Страница:
Потом постепенно, осторожно стали следовать вопросы, кем она может быть и откуда могла появиться. Элеонор пыталась помочь ей. И Чарльз. И Энн. Рэли поеживалась от их причиняющего боль сочувствия и ненавидела их за то, что они ее жалели.
Она уже размышляла, как выберется отсюда. Но не могла как следует все обдумать, потому что все еще была не в состоянии вспомнить случившееся до конца. А главное – что предшествовало ее появлению здесь.
Рэли стояла в дверях главного здания, ощущая легкое головокружение. Кафельный пол застлан яркими мексиканскими коврами. Примитивные художественные и племенные маски украшали стены. Здесь было и несколько английских антикварных вещей, которые Элеонор унаследовала от своей матери. Несколько красивых современных изделий, пара кресел Кнолла, большой стеклянный стол, который переезжал из одного университетского кампуса в другой. Здесь была даже скульптура Бранкузи. [14]
Мексиканка, сметавшая тонкий слой песка с пола, взглянула на Рэли, когда та проходила в отведенную ей комнату, одну из самых больших, в которой обычно останавливались всемирно знаменитые ученые, бывшие послы, писатели.
Рэли опустилась на кровать, закинула руки за голову и плотно закрыла глаза, снова и снова пытаясь воссоздать, как все происходило. Да, она плыла. Она уверена в этом. Но после этого следовало пустое место. Снаружи крупные капли теплого дождя обрушились на белый берег, а затем все снова стихло.
Наконец-то что-то произошло в этом забытом богом месте, поняла Рэли на следующее утро. Внизу, в корале седлались лошади, вокруг суетились люди, Энн находилась в центре и отдавала распоряжения.
– Что происходит? – спросила Рэли.
– Я отправляюсь в горы, в одну из деревень, – сказала Энн. – Сделать тамошним детям прививки.
– Могу я поехать с вами? – спросила Рэли.
– А ты умеешь ездить верхом? – нахмурившись, спросила Энн.
– Конечно, – сказала Рэли.
Какое наслаждение – снова почувствовать себя сидящей верхом на лошади, держать в руках поводья. Они карабкались в горы, прокладывая свой путь в роскошной зелени по узкой пыльной тропе, и вскоре добрались до деревушки из нескольких хижин и террас, вытянувшихся вдоль речки и питаемой водопадом. Рэли заметила, что женщины и дети с напуганными глазами наблюдали за ними, пока Энн делала свои приготовления.
Энн явно чувствовала себя в своей стихии, когда искусно делала инъекции, бормотала слова ободрения детишкам. Потом хлопала ребенка по плечу, одобряя его храбрость, успокаивала протестующих малышей, которые начинали плакать. Вокруг нее собрались все женщины и благодарили ее, настаивая, чтобы она пообедала с ними, – ведь они ждали ее, специально готовили празднество.
«Почему они поднимают вокруг нее такой шум? – раздраженно спросила себя Рэли. – Разве они не знают, кто я? Нет, конечно, не знают», – вспомнила Рэли, упав духом. Никто никогда теперь не узнает, кем она была, потому что она перестала быть прежней. Больше Рэли Барнз-кинозвезды не было. Она даже не мальчик больше, черт побери. У нее вообще не было имени, просто неизвестная девчонка.
Ладно, она покажет им, подумала она, безрассудно побежала к тому месту, где была привязана ее лошадь, и по-цирковому вспрыгнула на ее спину. Взяв в руки поводья, она послала ее в легкий галоп, потом вскачь и промчалась через деревню во весь опор. Она мчалась и мчалась до тех пор, пока джунгли не стали такими густыми, а тропа такой узкой, что ей пришлось замедлить ход. Она спускалась с горы, пока снова не очутилась на открытом пространстве. Здесь она опять пустила лошадь карьером и мчалась по песку вдоль кромки моря, пока не почувствовала, что лошадь устала. Уже было темно, надвигалось полнолуние. Когда Рэли вернулась в поселок, все уже спали. Она нырнула в постель с улыбкой на лице. В эту ночь она впервые спала крепко, без сновидений.
– Мы должны обсудить с тобой некоторые правила, принятые у нас, – вежливо сказала ей Элеонор на следующее утро за завтраком на террасе, выходящей к морю.
– Прекрасно, – сказала Рэли.
– Энн сказала, что ты оставила ее вчера после полудня.
Энн слишком много говорит, презрительно подумала Рэли, но сохранила выражение заинтересованности, взирая на Элеонор.
– Больше не надо так поступать, дорогая, – мягко сказала Элеонор. – Энн была очень обеспокоена. Она отвечает, за тебя. А если бы с тобой что-нибудь случилось?
– Но ведь ничего не случилось, – возразила Рэли.
– Это не аргумент, – сказала Элеонор. – Ты не понимаешь?
– Нет, – сказала Рэли.
– Ты еще ребенок, – сказала Элеонор. – Ты всего лишь маленькая девочка.
Рэли откинула голову назад, словно ей дали пощечину.
– В чем дело? – встревоженно спросила Элеонор.
– Я не… – пробормотала Рэли.
– Ладно, пожалуйста, больше так не делай, – сказала Элеонор с изумленным выражением лица. – Понимаешь, мы ведь должны считаться с другими людьми.
– Я хочу уйти отсюда, – сказала Рэли.
– Но куда ты отправишься? – спросила Элеонор.
– Я не знаю, – сказала Рэли, покачав головой.
Рэли находилась на пристани, когда подошло суденышко и помогла пришвартовать его. Служители стали разгружать ящики с книгами, пачки газет «Нью-Йорк таймс» за прошедшее время, журналы, связки писем. Этим же суденышком прибыли и двое новых гостей. Британский психоаналитик и историк из Корнелла. [15]Их окружили, приветствовали, забирали свою почту: газеты, журналы.
Рэли прочитала о своей гибели, о пышной поминальной службе в фешенебельной церкви в Беверли Хиллз. Внутри у нее все сжалось, когда она увидела на фотографии лицо матери, застывшее от потрясения. А рядом с нею был Пол – поддерживающий мать под руку, с просящей улыбкой на лице. Что-то здесь не так, осознала Рэли, нахмурившись. Она снова взглянула на лицо Пола. И ощутила что-то. Страх? Нет… Ну же, давай, сказала она себе, оглядев на террасе всех, пришедших сюда прочитать свои письма. Паренек из писательского семинара университета Айовы получил из дома огромную коробку овсяного печенья и теперь раздавал всем лакомство. Многие с жадностью выискивали в газетах и журналах всякие новости.
