечном итоге привело его в 1946 году на скамью подсудимых. После его смерти в 1960 году оно также явилось причиной ожесточенных споров и тем самым способствовало развалу Югославии. В годы жизни Степинац оставался главным противником не только Тито, но и самой идеи объединения южных славян. Ну а поскольку не за горами его канонизация, то, возможно, о нем будут помнить даже тогда, когда Тито и Югославия канут в Лету.
С тех пор, как он в 1934 году стал архиепископом Загреба, Степинац постепенно превратился в ярого хорватского националиста, чей фанатизм смягчался разве что благочестием и толикой человеческой доброты. Подобно многим, в ком религия сочетается с любовью к родине, Степинац уделял первостепенное внимание почитанию Марии как «матери Божией» и «королевы Хорватии» и ежегодно совершал паломничества к алтарю в Марии Бистрице, примерно в сорока милях к северу от Загреба. После паломничества в 1937 году в Святую Землю Степинац начал кампанию по канонизации Николы Тавелича, францисканца с Далматинского побережья, скончавшегося в Иерусалиме в 1391 году. Степинац полагал, что слава святого Николы и памятник, который он предложил воздвигнуть на берегу Адриатики в Велебитских горах, помогут отвлечь внимание от сербского святого XIII века, Савы, которого римские католики отказывались признать. Святой Никола стал бы особенно притягательной фигурой для усташей и других хорватских националистов, которые в конце 30-х годов дожидались удобного момента, чтобы захватить власть. До того как отправиться в Святую Землю, Никола Тавелич провел четырнадцать лет в Боснии-Герцеговине, огнем и мечом искореняя ересь – точно так же, как и его братья-францисканцы в 40-е годы нынешнего века. Голые Велебитские горы, где архиепископ Степинац намеревался в 1932 году соорудить памятник святому, стали ареной неудачного усташского мятежа, организованного Артуковичем.
1941 год, то есть год рождения Независимого Хорватского Государства, был уже давно выбран в качестве юбилейной даты – а именно годом тысячетрехсотлетия существования в Хорватии римско-католической церкви. Историки, такие, как, например, Виктор Новак, высказывают сомнения относительно обоснованности подобных притязаний, считая, что первые контакты с Римом, по всей видимости, имели место в IX веке. Более того, те люди, что населяли Далматинское побережье и другие регионы, на которые теперь претендовало НХГ, поддерживали более тесные связи с Константинополем, а значит, и с Восточной церковью, нежели с Римом. Торжества по случаю тысячетрехсотлетия должны были восприниматься как олицетворение гордости хорватов своим прошлым и их надежд на будущее, однако они вряд ли были приурочены к какой-то конкретной исторической дате. Это удивительное совпадение с годом юбилея может служить объяснением, почему Степинац приветствовал НХГ как дарованное самим Господом Богом. 12 апреля, всего шесть дней спустя после бомбардировки Белграда, архиепископ нанес визит Славко Кватернику, чтобы принести присягу верности усташскому режиму, а еще через четыре дня отправился на поклон к Павеличу, который к тому времени вернулся из Италии. Оба этих визита, а также выступление по радио, имели место еще до капитуляции Югославии – защитники Степинаца предпочитают не замечать этого факта.
В циркулярном письме священникам своего диоцеза[126] от 28 апреля 1941 года Степинац выражал радость по поводу установления, благодаря Адольфу Гитлеру и Анте Павеличу, нового режима:
Наш народ повстречался лицом к лицу со своей давней, долгожданной мечтой. Времена таковы, что сейчас говорит не язык, а кровь с ее таинственными узами со страной, в которой мы увидели свет Божий, и с народом, из которого мы происходим. И нет нужды говорить о том, что кровь быстрее течет в наших жилах, а сердце в нашей груди бьется с новой силой… Нетрудно увидеть, что здесь имел место Божий промысел[127].
