Страница:
Сотканные из ткани теней, сны были превосходным орудием для владевшего магией Пустоты. Необходимо только научиться находить нужный сон, взламывать скорлупу мимолетных образов и бессмысленных видений, чтобы отыскать в сердце спящего крупицу правды. Проникнув в сон нового владельца кровавого ножа, Шакур сможет немало узнать о нем. Если этот человек не имеет никакого отношения к Камню, Шакур не станет напрасно тратить время и разыскивать его. Если же, наоборот, новый владелец окажется тревинисом, да еще каким-то образом связанным с умершим Владыкой, тогда Шакур будет готов последовать за ним хоть на край Лерема.
Шакур вновь ощутил голод, но выбор перед ним уже не стоял. Он вполне мог задержаться и утолить свой голод. Теперь ему незачем торопиться к селению тревинисов. Надо лишь подождать, когда нож Ланы снова «заговорит» в руках нового владельца.
Шакур продолжил путь, но ехал достаточно неспешно. Его терпение оказалось вознаграждено. Он увидел на дороге следы конских копыт. Судя по отпечаткам, на копытах были железные подковы. Значит, карнуанский дозор. Следы были свежими. Дозорные не успели отъехать далеко. Довольный Шакур почувствовал облегчение. У него будет возможность не только утолить голод, но и найти себе другую лошадь.
Шакур подъехал к озеру. Он постоял на берегу, вглядываясь в воду и пытаясь увидеть хоть какой-то признак Портала, скрытого на дне. Он так ничего и не увидел и мог бы усомниться в существовании Портала, если бы не следы баака. Они вели прямо в воду. Значит, баак почуял магию.
В этот момент Шакур заметил дым.
Струйки дыма, закручиваясь, поднимались вверх. День стоял тихий и безветренный. И дым этот явно шел не от домашних очагов селения.
Шакур пришпорил лошадь и на полном скаку подлетел к селению тревинисов.
Он резко осадил лошадь и огляделся по сторонам. Он не заметил ничего необычного, во всяком случае, так ему сначала подумалось. Все деревянные лачуги, которые эти дикари называли домами, были сожжены дотла. В нескольких местах еще тлели обугленные бревна, дым которых он и заметил от озера.
Деревня была пуста. Ни души.
— Грисгель! — крикнул Шакур, привставая в седле, чтобы лучше видеть. — Пустота тебя возьми! Куда ты запропастился?
Никто не ответил. Порыв ветра понес дым вдоль бывшей деревни. Шакур поворачивал лошадь и вглядывался во все стороны. Только ветер, он один носился над пепелищами. Шакур не услышал никаких звуков. Казалось, звуки вообще исчезли отсюда.
Озадаченный, Шакур въехал на пепелище. Но и здесь, сколько он ни вертел головой по сторонам, он ничего не увидел. Тогда он подъехал к кругу, выложенному из белых камней. Шакур остановился. Живым и мертвым он провел в мире почти двести пятьдесят лет, но никогда еще не видел ничего подобного.
Наконец он нашел Грисгеля. Он нашел наемников и баака. Все были мертвы.
Труп Грисгеля лежал на земле. Тревинисы связали его по рукам и по ногам, загнали ему в живот кол и оставили умирать. Труп уже начал разлагаться. Вокруг тела Грисгеля лежали тела его солдат. У одних были перерезаны глотки, у других из пробитого глаза торчала стрела. В самом центре круга, на столбе, возвышалась отрезанная голова баака. Обезглавленный труп его представлял собой сплошное кровавое месиво. Земля и окрестные камни были обильно залиты кровью.
Вне всякого сомнения, здесь произошла тяжелая битва. Погибло немало тревинисов, но их тел Шакур не видел. Не увидел он и тел пеквеев, обычно живших по соседству с тревинисами. Шакур проехал туда, где жили пеквеи. Их жилища тоже были пусты.
Ясно было одно: тревинисы расправились с Грисгелем, наемниками и бааком. Потом они сами подожгли свои лачуги, забрали пеквеев и ушли. Но вначале они непременно должны были похоронить своих погибших.
Может, еще не все потеряно, подумал Шакур.
Знакомый с обычаями тревинисов, Шакур искал до тех пор, пока не обнаружил место погребения. Как он надеялся и ожидал, земля, которой они завалили вход, была утоптана совсем недавно. Тела тревинисов его не интересовали. Если только его предположения были верны, где-то здесь должно находиться и тело умершего рыцаря, отыскавшего Камень Владычества. Разумеется, Шакур был не настолько наивен, чтобы рассчитывать увидеть Камень висящим у мертвеца на шее. Однако он всерьез намеревался узнать, кому Владыка передал свое сокровище и куда отправил посланца с Камнем.
С помощью магии Пустоты Шакур мог оживлять мертвых. Нет, он не был способен снова вдохнуть в них жизнь, но этого ему и не требовалось. Ему нужно было оживить труп и привлечь туда успевшую отлететь душу, куда бы она ни направилась — к богам или в Пустоту. Лишь одно немного волновало Шакура — не опоздал ли он с оживлением. Обычно маг Пустоты, производящий подобный ритуал, должен был успеть это сделать в течение двух дней после смерти. Но со времени смерти рыцаря прошло уже несколько недель. Правда, ни один маг Пустоты и никакой врикиль не могли по силе сравниться с Шакуром. Он был готов вступить в борьбу с самими богами, только бы заполучить душу рыцаря.
Шакур приблизился к склепу и приготовился копать.
Земля вдруг яростно содрогнулась под ногами врикиля. Шакур попытался удержать равновесие, но земля качалась и вздымалась, и он упал. Землетрясение продолжалось не менее минуты. Потом толчки прекратились. Шакур поднялся и мрачно поглядел на склеп.
Совпадение? Возможно.
Шакур ступил вперед и вновь коснулся рукой земли… вернее, еще только попытался коснуться.
На этот раз землетрясение было намного яростнее первого. Земля буквально разверзлась у него под ногами. Только поспешно отскочив назад, он уберегся от падения в пропасть. И опять земля тряслась и вздымалась под его ногами. Шакур понял: стихия сильнее его.
Врикиль угрюмо поглядывал на склеп. Трещина была широкой и глубокой, однако сам склеп не пострадал. Вокруг него не обрушилось ни комочка земли. Шакур понял намек. Он не стал нарушать покой мертвых тревинисов и мертвого рыцаря, злорадно надеясь, что их тела съели крысы.
