Страница:
— А почему бы и нет? — горячился. — Навешай ему лапшы. Ты умеешь это делать хорошо.
— Что умею делать? — обиделся коллега. — Кто уж лапшу вешает, так это ты, Ванька.
— Речь не об этом, родной. Прости, если, что не так, — повинился. Услади слух гада. Папу попроси…
— Ничего не обещаю…
— Спасибо, родина не забудет твоего подвига.
— Иди ты к черту!
— Пошел, — и радостно кинул трубку, предчувствуя удачу.
И услышал, как на кухне разворачиваются бои местного значения. Не знаем мы, как наше словцо отзовется, не знаем. Плюхнешь этакое на страницах СМИ, а после с изумлением обнаруживаешь, что НАТО подтягивает ядерные войска к границам любимой отчизны. Что такое? А все просто — не понравилось сухопарым генералам, мать их фак ю, что их обозвали мировыми держимордами и жандармами нарождающейся, понимаешь, демократии. Как говорится, правда глаза колет империалистам…
Однако здесь, дома, кажется, я погорячился. Хотел было пойти на кухню, чтобы признаться в лихоимстве перед боевыми старушками, да из своей комнаты появилась Сашенька.
— Вперед, порнограф, — решительно скомандовала.
— Куда это?
— Только без лишних вопросов, Лопухин. Не нервируй меня, раньше времени. Теперь-то прекрасно понимаю твоих бывших жен… Какие несчастные женщины.
— Вот только не это! — вскричал я. — И мне должны перезвонить, черт подери! По нашему, кстати, делу.
— Ваня, не нагружай меня, пожалуйста, — вскинула руки. — У нас встреча встреч. По нашему, кстати, делу.
Тут по кишке коридора тропическим тайфуном провьюжили старушки, активно охайдакивающие друг дружку прочными отечественными чугунными сковородами и скабрезными речами. Больше всех доставалось буржуазной Фаине Фуиновне, как классовому врагу обнищавшего вконец пролетариата.
Александра попыталась вмешаться в коммунальную склоку и, чтобы спасти её от профессионального удара чугунной ракетки, я утащил любимую в свою комнату. А там — Мойша Могилевский скучает с котом. Ба! Родной, ты нам-то и нужен.
— Зачем? — испугался, готовясь к самому худшему.
— Не бойся, — успокоили его, — оставляем дежурить у телефона.
— А вы куда?
— Не загружай меня собой, пожалуйста, — вскинул руки. — Если бы я сам знал, куда нас черт несет!
… Какой русский не любит быстрой езды во время полуденного часа пика на столичных магистралях? Все любят и поэтому стоят в глубоких эшелоннированных пробках, похожих на запор в больном организме.
Чтобы избежать подобной неприятности, мы с Сашей поменялись местами она села за штурвальное колесо «Победы», а я побежал впереди автомобиля. Во всяком случае, так себя ощущал, прыгая на штурвальном переднем месте и прокладывая маршрут между проходных двориков и переулочков.
Как мы не передавили всех пенсионеров и юных пионеров (бывших), это осталось для меня загадкой. Оказывается, мой любимый город кишел добровольцами, мечтающими найти под рифлеными колесами легкий конец, в смысле, смерть.
Ан нет — мастерство водителя и штурмана оказались на высоте и нам удалось благополучно добраться до бульварного кольца, где, как призналась наконец моя спутница, нас ожидала конфиденциальная встреча.
— С кем? — выказал закономерный интерес.
— С тем, милый, кто владеет информацией по господину банкиру. Ты же этого хотел?
— Всю жизнь мечтал, — признался, — но к чему такая гонка, милая? Почему бы нам не провести встречу вечерком… под сенью прохладных, так сказать, лип.
— Не говори красиво, Лопухин, тебе это не идет, — отрезала любимая. Дело в том, что наш информатор улетает в Париж… через три часа.
— Ах, Париж-Париж, — поцокал с удовольствием, — тоже хочу в Париж.
— Тебе-то зачем, порнограф?
— Чтобы увидеть это пендюха-ха-ханное местечко и умереть.
— Зачем умирать, Ванечка, если можно жить, и жить счастливо.
С таким утверждением трудно было спорить, впрочем, я и не спорил, хотя на мой непросвещенный взгляд: Париж — та же деревня, только выхоленная, как салон мадам Делакруа, и с Эйфелевой башней, похожей, извините, на ажурные женские трусы. Если, конечно, глядеть издали.
— Лопухин, никогда не быть тебе графом, — подвела неутешительный итог Саша.
— А кем мне быть?
— Порнографом, — и, припарковав авто к чугунной ограде бульвара, открыла дверцу. — Нас ждут, товарищ. Будь вежлив. И не хами, если даже очень захочется.
— Могет, ещё побрить щеки? — возмутился. — Что за китайские церемонии?
— Так надо.
— Ибуибу дэ да дао муди!
— Не матерись!
— Дорогая, эта китайская фраза в нашей транскрипции: «Шаг за шагом к намеченной цели!»
— Я тебя предупредила, друг китайского народа, — и показала разводной ключ. — Игры у стеночки закончились, если тебе это не понятно, свободен, была неприятно строга — где ты, моя девочка в грозу?
«По двору бежит теленок. Как он весел. Как он легок. Я прочту его судьбу в белом пятнышке на лбу. Здесь ему дают редиску, свежих листьев два пучка.», — выбирался из машины, декламируя самому себе стихи из раннего себя.
Был полдень, и над городом висела удушливая от бензино-газовых испарений жара. Асфальт плавился, как пластилин в руках ребенка. Сидящие под бульварными пыльными деревьями горожане были похожи на апатичные куклы из некондиционной ваты. В троллейбусах, как в огромных аквариумах, плавали потные и дешевые лица пассажиров, не выражающих никаких чувств, кроме мировой обреченности и безропотности судьбе.
Взмах аристократической ручки отвлек меня от столь глобального мироощущения — Александра уже находилась близ мощного «Мерседеса»; у его открытой дверцы замечался вальяжный человек. Глаза предохранял солнцезащитными очками, олицетворяя собой подлинного реформатора, способного секвестировать головушки соотечественников, коль будет на то Высшее соизволение. Приближаясь к нему, я почувствовал убогость своего допотопного мышления, сирость душевных порывов, ущербность джинсовых потертых шкер и помойной майки.
— Савелло, — мелко усмехнулся, протягивая реформаторскую длань для рукопожатия, как того требовал демократический устав его партии. — Аркадий Аркадьевич. Можно — Аркадий.
