Угрюмов Олег. Все демоны: Пандемониум

   – Совершенно верно, – согласилась фея Гризольда, спархивая на подлокотник его трона. – Это вовсе не глаза души, которую я видела той страшной ночью. Кто-то другой выглядывает из них.
   – Разве так бывает? – изумился герцог.
   – Бывает все, – убежденно молвил Такангор. – Так маменька говорят. А маменька знают, что говорят.
   – Ну, если маменька… – вздохнул некромант, давно ознакомленный с теорией о непогрешимости мадам Мунемеи Топотан.
   – Итак, начнем с самого начала, – предложил минотавр. – Потому что лично мне ясно, что эти двое что-то путают. Нам известно, что душу лорда Таванеля представляет князь ди Гампакорта, здесь отсутствующий. Нам известно также, что лорд Таванель, здесь присутствующий, существовать в принципе не может. Я хотел бы сперва получить объяснения по этим двум вопросам, прежде чем двигаться дальше.
   – Разумно, – согласился судья Бедерхем. – У вас, юноша, мертвая хватка и ясный разум. Из вас выйдет неплохой судья.
   – Я воевать люблю.
   – Одобряю.
   – Хочу обратить внимание достопочтенных судей, – сказал внезапно лорд, – что это моя душа. И кто, как не я, может судить, счастлива она или нет, хочет она покинуть меня или в ужасе от этой перспективы. И неужели следует считать весомым доказательством слова этого безумного существа, полагающего себя глазами некоего, возможно, выдуманного князя?
   – Я пока не знаю, что думает ваша душа, – наклонился к нему Бедерхем, отчего лорд попятился, – но я наверняка знаю, что князь ди Гампакорта существует во плоти и крови.
   Таванель криво и заискивающе улыбнулся грозному судье.
   – Кто он? – спросил Зелг.
   Вместо демона ответил Мадарьяга:
   – Мой давний друг. Один из тех редких смельчаков, что побывали в Преисподней и вернулись оттуда. Слепой каноррский оборотень. Меня удивляет только, что он прислал вместо себя этого беднягу. Все равно что отправить нашего Карлюзу воевать с драконом.
   – Знаете, господа, – заявил Кехертус, – пора брать этих двоих под вежливую стражу и объявлять перерыв. Мне кажется, нам предстоит долгий разговор. Я приглашу дядю. Ему тоже найдется что сказать по существу вопроса.
   – И не забудьте прихватить нас с маркизом, – присоединился к беседе граф да Унара, помахивая толстым конвертом. – Весьма любопытная личность – этот ваш лорд Таванель.
 

