Страница:
Палмер помолчал.
— А теперь, какие будут вопросы? В дальнем конце стола поднял руку мужчина с худым лицом и начал говорить прежде, чем Палмер смог узнать его имя.
— Мистер Палмер, — начал он громким, хриплым голосом. — Благоразумие и осторожность — замечательная вещь. Но этот билль об отделениях, или как он там называется, стоит на обсуждении в Олбани вот уже в течение пяти или шести лет. Не кажется ли вам, что мы достаточно долго были благоразумны и осторожны?
Слушатели засмеялись. Их рассмешил не остроумный вопрос, понял Палмер, а то, что направлен он был против него. Два месяца назад, когда Бернс предложил это более узкое, но более влиятельное собрание, Палмер сразу же увидел всю сложность такой затеи. Сравнительная интимность группы ставила выступающего в невыгодное положение. Слушатели были друзьями или по крайней мере товарищами по бизнесу или политике. Он был посторонний, несмотря на то что прибыл сюда под защитой Мака Бернса. Малейшее колебание, первая же попытка уклониться от ответа была бы немедленно замечена. И любая попытка срезать критически настроенного спрашивающего сразу настроит их против него.
— Разве? — спросил Палмер в свою очередь. — Мы живем в век больших скоростей. Реактивный самолет доставил меня сюда из Буффало меньше чем за час. Несчастья также совершаются очень быстро. Даже в сравнительно неторопливое время конца 20-х годов понадобилась всего неделя для уничтожения половины состояний Америки, на банкротство сотен тысяч мелких вкладчиков, что скомпрометировало биржу почти на целое поколение.
— Если вы зададитесь целью разрушить нашу экономику и будете намеренно вводить ее в штопор, вам понадобятся на это годы. Но все может рухнуть неожиданно, за одну ночь. Мы с вами привыкли мыслить циклами, диаграммами, где кривые плавно изгибаются то вверх, то вниз. Но в действительности все происходит не так. Прочность экономики сходна с добродетелью женщины. Она может казаться совершенной в течение многих лет. И вдруг одно лишь слово ее разрушает.
Он стоял, открыто наблюдая за ними, переводя взгляд с лица на лицо.
Худые выглядели угрожающе, как им и положено. Но теперь даже толстые лица выражали угрозу. А ведь правда, подумал Палмер, какой-то мощный жар растопил сало, и оно стекло в нижнюю часть лица. Это был жар трения, огромный жар, выделяемый человеком, который, толкаясь и царапаясь, прокладывает себе путь через множество тел к полному успеху.
— Насколько я могу понять, — сказало затем одно из толстых лиц, — вклады в сберегательные банки нужны нам так же, как и деньги коммерческих банков нужны для финансирования бизнеса. Не могли бы вы прокомментировать это?
— С радостью. — Палмер поднял свой стакан и слишком поздно увидел, что это виски, а не вода. Он сделал маленький глоток и поставил его на место.
— Я знаю, что некоторые из вас связаны со строительством одноквартирных домов, — продолжал он, — то, что я хочу сказать, не будет для вас неприятной неожиданностью. Впервые за последний период подобное строительство отстает от строительства многоквартирных домов. Это неслыханно. Но это факт. Думается, что в следующем году разрыв увеличится. И еще через год он будет еще больше. Я считаю, что во всей нашей экономике происходят неуловимые изменения. С того дня, когда сюда пришли первые колонисты, и до недавнего времени (два-три года назад) наша экономика была основана на собственности. Теперь это положение быстрее и быстрее начинает меняться. Люди хотят пользоваться огромным количеством вещей. Но они все менее заинтересованы в том, чтобы владеть ими. Эта перемена прежде всего заметна в их манере обращения с деньгами. Весь послевоенный бум в сфере личного кредита только подтверждает факт: люди хотят тратить деньги и больше не заботятся о накоплениях. Слишком долго надо ждать, прежде чем сможешь собрать деньги и купить машину или цветной телевизор. Теперь это им не подходит. Сегодня люди стремятся получить немедленно то, что им хочется. Они хотят пользоваться этим немедленно. Принадлежит ли это банку, или финансовой компании, или землевладельцу, им все равно.
— Таким образом, — заключил Палмер, — если кредит — хороший способ немедленно получить желаемую вещь, то прокат — еще лучше. Черт знает, что только не берется напрокат в наши дни! Машины, мелкие товары, меховые пальто, картины, квартиры, стулья и столы, летние коттеджи, приходящая прислуга, электроинструменты, ложки — только назовите вещь… и сразу же кто-то даст вам ее напрокат. Не удивительно, что многоквартирные, сдаваемые в аренду дома строятся быстрее одноквартирных. Вот в чем заложено будущее экономики — в обслуживающих отраслях промышленности, которые предоставляют внаем кров, средства передвижения и предметы потребления. И никто, кроме коммерческих банков, не может финансировать все эти отрасли.
Наступила пауза. Палмер понял, что поколебал их. Он не собирался так далеко вдаваться в объяснения, но теперь увидел, что поступил правильно. Он даже подумал, что мог бы объяснить еще более подробно. Задумчивое, несколько угрюмое выражение на их лицах легко могло смениться недоверчивым, скажи он им, как сам в действительности относится ко всему этому.
— Вы хотите нас убедить, — спросил один из присутствующих, — что в экономике нет места бережливости?
— Нет, сэр, совсем нет. — Палмер глубоко вздохнул. — Если до вас доходят подобные сведения, то они поступают от народа, а не от меня. Проверьте статистику. Вы обнаружите, что, несмотря на ежегодный рост заработной платы, средний уровень сбережений сейчас не больше, чем он был 15 лет назад. На самом деле он даже начинает сокращаться.
— Это все правда. Но ведь наравне с заработной платой растет стоимость жизни, — настаивал спрашивающий.
— Верно, — согласился Палмер, — именно это и обескураживает среднего человека, живущего на зарплату. Это одна из причин, почему он хочет роскоши теперь, а не потом. Этот человек знает, что доллар, сохраненный им сегодня, не будет иметь той же покупательной способности через пять лет, когда он накопит их достаточно для приобретения, ну, скажем, машины.
И снова внезапно наступившая тишина сказала Палмеру, что он поколебал их. Главное теперь, подумал он, не дать им впасть в такое уныние, чтобы они почувствовали себя беспомощными чтонибудь предпринять в данной ситуации.
— Мне кажется, — заговорил маленький худой человек, сидевший через несколько стульев от Палмера, — что вы довольнотаки пессимистично относитесь к здравому смыслу среднего человека, живущего на зарплату. Мы знаем, что он начинает забастовки покупателей, если с ним плохо обращаться. Не такой уж он слабоумный.