Привет, враг народа, — сказал я. (Про себя.) — Можно — Ваня, — и тоже протянул руку.
— Лопухин, — уточнила Александра, наступив мне на ногу, пытавшемуся исправить ударение. — Иван у нас журналист, я говорила. И папарацци.
И снова наступила на ногу, когда я хотел уточнить: порнограф-с. Молодой реформатор, согласно кивнув, мол, знаем-знаем мы это сучье племя, отстреливать их надо, как собак взбесившихся, и сделал учтивый жест в сторону салона. Я нырнул в его прохладу, как будто в деревенский погреб. Невидимый кондиционер трудился во всю славу japan техники. Такого количества технических прибамбасов на один квадратный метр полезной площади я не видел никогда — возникало впечатление, что нахожусь в космическом отсеке и сейчас помимо своей воли отправлюсь к далекой и неизвестной звезде. Мою озадаченность истолковали неверно:
— Здесь прослушки нет, — ухмыльнулся Савелло. — Более того, самое надежное местечко. На планете. Во всех смыслах.
— Как в погребе, — брякнул я. — Хорошо. Вот бы ещё бутылочку пива. Для счастья.
— Ванечка, — с укоризной проговорила Александра.
— Боржоми, — и реформатор открыл потайную дверцу мобильного холодильника.
Я понял, если есть рай на земле, то он находится именно здесь, в этом лимузине. И запотевшая бутылка с минеральной водой из горных источников была тому доказательство. И пластмассовый стаканчик цвета розового фламинго для разового употребления. От которого я отказался, посчитав за глумление над собой, крестьянским сыном.
— Спасибо, — проговорил после того, как восстановил водный баланс организма. — Красиво жить не запретишь, господа. Но как говорится, ближе к телу, — чувствовал себя крепостным мальцом в графской карете для выездов в высший свет, куда угодил по недомыслию.
Господин Савелло открыл папочку и спросил, что меня интересует? Все, был честен я. Значит, ничего, верно заметил мой собеседник. Все, что касается коммерческой деятельности господина Берековского. А как далеко вы, молодой человек, готовы идти? Мы готовы идти до победного конца, твердо заявил я, в смысле финала. Хм, задумался молодой реформатор, ну что ж, покропим вам ваши карты; надеюсь, это пойдет на пользу всему нашему обществу.
— А как я надеюсь, — брякнул под шумный вздох любимой.
Через четверть часа общеобразовательной лекции у меня появилось единственное желание: найти г-на Берековского и удавить голыми руками. Предоставленные документы утверждали, что более омерзительной гадины на свободных просторах нашей замордованной родины трудно сыскать. Банк «Дельта» делал деньги практически из воздуха — здесь и похищение госсредств по поддельным чекам «Россия», здесь и аферы с облигациями внутреннего валютного займа, здесь «игры» с кредитованием.
Основную помощь в деяниях нувориша оказывали высокопоставленные чмо из Министерства финансов. Система выкачивания бюджетного капитала была проста, как советская честная копейка, за которую можно было выпить стакан газводы без сиропа или купить коробку спичек. К примеру, есть такая программа «Дети России». Средства на выполнение этой программы выделяют из госбюджета. И в рамках её должны построить несколько, скажем, интернатов для детей инвалидов. И что делает Минфин и его очень ответственные работники? Элементарно, блядь. Министерство заключает договор с коммерческим банком «Дельта», согласно которому последний кредитует это самое строительство под 40 процентов годовых. Естественно, никакого строительства не ведется. А зачем? Дети подождут, а свои личные и шкурные интересы нет. Короче говоря, «навар» банка составляет всего-ничего — более миллиарда рубликов. И это только по одной программе. А таких подобных с десяток.
— А есть аграрная, что ли, программа? — поинтересовался я.
— Разумеется, — последовал утвердительный ответ. — И суммы там на порядок выше. А что такое?
— Нет, это так, — отмахнулся, дивясь своей прозорливости. — Во гниды!..
— Это все эмоции, Лопухин, — осклабился реформатор. — Там так не играют, молодой человек.
— А как? На шкуре народной заместо барабана?
— По барабану и палочки, — засмеялся Савелло.
Я вздрагиваю — черт, где эту фразу уже слышал? Или сам произносил? Пить меньше надо боржоми, а то чувствую, что ситуация выходит из-под контроля. И я не знаю, что делать?
— И что делать? — откровенно спрашиваю. — Что я, Ванёк, могу сделать, если сама держава не в состоянии себя оборонить?
— Может держава себя защищать, может, — проговаривает с улыбкой мой собеседник, — но не хочет.
— Почему?
— Высокая политика, — поднимает указательный палец. — Вам как откровенно, господин журналист? Или в форме завуалированной?
— Лучше первое. Люблю правду, какая бы она голая ни была.
И что же услышал? Банальная, надо сказать, истина. Что оптимальное средство управлением государством — это голод. На сытый желудок заводятся опасные для власти мысли и желания, а так — все жизненные силы народонаселения уходит на добычу пропитания и выживания в условиях как бы новой формации. Самое гениальное изобретение последних лет несвоевременная выплата зарплаты. Рассудительные головы, находящиеся при рычагах финансовых потоков, нашли самый элементарный и эффективный способ обогащения власти придержащей, посчитав, что народец у нас продувной и терпеливый — как-нибудь перебьется с хлеба на воду. И расчет оказался верным. Народ живет почти как при коммунизме: деньги отменили, а в магазинах все есть.
— И сколько можно хапать ртом и жопой? — удивился я. — Неужто брюхо бездонно?
— Природа такая человека, — пожал плечами молодой реформатор. Сколько бы ни было, всегда мало. А если вдруг и заведется правдолюбец, то Система или его купит за сто, скажем, тысяч долларов, как провинциального лоха, или подставит в бане с девочками-мальчиками, или сделает чик-чик. Сладил пальцами характерный жест, заключив. — Деньги, компрамат и кровь, господа, лучший цементирующий материал.
— Ну хорошо, хотя ничего хорошего, — проговорил я. — У нас интерес материальный, а у вас?
— А у меня спортивный, — улыбнулся и, аккуратно чмокнув Александру в ручку, пошутил. — Когда меня просят такие люди, то рад бы отказать, да не могу.
Я прервал любезности новым вопросом — можно ли нам воспользоваться документами? Это ксерокопии, ответил господин Савелло, а это, значит, легкомысленная бумага, не имеющая никакой ценности.
— А где оригинал?
— Способный мальчик, — покачивая головой, обратился к Александре. — Мы бы взяли его в свою команду. Только он не пойдет.
