Страница:
— Черт бы подрал старого дурня! — внезапно воскликнул Бэркхардт.
Палмер чуть прищурился, торопливо прикидывая в уме, что могло привести Бэркхардта в такое возбуждение.
— Это вы о Лумисе? — спросил он.
— Проклятый старикан! Выживший из ума самодур! Черт дернул его позвонить мне утром!
— Чего он хотел?
— Всю нашу планету на серебряном блюде, только и всего.
— Тут замешаны, как видно, сберегательные банки?
— Вот это меня, кажется, больше всего и бесит, — проговорил Бэркхардт. — Он, как ты знаешь, овдовел. Приезжает к нам за город раз в год на уик-энд. Изредка вместе обедаем. Иногда встретимся в клубе, пропустим по рюмке. Он может вовсе не являться на заседания правления ЮБТК.
Встречаемся мы с ним главным образом в обществе, как это говорится. Я никогда не просил у него ничего такого, что не совпадало бы с его собственными интересами, и он в свою очередь поступал точно так же в отношении меня. Но сегодня, черт побери, он вдруг позвонил мне прямо с собрания попечителей «Меррей Хилл» и стал меня просить, чтобы ЮБТК не выступал с возражениями против законопроекта, который они готовятся представить в этом году на рассмотрение законодательного собрания штата.
— Не очень деликатная просьба.
— Но даже не это меня возмущает, — огрызнулся Бэркхардт.-
Разумеется, я не нахожу никакого удовольствия в том, что он ко мне обращается с подобной просьбой в присутствии всех собравшихся там попечителей. Конечно, нет. Больше всего меня возмущает и противоречит моей… моей…— И он запнулся, мучительно подбирая нужные слова и сердито глядя на Палмера, как бы ожидая от него помощи.
Этике? Совести? Морали? Образу жизни? — молча перебрал в памяти Палмер, однако не произнес ни слова, предпочитая выжидать, и устоял перед гневным взглядом старика.
— Больше всего меня злит нелепая наглость человека, пытающегося загнать меня в тупик, ставя перед выбором между тем, что составляет интересы ЮБТК, и нашей старой дружбой. Вот это уже непростительно! — без особого пыла закончил свою тираду Бэркхардт.
— Что вы ему ответили? — спросил Палмер.
— Ответил? А что я мог ему сказать? Я уклонился от ответа.
— Но ведь придется же в конце концов дать ответ.
Бэркхардт резко кивнул головой, и на его лице промелькнуло решительное, почти жестокое выражение. Глаза его были широко раскрыты, а взгляд прикован к спине шофера, как будто там, на аккуратно подстриженном затылке и темно-зеленой шоферской фуражке, он мог прочитать исход грядущих событий.
— Только не думай, — добавил он, — что я единственный друг, которого Джо будет просить об этом одолжении. Да и у других попечителей сберегательных банков найдутся друзья среди членов правлений коммерческих банков. Сейчас они начнут просить об этом по всему городу. Но это совершенно неприемлемо для нас, и я не допущу, чтобы на меня оказывали давление в этом вопросе.
— А о каком законопроекте у вас с ним шла речь?
— Да я даже толком и не помню, — ответил старик. Анализируя происшедшее, он понемногу освобождался от оцепенения, охватившего его при мысли, что этим поступком его старый друг нанес смертельный удар по самой основе их дружбы.
— Наверно, это опять один из бесчисленных законопроектов о филиалах?
Бэркхардт фыркнул, затем медленно повернулся к Палмеру.
— Интересно, насколько же подробно ты осведомлен, Вуди? — спросил он с раздражением. — Похоже, что тебе известно об этом не меньше моего.
— Ну, что вы! Я располагаю лишь незначительной информацией.
— Решил подмаслить старика, да? — холодно проговорил Бэркхардт. — Вуди, давай-ка договоримся. Ты можешь чего-то не знать и тогда, конечно, нуждаешься в какой-то информации. Только смотри, не дурачь меня, прикидываясь простаком, чтобы доставить мне удовольствие. Понял?
— Я не…
— И смотри, чтобы я снова не обнаружил, что ты мне втираешь очки, — прервал его Бэркхардт. — Если у меня не будет ясного представления о твоих познаниях и способности быть в курсе дел в любое время дня и ночи, это создаст серьезные препятствия в нашей работе. Ясно?
— Ясно. Виноват, — ответил Палмер.
Уголки губ Бэркхардта чуть-чуть приподнялись. — Ну вот и все, — сказал он, несколько смягчившись. — Я уже позабыл об этом.
— А я запомнил.
— Ну и отлично.
У Шестьдесят первой улицы «роллс-ройс» незаметно перешел в левый ряд и свернул с автострады, устремляясь в сторону западной части города, где влился в общий поток машин, который становился все оживленней по мере приближения к Пятой авеню.
После продолжительного молчания старик снова заговорил:
— А законопроект действительно имеет отношение к отделениям сберегательных банков. Только не помню, в чем там суть.
— Хотят увеличить их количество, конечно.
Бэркхардт пожал плечами. — Да, в пригородах. Пока что пригород для них недоступен, и это бесит их.
— А их вкладчики, видимо, переселяются в пригороды?
— В основном так, — согласился Бэркхардт. — Однако сберегательным банкам некого винить, кроме самих себя. С начала войны они инвестировали большие капиталы в закладные. Это у них единственный вид займов, и тут они, разумеется, здорово оплошали. Они помогли вкладчикам выехать из города, а сами не могут последовать за ними.
— Тогда к чему все эти волнения? — спросил Палмер. — Если они попали в собственную ловушку, пусть сами в ней и барахтаются. Чего об этом беспокоиться?
— Они не намерены барахтаться в своей ловушке. Они требуют большей свободы действий и готовы на все, чтобы добиться своего. Палмер понимающе кивнул головой: — Порочный круг. — Он выглянул в окно на скопление машин, образовавших затор в движении.
Далеко впереди на Третьей авеню сносили здание, и перед ним выстроилась большая очередь грузовиков, в которые при помощи огромного экскаватора погружали кирпич и мусор строительной площадки. Вдоль улицы оставался лишь узкий проезд, по которому, дождавшись своей очереди, должна была проехать машина Бэркхардта. Весь угол улицы был закрыт фанерными щитами, на которых пестрели яркие плакаты: сияющие улыбками люди спешили к кассовому окошку. «Теперь уже недолго ждать», — гласила надпись на плакатах. Скоро здесь будет еще одно удобное для вас отделение банка «Меррей Хилл», готовое выплачивать бережливым жителям Нью-Йорка четыре с половиной процента.