— Правильно, — ответил Палмер. — Он не слабоумный. Но что, что такое забастовка покупателей, если хорошенько подумать? Это категорический отказ покупать. Потребитель говорит: «Я подожду, пока цены не станут ниже». А тем временем… что? Может он обходиться без товаров? У него остаются те же три проблемы, что и всегда, — пища, кров и одежда. Потребитель не может бастовать постоянно, не так ли? Он человек умный, но, как бы он ни был настроен, у него нет выбора.
Палмер сообразил, что может зайти слишком далеко. В другом настроении и имея больше времени на размышления, он сам мог бы поспорить со своими собственными доказательствами.
— Я не хотел отклоняться от темы. Единственное, что я хочу сказать: чтобы оставаться процветающей, наша экономика вынуждена меняться. И пока эти перемены помогают ее процветанию, все в порядке. Но они уводят нашу экономику дальше от простой бережливости и ближе к неограниченному кредиту.
— Поскольку это так, кажется разумным — и даже совершенно необходимым — предоставить какую-то защиту финансовым учреждениям, с помощью которых могут свободно вращаться колеса нашей меняющейся экономики. Я не предлагаю защиту коммерческих банков за счет сберегательных банков. Я говорю только следующее: не надо осложнять еще больше отношения между этими двумя видами банков.
Палмер стоял, ожидая новых вопросов. Он почувствовал какую-то перемену в настроении слушателей, но пока ему не было ясно, что она означает. В начале его речи они были настроены довольно дружелюбно. Когда он кончил, они стали вежливо скептическими. Потом была попытка перейти в атаку. Теперь они, казалось, пережидали, пока их настроение определится. Кое у кого на лице было отсутствующее выражение, как будто их мысли витали где-то в другом месте. Палмер надеялся, что следующий вопрос объяснит ему, что произошло.
— Мистер Палмер! — Маленький мужчина, ни худой, ни толстый, с растрепанными седеющими светлыми волосами, подстриженный под Макартура, беспокойно заерзал на своем стуле. — Каково, по-вашему, непосредственное будущее этих обслуживающих отраслей промышленности, ну, скажем, предприятий, действующих по лицензиям?
Палмер кивнул и постарался удержать улыбку облегчения. Он понял перемену в их настроении. Теперь они были заинтересованы, не абстрактно заинтересованы. Будучи бизнесменами, они заинтересовались конкретными деловыми возможностями.
Он кратко обрисовал эти возможности, и после еще нескольких подобных вопросов председатель собрания поднялся и поблагодарил его.
— Думаю, я выражу мнение большинства, — произнес он, — если скажу, что, хотя вопрос о сберегательных банках все же не совсем ясен для нас, тем не менее ваш доклад был очень увлекательным. Как я понимаю, вы в вашем банке сторонник более конкретного обсуждения, чем разговоры вокруг да около. Палмер поклонился. — Всегда, — уверил он их, — как и…
— …всякий другой коммерческий банкир, — закончил за него председательствующий.
Палмер подождал, пока кончится смех.
— Да будет так, — добавил он.
В машине, мчащейся сквозь холодную ночь в Манхэттен, Палмер молча сидел рядом с Бернсом и думал, что лучше бы тот не предлагал ему ехать с ним вместе. Бернс говорил и говорил, выливая почти энциклопедическую информацию о большинстве слушателей. Но когда они пересекли Бруклинский мост и повернули на север по автостраде Ист Ривер, его красноречие впервые за время поездки начало иссякать.
— …владеет сетью магазинов электротоваров в Куинсе и Нассау, — говорил он. — Человек, сидевший слева от него, от нас тоже слева, — Хайми Хвастенштейн, один из сенаторов штата от Бруклина. Он имеет долю в каждой значительной сделке синдикатов по торговле недвижимостью, но он… ты даже не слушаешь.
— П-правильно, — подтвердил Палмер.
— Слушай, эти людишки нужны тебе. Ты им не нужен.
— После сегодняшнего вечера нужен.
— Да? Я представляю твою речь как политическую, а ты используешь ее для новых деловых сделок? Что здесь, биржа? — спросил Бернс.
— Давай говорить так: я дал им пищу для размышлений.
Бернс покачал головой.
— И когда только я привыкну, что от этой чисто арийской протестантской породы нипочем не добьешься настоящей деловой хватки.
— Ради бога, без сарказма.
Бернс скорчил гримасу и откинулся назад на своем сиденье. — Почему ты не достанешь себе настоящую машину, Вуди, деточка? Это самый дешевый из всех выпускаемых «кэдди», черт побери!
— Я получил ее бесплатно. Эту цену тебе не побить.
— О, сегодня мы настроены очень воинственно, не так ли?
— Будешь тут воинственным, — ответил Палмер. — Несколько минут назад эти молодчики были готовы содрать с меня шкуру живьем.
Бернс тяжело вздохнул:
— Вуди, лапа. Я не учу тебя, как играть банкира. Не учи меня, как играть политика. Ты думаешь, что перетащил этих типов на нашу сторону?
— Не знаю, но я заставил их призадуматься.
— О бизнесе, но не о политике. — Бернс закурил сигарету. В темной машине огонек зажигалки высветил крошечные желтые искорки в его глазах. — Бизнес — это логика, и ты выступал очень логично. Политика — это обязательства, которые не всегда строятся на логической основе. Если бы это было так, если бы кандидатами и избирателями соблюдались правила логики, результат любых выборов был бы заранее известен.
— Речь идет не об общественном положении этих политических деятелей, Мак. Это же их бизнес, частный бизнес обогащения.
— Ты новичок, — ответил Бернс, — и, как всякий новичок, уверен, что понимаешь всю игру. Я стреляный воробей в политике, дорогой, но и я всех правил не знаю.
— Тогда как же ты действуешь?
— Возьмем сегодняшний вечер, — объяснил Бернс. — Очень характерный пример. Что бы ты там ни говорил, что бы они тебе ни говорили, мой нос чует, что ты свалял дурака.
Палмер нетерпеливо заерзал:
— Почему?
— Потому, что был слишком умным, — объяснил Бернс, — потому, что читал им лекцию, потому, что ловко находил ответы, потому, что знал еще кое-что, чего они не знают. Ты понял ситуацию, Вуди? Продуманная скромность, придуривание.
Палмер рассмеялся:
— Ах, вот как!
Ответный смех Бернса прозвучал натянуто.