— Так, где же оригинал? — повторил вопрос и принял ответ: в спецсейфах Министерства финансов. Вырвать документы оттуда нет никакой возможности. Так что проблема, как говорится, имеет место быть.
Но кто из нас не любит кроссворды и ребусы, без них наша жизнь была бы скучна и пресна, как любовь без потливого сопливого животного совокупления и феерического оргазма.
— Вот именно, — вспомнил я. — Если мы не решим кроссворд, то предъявим веселые картинки.
— Фотки, — уточнила девушка.
— Да-да, — понял господин Савелло. — Но не тот размах, господа, не тот. Кабанчика надо откормить от пуза, а ужо после… харакири.
— Это как получится, — развел руками. — Скотобойцы мы, признаться, хреновые, только учимся. А за помощь благодарствуем-с.
— Какая там помощь, — был самокритичен новый знакомый. — Так, для ориентации… на холмистой местности, — и напомнил. — Еще такая мелочь: многие банки находятся под прикрытием. МВД, ФСБ, ГРУ, бандиты. Так что, подумайте, прежде, чем нырять.
— Да, — почесал затылок, — кажется, мимо кассы? А все так хорошо начиналось, — и взял в руки «Nikon». — А много голубизны в высших, понимаешь, эшелонах власти?
— Хватает, — поморщился господин Савелло и глянул на часы. — Простите, октябрята, — и открыл дверцу. Глубоко вздохнув, я начал движение из уютного погребка в расплавленный день. — Александра, надеюсь, я полностью удовлетворил ваше любопытство?
— Более чем, — любимая выбрасывала колени в жаркий полдень. — Спасибо от лица всего трудового народа. Да, Ваня?
— Ага, — задумался, как неразумный сын всего трудового народа.
И пока я размышлял о нашем темном и опасном будущем, вокруг происходили совсем удивительные события — неожиданно из летнего марева материализовались полные сил люди с крепкими лицами, имеющим клеймо сотрудников спецслужб. В мановение ока они загрузились в служебный транспорт — и лакированные авто улетучились, подобно случайным облакам в палящей высоте.
Я открыл рот — ничего себе фокусы наяву? Или это сон? Нет, явь, если судить по оплавленному, как сыр, моему жалкому состоянию.
Боже мой, кажется, я болен устойчивой формой олигофрении. Иначе трудно объяснить мое поведение с той минуты, когда взял в руки «Nikon». Не лучше ли пристроиться в фотоартель и вместе со стареньким Осей Трахбергом отщелкивать влюбленные пары из Засрацка и прилегающих к нему привольных областей, врать про «птичку» обворованных властью имущих детишкам из неимущих интернатов, просить бодриться увядающих, как гвоздики, революционеров-старичков, запечатлевать на дембелевскую память обтерханных солдатиков срочной службы…
— Ваня, что случилось? — услышал голос Александры. — Потерял что?
Что я мог ответить? Да, потерял себя, как кошелек, но, боюсь, меня не поймут. Моя спутница из другого и фантастического мира. Каким-то странным образом она залетела на нашу запыленную, расплавленную от жарыни и горя, проклятую Богом планету, чтобы провести необходимые исследовательские работы, а после пропасть в глубине непроницаемой неизвестности.
— Что с тобой? — повторила вопрос, когда мы уже катили в перетопленной печи нашей «Победы». — Много впечатлений?
— Слушай, а он кто? — не выдержал я, крутящий баранку. — Чего он такой был… с тобой?
— А он всегда такой. Со всеми.
— Ах, всегда такой?
— Ванечка, ревнуешь? — искренне засмеялась. — Ты что, дурачок? Я люблю тебя таким, какой ты есть.
— От меня пахнет, как от помойного кота, — был честен. — И вообще.
— А мне нравятся твои недостатки, — кокетничала. — Народ не выбирают, с ним живут.
— Вот-вот, — кислился я. — Не нравится мне такая бескорыстность. Не нравиться.
— Иван, ты себя не утомил, как Отелло, когда душил Дездемону?
— И правильно, что душил, — выразил свое отношение к классике. Кстати, почему он не снял очки?
— Кто? Отелло?
— Этот Савелло! — точно выматерился. — Аркадий Аркадьевич!
Девушка подпрыгнув на сидении обезьянкой на пружинке, возмущенно всплеснула руками: вот так благодарность за хлопоты. Вместо того, чтобы думать о решении дальнейших сложных алгебраических уравнений с тремя неизвестными, Ванюха занимается арифметическими упражнениями для подготовительного класса начальной школы.
— Вот именно: с тремя неизвестными, — взъярился я. — Откуда ты его знаешь — это первое? Трахалась — это второе? И третье: зачем тебе, кукла, все это наше говно?
— Дурак в кубе, — ответила находчиво, прекратив обращать на меня внимания.
И была права: у меня дурная наследственность — моя кровь замешена на гари бескрайних азиатских солончаков с галопирующими табунами диких лошадей, на весенних грязевых потоках, несущих обглоданные стервятниками трупы скота и кочевников, на холодных и выстуженных ночах с мертвым зимним небом, похожим на плотный саван; у меня выразительные скулы раба, их нельзя отрихтовать учебой в престижных кембриджах и гарвардах; я не умею быть сдержанным в чувствах и быть куртуазным, как рояль; под моими обгрызанными ногтями грязь веков, что, разумеется, не является большим достоинством, но я такой, какой есть.
И принимать меня нужно именно таким — графским выблядком своего трудового народа. И вместе со своим народом я в меру развратен и хитер, в меру глуп и благоразумен; я — порнограф конца века, то бишь летописец смутных дней. И, согласитесь, господа, это занятие не самое дрянное. Случаются дела куда худее, в чем нетрудно убедиться, оглянувшись в скорбном сочувствии к этому истлевающему, как кости, миру.
…По возвращению в наше коммунальное сообщество мы обнаружили, что события продолжают развиваться по закону Мэрфи, то бишь по закону бутерброда, падающего на пол маслом. Плюм — приятного аппетита!..
Во-первых, боевые старушки и проценщица Фаина Фуиновна объединились, как ООН перед угрозой планетарного голода, и пытались выказать свои претензии. Мне. Во-вторых, господин Могилевский самым бесстыдным образом дрых на тахте, выгнав кота на подоконник. И в-третьих, оскорбленная Саша тотчас же удалилась в свою светелку, посчитав свою миссию выполненной сполна.
Я кое-как отбился от старушек, заявив, что они меня не так поняли. Потом выгнал Мойшу с Голланских высот, то бишь тахты, и вернул туда силой орущего и царапающего косматого и обожаемого Ванечку.