Сейчас, подумала она с легкой улыбкой, кто-нибудь из них оторвет взор от фотографии Рэли Барнза на обложке, взглянет на нее и сравнит. Она сидела, наблюдая за ними, ожидая, кто первый взглянет на нее, узнавая, а это непременно должно произойти. Ух ты, но ведь это одна и та же личность, непременно подумает кто-нибудь из них. Эта девочка и есть Рэли Барнз. И тогда все снова встанет на свои места.
Но этого не произошло. Никто ничего не заметил. Барнз был мальчик, а она – девочка. Тут просто не может быть никакой связи.
Рэли сделала глоток кока-колы и раскрыла «Лайф». Это был великолепный подводный кадр из последнего фильма, на нем она была изображена плывущей. Она находилась возле зияющей пробоины в борту галеона, полученной в пути, когда его доставляли из Лос-Анджелеса. Галеон смотрелся великолепно, создавалось впечатление, что он находится в воде добрых два столетия, именно так он и должен был выглядеть.
Она закрыла глаза, представила, где находится на фотографии, и попыталась восстановить в памяти дальнейшее.
Да, она проплыла сквозь дыру в галеоне на противоположную сторону. Так должно было быть по плану, теперь она вспомнила. Ее должны были подобрать, а потом ей следовало исчезнуть на несколько месяцев. Подобрать должен был Пол. Он должен был поджидать ее на моторной лодке.
Она увидела его, возвышающегося над ней. Увидела камень в его руке! Рэли вцепилась в подлокотники своего кресла, словно снова ощутила то потрясение, тот свой ужас.
– О Господи, – прошептала она. – Значит, вот как все произошло.
И тут она почувствовала руку на своем плече. Энн.
– Ты побелела как смерть, – сказала она заботливо. – С тобой все в порядке?
– Никогда не чувствовала себя лучше, – холодно сказала Рэли, освобождая плечо.
В ту ночь она несколько часов скакала вдоль берега, едва сознавая, где находится. Пол, ее отец, пытался убить ее. И почти преуспел. В это невозможно было поверить, она даже подумала, не ошибается ли в чем-нибудь, не результат ли это сотрясения, какого-то смещения в сознании. Но снова и снова перед ее глазами представала та сцена. Пол, стоящий над ней, поднимает камень над ее головой. В этот ужас невозможно поверить!..
«А кто еще вовлечен в это? – размышляла она, направляя лошадь вперед, чувствуя, как холодный ветер бьет ей в лицо. – Дарби? Да, конечно. А ее мать?»
Рэли вздохнула, вспомнив, с каким выражением мать всегда смотрела на Пола. Это был взгляд напуганный, выражающий надежду и желание угодить. Ее мать согласится со всем, чтобы угодить Полу.
Почти начало рассветать, уже кукарекали петухи, когда она медленным шагом возвращалась в поселок. «Что же мне остается делать?» – спросила она себя. Она соскользнула с лошади, расседлала ее и положила седло на пол конюшни.
Ей некуда деться, осознала она, снимая с лошади сбрую и методично чистя шерсть скребницей.
«И что мне делать со всем этим?» – спрашивала она себя, закрывая дверцу стойла и потрепав лошадь на прощанье по шее.
Очень просто. Она должна сделать именно то, чему он ее научил. Отомстить за себя. Убить его.
ГЛАВА 53
ГЛАВА 54
Она уже размышляла, как выберется отсюда. Но не могла как следует все обдумать, потому что все еще была не в состоянии вспомнить случившееся до конца. А главное – что предшествовало ее появлению здесь.
Рэли стояла в дверях главного здания, ощущая легкое головокружение. Кафельный пол застлан яркими мексиканскими коврами. Примитивные художественные и племенные маски украшали стены. Здесь было и несколько английских антикварных вещей, которые Элеонор унаследовала от своей матери. Несколько красивых современных изделий, пара кресел Кнолла, большой стеклянный стол, который переезжал из одного университетского кампуса в другой. Здесь была даже скульптура Бранкузи. [14]
Мексиканка, сметавшая тонкий слой песка с пола, взглянула на Рэли, когда та проходила в отведенную ей комнату, одну из самых больших, в которой обычно останавливались всемирно знаменитые ученые, бывшие послы, писатели.
Рэли опустилась на кровать, закинула руки за голову и плотно закрыла глаза, снова и снова пытаясь воссоздать, как все происходило. Да, она плыла. Она уверена в этом. Но после этого следовало пустое место. Снаружи крупные капли теплого дождя обрушились на белый берег, а затем все снова стихло.
Наконец-то что-то произошло в этом забытом богом месте, поняла Рэли на следующее утро. Внизу, в корале седлались лошади, вокруг суетились люди, Энн находилась в центре и отдавала распоряжения.
– Что происходит? – спросила Рэли.
– Я отправляюсь в горы, в одну из деревень, – сказала Энн. – Сделать тамошним детям прививки.
– Могу я поехать с вами? – спросила Рэли.
– А ты умеешь ездить верхом? – нахмурившись, спросила Энн.
– Конечно, – сказала Рэли.
Какое наслаждение – снова почувствовать себя сидящей верхом на лошади, держать в руках поводья. Они карабкались в горы, прокладывая свой путь в роскошной зелени по узкой пыльной тропе, и вскоре добрались до деревушки из нескольких хижин и террас, вытянувшихся вдоль речки и питаемой водопадом. Рэли заметила, что женщины и дети с напуганными глазами наблюдали за ними, пока Энн делала свои приготовления.
Энн явно чувствовала себя в своей стихии, когда искусно делала инъекции, бормотала слова ободрения детишкам. Потом хлопала ребенка по плечу, одобряя его храбрость, успокаивала протестующих малышей, которые начинали плакать. Вокруг нее собрались все женщины и благодарили ее, настаивая, чтобы она пообедала с ними, – ведь они ждали ее, специально готовили празднество.
«Почему они поднимают вокруг нее такой шум? – раздраженно спросила себя Рэли. – Разве они не знают, кто я? Нет, конечно, не знают», – вспомнила Рэли, упав духом. Никто никогда теперь не узнает, кем она была, потому что она перестала быть прежней. Больше Рэли Барнз-кинозвезды не было. Она даже не мальчик больше, черт побери. У нее вообще не было имени, просто неизвестная девчонка.