Шакур вернулся туда, где оставил лошадь. Испуганное животное стояло, выпучив глаза, но он не обратил на это внимания. Что ему теперь делать? Поиски завели его в тупик. Он вспомнил, что на языке одной из рас тупик в буквальном переводе означает «мертвый конец». Так оно и было. Хорошо хоть, что сейчас его повелитель занят взятием Дункара и продолжением войны. Но потом он обязательно вспомнит про Шакура, поскольку Дагнарус никогда не переставал думать о Камне Владычества. А когда он вспомнит, Шакур будет вынужден признаться, что потерпел неудачу.
Шакур знал, какего повелитель относится к неудачам.
Через некоторое время тот, кому теперь принадлежал кровавый нож Ланы, снова взял его в руки.
Шакур выжидал нужный момент. Смешавшись с силой Пустоты, врикиль перенесся разумом через Пустоту и крепко схватил руку, державшую рукоятку кровавого ножа. На одно мгновение Шакур увидел этого человека. Им оказался тревинисский юноша, перерезавший ножом глотку кролику.
Главное, связь была установлена. Шакур держал нить, позволявшую ему проникать в сны этого тревиниса. Лицо юноши запечатлелось у него в памяти.
Их разделяли сотни миль. Но Шакур мог ехать день и ночь, а тревинис нуждался в отдыхе. Врикиль быстро его настигнет.
Шакур провел в раздумьях несколько часов и даже не заметил, как стемнело. Тогда он вновь сел в седло и пустился в погоню за тревинисским юношей, чье лицо все время находилось перед его мысленным взором. Он будет следовать за этим лицом, как корабли орков плывут вслед за звездой, которая ярко светит на севере и которую они зовут путеводной.
Камень странствует, Шакур,— вспомнил он слова Дагнаруса. — Он движется на север… и на юг.
Шакур повернул лошадь на север.
ГЛАВА 20
Шакур вновь ощутил голод, но выбор перед ним уже не стоял. Он вполне мог задержаться и утолить свой голод. Теперь ему незачем торопиться к селению тревинисов. Надо лишь подождать, когда нож Ланы снова «заговорит» в руках нового владельца.
Шакур продолжил путь, но ехал достаточно неспешно. Его терпение оказалось вознаграждено. Он увидел на дороге следы конских копыт. Судя по отпечаткам, на копытах были железные подковы. Значит, карнуанский дозор. Следы были свежими. Дозорные не успели отъехать далеко. Довольный Шакур почувствовал облегчение. У него будет возможность не только утолить голод, но и найти себе другую лошадь.
* * *
Назавтра солдаты карнуанского дозора, проснувшись ранним утром, обнаружили, что одного из их товарищей ночью убили. Они застыли от удивления, поскольку никто из них ничего не слышал. Солдат был убит ударом кинжала в сердце; лезвие оставило лишь небольшую рану, и крови вытекло совсем немного. Должно быть, солдат умер мгновенно. Но он явно видел приближавшуюся смерть, ибо панический ужас исказил черты его лица до неузнаваемости. Карнуанцев вдруг охватил такой неописуемый страх, что они поспешно похоронили мертвеца и даже никак не обозначили его могилу. Вскочив на коней, они ехали весь день и большую часть ночь, боясь остановиться. Прошло еще много, очень много ночей, прежде чем к ним вернулся сон.* * *
Утолив наконец голод, Шакур принял вид карнуанского солдата и в таком обличье проехал через Дикий Город. Там он узнал, что отряд наемников проезжал здесь всего два дня назад. Торговец снадобьями показал ему дорогу, по которой солдаты отправились дальше. Шакур двинулся по ней и вскоре добрался до места, где отряд свернул в сторону. Огромные следы баака безошибочно указывали ему направление.Шакур подъехал к озеру. Он постоял на берегу, вглядываясь в воду и пытаясь увидеть хоть какой-то признак Портала, скрытого на дне. Он так ничего и не увидел и мог бы усомниться в существовании Портала, если бы не следы баака. Они вели прямо в воду. Значит, баак почуял магию.
В этот момент Шакур заметил дым.
Струйки дыма, закручиваясь, поднимались вверх. День стоял тихий и безветренный. И дым этот явно шел не от домашних очагов селения.
Шакур пришпорил лошадь и на полном скаку подлетел к селению тревинисов.
Он резко осадил лошадь и огляделся по сторонам. Он не заметил ничего необычного, во всяком случае, так ему сначала подумалось. Все деревянные лачуги, которые эти дикари называли домами, были сожжены дотла. В нескольких местах еще тлели обугленные бревна, дым которых он и заметил от озера.
Деревня была пуста. Ни души.
— Грисгель! — крикнул Шакур, привставая в седле, чтобы лучше видеть. — Пустота тебя возьми! Куда ты запропастился?
Никто не ответил. Порыв ветра понес дым вдоль бывшей деревни. Шакур поворачивал лошадь и вглядывался во все стороны. Только ветер, он один носился над пепелищами. Шакур не услышал никаких звуков. Казалось, звуки вообще исчезли отсюда.
Озадаченный, Шакур въехал на пепелище. Но и здесь, сколько он ни вертел головой по сторонам, он ничего не увидел. Тогда он подъехал к кругу, выложенному из белых камней. Шакур остановился. Живым и мертвым он провел в мире почти двести пятьдесят лет, но никогда еще не видел ничего подобного.
Наконец он нашел Грисгеля. Он нашел наемников и баака. Все были мертвы.
Труп Грисгеля лежал на земле. Тревинисы связали его по рукам и по ногам, загнали ему в живот кол и оставили умирать. Труп уже начал разлагаться. Вокруг тела Грисгеля лежали тела его солдат. У одних были перерезаны глотки, у других из пробитого глаза торчала стрела. В самом центре круга, на столбе, возвышалась отрезанная голова баака. Обезглавленный труп его представлял собой сплошное кровавое месиво. Земля и окрестные камни были обильно залиты кровью.
Вне всякого сомнения, здесь произошла тяжелая битва. Погибло немало тревинисов, но их тел Шакур не видел. Не увидел он и тел пеквеев, обычно живших по соседству с тревинисами. Шакур проехал туда, где жили пеквеи. Их жилища тоже были пусты.
Ясно было одно: тревинисы расправились с Грисгелем, наемниками и бааком. Потом они сами подожгли свои лачуги, забрали пеквеев и ушли. Но вначале они непременно должны были похоронить своих погибших.