— Отпусти кота, ирод, — потребовал любитель животных. — Ему было хорошо там, на окошке… На скознячке…
— А лучше всего было тебе, — вредничал я. — И это вместо того, чтобы держать ушки на макушке…
— Ёхан Палыч, шел бы ты тундрой, однако, — не выдержал моего инициативного напора. — Приняты все звонки и даже более того…
— Как это? — насторожился. — Что значит: «более того»?
И выяснилось, что за мое короткое отсутствие обо мне, любимом, вспомнили, тут господин Могилевский вытащил записную книжку и зачитал список: 1. Из библиотеки Н.А. Некрасова, чтобы вернул журнальную подшивку «Северных широт», 2. Из домоуправления, чтобы уплатил за комнату, 3. Из «Голубого счастья», чтобы посетил их в обозримом будущем, 4. Из страхового общества «Шанс», чтобы…
— … чтобы застраховал свою жизнь, — завопил не своим голосом. Хватит издеваться! Меня интересуют звонки по нашему делу, умник, и только они!
— Тогда верни кота, где взял, — сказал Мойша.
Как меня не хватил удар от возмущения, не знаю. Повезло, потому что в коридоре брызнул телефонный сигнал и я устремился к аппарату. И кто это был? По закону подлости. Если бы позвонили из Ватикана и предложили пожертвовать будущий гонорар за новые срамные снимки, я был бы только счастлив и рад, но служки Господни еще, видать, не знали о простом российском пареньке и папарацци Ванечке Лопухине, и поэтому звонила… Асоль Цырлова.
О, боги, вздрогнул я и хотел закричать, что меня нет дома. Однако сквозь треск и шум на линии, похожий на серебристый дождик, услышал голос дочери. Что такое, детка?! И выяснилось, что деда отъезжает в госпиталь для лечения, его надо сопровождать, и у меня появилась внеочередная возможность погулять с Марией.
— А тетя Ая не может?
— Она работает, папа. У неё операции на собачках.
— А тетя Аура?
— Уехала на дачу. Еще вчера.
— Тогда больше нет вопросов, — ответил я. — Скоро буду.
— А я на роликах буду, да, па?
Вот так всегда, вздохнул я, жизнь диктует свои законы и от них удрать ещё никому не удавалось. Что делать: дети — это святое, и я засобирался на свидание. Черт, у семи нянек ребенок без присмотра: одна с любимым папой, вторая режет псов, а потом штопает их, как чулки, а третья выращивает редиску и петрушку на собственном мелкособственническом огородике с дырявым нужником. И каждая считает, что она занимается самым важным на свете делом, а Лопухин валяет ваньку… Ну бабы, гималайского Ёхана на вас нет!
Когда господин Могилевский понял, что я не шучу и удаляюсь по чрезвычайному делу, то признался — был сигнал от Константина Славича, который просил передать: работа с известным мне лицом идет полным ходом, хотя от срочной встречи оно, лицо, пока отказывается. Убедительная просьба со стороны журналиста Славича созвониться, чтобы выработать единую тактику поведения.
— Тактика у нас одна: раздавить гадину, — сказал я и, выбежав в коридор, вспомнил об Александре.
Помимо многих недостатков, у меня есть одно достоинство: я не злопамятный и, когда чувствую, что меня занесло на вираже, то готов сбить скорость и повиниться перед пешеходом, которому в горячке отдавил ногу. Такой вот невозможный, но благородный характер.
Я пошкрябался в дверь соседки, мол, люди мы не местные, бедствуем, сиротки, уж дайте на пропитание, люди добрые.
Сашенька отдыхала — услаждала слух «Танцами с саблями» товарища композитора Хачатуряна. Эта классическая музона, на мой взгляд, полностью соответствовала душевному состоянию воительницы-победительницы. Я представил остроконечные янычарские сабельки в ласковых руках любимой и решил, что лучше будет, если повинюсь во всех смертных грехах.
— Ну виноват, — повесил буйную головушку. — Ну, что теперь не жить? Не дружить? Не любить? Не пить? И дела не делать?.. Поехали с Машкой познакомлю. У неё все мои положительные качества.
— В следующий раз я тебя, сукиного сына, кастрирую, как ты кота, простила и спрятала «сабли» в ножны. — Тебе, Ванечка, надо или учиться хорошим манерам, или лечиться в психлечебнице грязью…
— … чтобы в князи, в смысле, в графы, — обрадовался я, пытаясь приложиться к дамской ручке, как это совсем недавно делал молодой царедворец, находящийся, очевидно, уже на борту авиалайнера Air France эх, Париж-Париж…
— Подлиза, — сказала Александра. — И беспринципный к тому же. Убила бы.
Я не оспаривал этих утверждений. По принципиальным, кстати, соображения. Как показывает всесветный опыт, женщина — друг человека. А какие могут быть споры между друзьями?
Отбив очередную атаку неугомонных боевых бабуль, требующих компенсацию за моральный урон в виде серебряной форели, я и Саша поспешили в душегубку имени «Победа» — давненько не плавились, как отвратно рекламированный и омерзительный на вкус суррогатный маргарин «Rama» в пастях лживых домохозяек.
Наша поездка была скорой — на магистралях наблюдалось временное перемирие перед вечерними баталиями. Мирная обстановка на дорогах и мой виноватый вид повлияли на Александру самым благородным образом. Спутница была мила, и я наконец узнал то, что хотел узнать.
Молодой реформатор, летящий уже у термоядерного светила, но в прохладной дюралюминиевой птичке, есть товарищ по экспериментальным опытам её б/у супруга Любошица. Между ними, Аркадием и Александрой, приятельские отношения, и все мои домыслы…
А что касается духовитого добра, растекающегося по всем нашим весям и городам, то нельзя жить в чане с дерьмом, делая вид, что находишься меж грядок с розанчиками роз.
— Прости, — снова повинился. — Должно, жара на меня так подействовала.
— Будем считать, что жара, — засмеялась.
— Надеюсь, скоро пройдут грозовые дожди…
— Грозовые дожди?
Я объяснился, вспомнив первую нашу ночь; Саша подивилась диковинным образам и сказала, что с моим сочинительным даром привирать надо срочно строчить романы о нашей действительности. Так оно и будет, согласился я, и первый опус, знаешь как будет называться?
— «Ёхан Палыч — герой нашего времени».
— Не-а.
— «Граф Лопухин — как зеркало капитализма»?
— Отнюдь.
— Тогда не знаю.
— Подсказываю: чем я занимаюсь?
— Вместе со мной… черт знает чем.
