Страница:
— Душа — это святое, — глубокомысленно заключил Хулио.
И мы выпили за то, чтобы наши души всегда были свободными и чистыми, как это однажды уже было. В прошлой и счастливой жизни, когда нетленные фуги И. С. Баха кропили нас, как святая вода.
— Эх, Хулио, — потянулся с удовольствием. — Были и мы орлами.
— А я и сейчас это самое, — заклекотал мой бывший сокурсник. — Кондор! — И картинно причесал лысину. — А, красавиц?..
Я согласился с этим утверждением, но потребовал разъяснений явлению такого писаного красавчика в стране недоношенной демократии? Не изменил ли он папиным коммунистическим идеалам? И почему у него такой вид, будто собирается подарить мне «Линкольн» цвета испанских летних небес? На все эти скудоумные вопросы мой собеседник улыбался так, как это часто делают дипломаты на приемах, пытаясь таким образом скрыть чувство отвращения друг к другу.
— Ваньо, глянем кино, — предложил, интригуя.
— Все что угодно, только не порнографию, — перетрухнул я. — Мне хватит нашей.
— Нет, это морская сказочка, — поспешили успокоить. — Как говорится, привет от наших папарацци — вашим.
— Хулио, — насторожился. — Откуда про па-па-па-па-тьфу-папарацци знаешь?
— Я все знаю, — многозначительно проговорил мой бывший сокурсник и включил теле-видео-систему.
На экране зарядил серебряный дождик, потом пошла картинка. По первым кадрам я решил, что мне хотят продемонстрировать рекламный ролик о курортной жемчужине Средиземного моря. И пригласить на отдых. С креолками. И ошибся.
Камера невидимого тележурналиста приблизила к нам авантажную, под парусами яхту под названием «Greus», скрипящую на светлой и легкой волне. На палубе под горячим каталонским солнцем обгорали две дамы. В шезлонгах и купальниках. В этом смысле Хулио слово сдержал — все было возвышенно и без признаков порнографических откровений. Они начались позже, когда я увидел великолепный триумвират полуобнаженных мужиков. Они находились в капитанской рубке, крутили штурвал, пили ром со льдом, смеялись и говорили на языке великого Уильяма Шекспира. Один из них мне был хорошо знаком: господин Савелло. От удивления я открыл хайло и не закрывал его пока не закончилась запись. Когда по экрану снова побежал серебряный дождик, я обнаружил, что скачу на диване и матерюсь, точно пациент, которого кастрировали, повторюсь, без анестезии. Троица общалась на языке аристократическом и слышно было плохо, однако моего скудного словарного запаса хватило, чтобы понять: обсуждаемая проблема связана с программой «S». Вот тебе, Ванечка, и разговоры по душам в автомобильном салоне с кондиционером, холодильником, телевизором, биоунитазом и прочей херней. Как я мог поверить, что этот молодой сановник чист, аки агнец Божiй. Куда там: волк в овечьей шкуре. Вот тебе, Лопухин, и Париж с Эйфелевой башней, похожей на женские узорные трусики. Если смотреть из Москвы.
Эх, Ванек-Ванек, был ты Ваньком, им и останешься. Черт меня возьми! Ежели эта оживленная на события история не закончится выносом моего тухлого тела из этой жизни, я очень удивлюсь.
Пока я матерился и переживал за свое будущее, Хулио наслаждался самопальным коктейлем «Бешеная Мэри». Способ приготовления прост: в емкость (чем больше, тем лучше) сливается в равных частях все, что находится под рукой. Нищее студенчество ершило пиво с водкой, журналюги — водку с шампанским, интервьюируемые чиновники — томатный сок, сакэ-япона мать, вишневый ликер, настоянный на тараканьих какашках, и несколько капель синильной кислоты. И всему населению было хорошо, только по утрам мучила изжога…
Эх-ма, заглотил подобную горючую смесь под вышеупомянутым названием, ошпарив кишечник до самого до ануса и вперед к сияющим высотам счастья!..