Может, еще не все потеряно, подумал Шакур.
Знакомый с обычаями тревинисов, Шакур искал до тех пор, пока не обнаружил место погребения. Как он надеялся и ожидал, земля, которой они завалили вход, была утоптана совсем недавно. Тела тревинисов его не интересовали. Если только его предположения были верны, где-то здесь должно находиться и тело умершего рыцаря, отыскавшего Камень Владычества. Разумеется, Шакур был не настолько наивен, чтобы рассчитывать увидеть Камень висящим у мертвеца на шее. Однако он всерьез намеревался узнать, кому Владыка передал свое сокровище и куда отправил посланца с Камнем.
С помощью магии Пустоты Шакур мог оживлять мертвых. Нет, он не был способен снова вдохнуть в них жизнь, но этого ему и не требовалось. Ему нужно было оживить труп и привлечь туда успевшую отлететь душу, куда бы она ни направилась — к богам или в Пустоту. Лишь одно немного волновало Шакура — не опоздал ли он с оживлением. Обычно маг Пустоты, производящий подобный ритуал, должен был успеть это сделать в течение двух дней после смерти. Но со времени смерти рыцаря прошло уже несколько недель. Правда, ни один маг Пустоты и никакой врикиль не могли по силе сравниться с Шакуром. Он был готов вступить в борьбу с самими богами, только бы заполучить душу рыцаря.
Шакур приблизился к склепу и приготовился копать.
Земля вдруг яростно содрогнулась под ногами врикиля. Шакур попытался удержать равновесие, но земля качалась и вздымалась, и он упал. Землетрясение продолжалось не менее минуты. Потом толчки прекратились. Шакур поднялся и мрачно поглядел на склеп.
Совпадение? Возможно.
Шакур ступил вперед и вновь коснулся рукой земли… вернее, еще только попытался коснуться.
На этот раз землетрясение было намного яростнее первого. Земля буквально разверзлась у него под ногами. Только поспешно отскочив назад, он уберегся от падения в пропасть. И опять земля тряслась и вздымалась под его ногами. Шакур понял: стихия сильнее его.
Врикиль угрюмо поглядывал на склеп. Трещина была широкой и глубокой, однако сам склеп не пострадал. Вокруг него не обрушилось ни комочка земли. Шакур понял намек. Он не стал нарушать покой мертвых тревинисов и мертвого рыцаря, злорадно надеясь, что их тела съели крысы.
Шакур вернулся туда, где оставил лошадь. Испуганное животное стояло, выпучив глаза, но он не обратил на это внимания. Что ему теперь делать? Поиски завели его в тупик. Он вспомнил, что на языке одной из рас тупик в буквальном переводе означает «мертвый конец». Так оно и было. Хорошо хоть, что сейчас его повелитель занят взятием Дункара и продолжением войны. Но потом он обязательно вспомнит про Шакура, поскольку Дагнарус никогда не переставал думать о Камне Владычества. А когда он вспомнит, Шакур будет вынужден признаться, что потерпел неудачу.
Шакур знал, какего повелитель относится к неудачам.
Через некоторое время тот, кому теперь принадлежал кровавый нож Ланы, снова взял его в руки.
Шакур выжидал нужный момент. Смешавшись с силой Пустоты, врикиль перенесся разумом через Пустоту и крепко схватил руку, державшую рукоятку кровавого ножа. На одно мгновение Шакур увидел этого человека. Им оказался тревинисский юноша, перерезавший ножом глотку кролику.
Главное, связь была установлена. Шакур держал нить, позволявшую ему проникать в сны этого тревиниса. Лицо юноши запечатлелось у него в памяти.
Их разделяли сотни миль. Но Шакур мог ехать день и ночь, а тревинис нуждался в отдыхе. Врикиль быстро его настигнет.
Шакур провел в раздумьях несколько часов и даже не заметил, как стемнело. Тогда он вновь сел в седло и пустился в погоню за тревинисским юношей, чье лицо все время находилось перед его мысленным взором. Он будет следовать за этим лицом, как корабли орков плывут вслед за звездой, которая ярко светит на севере и которую они зовут путеводной.
Камень странствует, Шакур,— вспомнил он слова Дагнаруса. — Он движется на север… и на юг.
Шакур повернул лошадь на север.
ГЛАВА 20
Камень Владычества, который ничего не подозревавший Башэ нес в магическом заплечном мешке, вместе с пеквеем двигался на север. А вместе с Джессаном туда же двигался кровавый нож.
Печальная весть и знак любви, которые Башэ должен был передать неведомой госпоже Дамре, ничуть не мешали ему наслаждаться путешествием. Каждый новый день приносил новые впечатления, новые картины и звуки. И каждый день Башэ не забывал поблагодарить богов. Вечером, перед отходом ко сну, он добавлял к молитвам, которые шептала Бабушка, свои собственные и потом засыпал под звон и стук камней ее юбки.
Джессан тоже наслаждался путешествием, но не столь беззаботно, как его друг. Юноша не забывал о лежащей на нем ответственности за двоих пеквеев, за успешное завершение пути и благополучное вручение кольца. На нем же лежали и все дорожные заботы. Джессан выбирал направление, решал, какое расстояние покрыть за день и когда устроить привал. Он же выбирал место для ночлега.
Поначалу он хотел было установить ночное дежурство. В лесу хватало хищных зверей, а иногда попадались и хищные люди. И те и другие охотились за путниками, беспечно странствовавшими по глухим местам. Башэ предложил ему каждую ночь несколько раз сменять друг друга, чтобы они оба смогли выспаться.
В первую же ночь Башэ был преисполнен решимости бодрствовать, не смыкая глаз, однако ночь для пеквеев — время посещения мира снов. Проснувшийся Джессан обнаружил, что друг его лежит, свернувшись калачиком, и храпит, точь-в-точь как зверек со смешным названием соня. Поскольку Джессан был не в состоянии после бессонной ночи управляться с лодкой и следить за рекой, он с большой неохотой отказался от дежурств, добавив, что это может стоить жизни всем троим.
— Послушай, Джессан! — воскликнула Бабушка. — Какая польза в этих дежурствах? Темнота слепит глаза смертных, и они почти ничего не видят. Зато уши смертных слышат малейший шорох и способны много чего услышать. К тому же посох, — она указала на свою палку, усеянную агатовыми глазами, — не чует вокруг нас никакого зла. А посоху ты можешь верить.
