Страница:
У окружающих с душевным равновесием обстояло похуже. Не желая травмировать впечатлительного читателя медицинскими подробностями, скажем так: оно было несколько поколеблено.
Такангор время от времени встряхивал незваного гостя, пытаясь сообразить, одобрила бы маменька нанесение тяжких телесных повреждений в данном случае или все же осудила.
Карлюза, прекративший непродуктивно злиться, открыл тетрадку, с которой никогда не расставался, и аккуратно вывел: «Истребление злодокучливых нарушителей утреннего сна», – после чего выжидательно уставился на герцога.
Герцог лихорадочно думал. И в конце концов это принесло свои плоды.
– Вы сумасшедший, – осенило наконец Зелга. – Как я сразу не понял. Это же очевидно. Все в порядке, дедушка, – обратился он к мумии. – Все в порядке, господа. Он просто сумасшедший. Все хорошо, все просто прекрасно.
– Ты так считаешь? – с сомнением уточнил Узандаф. – То есть ты действительно думаешь, что все прекрасно? Может, тебе заглянуть как-нибудь на досуге к Дотту: поговорить о том, о сем. Лучше – о сем. Об адекватном восприятии действительности, например.
Зелг обиженно засопел. Быть миротворцем нелегко – положение обязывает, и уж совершенно невозможно легонько пристукнуть вредного престарелого родственника в воспитательных целях.
– Почему сумасшедший? – возмутился Мардамон. – Еще неизвестно, кто здесь сумасшедший! Сами вы поразительно не в себе. У вас стряслось счастье, а вы стоите с постными и унылыми физиономиями, будто совершенно его не испытываете. Ничего, сейчас я буду говорить с вождем. Вот скажите, у вас есть вождь?
– Нет, – окончательно растерялся молодой некромант, почему-то представивший себе татуированного громилу в шерстяной юбочке и ожерелье из человеческих зубов, который был изображен на картинке в книге «Модернизация и реконструкция каннибализма. Опыт развитых стран».
– Ну кто-то же у вас командует? – удивился жрец.
– Разумеется, – рявкнул Такангор. – Ты говоришь с его высочеством герцогом да Кассаром, не говоря о том, что висишь как раз около его величества короля Юлейна.
Жрец всплеснул тощими ручками.
– А раз у вас есть вождь, вам обязательно нужен жрец! Послушайте, как же вы до сих пор обходились без жреца? – Мардамон уставил обвиняющий перст на бедного Зелга. – Это вопиющее нарушение всех канонов, удивляюсь, что вы всё еще живы и до сих пор вождь. Или вы не представляете себе, как при помощи наших возможностей вы можете увеличить ваши возможности? Обязательно надо приносить жертвы. Это же азы науки управления. Где вы учились, ваше высочество?
– В Аздакском королевском университете, – пролепетал герцог.
– Несчастное заблудшее дитя! Что эти мракобесы понимают в науках? Они настолько суеверны, что отрицают даже жертвоприношения и старинные культы. Невежественные пустоголовые существа, которым доступны разве что «иллюзиеведение» и «пунктуальный учет».
– Дедушка, – жалобно спросил Зелг, – что нам с этим делать? У нашей семьи есть какой-то опыт самозащиты в подобных ситуациях? Какие-то старые полезные традиции?
– Не знаю, что такое этот самый Кехертус, но предупреждаю вас, что богам это неугодно, – быстро сказал Мардамон.
– Вас, милейший, никто не спрашивает, – мягко улыбнулся граф да Унара, подходя поближе. – Вам лучше помалкивать, когда говорят августейшие персоны.
– О, граф, вот и вы! – обрадовался Юлейн. – Вы в курсе проблемы?
– Какой профиль, – умилился Мардамон, разглядывая элегантного вельможу, – гордый, ясный профиль благородного человека. Этого человека так и хочется принести в жертву.
– Вот видите! – вскричал король.
– Да, ваше величество. Я наблюдал за происходящим с самого начала.
– У вас есть деловое предложение?
– Даже несколько, – поклонился начальник Тайной Службы. – Но правила вежливости требуют сперва предоставить слово милорду Думгару. Это его территория.
– Если господа не против, можно принести его в жертву Цигре, – небрежно заметил голем. – Оно давно какое-то недовольное, грустное. Может, это его немного развеселит. А я охотно постою у алтаря для величия и устрашения.
– Тоже любопытно, – согласился Узандаф. – Что же предложите вы, граф?
– О, я человек прозаический, даже скучный, ваша светлость. Я бы замуровал его заживо в какой-нибудь пещере – чтобы не убивать и чтобы он не докучал остальным. В назидание потомкам.
– Мне нравится ваш подход, – закивал Такангор. – Маменька его наверняка одобрили бы. Они всегда сетуют, что национальные традиции запрещают минотаврам замуровывать в стены непослушных потомков. Маменьке хорошо – они, ежели недовольны, одним взглядом уже как бы и замуровывают, и приносят в жертву. Сразу растешь, облагораживаешься, становишься чище и благовоспитаннее. По себе знаю. Но в целом минотаврам не хватает действенных методов воспитания подрастающего поколения.
Мардамон с тревогой прислушивался к собеседникам.
– Вы лишаете себя удивительных возможностей, – заметил он.
– В крайнем случае, – задумчиво произнесла мумия, – тебе, Зелг, будет над кем экспериментировать. А то ни одного живого наглядного пособия.
– Вы недооцениваете качество моих жертвоприношений, – вставил Мардамон. – У меня все остаются довольны – и боги, и владыки, и сами жертвы. Я имел огромный успех с ворожбой на костях в Лешвеке, удостоился личной благодарности князя Илгалийского за прорицание прекрасного будущего и выплаты всех долгов. В Пальпах меня принимали как родного!
– Там живут гоблины, – ответил Думгар. – Гоблинам я не удивляюсь.
– В крайнем случае, – подхватил Такангор, ухмыляясь, – можем накормить этого ходока завтраком и отправить восвояси.
– Мудрое решение, – торопливо заметил жрец. – Богам угодно отправить меня восвояси, принеся на дорогу жертвы, дабы облегчить путь и избежать опасностей.
– Что-то мне подсказывает, что опасностей ему как раз и не избежать, – сказал да Унара, глядя, как наливаются рубиновым огнем глаза генерала Топотана.
