Страница:
Напротив него за столиком сидел Мак Бернс и почти неслышно мурлыкал в телефонную трубку, которую с почтительными извинениями недавно принес ему метрдотель. Они вдвоем пришли в ресторан вскоре после часа дня, и их с многочисленными поклонами провели сквозь плотную толпу ожидающих у бара к угловому столику. Едва они успели заказать аперитив, как к столику поднесли телефон.
— Нет, милочка…— ворковал Бернс голосом, в котором не чувствовалось особой теплоты. — Пошли его…— Но последующие слова уже невозможно было разобрать.
Палмер потягивал свое виски и наблюдал за Бернсом, что, по-видимому, и полагалось делать. Весь этот спектакль: сцена встречи в здании банка, демонстрация прекрасно подготовленного досье на него и его семью и, наконец, этот ресторан, предназначенный поражать клиентов своей роскошью, — был поистине впечатляющим. Бернс занимал определенное положение в обществе, как человек влиятельный. Палмер это знал и недоумевал, к чему он прибегает к таким дешевым приемам для утверждения своего престижа. Обладал ли он в действительности той силой, которую ему приписывают? Палмера вдруг стали одолевать сомнения, можно ли вообще верить репутации Бернса. Он слыл человеком проницательным; почему же у него не хватает проницательности, чтобы понять, насколько невыгодное впечатление производят его трюки?
Бернс положил телефонную трубку на рычаг и взглянул на Палмера. — Вуди, вам придется извинить меня, еще одну минутку, — сказал он и снова взял трубку: — Душечка, соедините меня с Каракасом в Венесуэле, — отчетливо проговорил он, обращаясь к телефонистке. — Номер Сан-Мартин 00-40, а за это время вы успеете ещё соединить меня с моим оффисом. Спасибо, детка. Палмер чувствовал себя неловко, он старался не смотреть на Бернса и внимательно изучал в бокале янтарные глубины своего шотландского виски. Затем он услышал, как Бернс сказал: — Вуди, извините, еще минутку. — Подняв глаза, Палмер увидел, что Бернс снова наклонился и говорит мурлыкающим голосом в трубку: — Это я, лапочка. Позовите-ка к телефону…— Слова зазвучали невнятно и растворились в жужжании его гортанного голоса.
Откинувшись на банкетке, Палмер на минутку закрыл глаза в надежде, что чувство неловкости наконец пройдет. Бернс ничуть не смущен, почему же он должен терзаться сомнениями. Палмер открыл глаза и снова принялся изучать Бернса.
Он был примерно одного возраста с Палмером — что-нибудь около сорока пяти, темный оттенок его кожи как-то не вязался со светлыми, цвета спелой ржи, короткими волосами. Курчавая шевелюра Бернса была старательно зачесана назад без пробора. Палмер с интересом наблюдал за тем, как быстро менялось выражение этого подвижного лица: его костная структура отчетливо вырисовывалась под кожей, хотя все острые углы были как бы сглажены и смягчены.
Палмер решил, что такое лицо может быть только у человека, который очень нуждался в детстве, точнее, был беден в самом примитивном смысле этого слова — беден до нищеты. Позднее — и, по-видимому, это произошло сравнительно недавно — тонкий жировой покров смягчил черты его лица, истощенного нуждой. Однако смягчил не полностью. И разумеется, печать нужды не могла исчезнуть бесследно. У Бернса был тонкий нос с удлиненными алчными ноздрями. На гладком, лишенном морщин лице выделялись большие глаза в светлом обрамлении не тронутой загаром кожи — по-видимому, след от больших защитных очков. Палмеру казалось, что именно рот придавал лицу этого человека выражение жестокости и неуязвимости. Узкие и жесткие в состоянии покоя губы принимали совершенно иной вид, когда Бернс начинал говорить. Его рот мог раздвинуться и затвердеть, как, например, во время разговора с Бэркхардтом. Его губы то надувались, то забавно морщились, когда он излагал содержание досье Палмера. В данный момент губы Бернса, мирно настроенного и непринужденно беседовавшего с человеком, к которому, видимо, питал доверие, почти не двигались.
Палмер пришел к выводу, что Бернс в общем-то человек по-своему интересный, даже элегантный, но со странностями. А нарочитая мимика не только служила для него маскировкой, но и мешала ему самому постичь подлинную суть собственного характера, а подчас и намерения. Даже светлые волосы были, как видно, частью его маскировки. И все же, осмотрительно напомнил себе Палмер, где-то глубоко внутри у этого человека была запрятана его подлинная сердцевина. Несмотря на претенциозность и мелкое тщеславие, Бернс не смог бы достичь своего нынешнего положения, не отдавая себе отчета в том, кем и чем он в сущности является.
Взяв со стола свой стакан, Палмер обнаружил, что он пуст. В ту же минуту около него выросла фигура официанта, который, вопросительно изогнув бровь в сторону пустого стакана, все же сделал вид, что боится помешать телефонному разговору Бернса даже коротким: «Еще, сэр?» Палмер утвердительно кивнул, решив принять участие в этой небольшой пантомиме, недоумевая, однако, какие именно специфические качества Бернса позволяли ему вовлекать здравомыслящих людей в затеваемые им повсюду театрализованные представления.
— Шотландское виски с содовой, — произнес он нарочито громким голосом, желая освободиться от состояния транса, в котором пребывал, и не без удовольствия увидел, как вздрогнул от неожиданности официант.
— …и не думайте про воскресное выступление…— сосредоточенно жужжал в трубку Бернс.
Сделав заказ, Палмер принялся внимательно разглядывать запонки Бернса. Каждая из них представляла собой оправленную в золото модель структуры атома, элементы которого были великолепно выточены из сапфира и четырех крошечных бриллиантов. Слегка прищурившись, Палмер старался отчетливей рассмотреть детали узора.
Наконец Бернс опустил телефонную трубку на рычаг.
— Линии на Каракас заняты, — проговорил он небрежно. — Ах, вот что вас заинтересовало? Это моя эмблема. — Отстегнув запонку, он поднес ее ближе к глазам. — Углерод, — нараспев произнес он. — Углерод, без которого существование жизни на земле было бы невозможно, — добавил он торжественно. — Бесценный божий дар человеку, разумеется, если не считать самой жизни.
— Значит, сапфир — это атомное ядро, а бриллианты — электроны, — сказал Палмер.
Рот Бернса, приоткрывшийся было для того, чтобы заговорить, на мгновение снова сомкнулся и холодно застыл, но тут же расплылся в улыбку приятного изумления: — Лэйн был прав. Вы слишком умны для банкира. Однако эта штучка имеет и другое значение. — При этих словах Бернс повернул руку так, что бриллианты метнули острые голубовато-белые лезвия света прямо в глаза Палмеру. — Сапфир — это человек, индивидуальность. Бриллианты прикованы к нему на всю жизнь. Это — здоровье, богатство, друзья и деньги, четыре элемента счастья.