Джессан почтительно промолчал, однако слова Бабушки его не убедили.
— Есть еще один способ, — добавила Бабушка, догадавшись о его мыслях. — Если ты будешь спокойно спать, а не тревожить меня своим рысканьем вокруг, уверяю тебя, нам никто не помешает.
Вечером, поужинав рыбой, путешественники разложили все три подстилки рядом. Бабушка настаивала, чтобы в незнакомых местах все они спали рядом друг с другом. Джессан увидел, как Бабушка обходит место их ночлега по кругу, бормоча что-то под нос. Она нагибалась и через равные промежутки раскладывала на земле бирюзу.
— Двадцать семь камней, — сообщила она, завершив ритуал. — Никакому злу не проникнуть сквозь этот защитный круг.
Помня дядины наставления, касавшиеся уважительного отношения к Бабушке, Джессан каждый вечер послушно прикусывал язык и молча наблюдал за ее ритуалом. Спалось ему под защитой двадцати семи камней вполне спокойно. Однако, как всякий тревинисский воин, Джессан спал вполуха и вполглаза.
То ли Бабушкины камни и молитвы действительно помогали, а может, помогала предусмотрительность Джессана, но все недели их плавания вниз по Большой Голубой реке прошли исключительно спокойно.
Хотя Большая Голубая река и носила такое название, на самом деле она была довольно узкой. Течение ее было быстрым, а кое-где встречались опасные стремнины. Всякий раз, завидев место, где вода бурлила, пузырилась и вскипала белой пеной, путешественники причаливали к берегу и тащили лодку посуху, пока не минуют опасный участок. Тревинисы делали свои лодки легкими, и два человека без труда могли нести ее на себе. Разумеется, если оба они были тревинисами. Но когда вторым оказывался коротышка-пеквей, а лодку иногда приходилось нести несколько миль, дело существенно осложнялось.
Когда им пришлось преодолевать первую стремнину, Джессан взялся за нос лодки, Башэ — за корму. У пеквея не хватило сил поднять лодку над головой, и ему пришлось опустить ее на свою изогнутую спину. Пройдя не более пяти шагов, Башэ рухнул под тяжестью лодки.
— С такой скоростью, — сказал Джессан, вытаскивая друга, — мы попадем к эльфам, когда я уже настолько состарюсь, что буду спотыкаться о собственную бороду. Что ж нам теперь делать?
В ответ Бабушка начала петь.
Она пела о легких, как пух, семенах чертополоха и сушеницы, плывущих по ветру; о тончайшей паутине, невесомых птичьих перьях и шелухе кукурузных початков. Скрюченная рука Бабушки водила по гладко оструганному дереву, которым была обшита лодка. Неожиданно лодка сделалась настолько легкой, что Башэ в одиночку сумел взвалить ее себе на плечи и побежал вперед. После этого стремнины уже не доставляли хлопот. Каждый раз, когда требовалось причалить к берегу, Бабушка принималась петь, после чего Джессан и Башэ играючи несли лодку.
Везде, где встречались стремнины, по берегу тянулись обходные тропы, протоптанные не одним поколением тревинисов, плававших по Большой Голубой реке. Шагая по ним, Джессан часто вспоминал, как он поначалу рассердился, узнав о решении Бабушки отправиться вместе с ними. Он тогда боялся, что из-за нее им придется тащиться еле-еле. Жизнь преподала ему ценный урок. Теперь Джессан относился к Бабушке с неизменным почтением и даже помогал ей по утрам собирать двадцать семь камней бирюзы. Бабушка заметила происшедшую в нем перемену, но она была достаточно мудра, чтобы не подавать виду, и улыбалась только тогда, когда Джессан стоял к ней спиной.
По берегам Большой Голубой реки рос густой лес. Ветви деревьев нависали над водой, отчего на ее солнечном зеркале появлялись темные пятна. У самой воды росли плакучие ивы. Башэ чувствовал, как их тонкие листья касались его лица, когда лодка проплывала под ивовыми зарослями. Благодаря быстрому течению и Бабушкиной помощи первая часть пути прошла на удивление легко.
Когда Большая Голубая река вынесет их в Редешское море, плыть им станет труднее. Там уже не будет попутного течения, подгоняющего лодку. Вопреки собственному желанию Джессан объявил, что им нельзя попусту тратить время и заходить в Вильда Харн — город, который тревинисы считали своим.
Возможно, при других обстоятельствах Башэ и попытался бы отговорить друга от такого решения, но ему самому не терпелось поскорее увидеть Редешское море. Бывавшие там рассказывали об огромном водном пространстве, что тянулось до самого горизонта. Джессан предполагал, что они почти уже добрались до моря (которое на самом деле было вовсе не морем, а большим озером), но подтвердить свои предположения не мог. По расчетам Рейвена, их плавание по Большой Голубой реке должно было продлиться двадцать дней. Начинавшийся день как раз был двадцатым по счету.
— Дядя мне говорил так: прежде, чем добраться до Редешского моря, мы пройдем под двумя громадными скалами, что стоят по обоим берегам Большой Голубой реки. Их называют Влюбленными, — сказал Джессан, когда утром двадцатого дня путешественники садились в лодку.
Джессан всегда сидел на корме, неутомимо орудуя веслом и помогая лодке двигаться вперед. Бабушка устраивалась посередине. Она почти не разговаривала с Башэ и Джессаном, зато часто что-то бормотала или напевала себе под нос. Иногда она подымала посох с агатовыми глазами и вращала им в разные стороны, словно давая возможность каждому глазу насладиться окружающим пейзажем. Потом она с довольным видом укладывала посох на дно лодки. Башэ сидел на носу. Если течение становилось слишком уж сильным, он своим веслом помогал Джессану удерживать лодку. Но чаще он брал веревку с крючком, насаживал комочек хлебного мякиша и забрасывал в воду. Вскоре на крючке уже билась серебристая форель, которую Башэ, завернув в листья, жарил потом на горячих камнях.
Лодка тронулась. Спустя некоторое время Бабушка подняла свой «всевидящий» посох и объявила:
— Мы уже совсем близко от тех скал. Они — за следующим изгибом реки.