В историях, подобных нашей, что-то обязательно должно случиться в критический момент. Иначе не бывает. И неудивительно, что в тот самый миг, когда минотавр вспомнил о своем прежнем намерении учинить расправу над вторгшимся в Кассарийский замок фанатиком, на мощенный каменными плитами двор вступил довольный жизнью, слегка пьяный вампир.
Званый ужин, плавно перетекший в разгульную ночь и удачное утро, доставил ему массу удовольствия, и потому он был исполнен понимания, всепрощения и братской любви ко всему сущему.
Компания, столпившаяся во дворе, его порадовала. Вот и остальные не отлеживают себе бока, бездарно растрачивая жизнь на сладкий сон, но дружно участвуют в каком-то интересном мероприятии. И князь тут же решил присоединиться.
– Ого, какое с-собрание! – сказал Мадарьяга, слегка икая и при каждом ике взмывая в воздух, как перышко. – Прошу п-прощения, господа. По какому поводу массовое гулянье?
Такангор отпустил шиворот бедолаги жреца, и тот кулем рухнул к ногам вампира.
– Что это? – слегка удивился князь. – Сюрприз? Лично мне? Награда нашла героя?
Такангор подумал, что мысль вполне дельная.
Тут и раздался следующий нечеловеческий вопль, исполненный радости, из тех, что так хорошо удавались жрецу.
– О повелитель! – вскричал Мардамон, пытаясь поймать порхающего в воздухе Мадарьягу и приложиться устами к его сафьяновому сапожку. – О повелитель! Наконец-то я обрел тебя для вечного служения!
– Не надо на меня так смотреть, – сказал мгновенно протрезвевший упырь. – Я тут совершенно ни при чем.
Немалых трудов стоило оторвать безмерно счастливого жреца от предмета его пылкого поклонения, водворить на террасу и услышать хоть какие-то объяснения.
– Я – потомственный жрец, я родился там, в Таркее, – гордо молвил Мардамон, простирая руку в сторону маленького прудика, на берегу которого Бумсик и Хрюмсик закусывали чем бог послал. – Моя бабушка мало известна исторической науке. Мой дедушка держал собственную меняльную лавочку на главной площади Бебатиса и процветал, пока однажды не прослушал проповедь, призывавшую людей стать бессребрениками. Он понял это по-своему и перестал добавлять серебро в те серебряные монеты, которые менял иностранцам. Монетному двору его величества Глюгора Второго Таркейского это почему-то не понравилось, и дедушку отправили приносить пользу отечеству на серебряные рудники.
Моя мама – гордая жрица-девственница, жертва политических интриг. Моего бедного папу совершенно безосновательно обвинили в интимной близости с мамой, и тоже по политическим мотивам.
Папа эмигрировал из Таркеи темной грозовой ночью куда глаза глядят, с одним только узелком, в который увязал меня и вот этот нож для жертвоприношений. Умирая, он завещал мне: «Мардамон, сынок, служи обществу, приноси жертвы. Обильные жертвы – залог государственности». Самым трудным для меня оказалось найти того, кому душа желала служить.
Я долго скитался по Ниакроху, прежде чем достиг живописных болот Жаниваша и увидал развалины Болотного храма…
– Душераздирающая история, – буркнул вампир. – Но я-то тут при чем? Я даже на зуб не пробовал его маму-жрицу-девственницу.
– О повелитель, – немедленно откликнулся жрец. – Ты – при всем.
– Караул, – сказал бедный упырь. – Придержите меня кто-нибудь. Иначе я за себя не ручаюсь.
Согласно Мардамону, славный князь Мадарьяга являлся самым почитаемым в Жаниваше и окрестностях кровавым божеством, олицетворением тьмы, жестокости и могущества. Именно такому владыке он и жаждал служить и искал его по всему свету. С умилением разглядывая вампира, как счастливая бабушка разглядывает своего первого внука, с восторгом прозревая в нем черты родных и близких людей, Мардамон пытался в нескольких словах сообщить своему новообретенному повелителю о предполагаемых жертвоприношениях в его честь.
Жрец относился к своему делу творчески, с огоньком и радовал слушателей интересными нововведениями. Правда, далеко не все слушатели радовались. Но это уже вопрос вкуса и воспитания.
Если добросердечные Зелг и Юлейн пришли в ужас, граф да Унара проявил профессиональную заинтересованность, а Такангор только скептически похмыкивал, сравнивая химеру мадам Хугонзу и деятельного жреца, отнюдь не в пользу последнего, то Узандаф Ламальва да Кассар просто отдыхал душой.
– Никогда бы не подумал, что можно так переработать саму концепцию принесения жертв, – задумчиво сказала мумия, вспоминая о старых добрых временах. – Что-то в этом есть. Свежие мысли, смелые решения, новый взгляд на проблему. Скажите, голубчик, и что – вы в самом деле осуществили все эти свои… назовем их проектами?
– Увы мне, горестному, – смущенно потупился Мардамон. – Злой рок десятилетиями противился тому, чтобы я исполнил свое предназначение. Нож мой заржавел и затупился от жалких колбас и черствых хлебов, не изведав горячей крови. Но теоретически я прекрасно подкован, – сказал он вдруг нормальным голосом. – Хочу как-нибудь написать справочник «Таинства жертвоприношения» для начинающих адептов темного культа. – И снова взвыл: – Мой господин останется мною доволен. Не славы ведь ищу и не корысти, но движим только велением сердца.
И жрец сделал очередную попытку прильнуть к ногам Мадарьяги.
– Да что же это такое! – закричал вампир. – Вот припиявился! Уберите его куда-нибудь.
– Думгар, – горячо зашептал Зелг. – Наш долг – как-то изолировать его от общества, а то он неизвестно чего натворит. Только нужно сделать сие деликатно и незаметно, дабы не ранить и без того больную душу этого несчастного скитальца.
– Как по мне, сир, – пророкотал Думгар, – с душой-то у него как раз все в порядке. Болеет он совсем другими местами.
– Я надеюсь на тебя, – решительно сказал герцог. – Отвлеки его от князя, замани куда-нибудь и создай там все условия. А потом решим, что с ним делать дальше.
– Сир, – кашлянул голем. – Я правильно понял вашу волю? Вы желаете создать ему все условия?
