Страница:
— Ну и рожи, — сказал я. — Хулио, мы с тобой лучше.
Резо промычал что-то неопределенное, а генерал сказал:
— Они люди Бобока. Головорезы. Должны сопровождать туда академика, а обратно — контейнер с товаром.
— И что? — спросил я.
— Меняем. Их на вас. В аэропорту. И вы птичками улетаете.
— А что Акимов?
— Академик старенький, хотя бодренький. Видел эти морды всего один раз, — терпеливо объяснял Орешко. — С ним — как со старым знакомым… Вот паспорта, билеты… Места все рядом… Что еще?
— То есть академик — лох крепкий?
— Да, но и ваш ключик. Его там знают…
— Авантюра, авантюра. — Я пролистал паспорт. — И кто я на сей раз? Гунченко Алексей Григорьевич, м-да. А покраше кликухи не было? — пошутил я. — Резо, а ты кто у нас?
— Нодари я, — ответил тот. — Запомни на всю жизнь. И на ближайшие три дня.
— Нодари, все будет хоп, — проговорил я. — Если нас раньше времени не хлопнут. Кстати, где моя пукалка?
— В боевой готовности. — Орешко открыл маленький сейф, вытащил оттуда моего «стечкина», родненькую мою железку. — Разрешение на оружие… настоящее…
— А мне? — удивился Резо-Нодари, он же Хулио.
— А ты так отмахивайся, — сказал генерал. — Тебе, дружок, опасно доверять пушку. Сам себя застрелишь.
— Да вы чего, господа? — возмутился Нодари-Резо-Хулио. — Вы что, меня не знаете?
— В том-то и дело, что хорошо знаем, — рассмеялись мы все. — Ты у нас известный стрелок!.. Бац-бац — и мимо!.. Ха-ха!
На честные наши слова друг оскорбился и затребовал шпалер; он, боец, готов хоть сейчас доказать обратное. Вон — в небе — летит ворона. Мы ему отвечали, что смарать [143]беззащитную птаху, пусть даже вредно крикливую, — дело последнее. Лучше выпьем за здоровье новоявленных Алексея Григорьевича, Нодари и за ворону, летящую в родном, цементном небе. Пусть удача не оставит нас, людей, и пташку, чумовую от рождения. Хотя неизвестно, кто из нас более чумовой, мы или она.
На такой оптимистической ноте мы стали прощаться, обговаривая на ходу последние детали операции в аэропорту. Уже в прихожей генерал Орешко попросил меня задержаться. Никитин и Нодари удалились готовиться к завтрашней чудной игре. Орешко же сообщил мне такую информацию: в недрах ГБ обнаружены личные дела ещё двух врачей, которые трудились в африканских прериях. Фамилия одного — Латкин, он вирусолог; фамилия второго — Лаптев, микробиолог. Более никого нет с похожей на кликуху «Ладынин». Я поблагодарил товарища за помощь.
— Ааа, — отмахнулся он. — У нас на Лубянке сейчас такой бардак! Головы летят. Режут, суки, по живому. На «хозяйстве» бывший первый секретарь обкома! Представляешь? Мудак!.. В голове — опилки!.. У нас уже около двадцати тысяч «ушли»…
— Орешко, ты держись зубами, — предупредил я. — Ты ещё нужен родине.
— Иди к черту. Все шутишь, — огрызнулся генерал; взглянул на часы. Какие ещё проблемы?
— Проблем много, — ответил я. — Хочу в Париж.
— В Париж? — изумился мой друг. — Что ты там потерял?
— Хочу прыгнуть с Эйфелевой башни.
— Саша!
— Есть там один человечек. Тебе известный.
— Кто?
— Кулешов.
— Кулешов-Кулешов, — задумался. — Нет, не помню такого.
— Бывший муж твоего, мать твою, хакера! — в сердцах проговорил я.
— Анны, что ли?
— Да, он из дипломатов.
— И что? Он никакого отношения к нам…
— Я хочу с ним поговорить. По душам.
— Алекс, снова какая-нибудь дурь? Анна свое отыграла. Что еще?
— Заблуждаешься, мой друг. Женщины играют до последнего своего вздоха. Так что берегись их, как автомобиля.
— Ты про что? — насторожился Орешко.
— Про Париж. Хочу его увидеть.
— Только после Красноярска, — резонно заметил генерал.
— Да уж, всю жизнь мечтал посетить этот городишко, — пошутил я.
— Я рад, что твоя мечта — в жизнь! — похлопал меня по плечу хозяин малогабаритной конуры, настойчиво выталкивая на лестничную клетку. — Париж? Что нам какой-то Париж? Подождет нас Париж, мать его так…
— Красноярск куда лучше, — соглашался я, уходя прочь. — Ботают, там воздух необыкновенно свеж, как у верблюда в жопе…
— Не, как у слона, — уточнил Орешко. — Но с противогазом жить можно.
На этой экологической ноте мы и попрощались. Я шумно затопал по клавишам бетонной лестницы. Затем легко и весело вспорхнул на пролет выше конспиративной конуры. Зачем? Интересный вопрос. Во-первых, по нервному поведению генерала было не очень трудно догадаться, что он кого-то ждет; во-вторых, кто этот ху? Нет, я полностью доверял своему боевому и проверенному товарищу, тут никаких вопросов. Дело в другом: возникла некая версия и я хотел проверить её. Не более того. Потерял я нюх или нет? Через четверть часа я убедился, что моя интуиция функционирует, как бортовые огни космической орбитальной станции. Из амбразуры разбитого окна я наблюдал, как подкатила аккуратненькая малолитражка и из неё выбралась милая, моложавая, с объемными формами дама. Она закрыла авто и процокала в подъезд. Когда же российская леди остановилась у двери, за которой её с нетерпением ждали, и принялась прихорашиваться, как птаха, то я окончательно убедился, что это мара. Любовница то есть. И это правильно, товарищ генерал. У человека, находящегося на сияющих высотах власти, должны быть маленькие слабости. Я бы даже сказал, грешки. Если их нет, то кристально чистый член общества либо труп, либо говнюк.
Я искренне рад за своего друга. Шпалер в штанах всегда должен находиться на боевом взводе.
Эх, раз! Еще раз! Еще много-много раз! Две гитары за стеной жалобно заныли! С детства памятный напев, милый, это ты ли?!
Эх, раз! Еще раз! Еще много-много раз! Аааа! — и под этот яростно-прекрасный, народный хит, доносившийся из хавиры, [144]я удалился прочь. Меня ждал Париж на сибирской реке Енисей.
Я люблю летать самолетами. Под крылом лайнера — великолепное свободное пространство. Облака как айсберги в океане. Багрянец заходящего солнца воздушный апокалипсис! Лепота. А уж ежели гекнулся с десяти тысяч километров, то вообще никаких проблем. Соскребут мокрое недоразумение с планеты — и в общую, братскую могилку. С гранитной плитой: «Летайте самолетами Аэрофлота!»