Палмер усмехнулся и, обернувшись к старику, сказал: — Когда мы будем проезжать мимо этого угла, постарайтесь держать под контролем давление крови. Здесь открывается еще одно отделение «Меррей Хилл».
— Знаю, — буркнул Бэркхардт. — Каждое утро проезжаю мимо этого угла.
— Я думал, что у их банка имеются определенные ограничения в отношении филиалов.
— Нынешней весной они слились с другим сберегательным банком, который имеет еще три филиала. Это один из них.
Палмер легонько свистнул: — А чем можно остановить этот процесс?
— Ничем, — огрызнулся Бэркхардт. — Они могут сливаться сколько угодно, до тех пор пока наши власти, регулирующие банковскую деятельность, санкционируют это.
Теперь оба они смотрели на улицу через широкие боковые стекла. На углу Третьей авеню на специальном щитке был изображен большой проект строящегося здания отделения банка «Меррей Хилл», и, когда автомобиль, замедляя скорость, приблизился к углу, Палмер рассмотрел на рисунке очертания будущего тридцатиэтажного здания.
— Довольно странное расположение для служебного корпуса, — пробормотал он, но в это время его взгляд привлекла женщина, собиравшаяся перейти через улицу. Она была рослая, с пышным бюстом, а ее стройные ноги, казалось…
— Ты все еще думаешь о старой Третьей авеню, — сказал Бэркхардт. Палмер повернулся к нему и увидел, что старик тоже заметил эту женщину, вернее, то, как Палмер разглядывал ее.
— Как только старые дома Эла были снесены, — продолжал Бэркхардт, — здесь вырос универмаг «Блумингдэйл», а там уже одно за другим стали строиться административные здания.
— Хотя с деньгами теперь так туго.
— А вот у сберегательных банков деньги есть, черт бы их побрал, это же как соль на рану! Деньги к ним сами в руки лезут. Их активы — это же наличные денежки или почти равные им государственные ценные бумаги, да еще и закладные. Это же… это как…— И Бэркхардт злобно сплюнул.
— Как чистоган в банке, — подсказал Палмер с едва заметной усмешкой.
Бэркхардт окинул его ледяным взглядом. — Слушай, Вуди, я ценю чувство юмора. В нашей жизни иногда оно просто необходимо, иначе не выдержишь. Но бывают ситуации, в которых не до смеха. И это как раз одна из них.
Наступило продолжительное молчание. Машина пересекла Третью авеню и, замедлив ход, остановилась перед светофором на Парк-авеню. За это время Палмер трижды порывался что-то сказать и трижды передумывал. Откинувшись поудобнее на мягком кожаном сиденье «роллсройса», он спрашивал себя, что, собственно, подчас побуждает его так безрассудно ставить под сомнение принцип, правильность которого доказывала вся его жизнь. Тут не могло быть двух мнений: конечно, всегда больше неприятностей, когда высказываешься, вместо того чтобы промолчать. Даже сейчас, зная, что старик хочет, более того, ждет, что он заговорит и рассеет возникшую между ними отчужденность несколькими примирительными словами, даже сейчас, решил Палмер, молчание таит в себе все же меньше неприятностей, чем любые слова.
— Черт бы его побрал, — пробормотал Бэркхардт, когда автомобиль повернул на Парк-авеню в южном направлении. — Ты же видишь, как все это расстроило меня, Вуди. Этим телефонным звонком он меня как обухом по голове…
Палмер медленно, словно нехотя, повернулся к старику.
— Что, собственно, беспокоит вас больше, — спросил он, — эта заваруха со сберегательными банками или Джо Лумис, который пытался оказать на вас давление?
— Одно неотделимо от другого. Уже столько лет мне приходится жить в этой неразберихе. Положение становится все более критическим. У меня только два пути — первый из них вызовет значительное сокращение операций нашего банка, а второй будет означать потерю старого друга. Так примитивно и грубо.
Палмер ждал, чтобы Бэркхардт, выложив суть стоящей перед ним проблемы, сам увидел, что тут может быть лишь одно решение, которое ему надо принять, а затем спросил: — Поэтому-то вы передоверили все это дело мне, не так ли?
— Лишь отчасти, — фыркнул в ответ старик.
— Есть еще и другие причины?
Бэркхардт пожал плечами: — Разумеется. Если уж придется расправляться с Джо Лумисом, то я бы хотел, чтобы это сделал кто-нибудь другой. Однако это лишь первая часть проблемы. — Он тяжело вздохнул. — Скоро ты познакомишься и со второй частью — с Бернсом. Палмер наблюдал за тем, как их автомобиль плавно повернул на запад, проехал по Пятьдесят пятой улице, пересек Мэдисон-авеню и покатил к Пятой авеню.
— Он довольно предприимчивый парень, — в раздумье проговорил Палмер. — Я слышал как-то его выступление в Чикаго. Хороший оратор.
— Один из лучших. Карьеру свою он начал на Западном побережье в качестве одного из пресс-агентов в кинопромышленности.
— Сейчас он консультант по вопросам рекламы и информации или что-то в этом роде? Мне кажется, у него есть клиенты и в Чикаго.
Бэркхардт вздохнул. — Значит, слава Мака Бернса докатилась уже до Чикаго?
— А разве вы имеете что-то против него?
— Ровным счетом ничего. Он именно то, что нам нужно, к сожалению.
— Однако все это дело вы свалили на меня отчасти из-за него?
— Совершенно верно, — ответил Бэркхардт. Их «роллс-ройс» плавно остановился, и шофер открыл дверцу машины.
— Я ничего не имею против греков или сирийцев или кто он там, этот Бернс, — сказал Бэркхардт, выходя из машины. — Просто я не могу ладить именно с ним. Посему предоставляю тебе сомнительное удовольствие сотрудничать с этим Маком Бернсом, так он сам себя именует, а как его раньше звали — кто его знает. — Старик уже вышел на тротуар и ожидал, пока Палмер выйдет из машины.
— И еще одна деталь, — тихо сказал Бэркхардт, остановив Палмера около огромной входной двери из цельного стекла, ведущей в ультрасовременное здание банка.
— Да? — сказал Палмер, оборачиваясь к старику.