– Ну, не до такой степени, – доходчиво растолковал Зелг. – Пусть его покормят, окружат вниманием и не спускают глаз. А ты скорее возвращайся к нам. Кажется, князь Мадарьяга не на шутку расстроен. Я за него беспокоюсь.
Поместив счастливого Мардамона в уютный каземат и препоручив его заботам двух милых мороков и одной пучеглазой бестии, при виде которой жрец впал в молитвенный экстаз, голем поспешил на помощь своему господину. Правда, бестия обиженно бормотала под нос что-то о том, что опаздывает на репетицию хора, но Думгар бросил один грозный взгляд на строптивицу, и она сразу умолкла.
Уже на пороге господского дома голем еще раз остановился, услышав очередную порцию воплей, доносящихся из каземата и звучащих уже до боли знакомо. Он оглянулся.
Во двор, пятясь, входил Кехертус в компании доктора Дотта, помогавшего ему тащить заплетенный в паутину увесистый тючок. Думгар желал бы знать, что находится в этом свертке, но разговор с Доттом пришлось отложить на потом. Что же касается шумного гостя, то, судя по крикам, он обрел еще одного идола и стал совершенно счастлив.
– Нет, ну обидно же, – сокрушался Мадарьяга, нервно летая над головами друзей. – Я, конечно, не святой. Я не настаиваю. Так ведь у каждого из нас есть определенные недостатки. Нельзя же доводить все до абсурда. «Кровавый, жестокий», – передразнил он жреца. – Да, в ранней молодости – представьте, когда это было – совершил несколько безрассудных поступков, пару-тройку раз ошибся, где-то погорячился на танцах, кого-то просто не узнал в темноте – и сразу пошли кривотолки, слухи, сплетни. Беспочвенные обвинения… Можно подумать – они собирались жить вечно. Так и до комплекса неполноценности недалеко. А я, между прочим, почетный донор.
Думгар рассуждал так же, ибо вышел на террасу, неся огромный золотой поднос, уставленный разнообразными сосудами и емкостями. Молча, не проронив ни слова, достойный домоправитель расставил сосуды строго по ранжиру и жестом пригласил компанию к столу.
Острую потребность выпить ощущали все, кроме него самого. И потому какое-то время на террасе было слышно только звонкое пение птиц, звон стаканов да сосредоточенное пыхтение.
Науке доподлинно не известно, отчего именно алкоголь оказывает такое благотворное воздействие на исстрадавшиеся души, но наши герои меньше всего желали знать научную точку зрения. С них было довольно и того, что выпивка, как всегда, сработала безотказно.
Постепенно и утро показалось солнечным, и жизнь не такой противной, и настроение – терпимым, и жрец – вполне симпатичным малым, просто с феерическим пунктиком. А у кого их нет?
– Что-то я хотел сказать тебе, Зелг, – внезапно заговорил дедушка Узандаф. – Что-то крайне важное. Помню, что хотел, а что хотел – не помню. И давеча собирался с тобой поговорить… Ну да ладно.
Если бы Думгар не отвлекся в этот момент на общение с доктором Доттом, который мялся и смущался, но отказывался признаться, что они с Кехертусом притащили в замок нынче утром, голем обязательно напомнил бы старому герцогу о его долге перед наследником. Однако Думгар был очень занят, выколачивая из призрака признание, что весьма трудно по техническим причинам. Почуяв, что друг настроен более чем решительно и шутками тут не отделаешься, доктор Дотт просто улизнул с поля битвы, втянувшись в узкую бойницу в стене донжона. Голем потопал следом, намереваясь пролить свет на эту мрачную тайну.
Что же до феи Гризольды, о которой, вероятно, уже беспокоится наш добросердечный читатель, то она стала жертвой собственной невнимательности. «Нора отшельника» рассчитана на прием маленькими, аккуратными порциями. Даже в этом случае божественная жидкость дарует несколько часов крепкого сна. Принятая же целиком, бутылка обеспечила неосторожной фее сутки тишины и покоя, и потому разговор с герцогом да Кассаром был отложен по не зависящим от нее причинам.
А утренним газетам, которые обычно читали за завтраком, на сей раз нашлось совсем иное применение: воспользовавшись переполохом, учиненным Мардамоном, Бумсик и Хрюмсик слегка закусили ими перед тем, как приступить к основательному поеданию желудей.
ГЛАВА 2
Итак, к нашим героям пришел новый день. Очередное прелестное пасторальное золотисто-розовое утро, наученное горьким опытом не обольщаться по поводу временной тишины и спокойствия, осторожно наступило в кассарийских владениях.
И вновь защебетали звонкие пташки, радуя чувствительные души пучеглазых бестий. И опять-таки вспорхнули над тяжелыми от росы цветами первые мотыльки.
И героические хряки Бумсик и Хрюмсик – в новых стильных ошейниках, украшенных золотыми медалями «За отвагу в бою», – позевывая, облюбовали себе полянку, на которой обнаружилась масса вкусных и познавательных вещей.
Животворящие лучи не успели проникнуть во все закоулки, кое-где все еще царили сумрак и прохлада. А неутомимые пейзане уже спешили к своим цветущим агрипульгиям. Отцы семейств широко шагали по дороге, принюхиваясь к многообещающим ароматам, несшимся из пестрых плетеных корзиночек, в которые заботливые жены упаковали им обед.
Шустрый молодой гоблин, недавно принятый на службу в местное почтовое отделение, почтительно положил кипу утренних газет перед входом в господский дом да Кассаров и тоскливо вздохнул, глядя на невозмутимых охранников, закованных в черные с серебром латы (после вчерашнего инцидента герцог распорядился выставить у дверей стражу). Он всегда мечтал очутиться на их месте, но непреклонный Думгар определил его в помощники почтальона, а гоблин плохо представлял себе того безумца, который рискнул бы спорить с герцогским домоправителем.
На самом деле такой безумец существовал и в сей утренний час попивал свежайший эфир, придирчиво наблюдая за тем, как крохотные домовые чистят его черный кожаный халат, в котором он намеревался явиться к первому завтраку. Ему предстояла долгая и упорная баталия по поводу давешнего свертка, и Дотт размышлял, какой бы животрепещущей темой отвлечь приятеля от обсуждения этой истории. Впрочем, судьба улыбнулась ему: на днях в Кассарии должно было состояться важное и по-своему знаменательное событие, и призрак надеялся, что оно полностью завладеет вниманием дотошного голема.