— Посмотри на меня, — и поправил на своем животе фотоаппарат. — Думай, родная?
— Что умею делать? — обиделся коллега. — Кто уж лапшу вешает, так это ты, Ванька.
— Речь не об этом, родной. Прости, если, что не так, — повинился. Услади слух гада. Папу попроси…
— Ничего не обещаю…
— Спасибо, родина не забудет твоего подвига.
— Иди ты к черту!
— Пошел, — и радостно кинул трубку, предчувствуя удачу.
И услышал, как на кухне разворачиваются бои местного значения. Не знаем мы, как наше словцо отзовется, не знаем. Плюхнешь этакое на страницах СМИ, а после с изумлением обнаруживаешь, что НАТО подтягивает ядерные войска к границам любимой отчизны. Что такое? А все просто — не понравилось сухопарым генералам, мать их фак ю, что их обозвали мировыми держимордами и жандармами нарождающейся, понимаешь, демократии. Как говорится, правда глаза колет империалистам…
Однако здесь, дома, кажется, я погорячился. Хотел было пойти на кухню, чтобы признаться в лихоимстве перед боевыми старушками, да из своей комнаты появилась Сашенька.
— Вперед, порнограф, — решительно скомандовала.
— Куда это?
— Только без лишних вопросов, Лопухин. Не нервируй меня, раньше времени. Теперь-то прекрасно понимаю твоих бывших жен… Какие несчастные женщины.
— Вот только не это! — вскричал я. — И мне должны перезвонить, черт подери! По нашему, кстати, делу.
— Ваня, не нагружай меня, пожалуйста, — вскинула руки. — У нас встреча встреч. По нашему, кстати, делу.
Тут по кишке коридора тропическим тайфуном провьюжили старушки, активно охайдакивающие друг дружку прочными отечественными чугунными сковородами и скабрезными речами. Больше всех доставалось буржуазной Фаине Фуиновне, как классовому врагу обнищавшего вконец пролетариата.
Александра попыталась вмешаться в коммунальную склоку и, чтобы спасти её от профессионального удара чугунной ракетки, я утащил любимую в свою комнату. А там — Мойша Могилевский скучает с котом. Ба! Родной, ты нам-то и нужен.
— Зачем? — испугался, готовясь к самому худшему.
— Не бойся, — успокоили его, — оставляем дежурить у телефона.
— А вы куда?
— Не загружай меня собой, пожалуйста, — вскинул руки. — Если бы я сам знал, куда нас черт несет!
… Какой русский не любит быстрой езды во время полуденного часа пика на столичных магистралях? Все любят и поэтому стоят в глубоких эшелоннированных пробках, похожих на запор в больном организме.
Чтобы избежать подобной неприятности, мы с Сашей поменялись местами она села за штурвальное колесо «Победы», а я побежал впереди автомобиля. Во всяком случае, так себя ощущал, прыгая на штурвальном переднем месте и прокладывая маршрут между проходных двориков и переулочков.
Как мы не передавили всех пенсионеров и юных пионеров (бывших), это осталось для меня загадкой. Оказывается, мой любимый город кишел добровольцами, мечтающими найти под рифлеными колесами легкий конец, в смысле, смерть.
Ан нет — мастерство водителя и штурмана оказались на высоте и нам удалось благополучно добраться до бульварного кольца, где, как призналась наконец моя спутница, нас ожидала конфиденциальная встреча.
— С кем? — выказал закономерный интерес.
— С тем, милый, кто владеет информацией по господину банкиру. Ты же этого хотел?
— Всю жизнь мечтал, — признался, — но к чему такая гонка, милая? Почему бы нам не провести встречу вечерком… под сенью прохладных, так сказать, лип.
— Не говори красиво, Лопухин, тебе это не идет, — отрезала любимая. Дело в том, что наш информатор улетает в Париж… через три часа.
— Ах, Париж-Париж, — поцокал с удовольствием, — тоже хочу в Париж.
— Тебе-то зачем, порнограф?
— Чтобы увидеть это пендюха-ха-ханное местечко и умереть.
— Зачем умирать, Ванечка, если можно жить, и жить счастливо.
С таким утверждением трудно было спорить, впрочем, я и не спорил, хотя на мой непросвещенный взгляд: Париж — та же деревня, только выхоленная, как салон мадам Делакруа, и с Эйфелевой башней, похожей, извините, на ажурные женские трусы. Если, конечно, глядеть издали.
— Лопухин, никогда не быть тебе графом, — подвела неутешительный итог Саша.
— А кем мне быть?
— Порнографом, — и, припарковав авто к чугунной ограде бульвара, открыла дверцу. — Нас ждут, товарищ. Будь вежлив. И не хами, если даже очень захочется.
— Могет, ещё побрить щеки? — возмутился. — Что за китайские церемонии?
— Так надо.
— Ибуибу дэ да дао муди!
— Не матерись!
— Дорогая, эта китайская фраза в нашей транскрипции: «Шаг за шагом к намеченной цели!»
— Я тебя предупредила, друг китайского народа, — и показала разводной ключ. — Игры у стеночки закончились, если тебе это не понятно, свободен, была неприятно строга — где ты, моя девочка в грозу?
«По двору бежит теленок. Как он весел. Как он легок. Я прочту его судьбу в белом пятнышке на лбу. Здесь ему дают редиску, свежих листьев два пучка.», — выбирался из машины, декламируя самому себе стихи из раннего себя.
Был полдень, и над городом висела удушливая от бензино-газовых испарений жара. Асфальт плавился, как пластилин в руках ребенка. Сидящие под бульварными пыльными деревьями горожане были похожи на апатичные куклы из некондиционной ваты. В троллейбусах, как в огромных аквариумах, плавали потные и дешевые лица пассажиров, не выражающих никаких чувств, кроме мировой обреченности и безропотности судьбе.
Взмах аристократической ручки отвлек меня от столь глобального мироощущения — Александра уже находилась близ мощного «Мерседеса»; у его открытой дверцы замечался вальяжный человек. Глаза предохранял солнцезащитными очками, олицетворяя собой подлинного реформатора, способного секвестировать головушки соотечественников, коль будет на то Высшее соизволение. Приближаясь к нему, я почувствовал убогость своего допотопного мышления, сирость душевных порывов, ущербность джинсовых потертых шкер и помойной майки.
— Савелло, — мелко усмехнулся, протягивая реформаторскую длань для рукопожатия, как того требовал демократический устав его партии. — Аркадий Аркадьевич. Можно — Аркадий.
Привет, враг народа, — сказал я. (Про себя.) — Можно — Ваня, — и тоже протянул руку.