Ни на людях, ни, насколько нам известно, в узком кругу, ни в апреле 1941 года, ни в последующем архиепископ Степинац ни разу не выразил сомнений относительно моральных качеств тех людей, чьими усилиями Хорватия обрела независимость. Официальная католическая газета «Nedelja» в статье, опубликованной 27 апреля, пела дифирамбы каждому из них:
Господь, который вершит судьбы народов и держит в своих руках сердца королей, подарил нам Анте Павелича и призвал Адольфа Гитлера, вождя дружественного и союзного нам народа, дабы использовать свою победоносную армию для разгрома наших угнетателей и помощи нам в создании Независимого Хорватского Государства. Да приумножится слава Господня, вечная благодарность Адольфу Гитлеру и беспредельная верность нашему поглавнику Анте Павеличу![128]
В середине апреля Анте Павелич отправился в Рим, чтобы предложить корону Хорватии герцогу Сполетто, кузену итальянского короля. Тот принял эту честь, однако так ни разу и не появился в Загребе. В то же самое время Павеличу была дарована аудиенция папы – тем самым святой престол, пусть и не де-юре, но де-факто признал НХГ и даже отправил в Загреб с апостольским визитом монсеньора Рамиро Марконе. Ну а поскольку поглавник ездил в Рим без архиепископа Степинаца, отсюда был сделан вывод, что они между собой не в ладах. Однако даже если между ними и имели место разногласия, объясняется это тем, что архиепископ, подобно многим другим патриотично настроенным хорватам, был зол на Павелича за то, что тот уступил Италии большую часть побережья. Услышав об этой сделке, Степинац расплакался.
Предполагаемая ссора уже имела место, когда Степинац писал приведенное выше пастырское послание. В том же самом послании он ревностно превозносит вождей НХГ:
Зная людей, которые ныне правят судьбами народа Хорватии, мы пребываем в глубоком убеждении, что и дальше будем двигаться вперед, имея полное понимание и поддержку. Мы убеждены и надеемся, что церковь в возрожденном государстве хорватском сумеет провозгласить, располагая полной свободой, непоколебимые принципы вечной истины и справедливости[129].
В то время как Степинац, сохраняя достоинство, изустно рассыпался в похвалах новому режиму, архиепископ Сараева, Иван Шарич, боготворивший своего героя Анте Павелича, превратился в оголтелого сторонника усташей. Рослый, шумный и порывистый, не знавший меры как в любви, так и в ненависти, Шарич нередко от избытка чувств начинал говорить стихами. Он был помощником епископа Сараева в июне 1914 года, когда был убит эрцгерцог Франц Фердинанд, и тотчас сочинил в адрес сербов анафему:
В те предвоенные дни Шарич оставался верен Австро-Венгерской империи и посему был не в ладах с теми из представителей духовенства, в особенности с францисканцами, которые отстаивали идею независимой Хорватии. После крушения Габсбургской империи и возникновения Югославии под пятой Сербии Шарич обратился к теориям Анте Старчевича и его современного ученика Павелича.
Боже, отверни от небес твои очи…
Вечный судия, прокляни лютых хищников и гадюк,
Защити и огради твой несчастный народ,
Пока его не растерзал кровожадный волк[130].
Независимо от того, клялся ли архиепископ Шарич в верности усташам, держа руку на ружье, бомбе или кинжале, он поддерживал связи с их организацией, находившейся тогда в изгнании, еще с 1934 года. В тот год Шарич ездил на евхаристический[131] конгресс в Буэнос-Айрес, который в то время, как и после второй мировой войны, служил излюбленным пристанищем для хорватских националистов. В статье, опубликованной в усташской газете «Sarajevsky Novi List» от 11 мая 1941 года, архиепископ Шарич вспоминал встречу, состоявшуюся семью годами ранее:
Я бывал с нашими усташами в Северной и Южной Америке. Тамошние епископы, с которыми я вступал в контакты, американцы, немцы, ирландцы, словаки и испанцы – все до единого хорошо отзывались о хорватских усташах как о послушных, готовых к самопожертвованию верующих, добрых, любящих свою родину людях… Сколько раз мне приходилось слышать, как усташи задавались вопросом, как бы они обошлись без своих священников… Я пел вместе с усташами, с великой радостью в сердце и голосе «Нашу прекрасную родину», и у всех нас на глаза накатывались слезы. Со страстной верой в ее прекрасную, сладостную, сияющую свободу, устремляя себя к Богу, мы молились Всевышнему, чтобы он направлял и хранил Анте Павелича во имя освобождения Хорватии. Добрый Господь услышал и – о, взгляните! – внял нашим мольбам и увещеваниям. Боже, мы благодарим Тебя! Господи, мы принимаем Тебя! И мы навсегда соединим веру в страну с верой в Господа Бога! Да здравствуют хорваты! Да здравствуют католики, Господь и хорваты![132]
Пока Шарич встречался с усташами в Буэнос-Айресе, их вождь и герой Анте Павелич спланировал, хотя лично в этом не участвовал, покушение на югославского короля Александра в Марселе. Югославские власти, которые, без всякого сомнения, следили за Шаричем в Буэнос-Айресе, пожаловались Ватикану, что от сараевского архиепископа по случаю гибели короля не поступило никаких соболезнований. По пути назад в Югославию Шарич сделал остановку в Риме, где кардинал Пиццардо не преминул пожурить его за допущенный промах, подчеркнув, что соболезнование поступило даже от папы римского. На что Шарич ответил, что «со стороны папы это всего лишь тонкий дипломатический ход»[133].