* * *

 
   Итак, шумная разношерстная толпа отправилась в дом обедать и обсуждать сложившееся положение.
   – Надеюсь, не обижу вас, мой старый друг, – судья Бедерхем наклонился к самому уху взволнованной мумии, – но никогда еще этот славный замок не казался мне столь радушным и симпатичным.
   – Я не ослышался? – усмехнулся Узандаф. – Вы произнесли слово «симпатичный»?
   – Да. И сам удивлен. Но, кажется, мое черное сердце слегка оттаяло в компании вашего – простите великодушно – несуразного внука и его подданных.
   – Скорее уж, друзей.
   – Тем более странно.
   – У меня не было таких друзей, – признался старый герцог. – Правда, и сам я таким не был.
   – Здесь стало тепло и весело, – сказал демон, и никто в Преисподней не поверил бы, что этот голос и интонации принадлежат ему, так грустно и проникновенно они звучали. – Здесь стало как в те далекие времена, когда наши семейства ненадолго прервали давнюю вражду и праздновали свадьбу вашего славного пращура Барбеллы и Моубрай Яростной.
   – Как она? – спросила мумия.
   – Неплохо. Насколько это возможно в ее возрасте и при ее потерях.
   – Ужели она до сих пор что-то чувствует?
   – Утверждает, что нет, – признался Бедерхем, – но кого она обманывает? Меня? Себя? Или Князя Тьмы? Вот уж бессмыслица. Любовь сделала ее ледяное сердце уязвимым, и оно уже никогда не перестанет испытывать боль и радость.
   – Не знаю, соболезновать или поздравлять.
   – И то и другое.
   – Если это утешит мою прекрасную бабку, скажите ей, что у меня те же проблемы.
   – Вы полюбили мальчика, – предположил судья.
   – Кто его не полюбит? Даже Кассария, скажу вам под большим секретом, даже она пришла к нему лично. В образе, о котором мы, гораздо более умелые чародеи и славные воители, и помыслить не могли. И знаете, что он учудил?
   – Что?
   – Влюбился.
   – В кого?
   – В Кассарию. Вернее, в образ, который она ему явила. И теперь он затеял пересечь Тудасюдамный мостик.
   – Те, кто пересекал Черту, вели себя разумнее, право слово, – поцокал Бедерхем раздвоенным языком. – Я испытываю к нему теплые чувства – то, чего не знал многие тысячи лет. Но я не ощущаю в нем могущества. Я не вижу вашей силы.
   – Это горе, – признался Узандаф. – Высокое вдохновение битвы ушло, а власть и сила не пришли. Он может творить мелкие чудеса. Такими впору забавлять народ на ярмарке. Но, случись что, мы должны полагаться только на удачу. Я же почти бессилен.
   – Проклятие снято.
   – Я всего только обрел свободу и возможность выбора между окончательным уходом и нынешним существованием. Я выбрал этот замок, внука и целую толпу его коллег и друзей. Знаете, барон, мое жилище временами напоминает мне тот самый Детский гвардейский приют. Маловменяемые странствующие жрецы, безумные троглодиты, летучие мыши, страдающие бессонницей, пыхающие дымом феи – всякой твари по паре. Но я не жалуюсь, нет! Мне это стало нравиться. Я чувствую себя не просто живым, но и помолодевшим лет эдак на пятьсот – восемьсот. Но что касается былого могущества: пара тараканов – вот и все, что я могу поднять из праха. Сила оставила меня. А к моему мальчику не пришла.
   – Это плохо, – раздельно произнес демон после долгой паузы. – Это очень плохо, особенно в свете последних событий у нас, внизу. Но об этом потом. Сперва разберемся с лордом Таванелем.
   – Этот лорд – это тоже очень плохо, – заскрежетала зубами мумия. – Поверьте моему чутью.
   – Даже не обсуждается, – согласился судья. – А что теперь делать?
   – Уповаю на Кассарию и на ту слабость, которую она питает к Зелгу, – сказал Узандаф. – Просто так подобные вещи не происходят.
   – Не происходят, – подтвердил демон. – Воистину так.
   Тем временем Карлюза подошел к растерянному троглодиту и сделал церемонный реверанс.
   – Карлюза Гогарикс, прозванный Агигопсом, к вашему удовольствию. Кем вы есть?
   Неведомый троглодит восхищенно уставился на него и залопотал:
   – Ужели тот самый Гогарикс – краса и гордость племени, любезный ученик Зюзака Грозного? Примите мою восхищенность вашим гордым и могучим видом! Имел вас в представлении как ученого крота. Есмь Левалеса Второй, инкогнитой.
   Увидев, что его приятель стоит с вытаращенными глазами, Такангор решил вмешаться. Он положил могучую руку на плечо Карлюзе, отчего тот присел на лапах, и только мощный хвост, задуманный природой как надежда и опора всего троглодитского народа, спас положение.
   – Что тут у вас? – спросил минотавр.
   – Тс-с, – прошептал Карлюза, озираясь по сторонам. – Наступила большая тайна.
   К облегчению своему, он увидел, что ветераны «Великой Тякюсении» – отполированные скелеты в сверкающих доспехах, вызывающие у минотавра гордую отеческую улыбку, отконвоировали лорда Таванеля под навес. Там его окружили любезные слуги, стараясь скрасить время вынужденного ожидания.
   – Не нравится он мне, – фыркнул Такангор. – Генсен нравился, а этот – нет. Не вышел бы я против него в честном бою.
 