Нервничаю и поэтому так удачно шучу. Я и Резо (Нодари) находились там, где и должны были находиться по плану операции «Обмен». На бельэтаже, у общепитовской точки, пропахшей старорежимными курами и кофейным пойлом. Пассажиры сновали вокруг с одержимостью вьючных животных, создавая для нас благоприятную, защитную среду. Своим крупногабаритным багажом.
На летном, сумрачном поле пластались крылатые машины. Рев турбин, радиосообщения о вылете-прилете, нервная сутолока на посадке бодрили потенциальных жмуриков. И нас. Я и Резо были предельно внимательны, являясь при этом пассивными наблюдателями.
Сначала я заметил троих, отличающихся от проч. публики уверенным и спокойным поведением. И главное, у них в руках не было мешков, чемоданов и тележек. Я толкнул в бок своего напарника:
— Вон твой оригинал. — И добавил: — И мой.
— Вах! Пивная бочка какая-то! — ахнул Резо. — Я что? Тоже такой?
— Нет, ты стройный, как тополь, — успокоил я товарища.
Потом мы увидели: троица братается со стариком боровичком и сопровождающим его лицом. Академик Акимов держался молодцом, был в очках с сильными линзами. (Эх, Орешко-Орешко, использовать физические недостатки при достижении великих целей!)
На наших глазах происходила передача академика из одних надежных рук в другие. Такие же надежные.
Через несколько минут наши с Резо «оригиналы» и старичок находились уже у стойки регистрации. Их ненавязчиво провожали. Те двое желающих убедиться, что команда успешно прошла контроль. Что и говорить, генерал в отставке Бобок знал свое дело туго.
Зуммер рации и голос руководителя операции сдунули нас с Резо туда, куда нам надо было спешить. В пассажиронакопитель, если выражаться романтическим языком пилотного состава.
Проскочив в приготовленный именно для нас свободный коридор, мы смешались с толпой пассажиров, бредущих по грязному туннелю к летательно-металлическому гробу.
Потом, как всегда, у последнего рубежа случилась путаница с билетами. Возникла паника из-за слуха: посадочных мест меньше, чем претендентов на них. Бедненькие, хрупкие стюардессы мужественно отбивали атаки агрессивно напористых путешественников, спешащих к Саяно-Шушенским отрогам. Кто-то взвизгнул, кто-то упал, кто-то ещё что-то… Уважаемый академик Акимов Дмитрий Дмитриевич почему-то оказался один, без строгого присмотра. Чтобы его не затолкали, мы с Резо (Нодари) кинулись к нему, как к родному, и приподняли под белы ручки. Паника тотчас же прекратилась. Наш академик-крот бормотал проклятия в адрес Аэрофлота, милый такой старикашка, пропахший карболкой.
— Не волнуйтесь, Дмитрий Дмитриевич, пожалуйста, Дмитрий Дмитриевич, говорили мы ему. — Сейчас загрузимся. Товарищи, разрешите академику!..
Публика уважала науку и потеснилась. Живая легенда неорганической химии вместе с беременными женщинами и детьми первой ступила в холодное нутро лайнера.
Операция «Обмен» завершалась. И, кажется, успешно. В моих руках оказался даже чужой «дипломат». С необходимыми для нашей будущей работы документами.
…Место мое оказалось рядом с академиком. Тот долго гнездился в своем кресле; пришлось помочь ему застегнуть ремни.
— Спасибо, молодой человек, — сказал он. — Вас, кажется, Алексеем?..
— Да, Дмитрий Дмитриевич.
— А я — это… Нодари, — влез Резо-Хулио, сидящий позади.
Я показал ему кулак: умри, несчастный. Академик закивал седенькой головой и пожелал нам приятного полета. Мы ему — того же!
Тягач потянул самолет на взлетную полосу — в иллюминаторы брызнули огни аэропорта. Прощай, любимый город. Быть может, мы ещё вернемся. Вернемся?
Затем взревели турбореактивные моторы — лайнер задрожал от внутреннего напряжения, покатил, ускоряясь, по темному летному полю. Толчок — и мы, невольные любители воздухоплавания, зависли между бледными звездами и невидимой землей. Мать моя Аэрофлот! Сколько живу, а понять не могу, как летают самолеты. Летают вопреки всякому здравому смыслу.
Как известно, во время полета хорошо думается о бренности человеческого существования. А проще говоря, когда о земную ось?.. Больно. Сейчас или в следующий раз.
Чтобы отвлечься от такого праздномыслия, я решил заняться чужим чемоданчиком. Знаю, что нехорошо. А вдруг там адская машинка? Я же так мало сделал для процветания нации. И поэтому решительно, без зазрения совести вскрыл «дипломат». Трац-трац! Бомбы не было. Вместо неё я обнаружил бутылку коньяка молдавского разлива, пачку ароматизированных (банан, е'!) презервативов, скромные валютные сбережения и документы. Джентльменский набор командировочного.
Мой сосед академик не видел всего этого безобразия, клевал носом, готовясь к полемическим схваткам с сибирскими коллегами относительно «красной ртути». Есть такая ртуть, нет такой ртути — наука об этом умалчивает. Хотя, судя по документам, подобный казус возник в спецлаборатории городка под кодовым названием Красный-66.
По проекту договора следовало, что «Фирма готова приобрести КР-2020 в количестве ____ кг по цене $_____». При условии соответствующих кондиций материала. «Материал, предназначенный для научно-исследовательских экспертиз, должен быть предоставлен Фирме в количестве _____ г по цене $ _____». Посредник, гарантируя сторонам полную безопасность сделки, выцыганивал себе _____ % от общей суммы Договора. Как в первом случае, так и во втором.
Высшая, мать их, математика. Что и говорить, хороший договор. Единственный недостаток — нет процентной ставки нашего активного участия, моего и Резо. Чувствую, не пить нам с ним коньячной настойки, пить нам «херши». До Судного дня.
Кстати, милая бортпроводница несла в пластмассовых стаканчиках напитки. Но не «херши». Пассажиры пили, будто блуждающие в песках бедуины. Халява — она и в облаках халява.
Словом, полет проходил нормально.
За иллюминатором плыли воздушные материки и острова, подсвеченные пламенеющим солнцем. Наверное, на этих материках и островах жили души. Души тех, кого мы любили и кого потеряли. Как жаль, что нельзя вернуть прошлое. Можно повернуть реки вспять, развернуться в боевом марше, вернуться из зоны… В сорокаградусный морозец, такой, как сейчас за бортом воздушного извозчика, души зеков промерзали до состояния покаянной, тихой печали. И тот, кто не успевал отогреть светло-льдинистую душу свою, падал в снег для смиренного уходя на небесный материк. Или остров.