— Здоровье, богатство, друзья и деньги? — переспросил Палмер. Он не был уверен, правильно ли расслышал.
Бернс пристально глянул на него, и его желтоватые глаза чуть потемнели. — Именно так, — сказал он. — Губы его на мгновение сжались, как бы утверждая и в то же время отвергая какие-то противоречивые мысли. Затем Бернс сказал: — Я думаю, нет нужды объяснять финансисту разницу между богатством и деньгами.
В этот момент появился официант, который принес виски Палмеру, и он снова откинулся на спинку банкетки.
Бернс не прикоснулся к своему бокалу.
— Деньги — это то, чем обладаешь, и если их достаточное количество и держишь их в течение достаточно длительного периода, то они превращаются в богатство, — сказал Палмер.
Бернс покачал головой. — Позвольте мне стать вашим финансовым советником, — сказал он. — Деньги — это то, что я имею. Богатство — это то, что я, умирая, оставлю своим детям.
— Или, — продолжил развеселившийся вдруг Палмер, — деньги — это то, что мы тратим, а богатство — это что сберегаем.
— Нет. Деньги — лишь удобрение. Богатство же — собранный урожай.
Бернс наклонился над столом, и бриллианты в его запонках щедро заискрились. — Скажите, Вуди, почему я не могу говорить таким образом с Лэйном Бэркхардтом? — спросил он.
Палмер прищурился, затем взглянул ему прямо в глаза:
— А у вас это действительно не получается?
— Разумеется, нет. Мы никогда не ладили. В чем тут причина?
— Но вам лучше знать, ведь вы работаете с ним гораздо дольше, чем я.
— А вы знаете его с детства, — отпарировал Бернс. — Так какой же всетаки будет ответ?
— Думаете, я сказал бы, даже если бы я знал? — ответил Палмер вопросом на вопрос. — Да и вы никогда не скажете мне, откуда знали, что я именно тот человек, о котором вы должны были собрать соответствующую информацию. Это область профессиональных тайн.
Бернс мгновение помолчал.
— Если я все же расскажу вам, то вы должны обещать мне, что об этом не узнает ни одна живая душа.
— Не могу обещать, — ответил Палмер, которому показалась забавной неожиданно наивная торжественность в голосе собеседника. Ему вспомнилась клятва верности, произносимая нараспев мальчишками, которые затевали какое-нибудь тайное общество. — Вы же понимаете.
— Пожалуй, понимаю, — медленно сказал Бернс. — Думаю также, что знаю, почему мы с Лэйном не можем…— Тут он остановился и пожал плечами. Затем сказал с неожиданной силой: — Но пусть между нами никогда не будет других тайн, Вуди. Я говорю совершенно серьезно.
Наивность маленького мальчика, к удивлению Палмера, уступила место такой жесткости, какая не могла иметь ничего общего с тем, что они сейчас обсуждали. Конечно, если он не истолковал превратно то, о чем говорил ему Бернс.
— Я банкир, — ответил Палмер. — И располагаю лишь двумя категориями ценностей, которые могу предложить: деньги и умение хранить тайну вкладчика. Терпеть не могу тайн, но за мою жизнь мне пришлось хранить их больше, чем хватило бы на двоих.
— Но не скрывайте их от меня, Вуди, — настаивал Бернс. — Мы не можем позволить себе такую роскошь, особенно теперь. — Он перевел дыхание. — Имеете ли вы хоть малейшее представление, в какую историю вы попали по чужой милости? Или хотя бы о том, как может накалиться обстановка, до того как с нами окончательно покончат.
— Обстановка, по-видимому, уже достаточно накалилась для того, чтобы встревожить Бэркхардта.
— Еще бы! — отрезал Бернс. — Когда начинает беспокоиться Бэркхардт, на мою долю достается вдвое больше беспокойств. Когда же начинаем беспокоиться мы оба, то у нескольких миллионов людей появляется более чем достаточно оснований для тревоги.
Взяв вторую порцию виски, Палмер пил медленными глотками, преисполненный решимости дождаться, пока Бернс допьет хотя бы свой первый бокал. — Что хорошо для «Юнайтед бэнк», то хорошо и для Америки, — сказал он. — А что плохо для…
— Совершенно точно. Вас, по-видимому, очень тщательно проинформировали, — сказал Бернс.
— Мой аппарат работал над получением этих данных все утро, — шутливо повторил Палмер фразу, сказанную ранее самим Бернсом.
Откинувшись назад, Бернс внимательно посмотрел на Палмера. Его оригинальное лицо ничего не выражало в этот момент, даже рот был совершенно неподвижен. Потом он улыбнулся широкой и доброй улыбкой. — Вуди, — начал он и остановился, как бы прислушиваясь к тому, как это слово некоторое время вибрирует в воздухе над ними, — Вуди, почему бы вам не уйти из ЮБТК? Можно найти лучшее применение для такого вице-президента, как вы.
— Уйти? Да я еще даже не начинал там работать, — удивился Палмер.
— Знаете, что сделал бы со мной Лэйн, если бы я переманил вас? Мне лучше бы сразу перерезать себе горло.
Палмер чувствовал себя несколько неловко, но улыбнулся, снова увидев перед собой маленького мальчика, который выдумывает всякие ужасы и сам пугается их. — Ну, не надо преувеличивать, — сказал он. — У вас остались бы еще запонки, на которые можно прожить несколько лет.
Он тут же пожалел о своих словах. Это было бестактно, и Бернс был вправе обидеться на него. Шутка имела неприятный привкус анекдотов о греках и сирийцах, поэтому Палмер почувствовал себя очень неловко. Он заставил себя взглянуть на Бернса, ожидая его реакции.
Глаза Бернса слегка расширились, но рот был неподвижен, и потому Палмер никак не мог предвидеть, что сейчас произойдет.
— Скажите, они действительно нравятся вам? — неожиданно спросил Бернс и стал вынимать запонки из петель манжет. — Вот, дорогой, берите их, они ваши.
— Но послушайте, я…
— Берите, берите их, я говорю совершенно серьезно.
— Но мне не ну…
— Ерунда, — настаивал Бернс, передавая ему запонки. — Они ваши, и все тут. Забудем об этом. Я все равно подарил бы вам запонки на рождество. Но если мне человек понравился в августе, неужели я должен ждать до декабря, чтобы признаться ему в этом?