Заскрипело огромное колесо водяной мельницы, и приветливый скелет мельника Вафары возник на пороге, раскланиваясь с односельчанами, приехавшими к нему смолоть муку.
Какой-то тритон, одержимый идеей выиграть всениакрохский конкурс исполнителей фольклорной музыки, вылез из озера и, устроившись на замшелом камне, еще прохладном с ночи, принялся репетировать мелодию, совершенно неузнаваемую в его исполнении. Он вдохновенно дул в витую раковину, но не забывал при этом поворачиваться вслед за утренним солнцем, чтобы придать своему мускулистому торсу неповторимый золотистый загар. Житейский опыт подсказывал ему, что рельефные мышцы и безупречный оттенок кожи, равно как размер и цвет спинного плавника, гораздо чаще покоряют сердца капризных наяд, чем лирические мелодии.
На маленьком флагштоке у харчевни «На посошок» заплясал на ласковом ветерке черный с серебром флаг кассарийских некромантов, оповещающий всех лично заинтересованных о том, что божественная бульбякса, хмельной сидр и куркамисы с этой минуты стали общедоступны. Вальяжный Гописса смахнул со столешницы несуществующую пылинку и утвердил в центре стола высокий серебряный кувшин и четыре кружки с затейливым узором: он ожидал гостей – кузнеца Альгерса, старосту Иоффу и троглодита Карлюзу – на скромный дружеский завтрак.
В баре «Расторопные телеги» лихорадочно готовились к традиционному ежедневному визиту генерала Такангора Топотана со свитой кентавров, и десяток рыжих недовольных крыс под управлением кобольда Фафетуса и легендарного основателя сего заведения – ныне здравствующего покойного Нунамикуса Пу, восседавшего за высокой кассой в золотых очках, – суетились вовсю.
Нунамикус, восставший из мертвых по призыву своего повелителя в тяжелые дни нашествия тиронгийской армии, после окончания войны не пожелал возвращаться на тот свет, а остался на этом, с семьей. Вернулся он и на прежнюю должность, в результате чего несказанно довольный сим обстоятельством герцогский домоправитель Думгар отметил резкое увеличение суммы налога, поступающего из доходного и прежде бара.
Что же до самого рачительного голема, то он как раз наблюдал за слугами, накрывавшими к завтраку на открытой террасе господского дома. А благородный Такангор был разбужен громким голосом древнего инстинкта, который безошибочно подсказывает минотаврам, что завтрак (обед, ужин или закуску, чтобы продержаться до завтрака, обеда, ужина) вот-вот подадут.
Князь Мадарьяга мирно дремал в мраморном саркофаге под алым шелковым покрывалом, и веселый солнечный зайчишка, протиснувшись в узкую щелку между тяжелыми портьерами, карабкался по его хищно изогнутому носу.
Мардамон безмолвно тосковал под его окнами и чертил палочкой на земле план пирамиды с грандиозным обсидиановым алтарем. Он искренне надеялся, что перед этой роскошной пирамидой не устоит ни один некромант или вампир и он в конце концов обретет единомышленников. Предыдущие два часа он тщетно уламывал утоплика из колодца на заднем дворе стать первой добровольной жертвой и тем подать пример благородного самопожертвования в самом прямом и высоком смысле этого слова, а заодно войти в историю.
Но утоплик, уверенно считающий себя великим чародеем современности, к предложениям пришлого безумца отнесся более чем прохладно и наложил на него заклятие. А когда оно не подействовало, метко швырнул лягушкой.
Мардамон вовсе не являлся фанатиком, как можно было представить, наблюдая за его поступками. Он знал, когда еще есть смысл настаивать на своем, а когда разумнее отступить.
Теперь он терпеливо ожидал пробуждения вампира, чтобы узнать, угодно ли тому в качестве вступительной жертвы скромное, но вполне пристойное упитанное земноводное.
Паук Кехертус уже делал зарядку для четвертой пары ног на лужайке за донжоном, и неутомимый корреспондент Бургежа старательно записывал подробности, прикидывая, получится ли из этого статья для следующего номера «Сижу в дупле». А милейший троглодит Карлюза, встав раньше всех в замке, еще не проснулся и теперь дремал под ближайшим кустом, сладко причмокивая. Ему грезился хмельной сидр и горячие пончики с клюквенным соусом.
Питавший отвращение к неоправданно ранним пробуждениям, его высочество Зелг Галеас да Кассар только-только открыл глаза в своей спальне и в очередной раз удивился.
Дело в том, что его просторная опочивальня была оформлена смелым новатором и человеком широких взглядов, а герцог признавал авангардное искусство исключительно на расстоянии. И давно уже мечтал сменить экспозицию.
В самом деле, засыпать и просыпаться в окружении чудовищных физиономий, скалящихся на тебя с потолка; ежеутренне упираться взглядом в тяжелые золотые канделябры в человеческий рост в виде рогатых демонов и яростных циклопов; день изо дня наблюдать ковер цвета закатного багрянца с затейливым узорчиком из отрубленных голов – это выше всяких сил, особенно если ты все еще робко настаиваешь на том, что ты пацифист. А обои для этого помещения выбирал тот, кто полагал, что сто восемьдесят семь драконов, пожирающих сто восемьдесят семь малопривлекательных девственниц с прекрасно схваченными анатомическими подробностями, бодрят и вдохновляют.
Такангор время от времени встряхивал незваного гостя, пытаясь сообразить, одобрила бы маменька нанесение тяжких телесных повреждений в данном случае или все же осудила.
Карлюза, прекративший непродуктивно злиться, открыл тетрадку, с которой никогда не расставался, и аккуратно вывел: «Истребление злодокучливых нарушителей утреннего сна», – после чего выжидательно уставился на герцога.
Герцог лихорадочно думал. И в конце концов это принесло свои плоды.
– Вы сумасшедший, – осенило наконец Зелга. – Как я сразу не понял. Это же очевидно. Все в порядке, дедушка, – обратился он к мумии. – Все в порядке, господа. Он просто сумасшедший. Все хорошо, все просто прекрасно.