   В честной борьбе побеждает жулик.

Ген. Малкин

   – Мембраны мои трепещут от радости, – молвил Карлюза, с интересом разглядывая троглодита.
   – Я глубоко изучил ваш трактат «О впукливании и выпукливании», – сообщил тот. – Милорд, – робко обратился он к огромному минотавру, которому едва доходил до колена, – вам изонравился трактат?
   – Какой?
   – О впукливании и выпукливании.
   – Чего?
   – Что – «чего»?
   – О впукливании и выпукливании – чего?
   – В принципе.
   – Тогда особенно, – ловко вывернулся Такангор. – Ну, не стойте посреди двора. Карлюза, приглашай своего соотечественника присоединиться к нам в замке. Там вы будете в безопасности, в приличном обществе, но как бы и под арестом.
   И странная компания, состоящая из одного исполина и двух неуклюже ковыляющих крох, двинулась в господский дом, где их с нетерпением ожидали.
   – Терзаюсь сомнениями, достоин ли я национальной истории? – спросил Карлюза у пришельца.
   – Как же вас не предать истории? – удивился тот. – Вы чрезвычайно выпуклая фигура.
   Один из воинов-скелетов, обожавший Такангора до дрожи в коленях, заметил, каким взглядом проводил его генерала тот, кто называл себя лордом Таванелем. Ни ненависти, ни злобы, ни неприязни не было в том взгляде. А все же – если бы скелеты имели спины, по которым могли бегать туда-обратно противные толстые мурашки с холодными лапками, он ощутил бы именно это. Даже ему, умершему еще во времена Валтасея Тоюмефа, стало не по себе, когда он случайно заглянул в ледяную бездну, притаившуюся под голубоватыми веками арестованного. И воин дал себе слово обязательно рассказать милорду Топотану о своих впечатлениях – вот только суметь бы найти нужные слова.
 