Нашу представительную группу во главе с академиком Акимовым встречали у трапа. С хлебом и солью. И с такими улыбками, будто мы были представителями правительства, от мнения которых зависела судьба зловонного химкомбината им. Эрнста Тельмана, отравляющего своим ударным производством среду обитания крыс и людей. Именно они, звери и люди, — единственные, кто мог существовать на енисейских прекрасных (в прошлом) берегах.
— Димыч! Дымок! Черт седой! Наконец-то соизволил матушку Сибирь поглядеть! — С такими словами помпезный старик — видимо, тоже академик накинулся на нашего, притомленного полетом дедка и принялся душить, как медведь козу.
Пока ученые-лирики разбирались в своих чувствах, витая в облаках долгожданной встречи, все остальные участники сцены надежно стояли на долготе 57°16 (параметры условные). И были банальными и пошлыми прагматиками, умеющими считать только миллионы. В конвертируемой валюте. Исключая, разумеется, нас с Резо (Нодари). Мы считаем в рублях. Деревянный рубль — самая крепкая валюта в мире. Если ею бить по голове, как поленом. Надеюсь, я понятен для тех, кто живет на одну зарплату или пенсию.
Между тем события разворачивались в русле благоприятном. Для нас, представителей-посредников от «Рост-банка».
Ко мне приблизились три симпатичных сибирских волкодава, способных в мгновение ока перегрызть горло зазевавшему «тигру».
— Гунченко? — поинтересовались, точно спросили пароль.
Кострома, хотел ответить я, да вовремя понял, что шутка-пароль будет неуместна. Какие могут быть шутки в смертельной игре на выживание? Я лишь кивнул, мол, да, я тот самый, кого вы, господа, хотите видеть. Рядом с академиком. И мне поверили. Вероятно, на мусало я был честным малым.
Крепкие рукопожатия — как залог будущей совместной работы, и все мы, лирики и физики, направляемся к автомобилям.
— Как там генерал? — спросил тот, кто назвался Марковым; судя по комплекции и поведению, он являлся руководителем СС (службы секьюрити).
— В боевой готовности, — ответил я, имея в виду, конечно, генерала Орешко, хотя прекрасно понимал, о ком идет речь.
Моим ответом все присутствующие остались довольны: генерал в отставке (Бобок) взведен, как курок, а это значит, Договор находится под бдительной опекой.
Загрузившись в импортные колымаги, мы стартовали со скоростью баллистических ракет. Вперед-вперед. К цели, скрытой ночным мраком. А, как известно, наша цель была коммунистический городок Красный-66.
Кортеж мчался по скоростной трассе, и свет фар выбивал из тьмы плотную стену деревьев, и где-то там, за ними, угадывались горы — огромные, мощные животные, уснувшие на ночь.
Мы с Резо (Нодари) чувствовали себя хозяевами положения. Очевидно, этот Гунченко (царство ему Небесное!) был заместителем по оперативной работе генерала в отставке; отношение к нему, то есть ко мне, со стороны сопровождающих лиц было самое доброжелательное. И даже подобострастное. Если бы Марков и K° знали, кого транспортируют на сверхсекретный объект!.. Думаю, все бы застрелились сразу. От собственного ротозейства. Разгильдяи позабыли великий завет Феликса Эдмундовича: бди!
Через час наше путешествие по невидимому таежному краю заканчивалось. Нарушая вековую тишину и сон жителей, кортеж въехал на площадь городка Красный-66. Встречал нас Владимир Ильич Ленин. В бронзе. На высоком гранитном постаменте. Приветствовал поднятой дланью. И действительно, кто первым мог нас встретить в этой глухой местности? Только Ильич. Который живее всех живых!
Я выказал удивление столь бессмертным произведением искусства среди «зеленого моря тайги». На что Марков махнул рукой в тьму ночную и сообщил интересную информацию: там, за отрогом, знаменитое село Шушенское, где будущий вождь всего мирового пролетариата куковал в ссылке с женой Наденькой и собачкой Жучкой. Они любили охотиться на зайцев. Вождь и Жучка. Отстреливали косых партиями. Для всего шушенского населения. Бродит легенда, что до сих пор можно встретить старожила этих мест в ленинском заячьем треухе. Так что народ не спешит расставаться с проклятым прошлым и ломать памятники, как того требуют последние агрессивные директивы из Центра.
Выбравшись из лимузина, я задохнулся от насыщенного кислородом, свежего воздуха близкой тайги. Такой чистый воздух мог быть только в раю. Или в лечебной барокамере. Странно, но признаки химического производства, навсегда парализирующего все живое, отсутствовали. Видимо, Красный-66 являлся курортной зоной для химиков и прочего таежного люда, этакий типичный жилой массив для доверчивых иноземных журналистов. Праздничная вывеска для дураков. Что, впрочем, гадать? Завтра, при дневном свете, разберемся, куда леший нас завел.
Дружным коллективом мы направлялись к двухэтажному деревянному зданию. Это была гостиница «Мир». По словам Маркова, наше временное пристанище. До утра. А что утром, поинтересовался я. «Под крылом самолета о чем-то поет…» — многозначительно напел главный секьюрити и уточнил, что полет, правда, будет на вертолете, самом удобном здесь транспорте. Батюшки, ахнул я, выдюжит ли академик такие нечеловеческие нагрузки? А мы его, как ляльку в люльке, успокоили меня. Я нашел взглядом нашего Акимова, он был увлечен беседой со своим коллегой и абсолютно равнодушен к окружающему его суетливому мирку. Да, с таким чудаком ученым проблем не будет. Во всяком случае, с переброской его бренного тела в пространстве.
Так же без проблем вся наша веселая капелла [145]заселила провинциальный «Мир». Проблемы возникли позже, когда неутомимый Нодари (буду теперь так называть этого беспокойного хазера [146]), подружившись с бойцами таежного отряда, принялся выклянчивать у меня бутылку коньяка.
— Зачем, — спросил я, — тебе, Нодарчик, куражиться на ночь глядя? Отдыхай.
— Сашин-Леха, в смысле, — зарапортовался мой друг от моего пинка в бок. — Чтобы по душам поговорить, нанюхаться. [147]
— Ох, гляди, рогатик. [148]
— Ты ж меня знаешь, Са-а-Леха, в смысле!..
— Я — Гунченко, — рявкнул я в конце концов. — Для тебя с этой минуты, дорогой мой Нодари. Повтори!
— Г-г-гунченко, — промямлил мой друг. — Ну, дай пузырек с клопами, будь человеком, Гунченко.
Убедившись, что мой товарищ запомнил-таки мое новое имя и фамилию, я отдал предмет первой необходимости для душевных бесед в полночь. С надеждой, что Нодари выдержит проверку боем и выудит из собутыльников хоть какую-нибудь ценную информацию. Что-что, а желудок у него, бойца спецназначения, был как бронежилет.