— Бернс знает, как я к нему отношусь. Я не могу скрыть это. Вот почему тебе придется подружиться с ним, для равновесия. Удастся ли тебе это сделать?
— А почему бы и нет?
— Многое б я дал, чтобы быть более уверенным в этом, — буркнул Бэркхардт. Затем вполголоса добавил: — Тебе предстоит работать бок о бок с этим человеком довольно долго. Сможешь ли ты?
— Смогу.
— Без Бернса нам каюк.
Оба они молча взглянули друг на друга. Палмер поймал себя на мысли, не свихнулся ли старик на почве всей этой истории со сберегательными банками. Он отвернулся он него и стал рассматривать огромные пролеты цветного стекла с узкими алюминиевыми простенками, образующими фасад здания банка. Прямо над его головой устремилась ввысь стеклянная башня, опоясанная тончайшими, хрупкими серебристыми обручами, которые, казалось, не в силах сдержать этот гигантский взлет стекла. У Палмера возникло чувство, что все это строение может в любой момент переломиться, как раненный в живот человек, беспомощно сникнуть и рухнуть на землю, рассыпавшись в черепки.
Глава пятая
Глава шестая
Палмер чуть прищурился, торопливо прикидывая в уме, что могло привести Бэркхардта в такое возбуждение.
— Это вы о Лумисе? — спросил он.
— Проклятый старикан! Выживший из ума самодур! Черт дернул его позвонить мне утром!
— Чего он хотел?
— Всю нашу планету на серебряном блюде, только и всего.
— Тут замешаны, как видно, сберегательные банки?
— Вот это меня, кажется, больше всего и бесит, — проговорил Бэркхардт. — Он, как ты знаешь, овдовел. Приезжает к нам за город раз в год на уик-энд. Изредка вместе обедаем. Иногда встретимся в клубе, пропустим по рюмке. Он может вовсе не являться на заседания правления ЮБТК.
Встречаемся мы с ним главным образом в обществе, как это говорится. Я никогда не просил у него ничего такого, что не совпадало бы с его собственными интересами, и он в свою очередь поступал точно так же в отношении меня. Но сегодня, черт побери, он вдруг позвонил мне прямо с собрания попечителей «Меррей Хилл» и стал меня просить, чтобы ЮБТК не выступал с возражениями против законопроекта, который они готовятся представить в этом году на рассмотрение законодательного собрания штата.
— Не очень деликатная просьба.
— Но даже не это меня возмущает, — огрызнулся Бэркхардт.-
Разумеется, я не нахожу никакого удовольствия в том, что он ко мне обращается с подобной просьбой в присутствии всех собравшихся там попечителей. Конечно, нет. Больше всего меня возмущает и противоречит моей… моей…— И он запнулся, мучительно подбирая нужные слова и сердито глядя на Палмера, как бы ожидая от него помощи.
Этике? Совести? Морали? Образу жизни? — молча перебрал в памяти Палмер, однако не произнес ни слова, предпочитая выжидать, и устоял перед гневным взглядом старика.
— Больше всего меня злит нелепая наглость человека, пытающегося загнать меня в тупик, ставя перед выбором между тем, что составляет интересы ЮБТК, и нашей старой дружбой. Вот это уже непростительно! — без особого пыла закончил свою тираду Бэркхардт.
— Что вы ему ответили? — спросил Палмер.
— Ответил? А что я мог ему сказать? Я уклонился от ответа.
— Но ведь придется же в конце концов дать ответ.
Бэркхардт резко кивнул головой, и на его лице промелькнуло решительное, почти жестокое выражение. Глаза его были широко раскрыты, а взгляд прикован к спине шофера, как будто там, на аккуратно подстриженном затылке и темно-зеленой шоферской фуражке, он мог прочитать исход грядущих событий.
— Только не думай, — добавил он, — что я единственный друг, которого Джо будет просить об этом одолжении. Да и у других попечителей сберегательных банков найдутся друзья среди членов правлений коммерческих банков. Сейчас они начнут просить об этом по всему городу. Но это совершенно неприемлемо для нас, и я не допущу, чтобы на меня оказывали давление в этом вопросе.
— А о каком законопроекте у вас с ним шла речь?
— Да я даже толком и не помню, — ответил старик. Анализируя происшедшее, он понемногу освобождался от оцепенения, охватившего его при мысли, что этим поступком его старый друг нанес смертельный удар по самой основе их дружбы.
— Наверно, это опять один из бесчисленных законопроектов о филиалах?
Бэркхардт фыркнул, затем медленно повернулся к Палмеру.
— Интересно, насколько же подробно ты осведомлен, Вуди? — спросил он с раздражением. — Похоже, что тебе известно об этом не меньше моего.
— Ну, что вы! Я располагаю лишь незначительной информацией.
— Решил подмаслить старика, да? — холодно проговорил Бэркхардт. — Вуди, давай-ка договоримся. Ты можешь чего-то не знать и тогда, конечно, нуждаешься в какой-то информации. Только смотри, не дурачь меня, прикидываясь простаком, чтобы доставить мне удовольствие. Понял?
— Я не…
— И смотри, чтобы я снова не обнаружил, что ты мне втираешь очки, — прервал его Бэркхардт. — Если у меня не будет ясного представления о твоих познаниях и способности быть в курсе дел в любое время дня и ночи, это создаст серьезные препятствия в нашей работе. Ясно?
— Ясно. Виноват, — ответил Палмер.
Уголки губ Бэркхардта чуть-чуть приподнялись. — Ну вот и все, — сказал он, несколько смягчившись. — Я уже позабыл об этом.
— А я запомнил.
— Ну и отлично.
У Шестьдесят первой улицы «роллс-ройс» незаметно перешел в левый ряд и свернул с автострады, устремляясь в сторону западной части города, где влился в общий поток машин, который становился все оживленней по мере приближения к Пятой авеню.
После продолжительного молчания старик снова заговорил:
— А законопроект действительно имеет отношение к отделениям сберегательных банков. Только не помню, в чем там суть.
— Хотят увеличить их количество, конечно.
Бэркхардт пожал плечами. — Да, в пригородах. Пока что пригород для них недоступен, и это бесит их.
— А их вкладчики, видимо, переселяются в пригороды?
— В основном так, — согласился Бэркхардт. — Однако сберегательным банкам некого винить, кроме самих себя. С начала войны они инвестировали большие капиталы в закладные. Это у них единственный вид займов, и тут они, разумеется, здорово оплошали. Они помогли вкладчикам выехать из города, а сами не могут последовать за ними.