Джессан поморщился. Он привык с уважением относиться к магии пеквеев, однако восемнадцать лет — вполне достаточный возраст, чтобы понимать: посох — всего лишь палка, а агаты — камни. Он тоже догадывался, что они приближаются к устью реки, но узнал он об этом отнюдь не от агатовых глаз. Об этом Джессану рассказала сама река. На воде все чаще встречались завихрения и потоки, идущие против течения. Вода утратила однородность цвета; лодка пересекала полосы иных оттенков. Берега расходились в стороны, русло реки становилось шире.
За следующим изгибом они действительно увидели Влюбленных. Бабушка удовлетворенно хмыкнула. Джессан улыбнулся, покачал головой и велел пришедшему в неистовый восторг Башэ успокоиться, иначе он перевернет лодку.
Две скалы причудливо изгибались навстречу друг другу. Тем не менее их вершины не соприкасались, хотя расстояние между ними было совсем небольшим. Тревинисы сложили легенду о двух влюбленных, принадлежавших к враждующим племенам. Родители запретили им встречаться, но они тайком приходили на берег реки, чтобы повидаться. Разгневавшись на непослушных влюбленных, боги превратили их в скалы в назидание всем остальным своевольным детям.
Разинув рот, Башэ завороженно глазел на возвышавшиеся впереди скалы. Зрелище было удивительным и несколько пугающим. Казалось, что скалы вот-вот наклонятся еще сильнее и обрушатся, погребая под собой плывущих по реке. Расстояние между вершинами скал было не более пяти футов. Поверхность этих гигантских камней была идеально гладкой; нигде ни выступа, ни щели, чтобы зацепиться рукой или ногой.
— Дядя рассказывал, что когда тревинисы из нашего селения проплывают в этом месте, они обязательно останавливаются, и тогда каждый воин может испытать свое мужество, вскарабкавшись на скалу и перепрыгнув на другую, — сообщил Джессан.
Пройдя мимо скал, он сразу же направил лодку к берегу. Рейвен предупреждал его: дальнейший путь по реке опасен из-за небольшого водопада. Поэтому им снова и в последний раз придется нести лодку на себе. Этот переход был самым длинным — около пяти миль — и оканчивался на берегу Редешского моря.
Выбравшись из лодки, Бабушка подняла вверх посох, как всегда давая агатовым глазам осмотреть окрестности. Джессан вытащил лодку на берег, а Башэ отправился потолковать со стадом оленей, пришедших на водопой. Олени и Бабушкин посох сообщали, что в последние дни здесь не ступала ничья нога. Джессан мог заключить то же самое по отсутствию следов на глинистой тропе. Взглянув на солнце, он понял, что времени у них еще достаточно. Можно будет спокойно пройти пару миль и расположиться на ночлег поближе к морю. Бабушка запела «облегчающую» песню, после чего Джессан с Башэ взвалили лодку на плечи и понесли.
В тот день Башэ впервые не смог поймать рыбу. На ужин Бабушка сварила похлебку из дикого лука и чеснока, в которую добавила каких-то зеленых листьев. Она и Башэ с аппетитом ели это варево. Джессану, намахавшемуся за день веслом, требовалась более сытная еда. Он решил сходить на охоту, чтобы добыть мяса.
Он видел нескольких белок, но те были слишком юркими, и поймать их он не смог. Вскочив на ветки, белки раздраженно верещали и бросали в него ореховой скорлупой. Потом двигавшийся бесшумно Джессан набрел на молодого кролика, объедавшего листья одуванчика. Юноше удалось подобраться к нему совсем близко, прежде чем кролик его почуял. Джессан бросился на свою добычу. Кролик встрепенулся и наверняка оставил бы охотника с носом, если бы не запутался в зарослях ежевики. Там Джессан его и поймал.
Вытащив костяной нож, Джессан оборвал страдания зверька, перерезав ему глотку. Теплая кроличья кровь потекла по ножу. За многие сотни миль от этого места Шакур почуял кровь и перед ним мелькнул облик Джессана.
До этого момента Джессану не доводилось воспользоваться костяным ножом. Острота костяного лезвия удивила его. Нож резал чисто. Джессан освежевал кролика и изжарил его мясо, которое съел прямо в лесу. Сам себе он объяснил, что поступил так, поскольку не хотел оскорблять пеквеев и есть мясо у них на глазах. На самом деле это была лишь отговорка. Пеквеи давно свыклись с тем, что тревинисы едят мясо, и относились к этому весьма терпимо. Они жили по принципу «живи сам и давай жить другим», и потому ни Бабушка, ни Башэ вовсе не были бы оскорблены трапезой Джессана.
По правде говоря, ему просто не хотелось показывать пеквеям костяной нож, в особенности Бабушке. Джессан вымыл нож в ближайшем ручье и вернулся на стоянку как раз в тот момент, когда Бабушка раскладывала свои двадцать семь камней. Она спросила, сыт ли он, и добавила, что они оставили для него немного вареной зелени.
Джессан вежливо отказался. Все трое развернули свои подстилки и улеглись спать.
… Глаза пробрались в его сон, они искали Джессана… Жуткие глаза. Огненные глаза на лице тьмы. Вначале они смотрели в другом направлении, но вскоре повернулись к нему. Джессан испугался, что глаза его увидят. Он спрятался в кустах, зажав в руке только что убитого кролика, из которого хлестала теплая кровь. Глаза почти нашли его…
Джессан мгновенно проснулся. Вскочив на ноги, он осмотрел место стоянки и окрестные деревья, затем бросил взгляд дальше, туда, где река быстро несла свои темные воды, негромко бормоча на перекатах. Джессан вслушался, принюхался, однако не услышал и не почуял ничего необычного.
Рядом спали Башэ и Бабушка. Сон Башэ был спокойным и глубоким. Бабушка спала беспокойно, дергаясь и вскрикивая. Ее рука потянулась к посоху. Дотронувшись до него, Бабушка, кажется, успокоилась, поскольку вздохнула и прекратила бормотать.
Джессан недовольно покосился на посох. В бледном свете звезд и такого же бледного тонкого лунного серпа агаты ярко белели, похожие на широко раскрытые глаза. Наверное, это они притянули к нему такой странный и тревожный сон.
Джессан снова лег и растянулся на подстилке.
— Суеверная старуха, — пробурчал он себе под нос.
Джессан редко просыпался по ночам и всегда легко засыпал снова. Но сейчас он лежал без сна и смотрел на звезды до тех пор, пока они не начали бледнеть в сером предрассветном сумраке.