— Ты не считался с их мнением. Ты не был прост. Ты не падал на колени каждые две минуты, чтобы лизать им пятки за оказание тебе высокой чести разговаривать с ними. Ты не представляешь, какого мнения о себе эти шмендрики. В своих собственных маленьких округах они оловянные божки. Это не тот тип деловых руководителей высшего общества, с которыми ты привык иметь дело, Вуди. Это дети трущоб, тяжелым трудом добившиеся положения. И лучше тебе низко поклониться их самомнению, в противном случае ты погиб в их глазах.
Челюсть Палмера напряглась. Черт побери, подумал он, конечно, Бернс прав: он-то знает этих людей. Ведь он был одним из них.
— Я понимаю, что ты имеешь в виду, — произнес он невыразительным сдержанным тоном. — Тебе следовало бы проинформировать меня перед моим выступлением, но я понимаю, что не было времени.
— Вуди, ты все еще не понял главного. Способность кланяться — это ходовой товар всякого оратора. Ты высокомерен с людьми своего круга, потому что это способ побить их высокомерие. Но как много людей твоего круга ты можешь найти в средней нью-йоркской аудитории? Вообще в политике? Так что послушай меня: не рискуй, научись кланяться и кланяйся.
— Мак, — мягко спросил Палмер спустя некоторое время, — каких людей ты относишь к моему кругу?
— О боже, уже поздно, и мы почти дома.
— Как-то ты их назвал? Чисто арийская протестантская порода?
— С деньгами, — угрюмо добавил Бернс, — наследственными деньгами.
Палмер минуту молчал.
— Знаешь, — продолжал он, — это довольно-таки смешно. Меня поставили связным между Бэркхардтом и тобой, потому что он тебя недолюбливает. Теперь я обнаруживаю, что ты недолюбливаешь меня.
— Вуди! Деточка! Ты-то уж понимаешь.
— Понимаю?
— Конечно, — уверил его Бернс. Он положил руку на колено Палмера и сильно надавил. — Мы прекрасно ладим друг с другом, и ты это понимаешь.
Машина свернула с автострады у Сорок второй улицы и на полной скорости помчалась по Первой авеню к дому Бернса. Справа промелькнуло и скрылось здание Объединенных Наций.
— У меня такое чувство, — продолжал Палмер, глядя на улицу, — что ты иногда обманываешь самого себя. Пять минут назад ты говорил, что политика не бывает вполне логична. По-моему, ты тоже не вполне логичен.
Бернс пожал плечами:
— Виноват.
Палмер увидел, что они теперь уже в районе Пятидесятых улиц. Сейчас они повернут направо и остановятся около восемнадцатиэтажного дома, где жил Бернс. — Ты даешь обязательства, — медленно продолжал Палмер, — как ты выразился, политика не всегда строится на логической основе. Я не могу обсуждать твои обязательства в отношении ЮБТК. Я слишком близок к нему, чтобы быть объективным. Но кое-какие из твоих обязательств, о которых я могу только догадываться, по-моему, не совсем целесообразны.
— Какие именно? — спросил Бернс.
Машина свернула и поехала в направлении реки.
— Мне кажется, что время от времени тебе приходится иметь дело с людьми вроде Бэркхардта. — Он крайне осторожно выбирал слова, так как не мог позволить Бернсу догадаться, что уверен в его связи с Джет-Тех. Но он должен был посеять в его душе сомнение.
— Люди того круга — моего круга, как ты, кажется, считаешь, — иногда производят довольно-таки сильное впечатление, — сказал Палмер. Машина повернула направо и въехала в изогнутый подъезд к дому Бернса. — Такие люди, как Джо Лумис, например, — осторожно добавил он, — очень импонируют. Когда-нибудь встречал его?
Машина остановилась, и швейцар выскочил навстречу. Бернс наморщил лоб.
— Лумис? — спросил он. — Может, и встречал. Я встречаюсь со множеством людей.
Швейцар открыл дверцу и вытянулся перед Бернсом, держась за ручку.
— Добрый вечер, мистер Бернс, сэр.
Бернс вышел из машины и постоял минуту у ворот. — Я вспомнил его. Он христианский Барни Барух, не так ли?
— Чисто арийская протестантская порода, — ответил Палмер.
— Да-а? — Бернс стоял, погрузившись в размышления. — Даа, — повторил он. Его лицо приняло замкнутое выражение какого-то мрачного спокойствия. Так как он, казалось, смотрел на кончики своих туфель, Палмер не мог видеть его взгляда. Через некоторое время Бернс взглянул на Палмера, и один угол его рта вытянулся в напряженную линию. — Старик, — сказал он, — напомни мне какнибудь, я расскажу тебе о твоих собственных обязательствах, наиболее безумных.
Они посмотрели друг другу в глаза. И тут Палмер понял, что был прав в отношении Бернса даже больше, чем предполагал. Этот человек под влиянием эмоций мог отбросить логику, мог действовать вопреки своим собственным интересам — Самсон, обваливающий храм на свою голову.
— Спокойной ночи, дружище, — сказал Бернс. Улыбка слегка искривила его губы и сошла.
— Спокойной ночи. Мак.
— Будь скромным, лапочка.
— Ты также.
Швейцар захлопнул дверцу машины. Шофер отпустил тормоз, и машина урча помчалась в ночь. Но что бы ни делали вокруг служащие, рутиной обыденности бессознательно наводя глянец на действительность, ничто не могло заставить Палмера чувствовать себя менее тревожно.
Глава сорок девятая
— А теперь, какие будут вопросы? В дальнем конце стола поднял руку мужчина с худым лицом и начал говорить прежде, чем Палмер смог узнать его имя.
— Мистер Палмер, — начал он громким, хриплым голосом. — Благоразумие и осторожность — замечательная вещь. Но этот билль об отделениях, или как он там называется, стоит на обсуждении в Олбани вот уже в течение пяти или шести лет. Не кажется ли вам, что мы достаточно долго были благоразумны и осторожны?
Слушатели засмеялись. Их рассмешил не остроумный вопрос, понял Палмер, а то, что направлен он был против него. Два месяца назад, когда Бернс предложил это более узкое, но более влиятельное собрание, Палмер сразу же увидел всю сложность такой затеи. Сравнительная интимность группы ставила выступающего в невыгодное положение. Слушатели были друзьями или по крайней мере товарищами по бизнесу или политике. Он был посторонний, несмотря на то что прибыл сюда под защитой Мака Бернса. Малейшее колебание, первая же попытка уклониться от ответа была бы немедленно замечена. И любая попытка срезать критически настроенного спрашивающего сразу настроит их против него.