С удвоенным чувством своей вины за то, что сперва сказал неуместную глупость, а потом был еще и вознагражден так несоразмерно, Палмер пробормотал что-то невразумительное, похожее на «благодарю вас», и взял запонки. Бернс поднял руку, длинные пальцы которой украшали безупречно подпиленные ногти с белыми лунками и аккуратно подстриженной вокруг них кожицей. Ровный блеск ногтей заставил Палмера заподозрить, что ногти были отполированы, — обычай, обнаруженный им у некоторых мужчин в НьюЙорке, но не привившийся в Чикаго.
Бернс щелкнул пальцами, и метрдотель появился перед ними как из-под земли.
— Алекс, — обратился к нему Бернс. И снова певучий отзвук его голоса поплыл где-то у них над головами. — Алекс, голубчик, достаньте небольшой футляр для драгоценностей мистера Палмера, а для меня раздобудьте пару фирменных запонок этого клуба, быстренько, ладно?
Алекс кивнул и тут же исчез. Палмер и Бернс несколько мгновений молча смотрели друг на друга. Палмер ощущал только унизительное чувство своей несостоятельности потому, что как раз сегодня надел рубашку, обшлага которой застегивались на пуговицы. У его были недурные французские запонки, и, если бы сегодня они были при нем, он смог бы немедленно отплатить Бернсу любезностью за любезность.
— Итак, — сказал Бернс, — я все ждал, когда же Лэйн даст мне наконец человека, с которым я мог бы сотрудничать. Но я никогда бы не подумал, что за этим человеком придется посылать в Чикаго.
— Когда же мы приступим к нашему сотрудничеству? — спросил Палмер.
— Дорогой, мы работаем уже в течение пятнадцати минут, или вы этого не заметили? — удивился Бернс.
Палмер усмехнулся: — Ну, если это называется работой, значит, меня уже много лет жестоко дурачили на этот счет. Что же мы делаем в данное время?
— Позволяем себя обозревать, — объяснил Бернс. — Вместе. Именно там, где нужно. Именно тем, кому нужно. Это напоминает мне первые мои шаги в Голливуде. А сейчас постарайтесь не оглядываться по сторонам. За столиком в углу зала сидит человек, который почти кончил свой ленч. Через минуту он встанет, направится к выходу и по пути остановится около нас, чтобы поздороваться. Имя его не имеет никакого значения. Но он наводчик на службе у нескольких влиятельных журналистов. Однако даже этого недостаточно, чтобы я пригласил его присесть за наш столик и выпить рюмку коньяку. Его единственная обязанность состоит в том, чтобы зарегистрировать факт, что мы с вами сидим за одним столиком, и сообщить о нем по назначению.
— А что придает особое значение тому факту, что мы с вами сидим здесь вместе?
— Любой человек, который пришел на ленч с Маком Бернсом, уже может быть темой для газетной статьи. Этот субъект — типичный представитель рекламной шушеры, орудующий в сфере дешевых сенсаций. Так начинал и я двадцать лет назад. Он рыщет по городу: напав на след какой-нибудь знаменательной или забавной истории, он продает свою находку журналистам с тем, чтобы они упомянули в своих статьях о его клиентах.
— А не проще было бы просто показаться вместе журналистам?
— Не годится, — сказал Бернс медленно, как будто в раздумье покачав головой. — Вуди, мне, конечно, нужно еще очень многому научиться в банковском деле, но вам следует лучше разбираться в вопросах прессы и рекламы. Тему или сюжет нельзя совать журналисту под нос. Он автоматически заподозрит тут что-то неладное. Нужно, чтобы эта тема как бы просочилась к нему. Вот тогда он прибежит к вам, чтобы докопаться, в чем дело. Ибо тогда ему кажется, что он сам пронюхал что-то. У него появится уверенность в том, что это действительно так. И вот тогда он смело печатает свою статью. — Рука Бернса потянулась через стол и коснулась руки Палмера.
— Внимание. Ага, уже встает из-за стола. Когда он будет приближаться, сделайте вид, что не замечаете его.
Не прошло и минуты, как в их сторону направился тучный мужчина лет под пятьдесят, с землистым цветом лица. Поравнявшись с их столиком, он приостановился и широким жестом, безмолвно приветствовал их. Бернс глянул на него с притворным удивлением, но тут же расплылся в преувеличенно любезной улыбке:
— А-а, это ты? Здорово, дружище Лен.
Мужчина приблизился, на них сразу пахнуло винным перегаром.
— Мэкки, душа моя, wie geht's? [как поживаем? (нем.)]
— Все та же старая шарманка.
— Много зашибаешь?
Бернс злорадно усмехнулся: — Тебе бы показалось, что очень много.
Лен понимающе захохотал и повернулся к Палмеру. — Лен Бэннон, — представился он, протянув было руку.
Палмер, избегая его взгляда, кивнул головой.
— Это Вуди Палмер. Знакомьтесь, — сказал Бернс. — Но пожалуйста, забудь, что ты видел его здесь, Ленни, понял, дружочек?
Глаза Лена испуганно округлились.
— Что-нибудь серьезное?
Бернс, покачав головой, улыбнулся: — Лен, милый, ты только не обижайся, но разобраться во всем тут не по силам даже твоей мозговитой башке.
— О'кей, Мэкки, пусть будет по-твоему. Seid gesund. [Будьте здоровы (нем.)]. — Лен потянулся рукой к Бернсу, тот коротко пожал ее, и толстяк заторопился к выходу. — Передай от меня привет Большому Вику, — крикнул он уходя.
— Ну вот, на сегодня дело сделано, — пробормотал Бернс, глядя ему вслед, затем повернулся к Палмеру и сказал: — Отлично.
— Ну, ладно, предположим, он узнает, что я банкир из Чикаго, вы же этого хотели. Но о том, что я буду работать в ЮБТК, еще неизвестно даже прессе.
Бернс нахмурился: — А разве Лейн не показывал вам нашу информацию для печати? — Он пошарил во внутреннем кармане пиджака и вынул сложенный лист бумаги.
— Это сообщение было сегодня разослано с курьером редакциям газет и телеграфным агентствам, — сказал он.
Палмер развернул лист, оказавшийся бланком «Юнайтед бэнк», напечатанным золотыми буквами.
Аккуратно отпечатанный заголовок размноженной на ротапринте информации гласил:
Палмер вступает в компанию, чтобы возглавить борьбу против сберегательных банков
Палмер с удивлением поднял глаза на Бернса. — Никто не согласовал этого со мной. Официально я приступаю к работе лишь через месяц.
— Вуди, мы, как говорится, плывем в одной лодке. Я взял эту копию со стола высокой блондинки, сидящей при входе на верхнем этаже.
— Но ведь вы же советник ЮБТК по вопросам рекламы? — вызывающе спросил Палмер. — Разве такого рода материалы рассылаются без вашей визы?