— Тогда к чему все эти волнения? — спросил Палмер. — Если они попали в собственную ловушку, пусть сами в ней и барахтаются. Чего об этом беспокоиться?
— Они не намерены барахтаться в своей ловушке. Они требуют большей свободы действий и готовы на все, чтобы добиться своего. Палмер понимающе кивнул головой: — Порочный круг. — Он выглянул в окно на скопление машин, образовавших затор в движении.
Далеко впереди на Третьей авеню сносили здание, и перед ним выстроилась большая очередь грузовиков, в которые при помощи огромного экскаватора погружали кирпич и мусор строительной площадки. Вдоль улицы оставался лишь узкий проезд, по которому, дождавшись своей очереди, должна была проехать машина Бэркхардта. Весь угол улицы был закрыт фанерными щитами, на которых пестрели яркие плакаты: сияющие улыбками люди спешили к кассовому окошку. «Теперь уже недолго ждать», — гласила надпись на плакатах. Скоро здесь будет еще одно удобное для вас отделение банка «Меррей Хилл», готовое выплачивать бережливым жителям Нью-Йорка четыре с половиной процента.
Палмер усмехнулся и, обернувшись к старику, сказал: — Когда мы будем проезжать мимо этого угла, постарайтесь держать под контролем давление крови. Здесь открывается еще одно отделение «Меррей Хилл».
— Знаю, — буркнул Бэркхардт. — Каждое утро проезжаю мимо этого угла.
— Я думал, что у их банка имеются определенные ограничения в отношении филиалов.
— Нынешней весной они слились с другим сберегательным банком, который имеет еще три филиала. Это один из них.
Палмер легонько свистнул: — А чем можно остановить этот процесс?
— Ничем, — огрызнулся Бэркхардт. — Они могут сливаться сколько угодно, до тех пор пока наши власти, регулирующие банковскую деятельность, санкционируют это.
Теперь оба они смотрели на улицу через широкие боковые стекла. На углу Третьей авеню на специальном щитке был изображен большой проект строящегося здания отделения банка «Меррей Хилл», и, когда автомобиль, замедляя скорость, приблизился к углу, Палмер рассмотрел на рисунке очертания будущего тридцатиэтажного здания.
— Довольно странное расположение для служебного корпуса, — пробормотал он, но в это время его взгляд привлекла женщина, собиравшаяся перейти через улицу. Она была рослая, с пышным бюстом, а ее стройные ноги, казалось…
— Ты все еще думаешь о старой Третьей авеню, — сказал Бэркхардт. Палмер повернулся к нему и увидел, что старик тоже заметил эту женщину, вернее, то, как Палмер разглядывал ее.
— Как только старые дома Эла были снесены, — продолжал Бэркхардт, — здесь вырос универмаг «Блумингдэйл», а там уже одно за другим стали строиться административные здания.
— Хотя с деньгами теперь так туго.
— А вот у сберегательных банков деньги есть, черт бы их побрал, это же как соль на рану! Деньги к ним сами в руки лезут. Их активы — это же наличные денежки или почти равные им государственные ценные бумаги, да еще и закладные. Это же… это как…— И Бэркхардт злобно сплюнул.
— Как чистоган в банке, — подсказал Палмер с едва заметной усмешкой.
Бэркхардт окинул его ледяным взглядом. — Слушай, Вуди, я ценю чувство юмора. В нашей жизни иногда оно просто необходимо, иначе не выдержишь. Но бывают ситуации, в которых не до смеха. И это как раз одна из них.
Наступило продолжительное молчание. Машина пересекла Третью авеню и, замедлив ход, остановилась перед светофором на Парк-авеню. За это время Палмер трижды порывался что-то сказать и трижды передумывал. Откинувшись поудобнее на мягком кожаном сиденье «роллсройса», он спрашивал себя, что, собственно, подчас побуждает его так безрассудно ставить под сомнение принцип, правильность которого доказывала вся его жизнь. Тут не могло быть двух мнений: конечно, всегда больше неприятностей, когда высказываешься, вместо того чтобы промолчать. Даже сейчас, зная, что старик хочет, более того, ждет, что он заговорит и рассеет возникшую между ними отчужденность несколькими примирительными словами, даже сейчас, решил Палмер, молчание таит в себе все же меньше неприятностей, чем любые слова.
— Черт бы его побрал, — пробормотал Бэркхардт, когда автомобиль повернул на Парк-авеню в южном направлении. — Ты же видишь, как все это расстроило меня, Вуди. Этим телефонным звонком он меня как обухом по голове…
Палмер медленно, словно нехотя, повернулся к старику.
— Что, собственно, беспокоит вас больше, — спросил он, — эта заваруха со сберегательными банками или Джо Лумис, который пытался оказать на вас давление?
— Одно неотделимо от другого. Уже столько лет мне приходится жить в этой неразберихе. Положение становится все более критическим. У меня только два пути — первый из них вызовет значительное сокращение операций нашего банка, а второй будет означать потерю старого друга. Так примитивно и грубо.
Палмер ждал, чтобы Бэркхардт, выложив суть стоящей перед ним проблемы, сам увидел, что тут может быть лишь одно решение, которое ему надо принять, а затем спросил: — Поэтому-то вы передоверили все это дело мне, не так ли?
— Лишь отчасти, — фыркнул в ответ старик.
— Есть еще и другие причины?
Бэркхардт пожал плечами: — Разумеется. Если уж придется расправляться с Джо Лумисом, то я бы хотел, чтобы это сделал кто-нибудь другой. Однако это лишь первая часть проблемы. — Он тяжело вздохнул. — Скоро ты познакомишься и со второй частью — с Бернсом. Палмер наблюдал за тем, как их автомобиль плавно повернул на запад, проехал по Пятьдесят пятой улице, пересек Мэдисон-авеню и покатил к Пятой авеню.
— Он довольно предприимчивый парень, — в раздумье проговорил Палмер. — Я слышал как-то его выступление в Чикаго. Хороший оратор.
— Один из лучших. Карьеру свою он начал на Западном побережье в качестве одного из пресс-агентов в кинопромышленности.
— Сейчас он консультант по вопросам рекламы и информации или что-то в этом роде? Мне кажется, у него есть клиенты и в Чикаго.
Бэркхардт вздохнул. — Значит, слава Мака Бернса докатилась уже до Чикаго?
— А разве вы имеете что-то против него?