– Ты так считаешь? – с сомнением уточнил Узандаф. – То есть ты действительно думаешь, что все прекрасно? Может, тебе заглянуть как-нибудь на досуге к Дотту: поговорить о том, о сем. Лучше – о сем. Об адекватном восприятии действительности, например.
Зелг обиженно засопел. Быть миротворцем нелегко – положение обязывает, и уж совершенно невозможно легонько пристукнуть вредного престарелого родственника в воспитательных целях.
– Почему сумасшедший? – возмутился Мардамон. – Еще неизвестно, кто здесь сумасшедший! Сами вы поразительно не в себе. У вас стряслось счастье, а вы стоите с постными и унылыми физиономиями, будто совершенно его не испытываете. Ничего, сейчас я буду говорить с вождем. Вот скажите, у вас есть вождь?
– Нет, – окончательно растерялся молодой некромант, почему-то представивший себе татуированного громилу в шерстяной юбочке и ожерелье из человеческих зубов, который был изображен на картинке в книге «Модернизация и реконструкция каннибализма. Опыт развитых стран».
– Ну кто-то же у вас командует? – удивился жрец.
– Разумеется, – рявкнул Такангор. – Ты говоришь с его высочеством герцогом да Кассаром, не говоря о том, что висишь как раз около его величества короля Юлейна.
Жрец всплеснул тощими ручками.
– А раз у вас есть вождь, вам обязательно нужен жрец! Послушайте, как же вы до сих пор обходились без жреца? – Мардамон уставил обвиняющий перст на бедного Зелга. – Это вопиющее нарушение всех канонов, удивляюсь, что вы всё еще живы и до сих пор вождь. Или вы не представляете себе, как при помощи наших возможностей вы можете увеличить ваши возможности? Обязательно надо приносить жертвы. Это же азы науки управления. Где вы учились, ваше высочество?
– В Аздакском королевском университете, – пролепетал герцог.
– Несчастное заблудшее дитя! Что эти мракобесы понимают в науках? Они настолько суеверны, что отрицают даже жертвоприношения и старинные культы. Невежественные пустоголовые существа, которым доступны разве что «иллюзиеведение» и «пунктуальный учет».
– Дедушка, – жалобно спросил Зелг, – что нам с этим делать? У нашей семьи есть какой-то опыт самозащиты в подобных ситуациях? Какие-то старые полезные традиции?
Традиции – это совокупность решения проблем, которые уже никто не помнит.– Сколько угодно, – плавно повел сухой ручкой Узандаф. – Например, можно скормить его Кехертусу. Правда, он тощий и жилистый, но если сказать Кехертусу, что это его долг перед обществом, он постарается и превозможет себя.
«Принцип Патерсона»
– Не знаю, что такое этот самый Кехертус, но предупреждаю вас, что богам это неугодно, – быстро сказал Мардамон.
– Вас, милейший, никто не спрашивает, – мягко улыбнулся граф да Унара, подходя поближе. – Вам лучше помалкивать, когда говорят августейшие персоны.
– О, граф, вот и вы! – обрадовался Юлейн. – Вы в курсе проблемы?
– Какой профиль, – умилился Мардамон, разглядывая элегантного вельможу, – гордый, ясный профиль благородного человека. Этого человека так и хочется принести в жертву.
– Вот видите! – вскричал король.
– Да, ваше величество. Я наблюдал за происходящим с самого начала.
– У вас есть деловое предложение?
– Даже несколько, – поклонился начальник Тайной Службы. – Но правила вежливости требуют сперва предоставить слово милорду Думгару. Это его территория.
– Если господа не против, можно принести его в жертву Цигре, – небрежно заметил голем. – Оно давно какое-то недовольное, грустное. Может, это его немного развеселит. А я охотно постою у алтаря для величия и устрашения.
– Тоже любопытно, – согласился Узандаф. – Что же предложите вы, граф?
– О, я человек прозаический, даже скучный, ваша светлость. Я бы замуровал его заживо в какой-нибудь пещере – чтобы не убивать и чтобы он не докучал остальным. В назидание потомкам.
– Мне нравится ваш подход, – закивал Такангор. – Маменька его наверняка одобрили бы. Они всегда сетуют, что национальные традиции запрещают минотаврам замуровывать в стены непослушных потомков. Маменьке хорошо – они, ежели недовольны, одним взглядом уже как бы и замуровывают, и приносят в жертву. Сразу растешь, облагораживаешься, становишься чище и благовоспитаннее. По себе знаю. Но в целом минотаврам не хватает действенных методов воспитания подрастающего поколения.
Мардамон с тревогой прислушивался к собеседникам.
– Вы лишаете себя удивительных возможностей, – заметил он.
– В крайнем случае, – задумчиво произнесла мумия, – тебе, Зелг, будет над кем экспериментировать. А то ни одного живого наглядного пособия.
– Вы недооцениваете качество моих жертвоприношений, – вставил Мардамон. – У меня все остаются довольны – и боги, и владыки, и сами жертвы. Я имел огромный успех с ворожбой на костях в Лешвеке, удостоился личной благодарности князя Илгалийского за прорицание прекрасного будущего и выплаты всех долгов. В Пальпах меня принимали как родного!
– Там живут гоблины, – ответил Думгар. – Гоблинам я не удивляюсь.
– В крайнем случае, – подхватил Такангор, ухмыляясь, – можем накормить этого ходока завтраком и отправить восвояси.
– Мудрое решение, – торопливо заметил жрец. – Богам угодно отправить меня восвояси, принеся на дорогу жертвы, дабы облегчить путь и избежать опасностей.
– Что-то мне подсказывает, что опасностей ему как раз и не избежать, – сказал да Унара, глядя, как наливаются рубиновым огнем глаза генерала Топотана.
В историях, подобных нашей, что-то обязательно должно случиться в критический момент. Иначе не бывает. И неудивительно, что в тот самый миг, когда минотавр вспомнил о своем прежнем намерении учинить расправу над вторгшимся в Кассарийский замок фанатиком, на мощенный каменными плитами двор вступил довольный жизнью, слегка пьяный вампир.
Званый ужин, плавно перетекший в разгульную ночь и удачное утро, доставил ему массу удовольствия, и потому он был исполнен понимания, всепрощения и братской любви ко всему сущему.