Ладно, она покажет им, подумала она, безрассудно побежала к тому месту, где была привязана ее лошадь, и по-цирковому вспрыгнула на ее спину. Взяв в руки поводья, она послала ее в легкий галоп, потом вскачь и промчалась через деревню во весь опор. Она мчалась и мчалась до тех пор, пока джунгли не стали такими густыми, а тропа такой узкой, что ей пришлось замедлить ход. Она спускалась с горы, пока снова не очутилась на открытом пространстве. Здесь она опять пустила лошадь карьером и мчалась по песку вдоль кромки моря, пока не почувствовала, что лошадь устала. Уже было темно, надвигалось полнолуние. Когда Рэли вернулась в поселок, все уже спали. Она нырнула в постель с улыбкой на лице. В эту ночь она впервые спала крепко, без сновидений.
– Мы должны обсудить с тобой некоторые правила, принятые у нас, – вежливо сказала ей Элеонор на следующее утро за завтраком на террасе, выходящей к морю.
– Прекрасно, – сказала Рэли.
– Энн сказала, что ты оставила ее вчера после полудня.
Энн слишком много говорит, презрительно подумала Рэли, но сохранила выражение заинтересованности, взирая на Элеонор.
– Больше не надо так поступать, дорогая, – мягко сказала Элеонор. – Энн была очень обеспокоена. Она отвечает, за тебя. А если бы с тобой что-нибудь случилось?
– Но ведь ничего не случилось, – возразила Рэли.
– Это не аргумент, – сказала Элеонор. – Ты не понимаешь?
– Нет, – сказала Рэли.
– Ты еще ребенок, – сказала Элеонор. – Ты всего лишь маленькая девочка.
Рэли откинула голову назад, словно ей дали пощечину.
– В чем дело? – встревоженно спросила Элеонор.
– Я не… – пробормотала Рэли.
– Ладно, пожалуйста, больше так не делай, – сказала Элеонор с изумленным выражением лица. – Понимаешь, мы ведь должны считаться с другими людьми.
– Я хочу уйти отсюда, – сказала Рэли.
– Но куда ты отправишься? – спросила Элеонор.
– Я не знаю, – сказала Рэли, покачав головой.
Рэли находилась на пристани, когда подошло суденышко и помогла пришвартовать его. Служители стали разгружать ящики с книгами, пачки газет «Нью-Йорк таймс» за прошедшее время, журналы, связки писем. Этим же суденышком прибыли и двое новых гостей. Британский психоаналитик и историк из Корнелла. [15]Их окружили, приветствовали, забирали свою почту: газеты, журналы.
Рэли прочитала о своей гибели, о пышной поминальной службе в фешенебельной церкви в Беверли Хиллз. Внутри у нее все сжалось, когда она увидела на фотографии лицо матери, застывшее от потрясения. А рядом с нею был Пол – поддерживающий мать под руку, с просящей улыбкой на лице. Что-то здесь не так, осознала Рэли, нахмурившись. Она снова взглянула на лицо Пола. И ощутила что-то. Страх? Нет… Ну же, давай, сказала она себе, оглядев на террасе всех, пришедших сюда прочитать свои письма. Паренек из писательского семинара университета Айовы получил из дома огромную коробку овсяного печенья и теперь раздавал всем лакомство. Многие с жадностью выискивали в газетах и журналах всякие новости.
Сейчас, подумала она с легкой улыбкой, кто-нибудь из них оторвет взор от фотографии Рэли Барнза на обложке, взглянет на нее и сравнит. Она сидела, наблюдая за ними, ожидая, кто первый взглянет на нее, узнавая, а это непременно должно произойти. Ух ты, но ведь это одна и та же личность, непременно подумает кто-нибудь из них. Эта девочка и есть Рэли Барнз. И тогда все снова встанет на свои места.
Но этого не произошло. Никто ничего не заметил. Барнз был мальчик, а она – девочка. Тут просто не может быть никакой связи.
Рэли сделала глоток кока-колы и раскрыла «Лайф». Это был великолепный подводный кадр из последнего фильма, на нем она была изображена плывущей. Она находилась возле зияющей пробоины в борту галеона, полученной в пути, когда его доставляли из Лос-Анджелеса. Галеон смотрелся великолепно, создавалось впечатление, что он находится в воде добрых два столетия, именно так он и должен был выглядеть.
Она закрыла глаза, представила, где находится на фотографии, и попыталась восстановить в памяти дальнейшее.
Да, она проплыла сквозь дыру в галеоне на противоположную сторону. Так должно было быть по плану, теперь она вспомнила. Ее должны были подобрать, а потом ей следовало исчезнуть на несколько месяцев. Подобрать должен был Пол. Он должен был поджидать ее на моторной лодке.
Она увидела его, возвышающегося над ней. Увидела камень в его руке! Рэли вцепилась в подлокотники своего кресла, словно снова ощутила то потрясение, тот свой ужас.
– О Господи, – прошептала она. – Значит, вот как все произошло.
И тут она почувствовала руку на своем плече. Энн.
– Ты побелела как смерть, – сказала она заботливо. – С тобой все в порядке?
– Никогда не чувствовала себя лучше, – холодно сказала Рэли, освобождая плечо.
В ту ночь она несколько часов скакала вдоль берега, едва сознавая, где находится. Пол, ее отец, пытался убить ее. И почти преуспел. В это невозможно было поверить, она даже подумала, не ошибается ли в чем-нибудь, не результат ли это сотрясения, какого-то смещения в сознании. Но снова и снова перед ее глазами представала та сцена. Пол, стоящий над ней, поднимает камень над ее головой. В этот ужас невозможно поверить!..
«А кто еще вовлечен в это? – размышляла она, направляя лошадь вперед, чувствуя, как холодный ветер бьет ей в лицо. – Дарби? Да, конечно. А ее мать?»
Рэли вздохнула, вспомнив, с каким выражением мать всегда смотрела на Пола. Это был взгляд напуганный, выражающий надежду и желание угодить. Ее мать согласится со всем, чтобы угодить Полу.
Почти начало рассветать, уже кукарекали петухи, когда она медленным шагом возвращалась в поселок. «Что же мне остается делать?» – спросила она себя. Она соскользнула с лошади, расседлала ее и положила седло на пол конюшни.
Ей некуда деться, осознала она, снимая с лошади сбрую и методично чистя шерсть скребницей.