* * *

 
   Для начала граф да Унара прочитал уже известный читателю фрагмент четвертой главы из докладной записки библиотекаря Папаты, а от себя добавил, что, будучи несмышленым мальчишкой, встретил как-то лорда Таванеля – того, что сидит сейчас во дворе под конвоем, когда отец впервые взял его с собой на охоту.
   Заядлый охотник, старый граф выезжал в самые отдаленные провинции Тиронги, чтобы найти по-настоящему нетронутые уголки. И однажды нелегкая занесла их в Лялятпополис, в окрестности замка Таванель.
   Самого хозяина начальник Тайной Службы видел издалека и мельком. Отчего-то его отец, человек отважный, прямой и славный своей бескомпромиссностью, приказал поворотить коней и покинул поместье с максимальной скоростью, на какую оказались способны его породистые скакуны.
   Сыну он объяснил только, что не желает, дабы взгляд лорда упал на него или его наследника. Граф да Унара помнил, что они неслись прочь, будто их преследовали все демоны Преисподней (тут он сделал поклон в сторону судьи Бедерхема, и тот вяло похлопал в ладоши, показывая, что оценил каламбур). Зная, что отец его не верил в приметы и смеялся над суевериями, не боялся колдунов и чародеев и никогда не ходил к предсказателям, граф мог только гадать, что знал его родитель об этом человеке такого, что заставило его обратиться в паническое бегство.
   И еще запомнилось да Унара, как выяснилось, на долгие годы: отец обратил внимание на то, что лорд Таванель нисколько не постарел со времен упразднения ордена кельмотов. «Нелюдь, нелюдь», – повторял старый граф.
   Не много, но вкупе со справкой господина Палаты наводит на размышления.
   – Зачем же он тогда явился в Кассарию? – недоумевал Зелг. – Коли он злоумышленник и вовсе не тот, за кого себя выдает, сидел бы в своем Лялятпополисе и носа не высовывал. Я бы на его месте таился, как мышь под метлой.
   – Видишь ли, милорд, – кашлянул дедушка. – Ты, чистая душа, даже вообразить себе не в состоянии, что творится в голове у таких, как этот Таванель, не то что занять его место. Кстати, ты даже не можешь как следует прочитать семейные хроники, где задокументировано раз и навсегда, что никто не может не явиться на Бесстрашный Суд, коли его вызывают туда в качестве ответчика. И заклинание соответственное наложено – времен Лягубля и покоренья Пальп. Долблю тебе, долблю, как та муха – головой о стекло. Никто ее не любит, хотя она старается…
   – Я тебя люблю, – утешил его доктор Дотт. – Вот, хлебни эфирчику. И не пугай ребенка.
   – А мне этот Таванель сразу не понравился, – внезапно подал голос король Юлейн, слегка пообвыкшийся в обществе демона и потому осмелевший. – Взгляд у него пустой, безжалостный – ни понимания, ни сочувствия. Прямо как у душеньки Кукамуны. Это моя жена, я вам о ней рассказывал, – пояснил он заинтересовавшемуся Бедерхему. И добавил во внезапном порыве вдохновения: – Если вас станут уговаривать жениться, рвите их на части, пожирайте с костями, но не соглашайтесь. Женитьба – верная гибель. Это я вам говорю.
   – Итак, личность ответчика можно считать установленной, – внес ясность Такангор, уже сидевший за обеденным столом в окружении Карлюзы, Левалесы и небольшого сонма домовых и призраков под управлением счастливого многонога Гвалтезия.
   Есть в мире вещи неизменные: восход, закат; рождение, смерть – и обедающий минотавр.
   Пока Такангор жевал, Гвалтезий был уверен в завтрашнем дне и никакие катаклизмы, сотрясавшие Кассарию, его не беспокоили.
   – Не совсем, – откликнулся Кехертус. – Прошу предоставить слово моему дяде.
   Славный дядя Гигапонт буквально сиял от счастья. Во-первых, он мог наконец принести действительную пользу гостеприимным обитателям кассарийского замка; во-вторых, принять участие в беседе на самом высоком уровне – а этот дядя был немножко сноб и страсть как любил общество королей и вельмож; в-третьих, снова напомнить миру о своих любовных похождениях.
   Бедерхем не уронил честь демонического мундира, сразу разглядев Гигапонта на шелковой подушечке, торжественно вынесенной оборотнем-лакеем и положенной на добродушный шестиногий столик, который важно вышагивал перед членами собрания вперед и назад. А Левалеса не успел удивиться: ему все объяснил Карлюза.
   – Итак, господа, – торжественно начал Гигапонт устами племянника, – в далекие времена, когда многие из присутствующих здесь были еще юными личинками, у меня случился страстный роман с вытекающими из него брачными обязательствами в провинции Лялятпополис. Надо сказать, мне дико повезло: не успел я от переизбытка чувств выпустить паутинку, как поднялся сильный ветер, и меня, в буквальном смысле слова, ветром сдуло из общества моей избранницы.
   Очутился я на болоте, прямо посреди листа лотоса, где проживала прелестная лягушка Гортензия. Незабываемые дни! Божественные ночи. Редкостное единение двух одиноких душ. Это она научила меня танцевать ластатупси. У бедняжки никогда не было столько ног, и втайне она мне завидовала. Но, несмотря на зависть, ластатупси сблизило нас. Откровенно говоря, сблизил нас и тот факт, что в том сезоне у нее был большой недобор учеников. И все же эти дни я вспоминаю с трепетом.
   – Я тоже люблю танцевать, – встрял Такангор. – А что, я еще не исполнял вам минотаврский древний народный танец перлиплютики – с гупотом, топотом и поцокиванием? Маэстро, дайте ноту!
   – Немного позже, – кротко улыбнулся граф да Унара. – Чтобы мы не отвлекались на мелочи вроде Бесстрашного Суда и полностью отдались во власть высокого искусства.
 