Когда же мой друг и чмырь [149]удалился выполнять сложную и опасную операцию по осушению бутылки, я плюхнулся на кровать с комковато-зековским матрацем и решил подвести первые итоги. Все, что происходило, было подозрительно хорошо. Без сучка и задоринки, как любят выражаться руководители силовых структур. Когда операция по освобождению заложников, например, с треском проваливается. По своему опыту я знал: начали за здравие — будут трупы. Быть может, много трупов. Наступит время «Ч» — время собирать трупы. А вернее, души. И, чтобы не превратиться в бездушный предмет, который могут с пренебрежением шваркнуть в окровавленный, слизевой кузов грузовика, следует поразмышлять о генерале Бобоке. Он известен своим инквизиторским умишком и, по моему разумению, должен подстраховать ситуацию с КР-2020. Ставки слишком высоки, господа. Что там рулетка под «Сиреневый туман» и хмельные вопли «новых русских» чубуков. [150]Тьфу!.. Я плюнул и поднялся на ноги. Погулял по гостиничному номеру, как лунатик. За окном шумели ночные деревья, а за стеной — Нодари с друзьями. В смысле, Резо… И тут я остановился у стола. На столе лежал «дипломат». Он был моим, но на самом деле не моим. Нодари — Резо… Селихов — Смирнов-Сокольский… Гунченко Селихов… Резо — Нодари (да ещё и Хулио). Двойные фамилии, двойные имена. Почему бы реквизированному «дипломату» не быть с двойным дном?
И мои шаловливые щипанцы [151]заиграли по чужому чемоданчику; так тапир играет на нервах публики: трац-трац-трата-тац! Миллиметр за миллиметром! Сезам, откройся!
Со стороны зрелище было странное: сидит мужик в одних трусах и, кажется, занимается ловлей блох. Допустим, какой-нибудь сексот сидит на пихте и ведет наблюдение, так от увиденного он обязательно чебучнется о нижний сук.
Есть! Нет, это не секретного сотрудника уронили с пихты, а совсем наоборот — это я обнаружил секретку под кожей чемоданчика. Аккуратно вскрыв шов, я извлек из тайника… Мать моя наука!.. Компьютерный диск, похожий на тончайший древесный кругляш с возрастными кольцами.
Проклятие! Сучий научно-технический прогресс. Вся информация в куске железа. Неужели мне снова нужен хакер? Из Нью-Йорка. Нет, лучше смерть. В сердце России.
Я похож на единственного мореплавателя, которого после кораблекрушения прибило к необитаемому острову, где полно золотой гальки, но полностью отсутствуют вода и пища.
Что же делать? Не идти же мне на поиски компьютерной коробки? Да и не хакер я! Тьфу ты, прости меня, Господи!..
Ничего не остается делать, как втиснуть подозрительную дискету в тайник. Что там, в её бороздках? Не игра-стрелялка для саяно-шушенских ученых? Титаническими усилиями (с помощью иголки) я восстановил шов секретки. Мужик в трусах — с иглой в руках… В полночь… В тайге!.. Бррр! Надеюсь, меня никто не ведет?.. Уколов палец и выматерившись, я закончил ювелирную работу. Ненавижу такой дамский труд. Мне бы выйти на тактический простор. Надеюсь, этот простор ждет меня в будущем. Тем более я знаю то, чего не должен был знать. И в этом мое несомненное преимущество.
Как поется в старенькой, бодренькой песенке времен первой реконструкции: «Утро красит нежным цветом… траля-ля, тра-ля-ля! Просыпается с рассветом вся советская страна…»
Советской страны уже нет, а утро по-прежнему красит нежным цветом нашу грубую действительность. Проснувшись, я обнаружил храпящего Нодари; вид у него был умиротворенный, точно после выполнения сложного задания в тылу врага. Счастливый бурдюк с коньяком, есть чему завидовать.
Я подошел к окну. Изумрудный свет господствовал в этой героической, таежной местности. Впечатление было такое, что я нахожусь внутри салатовой бутылки. И только где-то там, наверху, пробивалась небесная синь. Пологие горы подпирали заросшими горбами небо. Была б моя воля, взял бы берданку и ушел жить в это природное великолепие. Зачем берданка? Чтобы сбивать шишки. Увы-увы, мечты-мечты…
В дверь услужливо постучали: подъем! Я потукал по Нодари, который брыкался и не просыпался. Я залил несчастную тушку водой из графина, и она завизжала нечеловеческим голосом, поднимая на ноги всю службу безопасности. То есть утро начиналось с хорошего запева, зовущего на боевые и трудовые подвиги:
— Мать-мать!.. Тра-та-тать!
…Автомобильный кортеж подкатил к бетонированному пятачку, где нас ожидал толстобрюхий пятнистый махолет со звездами на борту. Через несколько минут, заглотив нашу разномастную группу, он заболтался над таежными просторами. Академик Акимов спокойно переносил перегрузки — дремал. В отличие от Нодари, выразительно страдающего от воздушной болтанки. Все остальные пассажиры были равнодушны к прекрасной картине мира. Кроме меня. Когда я ещё вырвусь на таежные просторы, когда ещё увижу горы, стоящие на страже миропорядка, когда ещё окажусь так близко от солнечного диска. (Вместе с компьютерным диском.) Конечно, я не только любовался природными красотами, я запоминал местность. На всякий случай. А вдруг мне не понравится там, куда мы летим? Возникнет смертельный мордобой, и я буду вынужден таежными огородами… огородами…
Самый надежный ориентир на такой растительно-гористой местности река. И, к моему удовольствию, внизу запетляла безымянная речушка, видимо, енисейский приток. Такие водные артерии, как учили меня, могут вывести даже в канализацию г. Москвы. Так что, родной Алекс, все находится под контролем. Тьфу-тьфу.
По моим расчетам, вертолет уплыл от цивилизованного берега километров на двести. Пора находить островок для отдыха. И развлечений. Где-то уже должен быть тайгаленд? (Диснейленд в другом месте.)
Я оказался прав относительно таежного секретного поселка. Он находился у подножия мощного горного ущелья, защищенный с трех сторон неприступными для людишек скалами. С четвертой стороны защитой служила бурная дикая речушка. Идеальное место для тайных экспериментов. Более того, когда наша дребезжащая металлическая стрекоза принялась опускаться вниз, на бетонированный лепесточек, я заметил серебристую паутинку и две сторожевые вышки. У реки. Чтобы ни у кого не возникало соблазнов, искушая судьбу, прыгать в природомоечный агрегат.
Резо промычал что-то неопределенное, а генерал сказал:
— Они люди Бобока. Головорезы. Должны сопровождать туда академика, а обратно — контейнер с товаром.