— Разве? — спросил Палмер в свою очередь. — Мы живем в век больших скоростей. Реактивный самолет доставил меня сюда из Буффало меньше чем за час. Несчастья также совершаются очень быстро. Даже в сравнительно неторопливое время конца 20-х годов понадобилась всего неделя для уничтожения половины состояний Америки, на банкротство сотен тысяч мелких вкладчиков, что скомпрометировало биржу почти на целое поколение.
— Если вы зададитесь целью разрушить нашу экономику и будете намеренно вводить ее в штопор, вам понадобятся на это годы. Но все может рухнуть неожиданно, за одну ночь. Мы с вами привыкли мыслить циклами, диаграммами, где кривые плавно изгибаются то вверх, то вниз. Но в действительности все происходит не так. Прочность экономики сходна с добродетелью женщины. Она может казаться совершенной в течение многих лет. И вдруг одно лишь слово ее разрушает.
Он стоял, открыто наблюдая за ними, переводя взгляд с лица на лицо.
Худые выглядели угрожающе, как им и положено. Но теперь даже толстые лица выражали угрозу. А ведь правда, подумал Палмер, какой-то мощный жар растопил сало, и оно стекло в нижнюю часть лица. Это был жар трения, огромный жар, выделяемый человеком, который, толкаясь и царапаясь, прокладывает себе путь через множество тел к полному успеху.
— Насколько я могу понять, — сказало затем одно из толстых лиц, — вклады в сберегательные банки нужны нам так же, как и деньги коммерческих банков нужны для финансирования бизнеса. Не могли бы вы прокомментировать это?
— С радостью. — Палмер поднял свой стакан и слишком поздно увидел, что это виски, а не вода. Он сделал маленький глоток и поставил его на место.
— Я знаю, что некоторые из вас связаны со строительством одноквартирных домов, — продолжал он, — то, что я хочу сказать, не будет для вас неприятной неожиданностью. Впервые за последний период подобное строительство отстает от строительства многоквартирных домов. Это неслыханно. Но это факт. Думается, что в следующем году разрыв увеличится. И еще через год он будет еще больше. Я считаю, что во всей нашей экономике происходят неуловимые изменения. С того дня, когда сюда пришли первые колонисты, и до недавнего времени (два-три года назад) наша экономика была основана на собственности. Теперь это положение быстрее и быстрее начинает меняться. Люди хотят пользоваться огромным количеством вещей. Но они все менее заинтересованы в том, чтобы владеть ими. Эта перемена прежде всего заметна в их манере обращения с деньгами. Весь послевоенный бум в сфере личного кредита только подтверждает факт: люди хотят тратить деньги и больше не заботятся о накоплениях. Слишком долго надо ждать, прежде чем сможешь собрать деньги и купить машину или цветной телевизор. Теперь это им не подходит. Сегодня люди стремятся получить немедленно то, что им хочется. Они хотят пользоваться этим немедленно. Принадлежит ли это банку, или финансовой компании, или землевладельцу, им все равно.
— Таким образом, — заключил Палмер, — если кредит — хороший способ немедленно получить желаемую вещь, то прокат — еще лучше. Черт знает, что только не берется напрокат в наши дни! Машины, мелкие товары, меховые пальто, картины, квартиры, стулья и столы, летние коттеджи, приходящая прислуга, электроинструменты, ложки — только назовите вещь… и сразу же кто-то даст вам ее напрокат. Не удивительно, что многоквартирные, сдаваемые в аренду дома строятся быстрее одноквартирных. Вот в чем заложено будущее экономики — в обслуживающих отраслях промышленности, которые предоставляют внаем кров, средства передвижения и предметы потребления. И никто, кроме коммерческих банков, не может финансировать все эти отрасли.
Наступила пауза. Палмер понял, что поколебал их. Он не собирался так далеко вдаваться в объяснения, но теперь увидел, что поступил правильно. Он даже подумал, что мог бы объяснить еще более подробно. Задумчивое, несколько угрюмое выражение на их лицах легко могло смениться недоверчивым, скажи он им, как сам в действительности относится ко всему этому.
— Вы хотите нас убедить, — спросил один из присутствующих, — что в экономике нет места бережливости?
— Нет, сэр, совсем нет. — Палмер глубоко вздохнул. — Если до вас доходят подобные сведения, то они поступают от народа, а не от меня. Проверьте статистику. Вы обнаружите, что, несмотря на ежегодный рост заработной платы, средний уровень сбережений сейчас не больше, чем он был 15 лет назад. На самом деле он даже начинает сокращаться.
— Это все правда. Но ведь наравне с заработной платой растет стоимость жизни, — настаивал спрашивающий.
— Верно, — согласился Палмер, — именно это и обескураживает среднего человека, живущего на зарплату. Это одна из причин, почему он хочет роскоши теперь, а не потом. Этот человек знает, что доллар, сохраненный им сегодня, не будет иметь той же покупательной способности через пять лет, когда он накопит их достаточно для приобретения, ну, скажем, машины.
И снова внезапно наступившая тишина сказала Палмеру, что он поколебал их. Главное теперь, подумал он, не дать им впасть в такое уныние, чтобы они почувствовали себя беспомощными чтонибудь предпринять в данной ситуации.
— Мне кажется, — заговорил маленький худой человек, сидевший через несколько стульев от Палмера, — что вы довольнотаки пессимистично относитесь к здравому смыслу среднего человека, живущего на зарплату. Мы знаем, что он начинает забастовки покупателей, если с ним плохо обращаться. Не такой уж он слабоумный.
— Правильно, — ответил Палмер. — Он не слабоумный. Но что, что такое забастовка покупателей, если хорошенько подумать? Это категорический отказ покупать. Потребитель говорит: «Я подожду, пока цены не станут ниже». А тем временем… что? Может он обходиться без товаров? У него остаются те же три проблемы, что и всегда, — пища, кров и одежда. Потребитель не может бастовать постоянно, не так ли? Он человек умный, но, как бы он ни был настроен, у него нет выбора.
Палмер сообразил, что может зайти слишком далеко. В другом настроении и имея больше времени на размышления, он сам мог бы поспорить со своими собственными доказательствами.
— Я не хотел отклоняться от темы. Единственное, что я хочу сказать: чтобы оставаться процветающей, наша экономика вынуждена меняться. И пока эти перемены помогают ее процветанию, все в порядке. Но они уводят нашу экономику дальше от простой бережливости и ближе к неограниченному кредиту.
— Поскольку это так, кажется разумным — и даже совершенно необходимым — предоставить какую-то защиту финансовым учреждениям, с помощью которых могут свободно вращаться колеса нашей меняющейся экономики. Я не предлагаю защиту коммерческих банков за счет сберегательных банков. Я говорю только следующее: не надо осложнять еще больше отношения между этими двумя видами банков.