«И что мне делать со всем этим?» – спрашивала она себя, закрывая дверцу стойла и потрепав лошадь на прощанье по шее.
Очень просто. Она должна сделать именно то, чему он ее научил. Отомстить за себя. Убить его.
ГЛАВА 53
Рэли стояла перед зеркалом над умывальником в своей большой, выложенной кафелем ванной и разглядывала свои волосы. Она видела, что корни их уже были каштановыми. С улыбкой вспомнила о Бобби, подумала, как бы он ужаснулся. Этот Бобби еще тот фанатик. А еще она выросла на дюйм-другой, и у нее появились груди. Это были пугающие изменения, но было в них и предчувствие чего-то восхитительного. Придет время, она станет достаточно взрослой, чтобы вернуться назад и бороться за все, что ей принадлежит, и получить это. И позаботиться о Поле. Она подняла руку, провела пальцем по горлу, увидела свои стиснутые челюсти, свои сверкающие глаза. И отражение Элеонор Фиск за собой. На ней был один из тех кафтанов, что ей так нравились, и, как всегда, она курила сигарету.
– Привет, Элеонор, – живо сказала она, повернувшись к ней. – Почему такая честь?
– Я подумала, что мы можем немного поболтать, дорогая.
– В моей ванной? – спросила Рэли, подняв брови.
– Ну, где хочешь, – улыбнулась Элеонор. – Маленький приватный разговор.
Они попытались решить где, и Элеонор предложила обеденную террасу, потому что в это время там никого не бывает. И они направились туда, словно закадычные подруги, и Рэли по пути размышляла, о чем может быть этот маленький разговор, на который вызывает ее Элеонор. Началось все нормально. О том, как идет ее учение, как все довольны ею, Элеонор уверяла, что через несколько лет она сможет поступить в университет Чикаго просто на основании экзаменов и ее, Элеонор, рекомендации. Это была хорошая новость. Должна же она получить образование, в конце концов. Ее жизнь не может быть целиком посвящена только отмщению. Нет, она должна совершить и что-то главное, что-то важное. Реализовать все, чему ее обучили с самого рождения. Замкнуть круг.
– Мы все немного обеспокоены твоим настроением, – сказала Элеонор, улыбаясь и прикуривая новую сигарету. – Похоже, что у тебя не очень складывается со всеми остальными. Конечно, мы понимаем всю сложность твоего положения: ты не чувствуешь себя в полной безопасности.
– Я никогда в жизни не ощущала беспокойства за свою безопасность, – с негодованием ответила Рэли.
– Ладно, дорогая, может быть, это и правда, – сказала Элеонор, чуть пожав плечами. – Но дело в том, что твое поведение оставляет желать лучшего.
Никогда не приноси извинений, никогда ничего не объясняй, напомнила себе Рэли, сузив глаза.
– Тебе несколько раз говорили, что ты не должна в одиночку ездить верхом по ночам, – сказала Элеонор, – но ты продолжаешь делать это.
– Я могу позаботиться о себе, – сердито пробормотала Рэли.
– Тебе еще только тринадцать лет, и мы считаем, что несем за тебя ответственность, – сказала Элеонор, – поэтому мы и настаиваем, чтобы ты вела себя так, как мы договорились.
– Несколько ребят хотели бы стать твоими друзьями, – продолжала Элеонор, – но ты отвергла все их предложения.
– Я не понимаю, о чем вы говорите, – холодно сказала Рэли.
– Стефан приглашал тебя сыграть в шахматы. Ты сыграла с ним две партии, а потом убежала. Ты сказала, что не хочешь играть в «такие» шахматы.
– А что еще я должна была сказать? – спросила Рэли. – Сидеть с ним и еще десять раз подряд сделать ему мат в три хода? Или позволить ему выиграть, отметив, что он великий шахматист?
– Конечно, нет, – сказала Элеонор. – Этого как раз и не надо делать, чтобы не обидеть его.
– Я и не собираюсь, – протестовала Рэли.
– Но так получилось, – сказала Элеонор. – Понимаешь, дорогая, я никогда не встречала ребенка, такого надменного, как ты. Точно так же ты повела себя, когда фехтовала с Клодом. Просто сняла маску, положила рапиру и ушла, не сказав ни слова.
– Он не умеет фехтовать, – сказала Рэли.
– Ладно, – вздохнула Элеонор, – пускай он не умеет фехтовать. Но почему нужно так открыто выражать свое презрение? Почему нужно смотреть на него сверху вниз только потому, что в этом занятии он не так хорош, как ты? Тебе никогда не приходило в голову помочь ему, улучшить его навыки?
– Нет, – сказала она. – Даже если он будет брать уроки целых шесть лет, то и тогда не научится фехтовать.
– Тут дело не в фехтовании, – сказала Элеонор, – тут дело в том, как ты относишься к другим людям. Похоже, ты не имеешь ни малейшего представления о том, что такое делиться с кем-нибудь. Словно ты есть центр мироздания, а все остальные существуют только для твоего удобства.
А разве не так? – захотелось сказать Рэли, и она едва заметно улыбнулась.
– Ты блестящий ребенок, дорогая, – продолжала Элеонор. – К тому же красивая девочка. Но в жизни этого недостаточно. А люди здесь уже говорят, что многие сворачивают с дороги, лишь бы избежать встречи с тобой. Они не хотят общаться с тобой. Неужели тебе это безразлично!
– Я им не нравлюсь? – медленно произнесла Рэли, чувствуя, как что-то ужасное поднимается внутри нее. Но этого не может быть. Ее все любили, все во всем мире.
– Боюсь, что нет, – мягко произнесла Элеонор. – Вот почему я и решила, что мы должны провести этот наш маленький разговор. Все, что я могу предложить тебе, это чтобы ты проявляла чуточку больше благородства. Как ты считаешь, сумеешь?
Рэли медленно кивнула.
– Когда-нибудь ты еще поблагодаришь меня за этот разговор, – сказала Элеонор, положив руку ей на плечо. – О, я понимаю тебя. Я тоже была блестящим ребенком и думала о себе точно так, как ты. Но должна сказать тебе, счастлива, что оказалась способной вырасти из этого, счастлива, что смогла оценить доброту других людей, их великодушие. Ну и, конечно, оценить и плохое, что в них было, тоже.
– Я попытаюсь, – пробормотала Рэли.
– Мы все человеческие существа, – закончила Элеонор, – и мы живем в этом мире вместе, ты же понимаешь.