— Лопухин, — уточнила Александра, наступив мне на ногу, пытавшемуся исправить ударение. — Иван у нас журналист, я говорила. И папарацци.
И снова наступила на ногу, когда я хотел уточнить: порнограф-с. Молодой реформатор, согласно кивнув, мол, знаем-знаем мы это сучье племя, отстреливать их надо, как собак взбесившихся, и сделал учтивый жест в сторону салона. Я нырнул в его прохладу, как будто в деревенский погреб. Невидимый кондиционер трудился во всю славу japan техники. Такого количества технических прибамбасов на один квадратный метр полезной площади я не видел никогда — возникало впечатление, что нахожусь в космическом отсеке и сейчас помимо своей воли отправлюсь к далекой и неизвестной звезде. Мою озадаченность истолковали неверно:
— Здесь прослушки нет, — ухмыльнулся Савелло. — Более того, самое надежное местечко. На планете. Во всех смыслах.
— Как в погребе, — брякнул я. — Хорошо. Вот бы ещё бутылочку пива. Для счастья.
— Ванечка, — с укоризной проговорила Александра.
— Боржоми, — и реформатор открыл потайную дверцу мобильного холодильника.
Я понял, если есть рай на земле, то он находится именно здесь, в этом лимузине. И запотевшая бутылка с минеральной водой из горных источников была тому доказательство. И пластмассовый стаканчик цвета розового фламинго для разового употребления. От которого я отказался, посчитав за глумление над собой, крестьянским сыном.
— Спасибо, — проговорил после того, как восстановил водный баланс организма. — Красиво жить не запретишь, господа. Но как говорится, ближе к телу, — чувствовал себя крепостным мальцом в графской карете для выездов в высший свет, куда угодил по недомыслию.
Господин Савелло открыл папочку и спросил, что меня интересует? Все, был честен я. Значит, ничего, верно заметил мой собеседник. Все, что касается коммерческой деятельности господина Берековского. А как далеко вы, молодой человек, готовы идти? Мы готовы идти до победного конца, твердо заявил я, в смысле финала. Хм, задумался молодой реформатор, ну что ж, покропим вам ваши карты; надеюсь, это пойдет на пользу всему нашему обществу.
— А как я надеюсь, — брякнул под шумный вздох любимой.
Через четверть часа общеобразовательной лекции у меня появилось единственное желание: найти г-на Берековского и удавить голыми руками. Предоставленные документы утверждали, что более омерзительной гадины на свободных просторах нашей замордованной родины трудно сыскать. Банк «Дельта» делал деньги практически из воздуха — здесь и похищение госсредств по поддельным чекам «Россия», здесь и аферы с облигациями внутреннего валютного займа, здесь «игры» с кредитованием.
Основную помощь в деяниях нувориша оказывали высокопоставленные чмо из Министерства финансов. Система выкачивания бюджетного капитала была проста, как советская честная копейка, за которую можно было выпить стакан газводы без сиропа или купить коробку спичек. К примеру, есть такая программа «Дети России». Средства на выполнение этой программы выделяют из госбюджета. И в рамках её должны построить несколько, скажем, интернатов для детей инвалидов. И что делает Минфин и его очень ответственные работники? Элементарно, блядь. Министерство заключает договор с коммерческим банком «Дельта», согласно которому последний кредитует это самое строительство под 40 процентов годовых. Естественно, никакого строительства не ведется. А зачем? Дети подождут, а свои личные и шкурные интересы нет. Короче говоря, «навар» банка составляет всего-ничего — более миллиарда рубликов. И это только по одной программе. А таких подобных с десяток.
— А есть аграрная, что ли, программа? — поинтересовался я.
— Разумеется, — последовал утвердительный ответ. — И суммы там на порядок выше. А что такое?
— Нет, это так, — отмахнулся, дивясь своей прозорливости. — Во гниды!..
— Это все эмоции, Лопухин, — осклабился реформатор. — Там так не играют, молодой человек.
— А как? На шкуре народной заместо барабана?
— По барабану и палочки, — засмеялся Савелло.
Я вздрагиваю — черт, где эту фразу уже слышал? Или сам произносил? Пить меньше надо боржоми, а то чувствую, что ситуация выходит из-под контроля. И я не знаю, что делать?
— И что делать? — откровенно спрашиваю. — Что я, Ванёк, могу сделать, если сама держава не в состоянии себя оборонить?
— Может держава себя защищать, может, — проговаривает с улыбкой мой собеседник, — но не хочет.
— Почему?
— Высокая политика, — поднимает указательный палец. — Вам как откровенно, господин журналист? Или в форме завуалированной?
— Лучше первое. Люблю правду, какая бы она голая ни была.
И что же услышал? Банальная, надо сказать, истина. Что оптимальное средство управлением государством — это голод. На сытый желудок заводятся опасные для власти мысли и желания, а так — все жизненные силы народонаселения уходит на добычу пропитания и выживания в условиях как бы новой формации. Самое гениальное изобретение последних лет несвоевременная выплата зарплаты. Рассудительные головы, находящиеся при рычагах финансовых потоков, нашли самый элементарный и эффективный способ обогащения власти придержащей, посчитав, что народец у нас продувной и терпеливый — как-нибудь перебьется с хлеба на воду. И расчет оказался верным. Народ живет почти как при коммунизме: деньги отменили, а в магазинах все есть.
— И сколько можно хапать ртом и жопой? — удивился я. — Неужто брюхо бездонно?
— Природа такая человека, — пожал плечами молодой реформатор. Сколько бы ни было, всегда мало. А если вдруг и заведется правдолюбец, то Система или его купит за сто, скажем, тысяч долларов, как провинциального лоха, или подставит в бане с девочками-мальчиками, или сделает чик-чик. Сладил пальцами характерный жест, заключив. — Деньги, компрамат и кровь, господа, лучший цементирующий материал.
— Ну хорошо, хотя ничего хорошего, — проговорил я. — У нас интерес материальный, а у вас?
— А у меня спортивный, — улыбнулся и, аккуратно чмокнув Александру в ручку, пошутил. — Когда меня просят такие люди, то рад бы отказать, да не могу.
Я прервал любезности новым вопросом — можно ли нам воспользоваться документами? Это ксерокопии, ответил господин Савелло, а это, значит, легкомысленная бумага, не имеющая никакой ценности.
— А где оригинал?
— Способный мальчик, — покачивая головой, обратился к Александре. — Мы бы взяли его в свою команду. Только он не пойдет.
— Так, где же оригинал? — повторил вопрос и принял ответ: в спецсейфах Министерства финансов. Вырвать документы оттуда нет никакой возможности. Так что проблема, как говорится, имеет место быть.