Палмер стоял, ожидая новых вопросов. Он почувствовал какую-то перемену в настроении слушателей, но пока ему не было ясно, что она означает. В начале его речи они были настроены довольно дружелюбно. Когда он кончил, они стали вежливо скептическими. Потом была попытка перейти в атаку. Теперь они, казалось, пережидали, пока их настроение определится. Кое у кого на лице было отсутствующее выражение, как будто их мысли витали где-то в другом месте. Палмер надеялся, что следующий вопрос объяснит ему, что произошло.
— Мистер Палмер! — Маленький мужчина, ни худой, ни толстый, с растрепанными седеющими светлыми волосами, подстриженный под Макартура, беспокойно заерзал на своем стуле. — Каково, по-вашему, непосредственное будущее этих обслуживающих отраслей промышленности, ну, скажем, предприятий, действующих по лицензиям?
Палмер кивнул и постарался удержать улыбку облегчения. Он понял перемену в их настроении. Теперь они были заинтересованы, не абстрактно заинтересованы. Будучи бизнесменами, они заинтересовались конкретными деловыми возможностями.
Он кратко обрисовал эти возможности, и после еще нескольких подобных вопросов председатель собрания поднялся и поблагодарил его.
— Думаю, я выражу мнение большинства, — произнес он, — если скажу, что, хотя вопрос о сберегательных банках все же не совсем ясен для нас, тем не менее ваш доклад был очень увлекательным. Как я понимаю, вы в вашем банке сторонник более конкретного обсуждения, чем разговоры вокруг да около. Палмер поклонился. — Всегда, — уверил он их, — как и…
— …всякий другой коммерческий банкир, — закончил за него председательствующий.
Палмер подождал, пока кончится смех.
— Да будет так, — добавил он.
В машине, мчащейся сквозь холодную ночь в Манхэттен, Палмер молча сидел рядом с Бернсом и думал, что лучше бы тот не предлагал ему ехать с ним вместе. Бернс говорил и говорил, выливая почти энциклопедическую информацию о большинстве слушателей. Но когда они пересекли Бруклинский мост и повернули на север по автостраде Ист Ривер, его красноречие впервые за время поездки начало иссякать.
— …владеет сетью магазинов электротоваров в Куинсе и Нассау, — говорил он. — Человек, сидевший слева от него, от нас тоже слева, — Хайми Хвастенштейн, один из сенаторов штата от Бруклина. Он имеет долю в каждой значительной сделке синдикатов по торговле недвижимостью, но он… ты даже не слушаешь.
— П-правильно, — подтвердил Палмер.
— Слушай, эти людишки нужны тебе. Ты им не нужен.
— После сегодняшнего вечера нужен.
— Да? Я представляю твою речь как политическую, а ты используешь ее для новых деловых сделок? Что здесь, биржа? — спросил Бернс.
— Давай говорить так: я дал им пищу для размышлений.
Бернс покачал головой.
— И когда только я привыкну, что от этой чисто арийской протестантской породы нипочем не добьешься настоящей деловой хватки.
— Ради бога, без сарказма.
Бернс скорчил гримасу и откинулся назад на своем сиденье. — Почему ты не достанешь себе настоящую машину, Вуди, деточка? Это самый дешевый из всех выпускаемых «кэдди», черт побери!
— Я получил ее бесплатно. Эту цену тебе не побить.
— О, сегодня мы настроены очень воинственно, не так ли?
— Будешь тут воинственным, — ответил Палмер. — Несколько минут назад эти молодчики были готовы содрать с меня шкуру живьем.
Бернс тяжело вздохнул:
— Вуди, лапа. Я не учу тебя, как играть банкира. Не учи меня, как играть политика. Ты думаешь, что перетащил этих типов на нашу сторону?
— Не знаю, но я заставил их призадуматься.
— О бизнесе, но не о политике. — Бернс закурил сигарету. В темной машине огонек зажигалки высветил крошечные желтые искорки в его глазах. — Бизнес — это логика, и ты выступал очень логично. Политика — это обязательства, которые не всегда строятся на логической основе. Если бы это было так, если бы кандидатами и избирателями соблюдались правила логики, результат любых выборов был бы заранее известен.
— Речь идет не об общественном положении этих политических деятелей, Мак. Это же их бизнес, частный бизнес обогащения.
— Ты новичок, — ответил Бернс, — и, как всякий новичок, уверен, что понимаешь всю игру. Я стреляный воробей в политике, дорогой, но и я всех правил не знаю.
— Тогда как же ты действуешь?
— Возьмем сегодняшний вечер, — объяснил Бернс. — Очень характерный пример. Что бы ты там ни говорил, что бы они тебе ни говорили, мой нос чует, что ты свалял дурака.
Палмер нетерпеливо заерзал:
— Почему?
— Потому, что был слишком умным, — объяснил Бернс, — потому, что читал им лекцию, потому, что ловко находил ответы, потому, что знал еще кое-что, чего они не знают. Ты понял ситуацию, Вуди? Продуманная скромность, придуривание.
Палмер рассмеялся:
— Ах, вот как!
Ответный смех Бернса прозвучал натянуто.
— Ты не считался с их мнением. Ты не был прост. Ты не падал на колени каждые две минуты, чтобы лизать им пятки за оказание тебе высокой чести разговаривать с ними. Ты не представляешь, какого мнения о себе эти шмендрики. В своих собственных маленьких округах они оловянные божки. Это не тот тип деловых руководителей высшего общества, с которыми ты привык иметь дело, Вуди. Это дети трущоб, тяжелым трудом добившиеся положения. И лучше тебе низко поклониться их самомнению, в противном случае ты погиб в их глазах.
Челюсть Палмера напряглась. Черт побери, подумал он, конечно, Бернс прав: он-то знает этих людей. Ведь он был одним из них.
— Я понимаю, что ты имеешь в виду, — произнес он невыразительным сдержанным тоном. — Тебе следовало бы проинформировать меня перед моим выступлением, но я понимаю, что не было времени.
— Вуди, ты все еще не понял главного. Способность кланяться — это ходовой товар всякого оратора. Ты высокомерен с людьми своего круга, потому что это способ побить их высокомерие. Но как много людей твоего круга ты можешь найти в средней нью-йоркской аудитории? Вообще в политике? Так что послушай меня: не рискуй, научись кланяться и кланяйся.
— Мак, — мягко спросил Палмер спустя некоторое время, — каких людей ты относишь к моему кругу?