— Никому не известно, что это входит в мои обязанности. Вот почему было так важно, чтобы Лен Бэннон увидел нас вместе.
— Тогда кто же, черт побери, рассылал это сообщение? Отдел рекламы? — спросил Палмер, начиная злиться.
— Ну да, кто же еще!
— Даже предварительно не согласовав со мной! Что за бесцеремонность, черт возьми.
Бернс развел руками, подняв ладони вверх, и незастегнутые обшлага его рубашки виновато затрепетали, словно крылья. — Вам что-нибудь не нравится в этой информации? — спросил он.
— Не знаю, — буркнул Палмер и, спохватившись, что еще не прочел содержание сообщения, снова взялся за него:
«Лэйн Бэркхардт, президент и председатель правления ЮБТК, крупнейшего американского банка, объявил сегодня, что известный чикагский банкир, Вудс Палмермладший, бывший президент…»
Рядом с локтем Бернса снова тихо, но настойчиво зазвонил телефон.
Палмер прервал чтение.
— Вероятно, Каракас, — виноватым голосом сказал Бернс. — Хэлло? -
Но его рот, твердо и жестко произнесший букву «о», внезапно смягчился.-
Это вас вызывают, — сказал он и передал трубку Палмеру.
— Хэлло?
— Мистера Палмера, пожалуйста, — ответила телефонистка.
— Палмер у телефона.
— Вас вызывает междугородная станция, подождите, пожалуйста.
Палмер подождал. Линия безмолвствовала. Тогда он сказал: — Говорите же, пожалуйста.
— Вудс? — прозвучал необычайно взволнованный голос Эдис. — Хэлло, Вудс?
— Эдис, откуда ты?
— Я звоню с дачи. Без конца звонит телефон, газеты хотят знать. Вудс?..
— Да, да, я слушаю.
— Вудс, это верно?
Несмотря на то что ее манера говорить, привитая ей в колледже Уэллсли, надежно скрывала какие бы то ни было внутренние переживания, Палмер достаточно хорошо знал ее и сразу почувствовал, что в созданном ею вокруг себя и своей семьи искусственном мирке что-то сместилось. Как будто кто-то кинул в окно кирпич и осколки стекла разлетелись по ковру.
— Что верно, Эдис? — спросил он, не понимая, почему его радует возможность немного ее помучить.
— Про твою новую работу? Говорят… представитель «Чикаго трибюн» спрашивал меня и были люди из бюро «Сан-Таймс» в Нью-Йорке, Вудс?
— Разве Джерри не сказала тебе?
— Джерри? — Голос Эдис немедленно утратил оттенок обиды и зазвучал собственнически. Дети — это уже ее забота. В разговоре он коснулся детей. — Какое отношение имеет ко всему этому Джерри?
— Эдис, я же звонил сегодня утром.
— Звонил? Сюда к нам?
— Ну да. Тебя не было, и я просил Джерри…
— Меня не было сегодня утром? Когда же это было? — спросила Эдис.
— О, черт. Может быть, в восемь или в восемь тридцать по вашему времени.
— Чепуха, — возразила Эдис, снова почувствовавшая твердую почву под ногами. — Я была дома до десяти часов.
— Я попросил Джерри отыскать тебя. Она по своей милой привычке куда-то запропастилась, а потом сказала, что не могла тебя найти.
— Ну, дорогой мой, этого следовало ожидать от девочки ее возраста. — В голосе Эдис зазвучала привычная уверенная интонация. — С ней сейчас происходят всякие перемены. Это естественно.
— Ну, ладно, — сказал Палмер. — Скажи, как у вас там дела?
— Ничего, жить можно.
Палмер понял, что она снова чувствует себя в своей тарелке.
— Что же мне все-таки говорить представителям прессы, милый?
— Скажи, чтобы они звонили в Нью-Йорк. Сообщение было преждевременно передано прессе без моего согласия, и меня это здорово разозлило.
— А что, разве это неверно?
— О нет, в общем-то все верно.
— Хорошо, я…— Ее голос вдруг пропал, так как она отвернулась от телефона и разговаривала с кем-то рядом с ней. — Ну будь здоров, милый, — сказала она снова в трубку.
— А как тебе удалось найти меня здесь?
— О, конечно, — ответила она кому-то по ту сторону провода, — непременно… Милый, а в Нью-Йорке жарко?
— Эдис, я спрашиваю, как ты нашла меня здесь? — повторил Палмер, ощущая поднимающуюся в нем ничем не оправданную волну гнева.
— Я позвонила в клуб «Юнион лиг», там мне дали номер банка, а девушка в банке соединила меня с этим номером. У нас уже совсем прохладно.
— А я здесь задыхаюсь, — саркастически произнес Палмер. — Я позвоню тебе сегодня вечером или завтра. Всего хорошего.
— …примерно полфунта, миссис Кейдж…— И затем снова громко: — Что ты сказал, милый?
— Я сказал: всего хорошего.
— Всего хорошего, милый.
Разговор был окончен. Палмер положил трубку на рычаг и жадно глотнул из своего стакана. Когда он взглянул на Бернса, то увидел, что тот наблюдает за ним с легкой усмешкой на губах. Улыбка эта была чуть-чуть асимметрична и казалась весьма загадочной.
— Итак, что же дальше? — вызывающе спросил Палмер.
— Дочитайте до конца информацию для печати.
— К черту информацию.
Бернс ничего не ответил. Затем, уже без улыбки, поднял свой стакан и потянулся через стол, чтобы чокнуться с Палмером. — А теперь тост, — сказал он, и в углу рта, сбоку, что-то дрогнуло. — Я не могу предложить тост за здоровье, богатство, друзей или деньги. Все это у вас есть.
— Можно обойтись и без тоста, — ответил Палмер, все еще сердитый на Бэркхардта и Эдис.
— Когда в первый раз пьешь с другом, без тоста нельзя, — настаивал Бернс. — Итак, за что же мы выпьем? Вряд ли у нас будет другая возможность позавтракать столь непринужденно после того, как мы начнем эту кампанию.
— Тогда давайте добавим к вашим запонкам еще один бриллиант, — не утерпел, чтоб не съязвить, Палмер. — Не выпить ли нам за мудрость?
— Когда есть деньги и друзья, разве нужна тогда мудрость? — спросил Бернс и тут же сам ответил: — Нет.
Односложный ответ Бернса еще витал в воздухе несколько мгновений, затем желтые глаза Бернса сузились. — Давайте-ка лучше выпьем за… э-э… за любовь.
Настороженно наблюдая друг за другом, они медленно, глоток за глотком опорожнили свои бокалы.