Ах, кого это заботит, думала позднее Рэли, медленно прохаживаясь по поселку. Единственно, что ее затронуло по-настоящему, это то, что теперь она больше не сможет ездить верхом по ночам. И все же Элеонор задела ее чувства самым жестоким образом. Узнать, что она никому не нравится, что этот реальный мир был улицей с двусторонним движением. Что-то необходимо давать взамен? Рэли даже не осознавала, что направляется к Энн, пока не подняла взор и не увидела, что стоит возле самых ее дверей.
– Заходи, – крикнула Энн, когда она постучалась.
– Привет, – мрачно сказала Рэли. Энн, скрестив ноги, сидела в шезлонге.
– Что с тобой? – спросила та, опустив книгу.
– А, ничего, – сказала Рэли. – Элеонор провела со мной маленькую беседу. Только и всего.
– О чем? – спросила Энн с улыбкой в голосе.
– О всяких вещах, – неопределенно произнесла Рэли, опустившись в кресло и перебросив одну ногу через подлокотник. – Сказала, что я не знаю, что такое делиться. Ну и прочую чепуху.
– И что ты ответила? – спросила Энн.
– А, не знаю, – сказала Рэли. – А ты что думаешь?
– Я думаю, что ты – самая большая головная боль, какая у меня когда-нибудь была, – со смехом ответила Энн. – Самое самовлюбленное, избалованное существо…
– Полагаю, что я должна измениться, – мрачно сказала Рэли.
– Надеюсь.
Это и в самом деле оказалось не так уж трудно. Вроде как сыграть роль. Это было даже приятно – подружиться с Энн. Теперь каждый день они проводили вместе несколько часов перед обедом и разговаривали, разговаривали. Рэли воображала, что это похоже, как если бы Энн была ее старшей сестрой. Та объяснила ей, к примеру, почему она решила пойти в медицинскую школу: из-за брата, который умер от туберкулеза почек, когда ему исполнилось лишь одиннадцать.
Энн рассказала, что добиться этого было очень трудно, хотя у нее были превосходные отметки и она стала Фи-Бетта-Капа [16]в университете Миннесоты. Но все упиралось в то, что для девушек была квота, и многих парней, у которых оценки был вдвое хуже, чем у нее, приняли. В конце концов она все же была принята сразу в две медицинские школы – Джона Хопкинса [17]и университета Луизианы, и она выбрала колледж Джона Хопкинса, потому что он более престижен. И стать интерном тоже было очень трудно, и она была счастлива, когда это удалось в «Масс-Дженерал», у нее там теперь будет место.
– И чем ты намерена заняться? – лениво спросила Рэли, наблюдая за Энн, сидящей перед маленьким туалетным столиком. Она держала в руке тюбик губной помады и хмурилась своему отражению в зеркале.
– Хирургией мозга, – сказала Энн.
– В самом деле?
– Конечно, почему бы нет? – спросила Энн.
– Ну, потому что такими вещами занимаются мужчины, – ответила Рэли.
– А если я могу делать это так же хорошо или даже лучше?
– Не знаю, – ответила Рэли. – Просто все девочки, которых я когда-либо встречала, интересовались только тем, как они выглядят и что им лучше надеть.
– Что ж, просто до сих пор ты встречала только таких девочек, – сказала Энн. – Но ты можешь заботиться о том, как выглядишь и что надеть, но думать и о своей карьере тоже.
– Возможно, – сказала Рэли.
И так они с Энн проводили часы, разговаривая о всякой всячине: о ее семье, родителях, оставшихся в Дулуте, где они владеют большим домом с верандой, о старшем брате, инженере-химике, о том, что Энн уже стала теткой. Но однажды Энн сказала, что ей неловко рассказывать о своей семье в то время, как у Рэли нет прошлого, которое она могла бы вспомнить, и как, должно быть, это ужасно. А Рэли подумала: «О, у меня есть прошлое. Еще какое! Я была мальчиком в этом прошлом…»
– Я беспокоюсь о своей собачке, – неожиданно вырвалось у нее.
– Ли, это изумительно! – воскликнула Энн. – Ты вспомнила, что у тебя есть собачка.
И Рэли видела, что Энн действительно счастлива. Ее лицо засветилось, словно она выиграла какой-то огромный приз.
– А как ее зовут? – спросила она.
– Фриски, – ответила Рэли, решив, что может себе позволить это. К тому же ей было приятно произнести имя Фриски, словно ниточка протянулась в прошлое.
– Фриски, – повторила Энн, – какое милое имя.
– Ага, я была совсем ребенком, когда получила его, – сказала Рэли, – это ведь как раз такое имя, которое ребенок может дать собачке, верно?
После этого Энн насела на нее, спрашивая, какой породы эта собачка, вынудила Рэли закрыть глаза и сосредоточиться и представить картину с участием Фриски. Постараться представить рядом своих родителей, место, где все это происходит, и тому подобную чепуху. Но Рэли не собиралась рассказывать ей обо всем этом.
– Я не знаю.
– Ладно, пусть это будет началом, – отступила Энн, очень довольная открытием Фриски.
Но продолжения не последовало. Каждый раз, когда Энн пыталась снова вызвать ее на воспоминания, Рэли начинала говорить о чем-нибудь другом. Господи, какое миленькое платье! И она начинала говорить об одежде. Заметил ли Рэли на фото в газетах и журналах, что юбки стали очень короткими, их называют мини, – и Рэли старалась слушать, что говорит Энн, чтобы угодить ей, потому что сама считала полной чепухой заботиться о таких дурацких вещах. А как Энн делает макияж! Настоящий любительский спектакль! Ее изумляло, что Энн думает, что с макияжем она выглядит лучше, чем без него.
– Позволь, я помогу тебе, – как-то раз сказала Рэли и быстро стала накладывать пудру, румяна. Потом тени, тушь и в завершение губную помаду.
– Я не узнаю себя! – воскликнула Энн, глядя в зеркало. – Я выгляжу как модель.
– Да, что-то есть, – согласилась Рэли.
– Где ты научилась этому? – спросила Энн.
– Если бы я сказала, ты бы мне не поверила, – со смехом ответила Рэли.
Энн произвела фурор, когда вышла к ужину, а тот привлекательный английский парень с которым она всегда флиртовала, едва не свалился со стула. И Энн была этим очень довольна, а оттого, что она так себя хорошо чувствовала, стала выглядеть еще привлекательнее, но все же Рэли хотела, чтобы она не была с ним такой кокетливой. В конце концов, она врач и должна держаться с достоинством.