По самодовольному видку своего бывшего сокурсника я понял: он, как альпинист, отправился в поход за горным услаждением, оставив меня один на один с проблемами. Хорошенькое дело, Ху-ху-хулио, занервничал я и высказался за то, что лакать взрывоопасную смесь будем после того, как…
— А в чем дело, Ваньо?
— Он меня ещё спрашивает? — искренне возмутился, бегая по холлу. Свалился на меня, как диверсант на доярок, но во фраке. Откуда, например, узнал про меня?
— Что узнал?
— Что я папараццую.
— Все мы папарацци, мой друг. В этой жизни.
— Хулио! — взревел я. — Не буди во мне зверя?
— Ваньо, ты успокойся, да, — и жестом пригласил сесть. — Выпьем — и я твой… интервьюи-и-ированный… Прошу любить и жаловать.
И мы тяпнули, чтобы лучше понимать происходящие вокруг нас события. Хулио выдал распечатку конфиденциальной беседы на капитанском мостике яхты «Greus» на языке великого Льва Толстого, который по каким-то причинам на дух не переносил творчество великого Уильяма Шекспира, но, как говорится, у колоссов свои причуды, а у нас, пигмеев, свои. Когда я прочитал невнятную расшифровку, мой приятель выдал краткую информацию о собеседниках господина Савелло, представляющего интересы высшей государственной власти РФ.
Все они проходимцы, но мирового класса, сообщил Хулио. Первый: Йорк Йок Бондельсон — гений экономического мошенничества. Может закрутить такую многоходовую аферу, что ИНТЕРПОЛ отдыхает. Второй: Грегори Пек — финансист, мультимилионер, судовладелец, любитель поиграть на бирже.
— Тепленькая компания и хитроватая, — заключил я, листая распечатку. Болтают обо всем и ни о чем. Аллегориями. Вот только тут… про программу «S». И это все?
— А сам факт встречи? — удивился Хулио. — Он многое говорит. Если бы вы, господа, жили в цивилизованном государстве, Савелло уже кувырк-кувыркался… с политического олимпа.
— Почему?
— Мой друг, бесплатных ланчей не бывает. Такая морская прогулочка тысяч сто, если в баксах…
— Копейки. Для наших молодых реформаторов, — усмехнулся я. — Надеюсь, понятно, что слово «реформаторы» применяю условно.
— А у нас такие моционы не проходят, — похвалился Хулио. Сканда-а-ал!
Я развел руками: нам до такой принципиальной позиции всего общества к жуликам, как Йехуа до космической орбитальной станции, где геройские астронавты жгут специальные кислородные шашки, чтобы потом, надышавшись искусственного озона, вернуться на родную планету и получить за свое беспримерное мужество несколько царских пи()дюлин. Вот именно, согласился мой собеседник, абсолютная власть развращает абсолютно и поэтому есть мы, санитары общества — папарацци, не дающие властолюбцам зажиреть.
— Хулио! — завопил я. — Ты что? Тоже порнограф?!
— Ка-а-ак? — подавился коктейлем.
Пришлось объясняться. Мой товарищ посмеялся и выказал мысль, что такое определение скорее относится к тем, кто занимается порнографией духа, то бишь к политиканам, считающим себя настолько хитрожопыми, что они теряют всякий стыд и срам, демонстрируя миру не только упомянутую мозолистую часть тела, но и каркас грудной клетки, где все голо, как в пустыне Гоби. Ни убеждений, ни принципов, ничего… Космический вакуум, в котором металлической болванкой мотается вся та же заезженная в дугу орбитальная станция, где геройские астронавты жгут специальные кислородные шашки, чтобы… ну и так далее.
Понятно, что был поднят тост за отважных звездных парней, готовых за цесарскую грубую ласку годами болтаться в консервной банке. А что делать? Как говорится, у каждого свой тернистый путь. Кто-то любуется звездной пылью на тропинках далеких планет, а кто-то вынужден зреть через видоискатель современный паскудный политес. На лазоревых волнах.