Джессан проснулся в плохом настроении. Шутку Башэ он не воспринял и отчитал Башэ, сказав, что пора бы оставить детские глупости. Он вяло приветствовал Бабушку, съел завтрак и даже не почувствовал вкус пищи. Джессан беспокойно ерзал, наблюдая, как Бабушка собирает свои защитные камни. Когда Бабушка подняла посох, давая агатам полюбоваться на утро, Джессан что-то пробормотал насчет необходимости осмотреть лодку и ушел.
— Что это с ним? — удивился Башэ, глядя ему вслед. Джессан даже забыл свернуть свою подстилку, и пеквею пришлось это сделать вместо него. — Может, он спал на муравейнике?
Бабушка молчала. Она смотрела на посох, поворачивая его в разные стороны. Потом она подняла посох и держала его в воздухе дольше обычного. Когда же она наконец опустила его, то хмуро поглядела в сторону Джессана.
— Что там, Бабушка? — спросил Башэ, аккуратно свернувший к этому времени подстилку друга. — Что ты там видишь?
Бабушка покачала головой. Она помогла Башэ собрать вещи, но делала это отрешенно, поглощенная своими мыслями. На бесконечные расспросы Башэ она не отвечала и резко потребовала, чтобы он ей не докучал.
Джессан залюбовался на игру солнечных бликов на поверхности воды. Ему стало стыдно за свое недостойное поведение. Чем провинились пеквеи, чтобы наказывать их за свою бессонную ночь? Когда они пришли на берег, Джессан изо всех сил постарался загладить вину, произнеся с нарочитой веселостью:
— Каких-нибудь полдня пути, и мы на берегу моря. Но нам надо спешить. Вот и тропа. Осталось попросить Бабушку, чтобы она опять облегчила нам лодку.
— Этой ночью вокруг нашей стоянки ходило зло, — перебила его Бабушка.
Хорошее настроение Джессана тут же растаяло, словно утренний туман. Он ошеломленно поглядел на Бабушку, не зная, что сказать. Во рту у него пересохло.
— Зло прошло мимо, — продолжала Бабушка, сделав выразительный жест рукой. — Но оно находилось совсем рядом.
Печальная весть и знак любви, которые Башэ должен был передать неведомой госпоже Дамре, ничуть не мешали ему наслаждаться путешествием. Каждый новый день приносил новые впечатления, новые картины и звуки. И каждый день Башэ не забывал поблагодарить богов. Вечером, перед отходом ко сну, он добавлял к молитвам, которые шептала Бабушка, свои собственные и потом засыпал под звон и стук камней ее юбки.
Джессан тоже наслаждался путешествием, но не столь беззаботно, как его друг. Юноша не забывал о лежащей на нем ответственности за двоих пеквеев, за успешное завершение пути и благополучное вручение кольца. На нем же лежали и все дорожные заботы. Джессан выбирал направление, решал, какое расстояние покрыть за день и когда устроить привал. Он же выбирал место для ночлега.
Поначалу он хотел было установить ночное дежурство. В лесу хватало хищных зверей, а иногда попадались и хищные люди. И те и другие охотились за путниками, беспечно странствовавшими по глухим местам. Башэ предложил ему каждую ночь несколько раз сменять друг друга, чтобы они оба смогли выспаться.
В первую же ночь Башэ был преисполнен решимости бодрствовать, не смыкая глаз, однако ночь для пеквеев — время посещения мира снов. Проснувшийся Джессан обнаружил, что друг его лежит, свернувшись калачиком, и храпит, точь-в-точь как зверек со смешным названием соня. Поскольку Джессан был не в состоянии после бессонной ночи управляться с лодкой и следить за рекой, он с большой неохотой отказался от дежурств, добавив, что это может стоить жизни всем троим.
— Послушай, Джессан! — воскликнула Бабушка. — Какая польза в этих дежурствах? Темнота слепит глаза смертных, и они почти ничего не видят. Зато уши смертных слышат малейший шорох и способны много чего услышать. К тому же посох, — она указала на свою палку, усеянную агатовыми глазами, — не чует вокруг нас никакого зла. А посоху ты можешь верить.
Джессан почтительно промолчал, однако слова Бабушки его не убедили.
— Есть еще один способ, — добавила Бабушка, догадавшись о его мыслях. — Если ты будешь спокойно спать, а не тревожить меня своим рысканьем вокруг, уверяю тебя, нам никто не помешает.
Вечером, поужинав рыбой, путешественники разложили все три подстилки рядом. Бабушка настаивала, чтобы в незнакомых местах все они спали рядом друг с другом. Джессан увидел, как Бабушка обходит место их ночлега по кругу, бормоча что-то под нос. Она нагибалась и через равные промежутки раскладывала на земле бирюзу.
— Двадцать семь камней, — сообщила она, завершив ритуал. — Никакому злу не проникнуть сквозь этот защитный круг.
Помня дядины наставления, касавшиеся уважительного отношения к Бабушке, Джессан каждый вечер послушно прикусывал язык и молча наблюдал за ее ритуалом. Спалось ему под защитой двадцати семи камней вполне спокойно. Однако, как всякий тревинисский воин, Джессан спал вполуха и вполглаза.
То ли Бабушкины камни и молитвы действительно помогали, а может, помогала предусмотрительность Джессана, но все недели их плавания вниз по Большой Голубой реке прошли исключительно спокойно.
Хотя Большая Голубая река и носила такое название, на самом деле она была довольно узкой. Течение ее было быстрым, а кое-где встречались опасные стремнины. Всякий раз, завидев место, где вода бурлила, пузырилась и вскипала белой пеной, путешественники причаливали к берегу и тащили лодку посуху, пока не минуют опасный участок. Тревинисы делали свои лодки легкими, и два человека без труда могли нести ее на себе. Разумеется, если оба они были тревинисами. Но когда вторым оказывался коротышка-пеквей, а лодку иногда приходилось нести несколько миль, дело существенно осложнялось.
Когда им пришлось преодолевать первую стремнину, Джессан взялся за нос лодки, Башэ — за корму. У пеквея не хватило сил поднять лодку над головой, и ему пришлось опустить ее на свою изогнутую спину. Пройдя не более пяти шагов, Башэ рухнул под тяжестью лодки.
— С такой скоростью, — сказал Джессан, вытаскивая друга, — мы попадем к эльфам, когда я уже настолько состарюсь, что буду спотыкаться о собственную бороду. Что ж нам теперь делать?