— О боже, уже поздно, и мы почти дома.
— Как-то ты их назвал? Чисто арийская протестантская порода?
— С деньгами, — угрюмо добавил Бернс, — наследственными деньгами.
Палмер минуту молчал.
— Знаешь, — продолжал он, — это довольно-таки смешно. Меня поставили связным между Бэркхардтом и тобой, потому что он тебя недолюбливает. Теперь я обнаруживаю, что ты недолюбливаешь меня.
— Вуди! Деточка! Ты-то уж понимаешь.
— Понимаю?
— Конечно, — уверил его Бернс. Он положил руку на колено Палмера и сильно надавил. — Мы прекрасно ладим друг с другом, и ты это понимаешь.
Машина свернула с автострады у Сорок второй улицы и на полной скорости помчалась по Первой авеню к дому Бернса. Справа промелькнуло и скрылось здание Объединенных Наций.
— У меня такое чувство, — продолжал Палмер, глядя на улицу, — что ты иногда обманываешь самого себя. Пять минут назад ты говорил, что политика не бывает вполне логична. По-моему, ты тоже не вполне логичен.
Бернс пожал плечами:
— Виноват.
Палмер увидел, что они теперь уже в районе Пятидесятых улиц. Сейчас они повернут направо и остановятся около восемнадцатиэтажного дома, где жил Бернс. — Ты даешь обязательства, — медленно продолжал Палмер, — как ты выразился, политика не всегда строится на логической основе. Я не могу обсуждать твои обязательства в отношении ЮБТК. Я слишком близок к нему, чтобы быть объективным. Но кое-какие из твоих обязательств, о которых я могу только догадываться, по-моему, не совсем целесообразны.
— Какие именно? — спросил Бернс.
Машина свернула и поехала в направлении реки.
— Мне кажется, что время от времени тебе приходится иметь дело с людьми вроде Бэркхардта. — Он крайне осторожно выбирал слова, так как не мог позволить Бернсу догадаться, что уверен в его связи с Джет-Тех. Но он должен был посеять в его душе сомнение.
— Люди того круга — моего круга, как ты, кажется, считаешь, — иногда производят довольно-таки сильное впечатление, — сказал Палмер. Машина повернула направо и въехала в изогнутый подъезд к дому Бернса. — Такие люди, как Джо Лумис, например, — осторожно добавил он, — очень импонируют. Когда-нибудь встречал его?
Машина остановилась, и швейцар выскочил навстречу. Бернс наморщил лоб.
— Лумис? — спросил он. — Может, и встречал. Я встречаюсь со множеством людей.
Швейцар открыл дверцу и вытянулся перед Бернсом, держась за ручку.
— Добрый вечер, мистер Бернс, сэр.
Бернс вышел из машины и постоял минуту у ворот. — Я вспомнил его. Он христианский Барни Барух, не так ли?
— Чисто арийская протестантская порода, — ответил Палмер.
— Да-а? — Бернс стоял, погрузившись в размышления. — Даа, — повторил он. Его лицо приняло замкнутое выражение какого-то мрачного спокойствия. Так как он, казалось, смотрел на кончики своих туфель, Палмер не мог видеть его взгляда. Через некоторое время Бернс взглянул на Палмера, и один угол его рта вытянулся в напряженную линию. — Старик, — сказал он, — напомни мне какнибудь, я расскажу тебе о твоих собственных обязательствах, наиболее безумных.
Они посмотрели друг другу в глаза. И тут Палмер понял, что был прав в отношении Бернса даже больше, чем предполагал. Этот человек под влиянием эмоций мог отбросить логику, мог действовать вопреки своим собственным интересам — Самсон, обваливающий храм на свою голову.
— Спокойной ночи, дружище, — сказал Бернс. Улыбка слегка искривила его губы и сошла.
— Спокойной ночи. Мак.
— Будь скромным, лапочка.
— Ты также.
Швейцар захлопнул дверцу машины. Шофер отпустил тормоз, и машина урча помчалась в ночь. Но что бы ни делали вокруг служащие, рутиной обыденности бессознательно наводя глянец на действительность, ничто не могло заставить Палмера чувствовать себя менее тревожно.
Глава сорок девятая
Около десяти часов утра Палмер направлялся к себе в кабинет. Пышногрудая секретарша разговаривала по телефону. Он услышал: «Поехал? Хорошо». — И она повесила трубку. — О, мистер Палмер! Он замедлил шаги.
— Да?
— Мистер Бэркхардт в лифте поднимается к себе.
— Спасибо.
Палмер вошел в кабинет, сел за стол и продолжил редактирование речи, с которой должен был выступать в Утике в эту субботу. Вирджиния набросала черновик по образцу его позавчерашней речи в Бруклине. Несколько дней подряд пессимистически размышляя по утрам о разговоре с Бернсом, Палмер понял, что тот был если и не полностью, то больше чем наполовину прав. Его выступление не было, конечно, высокомерным, но он говорил слишком гладко, слишком компетентно и без всякого почтения к слушателям. И вот сейчас он вписывал карандашом почтительные слова в самом начале: «Я хочу поблагодарить вас всех за то, что вы уделили мне частицу вашего заполненного до отказа времени и предоставили мне честь этим приглашением обратиться к вам…» — когда в его кабинет вошел большими шагами Бэркхардт и резко закрыл за собой дверь.
Палмер поднял глаза. Босс мгновение постоял у двери, как бы борясь с чем-то внутри себя — то ли злостью, то ли всего-навсего нехваткой воздуха. Его всегда красноватое лицо выглядело краснее обычного, отчего зубы, когда он обнажил их в беглой улыбке, показались поразительно белыми и искусственными.
— Доброе утро, Лэйн, — сказал Палмер, вставая.
Бэркхардт промычал что-то и махнул рукой, чтобы тот сел.
— Всякие осложнения, — проворчал он.
Палмер указал на стул напротив себя и наблюдал, как Бэркхардт усаживается.
— Какого рода?
— Смотрел утренние газеты? Сообщения из Олбани?
— «Таймс» и «Триб», — ответил Палмер, — там нет ничего особенного.
— Тебе следовало почитать «Бюллетень», сынок, — сказал Бэркхардт низким хриплым голосом. Он расстегнул пальто и долго шарил во внутреннем кармане, пока не вытащил во много раз сложенный экземпляр бульварной газеты. Палмер догадался, что Бэркхардт старался скрыть от окружающих тот факт, что читает или вообще интересуется сообщениями «Бюллетеня».
— Страница 4, — сказал босс, с шумом кладя газету на стол. — Ты когда-нибудь читаешь «Бюллетень»? — спросил он почти раздраженно.