— Это мои разбойники сработали, — признался Хулио и поведал, что коммунистическое движение имеет несколько журналов и газет, готовых на своих страницах вывернуть проклятых капиталистов наизнанку. — Так что, Ваньо, ничего случайного нет в нашей встрече.
— Нет-то нет, — согласился. — А вот как все-таки узнал, что я тоже занимаюсь этой проблемой?
— Какой проблемой?
— Программой «S».
— А что это за программа такая?
— Ну, меня ею сюда заманили.
— Я тебя, ик, не манил.
— Хулио, — предложил тогда я. — Давай тяпнем, а то я потерял нить…
— Что потерял?
— Н-н-нить…
И мы взяли на грудь «Бешеную Мэри», каждый свою, после чего беседа, как лысая птица кондор, взмыла на новые высоты. И такие, что у меня захватило дух. Особенно, когда Хулио извлек из кармана фрака фотографию. Я глянул на неё и ущипнул за руку товарища. Думал, проверяю себя, да оказалась совсем наоборот — от боли испанский гранд заорал дурным голосом, и я понял: правда. И мне ничего не мерещится.
— Ну, вы, ребята, блядь, даете, — только и промолвил я.
— Это ваша ООТН, — похвалился Хулио. — Молодцы, товарищи.
— П-п-прости, — притомился я. — Как ты, родной, сказал?.. ООТ… чего?..
— Организация Освобождения Трудового Народа, — ответил, удивившись, неужели эта аббревиатура неизвестна широким народным массам?
— Теперь известна. Мне, — поникнул головой и было отчего: на предъявленной карточке был запечатлен исторический момент моего прощания с господином Савелло, когда тот должен был отправиться прямым авиарейсом в город-герой Париж, чтобы, оказывается, десантироваться в шаланду из красного дерева, но под парусами. С двумя махинаторами на борту. — И что все это значит?
И получил ответ: Организация, защищая интересы народа, отслеживает его высокопоставленных слуг, чтобы в скором будущем предъявить им гамбургский счет. За все свои противные деяния.
— А вы какое имеете отношение к этому ООТН? — удивился я. — Что за, блядь, аббревиатура? НАТО звучит, а это… И потом: они здесь, а вы там… на лазурном берегу.
Представитель Коминтерна обиделся и провел со мной политбеседу о всеобхватывающем бессмертном коммунистическом учении. Ну хорошо, сдался я, а меня зачем прихватили? Как пособника империализма, пошутил Хулио и объяснился: мое присутствие рядом с господином Савелло вызвало, естественно, удивление у него, испанского коммуниста, потом пришло понимание, что Ванька Лопухин преследует какие-то свои цели. Была проведена определенная разведывательная работа и выяснилось, что российский папарацци уже перешел к активным боевым действиям. За свободу всего трудового народа.
— Погоди-ка, — прозрел я. — Это не ваше ли ООТНе утречком встревожило господина Лиськина? И нас?
— Я ничего не говорил, — кивнул Хулио.
Чеша затылок, я вспомнил ближний бой в катакомбах плавательного бассейна, а после — преследование неизвестного авто, которому пришлось прострелить баллоны. Ничего себе, игры патриотов. Нет случайного в этом мирке, затхлом и тесном, как вагон подземки в час пик. Наша встреча с Хулио была неизбежной, как встреча московского жидка с евреем из Нью-Йорка, прибывших в Тель-Авив для оживления чулочного бизнеса.
— Не знаю, как насчет проблем всего трудового народа, — поднял я тост, — но меня интересует программа «S», и я не успокоюсь, пока она не будет решена.
— Главное, Ваньо, чтобы тебя не успокоили. Раньше времени, обходительно предупредил Хулио. — Давай выпьем за то, что враги трудящихся масс легли в могилку прежде, чем мы сами.