Компания, столпившаяся во дворе, его порадовала. Вот и остальные не отлеживают себе бока, бездарно растрачивая жизнь на сладкий сон, но дружно участвуют в каком-то интересном мероприятии. И князь тут же решил присоединиться.
– Ого, какое с-собрание! – сказал Мадарьяга, слегка икая и при каждом ике взмывая в воздух, как перышко. – Прошу п-прощения, господа. По какому поводу массовое гулянье?
Такангор отпустил шиворот бедолаги жреца, и тот кулем рухнул к ногам вампира.
– Что это? – слегка удивился князь. – Сюрприз? Лично мне? Награда нашла героя?
Такангор подумал, что мысль вполне дельная.
Тут и раздался следующий нечеловеческий вопль, исполненный радости, из тех, что так хорошо удавались жрецу.
– О повелитель! – вскричал Мардамон, пытаясь поймать порхающего в воздухе Мадарьягу и приложиться устами к его сафьяновому сапожку. – О повелитель! Наконец-то я обрел тебя для вечного служения!
– Не надо на меня так смотреть, – сказал мгновенно протрезвевший упырь. – Я тут совершенно ни при чем.
* * *
Немалых трудов стоило оторвать безмерно счастливого жреца от предмета его пылкого поклонения, водворить на террасу и услышать хоть какие-то объяснения.
– Я – потомственный жрец, я родился там, в Таркее, – гордо молвил Мардамон, простирая руку в сторону маленького прудика, на берегу которого Бумсик и Хрюмсик закусывали чем бог послал. – Моя бабушка мало известна исторической науке. Мой дедушка держал собственную меняльную лавочку на главной площади Бебатиса и процветал, пока однажды не прослушал проповедь, призывавшую людей стать бессребрениками. Он понял это по-своему и перестал добавлять серебро в те серебряные монеты, которые менял иностранцам. Монетному двору его величества Глюгора Второго Таркейского это почему-то не понравилось, и дедушку отправили приносить пользу отечеству на серебряные рудники.
Моя мама – гордая жрица-девственница, жертва политических интриг. Моего бедного папу совершенно безосновательно обвинили в интимной близости с мамой, и тоже по политическим мотивам.
Папа эмигрировал из Таркеи темной грозовой ночью куда глаза глядят, с одним только узелком, в который увязал меня и вот этот нож для жертвоприношений. Умирая, он завещал мне: «Мардамон, сынок, служи обществу, приноси жертвы. Обильные жертвы – залог государственности». Самым трудным для меня оказалось найти того, кому душа желала служить.
Я долго скитался по Ниакроху, прежде чем достиг живописных болот Жаниваша и увидал развалины Болотного храма…
– Душераздирающая история, – буркнул вампир. – Но я-то тут при чем? Я даже на зуб не пробовал его маму-жрицу-девственницу.
– О повелитель, – немедленно откликнулся жрец. – Ты – при всем.
– Караул, – сказал бедный упырь. – Придержите меня кто-нибудь. Иначе я за себя не ручаюсь.
Согласно Мардамону, славный князь Мадарьяга являлся самым почитаемым в Жаниваше и окрестностях кровавым божеством, олицетворением тьмы, жестокости и могущества. Именно такому владыке он и жаждал служить и искал его по всему свету. С умилением разглядывая вампира, как счастливая бабушка разглядывает своего первого внука, с восторгом прозревая в нем черты родных и близких людей, Мардамон пытался в нескольких словах сообщить своему новообретенному повелителю о предполагаемых жертвоприношениях в его честь.
Жрец относился к своему делу творчески, с огоньком и радовал слушателей интересными нововведениями. Правда, далеко не все слушатели радовались. Но это уже вопрос вкуса и воспитания.
Если добросердечные Зелг и Юлейн пришли в ужас, граф да Унара проявил профессиональную заинтересованность, а Такангор только скептически похмыкивал, сравнивая химеру мадам Хугонзу и деятельного жреца, отнюдь не в пользу последнего, то Узандаф Ламальва да Кассар просто отдыхал душой.
– Никогда бы не подумал, что можно так переработать саму концепцию принесения жертв, – задумчиво сказала мумия, вспоминая о старых добрых временах. – Что-то в этом есть. Свежие мысли, смелые решения, новый взгляд на проблему. Скажите, голубчик, и что – вы в самом деле осуществили все эти свои… назовем их проектами?
– Увы мне, горестному, – смущенно потупился Мардамон. – Злой рок десятилетиями противился тому, чтобы я исполнил свое предназначение. Нож мой заржавел и затупился от жалких колбас и черствых хлебов, не изведав горячей крови. Но теоретически я прекрасно подкован, – сказал он вдруг нормальным голосом. – Хочу как-нибудь написать справочник «Таинства жертвоприношения» для начинающих адептов темного культа. – И снова взвыл: – Мой господин останется мною доволен. Не славы ведь ищу и не корысти, но движим только велением сердца.
И жрец сделал очередную попытку прильнуть к ногам Мадарьяги.
– Да что же это такое! – закричал вампир. – Вот припиявился! Уберите его куда-нибудь.
– Думгар, – горячо зашептал Зелг. – Наш долг – как-то изолировать его от общества, а то он неизвестно чего натворит. Только нужно сделать сие деликатно и незаметно, дабы не ранить и без того больную душу этого несчастного скитальца.
– Как по мне, сир, – пророкотал Думгар, – с душой-то у него как раз все в порядке. Болеет он совсем другими местами.
– Я надеюсь на тебя, – решительно сказал герцог. – Отвлеки его от князя, замани куда-нибудь и создай там все условия. А потом решим, что с ним делать дальше.
– Сир, – кашлянул голем. – Я правильно понял вашу волю? Вы желаете создать ему все условия?
– Ну, не до такой степени, – доходчиво растолковал Зелг. – Пусть его покормят, окружат вниманием и не спускают глаз. А ты скорее возвращайся к нам. Кажется, князь Мадарьяга не на шутку расстроен. Я за него беспокоюсь.
Поместив счастливого Мардамона в уютный каземат и препоручив его заботам двух милых мороков и одной пучеглазой бестии, при виде которой жрец впал в молитвенный экстаз, голем поспешил на помощь своему господину. Правда, бестия обиженно бормотала под нос что-то о том, что опаздывает на репетицию хора, но Думгар бросил один грозный взгляд на строптивицу, и она сразу умолкла.