Рэли стала бывать в библиотеках и научилась печатать на одной из этих древних, поломанных пишущих машинок. Спустя некоторое время ассистенты-исследователи стали считать ее присутствие само собой разумеющимся, а потом и просить ее подобрать для них разные материалы. Вот так пошли дела. И очень скоро у нее сложились собственные проекты что делать, и это было по-настоящему здорово.
– Привет, Элеонор, – живо сказала она, повернувшись к ней. – Почему такая честь?
– Я подумала, что мы можем немного поболтать, дорогая.
– В моей ванной? – спросила Рэли, подняв брови.
– Ну, где хочешь, – улыбнулась Элеонор. – Маленький приватный разговор.
Они попытались решить где, и Элеонор предложила обеденную террасу, потому что в это время там никого не бывает. И они направились туда, словно закадычные подруги, и Рэли по пути размышляла, о чем может быть этот маленький разговор, на который вызывает ее Элеонор. Началось все нормально. О том, как идет ее учение, как все довольны ею, Элеонор уверяла, что через несколько лет она сможет поступить в университет Чикаго просто на основании экзаменов и ее, Элеонор, рекомендации. Это была хорошая новость. Должна же она получить образование, в конце концов. Ее жизнь не может быть целиком посвящена только отмщению. Нет, она должна совершить и что-то главное, что-то важное. Реализовать все, чему ее обучили с самого рождения. Замкнуть круг.
– Мы все немного обеспокоены твоим настроением, – сказала Элеонор, улыбаясь и прикуривая новую сигарету. – Похоже, что у тебя не очень складывается со всеми остальными. Конечно, мы понимаем всю сложность твоего положения: ты не чувствуешь себя в полной безопасности.
– Я никогда в жизни не ощущала беспокойства за свою безопасность, – с негодованием ответила Рэли.
– Ладно, дорогая, может быть, это и правда, – сказала Элеонор, чуть пожав плечами. – Но дело в том, что твое поведение оставляет желать лучшего.
Никогда не приноси извинений, никогда ничего не объясняй, напомнила себе Рэли, сузив глаза.
– Тебе несколько раз говорили, что ты не должна в одиночку ездить верхом по ночам, – сказала Элеонор, – но ты продолжаешь делать это.
– Я могу позаботиться о себе, – сердито пробормотала Рэли.
– Тебе еще только тринадцать лет, и мы считаем, что несем за тебя ответственность, – сказала Элеонор, – поэтому мы и настаиваем, чтобы ты вела себя так, как мы договорились.
– Несколько ребят хотели бы стать твоими друзьями, – продолжала Элеонор, – но ты отвергла все их предложения.
– Я не понимаю, о чем вы говорите, – холодно сказала Рэли.
– Стефан приглашал тебя сыграть в шахматы. Ты сыграла с ним две партии, а потом убежала. Ты сказала, что не хочешь играть в «такие» шахматы.
– А что еще я должна была сказать? – спросила Рэли. – Сидеть с ним и еще десять раз подряд сделать ему мат в три хода? Или позволить ему выиграть, отметив, что он великий шахматист?
– Конечно, нет, – сказала Элеонор. – Этого как раз и не надо делать, чтобы не обидеть его.
– Я и не собираюсь, – протестовала Рэли.
– Но так получилось, – сказала Элеонор. – Понимаешь, дорогая, я никогда не встречала ребенка, такого надменного, как ты. Точно так же ты повела себя, когда фехтовала с Клодом. Просто сняла маску, положила рапиру и ушла, не сказав ни слова.
– Он не умеет фехтовать, – сказала Рэли.
– Ладно, – вздохнула Элеонор, – пускай он не умеет фехтовать. Но почему нужно так открыто выражать свое презрение? Почему нужно смотреть на него сверху вниз только потому, что в этом занятии он не так хорош, как ты? Тебе никогда не приходило в голову помочь ему, улучшить его навыки?
– Нет, – сказала она. – Даже если он будет брать уроки целых шесть лет, то и тогда не научится фехтовать.
– Тут дело не в фехтовании, – сказала Элеонор, – тут дело в том, как ты относишься к другим людям. Похоже, ты не имеешь ни малейшего представления о том, что такое делиться с кем-нибудь. Словно ты есть центр мироздания, а все остальные существуют только для твоего удобства.
А разве не так? – захотелось сказать Рэли, и она едва заметно улыбнулась.
– Ты блестящий ребенок, дорогая, – продолжала Элеонор. – К тому же красивая девочка. Но в жизни этого недостаточно. А люди здесь уже говорят, что многие сворачивают с дороги, лишь бы избежать встречи с тобой. Они не хотят общаться с тобой. Неужели тебе это безразлично!
– Я им не нравлюсь? – медленно произнесла Рэли, чувствуя, как что-то ужасное поднимается внутри нее. Но этого не может быть. Ее все любили, все во всем мире.
– Боюсь, что нет, – мягко произнесла Элеонор. – Вот почему я и решила, что мы должны провести этот наш маленький разговор. Все, что я могу предложить тебе, это чтобы ты проявляла чуточку больше благородства. Как ты считаешь, сумеешь?
Рэли медленно кивнула.
– Когда-нибудь ты еще поблагодаришь меня за этот разговор, – сказала Элеонор, положив руку ей на плечо. – О, я понимаю тебя. Я тоже была блестящим ребенком и думала о себе точно так, как ты. Но должна сказать тебе, счастлива, что оказалась способной вырасти из этого, счастлива, что смогла оценить доброту других людей, их великодушие. Ну и, конечно, оценить и плохое, что в них было, тоже.
– Я попытаюсь, – пробормотала Рэли.
– Мы все человеческие существа, – закончила Элеонор, – и мы живем в этом мире вместе, ты же понимаешь.
Ах, кого это заботит, думала позднее Рэли, медленно прохаживаясь по поселку. Единственно, что ее затронуло по-настоящему, это то, что теперь она больше не сможет ездить верхом по ночам. И все же Элеонор задела ее чувства самым жестоким образом. Узнать, что она никому не нравится, что этот реальный мир был улицей с двусторонним движением. Что-то необходимо давать взамен? Рэли даже не осознавала, что направляется к Энн, пока не подняла взор и не увидела, что стоит возле самых ее дверей.