— Ровным счетом ничего. Он именно то, что нам нужно, к сожалению.
— Однако все это дело вы свалили на меня отчасти из-за него?
— Совершенно верно, — ответил Бэркхардт. Их «роллс-ройс» плавно остановился, и шофер открыл дверцу машины.
— Я ничего не имею против греков или сирийцев или кто он там, этот Бернс, — сказал Бэркхардт, выходя из машины. — Просто я не могу ладить именно с ним. Посему предоставляю тебе сомнительное удовольствие сотрудничать с этим Маком Бернсом, так он сам себя именует, а как его раньше звали — кто его знает. — Старик уже вышел на тротуар и ожидал, пока Палмер выйдет из машины.
— И еще одна деталь, — тихо сказал Бэркхардт, остановив Палмера около огромной входной двери из цельного стекла, ведущей в ультрасовременное здание банка.
— Да? — сказал Палмер, оборачиваясь к старику.
— Бернс знает, как я к нему отношусь. Я не могу скрыть это. Вот почему тебе придется подружиться с ним, для равновесия. Удастся ли тебе это сделать?
— А почему бы и нет?
— Многое б я дал, чтобы быть более уверенным в этом, — буркнул Бэркхардт. Затем вполголоса добавил: — Тебе предстоит работать бок о бок с этим человеком довольно долго. Сможешь ли ты?
— Смогу.
— Без Бернса нам каюк.
Оба они молча взглянули друг на друга. Палмер поймал себя на мысли, не свихнулся ли старик на почве всей этой истории со сберегательными банками. Он отвернулся он него и стал рассматривать огромные пролеты цветного стекла с узкими алюминиевыми простенками, образующими фасад здания банка. Прямо над его головой устремилась ввысь стеклянная башня, опоясанная тончайшими, хрупкими серебристыми обручами, которые, казалось, не в силах сдержать этот гигантский взлет стекла. У Палмера возникло чувство, что все это строение может в любой момент переломиться, как раненный в живот человек, беспомощно сникнуть и рухнуть на землю, рассыпавшись в черепки.
Глава пятая
Лифт не обслуживался лифтером, но был до такой степени механизирован, что называть процесс подъема в нем «самообслуживанием» было бы вопиющей несправедливостью, решил про себя Палмер. Когда рука Бэркхардта приблизилась к кнопке с надписью: «Вверх», на распределительной доске загорелся зеленый кружок и створки лифта из нержавеющей стали легко разомкнулись. Палмер вошел в кабину вслед за своим старшим спутником, и, как только его нога переступила через глазок фотоэлемента, створки сомкнулись, но несколько замедленно, как бы учтиво. Стены кабины лифта были словно вытканы из металла. Вертикальные стальные и медные полоски переплетались с поперечными прутьями из латуни, алюминия и нержавеющей стали. Когда створки лифта сомкнулись, Палмер невольно ощутил неприятное чувство: если бы кабина лифта, вместо того чтобы подниматься вверх, опустилась в подземное ответвление морских протоков с соленой водой, подумал он, то вода немедленно вызвала бы химическую реакцию металлических частей кабины с противоположными зарядами и мощный электрический удар разнес бы все живое в их кабине.
Он видел, как Бэркхардт небрежно нажал своим длинным толстым указательным пальцем на другую кнопку из белой пластмассы с надписью: «Верхний этаж» — «ВЭ». Эта кнопка также вспыхнула зеленым огоньком, и изза пластмассовой решетки под распределительным щитком раздался механический голос, напоминающий человеческий, который спокойно возвестил: «Лифт остановится… (пауза)… на верхнем этаже». Бэркхардт посмотрел на Палмера, усмехнулся с оттенком злорадства и сказал: — Мы называем это «ловушкой для деревенщины».
Палмер ничего не ответил, потянулся рукой к распределительному щитку и нажал кнопку с цифрой 12. В сетке динамика что-то дважды щелкнуло и снова раздался механический голос: «Лифт остановится… (пауза)… на 12 этаже». Палмер нажал на кнопку с указателем «отменить», и голос сообщил ему: «Лифт остановится… (пауза)… на верхнем этаже».
Палмер вздохнул, отошел в сторонку и сказал, обращаясь к Бэркхардту:
— Все, поиграл и хватит.
Когда двери снова разомкнулись, на какое-то мгновение их словно ослепил хлынувший со всех сторон свет. Выходя из кабины лифта, Палмер зажмурился, а потом с интересом стал рассматривать высокий потолок верхнего этажа, состоящий из чередующихся квадратов матового и прозрачного стекла в алюминиевом переплете.
Затем они пошли в потоках льющегося со всех сторон света, вдоль устланного серыми коврами коридора, белые стены которого украшали произведения современных живописцев. Белизну стен через определенные промежутки пересекали вертикальные прямоугольники высоченных широких дверей, где чередовались горчично-желтый, васильковый и темно-оранжевый цвет.
В дальнем конце коридора виднелась маленькая фигурка. По мере того как они приближались, она все росла, и наконец перед ними предстала элегантная белокурая женщина лет двадцати восьми. Встав, чтобы приветствовать их, она по росту почти сравнялась со своим патроном. Одарив их обоих очаровательной улыбкой и промурлыкав «доброе утро», она направилась к следующей двери, покрытой анодированным алюминием, подчеркивающим безупречную белизну дверной ручки. Открыв дверь, женщина пропустила их вперед, и Палмер уловил запах дорогих духов, точно такие он подарил на рождество Эдис.
Интересно, Бэркхардт принял эту женщину сюда на работу потому, что ее высокий рост гармонирует с высотой потолков верхнего этажа? — подумал Палмер. Его несколько удивило и то, что нью-йоркская секретарша может позволить себе такую роскошь, как дорогие духи, но эти размышления были прерваны, как только перед его взором предстал во всем величии рабочий кабинет Бэркхардта.
Дело не в том, что кабинет поистине огромный, внимательно разглядев его, решил Палмер. Главное заключалось в том, что все было совершенно откровенно, со знанием дела, спроектировано так, чтобы произвести впечатление масштабности.
Две стены кабинета были белые. Та, что была покороче, имела длину около 30 футов, высота же ее равнялась 12 футам, то есть высоте всего верхнего этажа. Вторая стена была не менее 50 футов в длину, а потолок над ней, взметнувшийся вверх, подобно крылу чайки, переходил в сплошное стекло на высоте около 20 футов.