— Почти никогда. А должен?
— Политический раздел всегда, каждый день. — Теперь Бэркхардт дышал несколько спокойнее. — Ты новичок, Вуди, так что у тебя есть какое-то оправдание. Но ты должен знать, что «Бюллетень» всегда имеет секретную информацию на день раньше других газет. Запомни это.
Палмер кивнул и начал читать заметку, на которую указал Бэркхардт.
«В Олбани удивляются, — гласила она, — сколь долго благодушие и покой будут витать над биллем об отделениях сберегательных банков. В настоящий момент периферийные законодатели твердо стоят против него, но и ни один из высокопоставленных демократов центра не высказывался за эту меру. Имея меньше месяца до закрытия сессии, общественность желает знать, когда же начнется фейерверк. А может быть, вернее спросить: „Начнется ли?“. Кажется, что проповедники коммерческих банков убедили нескольких ведущих лидеров в том, что Таммани Нью-Йорка обязательно задушит новое предложение сберегательных банков. Основной вопрос в том, сможет ли „Тигр“ заставить городских избирателей, по обычаю стоящих за большое число отделений сберегательных банков, проглотить эту горькую пилюлю. Следите за событиями. Фитиль подожжен».
Палмер отложил газету и посмотрел на босса.
— Пробный шар? — предположил он.
Бэркхардт медленно покачал головой.
— Они что-то пронюхали.
— Но это не мешает ему запускать пробные шары. А насчет городских избирателей, по обычаю выступающих за сберегательные банки? Чепуха, правда ведь?
— Черт меня побери, если я знаю. А разве они не за?
— По-моему, нет никаких доказательств, что их вообще сколько-нибудь заботит этот вопрос, — ответил Палмер.
Бэркхардт встал, бросил на стул пальто и подошел к окну.
— Что-то затевается, — проворчал он. — Такая статья обязательно чемто вызвана или кем-то состряпана. Пошли Бернса по следу. Пусть выяснит, что за этим кроется.
Палмер потянулся к телефону.
— Найдите мне Мака Бернса, — сказал он и повесил трубку. Потом обратился к Бэркхардту: — Акции ЮБТК поднялись вчера почти на целый пункт.
— Ничего не значит.
— Средний промышленный индекс Доу-Джонса упал больше, чем на три пункта. Но обычно менее активные банковские акции, вроде ЮБТК, поднялись.
— Абсолютно ничего не значит.
— Вы слышали что-нибудь о Лумисе после вашего совместного собрания с Джет-Тех? — спросил Палмер.
— Нет. А я должен был?
— Я полагал, что он сделает новый запрос о займе, более разумном.
— Он не сделал. И я от него этого не ждал.
— Я бы ждал, — сказал Палмер, — если бы, конечно, он чувствовал, что ему не удалось зажать нас в угол. Но поскольку запроса не было, я могу лишь предположить, что…— зазвонил телефон, — он считает, что контрольный пакет почти у него в кармане.
— Сними трубку.
— Алло.
— Вудс, дорогой. Wie geht's? [Как дела? (нем.)]
— Статья в «Бюллетене» сегодня утром.
— Да-а? — Сегодня голос Бернса звучал в высшей степени спокойно и непринужденно.
— Как ты расцениваешь это?
— Я? Что я могу тебе сказать, лапочка? Разве я должен копаться во всяком навозе? Ты хочешь, чтобы я это сделал? Палмер хотел было сказать ему, что, по мнению Бэркхардта, статья требует особого внимания, но вовремя сообразил, что этим только укрепит позиции Бернса. — Конечно, хочу, — сказал он вместо этого. — Статья появилась не с потолка, Макс.
— Кто-то ее написал.
— Посмотри, что ты сможешь обнаружить.
— Это же чепуха, Вуди. Зачем терять время?
— Потому что мы оба знаем, что у «Бюллетеня» хорошие источники.
— Да-а? А сколько ты дашь, если «Бюллетень» завтра утром на том же месте напечатает, что беспартийная оппозиция биллю об отделениях сберегательных банков собирается провалить его, даже не вспотев?
— Ты можешь сделать, чтоб они напечатали это?
— Если ты меня попросишь.
— Только не я, — возразил Палмер.
— Я просто обрисовываю ситуацию, дорогой. Газетчики печатают всякое любопытное известие в пределах разумного, конечно, если ты сообщаешь его достаточно авторитетно. Какой-то сторонник сберегательных банков снабдил его своей несбыточной мечтой, заставив в нее поверить. Я в свою очередь могу снабдить его другой сказкой и тоже заставлю поверить. Ну и что?
— Кто бы ни дал ему эту утреннюю статью, — медленно и отчетливо произнес Палмер, — он должен быть так же авторитетен, как, гм, скажем, и ты.
На другом конце провода наступило молчание. Потом:
— Ты хочешь мне что-то сказать, Вуди? — спросил Бернс невыразительным голосом.
— Тебе кажется, что тут кроется какой-то намек?
— Тот же, что я получил от тебя в последний вечер. Если у тебя есть что сказать мне, почему ты просто не приедешь и не скажешь?
Палмер рассмеялся:
— Лучше я преподнесу тебе это как политик. Мак, ты становишься чрезмерно чувствительным. Никакого намека нет.
— Что ты делаешь в обеденный перерыв, Вуди?
— У меня свидание.
— Нарушь его.
— Не могу.
— Выпьем после обеда?
— Другое свидание, которое нельзя нарушить.
— Да?
— Мистер Бэркхардт в лифте поднимается к себе.
— Спасибо.
Палмер вошел в кабинет, сел за стол и продолжил редактирование речи, с которой должен был выступать в Утике в эту субботу. Вирджиния набросала черновик по образцу его позавчерашней речи в Бруклине. Несколько дней подряд пессимистически размышляя по утрам о разговоре с Бернсом, Палмер понял, что тот был если и не полностью, то больше чем наполовину прав. Его выступление не было, конечно, высокомерным, но он говорил слишком гладко, слишком компетентно и без всякого почтения к слушателям. И вот сейчас он вписывал карандашом почтительные слова в самом начале: «Я хочу поблагодарить вас всех за то, что вы уделили мне частицу вашего заполненного до отказа времени и предоставили мне честь этим приглашением обратиться к вам…» — когда в его кабинет вошел большими шагами Бэркхардт и резко закрыл за собой дверь.