– Заходи, – крикнула Энн, когда она постучалась.
– Привет, – мрачно сказала Рэли. Энн, скрестив ноги, сидела в шезлонге.
– Что с тобой? – спросила та, опустив книгу.
– А, ничего, – сказала Рэли. – Элеонор провела со мной маленькую беседу. Только и всего.
– О чем? – спросила Энн с улыбкой в голосе.
– О всяких вещах, – неопределенно произнесла Рэли, опустившись в кресло и перебросив одну ногу через подлокотник. – Сказала, что я не знаю, что такое делиться. Ну и прочую чепуху.
– И что ты ответила? – спросила Энн.
– А, не знаю, – сказала Рэли. – А ты что думаешь?
– Я думаю, что ты – самая большая головная боль, какая у меня когда-нибудь была, – со смехом ответила Энн. – Самое самовлюбленное, избалованное существо…
– Полагаю, что я должна измениться, – мрачно сказала Рэли.
– Надеюсь.
Это и в самом деле оказалось не так уж трудно. Вроде как сыграть роль. Это было даже приятно – подружиться с Энн. Теперь каждый день они проводили вместе несколько часов перед обедом и разговаривали, разговаривали. Рэли воображала, что это похоже, как если бы Энн была ее старшей сестрой. Та объяснила ей, к примеру, почему она решила пойти в медицинскую школу: из-за брата, который умер от туберкулеза почек, когда ему исполнилось лишь одиннадцать.
Энн рассказала, что добиться этого было очень трудно, хотя у нее были превосходные отметки и она стала Фи-Бетта-Капа [16]в университете Миннесоты. Но все упиралось в то, что для девушек была квота, и многих парней, у которых оценки был вдвое хуже, чем у нее, приняли. В конце концов она все же была принята сразу в две медицинские школы – Джона Хопкинса [17]и университета Луизианы, и она выбрала колледж Джона Хопкинса, потому что он более престижен. И стать интерном тоже было очень трудно, и она была счастлива, когда это удалось в «Масс-Дженерал», у нее там теперь будет место.
– И чем ты намерена заняться? – лениво спросила Рэли, наблюдая за Энн, сидящей перед маленьким туалетным столиком. Она держала в руке тюбик губной помады и хмурилась своему отражению в зеркале.
– Хирургией мозга, – сказала Энн.
– В самом деле?
– Конечно, почему бы нет? – спросила Энн.
– Ну, потому что такими вещами занимаются мужчины, – ответила Рэли.
– А если я могу делать это так же хорошо или даже лучше?
– Не знаю, – ответила Рэли. – Просто все девочки, которых я когда-либо встречала, интересовались только тем, как они выглядят и что им лучше надеть.
– Что ж, просто до сих пор ты встречала только таких девочек, – сказала Энн. – Но ты можешь заботиться о том, как выглядишь и что надеть, но думать и о своей карьере тоже.
– Возможно, – сказала Рэли.
И так они с Энн проводили часы, разговаривая о всякой всячине: о ее семье, родителях, оставшихся в Дулуте, где они владеют большим домом с верандой, о старшем брате, инженере-химике, о том, что Энн уже стала теткой. Но однажды Энн сказала, что ей неловко рассказывать о своей семье в то время, как у Рэли нет прошлого, которое она могла бы вспомнить, и как, должно быть, это ужасно. А Рэли подумала: «О, у меня есть прошлое. Еще какое! Я была мальчиком в этом прошлом…»
– Я беспокоюсь о своей собачке, – неожиданно вырвалось у нее.
– Ли, это изумительно! – воскликнула Энн. – Ты вспомнила, что у тебя есть собачка.
И Рэли видела, что Энн действительно счастлива. Ее лицо засветилось, словно она выиграла какой-то огромный приз.
– А как ее зовут? – спросила она.
– Фриски, – ответила Рэли, решив, что может себе позволить это. К тому же ей было приятно произнести имя Фриски, словно ниточка протянулась в прошлое.
– Фриски, – повторила Энн, – какое милое имя.
– Ага, я была совсем ребенком, когда получила его, – сказала Рэли, – это ведь как раз такое имя, которое ребенок может дать собачке, верно?
После этого Энн насела на нее, спрашивая, какой породы эта собачка, вынудила Рэли закрыть глаза и сосредоточиться и представить картину с участием Фриски. Постараться представить рядом своих родителей, место, где все это происходит, и тому подобную чепуху. Но Рэли не собиралась рассказывать ей обо всем этом.
– Я не знаю.
– Ладно, пусть это будет началом, – отступила Энн, очень довольная открытием Фриски.
Но продолжения не последовало. Каждый раз, когда Энн пыталась снова вызвать ее на воспоминания, Рэли начинала говорить о чем-нибудь другом. Господи, какое миленькое платье! И она начинала говорить об одежде. Заметил ли Рэли на фото в газетах и журналах, что юбки стали очень короткими, их называют мини, – и Рэли старалась слушать, что говорит Энн, чтобы угодить ей, потому что сама считала полной чепухой заботиться о таких дурацких вещах. А как Энн делает макияж! Настоящий любительский спектакль! Ее изумляло, что Энн думает, что с макияжем она выглядит лучше, чем без него.
– Позволь, я помогу тебе, – как-то раз сказала Рэли и быстро стала накладывать пудру, румяна. Потом тени, тушь и в завершение губную помаду.
– Я не узнаю себя! – воскликнула Энн, глядя в зеркало. – Я выгляжу как модель.
– Да, что-то есть, – согласилась Рэли.
– Где ты научилась этому? – спросила Энн.
– Если бы я сказала, ты бы мне не поверила, – со смехом ответила Рэли.
Энн произвела фурор, когда вышла к ужину, а тот привлекательный английский парень с которым она всегда флиртовала, едва не свалился со стула. И Энн была этим очень довольна, а оттого, что она так себя хорошо чувствовала, стала выглядеть еще привлекательнее, но все же Рэли хотела, чтобы она не была с ним такой кокетливой. В конце концов, она врач и должна держаться с достоинством.
Рэли стала бывать в библиотеках и научилась печатать на одной из этих древних, поломанных пишущих машинок. Спустя некоторое время ассистенты-исследователи стали считать ее присутствие само собой разумеющимся, а потом и просить ее подобрать для них разные материалы. Вот так пошли дела. И очень скоро у нее сложились собственные проекты что делать, и это было по-настоящему здорово.