Палмер почувствовал себя как человек, оказавшийся в воронке гигантского слухового рожка. У него даже мелькнула безрассудная мысль: если б он, стоя у входа, крикнул, то колоколообразная форма кабинета так усилила бы звук его голоса, что, долетев до противоположной стены, его голос, несомненно, расколол бы колоссальный лист стекла.
Он отказался от искушения испытать мощь своего голоса и вместо этого повернулся в сторону Бэркхардта, который внимательно смотрел на него.
— Вот так окно, — спокойным и несколько небрежным тоном сказал Палмер. — Я и не знал, что можно изготовлять такие огромные листы стекла.
— Обычно таких и не делают, — поспешил заверить его старик. — Но ребята Корнинга приняли вызов архитектора, который спроектировал эту штуку, и превзошли самих себя. Это стекло уже четвертое по счету. Три предыдущих разбились во время полировки.
— А это не разобьется? — Палмер хотел еще что-то сказать, но решил ограничиться одним вопросом.
— Люди Корнинга дали соответствующие гарантии. Из такого же стекла сделано зеркало телескопа в обсерватории Маунт Паломар. Процесс изготовления тот же — постепенное охлаждение. Эта чертова штука имеет толщину в целый дюйм. — Бэркхардт, не глядя, ткнул пальцем в кнопку возле двери, и в помещении стало еще светлей.
Палмер успел окинуть взглядом потолок и заметить ряды щитков, расположенных в шахматном порядке над квадратами из матового и прозрачного стекла. Медленно повернувшись, они направили в зал снопы сияющего полуденного солнца. Взгляд Палмера скользнул по письменному столу, стоявшему несколько асимметрично на темно-зеленом ковре, устилавшем весь пол кабинета, и только сейчас он заметил, что кто-то сидит в кресле. Сидевший поднялся из-за стола и пошел им навстречу.
— Сожалею, что заставил вас ждать, Мак, — сказал, направляясь к нему, Бэркхардт, но остановился на таком расстоянии, которое не позволяло ему пожать протянутую руку встречавшего их мужчины. Повернувшись к Палмеру, Бэркхардт обратился к нему:
— А ну-ка, Вуди, сделай рывок в четверть мили, спустись на землю и познакомься с Маком Бернсом. — После этого сложного маневра Бэркхардт расположился по другую сторону стола так, чтобы не создавалось впечатления, что он умышленно уклонился от пожатия протянутой ему руки.
Палмер шагнул вперед и пожал руку Бернсу, обнаружив при этом, что рука на ощупь мягче, чем можно было ожидать. На расстоянии фигура Бернса казалась тонкой и прямой, словно лезвие ножа, однако вблизи это впечатление исчезало. Разглядывая курчавые волосы Бернса, Палмер удивился, что кожа белокурого человека может так сильно загореть.
— Мистер Бернс, меня зовут Вудс Палмер.
Бернс улыбнулся. На смуглом лице блеснул ряд мелких ровных белых зубов. В изгибе узкого рта было что-то хищное.
— Мистер Бернс — мой отец, Вуди, а меня называют просто Мак, — ответил он. В тихом гортанном звучании его голоса не было резких переходов.
Слова он произносил немного нараспев.
— Мак, — повторил Палмер, опускаясь в кресло скандинавской конструкции с удобно изогнутой спинкой.
Бэркхардт откинулся в таком же кресле и неизвестно чему улыбался, глядя в пространство.
— Вуди — человек номер два в нашей иерархии, — сказал он, — Вуди Палмер — мой новый первый вице-президент. — Бэркхардт сделал паузу: — Я кратко проинформирую вас о нем.
— Лэйн…— И этот односложный звук повис в воздухе, как незаконченный, диатонический аккорд. Бернс позволил этой ситуации остаться неразрешенной, опустился в свое кресло, слегка подтянув на коленях складку темно-синих брюк. Палмер наблюдал за ним, восхищаясь тому, как долго беззвучно резонирует между ними это единственное слово. Бернс окинул взглядом свой костюм и небрежным жестом смахнул несуществующую пылинку с рукава. Палмер отметил, что костюм Бернса был изумительного покроя. По своим линиям он не походил ни на изделия знаменитых братьев Брукс, ни на какую-либо другую известную модель, скорее, он представлял смешение различных веяний моды и должен был выглядеть уместно в любом обществе. Фальшивую ноту вносила лишь белая рубашка с белым атласным узором.
— Лэйн, — повторил снова Бернс. — Какой же я специалист в области рекламы и информации, если меня будет информировать мой же клиент? Лэйн, вы же человек занятой. Позвольте мне проинформировать вас о Вуди. Наступило короткое молчание, и Палмер вдруг интуитивно почувствовал, как глубока взаимная неприязнь этих двух людей. Бэркхардту явно претило то, что он вынужден иметь дело с Бернсом. А Бернс чувствовал себя уязвленным потому, что его заставили ждать. В данный момент Палмер еще не мог определить, как далеко зашла их неприязнь. Оба были не из тех, что могут позволить себе такую роскошь, как открытая ненависть.
— Ладно, Мак, — сказал Бэркхардт уже более ровным тоном, глядя на стол. — Ваша очередь, выкладывайте.
— Вудс Палмер-младший, — произнес нараспев Бернс и поглядел на Палмера почти со смущенной улыбкой, как бы говоря: и вам и мне глубоко противна вся эта шаблонная процедура, но что же, черт побери, делать?
Внимательно следя за Палмером, Бернс продолжал: — В декабре ему исполнится сорок пять. Он женат на Эдис Эдисон из Гленко, штат Иллинойс. У него сын — Вудс Палмер третий, дочь Джералдина и младший сын девяти лет Том. Во время второй мировой войны ему было присвоено звание подполковника ВВС и он выполнял поручения преимущественно разведывательного характера. Он…
— …чересчур умен, черт побери, чтобы быть банкиром, — перебил его Бэркхардт, пытаясь внести в разговор юмористическую нотку, однако не предпринимая излишних усилий в этом направлении, — но и достаточно хитер, чтобы быть вам под стать, Мак.
— Вы не хотите дослушать мою информацию до конца? — спросил ухмыляясь Бернс. — Мой аппарат трудился над ней все утро.
— Любой может проделать такую работу, — сказал Бэркхардт тихим голосом, в котором звучало глухое раздражение. — Однако меня больше интересует, почему вы дали задание вашему аппарату собирать о нем материалы, когда известие о его назначении еще никуда не могло просочиться.