В ответ Бабушка начала петь.
Она пела о легких, как пух, семенах чертополоха и сушеницы, плывущих по ветру; о тончайшей паутине, невесомых птичьих перьях и шелухе кукурузных початков. Скрюченная рука Бабушки водила по гладко оструганному дереву, которым была обшита лодка. Неожиданно лодка сделалась настолько легкой, что Башэ в одиночку сумел взвалить ее себе на плечи и побежал вперед. После этого стремнины уже не доставляли хлопот. Каждый раз, когда требовалось причалить к берегу, Бабушка принималась петь, после чего Джессан и Башэ играючи несли лодку.
Везде, где встречались стремнины, по берегу тянулись обходные тропы, протоптанные не одним поколением тревинисов, плававших по Большой Голубой реке. Шагая по ним, Джессан часто вспоминал, как он поначалу рассердился, узнав о решении Бабушки отправиться вместе с ними. Он тогда боялся, что из-за нее им придется тащиться еле-еле. Жизнь преподала ему ценный урок. Теперь Джессан относился к Бабушке с неизменным почтением и даже помогал ей по утрам собирать двадцать семь камней бирюзы. Бабушка заметила происшедшую в нем перемену, но она была достаточно мудра, чтобы не подавать виду, и улыбалась только тогда, когда Джессан стоял к ней спиной.
По берегам Большой Голубой реки рос густой лес. Ветви деревьев нависали над водой, отчего на ее солнечном зеркале появлялись темные пятна. У самой воды росли плакучие ивы. Башэ чувствовал, как их тонкие листья касались его лица, когда лодка проплывала под ивовыми зарослями. Благодаря быстрому течению и Бабушкиной помощи первая часть пути прошла на удивление легко.
Когда Большая Голубая река вынесет их в Редешское море, плыть им станет труднее. Там уже не будет попутного течения, подгоняющего лодку. Вопреки собственному желанию Джессан объявил, что им нельзя попусту тратить время и заходить в Вильда Харн — город, который тревинисы считали своим.
Возможно, при других обстоятельствах Башэ и попытался бы отговорить друга от такого решения, но ему самому не терпелось поскорее увидеть Редешское море. Бывавшие там рассказывали об огромном водном пространстве, что тянулось до самого горизонта. Джессан предполагал, что они почти уже добрались до моря (которое на самом деле было вовсе не морем, а большим озером), но подтвердить свои предположения не мог. По расчетам Рейвена, их плавание по Большой Голубой реке должно было продлиться двадцать дней. Начинавшийся день как раз был двадцатым по счету.
— Дядя мне говорил так: прежде, чем добраться до Редешского моря, мы пройдем под двумя громадными скалами, что стоят по обоим берегам Большой Голубой реки. Их называют Влюбленными, — сказал Джессан, когда утром двадцатого дня путешественники садились в лодку.
Джессан всегда сидел на корме, неутомимо орудуя веслом и помогая лодке двигаться вперед. Бабушка устраивалась посередине. Она почти не разговаривала с Башэ и Джессаном, зато часто что-то бормотала или напевала себе под нос. Иногда она подымала посох с агатовыми глазами и вращала им в разные стороны, словно давая возможность каждому глазу насладиться окружающим пейзажем. Потом она с довольным видом укладывала посох на дно лодки. Башэ сидел на носу. Если течение становилось слишком уж сильным, он своим веслом помогал Джессану удерживать лодку. Но чаще он брал веревку с крючком, насаживал комочек хлебного мякиша и забрасывал в воду. Вскоре на крючке уже билась серебристая форель, которую Башэ, завернув в листья, жарил потом на горячих камнях.
Лодка тронулась. Спустя некоторое время Бабушка подняла свой «всевидящий» посох и объявила:
— Мы уже совсем близко от тех скал. Они — за следующим изгибом реки.
Джессан поморщился. Он привык с уважением относиться к магии пеквеев, однако восемнадцать лет — вполне достаточный возраст, чтобы понимать: посох — всего лишь палка, а агаты — камни. Он тоже догадывался, что они приближаются к устью реки, но узнал он об этом отнюдь не от агатовых глаз. Об этом Джессану рассказала сама река. На воде все чаще встречались завихрения и потоки, идущие против течения. Вода утратила однородность цвета; лодка пересекала полосы иных оттенков. Берега расходились в стороны, русло реки становилось шире.
За следующим изгибом они действительно увидели Влюбленных. Бабушка удовлетворенно хмыкнула. Джессан улыбнулся, покачал головой и велел пришедшему в неистовый восторг Башэ успокоиться, иначе он перевернет лодку.
Две скалы причудливо изгибались навстречу друг другу. Тем не менее их вершины не соприкасались, хотя расстояние между ними было совсем небольшим. Тревинисы сложили легенду о двух влюбленных, принадлежавших к враждующим племенам. Родители запретили им встречаться, но они тайком приходили на берег реки, чтобы повидаться. Разгневавшись на непослушных влюбленных, боги превратили их в скалы в назидание всем остальным своевольным детям.
Разинув рот, Башэ завороженно глазел на возвышавшиеся впереди скалы. Зрелище было удивительным и несколько пугающим. Казалось, что скалы вот-вот наклонятся еще сильнее и обрушатся, погребая под собой плывущих по реке. Расстояние между вершинами скал было не более пяти футов. Поверхность этих гигантских камней была идеально гладкой; нигде ни выступа, ни щели, чтобы зацепиться рукой или ногой.
— Дядя рассказывал, что когда тревинисы из нашего селения проплывают в этом месте, они обязательно останавливаются, и тогда каждый воин может испытать свое мужество, вскарабкавшись на скалу и перепрыгнув на другую, — сообщил Джессан.
Пройдя мимо скал, он сразу же направил лодку к берегу. Рейвен предупреждал его: дальнейший путь по реке опасен из-за небольшого водопада. Поэтому им снова и в последний раз придется нести лодку на себе. Этот переход был самым длинным — около пяти миль — и оканчивался на берегу Редешского моря.
Выбравшись из лодки, Бабушка подняла вверх посох, как всегда давая агатовым глазам осмотреть окрестности. Джессан вытащил лодку на берег, а Башэ отправился потолковать со стадом оленей, пришедших на водопой. Олени и Бабушкин посох сообщали, что в последние дни здесь не ступала ничья нога. Джессан мог заключить то же самое по отсутствию следов на глинистой тропе. Взглянув на солнце, он понял, что времени у них еще достаточно. Можно будет спокойно пройти пару миль и расположиться на ночлег поближе к морю. Бабушка запела «облегчающую» песню, после чего Джессан с Башэ взвалили лодку на плечи и понесли.