Архиепископ Шарич вернулся в Рим в 1939 году в составе делегации, посланной с прошением о канонизации средневекового монаха-францисканца Николы Тавелича. Там, в базилике святого Петра, архиепископ впервые встретился с Анте Павеличем. Он описал эту встречу в нескольких из двадцати двух стихов своей «Оды поглавнику», которая вышла в свет на Рождество 1941 года в газете «Katolicki Tjednik». Рядом с одой был помещен портрет Павелича с его автографом, а сам текст взят в рамку из рождественских свечей и небольших серебряных колокольчиков:
Как и Степинац в Загребе, сараевский архиепископ свято верил, что его страну охраняет сама Матерь Божия:
Обнять Вас значит для поэта то же самое,
Что обнять нашу любимую Родину,
Ведь на вашей стороне сам Господь, а вы – столь сильны и добры,
Что способны совершать во имя Родины ваши подвиги…
… И сражаться против евреев, заграбаставших себе все деньги.
Им хотелось продать наши души
И возвести вокруг нашего имени тюрьму,
О, жалкие предатели…
Доктор Анте Павелич, дорогое нам имя!
Теперь Хорватии Небом даровано бесценное сокровище!
Да не оставит вас Господь, наш золотой вождь![134]
Над новой, юной, свободной Хорватией в небесах как знамение – signum in cielo[135] – появился прекрасный сияющий образ Девы Марии. Пресвятая Богородица идет в милую ее сердцу Хорватию – в тысячелетие католического юбилея ей хочется заключить в материнские объятия юную, возрожденную Хорватию. И снова она спускается на знаменах нашей свободы, чтобы занять свое прежнее место, с тем, чтобы опекать и защищать нас, как в те времена, когда наши баны и князья шли в бой под знаменами с ее образом[136].
Летом 1914 года, когда Шарич писал свои подстрекательские вирши, провоцируя тем самым нападки на сербов, епископ города Мостар в Герцеговине, Алоизие Мишич, обратился с пастырским воззванием, в котором бросил упрек всем, кто сеет вражду. Более чем через четверть века Мишич все еще оставался епископом Мостара и, как и прежде, проповедовал терпимость по отношению к православным христианам. И как мы увидим, в будущем он единственный из представителей высших кругов духовенства осмелился выступить против усташского режима. Остальные из двенадцати католических епископов Хорватии были не только верны поглавнику, но и превратились в его верных сподвижников. Архиепископ Степинац, хотя и оказывал на словах режиму поддержку, но делал это осмотрительно, как бы с оглядкой, особенно тогда, когда Германию начали преследовать на фронтах неудачи. Сараевский же архиепископ до самого конца войны и еще много лет после ее окончания оставался самым яростным поборником усташского режима. Некоторые епископы следовали примеру английского викария из города Брея, жившего в XVII веке, – подобно ему, меняя свои политические и религиозные воззрения в зависимости от того, кто находился у власти. Самым ловким приспособленцем в НХГ оказался Антун Аксамович, епископ Дьяково – это место некогда занимал Иосип Штроссмайер, ученый с мировым именем, свято веривший в югославское единство. Пока Югославия еще существовала, то есть до апреля 1941 года, Аксамович проповедовал принципы своего прославленного предшественника и был самым «югославским» из всех хорватских епископов. Когда же к власти пришел Анте Павелич, дьяковский епископ тотчас превратился из Савла в Павла и принялся с завидным усердием обращать в истинную веру сербских «схизматиков», превознося при этом французских фанатиков XVI века, истреблявших гугенотов в Варфоломеевскую ночь. В письмах епископа Аксамовича Анте Павеличу последний величается не иначе как «Великий сын хорватского народа», «Герой нашей крови» и «Даритель Свободы». В июне 1945 года дьяковский епископ пригласил к себе на обед Центральный Комитет Хорватской коммунистической партии и произносил в адрес Тито хвалебные речи, а на следующий год принимал в Загребе международную делегацию защитников мира[137]. 