   В жизни нужно испробовать все, кроме инцеста и народных танцев.

Томас Бичем

   – Это разумно, – грустно согласился минотавр. – Сделал дело, танцуй смело.
   – Дядя желает взять у вас пару уроков, – заволновался Кехертус, выслушав тихий шорох с подушечки.
   – Боюсь, у него возникнут трудности с гупотом и топотом, а это в перлиплютиках главное.
   – Пчелы-убийцы тоже считали, что мне не достичь их уровня мастерства, – поведал Гигапонт, по-прежнему используя племянника как рупор. – И что же? Я превзошел их, ибо они работают в коллективе, а я – гордый и опасный одиночка. Но вернемся к той, единственной, от которой судьба спасла меня столь изящным способом.
   Знаете, как гибнут галантные кавалеры? Из-за хорошей памяти. Вспомнил я однажды свою суженую из Лялятпополиса, и шесть ног сами понесли меня туда. Две, правда, упирались. Но решение принимает неразумное большинство, а не дальновидное меньшинство.
   Прибываю в окрестности замка Таванель на попутном зяблике, высаживаюсь у норки, где давно мог покоиться мой прах. И вижу покинутое обиталище. Что я подумал? Только одно – любовь потеряна навсегда. Сижу, оплакиваю злой рок, несчастную возлюбленную, размышляю, у кого бы узнать кровавые подробности.
   И только тут я обратил внимание, что местность пустынна: ни птички, ни жабки, ни рыбки, ни пчелки, пусть даже и с преступными наклонностями. Трава сухая. Деревья неживые. И даже вода в ручейке струится, как умирающая теща, вписывающая зятя в завещание. С тем же энтузиазмом.
   Спас меня тот самый попутный зяблик. Его тоже испугало отсутствие гармонии в окружающем пространстве, и он решил податься назад, поближе к цивилизации. Специально дал крюк, чтобы прихватить меня с собой, если я еще жив.
   Я не стал искушать судьбу. И вот я здесь, а она там – моя единственная и ненаглядная, которая могла бы стать сорок шестой женой Гигапонта, но вместо этого осчастливила его.
 

   На свете есть лишь одна женщина, предназначенная тебе судьбой. И если ты не встретишь ее, ты спасен.

«Нью-Йорк таймс»

   – Как разнообразна жизнь, – вздохнул Юлейн. – Иногда кто-то избегает трагедии.
   Маркиз Гизонга поглядел на него не без интереса.
   – А теперь перейдем к князю ди Гампакорте, – попросил Зелг. – Я не слишком понимаю, каким образом он оказался втянутым в эту историю.
   – Каноррских оборотней не надо никуда втягивать, – проворчал судья Бедерхем. – Они сами охотно втянутся и заварят такую кашу, что Ад похолодеет.
   – Вы знакомы с душеприказчиком души Таванеля? – спросил молодой некромант, понимая, что следует обозначить искомые персоны буквами, а то слишком долго говорить.
   – Строго говоря, это нельзя назвать знакомством, – неохотно признал демон.
   – Князь ди Гампакорта оставил свои глаза в Преисподней, – жестко произнес Мадарьяга. – Правда, Бедерхем?
   – Правда, – с достоинством отвечал тот. – Они остались на Ядоносных пустошах. И это единственный раз, когда Гончая Князя Тьмы упустила свою жертву.
   – Две жертвы, – не без удовольствия поправил его вампир.
   – Если соблюдать точность – три, – произнес незнакомый голос.