В тот день Башэ впервые не смог поймать рыбу. На ужин Бабушка сварила похлебку из дикого лука и чеснока, в которую добавила каких-то зеленых листьев. Она и Башэ с аппетитом ели это варево. Джессану, намахавшемуся за день веслом, требовалась более сытная еда. Он решил сходить на охоту, чтобы добыть мяса.
Он видел нескольких белок, но те были слишком юркими, и поймать их он не смог. Вскочив на ветки, белки раздраженно верещали и бросали в него ореховой скорлупой. Потом двигавшийся бесшумно Джессан набрел на молодого кролика, объедавшего листья одуванчика. Юноше удалось подобраться к нему совсем близко, прежде чем кролик его почуял. Джессан бросился на свою добычу. Кролик встрепенулся и наверняка оставил бы охотника с носом, если бы не запутался в зарослях ежевики. Там Джессан его и поймал.
Вытащив костяной нож, Джессан оборвал страдания зверька, перерезав ему глотку. Теплая кроличья кровь потекла по ножу. За многие сотни миль от этого места Шакур почуял кровь и перед ним мелькнул облик Джессана.
До этого момента Джессану не доводилось воспользоваться костяным ножом. Острота костяного лезвия удивила его. Нож резал чисто. Джессан освежевал кролика и изжарил его мясо, которое съел прямо в лесу. Сам себе он объяснил, что поступил так, поскольку не хотел оскорблять пеквеев и есть мясо у них на глазах. На самом деле это была лишь отговорка. Пеквеи давно свыклись с тем, что тревинисы едят мясо, и относились к этому весьма терпимо. Они жили по принципу «живи сам и давай жить другим», и потому ни Бабушка, ни Башэ вовсе не были бы оскорблены трапезой Джессана.
По правде говоря, ему просто не хотелось показывать пеквеям костяной нож, в особенности Бабушке. Джессан вымыл нож в ближайшем ручье и вернулся на стоянку как раз в тот момент, когда Бабушка раскладывала свои двадцать семь камней. Она спросила, сыт ли он, и добавила, что они оставили для него немного вареной зелени.
Джессан вежливо отказался. Все трое развернули свои подстилки и улеглись спать.
… Глаза пробрались в его сон, они искали Джессана… Жуткие глаза. Огненные глаза на лице тьмы. Вначале они смотрели в другом направлении, но вскоре повернулись к нему. Джессан испугался, что глаза его увидят. Он спрятался в кустах, зажав в руке только что убитого кролика, из которого хлестала теплая кровь. Глаза почти нашли его…
Джессан мгновенно проснулся. Вскочив на ноги, он осмотрел место стоянки и окрестные деревья, затем бросил взгляд дальше, туда, где река быстро несла свои темные воды, негромко бормоча на перекатах. Джессан вслушался, принюхался, однако не услышал и не почуял ничего необычного.
Рядом спали Башэ и Бабушка. Сон Башэ был спокойным и глубоким. Бабушка спала беспокойно, дергаясь и вскрикивая. Ее рука потянулась к посоху. Дотронувшись до него, Бабушка, кажется, успокоилась, поскольку вздохнула и прекратила бормотать.
Джессан недовольно покосился на посох. В бледном свете звезд и такого же бледного тонкого лунного серпа агаты ярко белели, похожие на широко раскрытые глаза. Наверное, это они притянули к нему такой странный и тревожный сон.
Джессан снова лег и растянулся на подстилке.
— Суеверная старуха, — пробурчал он себе под нос.
Джессан редко просыпался по ночам и всегда легко засыпал снова. Но сейчас он лежал без сна и смотрел на звезды до тех пор, пока они не начали бледнеть в сером предрассветном сумраке.
* * *
На следующее утро они двинулись в путь позже обычного, поскольку Джессан почему-то проспал рассвет. Башэ даже пришлось разбудить его перед завтраком. Пеквей был очень доволен, потому что до сих пор его будил Джессан, брызгая водой ему на лицо.Джессан проснулся в плохом настроении. Шутку Башэ он не воспринял и отчитал Башэ, сказав, что пора бы оставить детские глупости. Он вяло приветствовал Бабушку, съел завтрак и даже не почувствовал вкус пищи. Джессан беспокойно ерзал, наблюдая, как Бабушка собирает свои защитные камни. Когда Бабушка подняла посох, давая агатам полюбоваться на утро, Джессан что-то пробормотал насчет необходимости осмотреть лодку и ушел.
— Что это с ним? — удивился Башэ, глядя ему вслед. Джессан даже забыл свернуть свою подстилку, и пеквею пришлось это сделать вместо него. — Может, он спал на муравейнике?
Бабушка молчала. Она смотрела на посох, поворачивая его в разные стороны. Потом она подняла посох и держала его в воздухе дольше обычного. Когда же она наконец опустила его, то хмуро поглядела в сторону Джессана.
— Что там, Бабушка? — спросил Башэ, аккуратно свернувший к этому времени подстилку друга. — Что ты там видишь?
Бабушка покачала головой. Она помогла Башэ собрать вещи, но делала это отрешенно, поглощенная своими мыслями. На бесконечные расспросы Башэ она не отвечала и резко потребовала, чтобы он ей не докучал.
Джессан залюбовался на игру солнечных бликов на поверхности воды. Ему стало стыдно за свое недостойное поведение. Чем провинились пеквеи, чтобы наказывать их за свою бессонную ночь? Когда они пришли на берег, Джессан изо всех сил постарался загладить вину, произнеся с нарочитой веселостью:
— Каких-нибудь полдня пути, и мы на берегу моря. Но нам надо спешить. Вот и тропа. Осталось попросить Бабушку, чтобы она опять облегчила нам лодку.
— Этой ночью вокруг нашей стоянки ходило зло, — перебила его Бабушка.
Хорошее настроение Джессана тут же растаяло, словно утренний туман. Он ошеломленно поглядел на Бабушку, не зная, что сказать. Во рту у него пересохло.
— Зло прошло мимо, — продолжала Бабушка, сделав выразительный жест рукой. — Но оно находилось совсем рядом.