26 июня 1941 года, в день, когда «Hrvatski List» опубликовала знаменитую будаковскую тираду о том, что-де треть сербов следует перекрестить, треть изгнать и треть уничтожить, в Загребе состоялась встреча иерархов католической церкви. Присутствовали на этой конференции, проходившей под председательством архиепископа Степинаца, сараевский архиепископ Шарич, дьяковский епископ Аксамович, а также епископы Белграда, Баня-Луки, Сплита, Хвара, Шибеника и Сеня. И только епископ Мостара прислал в качестве своего представителя какого-то монаха. Собравшись, епископы решили вместе отправиться к Анте Павеличу, дабы засвидетельствовать ему свою преданность и доверие. Во время встречи архиепископ Степинац тепло приветствовал Павелича и, пояснив, что любовь к родной стране и родной вере проистекает целиком от Бога, заявил следующее: «Понимание этого привело нас сегодня к Вам с тем, чтобы мы как законные представители церкви Божией в НХГ передали вам, главе его правительства, наше самое искреннее приветствие вместе с обещанием нашей преданности и сотрудничества во имя светлого будущего нашей родины»[138]. В столь же теплом ответном слове Павелич поблагодарил епископов и сфотографировался для прессы в окружении представителей духовенства.
За два месяца до встречи с епископами Павелич приступил к осуществлению своего плана по уничтожению в НХГ двух миллионов православных христиан, цыган и евреев. В апреле 1941 года распоряжением хорватского правительства был запрещен кириллический шрифт, закрыты православные школы, сербам же предписывалось носить нарукавные повязки с латинской буквой «Р» (Pravoslav), что означало «православный». В мае и июне правительство издало законы, лишавшие евреев права собственности и возможности брака с неевреями. Государственные власти возглавили насильственное обращение православных христиан в римско-католическую веру, не тратя времени на изучение катехизиса и перекрещивая желающих по первому требованию. На протяжении весны и начала лета 1941 года католические священники в сопровождении вооруженных усташей проводили массовое крещение православных сел по всей Военной Крайне и в Боснии-Герцеговине. Одна боснийская газета хвастливо писала, что к сентябрю 1941 года только в одном диоцезе Баня-Лука в католичество было обращено более 70 тысяч сербов[139]. К 1945 году число новообращенных по всему НХГ достигло более трехсот тысяч.
Те, кто принимал католическую веру, нередко в буквальном смысле под дулом автомата, были все поголовно бедными и неграмотными крестьянами – законы НХГ однозначно запрещали вторичное крещение любого, кто имел среднее образование, а также учителей, торговцев, зажиточных ремесленников и крестьян и, прежде всего, православных священников. Вышеперечисленные группы населения считались носителями «сербского сознания» и потому неспособными превратиться в истинных хорватов. Этим людям предстояло либо вопреки желанию покинуть страну, либо умереть. Многие образованные сербы и евреи, особенно жители больших и малых городов, вовремя осознали нависшую над ними угрозу и, не дожидаясь дальнейшего развития событий, бежали либо в Сербию, либо в те прибрежные районы, которые перешли к итальянцам. Правительство НХГ, дабы ускорить исход сербов, договорилось с немцами о транспортировке их поездами в Белград, то есть направляло их прямым ходом в концлагеря, где многих из них вскоре ожидала смерть от голода, болезней и бесчеловечного обращения. Уже в течение лета 1941 года некоторые из этих лагерей для перемещенных лиц по сути дела превращались в лагеря смерти, ставшие впоследствии неотъемлемой принадлежностью Независимого Хорватского Государства.
Среди сербов, предусмотрительно покинувших НХГ до того, как там начался разгул убийств и террора, был и Богдан Деанович, православный священник из Борова на Дунае, что в Восточной Хорватии. Пока отец Деанович жил в изгнании неподалеку от Белграда, он получил весточку из родного города от своего римско-католического коллеги отца Анделько Гречича, судя по всему, человека доброго и не любившего усташей. Борово принадлежало к Дьяковскому диоцезу, которым заправлял епископ Аксамович, видевший в массовом крещении не только способ увеличения своей паствы, но и – хотя и не в первую очередь – спасения жизней православных крестьян. Это письмо доносит до нас страх и моральное разложение, столь характерные для Независимого Хорватского Государства.