ГЛАВА 6

   – Мадам Топотал! Мадам Топотан! Я уже здесь, – возвестила Горгарога, появляясь на дороге, ведущей к лабиринту.
   Она любила этот старинный лабиринт, такой мрачный и холодный снаружи и уютный внутри; любила его многочисленных приветливых обитателей; и особенно любила сообщать им самые последние новости об их старшем сыне и брате, Такангоре, которых все ждали с таким нетерпением.
   Почтенная горгулья давно бы оставила должность почтальона и пошла на повышение, благо позволяли и выслуга лет, и добрые отношения с начальством. Но кто будет радовать жителей Малых Пегасиков письмами и посылками? Она не перенесет, если вести станет доставлять кто-нибудь другой. Приходил наниматься один, из Больших Пегасиков, человек. Так он начал с того, что чуть не выбросил в мусор бесценные сухие листочки из далекого Лягубля, которые предназначались Прикопсу. Начальство ему тут же отказало.
   С начальством в последнее время все обстояло особенно хорошо, так как почтмейстер Цугля преодолел свою феерическую застенчивость, сделал ей предложение лапы и сердца и даже набрался духу жениться, хотя и основательно хлебнул для храбрости перед самым началом торжественной церемонии.
   Крепкое пойло, гремучая смесь, составленная барменом кабачка «На рогах» и проверенная не на одном десятке робеющих женихов, произвела на горгула потрясающее по силе воздействие. Дело в том, что предыдущие шестьсот лет он был убежденным трезвенником, и внезапная смена жизненных позиций далась ему нелегко.
   Всю церемонию он икал, качался и гонял невидимых уточек.
   Почему-то именно присутствие этих гипотетических уточек на его свадьбе особенно беспокоило славного Цуглю. Он шипел на них, хлопал крыльями, громко топал лапами и метко плевался, то и дело прерывая старейшину. Затем полез целоваться к мадам Хугонзе, подружке невесты, схлопотал по ушам и расстроился, что жена его не признала. После чего выразил желание немедленно прокатиться с супругой на крылатой кобыле и отправился ловить оную.
   Счастливый, помолодевший лет на триста, Цугля летел на бреющем над Пегасьей Долиной, а за ним длинной вереницей растянулась свадьба.
   Впереди всех – минотавры, признанные атлеты, которым нипочем не догнать даже хмельного горгула; следом, кавалькадой, – спотыкающиеся кентавры, существа стремительные, но уже в зюзю пьяные, а потому нерасторопные; затем – эльфы и сатиры; и уже замыкали торопливую процессию почтенные гномы, кобольды и сама счастливая молодая, которой возраст не позволял заниматься бегом по пересеченной местности, а радикулит мешал полноценно взмахнуть крыльями.
   Далеко впереди разлетались перепуганные лошади.
   На следующий день, протрезвев и пережив все стадии жесточайшего похмелья, о котором с трепетом и назиданием рассказывают после детям и внукам, господин Цугля устыдился, просил прощения и два последующих месяца супружества был просто шелковый. Хоть к ране прикладывай.
   Население Малых Пегасиков беспокоилось за мадам Горгарогу – как она перенесла такой удар. Но мадам только смеялась.
   – Тоже мне – нашли причину для мировой скорби. Так он хотя бы женился. Говорю вам, иначе не видать мне свадьбы – он бы просто сбежал в последнюю минуту. Я еще должна этому негодяю из «На рогах» за его отраву, хотя я зашла и высказала ему все, что полагается, чтоб не думал, что можно спаивать честных горгулов. А если бы господина Цуглю хватил кондрашка? Я допила его порцию – он не осилил, бедняжка, у него никакого опыта. Не пропадать же напитку. И я вам так скажу: я женщина крепкая, но и меня слегка перекосило по диагонали.
   Состав гремучего зелья так заинтересовал народонаселение обоих Пегасиков, что в кабачке было не протолкнуться. Даже Мунемея соизволила принять несколько подач и признала, что давно уже напиток «так не гонял кровь по жилам».
   – Ах, мадам Горгарога, – говорила она однажды вечером, когда дети уже ушли спать и они остались вдвоем, в любимой беседке неподалеку от заброшенного храма. – Этот ваш напиток – плесните нам еще по чарке – напомнил мне далекую молодость. Такое действие в былые времена производил на меня поцелуй Гогила, хорошая свалка да коктейль, который один безнадежно влюбленный кобольд назвал «Гневом Мунемеи». Славные были времена, мадам Горгарога.
   – Вы мне станете рассказывать! Мы следили за вашими приключениями, как за сказкой. Все рогатые дамы поголовно влюбились в Гогила с надеждой на будущее; а все представительницы не минотаврьих семейств – безнадежно.
   – И вы?
   – А я вам не дама?! Конечно, да. Правда, он состоял у меня про запас и терзал мое девичье сердце в промежутках между душераздирающими свиданиями с моим тогдашним женихом. Кто бы подумал, что тот улетит однажды на войну и не вернется!
   – Все мы были молоды и безрассудны.
   – Я на вас сильно удивляюсь, что вы отпустили Такангорчика в подвиг после таких раздраконий. И еще эти пророчества. Вы сказали ему? Хотя бы иносказательно.
   – Нет, мадам Горгарога, – отвечала Мунемея. – Иначе бы он все время старался подстроиться под них, и один Тотис знает, что из этого вышло бы. А Тотис не знает, потому что ему все равно.
 