Глава седьмая
— Нет, милочка…— ворковал Бернс голосом, в котором не чувствовалось особой теплоты. — Пошли его…— Но последующие слова уже невозможно было разобрать.
Палмер потягивал свое виски и наблюдал за Бернсом, что, по-видимому, и полагалось делать. Весь этот спектакль: сцена встречи в здании банка, демонстрация прекрасно подготовленного досье на него и его семью и, наконец, этот ресторан, предназначенный поражать клиентов своей роскошью, — был поистине впечатляющим. Бернс занимал определенное положение в обществе, как человек влиятельный. Палмер это знал и недоумевал, к чему он прибегает к таким дешевым приемам для утверждения своего престижа. Обладал ли он в действительности той силой, которую ему приписывают? Палмера вдруг стали одолевать сомнения, можно ли вообще верить репутации Бернса. Он слыл человеком проницательным; почему же у него не хватает проницательности, чтобы понять, насколько невыгодное впечатление производят его трюки?
Бернс положил телефонную трубку на рычаг и взглянул на Палмера. — Вуди, вам придется извинить меня, еще одну минутку, — сказал он и снова взял трубку: — Душечка, соедините меня с Каракасом в Венесуэле, — отчетливо проговорил он, обращаясь к телефонистке. — Номер Сан-Мартин 00-40, а за это время вы успеете ещё соединить меня с моим оффисом. Спасибо, детка. Палмер чувствовал себя неловко, он старался не смотреть на Бернса и внимательно изучал в бокале янтарные глубины своего шотландского виски. Затем он услышал, как Бернс сказал: — Вуди, извините, еще минутку. — Подняв глаза, Палмер увидел, что Бернс снова наклонился и говорит мурлыкающим голосом в трубку: — Это я, лапочка. Позовите-ка к телефону…— Слова зазвучали невнятно и растворились в жужжании его гортанного голоса.
Откинувшись на банкетке, Палмер на минутку закрыл глаза в надежде, что чувство неловкости наконец пройдет. Бернс ничуть не смущен, почему же он должен терзаться сомнениями. Палмер открыл глаза и снова принялся изучать Бернса.
Он был примерно одного возраста с Палмером — что-нибудь около сорока пяти, темный оттенок его кожи как-то не вязался со светлыми, цвета спелой ржи, короткими волосами. Курчавая шевелюра Бернса была старательно зачесана назад без пробора. Палмер с интересом наблюдал за тем, как быстро менялось выражение этого подвижного лица: его костная структура отчетливо вырисовывалась под кожей, хотя все острые углы были как бы сглажены и смягчены.
Палмер решил, что такое лицо может быть только у человека, который очень нуждался в детстве, точнее, был беден в самом примитивном смысле этого слова — беден до нищеты. Позднее — и, по-видимому, это произошло сравнительно недавно — тонкий жировой покров смягчил черты его лица, истощенного нуждой. Однако смягчил не полностью. И разумеется, печать нужды не могла исчезнуть бесследно. У Бернса был тонкий нос с удлиненными алчными ноздрями. На гладком, лишенном морщин лице выделялись большие глаза в светлом обрамлении не тронутой загаром кожи — по-видимому, след от больших защитных очков. Палмеру казалось, что именно рот придавал лицу этого человека выражение жестокости и неуязвимости. Узкие и жесткие в состоянии покоя губы принимали совершенно иной вид, когда Бернс начинал говорить. Его рот мог раздвинуться и затвердеть, как, например, во время разговора с Бэркхардтом. Его губы то надувались, то забавно морщились, когда он излагал содержание досье Палмера. В данный момент губы Бернса, мирно настроенного и непринужденно беседовавшего с человеком, к которому, видимо, питал доверие, почти не двигались.
Палмер пришел к выводу, что Бернс в общем-то человек по-своему интересный, даже элегантный, но со странностями. А нарочитая мимика не только служила для него маскировкой, но и мешала ему самому постичь подлинную суть собственного характера, а подчас и намерения. Даже светлые волосы были, как видно, частью его маскировки. И все же, осмотрительно напомнил себе Палмер, где-то глубоко внутри у этого человека была запрятана его подлинная сердцевина. Несмотря на претенциозность и мелкое тщеславие, Бернс не смог бы достичь своего нынешнего положения, не отдавая себе отчета в том, кем и чем он в сущности является.
Взяв со стола свой стакан, Палмер обнаружил, что он пуст. В ту же минуту около него выросла фигура официанта, который, вопросительно изогнув бровь в сторону пустого стакана, все же сделал вид, что боится помешать телефонному разговору Бернса даже коротким: «Еще, сэр?» Палмер утвердительно кивнул, решив принять участие в этой небольшой пантомиме, недоумевая, однако, какие именно специфические качества Бернса позволяли ему вовлекать здравомыслящих людей в затеваемые им повсюду театрализованные представления.
— Шотландское виски с содовой, — произнес он нарочито громким голосом, желая освободиться от состояния транса, в котором пребывал, и не без удовольствия увидел, как вздрогнул от неожиданности официант.
— …и не думайте про воскресное выступление…— сосредоточенно жужжал в трубку Бернс.
Сделав заказ, Палмер принялся внимательно разглядывать запонки Бернса. Каждая из них представляла собой оправленную в золото модель структуры атома, элементы которого были великолепно выточены из сапфира и четырех крошечных бриллиантов. Слегка прищурившись, Палмер старался отчетливей рассмотреть детали узора.
Наконец Бернс опустил телефонную трубку на рычаг.
— Линии на Каракас заняты, — проговорил он небрежно. — Ах, вот что вас заинтересовало? Это моя эмблема. — Отстегнув запонку, он поднес ее ближе к глазам. — Углерод, — нараспев произнес он. — Углерод, без которого существование жизни на земле было бы невозможно, — добавил он торжественно. — Бесценный божий дар человеку, разумеется, если не считать самой жизни.
— Значит, сапфир — это атомное ядро, а бриллианты — электроны, — сказал Палмер.
Рот Бернса, приоткрывшийся было для того, чтобы заговорить, на мгновение снова сомкнулся и холодно застыл, но тут же расплылся в улыбку приятного изумления: — Лэйн был прав. Вы слишком умны для банкира. Однако эта штучка имеет и другое значение. — При этих словах Бернс повернул руку так, что бриллианты метнули острые голубовато-белые лезвия света прямо в глаза Палмеру. — Сапфир — это человек, индивидуальность. Бриллианты прикованы к нему на всю жизнь. Это — здоровье, богатство, друзья и деньги, четыре элемента счастья.
— Здоровье, богатство, друзья и деньги? — переспросил Палмер. Он не был уверен, правильно ли расслышал.