— И что? — спросил я.
— Меняем. Их на вас. В аэропорту. И вы птичками улетаете.
— А что Акимов?
— Академик старенький, хотя бодренький. Видел эти морды всего один раз, — терпеливо объяснял Орешко. — С ним — как со старым знакомым… Вот паспорта, билеты… Места все рядом… Что еще?
— То есть академик — лох крепкий?
— Да, но и ваш ключик. Его там знают…
— Авантюра, авантюра. — Я пролистал паспорт. — И кто я на сей раз? Гунченко Алексей Григорьевич, м-да. А покраше кликухи не было? — пошутил я. — Резо, а ты кто у нас?
— Нодари я, — ответил тот. — Запомни на всю жизнь. И на ближайшие три дня.
— Нодари, все будет хоп, — проговорил я. — Если нас раньше времени не хлопнут. Кстати, где моя пукалка?
— В боевой готовности. — Орешко открыл маленький сейф, вытащил оттуда моего «стечкина», родненькую мою железку. — Разрешение на оружие… настоящее…
— А мне? — удивился Резо-Нодари, он же Хулио.
— А ты так отмахивайся, — сказал генерал. — Тебе, дружок, опасно доверять пушку. Сам себя застрелишь.
— Да вы чего, господа? — возмутился Нодари-Резо-Хулио. — Вы что, меня не знаете?
— В том-то и дело, что хорошо знаем, — рассмеялись мы все. — Ты у нас известный стрелок!.. Бац-бац — и мимо!.. Ха-ха!
На честные наши слова друг оскорбился и затребовал шпалер; он, боец, готов хоть сейчас доказать обратное. Вон — в небе — летит ворона. Мы ему отвечали, что смарать [143]беззащитную птаху, пусть даже вредно крикливую, — дело последнее. Лучше выпьем за здоровье новоявленных Алексея Григорьевича, Нодари и за ворону, летящую в родном, цементном небе. Пусть удача не оставит нас, людей, и пташку, чумовую от рождения. Хотя неизвестно, кто из нас более чумовой, мы или она.
На такой оптимистической ноте мы стали прощаться, обговаривая на ходу последние детали операции в аэропорту. Уже в прихожей генерал Орешко попросил меня задержаться. Никитин и Нодари удалились готовиться к завтрашней чудной игре. Орешко же сообщил мне такую информацию: в недрах ГБ обнаружены личные дела ещё двух врачей, которые трудились в африканских прериях. Фамилия одного — Латкин, он вирусолог; фамилия второго — Лаптев, микробиолог. Более никого нет с похожей на кликуху «Ладынин». Я поблагодарил товарища за помощь.
— Ааа, — отмахнулся он. — У нас на Лубянке сейчас такой бардак! Головы летят. Режут, суки, по живому. На «хозяйстве» бывший первый секретарь обкома! Представляешь? Мудак!.. В голове — опилки!.. У нас уже около двадцати тысяч «ушли»…
— Орешко, ты держись зубами, — предупредил я. — Ты ещё нужен родине.
— Иди к черту. Все шутишь, — огрызнулся генерал; взглянул на часы. Какие ещё проблемы?
— Проблем много, — ответил я. — Хочу в Париж.
— В Париж? — изумился мой друг. — Что ты там потерял?
— Хочу прыгнуть с Эйфелевой башни.
— Саша!
— Есть там один человечек. Тебе известный.
— Кто?
— Кулешов.
— Кулешов-Кулешов, — задумался. — Нет, не помню такого.
— Бывший муж твоего, мать твою, хакера! — в сердцах проговорил я.
— Анны, что ли?
— Да, он из дипломатов.
— И что? Он никакого отношения к нам…
— Я хочу с ним поговорить. По душам.
— Алекс, снова какая-нибудь дурь? Анна свое отыграла. Что еще?
— Заблуждаешься, мой друг. Женщины играют до последнего своего вздоха. Так что берегись их, как автомобиля.
— Ты про что? — насторожился Орешко.
— Про Париж. Хочу его увидеть.
— Только после Красноярска, — резонно заметил генерал.
— Да уж, всю жизнь мечтал посетить этот городишко, — пошутил я.
— Я рад, что твоя мечта — в жизнь! — похлопал меня по плечу хозяин малогабаритной конуры, настойчиво выталкивая на лестничную клетку. — Париж? Что нам какой-то Париж? Подождет нас Париж, мать его так…
— Красноярск куда лучше, — соглашался я, уходя прочь. — Ботают, там воздух необыкновенно свеж, как у верблюда в жопе…
— Не, как у слона, — уточнил Орешко. — Но с противогазом жить можно.
На этой экологической ноте мы и попрощались. Я шумно затопал по клавишам бетонной лестницы. Затем легко и весело вспорхнул на пролет выше конспиративной конуры. Зачем? Интересный вопрос. Во-первых, по нервному поведению генерала было не очень трудно догадаться, что он кого-то ждет; во-вторых, кто этот ху? Нет, я полностью доверял своему боевому и проверенному товарищу, тут никаких вопросов. Дело в другом: возникла некая версия и я хотел проверить её. Не более того. Потерял я нюх или нет? Через четверть часа я убедился, что моя интуиция функционирует, как бортовые огни космической орбитальной станции. Из амбразуры разбитого окна я наблюдал, как подкатила аккуратненькая малолитражка и из неё выбралась милая, моложавая, с объемными формами дама. Она закрыла авто и процокала в подъезд. Когда же российская леди остановилась у двери, за которой её с нетерпением ждали, и принялась прихорашиваться, как птаха, то я окончательно убедился, что это мара. Любовница то есть. И это правильно, товарищ генерал. У человека, находящегося на сияющих высотах власти, должны быть маленькие слабости. Я бы даже сказал, грешки. Если их нет, то кристально чистый член общества либо труп, либо говнюк.
Я искренне рад за своего друга. Шпалер в штанах всегда должен находиться на боевом взводе.
Эх, раз! Еще раз! Еще много-много раз! Две гитары за стеной жалобно заныли! С детства памятный напев, милый, это ты ли?!
Эх, раз! Еще раз! Еще много-много раз! Аааа! — и под этот яростно-прекрасный, народный хит, доносившийся из хавиры, [144]я удалился прочь. Меня ждал Париж на сибирской реке Енисей.
Я люблю летать самолетами. Под крылом лайнера — великолепное свободное пространство. Облака как айсберги в океане. Багрянец заходящего солнца воздушный апокалипсис! Лепота. А уж ежели гекнулся с десяти тысяч километров, то вообще никаких проблем. Соскребут мокрое недоразумение с планеты — и в общую, братскую могилку. С гранитной плитой: «Летайте самолетами Аэрофлота!»