Но кто из нас не любит кроссворды и ребусы, без них наша жизнь была бы скучна и пресна, как любовь без потливого сопливого животного совокупления и феерического оргазма.
— Вот именно, — вспомнил я. — Если мы не решим кроссворд, то предъявим веселые картинки.
— Фотки, — уточнила девушка.
— Да-да, — понял господин Савелло. — Но не тот размах, господа, не тот. Кабанчика надо откормить от пуза, а ужо после… харакири.
— Это как получится, — развел руками. — Скотобойцы мы, признаться, хреновые, только учимся. А за помощь благодарствуем-с.
— Какая там помощь, — был самокритичен новый знакомый. — Так, для ориентации… на холмистой местности, — и напомнил. — Еще такая мелочь: многие банки находятся под прикрытием. МВД, ФСБ, ГРУ, бандиты. Так что, подумайте, прежде, чем нырять.
— Да, — почесал затылок, — кажется, мимо кассы? А все так хорошо начиналось, — и взял в руки «Nikon». — А много голубизны в высших, понимаешь, эшелонах власти?
— Хватает, — поморщился господин Савелло и глянул на часы. — Простите, октябрята, — и открыл дверцу. Глубоко вздохнув, я начал движение из уютного погребка в расплавленный день. — Александра, надеюсь, я полностью удовлетворил ваше любопытство?
— Более чем, — любимая выбрасывала колени в жаркий полдень. — Спасибо от лица всего трудового народа. Да, Ваня?
— Ага, — задумался, как неразумный сын всего трудового народа.
И пока я размышлял о нашем темном и опасном будущем, вокруг происходили совсем удивительные события — неожиданно из летнего марева материализовались полные сил люди с крепкими лицами, имеющим клеймо сотрудников спецслужб. В мановение ока они загрузились в служебный транспорт — и лакированные авто улетучились, подобно случайным облакам в палящей высоте.
Я открыл рот — ничего себе фокусы наяву? Или это сон? Нет, явь, если судить по оплавленному, как сыр, моему жалкому состоянию.
Боже мой, кажется, я болен устойчивой формой олигофрении. Иначе трудно объяснить мое поведение с той минуты, когда взял в руки «Nikon». Не лучше ли пристроиться в фотоартель и вместе со стареньким Осей Трахбергом отщелкивать влюбленные пары из Засрацка и прилегающих к нему привольных областей, врать про «птичку» обворованных властью имущих детишкам из неимущих интернатов, просить бодриться увядающих, как гвоздики, революционеров-старичков, запечатлевать на дембелевскую память обтерханных солдатиков срочной службы…
— Ваня, что случилось? — услышал голос Александры. — Потерял что?
Что я мог ответить? Да, потерял себя, как кошелек, но, боюсь, меня не поймут. Моя спутница из другого и фантастического мира. Каким-то странным образом она залетела на нашу запыленную, расплавленную от жарыни и горя, проклятую Богом планету, чтобы провести необходимые исследовательские работы, а после пропасть в глубине непроницаемой неизвестности.
— Что с тобой? — повторила вопрос, когда мы уже катили в перетопленной печи нашей «Победы». — Много впечатлений?
— Слушай, а он кто? — не выдержал я, крутящий баранку. — Чего он такой был… с тобой?
— А он всегда такой. Со всеми.
— Ах, всегда такой?
— Ванечка, ревнуешь? — искренне засмеялась. — Ты что, дурачок? Я люблю тебя таким, какой ты есть.
— От меня пахнет, как от помойного кота, — был честен. — И вообще.
— А мне нравятся твои недостатки, — кокетничала. — Народ не выбирают, с ним живут.
— Вот-вот, — кислился я. — Не нравится мне такая бескорыстность. Не нравиться.
— Иван, ты себя не утомил, как Отелло, когда душил Дездемону?
— И правильно, что душил, — выразил свое отношение к классике. Кстати, почему он не снял очки?
— Кто? Отелло?
— Этот Савелло! — точно выматерился. — Аркадий Аркадьевич!
Девушка подпрыгнув на сидении обезьянкой на пружинке, возмущенно всплеснула руками: вот так благодарность за хлопоты. Вместо того, чтобы думать о решении дальнейших сложных алгебраических уравнений с тремя неизвестными, Ванюха занимается арифметическими упражнениями для подготовительного класса начальной школы.
— Вот именно: с тремя неизвестными, — взъярился я. — Откуда ты его знаешь — это первое? Трахалась — это второе? И третье: зачем тебе, кукла, все это наше говно?
— Дурак в кубе, — ответила находчиво, прекратив обращать на меня внимания.
И была права: у меня дурная наследственность — моя кровь замешена на гари бескрайних азиатских солончаков с галопирующими табунами диких лошадей, на весенних грязевых потоках, несущих обглоданные стервятниками трупы скота и кочевников, на холодных и выстуженных ночах с мертвым зимним небом, похожим на плотный саван; у меня выразительные скулы раба, их нельзя отрихтовать учебой в престижных кембриджах и гарвардах; я не умею быть сдержанным в чувствах и быть куртуазным, как рояль; под моими обгрызанными ногтями грязь веков, что, разумеется, не является большим достоинством, но я такой, какой есть.
И принимать меня нужно именно таким — графским выблядком своего трудового народа. И вместе со своим народом я в меру развратен и хитер, в меру глуп и благоразумен; я — порнограф конца века, то бишь летописец смутных дней. И, согласитесь, господа, это занятие не самое дрянное. Случаются дела куда худее, в чем нетрудно убедиться, оглянувшись в скорбном сочувствии к этому истлевающему, как кости, миру.
…По возвращению в наше коммунальное сообщество мы обнаружили, что события продолжают развиваться по закону Мэрфи, то бишь по закону бутерброда, падающего на пол маслом. Плюм — приятного аппетита!..
Во-первых, боевые старушки и проценщица Фаина Фуиновна объединились, как ООН перед угрозой планетарного голода, и пытались выказать свои претензии. Мне. Во-вторых, господин Могилевский самым бесстыдным образом дрых на тахте, выгнав кота на подоконник. И в-третьих, оскорбленная Саша тотчас же удалилась в свою светелку, посчитав свою миссию выполненной сполна.
Я кое-как отбился от старушек, заявив, что они меня не так поняли. Потом выгнал Мойшу с Голланских высот, то бишь тахты, и вернул туда силой орущего и царапающего косматого и обожаемого Ванечку.