— Про могилку это хорошо, — согласился я. — Душевно. А про массы больше не надо. Просто за нас, па-па-папарацци…
— … которые всегда на б-б-боевом посту! — рвался в схватку мой бывший сокурсник.
«Бешеная Мэри» помогла нам понять друг друга, более того, мы решили действовать в одной упряжке: испанским товарищам нужна была информация по своим расхитителям народного добра, а нам — про своих. Тут у нас был общий интерес и кооперация.
Что касается программы «S» о ней я не узнал практически ничего, но то, что ею занимается господин Савелло?!.. Этого хватит, чтобы взять эту подозрительную во всех отношениях фигуру в перекрестье, скажем так, своего внимания. Пока. А дальше, как повернет судьба. Стайперская винтовка «Ока-74» с оптическим прицелом иногда самый лучший аргумент в споре о путях дальнейшего развития России. Однако сейчас меня волнует вопрос: что знает Александра о высокопоставленном чинуше? Нет ли между ними связи? Деловой. Конечно, я доверяю любимой, да слишком странные события разворачиваются вокруг, чтобы полностью верить ещё кому-то…
— Хулио, — удивился я, когда наш ночной фуршет подходил к закономерному финалу по причине отсутствия горючих смесей в емкостях. Почему тебя двое? Это что? Твой брат-близнец?
— Близнец-п… ц? Где?
— Рядом, ик, с тобой.
— Не, у меня только сестра Люция.
— Л-л-люция, как интересно? — восхитился я. — Познакомил бы меня, холостого.
— С кем?..
— С Л-л-люцией.
— А это кто?
И так далее. То есть неожиданная встреча друзей закончилась таким концентрированным возлиянием, что у меня возникло единственное убеждение я угодил в иное измерение: мир покачивался, как будто я находился на палубе яхты «Greus» во время штормовой болтанки, потом меня мотнуло в непроницаемую воронку небытия, где во время стремительного полета там я полоумно орал страшное пророчество: «И в октябре вспыхнет великая революция, которую многие сочтут самой грозной из всех когда-либо существующих. Жизнь на земле перестанет развиваться свободно и погрузиться в великую мглу. А весною и после неё произойдут грандиозные перемены, падения королевств и великие землетрясения, и все это сопряжено с возникновением нового Вавилона, мерзкой проституцией, отвратительной духовной опустошенностью. Страны, города, поселки, провинции, свернувшие с их прежних путей, ради свободы, будут ещё более сильно порабощены и затаят злость против тех, по чьей вине они потеряли свободу и веру. И тогда слева разразится великий мятеж, который приведет к ещё большему, чем прежде сдвигу вправо!..».
Сумасшедший этот полет закончился моим шлепком в… кабинете, огромном и казенном, где не примечалось ни дверей, ни окон. Под высоким потолком плавала рожковая метростроевская люстра. На удавке, мирно улыбаясь, покачивался старенький папарацци Ося Трахберг. На длинном столе лежали чистые листы бумаги. Я прошелся вдоль стола, чувствуя себе отвратительно, будто хлебнул сайгонского сакэ, настоянного на фекалиях диких слонов. Где я и что со мной? Не люблю неопределенности и поэтому, не выдержав всей этой галактической галиматьи, завопил в крайнем возмущении:
— Эй, есть здесь кто-нибудь! Выходи! Или порушу эту вашу гонобобельную гармонию. К такой-то матери!
Меня, как личность, проигнорировали. Тогда я ухватил галантерейный стул и от всей своей расхристанной души хрястнул его о стол. Дерево, ломаясь, стонало. Размолотив предмет первой необходимости, я быстро умаялся; плюнул, спросил саркастически:
— Ну-ну! Может, вам ещё кое-что показать? Во всей её первозданной красе, душеприказчики некомпетентные!..
И услышал голос; спокойный голос научно-методического, невидимого исследователя:
— Мебель зачем ломать? Нехорошо, землянин.
— Ты где?! — закружился на месте. — Покажи-ка рыль свою конспиративную, тварь внеземная?!