С болью в сердце и великим неодобрением мы осудили взгляды и деятельность православной церкви, однако то была свирепая буря, противостоять которой было не в нашей власти. Люди в полном бессилии взирали на происходящее, и каждый в душе проклинал, что творилось вокруг, но одновременно нам не оставалось ничего другого, как попустительствовать этому. Многие другие (православные) постепенно разделили твою судьбу. Прежде всего интеллигенция. К крестьянам они (власти) пытались найти другой подход – заставляли их говорить, что те считают и называют себя хорватами. И косвенным образом старались заставить их принять католическую веру. Вполне естественно, начали они с тех, кто состоял в смешанном браке. За этим последовала масса других людей, многие из них – государственные чиновники, которые опасались за свою жизнь. Бесполезно было говорить, что нехорошо принимать крещение без личной убежденности или понимания веры. Люди были напуганы. Я знаю, что Вы, находясь за границей, следили за тем, что здесь происходит, видели, что православной церкви наносится урон. С другой стороны, мой дорогой коллега, если задуматься о человеческих душах, можно сказать, что нет худа без добра. Не поступи мы так, одному Богу известно, что могло бы случиться. С духовной же точки зрения мы достигли того единства веры, к которому всегда стремились. Ведь в действительности они (то есть перекрещенные в католичество) остались при своих убеждениях. Ведь от них, в сущности, требовалось одно – признать верховенство римского папы, но для простых людей это не имеет никакого значения. Я понимаю, что все было содеяно не совсем законным образом, ведь на нас оказывалось моральное давление, однако ответственность за содеянное вряд ли можно возложить на отдельных личностей. Мы действовали по приказу свыше. Церковь официально осуждает насильственное крещение, поскольку это делалось исходя из материальных соображений, однако в данном случае было бы трудно, да и вредно, придерживаться установленных правил. В (православной) церкви в Борово теперь проводится католическое богослужение и все церковное имущество принадлежит теперь (католической) церкви. Ваш виноградник и фруктовый сад перешли к каким-то далматинцам, и я боюсь, как бы мы не загубили (землю), если только она снова не вернется в хорошие руки. Вот так совершаются революции, и одному Богу известно, что еще может произойти.
Не знаю, станете ли Вы винить и проклинать меня, но, мой дорогой коллега, что касается ваших личных вещей и собственности, францисканцам не досталось ни единого динара – я спас все, что только мог спасти. Иконы и картины находятся в безопасном месте. Все золото и столовое серебро я почистил. И если Вас интересует, как оно теперь выглядит, – поверьте, лучше не бывает![140]
Отец Деанович был одним из немногих православных священников в Независимом Хорватском Государстве, кому удалось избежать смерти и сохранить иконы. По крайней мере 130 священников стали жертвами кровавых расправ, начавшихся в апреле 1941 года, когда на деревни Военной Крайны в окрестностях таких городов, как Осиек, Глина, Карловац, Сисак и Книн, из Зафеба хлынули отряды усташских карателей. В деревне неподалеку от Беловара православного священника, школьного учителя и еще 250 крестьян, как мужчин так и женщин, заставили рыть себе могилу, в которой они и были затем заживо похоронены со связанными за спиной руками[141]. У Отошаца в начале мая на глазах у православного священника был буквально изрублен на куски его собственный сын, а с ним и еще 350 односельчан. После этого усташи переключили внимание на отца – выдергали ему бороду и волосы, выкололи глаза и наконец замучили до смерти[142].
В маленьком городке Глина усташи устроили бойню внутри православной церкви, отправив на тот свет тысячу сербов – мужчин, женщин и детей, после чего подожгли церковное здание. В результате в нем заживо сгорела еще тысяча сербов, включая самого священника. Возле Дрвара усташи завели в горы православного священника, а с ним еще семьдесят человек, отказавшихся сменить веру. Там несчастным перерезали горло, а тела сбросили в глубокое ущелье. В Осиеке, в Восточной Славонии, по распоряжению одного францисканца был убит православный священник – несчастный попал в лапы к усташам, где ему отрезали нос, уши и язык и наконец вспороли живот. Из 577 представителей православного духовенства 131 человек, среди них три епископа, пал от рук безжалостных убийц, а еще шестьдесят или семьдесят погибли, защищая себя и свою веру. Усташами было сожжено или взорвано около трети православных церквей, нередко вместе с верующими.