Уже на пороге господского дома голем еще раз остановился, услышав очередную порцию воплей, доносящихся из каземата и звучащих уже до боли знакомо. Он оглянулся.
Во двор, пятясь, входил Кехертус в компании доктора Дотта, помогавшего ему тащить заплетенный в паутину увесистый тючок. Думгар желал бы знать, что находится в этом свертке, но разговор с Доттом пришлось отложить на потом. Что же касается шумного гостя, то, судя по крикам, он обрел еще одного идола и стал совершенно счастлив.
* * *
– Нет, ну обидно же, – сокрушался Мадарьяга, нервно летая над головами друзей. – Я, конечно, не святой. Я не настаиваю. Так ведь у каждого из нас есть определенные недостатки. Нельзя же доводить все до абсурда. «Кровавый, жестокий», – передразнил он жреца. – Да, в ранней молодости – представьте, когда это было – совершил несколько безрассудных поступков, пару-тройку раз ошибся, где-то погорячился на танцах, кого-то просто не узнал в темноте – и сразу пошли кривотолки, слухи, сплетни. Беспочвенные обвинения… Можно подумать – они собирались жить вечно. Так и до комплекса неполноценности недалеко. А я, между прочим, почетный донор.
Сытому вампиру легко быть почетным донором.Такангор искренне сочувствовал князю. Прежде в подобных случаях сам он отводил душу, гоняя по всем Малым Пегасикам бедолагу сатира. Теперь – отправлялся в дубовую рощу, посмотреть на Бумсика и Хрюмсика. Было в них что-то такое возвышенное, что примиряло его с действительностью. Но интуиция подсказывала доброму минотавру, что совершенные формы прекрасных хряков вряд ли утешат мятущегося упыря. Оставался единственный, проверенный годами способ – выпить стаканчик-пятый.
Валериу Бутулеску
Думгар рассуждал так же, ибо вышел на террасу, неся огромный золотой поднос, уставленный разнообразными сосудами и емкостями. Молча, не проронив ни слова, достойный домоправитель расставил сосуды строго по ранжиру и жестом пригласил компанию к столу.
Острую потребность выпить ощущали все, кроме него самого. И потому какое-то время на террасе было слышно только звонкое пение птиц, звон стаканов да сосредоточенное пыхтение.
Науке доподлинно не известно, отчего именно алкоголь оказывает такое благотворное воздействие на исстрадавшиеся души, но наши герои меньше всего желали знать научную точку зрения. С них было довольно и того, что выпивка, как всегда, сработала безотказно.
Постепенно и утро показалось солнечным, и жизнь не такой противной, и настроение – терпимым, и жрец – вполне симпатичным малым, просто с феерическим пунктиком. А у кого их нет?
– Что-то я хотел сказать тебе, Зелг, – внезапно заговорил дедушка Узандаф. – Что-то крайне важное. Помню, что хотел, а что хотел – не помню. И давеча собирался с тобой поговорить… Ну да ладно.
Если бы Думгар не отвлекся в этот момент на общение с доктором Доттом, который мялся и смущался, но отказывался признаться, что они с Кехертусом притащили в замок нынче утром, голем обязательно напомнил бы старому герцогу о его долге перед наследником. Однако Думгар был очень занят, выколачивая из призрака признание, что весьма трудно по техническим причинам. Почуяв, что друг настроен более чем решительно и шутками тут не отделаешься, доктор Дотт просто улизнул с поля битвы, втянувшись в узкую бойницу в стене донжона. Голем потопал следом, намереваясь пролить свет на эту мрачную тайну.
Что же до феи Гризольды, о которой, вероятно, уже беспокоится наш добросердечный читатель, то она стала жертвой собственной невнимательности. «Нора отшельника» рассчитана на прием маленькими, аккуратными порциями. Даже в этом случае божественная жидкость дарует несколько часов крепкого сна. Принятая же целиком, бутылка обеспечила неосторожной фее сутки тишины и покоя, и потому разговор с герцогом да Кассаром был отложен по не зависящим от нее причинам.
А утренним газетам, которые обычно читали за завтраком, на сей раз нашлось совсем иное применение: воспользовавшись переполохом, учиненным Мардамоном, Бумсик и Хрюмсик слегка закусили ими перед тем, как приступить к основательному поеданию желудей.
ГЛАВА 2
Если люди будут знать, что вы встаете с жаворонками, вам обеспечена прекрасная репутация. А если к тому же подобрать себе толкового жаворонка и как следует с ним поработать, то вы легко добьетесь, чтобы он не подавал голоса раньше половины десятого.Согласитесь, что бесконечное чередование дней и ночей внушает некоторую уверенность и придает сил: солнце встает каждое утро, невзирая ни на какие обстоятельства, думаем мы. Надобно и нам вести себя подобным образом. Нельзя сказать, что на веки вечные заведенный порядок окрыляет нас, но безусловно ободряет. И потому мироздание уже не может от него отказаться даже там, где ему бы иногда и хотелось.
Марк Твен
Итак, к нашим героям пришел новый день. Очередное прелестное пасторальное золотисто-розовое утро, наученное горьким опытом не обольщаться по поводу временной тишины и спокойствия, осторожно наступило в кассарийских владениях.
И вновь защебетали звонкие пташки, радуя чувствительные души пучеглазых бестий. И опять-таки вспорхнули над тяжелыми от росы цветами первые мотыльки.
И героические хряки Бумсик и Хрюмсик – в новых стильных ошейниках, украшенных золотыми медалями «За отвагу в бою», – позевывая, облюбовали себе полянку, на которой обнаружилась масса вкусных и познавательных вещей.
Животворящие лучи не успели проникнуть во все закоулки, кое-где все еще царили сумрак и прохлада. А неутомимые пейзане уже спешили к своим цветущим агрипульгиям. Отцы семейств широко шагали по дороге, принюхиваясь к многообещающим ароматам, несшимся из пестрых плетеных корзиночек, в которые заботливые жены упаковали им обед.
Шустрый молодой гоблин, недавно принятый на службу в местное почтовое отделение, почтительно положил кипу утренних газет перед входом в господский дом да Кассаров и тоскливо вздохнул, глядя на невозмутимых охранников, закованных в черные с серебром латы (после вчерашнего инцидента герцог распорядился выставить у дверей стражу). Он всегда мечтал очутиться на их месте, но непреклонный Думгар определил его в помощники почтальона, а гоблин плохо представлял себе того безумца, который рискнул бы спорить с герцогским домоправителем.