Палмер поднял глаза. Босс мгновение постоял у двери, как бы борясь с чем-то внутри себя — то ли злостью, то ли всего-навсего нехваткой воздуха. Его всегда красноватое лицо выглядело краснее обычного, отчего зубы, когда он обнажил их в беглой улыбке, показались поразительно белыми и искусственными.
— Доброе утро, Лэйн, — сказал Палмер, вставая.
Бэркхардт промычал что-то и махнул рукой, чтобы тот сел.
— Всякие осложнения, — проворчал он.
Палмер указал на стул напротив себя и наблюдал, как Бэркхардт усаживается.
— Какого рода?
— Смотрел утренние газеты? Сообщения из Олбани?
— «Таймс» и «Триб», — ответил Палмер, — там нет ничего особенного.
— Тебе следовало почитать «Бюллетень», сынок, — сказал Бэркхардт низким хриплым голосом. Он расстегнул пальто и долго шарил во внутреннем кармане, пока не вытащил во много раз сложенный экземпляр бульварной газеты. Палмер догадался, что Бэркхардт старался скрыть от окружающих тот факт, что читает или вообще интересуется сообщениями «Бюллетеня».
— Страница 4, — сказал босс, с шумом кладя газету на стол. — Ты когда-нибудь читаешь «Бюллетень»? — спросил он почти раздраженно.
— Почти никогда. А должен?
— Политический раздел всегда, каждый день. — Теперь Бэркхардт дышал несколько спокойнее. — Ты новичок, Вуди, так что у тебя есть какое-то оправдание. Но ты должен знать, что «Бюллетень» всегда имеет секретную информацию на день раньше других газет. Запомни это.
Палмер кивнул и начал читать заметку, на которую указал Бэркхардт.
«В Олбани удивляются, — гласила она, — сколь долго благодушие и покой будут витать над биллем об отделениях сберегательных банков. В настоящий момент периферийные законодатели твердо стоят против него, но и ни один из высокопоставленных демократов центра не высказывался за эту меру. Имея меньше месяца до закрытия сессии, общественность желает знать, когда же начнется фейерверк. А может быть, вернее спросить: „Начнется ли?“. Кажется, что проповедники коммерческих банков убедили нескольких ведущих лидеров в том, что Таммани Нью-Йорка обязательно задушит новое предложение сберегательных банков. Основной вопрос в том, сможет ли „Тигр“ заставить городских избирателей, по обычаю стоящих за большое число отделений сберегательных банков, проглотить эту горькую пилюлю. Следите за событиями. Фитиль подожжен».
Палмер отложил газету и посмотрел на босса.
— Пробный шар? — предположил он.
Бэркхардт медленно покачал головой.
— Они что-то пронюхали.
— Но это не мешает ему запускать пробные шары. А насчет городских избирателей, по обычаю выступающих за сберегательные банки? Чепуха, правда ведь?
— Черт меня побери, если я знаю. А разве они не за?
— По-моему, нет никаких доказательств, что их вообще сколько-нибудь заботит этот вопрос, — ответил Палмер.
Бэркхардт встал, бросил на стул пальто и подошел к окну.
— Что-то затевается, — проворчал он. — Такая статья обязательно чемто вызвана или кем-то состряпана. Пошли Бернса по следу. Пусть выяснит, что за этим кроется.
Палмер потянулся к телефону.
— Найдите мне Мака Бернса, — сказал он и повесил трубку. Потом обратился к Бэркхардту: — Акции ЮБТК поднялись вчера почти на целый пункт.
— Ничего не значит.
— Средний промышленный индекс Доу-Джонса упал больше, чем на три пункта. Но обычно менее активные банковские акции, вроде ЮБТК, поднялись.
— Абсолютно ничего не значит.
— Вы слышали что-нибудь о Лумисе после вашего совместного собрания с Джет-Тех? — спросил Палмер.
— Нет. А я должен был?
— Я полагал, что он сделает новый запрос о займе, более разумном.
— Он не сделал. И я от него этого не ждал.
— Я бы ждал, — сказал Палмер, — если бы, конечно, он чувствовал, что ему не удалось зажать нас в угол. Но поскольку запроса не было, я могу лишь предположить, что…— зазвонил телефон, — он считает, что контрольный пакет почти у него в кармане.
— Сними трубку.
— Алло.
— Вудс, дорогой. Wie geht's? [Как дела? (нем.)]
— Статья в «Бюллетене» сегодня утром.
— Да-а? — Сегодня голос Бернса звучал в высшей степени спокойно и непринужденно.
— Как ты расцениваешь это?
— Я? Что я могу тебе сказать, лапочка? Разве я должен копаться во всяком навозе? Ты хочешь, чтобы я это сделал? Палмер хотел было сказать ему, что, по мнению Бэркхардта, статья требует особого внимания, но вовремя сообразил, что этим только укрепит позиции Бернса. — Конечно, хочу, — сказал он вместо этого. — Статья появилась не с потолка, Макс.
— Кто-то ее написал.
— Посмотри, что ты сможешь обнаружить.
— Это же чепуха, Вуди. Зачем терять время?
— Потому что мы оба знаем, что у «Бюллетеня» хорошие источники.
— Да-а? А сколько ты дашь, если «Бюллетень» завтра утром на том же месте напечатает, что беспартийная оппозиция биллю об отделениях сберегательных банков собирается провалить его, даже не вспотев?
— Ты можешь сделать, чтоб они напечатали это?
— Если ты меня попросишь.
— Только не я, — возразил Палмер.
— Я просто обрисовываю ситуацию, дорогой. Газетчики печатают всякое любопытное известие в пределах разумного, конечно, если ты сообщаешь его достаточно авторитетно. Какой-то сторонник сберегательных банков снабдил его своей несбыточной мечтой, заставив в нее поверить. Я в свою очередь могу снабдить его другой сказкой и тоже заставлю поверить. Ну и что?
— Кто бы ни дал ему эту утреннюю статью, — медленно и отчетливо произнес Палмер, — он должен быть так же авторитетен, как, гм, скажем, и ты.
На другом конце провода наступило молчание. Потом:
— Ты хочешь мне что-то сказать, Вуди? — спросил Бернс невыразительным голосом.
— Тебе кажется, что тут кроется какой-то намек?
— Тот же, что я получил от тебя в последний вечер. Если у тебя есть что сказать мне, почему ты просто не приедешь и не скажешь?
Палмер рассмеялся:
— Лучше я преподнесу тебе это как политик. Мак, ты становишься чрезмерно чувствительным. Никакого намека нет.
— Что ты делаешь в обеденный перерыв, Вуди?
— У меня свидание.
— Нарушь его.
— Не могу.
— Выпьем после обеда?
— Другое свидание, которое нельзя нарушить.