Очертания рта Бернса приняли более широкую и жесткую форму, а углы губ опустились. Пожав плечами, он заговорил снова, нараспев выговаривая слова:
— Лэйн, — и звук опять поплыл в воздухе, напоминая звучание литургии, — когда вы нанимали меня, то выбирали лучшее, что есть. Вас интересовало не то, каким образом я стал лучшим, а лишь сам факт, что я именно то, что вам надо.
— Опять профессиональные тайны? — проворчал Бэркхардт.
— Разве фокусник объясняет, каким образом создает свои иллюзии? — спросил Бернс.
— А я, значит, плачу за иллюзии? — подхватил Бэркхардт, подавшись вперед.
— Нет, конечно, — возразил Бернс. Он откинулся в кресле и любезно улыбнулся своему патрону.
Палмер заметил, что светло-коричневые глаза Бернса напоминают оттенком дубленую кожу.
— Нет, разумеется, вы платите не за иллюзии, — продолжал Бернс, — но, Лэйн…— и это слово снова завибрировало где-то в воздухе у них над головами, — вы действительно наняли волшебника. Только волшебник способен проделывать для вас такие фокусы.
Снова воцарилась тишина, и Палмер понял, что эти двое мужчин только что вступили в новую фазу взаимоотношений. Из роскоши ненависть превратилась в необходимость.
Он видел, как Бэркхардт небрежно нажал своим длинным толстым указательным пальцем на другую кнопку из белой пластмассы с надписью: «Верхний этаж» — «ВЭ». Эта кнопка также вспыхнула зеленым огоньком, и изза пластмассовой решетки под распределительным щитком раздался механический голос, напоминающий человеческий, который спокойно возвестил: «Лифт остановится… (пауза)… на верхнем этаже». Бэркхардт посмотрел на Палмера, усмехнулся с оттенком злорадства и сказал: — Мы называем это «ловушкой для деревенщины».
Палмер ничего не ответил, потянулся рукой к распределительному щитку и нажал кнопку с цифрой 12. В сетке динамика что-то дважды щелкнуло и снова раздался механический голос: «Лифт остановится… (пауза)… на 12 этаже». Палмер нажал на кнопку с указателем «отменить», и голос сообщил ему: «Лифт остановится… (пауза)… на верхнем этаже».
Палмер вздохнул, отошел в сторонку и сказал, обращаясь к Бэркхардту:
— Все, поиграл и хватит.
Когда двери снова разомкнулись, на какое-то мгновение их словно ослепил хлынувший со всех сторон свет. Выходя из кабины лифта, Палмер зажмурился, а потом с интересом стал рассматривать высокий потолок верхнего этажа, состоящий из чередующихся квадратов матового и прозрачного стекла в алюминиевом переплете.
Затем они пошли в потоках льющегося со всех сторон света, вдоль устланного серыми коврами коридора, белые стены которого украшали произведения современных живописцев. Белизну стен через определенные промежутки пересекали вертикальные прямоугольники высоченных широких дверей, где чередовались горчично-желтый, васильковый и темно-оранжевый цвет.
В дальнем конце коридора виднелась маленькая фигурка. По мере того как они приближались, она все росла, и наконец перед ними предстала элегантная белокурая женщина лет двадцати восьми. Встав, чтобы приветствовать их, она по росту почти сравнялась со своим патроном. Одарив их обоих очаровательной улыбкой и промурлыкав «доброе утро», она направилась к следующей двери, покрытой анодированным алюминием, подчеркивающим безупречную белизну дверной ручки. Открыв дверь, женщина пропустила их вперед, и Палмер уловил запах дорогих духов, точно такие он подарил на рождество Эдис.
Интересно, Бэркхардт принял эту женщину сюда на работу потому, что ее высокий рост гармонирует с высотой потолков верхнего этажа? — подумал Палмер. Его несколько удивило и то, что нью-йоркская секретарша может позволить себе такую роскошь, как дорогие духи, но эти размышления были прерваны, как только перед его взором предстал во всем величии рабочий кабинет Бэркхардта.
Дело не в том, что кабинет поистине огромный, внимательно разглядев его, решил Палмер. Главное заключалось в том, что все было совершенно откровенно, со знанием дела, спроектировано так, чтобы произвести впечатление масштабности.
Две стены кабинета были белые. Та, что была покороче, имела длину около 30 футов, высота же ее равнялась 12 футам, то есть высоте всего верхнего этажа. Вторая стена была не менее 50 футов в длину, а потолок над ней, взметнувшийся вверх, подобно крылу чайки, переходил в сплошное стекло на высоте около 20 футов.
Палмер почувствовал себя как человек, оказавшийся в воронке гигантского слухового рожка. У него даже мелькнула безрассудная мысль: если б он, стоя у входа, крикнул, то колоколообразная форма кабинета так усилила бы звук его голоса, что, долетев до противоположной стены, его голос, несомненно, расколол бы колоссальный лист стекла.
Он отказался от искушения испытать мощь своего голоса и вместо этого повернулся в сторону Бэркхардта, который внимательно смотрел на него.
— Вот так окно, — спокойным и несколько небрежным тоном сказал Палмер. — Я и не знал, что можно изготовлять такие огромные листы стекла.
— Обычно таких и не делают, — поспешил заверить его старик. — Но ребята Корнинга приняли вызов архитектора, который спроектировал эту штуку, и превзошли самих себя. Это стекло уже четвертое по счету. Три предыдущих разбились во время полировки.
— А это не разобьется? — Палмер хотел еще что-то сказать, но решил ограничиться одним вопросом.
— Люди Корнинга дали соответствующие гарантии. Из такого же стекла сделано зеркало телескопа в обсерватории Маунт Паломар. Процесс изготовления тот же — постепенное охлаждение. Эта чертова штука имеет толщину в целый дюйм. — Бэркхардт, не глядя, ткнул пальцем в кнопку возле двери, и в помещении стало еще светлей.
Палмер успел окинуть взглядом потолок и заметить ряды щитков, расположенных в шахматном порядке над квадратами из матового и прозрачного стекла. Медленно повернувшись, они направили в зал снопы сияющего полуденного солнца. Взгляд Палмера скользнул по письменному столу, стоявшему несколько асимметрично на темно-зеленом ковре, устилавшем весь пол кабинета, и только сейчас он заметил, что кто-то сидит в кресле. Сидевший поднялся из-за стола и пошел им навстречу.