— Fuck you, — последовал категорический отказ.
— Почему это?
— Нас же не интересует ваш несознательная задница.
— А что тогда интересует, запредельщики?
— Душа.
Я рассмеялся, сделал недобросовестный поклон головой. Кому? Зачем? И заметил вполне резонно:
— Душа, извините, мне самому нужна.
— Зачем? — поинтересовался другой, более строгий голос.
— Как это зачем? — возмутился. — Вы что, господа хорошие, белены там у себя объелись… наверху?..
— И все-таки?
— Ааа, разговаривать с ней. С миром я на дружеской ноге… через душу… И вообще: душа — это душа, блядь. Вам, инкогнито, этого не понять, в натуре.
Возникла зловещая пауза, словно где-то там, в ином, околопланетном затхлом мирке, совещались. Затем раздался электрический треск, запахло озоном и мокрой землей. Из сполохов молнии на листы бумаги упала авторучка «Паркер». С золотым остроконечным перышком. Певчие голоса затянули молитву: «Посети Отчизну нашу благодатию Своею, да облечется она святостию, яко ризою, и да будут сыны её во смирении своем достойны одежды брачной, в ней же внити надлежит в чертог царствия Твоего!..»
— Эй, суки небесные! — заорал я. — Не травите мне душу. Все равно её, родненькую, не заполучите!
Озонированное пение прекратилось. Недовольный старческий голос заскрипел, как дачная калитка:
— Да, что мы с этим папарацци срамным лимонимся? Дайте мне его — я скоро из него душу…
— Да? — завредничал я. — Попробуй, старпер. Кстати, мне твой голос ржавый знаком. Вспомню, найду и язык оттяпаю.
— Ах, ты погань земная!.. Не-е-ет, немедленно кастрируем!
— Нет-нет, — запротестовал первый, интеллигентный голос. — Только добровольным убеждением… добровольным отказом.
— Между прочим, мы хорошо платим, — вмешался второй голос. — Все довольны.
Я возмутился и, мечась по кабинету в поисках зловредных врагов своих, тыкал в углы кукиши:
— Вот вам! Вот вам! Мудаки нумизматические! Моя душа, мать вашу так, бесценна! Ааа! В рай хотите въехать на чужом х…! Не выйдет, душегубы!
Очевидно, мой столь откровенный и грубый демарш покоробил моих невидимых собеседников, послышался разноголосый гомон, из которого выделялся скрипучий голос:
— Я ему, земному червю, всажу таки демократический кол по самую макушку!..
— Нет-нет, мы должны соблюдать всеобщую межгалактическую декларацию прав человека… — возражал интеллигентный голос.
— Психологически неустойчивый субъект!.. Контингент идет трудный, больной… А пьют что: «Бешеную Мэри»… Бррг…
— Попрошу тишины, — возник новый и велеречивый голос. — Не будем торопиться, коллеги.
— Ну-ну, — проговорил я. — Хотите взять измором? Поглядим, как это у вас выйдет, — и запрокинул голову вверх на массивную люстру, где на бельевой удавке покачивался улыбающийся Ося Трахберг, который неожиданно приоткрыл раковины своих сионистских мигалок. — Пугаете, господа, ну-ну…
— О, Иван Палыч, рад-рад вас видеть, — закехал удавленник. — Как дела?
— Какие дела? Делишки, — огрызнулся. — Что здесь вообще происходит? Какое-то светопреставление?
— Кхм-кхм! Все это, молодой человек, закономерный результат циклического диссонанса волновых колебаний. В эти периоды солнечная активность влияет на людей «кармических», имеющих мощный энергопотенциал…
— Это точно про меня…
— … и умеющих с его помощью влиять на ключевые моменты развития общества.
— Ося, будь проще, — не выдержал я. — Лучше сообщи, кто тебя придушил?
— Господин Лопухин, — сварливо провещал старичок. — Вы нетерпеливы. Это неприятно. Я могу вообще замолчать.