Бернс пристально глянул на него, и его желтоватые глаза чуть потемнели. — Именно так, — сказал он. — Губы его на мгновение сжались, как бы утверждая и в то же время отвергая какие-то противоречивые мысли. Затем Бернс сказал: — Я думаю, нет нужды объяснять финансисту разницу между богатством и деньгами.
В этот момент появился официант, который принес виски Палмеру, и он снова откинулся на спинку банкетки.
Бернс не прикоснулся к своему бокалу.
— Деньги — это то, чем обладаешь, и если их достаточное количество и держишь их в течение достаточно длительного периода, то они превращаются в богатство, — сказал Палмер.
Бернс покачал головой. — Позвольте мне стать вашим финансовым советником, — сказал он. — Деньги — это то, что я имею. Богатство — это то, что я, умирая, оставлю своим детям.
— Или, — продолжил развеселившийся вдруг Палмер, — деньги — это то, что мы тратим, а богатство — это что сберегаем.
— Нет. Деньги — лишь удобрение. Богатство же — собранный урожай.
Бернс наклонился над столом, и бриллианты в его запонках щедро заискрились. — Скажите, Вуди, почему я не могу говорить таким образом с Лэйном Бэркхардтом? — спросил он.
Палмер прищурился, затем взглянул ему прямо в глаза:
— А у вас это действительно не получается?
— Разумеется, нет. Мы никогда не ладили. В чем тут причина?
— Но вам лучше знать, ведь вы работаете с ним гораздо дольше, чем я.
— А вы знаете его с детства, — отпарировал Бернс. — Так какой же всетаки будет ответ?
— Думаете, я сказал бы, даже если бы я знал? — ответил Палмер вопросом на вопрос. — Да и вы никогда не скажете мне, откуда знали, что я именно тот человек, о котором вы должны были собрать соответствующую информацию. Это область профессиональных тайн.
Бернс мгновение помолчал.
— Если я все же расскажу вам, то вы должны обещать мне, что об этом не узнает ни одна живая душа.
— Не могу обещать, — ответил Палмер, которому показалась забавной неожиданно наивная торжественность в голосе собеседника. Ему вспомнилась клятва верности, произносимая нараспев мальчишками, которые затевали какое-нибудь тайное общество. — Вы же понимаете.
— Пожалуй, понимаю, — медленно сказал Бернс. — Думаю также, что знаю, почему мы с Лэйном не можем…— Тут он остановился и пожал плечами. Затем сказал с неожиданной силой: — Но пусть между нами никогда не будет других тайн, Вуди. Я говорю совершенно серьезно.
Наивность маленького мальчика, к удивлению Палмера, уступила место такой жесткости, какая не могла иметь ничего общего с тем, что они сейчас обсуждали. Конечно, если он не истолковал превратно то, о чем говорил ему Бернс.
— Я банкир, — ответил Палмер. — И располагаю лишь двумя категориями ценностей, которые могу предложить: деньги и умение хранить тайну вкладчика. Терпеть не могу тайн, но за мою жизнь мне пришлось хранить их больше, чем хватило бы на двоих.
— Но не скрывайте их от меня, Вуди, — настаивал Бернс. — Мы не можем позволить себе такую роскошь, особенно теперь. — Он перевел дыхание. — Имеете ли вы хоть малейшее представление, в какую историю вы попали по чужой милости? Или хотя бы о том, как может накалиться обстановка, до того как с нами окончательно покончат.
— Обстановка, по-видимому, уже достаточно накалилась для того, чтобы встревожить Бэркхардта.
— Еще бы! — отрезал Бернс. — Когда начинает беспокоиться Бэркхардт, на мою долю достается вдвое больше беспокойств. Когда же начинаем беспокоиться мы оба, то у нескольких миллионов людей появляется более чем достаточно оснований для тревоги.
Взяв вторую порцию виски, Палмер пил медленными глотками, преисполненный решимости дождаться, пока Бернс допьет хотя бы свой первый бокал. — Что хорошо для «Юнайтед бэнк», то хорошо и для Америки, — сказал он. — А что плохо для…
— Совершенно точно. Вас, по-видимому, очень тщательно проинформировали, — сказал Бернс.
— Мой аппарат работал над получением этих данных все утро, — шутливо повторил Палмер фразу, сказанную ранее самим Бернсом.
Откинувшись назад, Бернс внимательно посмотрел на Палмера. Его оригинальное лицо ничего не выражало в этот момент, даже рот был совершенно неподвижен. Потом он улыбнулся широкой и доброй улыбкой. — Вуди, — начал он и остановился, как бы прислушиваясь к тому, как это слово некоторое время вибрирует в воздухе над ними, — Вуди, почему бы вам не уйти из ЮБТК? Можно найти лучшее применение для такого вице-президента, как вы.
— Уйти? Да я еще даже не начинал там работать, — удивился Палмер.
— Знаете, что сделал бы со мной Лэйн, если бы я переманил вас? Мне лучше бы сразу перерезать себе горло.
Палмер чувствовал себя несколько неловко, но улыбнулся, снова увидев перед собой маленького мальчика, который выдумывает всякие ужасы и сам пугается их. — Ну, не надо преувеличивать, — сказал он. — У вас остались бы еще запонки, на которые можно прожить несколько лет.
Он тут же пожалел о своих словах. Это было бестактно, и Бернс был вправе обидеться на него. Шутка имела неприятный привкус анекдотов о греках и сирийцах, поэтому Палмер почувствовал себя очень неловко. Он заставил себя взглянуть на Бернса, ожидая его реакции.
Глаза Бернса слегка расширились, но рот был неподвижен, и потому Палмер никак не мог предвидеть, что сейчас произойдет.
— Скажите, они действительно нравятся вам? — неожиданно спросил Бернс и стал вынимать запонки из петель манжет. — Вот, дорогой, берите их, они ваши.
— Но послушайте, я…
— Берите, берите их, я говорю совершенно серьезно.
— Но мне не ну…
— Ерунда, — настаивал Бернс, передавая ему запонки. — Они ваши, и все тут. Забудем об этом. Я все равно подарил бы вам запонки на рождество. Но если мне человек понравился в августе, неужели я должен ждать до декабря, чтобы признаться ему в этом?
С удвоенным чувством своей вины за то, что сперва сказал неуместную глупость, а потом был еще и вознагражден так несоразмерно, Палмер пробормотал что-то невразумительное, похожее на «благодарю вас», и взял запонки. Бернс поднял руку, длинные пальцы которой украшали безупречно подпиленные ногти с белыми лунками и аккуратно подстриженной вокруг них кожицей. Ровный блеск ногтей заставил Палмера заподозрить, что ногти были отполированы, — обычай, обнаруженный им у некоторых мужчин в НьюЙорке, но не привившийся в Чикаго.