— Сожалею, что заставил вас ждать, Мак, — сказал, направляясь к нему, Бэркхардт, но остановился на таком расстоянии, которое не позволяло ему пожать протянутую руку встречавшего их мужчины. Повернувшись к Палмеру, Бэркхардт обратился к нему:
— А ну-ка, Вуди, сделай рывок в четверть мили, спустись на землю и познакомься с Маком Бернсом. — После этого сложного маневра Бэркхардт расположился по другую сторону стола так, чтобы не создавалось впечатления, что он умышленно уклонился от пожатия протянутой ему руки.
Палмер шагнул вперед и пожал руку Бернсу, обнаружив при этом, что рука на ощупь мягче, чем можно было ожидать. На расстоянии фигура Бернса казалась тонкой и прямой, словно лезвие ножа, однако вблизи это впечатление исчезало. Разглядывая курчавые волосы Бернса, Палмер удивился, что кожа белокурого человека может так сильно загореть.
— Мистер Бернс, меня зовут Вудс Палмер.
Бернс улыбнулся. На смуглом лице блеснул ряд мелких ровных белых зубов. В изгибе узкого рта было что-то хищное.
— Мистер Бернс — мой отец, Вуди, а меня называют просто Мак, — ответил он. В тихом гортанном звучании его голоса не было резких переходов.
Слова он произносил немного нараспев.
— Мак, — повторил Палмер, опускаясь в кресло скандинавской конструкции с удобно изогнутой спинкой.
Бэркхардт откинулся в таком же кресле и неизвестно чему улыбался, глядя в пространство.
— Вуди — человек номер два в нашей иерархии, — сказал он, — Вуди Палмер — мой новый первый вице-президент. — Бэркхардт сделал паузу: — Я кратко проинформирую вас о нем.
— Лэйн…— И этот односложный звук повис в воздухе, как незаконченный, диатонический аккорд. Бернс позволил этой ситуации остаться неразрешенной, опустился в свое кресло, слегка подтянув на коленях складку темно-синих брюк. Палмер наблюдал за ним, восхищаясь тому, как долго беззвучно резонирует между ними это единственное слово. Бернс окинул взглядом свой костюм и небрежным жестом смахнул несуществующую пылинку с рукава. Палмер отметил, что костюм Бернса был изумительного покроя. По своим линиям он не походил ни на изделия знаменитых братьев Брукс, ни на какую-либо другую известную модель, скорее, он представлял смешение различных веяний моды и должен был выглядеть уместно в любом обществе. Фальшивую ноту вносила лишь белая рубашка с белым атласным узором.
— Лэйн, — повторил снова Бернс. — Какой же я специалист в области рекламы и информации, если меня будет информировать мой же клиент? Лэйн, вы же человек занятой. Позвольте мне проинформировать вас о Вуди. Наступило короткое молчание, и Палмер вдруг интуитивно почувствовал, как глубока взаимная неприязнь этих двух людей. Бэркхардту явно претило то, что он вынужден иметь дело с Бернсом. А Бернс чувствовал себя уязвленным потому, что его заставили ждать. В данный момент Палмер еще не мог определить, как далеко зашла их неприязнь. Оба были не из тех, что могут позволить себе такую роскошь, как открытая ненависть.
— Ладно, Мак, — сказал Бэркхардт уже более ровным тоном, глядя на стол. — Ваша очередь, выкладывайте.
— Вудс Палмер-младший, — произнес нараспев Бернс и поглядел на Палмера почти со смущенной улыбкой, как бы говоря: и вам и мне глубоко противна вся эта шаблонная процедура, но что же, черт побери, делать?
Внимательно следя за Палмером, Бернс продолжал: — В декабре ему исполнится сорок пять. Он женат на Эдис Эдисон из Гленко, штат Иллинойс. У него сын — Вудс Палмер третий, дочь Джералдина и младший сын девяти лет Том. Во время второй мировой войны ему было присвоено звание подполковника ВВС и он выполнял поручения преимущественно разведывательного характера. Он…
— …чересчур умен, черт побери, чтобы быть банкиром, — перебил его Бэркхардт, пытаясь внести в разговор юмористическую нотку, однако не предпринимая излишних усилий в этом направлении, — но и достаточно хитер, чтобы быть вам под стать, Мак.
— Вы не хотите дослушать мою информацию до конца? — спросил ухмыляясь Бернс. — Мой аппарат трудился над ней все утро.
— Любой может проделать такую работу, — сказал Бэркхардт тихим голосом, в котором звучало глухое раздражение. — Однако меня больше интересует, почему вы дали задание вашему аппарату собирать о нем материалы, когда известие о его назначении еще никуда не могло просочиться.
Очертания рта Бернса приняли более широкую и жесткую форму, а углы губ опустились. Пожав плечами, он заговорил снова, нараспев выговаривая слова:
— Лэйн, — и звук опять поплыл в воздухе, напоминая звучание литургии, — когда вы нанимали меня, то выбирали лучшее, что есть. Вас интересовало не то, каким образом я стал лучшим, а лишь сам факт, что я именно то, что вам надо.
— Опять профессиональные тайны? — проворчал Бэркхардт.
— Разве фокусник объясняет, каким образом создает свои иллюзии? — спросил Бернс.
— А я, значит, плачу за иллюзии? — подхватил Бэркхардт, подавшись вперед.
— Нет, конечно, — возразил Бернс. Он откинулся в кресле и любезно улыбнулся своему патрону.
Палмер заметил, что светло-коричневые глаза Бернса напоминают оттенком дубленую кожу.
— Нет, разумеется, вы платите не за иллюзии, — продолжал Бернс, — но, Лэйн…— и это слово снова завибрировало где-то в воздухе у них над головами, — вы действительно наняли волшебника. Только волшебник способен проделывать для вас такие фокусы.
Снова воцарилась тишина, и Палмер понял, что эти двое мужчин только что вступили в новую фазу взаимоотношений. Из роскоши ненависть превратилась в необходимость.
Глава шестая
Ресторан был не очень велик, но щедро разукрашен. Стены его единственного узкого и длинного зала были увешаны зеркалами в бело-розовых рамах такого сложного рисунка в стиле рококо, что в неярком освещении зала Палмер долго не мог разглядеть его завитки и виньетки. Слегка сощурившись и опустив глаза, Палмер заглянул в свой бокал, поднес его ко рту и, не торопясь, медленными глотками, выпил все до дна.