ГЛАВА 54
Больше всего Рэли нравилось, когда все собирались в гостиной главного корпуса. Это происходило после ужина, все пили вино, непрерывно курили и кричали друг другу о смысле жизни, что, как думала Рэли, никакому изучению не поддается.
На самом деле, думалось Рэли, все происходило так: когда она родилась, ей как бы вручили некий план жизни, на котором начертано: «Это ты». Потом Пол и Дарби – и возможно, немного ее мать – снабдили ее всяческими достоинствами и объяснили, что она должна о себе думать. А думать она должна была о себе, что она, Рэли, лучше всех и ей подвластно абсолютно все. А когда она стала чуть постарше, то всеобщее внимание и поклонение только утвердили ее в этом.
Она много читала. Ее мать, да и все они, поощряли ее интерес к книгам, если это не мешало заниматься физическими упражнениями. Однако они, похоже, не сознавали, что, читая, она знакомилась с другими взглядами на мир. Исподволь, неосознанно она начинала догадываться, что собственный опыт – это еще не все, что существуют разные представления о том, как надо жить, разные точки зрения. Здесь, в атмосфере постоянных споров, все это ожило в ней, теперь ей казалось странным, что она никогда не думала о других людях, была поглощена только собой. Но, в конце концов, ее так воспитали. Теперь все перевернулось, и она должна измениться. Действительно должна.
А вечера действительно были прекрасны, и они обязательно устраивались, когда появлялся кто-нибудь со стороны. В таком замкнутом мирке новое лицо – всегда событие. Прибыл Джон Кеннет Гелбрайт. [18]Прибыл Уильям Бакли-мл.. [19]Затем Мариетта Три, занимавшая видное положение в Нью-Йорке. Джорджия О'Кифи [20]явилась с этим типом – Хуаном Гамильтоном, – и это бросило Элеонор в дрожь. Были они в связи или не были, но она отвела им смежные комнаты, чтобы они могли сами решать, что к чему. Прибыл Алан Роб-Грийе. [21]Он совсем не говорил по-английски, и Рэли могла попробовать свой французский. Как же она была расстроена и уязвлена, когда выяснилось, что она не может даже понять, о чем, собственно, он говорит. А ведь ей казалось, что она хорошо владеет французским. Но это оказалось ложной тревогой, потому что когда она через несколько дней обсуждала сей факт с другими обитателями поселка, то оказалось, что они тоже с трудом понимали его, а ведь они были много старше и лучше образованы.
Прибыл Генри Киссинджер. Наперсник губернатора Нью-Йорка Нельсона Рокфеллера, он произвел на всех большое впечатление, а Элеонор посетовала, что он не может стать президентом, так как родился в Германии, а по конституции для этого нужно родиться в Соединенных Штатах. Вот так, оказывается.
Прибыл гитарист по имени Боб Дилан. У него и Энн нашлось много общих тем, потому что оба они были из Миннесоты. Его настоящее имя Боб Циммерман, но он сменил фамилию в честь Томаса Дилана. [22]А Рэли как раз была увлечена поэзией Томаса Дилана. Она ощущала озноб, читая его, а ведь там, где они находились, всегда было жарко и так влажно, что на теле постоянно было что-то вроде испарины. Этот Боб Дилан играл и пел песни для них, и Рэли нашла, что он действительно хорош. Наверняка он станет звездой. Он обладал для этого всеми качествами.
На самом деле, думалось Рэли, все происходило так: когда она родилась, ей как бы вручили некий план жизни, на котором начертано: «Это ты». Потом Пол и Дарби – и возможно, немного ее мать – снабдили ее всяческими достоинствами и объяснили, что она должна о себе думать. А думать она должна была о себе, что она, Рэли, лучше всех и ей подвластно абсолютно все. А когда она стала чуть постарше, то всеобщее внимание и поклонение только утвердили ее в этом.
Она много читала. Ее мать, да и все они, поощряли ее интерес к книгам, если это не мешало заниматься физическими упражнениями. Однако они, похоже, не сознавали, что, читая, она знакомилась с другими взглядами на мир. Исподволь, неосознанно она начинала догадываться, что собственный опыт – это еще не все, что существуют разные представления о том, как надо жить, разные точки зрения. Здесь, в атмосфере постоянных споров, все это ожило в ней, теперь ей казалось странным, что она никогда не думала о других людях, была поглощена только собой. Но, в конце концов, ее так воспитали. Теперь все перевернулось, и она должна измениться. Действительно должна.
А вечера действительно были прекрасны, и они обязательно устраивались, когда появлялся кто-нибудь со стороны. В таком замкнутом мирке новое лицо – всегда событие. Прибыл Джон Кеннет Гелбрайт. [18]Прибыл Уильям Бакли-мл.. [19]Затем Мариетта Три, занимавшая видное положение в Нью-Йорке. Джорджия О'Кифи [20]явилась с этим типом – Хуаном Гамильтоном, – и это бросило Элеонор в дрожь. Были они в связи или не были, но она отвела им смежные комнаты, чтобы они могли сами решать, что к чему. Прибыл Алан Роб-Грийе. [21]Он совсем не говорил по-английски, и Рэли могла попробовать свой французский. Как же она была расстроена и уязвлена, когда выяснилось, что она не может даже понять, о чем, собственно, он говорит. А ведь ей казалось, что она хорошо владеет французским. Но это оказалось ложной тревогой, потому что когда она через несколько дней обсуждала сей факт с другими обитателями поселка, то оказалось, что они тоже с трудом понимали его, а ведь они были много старше и лучше образованы.
Прибыл Генри Киссинджер. Наперсник губернатора Нью-Йорка Нельсона Рокфеллера, он произвел на всех большое впечатление, а Элеонор посетовала, что он не может стать президентом, так как родился в Германии, а по конституции для этого нужно родиться в Соединенных Штатах. Вот так, оказывается.
Прибыл гитарист по имени Боб Дилан. У него и Энн нашлось много общих тем, потому что оба они были из Миннесоты. Его настоящее имя Боб Циммерман, но он сменил фамилию в честь Томаса Дилана. [22]А Рэли как раз была увлечена поэзией Томаса Дилана. Она ощущала озноб, читая его, а ведь там, где они находились, всегда было жарко и так влажно, что на теле постоянно было что-то вроде испарины. Этот Боб Дилан играл и пел песни для них, и Рэли нашла, что он действительно хорош. Наверняка он станет звездой. Он обладал для этого всеми качествами.