Бернс щелкнул пальцами, и метрдотель появился перед ними как из-под земли.
— Алекс, — обратился к нему Бернс. И снова певучий отзвук его голоса поплыл где-то у них над головами. — Алекс, голубчик, достаньте небольшой футляр для драгоценностей мистера Палмера, а для меня раздобудьте пару фирменных запонок этого клуба, быстренько, ладно?
Алекс кивнул и тут же исчез. Палмер и Бернс несколько мгновений молча смотрели друг на друга. Палмер ощущал только унизительное чувство своей несостоятельности потому, что как раз сегодня надел рубашку, обшлага которой застегивались на пуговицы. У его были недурные французские запонки, и, если бы сегодня они были при нем, он смог бы немедленно отплатить Бернсу любезностью за любезность.
— Итак, — сказал Бернс, — я все ждал, когда же Лэйн даст мне наконец человека, с которым я мог бы сотрудничать. Но я никогда бы не подумал, что за этим человеком придется посылать в Чикаго.
— Когда же мы приступим к нашему сотрудничеству? — спросил Палмер.
— Дорогой, мы работаем уже в течение пятнадцати минут, или вы этого не заметили? — удивился Бернс.
Палмер усмехнулся: — Ну, если это называется работой, значит, меня уже много лет жестоко дурачили на этот счет. Что же мы делаем в данное время?
— Позволяем себя обозревать, — объяснил Бернс. — Вместе. Именно там, где нужно. Именно тем, кому нужно. Это напоминает мне первые мои шаги в Голливуде. А сейчас постарайтесь не оглядываться по сторонам. За столиком в углу зала сидит человек, который почти кончил свой ленч. Через минуту он встанет, направится к выходу и по пути остановится около нас, чтобы поздороваться. Имя его не имеет никакого значения. Но он наводчик на службе у нескольких влиятельных журналистов. Однако даже этого недостаточно, чтобы я пригласил его присесть за наш столик и выпить рюмку коньяку. Его единственная обязанность состоит в том, чтобы зарегистрировать факт, что мы с вами сидим за одним столиком, и сообщить о нем по назначению.
— А что придает особое значение тому факту, что мы с вами сидим здесь вместе?
— Любой человек, который пришел на ленч с Маком Бернсом, уже может быть темой для газетной статьи. Этот субъект — типичный представитель рекламной шушеры, орудующий в сфере дешевых сенсаций. Так начинал и я двадцать лет назад. Он рыщет по городу: напав на след какой-нибудь знаменательной или забавной истории, он продает свою находку журналистам с тем, чтобы они упомянули в своих статьях о его клиентах.
— А не проще было бы просто показаться вместе журналистам?
— Не годится, — сказал Бернс медленно, как будто в раздумье покачав головой. — Вуди, мне, конечно, нужно еще очень многому научиться в банковском деле, но вам следует лучше разбираться в вопросах прессы и рекламы. Тему или сюжет нельзя совать журналисту под нос. Он автоматически заподозрит тут что-то неладное. Нужно, чтобы эта тема как бы просочилась к нему. Вот тогда он прибежит к вам, чтобы докопаться, в чем дело. Ибо тогда ему кажется, что он сам пронюхал что-то. У него появится уверенность в том, что это действительно так. И вот тогда он смело печатает свою статью. — Рука Бернса потянулась через стол и коснулась руки Палмера.
— Внимание. Ага, уже встает из-за стола. Когда он будет приближаться, сделайте вид, что не замечаете его.
Не прошло и минуты, как в их сторону направился тучный мужчина лет под пятьдесят, с землистым цветом лица. Поравнявшись с их столиком, он приостановился и широким жестом, безмолвно приветствовал их. Бернс глянул на него с притворным удивлением, но тут же расплылся в преувеличенно любезной улыбке:
— А-а, это ты? Здорово, дружище Лен.
Мужчина приблизился, на них сразу пахнуло винным перегаром.
— Мэкки, душа моя, wie geht's? [как поживаем? (нем.)]
— Все та же старая шарманка.
— Много зашибаешь?
Бернс злорадно усмехнулся: — Тебе бы показалось, что очень много.
Лен понимающе захохотал и повернулся к Палмеру. — Лен Бэннон, — представился он, протянув было руку.
Палмер, избегая его взгляда, кивнул головой.
— Это Вуди Палмер. Знакомьтесь, — сказал Бернс. — Но пожалуйста, забудь, что ты видел его здесь, Ленни, понял, дружочек?
Глаза Лена испуганно округлились.
— Что-нибудь серьезное?
Бернс, покачав головой, улыбнулся: — Лен, милый, ты только не обижайся, но разобраться во всем тут не по силам даже твоей мозговитой башке.
— О'кей, Мэкки, пусть будет по-твоему. Seid gesund. [Будьте здоровы (нем.)]. — Лен потянулся рукой к Бернсу, тот коротко пожал ее, и толстяк заторопился к выходу. — Передай от меня привет Большому Вику, — крикнул он уходя.
— Ну вот, на сегодня дело сделано, — пробормотал Бернс, глядя ему вслед, затем повернулся к Палмеру и сказал: — Отлично.
— Ну, ладно, предположим, он узнает, что я банкир из Чикаго, вы же этого хотели. Но о том, что я буду работать в ЮБТК, еще неизвестно даже прессе.
Бернс нахмурился: — А разве Лейн не показывал вам нашу информацию для печати? — Он пошарил во внутреннем кармане пиджака и вынул сложенный лист бумаги.
— Это сообщение было сегодня разослано с курьером редакциям газет и телеграфным агентствам, — сказал он.
Палмер развернул лист, оказавшийся бланком «Юнайтед бэнк», напечатанным золотыми буквами.
Аккуратно отпечатанный заголовок размноженной на ротапринте информации гласил:
Палмер вступает в компанию, чтобы возглавить борьбу против сберегательных банков
Палмер с удивлением поднял глаза на Бернса. — Никто не согласовал этого со мной. Официально я приступаю к работе лишь через месяц.
— Вуди, мы, как говорится, плывем в одной лодке. Я взял эту копию со стола высокой блондинки, сидящей при входе на верхнем этаже.
— Но ведь вы же советник ЮБТК по вопросам рекламы? — вызывающе спросил Палмер. — Разве такого рода материалы рассылаются без вашей визы?
— Никому не известно, что это входит в мои обязанности. Вот почему было так важно, чтобы Лен Бэннон увидел нас вместе.
— Тогда кто же, черт побери, рассылал это сообщение? Отдел рекламы? — спросил Палмер, начиная злиться.
— Ну да, кто же еще!