Нервничаю и поэтому так удачно шучу. Я и Резо (Нодари) находились там, где и должны были находиться по плану операции «Обмен». На бельэтаже, у общепитовской точки, пропахшей старорежимными курами и кофейным пойлом. Пассажиры сновали вокруг с одержимостью вьючных животных, создавая для нас благоприятную, защитную среду. Своим крупногабаритным багажом.
На летном, сумрачном поле пластались крылатые машины. Рев турбин, радиосообщения о вылете-прилете, нервная сутолока на посадке бодрили потенциальных жмуриков. И нас. Я и Резо были предельно внимательны, являясь при этом пассивными наблюдателями.
Сначала я заметил троих, отличающихся от проч. публики уверенным и спокойным поведением. И главное, у них в руках не было мешков, чемоданов и тележек. Я толкнул в бок своего напарника:
— Вон твой оригинал. — И добавил: — И мой.
— Вах! Пивная бочка какая-то! — ахнул Резо. — Я что? Тоже такой?
— Нет, ты стройный, как тополь, — успокоил я товарища.
Потом мы увидели: троица братается со стариком боровичком и сопровождающим его лицом. Академик Акимов держался молодцом, был в очках с сильными линзами. (Эх, Орешко-Орешко, использовать физические недостатки при достижении великих целей!)
На наших глазах происходила передача академика из одних надежных рук в другие. Такие же надежные.
Через несколько минут наши с Резо «оригиналы» и старичок находились уже у стойки регистрации. Их ненавязчиво провожали. Те двое желающих убедиться, что команда успешно прошла контроль. Что и говорить, генерал в отставке Бобок знал свое дело туго.
Зуммер рации и голос руководителя операции сдунули нас с Резо туда, куда нам надо было спешить. В пассажиронакопитель, если выражаться романтическим языком пилотного состава.
Проскочив в приготовленный именно для нас свободный коридор, мы смешались с толпой пассажиров, бредущих по грязному туннелю к летательно-металлическому гробу.
Потом, как всегда, у последнего рубежа случилась путаница с билетами. Возникла паника из-за слуха: посадочных мест меньше, чем претендентов на них. Бедненькие, хрупкие стюардессы мужественно отбивали атаки агрессивно напористых путешественников, спешащих к Саяно-Шушенским отрогам. Кто-то взвизгнул, кто-то упал, кто-то ещё что-то… Уважаемый академик Акимов Дмитрий Дмитриевич почему-то оказался один, без строгого присмотра. Чтобы его не затолкали, мы с Резо (Нодари) кинулись к нему, как к родному, и приподняли под белы ручки. Паника тотчас же прекратилась. Наш академик-крот бормотал проклятия в адрес Аэрофлота, милый такой старикашка, пропахший карболкой.
— Не волнуйтесь, Дмитрий Дмитриевич, пожалуйста, Дмитрий Дмитриевич, говорили мы ему. — Сейчас загрузимся. Товарищи, разрешите академику!..
Публика уважала науку и потеснилась. Живая легенда неорганической химии вместе с беременными женщинами и детьми первой ступила в холодное нутро лайнера.
Операция «Обмен» завершалась. И, кажется, успешно. В моих руках оказался даже чужой «дипломат». С необходимыми для нашей будущей работы документами.
…Место мое оказалось рядом с академиком. Тот долго гнездился в своем кресле; пришлось помочь ему застегнуть ремни.
— Спасибо, молодой человек, — сказал он. — Вас, кажется, Алексеем?..
— Да, Дмитрий Дмитриевич.
— А я — это… Нодари, — влез Резо-Хулио, сидящий позади.
Я показал ему кулак: умри, несчастный. Академик закивал седенькой головой и пожелал нам приятного полета. Мы ему — того же!
Тягач потянул самолет на взлетную полосу — в иллюминаторы брызнули огни аэропорта. Прощай, любимый город. Быть может, мы ещё вернемся. Вернемся?
Затем взревели турбореактивные моторы — лайнер задрожал от внутреннего напряжения, покатил, ускоряясь, по темному летному полю. Толчок — и мы, невольные любители воздухоплавания, зависли между бледными звездами и невидимой землей. Мать моя Аэрофлот! Сколько живу, а понять не могу, как летают самолеты. Летают вопреки всякому здравому смыслу.
Как известно, во время полета хорошо думается о бренности человеческого существования. А проще говоря, когда о земную ось?.. Больно. Сейчас или в следующий раз.
Чтобы отвлечься от такого праздномыслия, я решил заняться чужим чемоданчиком. Знаю, что нехорошо. А вдруг там адская машинка? Я же так мало сделал для процветания нации. И поэтому решительно, без зазрения совести вскрыл «дипломат». Трац-трац! Бомбы не было. Вместо неё я обнаружил бутылку коньяка молдавского разлива, пачку ароматизированных (банан, е'!) презервативов, скромные валютные сбережения и документы. Джентльменский набор командировочного.
Мой сосед академик не видел всего этого безобразия, клевал носом, готовясь к полемическим схваткам с сибирскими коллегами относительно «красной ртути». Есть такая ртуть, нет такой ртути — наука об этом умалчивает. Хотя, судя по документам, подобный казус возник в спецлаборатории городка под кодовым названием Красный-66.
По проекту договора следовало, что «Фирма готова приобрести КР-2020 в количестве ____ кг по цене $_____». При условии соответствующих кондиций материала. «Материал, предназначенный для научно-исследовательских экспертиз, должен быть предоставлен Фирме в количестве _____ г по цене $ _____». Посредник, гарантируя сторонам полную безопасность сделки, выцыганивал себе _____ % от общей суммы Договора. Как в первом случае, так и во втором.
Высшая, мать их, математика. Что и говорить, хороший договор. Единственный недостаток — нет процентной ставки нашего активного участия, моего и Резо. Чувствую, не пить нам с ним коньячной настойки, пить нам «херши». До Судного дня.
Кстати, милая бортпроводница несла в пластмассовых стаканчиках напитки. Но не «херши». Пассажиры пили, будто блуждающие в песках бедуины. Халява — она и в облаках халява.
Словом, полет проходил нормально.
За иллюминатором плыли воздушные материки и острова, подсвеченные пламенеющим солнцем. Наверное, на этих материках и островах жили души. Души тех, кого мы любили и кого потеряли. Как жаль, что нельзя вернуть прошлое. Можно повернуть реки вспять, развернуться в боевом марше, вернуться из зоны… В сорокаградусный морозец, такой, как сейчас за бортом воздушного извозчика, души зеков промерзали до состояния покаянной, тихой печали. И тот, кто не успевал отогреть светло-льдинистую душу свою, падал в снег для смиренного уходя на небесный материк. Или остров.