   Пророчества, получившие широкую огласку, почти никогда не сбываются.

Закон пророчества по Тернеру

   – Вы – да! – мудрая женщина, – заявила Горгарога.
   – Признаюсь, я все время в сомнениях.
   – Я про то, что вы предусмотрительно заказали четыре кувшинчика этого антиобщественного зелья. Второй внезапно закончился, а разговор даже не начался.
   – Вам помогла целебная смола?
   – О, очень помогла! Я принимаю ее внутрь для вообще и снаружи – для крыла. Внутрь подходит больше. Можно будет попросить еще скляночку?
   – Само собой. Вы правы, мадам Горгарога, – тихо сказала Мунемея. – Я тоже удивляюсь, как я отпустила Такангора, пусть не зная, но предполагая, что его ждет.
   – Но оно все равно ждет. Пустите вы или ляжете костьми поперек этого входа, будущее нас обязательно дождется. Я это уже поняла. Он жив и пишет – что уже много, – сказала почтальонша, опрокидывая в себя следующую чарку. – Правда, писателем ему не стать – фантазии никакой, зато точность отменная. Как схвачены подробности. А вы не боитесь, что близится час, когда кто-нибудь откроет ему правду?
   – Не знаю.
   – И тогда за ответами он придет к вам. Мы будем стоять насмерть, но это же ваш сын. В нем бурлит ваша кровь, и многих это уже окончательно изумило вплоть до летального исхода. Такангорчик – почтительный ребенок, но на всякий случай я буду в глубоком арьергарде, когда он захочет подробностей.
   – За деревьями не видно леса, – изрекла Мунемея. – Подробности не нужны никому, кроме меня. Я унесу их с собой.
   – Можно я спрошу вопрос?
   – Пожалуйста.
   – Но это щепетильно.
   – Мадам Горгарога, у меня найдется от вас не много секретов.
   – Вы правда, говорят, верите в то, что там, – почтальонша потыкала когтем в стремительно темнеющее небо, – есть такие же Малые Пегасики?
   – Да. Верю.
   – И в то, что там есть такой же лабиринт, и храм, и кабачок «На рогах», и почта, и альпинарий?
   – Да.
   – Чем же это отличается от жизни? – изумленно спросила горгулья.
   – Тем, что там сейчас сидит в кабачке Гогил Топотан, и ваш жених, и один смешной и очень порядочный человек – магистр Барбазон, и все те, кого мы тут пережили и вспоминаем с любовью и тоской. У них все хорошо. Они счастливы. И они ждут нас. Когда мое время здесь будет исчерпано, я переберусь туда.