— Даже предварительно не согласовав со мной! Что за бесцеремонность, черт возьми.
Бернс развел руками, подняв ладони вверх, и незастегнутые обшлага его рубашки виновато затрепетали, словно крылья. — Вам что-нибудь не нравится в этой информации? — спросил он.
— Не знаю, — буркнул Палмер и, спохватившись, что еще не прочел содержание сообщения, снова взялся за него:
«Лэйн Бэркхардт, президент и председатель правления ЮБТК, крупнейшего американского банка, объявил сегодня, что известный чикагский банкир, Вудс Палмермладший, бывший президент…»
Рядом с локтем Бернса снова тихо, но настойчиво зазвонил телефон.
Палмер прервал чтение.
— Вероятно, Каракас, — виноватым голосом сказал Бернс. — Хэлло? -
Но его рот, твердо и жестко произнесший букву «о», внезапно смягчился.-
Это вас вызывают, — сказал он и передал трубку Палмеру.
— Хэлло?
— Мистера Палмера, пожалуйста, — ответила телефонистка.
— Палмер у телефона.
— Вас вызывает междугородная станция, подождите, пожалуйста.
Палмер подождал. Линия безмолвствовала. Тогда он сказал: — Говорите же, пожалуйста.
— Вудс? — прозвучал необычайно взволнованный голос Эдис. — Хэлло, Вудс?
— Эдис, откуда ты?
— Я звоню с дачи. Без конца звонит телефон, газеты хотят знать. Вудс?..
— Да, да, я слушаю.
— Вудс, это верно?
Несмотря на то что ее манера говорить, привитая ей в колледже Уэллсли, надежно скрывала какие бы то ни было внутренние переживания, Палмер достаточно хорошо знал ее и сразу почувствовал, что в созданном ею вокруг себя и своей семьи искусственном мирке что-то сместилось. Как будто кто-то кинул в окно кирпич и осколки стекла разлетелись по ковру.
— Что верно, Эдис? — спросил он, не понимая, почему его радует возможность немного ее помучить.
— Про твою новую работу? Говорят… представитель «Чикаго трибюн» спрашивал меня и были люди из бюро «Сан-Таймс» в Нью-Йорке, Вудс?
— Разве Джерри не сказала тебе?
— Джерри? — Голос Эдис немедленно утратил оттенок обиды и зазвучал собственнически. Дети — это уже ее забота. В разговоре он коснулся детей. — Какое отношение имеет ко всему этому Джерри?
— Эдис, я же звонил сегодня утром.
— Звонил? Сюда к нам?
— Ну да. Тебя не было, и я просил Джерри…
— Меня не было сегодня утром? Когда же это было? — спросила Эдис.
— О, черт. Может быть, в восемь или в восемь тридцать по вашему времени.
— Чепуха, — возразила Эдис, снова почувствовавшая твердую почву под ногами. — Я была дома до десяти часов.
— Я попросил Джерри отыскать тебя. Она по своей милой привычке куда-то запропастилась, а потом сказала, что не могла тебя найти.
— Ну, дорогой мой, этого следовало ожидать от девочки ее возраста. — В голосе Эдис зазвучала привычная уверенная интонация. — С ней сейчас происходят всякие перемены. Это естественно.
— Ну, ладно, — сказал Палмер. — Скажи, как у вас там дела?
— Ничего, жить можно.
Палмер понял, что она снова чувствует себя в своей тарелке.
— Что же мне все-таки говорить представителям прессы, милый?
— Скажи, чтобы они звонили в Нью-Йорк. Сообщение было преждевременно передано прессе без моего согласия, и меня это здорово разозлило.
— А что, разве это неверно?
— О нет, в общем-то все верно.
— Хорошо, я…— Ее голос вдруг пропал, так как она отвернулась от телефона и разговаривала с кем-то рядом с ней. — Ну будь здоров, милый, — сказала она снова в трубку.
— А как тебе удалось найти меня здесь?
— О, конечно, — ответила она кому-то по ту сторону провода, — непременно… Милый, а в Нью-Йорке жарко?
— Эдис, я спрашиваю, как ты нашла меня здесь? — повторил Палмер, ощущая поднимающуюся в нем ничем не оправданную волну гнева.
— Я позвонила в клуб «Юнион лиг», там мне дали номер банка, а девушка в банке соединила меня с этим номером. У нас уже совсем прохладно.
— А я здесь задыхаюсь, — саркастически произнес Палмер. — Я позвоню тебе сегодня вечером или завтра. Всего хорошего.
— …примерно полфунта, миссис Кейдж…— И затем снова громко: — Что ты сказал, милый?
— Я сказал: всего хорошего.
— Всего хорошего, милый.
Разговор был окончен. Палмер положил трубку на рычаг и жадно глотнул из своего стакана. Когда он взглянул на Бернса, то увидел, что тот наблюдает за ним с легкой усмешкой на губах. Улыбка эта была чуть-чуть асимметрична и казалась весьма загадочной.
— Итак, что же дальше? — вызывающе спросил Палмер.
— Дочитайте до конца информацию для печати.
— К черту информацию.
Бернс ничего не ответил. Затем, уже без улыбки, поднял свой стакан и потянулся через стол, чтобы чокнуться с Палмером. — А теперь тост, — сказал он, и в углу рта, сбоку, что-то дрогнуло. — Я не могу предложить тост за здоровье, богатство, друзей или деньги. Все это у вас есть.
— Можно обойтись и без тоста, — ответил Палмер, все еще сердитый на Бэркхардта и Эдис.
— Когда в первый раз пьешь с другом, без тоста нельзя, — настаивал Бернс. — Итак, за что же мы выпьем? Вряд ли у нас будет другая возможность позавтракать столь непринужденно после того, как мы начнем эту кампанию.
— Тогда давайте добавим к вашим запонкам еще один бриллиант, — не утерпел, чтоб не съязвить, Палмер. — Не выпить ли нам за мудрость?
— Когда есть деньги и друзья, разве нужна тогда мудрость? — спросил Бернс и тут же сам ответил: — Нет.
Односложный ответ Бернса еще витал в воздухе несколько мгновений, затем желтые глаза Бернса сузились. — Давайте-ка лучше выпьем за… э-э… за любовь.
Настороженно наблюдая друг за другом, они медленно, глоток за глотком опорожнили свои бокалы.
Глава седьмая
Отделаться от Бернса было не так-то просто. Правда, Палмеру удалось закончить ленч к половине третьего, это еще куда ни шло. Но Бернс стал тут же настойчиво упрашивать Палмера поехать с ним в рекламное агентство, где он возглавлял отдел по связи с общественностью. Палмеру удалось уклониться от этого приглашения, но взамен Бернс взял с него обещание вечером отужинать вместе.