* * *
Мне нравится прилетать в незнакомые города ночью. И лишь по одной причине: ни черта не видно. Только огни, похожие на партизанские костры в лесу прифронтовом. (Жизнь — война, и все мы — на передовой.) Ночь скрывает нечистоты и отбросы человеческого, коммунального быта. Ночью больше романтики и шансов остаться живым.Нашу представительную группу во главе с академиком Акимовым встречали у трапа. С хлебом и солью. И с такими улыбками, будто мы были представителями правительства, от мнения которых зависела судьба зловонного химкомбината им. Эрнста Тельмана, отравляющего своим ударным производством среду обитания крыс и людей. Именно они, звери и люди, — единственные, кто мог существовать на енисейских прекрасных (в прошлом) берегах.
— Димыч! Дымок! Черт седой! Наконец-то соизволил матушку Сибирь поглядеть! — С такими словами помпезный старик — видимо, тоже академик накинулся на нашего, притомленного полетом дедка и принялся душить, как медведь козу.
Пока ученые-лирики разбирались в своих чувствах, витая в облаках долгожданной встречи, все остальные участники сцены надежно стояли на долготе 57°16 (параметры условные). И были банальными и пошлыми прагматиками, умеющими считать только миллионы. В конвертируемой валюте. Исключая, разумеется, нас с Резо (Нодари). Мы считаем в рублях. Деревянный рубль — самая крепкая валюта в мире. Если ею бить по голове, как поленом. Надеюсь, я понятен для тех, кто живет на одну зарплату или пенсию.
Между тем события разворачивались в русле благоприятном. Для нас, представителей-посредников от «Рост-банка».
Ко мне приблизились три симпатичных сибирских волкодава, способных в мгновение ока перегрызть горло зазевавшему «тигру».
— Гунченко? — поинтересовались, точно спросили пароль.
Кострома, хотел ответить я, да вовремя понял, что шутка-пароль будет неуместна. Какие могут быть шутки в смертельной игре на выживание? Я лишь кивнул, мол, да, я тот самый, кого вы, господа, хотите видеть. Рядом с академиком. И мне поверили. Вероятно, на мусало я был честным малым.
Крепкие рукопожатия — как залог будущей совместной работы, и все мы, лирики и физики, направляемся к автомобилям.
— Как там генерал? — спросил тот, кто назвался Марковым; судя по комплекции и поведению, он являлся руководителем СС (службы секьюрити).
— В боевой готовности, — ответил я, имея в виду, конечно, генерала Орешко, хотя прекрасно понимал, о ком идет речь.
Моим ответом все присутствующие остались довольны: генерал в отставке (Бобок) взведен, как курок, а это значит, Договор находится под бдительной опекой.
Загрузившись в импортные колымаги, мы стартовали со скоростью баллистических ракет. Вперед-вперед. К цели, скрытой ночным мраком. А, как известно, наша цель была коммунистический городок Красный-66.
Кортеж мчался по скоростной трассе, и свет фар выбивал из тьмы плотную стену деревьев, и где-то там, за ними, угадывались горы — огромные, мощные животные, уснувшие на ночь.
Мы с Резо (Нодари) чувствовали себя хозяевами положения. Очевидно, этот Гунченко (царство ему Небесное!) был заместителем по оперативной работе генерала в отставке; отношение к нему, то есть ко мне, со стороны сопровождающих лиц было самое доброжелательное. И даже подобострастное. Если бы Марков и K° знали, кого транспортируют на сверхсекретный объект!.. Думаю, все бы застрелились сразу. От собственного ротозейства. Разгильдяи позабыли великий завет Феликса Эдмундовича: бди!
Через час наше путешествие по невидимому таежному краю заканчивалось. Нарушая вековую тишину и сон жителей, кортеж въехал на площадь городка Красный-66. Встречал нас Владимир Ильич Ленин. В бронзе. На высоком гранитном постаменте. Приветствовал поднятой дланью. И действительно, кто первым мог нас встретить в этой глухой местности? Только Ильич. Который живее всех живых!
Я выказал удивление столь бессмертным произведением искусства среди «зеленого моря тайги». На что Марков махнул рукой в тьму ночную и сообщил интересную информацию: там, за отрогом, знаменитое село Шушенское, где будущий вождь всего мирового пролетариата куковал в ссылке с женой Наденькой и собачкой Жучкой. Они любили охотиться на зайцев. Вождь и Жучка. Отстреливали косых партиями. Для всего шушенского населения. Бродит легенда, что до сих пор можно встретить старожила этих мест в ленинском заячьем треухе. Так что народ не спешит расставаться с проклятым прошлым и ломать памятники, как того требуют последние агрессивные директивы из Центра.
Выбравшись из лимузина, я задохнулся от насыщенного кислородом, свежего воздуха близкой тайги. Такой чистый воздух мог быть только в раю. Или в лечебной барокамере. Странно, но признаки химического производства, навсегда парализирующего все живое, отсутствовали. Видимо, Красный-66 являлся курортной зоной для химиков и прочего таежного люда, этакий типичный жилой массив для доверчивых иноземных журналистов. Праздничная вывеска для дураков. Что, впрочем, гадать? Завтра, при дневном свете, разберемся, куда леший нас завел.
Дружным коллективом мы направлялись к двухэтажному деревянному зданию. Это была гостиница «Мир». По словам Маркова, наше временное пристанище. До утра. А что утром, поинтересовался я. «Под крылом самолета о чем-то поет…» — многозначительно напел главный секьюрити и уточнил, что полет, правда, будет на вертолете, самом удобном здесь транспорте. Батюшки, ахнул я, выдюжит ли академик такие нечеловеческие нагрузки? А мы его, как ляльку в люльке, успокоили меня. Я нашел взглядом нашего Акимова, он был увлечен беседой со своим коллегой и абсолютно равнодушен к окружающему его суетливому мирку. Да, с таким чудаком ученым проблем не будет. Во всяком случае, с переброской его бренного тела в пространстве.
Так же без проблем вся наша веселая капелла [145]заселила провинциальный «Мир». Проблемы возникли позже, когда неутомимый Нодари (буду теперь так называть этого беспокойного хазера [146]), подружившись с бойцами таежного отряда, принялся выклянчивать у меня бутылку коньяка.
— Зачем, — спросил я, — тебе, Нодарчик, куражиться на ночь глядя? Отдыхай.
— Сашин-Леха, в смысле, — зарапортовался мой друг от моего пинка в бок. — Чтобы по душам поговорить, нанюхаться. [147]
— Ох, гляди, рогатик. [148]
— Ты ж меня знаешь, Са-а-Леха, в смысле!..
— Я — Гунченко, — рявкнул я в конце концов. — Для тебя с этой минуты, дорогой мой Нодари. Повтори!
— Г-г-гунченко, — промямлил мой друг. — Ну, дай пузырек с клопами, будь человеком, Гунченко.