На самом деле такой безумец существовал и в сей утренний час попивал свежайший эфир, придирчиво наблюдая за тем, как крохотные домовые чистят его черный кожаный халат, в котором он намеревался явиться к первому завтраку. Ему предстояла долгая и упорная баталия по поводу давешнего свертка, и Дотт размышлял, какой бы животрепещущей темой отвлечь приятеля от обсуждения этой истории. Впрочем, судьба улыбнулась ему: на днях в Кассарии должно было состояться важное и по-своему знаменательное событие, и призрак надеялся, что оно полностью завладеет вниманием дотошного голема.
Заскрипело огромное колесо водяной мельницы, и приветливый скелет мельника Вафары возник на пороге, раскланиваясь с односельчанами, приехавшими к нему смолоть муку.
Какой-то тритон, одержимый идеей выиграть всениакрохский конкурс исполнителей фольклорной музыки, вылез из озера и, устроившись на замшелом камне, еще прохладном с ночи, принялся репетировать мелодию, совершенно неузнаваемую в его исполнении. Он вдохновенно дул в витую раковину, но не забывал при этом поворачиваться вслед за утренним солнцем, чтобы придать своему мускулистому торсу неповторимый золотистый загар. Житейский опыт подсказывал ему, что рельефные мышцы и безупречный оттенок кожи, равно как размер и цвет спинного плавника, гораздо чаще покоряют сердца капризных наяд, чем лирические мелодии.
На маленьком флагштоке у харчевни «На посошок» заплясал на ласковом ветерке черный с серебром флаг кассарийских некромантов, оповещающий всех лично заинтересованных о том, что божественная бульбякса, хмельной сидр и куркамисы с этой минуты стали общедоступны. Вальяжный Гописса смахнул со столешницы несуществующую пылинку и утвердил в центре стола высокий серебряный кувшин и четыре кружки с затейливым узором: он ожидал гостей – кузнеца Альгерса, старосту Иоффу и троглодита Карлюзу – на скромный дружеский завтрак.
В баре «Расторопные телеги» лихорадочно готовились к традиционному ежедневному визиту генерала Такангора Топотана со свитой кентавров, и десяток рыжих недовольных крыс под управлением кобольда Фафетуса и легендарного основателя сего заведения – ныне здравствующего покойного Нунамикуса Пу, восседавшего за высокой кассой в золотых очках, – суетились вовсю.
Нунамикус, восставший из мертвых по призыву своего повелителя в тяжелые дни нашествия тиронгийской армии, после окончания войны не пожелал возвращаться на тот свет, а остался на этом, с семьей. Вернулся он и на прежнюю должность, в результате чего несказанно довольный сим обстоятельством герцогский домоправитель Думгар отметил резкое увеличение суммы налога, поступающего из доходного и прежде бара.
Что же до самого рачительного голема, то он как раз наблюдал за слугами, накрывавшими к завтраку на открытой террасе господского дома. А благородный Такангор был разбужен громким голосом древнего инстинкта, который безошибочно подсказывает минотаврам, что завтрак (обед, ужин или закуску, чтобы продержаться до завтрака, обеда, ужина) вот-вот подадут.
Князь Мадарьяга мирно дремал в мраморном саркофаге под алым шелковым покрывалом, и веселый солнечный зайчишка, протиснувшись в узкую щелку между тяжелыми портьерами, карабкался по его хищно изогнутому носу.
Мардамон безмолвно тосковал под его окнами и чертил палочкой на земле план пирамиды с грандиозным обсидиановым алтарем. Он искренне надеялся, что перед этой роскошной пирамидой не устоит ни один некромант или вампир и он в конце концов обретет единомышленников. Предыдущие два часа он тщетно уламывал утоплика из колодца на заднем дворе стать первой добровольной жертвой и тем подать пример благородного самопожертвования в самом прямом и высоком смысле этого слова, а заодно войти в историю.
Но утоплик, уверенно считающий себя великим чародеем современности, к предложениям пришлого безумца отнесся более чем прохладно и наложил на него заклятие. А когда оно не подействовало, метко швырнул лягушкой.
Мардамон вовсе не являлся фанатиком, как можно было представить, наблюдая за его поступками. Он знал, когда еще есть смысл настаивать на своем, а когда разумнее отступить.
Теперь он терпеливо ожидал пробуждения вампира, чтобы узнать, угодно ли тому в качестве вступительной жертвы скромное, но вполне пристойное упитанное земноводное.
Паук Кехертус уже делал зарядку для четвертой пары ног на лужайке за донжоном, и неутомимый корреспондент Бургежа старательно записывал подробности, прикидывая, получится ли из этого статья для следующего номера «Сижу в дупле». А милейший троглодит Карлюза, встав раньше всех в замке, еще не проснулся и теперь дремал под ближайшим кустом, сладко причмокивая. Ему грезился хмельной сидр и горячие пончики с клюквенным соусом.
Мало встать рано утром. Надо еще перестать спать.Таким образом, в этот ранний час в замке царило благолепие.
«Пшекруй»
Питавший отвращение к неоправданно ранним пробуждениям, его высочество Зелг Галеас да Кассар только-только открыл глаза в своей спальне и в очередной раз удивился.
Дело в том, что его просторная опочивальня была оформлена смелым новатором и человеком широких взглядов, а герцог признавал авангардное искусство исключительно на расстоянии. И давно уже мечтал сменить экспозицию.
В самом деле, засыпать и просыпаться в окружении чудовищных физиономий, скалящихся на тебя с потолка; ежеутренне упираться взглядом в тяжелые золотые канделябры в человеческий рост в виде рогатых демонов и яростных циклопов; день изо дня наблюдать ковер цвета закатного багрянца с затейливым узорчиком из отрубленных голов – это выше всяких сил, особенно если ты все еще робко настаиваешь на том, что ты пацифист. А обои для этого помещения выбирал тот, кто полагал, что сто восемьдесят семь драконов, пожирающих сто восемьдесят семь малопривлекательных девственниц с прекрасно схваченными анатомическими подробностями, бодрят и вдохновляют.