— Отпусти кота, ирод, — потребовал любитель животных. — Ему было хорошо там, на окошке… На скознячке…
— А лучше всего было тебе, — вредничал я. — И это вместо того, чтобы держать ушки на макушке…
— Ёхан Палыч, шел бы ты тундрой, однако, — не выдержал моего инициативного напора. — Приняты все звонки и даже более того…
— Как это? — насторожился. — Что значит: «более того»?
И выяснилось, что за мое короткое отсутствие обо мне, любимом, вспомнили, тут господин Могилевский вытащил записную книжку и зачитал список: 1. Из библиотеки Н.А. Некрасова, чтобы вернул журнальную подшивку «Северных широт», 2. Из домоуправления, чтобы уплатил за комнату, 3. Из «Голубого счастья», чтобы посетил их в обозримом будущем, 4. Из страхового общества «Шанс», чтобы…
— … чтобы застраховал свою жизнь, — завопил не своим голосом. Хватит издеваться! Меня интересуют звонки по нашему делу, умник, и только они!
— Тогда верни кота, где взял, — сказал Мойша.
Как меня не хватил удар от возмущения, не знаю. Повезло, потому что в коридоре брызнул телефонный сигнал и я устремился к аппарату. И кто это был? По закону подлости. Если бы позвонили из Ватикана и предложили пожертвовать будущий гонорар за новые срамные снимки, я был бы только счастлив и рад, но служки Господни еще, видать, не знали о простом российском пареньке и папарацци Ванечке Лопухине, и поэтому звонила… Асоль Цырлова.
О, боги, вздрогнул я и хотел закричать, что меня нет дома. Однако сквозь треск и шум на линии, похожий на серебристый дождик, услышал голос дочери. Что такое, детка?! И выяснилось, что деда отъезжает в госпиталь для лечения, его надо сопровождать, и у меня появилась внеочередная возможность погулять с Марией.
— А тетя Ая не может?
— Она работает, папа. У неё операции на собачках.
— А тетя Аура?
— Уехала на дачу. Еще вчера.
— Тогда больше нет вопросов, — ответил я. — Скоро буду.
— А я на роликах буду, да, па?
Вот так всегда, вздохнул я, жизнь диктует свои законы и от них удрать ещё никому не удавалось. Что делать: дети — это святое, и я засобирался на свидание. Черт, у семи нянек ребенок без присмотра: одна с любимым папой, вторая режет псов, а потом штопает их, как чулки, а третья выращивает редиску и петрушку на собственном мелкособственническом огородике с дырявым нужником. И каждая считает, что она занимается самым важным на свете делом, а Лопухин валяет ваньку… Ну бабы, гималайского Ёхана на вас нет!
Когда господин Могилевский понял, что я не шучу и удаляюсь по чрезвычайному делу, то признался — был сигнал от Константина Славича, который просил передать: работа с известным мне лицом идет полным ходом, хотя от срочной встречи оно, лицо, пока отказывается. Убедительная просьба со стороны журналиста Славича созвониться, чтобы выработать единую тактику поведения.
— Тактика у нас одна: раздавить гадину, — сказал я и, выбежав в коридор, вспомнил об Александре.
Помимо многих недостатков, у меня есть одно достоинство: я не злопамятный и, когда чувствую, что меня занесло на вираже, то готов сбить скорость и повиниться перед пешеходом, которому в горячке отдавил ногу. Такой вот невозможный, но благородный характер.
Я пошкрябался в дверь соседки, мол, люди мы не местные, бедствуем, сиротки, уж дайте на пропитание, люди добрые.
Сашенька отдыхала — услаждала слух «Танцами с саблями» товарища композитора Хачатуряна. Эта классическая музона, на мой взгляд, полностью соответствовала душевному состоянию воительницы-победительницы. Я представил остроконечные янычарские сабельки в ласковых руках любимой и решил, что лучше будет, если повинюсь во всех смертных грехах.
— Ну виноват, — повесил буйную головушку. — Ну, что теперь не жить? Не дружить? Не любить? Не пить? И дела не делать?.. Поехали с Машкой познакомлю. У неё все мои положительные качества.
— В следующий раз я тебя, сукиного сына, кастрирую, как ты кота, простила и спрятала «сабли» в ножны. — Тебе, Ванечка, надо или учиться хорошим манерам, или лечиться в психлечебнице грязью…
— … чтобы в князи, в смысле, в графы, — обрадовался я, пытаясь приложиться к дамской ручке, как это совсем недавно делал молодой царедворец, находящийся, очевидно, уже на борту авиалайнера Air France эх, Париж-Париж…
— Подлиза, — сказала Александра. — И беспринципный к тому же. Убила бы.
Я не оспаривал этих утверждений. По принципиальным, кстати, соображения. Как показывает всесветный опыт, женщина — друг человека. А какие могут быть споры между друзьями?
Отбив очередную атаку неугомонных боевых бабуль, требующих компенсацию за моральный урон в виде серебряной форели, я и Саша поспешили в душегубку имени «Победа» — давненько не плавились, как отвратно рекламированный и омерзительный на вкус суррогатный маргарин «Rama» в пастях лживых домохозяек.
Наша поездка была скорой — на магистралях наблюдалось временное перемирие перед вечерними баталиями. Мирная обстановка на дорогах и мой виноватый вид повлияли на Александру самым благородным образом. Спутница была мила, и я наконец узнал то, что хотел узнать.
Молодой реформатор, летящий уже у термоядерного светила, но в прохладной дюралюминиевой птичке, есть товарищ по экспериментальным опытам её б/у супруга Любошица. Между ними, Аркадием и Александрой, приятельские отношения, и все мои домыслы…
А что касается духовитого добра, растекающегося по всем нашим весям и городам, то нельзя жить в чане с дерьмом, делая вид, что находишься меж грядок с розанчиками роз.
— Прости, — снова повинился. — Должно, жара на меня так подействовала.
— Будем считать, что жара, — засмеялась.
— Надеюсь, скоро пройдут грозовые дожди…
— Грозовые дожди?
Я объяснился, вспомнив первую нашу ночь; Саша подивилась диковинным образам и сказала, что с моим сочинительным даром привирать надо срочно строчить романы о нашей действительности. Так оно и будет, согласился я, и первый опус, знаешь как будет называться?
— «Ёхан Палыч — герой нашего времени».
— Не-а.
— «Граф Лопухин — как зеркало капитализма»?
— Отнюдь.
— Тогда не знаю.
— Подсказываю: чем я занимаюсь?
— Вместе со мной… черт знает чем.
— Посмотри на меня, — и поправил на своем животе фотоаппарат. — Думай, родная?