Убедившись, что мой товарищ запомнил-таки мое новое имя и фамилию, я отдал предмет первой необходимости для душевных бесед в полночь. С надеждой, что Нодари выдержит проверку боем и выудит из собутыльников хоть какую-нибудь ценную информацию. Что-что, а желудок у него, бойца спецназначения, был как бронежилет.
Когда же мой друг и чмырь [149]удалился выполнять сложную и опасную операцию по осушению бутылки, я плюхнулся на кровать с комковато-зековским матрацем и решил подвести первые итоги. Все, что происходило, было подозрительно хорошо. Без сучка и задоринки, как любят выражаться руководители силовых структур. Когда операция по освобождению заложников, например, с треском проваливается. По своему опыту я знал: начали за здравие — будут трупы. Быть может, много трупов. Наступит время «Ч» — время собирать трупы. А вернее, души. И, чтобы не превратиться в бездушный предмет, который могут с пренебрежением шваркнуть в окровавленный, слизевой кузов грузовика, следует поразмышлять о генерале Бобоке. Он известен своим инквизиторским умишком и, по моему разумению, должен подстраховать ситуацию с КР-2020. Ставки слишком высоки, господа. Что там рулетка под «Сиреневый туман» и хмельные вопли «новых русских» чубуков. [150]Тьфу!.. Я плюнул и поднялся на ноги. Погулял по гостиничному номеру, как лунатик. За окном шумели ночные деревья, а за стеной — Нодари с друзьями. В смысле, Резо… И тут я остановился у стола. На столе лежал «дипломат». Он был моим, но на самом деле не моим. Нодари — Резо… Селихов — Смирнов-Сокольский… Гунченко Селихов… Резо — Нодари (да ещё и Хулио). Двойные фамилии, двойные имена. Почему бы реквизированному «дипломату» не быть с двойным дном?
И мои шаловливые щипанцы [151]заиграли по чужому чемоданчику; так тапир играет на нервах публики: трац-трац-трата-тац! Миллиметр за миллиметром! Сезам, откройся!
Со стороны зрелище было странное: сидит мужик в одних трусах и, кажется, занимается ловлей блох. Допустим, какой-нибудь сексот сидит на пихте и ведет наблюдение, так от увиденного он обязательно чебучнется о нижний сук.
Есть! Нет, это не секретного сотрудника уронили с пихты, а совсем наоборот — это я обнаружил секретку под кожей чемоданчика. Аккуратно вскрыв шов, я извлек из тайника… Мать моя наука!.. Компьютерный диск, похожий на тончайший древесный кругляш с возрастными кольцами.
Проклятие! Сучий научно-технический прогресс. Вся информация в куске железа. Неужели мне снова нужен хакер? Из Нью-Йорка. Нет, лучше смерть. В сердце России.
Я похож на единственного мореплавателя, которого после кораблекрушения прибило к необитаемому острову, где полно золотой гальки, но полностью отсутствуют вода и пища.
Что же делать? Не идти же мне на поиски компьютерной коробки? Да и не хакер я! Тьфу ты, прости меня, Господи!..
Ничего не остается делать, как втиснуть подозрительную дискету в тайник. Что там, в её бороздках? Не игра-стрелялка для саяно-шушенских ученых? Титаническими усилиями (с помощью иголки) я восстановил шов секретки. Мужик в трусах — с иглой в руках… В полночь… В тайге!.. Бррр! Надеюсь, меня никто не ведет?.. Уколов палец и выматерившись, я закончил ювелирную работу. Ненавижу такой дамский труд. Мне бы выйти на тактический простор. Надеюсь, этот простор ждет меня в будущем. Тем более я знаю то, чего не должен был знать. И в этом мое несомненное преимущество.
Как поется в старенькой, бодренькой песенке времен первой реконструкции: «Утро красит нежным цветом… траля-ля, тра-ля-ля! Просыпается с рассветом вся советская страна…»
Советской страны уже нет, а утро по-прежнему красит нежным цветом нашу грубую действительность. Проснувшись, я обнаружил храпящего Нодари; вид у него был умиротворенный, точно после выполнения сложного задания в тылу врага. Счастливый бурдюк с коньяком, есть чему завидовать.
Я подошел к окну. Изумрудный свет господствовал в этой героической, таежной местности. Впечатление было такое, что я нахожусь внутри салатовой бутылки. И только где-то там, наверху, пробивалась небесная синь. Пологие горы подпирали заросшими горбами небо. Была б моя воля, взял бы берданку и ушел жить в это природное великолепие. Зачем берданка? Чтобы сбивать шишки. Увы-увы, мечты-мечты…
В дверь услужливо постучали: подъем! Я потукал по Нодари, который брыкался и не просыпался. Я залил несчастную тушку водой из графина, и она завизжала нечеловеческим голосом, поднимая на ноги всю службу безопасности. То есть утро начиналось с хорошего запева, зовущего на боевые и трудовые подвиги:
— Мать-мать!.. Тра-та-тать!
…Автомобильный кортеж подкатил к бетонированному пятачку, где нас ожидал толстобрюхий пятнистый махолет со звездами на борту. Через несколько минут, заглотив нашу разномастную группу, он заболтался над таежными просторами. Академик Акимов спокойно переносил перегрузки — дремал. В отличие от Нодари, выразительно страдающего от воздушной болтанки. Все остальные пассажиры были равнодушны к прекрасной картине мира. Кроме меня. Когда я ещё вырвусь на таежные просторы, когда ещё увижу горы, стоящие на страже миропорядка, когда ещё окажусь так близко от солнечного диска. (Вместе с компьютерным диском.) Конечно, я не только любовался природными красотами, я запоминал местность. На всякий случай. А вдруг мне не понравится там, куда мы летим? Возникнет смертельный мордобой, и я буду вынужден таежными огородами… огородами…
Самый надежный ориентир на такой растительно-гористой местности река. И, к моему удовольствию, внизу запетляла безымянная речушка, видимо, енисейский приток. Такие водные артерии, как учили меня, могут вывести даже в канализацию г. Москвы. Так что, родной Алекс, все находится под контролем. Тьфу-тьфу.
По моим расчетам, вертолет уплыл от цивилизованного берега километров на двести. Пора находить островок для отдыха. И развлечений. Где-то уже должен быть тайгаленд? (Диснейленд в другом месте.)
Я оказался прав относительно таежного секретного поселка. Он находился у подножия мощного горного ущелья, защищенный с трех сторон неприступными для людишек скалами. С четвертой стороны защитой служила бурная дикая речушка. Идеальное место для тайных экспериментов. Более того, когда наша дребезжащая металлическая стрекоза принялась опускаться вниз, на бетонированный лепесточек, я заметил серебристую паутинку и две сторожевые вышки. У реки. Чтобы ни у кого не возникало соблазнов, искушая судьбу, прыгать в природомоечный агрегат.