— Черт с тобой, говори, — проговорил в сердцах.
И услышал такую ахинею, что хоть святых выноси. Мне сообщили, что в скором будущем существует высокая вероятность смены руководства страны. И на фоне дисбаланса физических явлений и политической нестабильности четко просматриваются два наиболее вероятных варианта. Первый — приход к власти человека государственного ума и феноменальной работоспособности…
— Ф.И.О., пожалуйста? — вскричал я.
— Вы его знаете, молодой человек.
— Государственный ум и феноменальная работоспособность? Не смешите меня, Ося.
— А под чьим чутким руководством очистили Тверскую и Манеж от говна, а?
— Когда прорвало коллектор и речку Неглинку? — вспомнил я. — Ааа, догадываюсь о ком речь, — и признался, что кандидатура весьма недурственна. — А второй вариант?
И вместо того, чтобы конкретно назвать фамилию имя и отчество претендента на шапку Мономаха, удавленник снова понес фуйню. Мол, в этом человеке воплотится «вождь всех времен и народов товарищ Сталин» да извечная надежда нашего народа на порядок и справедливость.
— Вот народ трогать не надо, — активно запротестовал я. — Он сам по себе, а власть сама по себе. Лучше признавайся, Осип, кто это с «сильной рукой»? Тоже знаю?
— Разумеется. Его все знают.
— Так, — задумался. — Он та-а-акой…
— Какой?
— Эээ… с глазами, как у бешеного таракана. С чубчиком цвета этой самой букаши? Лекции ещё читал, которые никто не слышал, да? И за них получил сумасшедшие гонорарии?
— Я не буду отвечать на эти вопросы, господин Лопухин. Это конфиденциальная информация.
— И не надо. Он-он, лектор общества «Знание-сила», — усмехнулся я. Больше некому. Такого продувного малого во всей Вселенной днем с огнем не сыщешь.
— А он нас вполне устраивает, — громыхнул велеречивый голос. — И хватит диспутировать, олух царя небесного.
— Эй там, наверху! Прикрой пасть, а то я за себя не отвечаю, — взревел я. — Мне терять нечего, выпущу вам кишечки, если они, конечно, имеются.
— Ёхан Палыч, ты сошел с ума, — зашипел Ося Трахберг. — Они из тебя душу…
— Хер им, а не душа моя! — снова заметался по кабинету. — Зачем им моя душа? Зачем? — И остановился от прозрения. — Ааа, понял? Собираете наши души, чтобы Лектору было проще прийти к власти. Лихо-лихо, господа!.. Ха-ха, — и засмеялся легко и свободно. — Не страшен черт, а его малютка, господа. Малютку мы задавим в зародыше, это я вам обещаю и гарантирую.
— Я всегда говорил, что он слишком смышленый, этот папарацци, — с ненавистью проскрипел старческий голос, мне знакомый.
— Но надо что-то делать, коллеги, — молвил строгий голос.
— А пусть сам предложит нам какую-нибудь чужую душу, — задумчиво изрек интеллигентный голос.
— Это как? — насторожился. — Я вам что — Господь Бог, чтобы душами приторговывать, как картошкой.
— Иван Павлович, — заныл в петле Ося Трахберг. — Подпиши документик и будешь жить вечно и счастливо.
— Ну, конечно, дядя Осип. Тебе-то самому как? Весело, чай, парить в вечном полете?
— Кадык жмет, а так можно терпеть, — признался старичок.
— А я не хочу терпеть, — и цапнул со стола авторучку, точнее нож, сработанный под мирный бухгалтерский предмет. — Ишь ты. Небось, кровью надо подписываться?
— Совершенно верно, — раздался интеллигентный голос. — Подпишите, Лопухин. Это так просто. Враги, надеюсь, имеются?
— У кого их нет, — развел руками. — И что из этого следует?
— Подмахнете, юный друг, документ и сообщите нам любую, так сказать, кандидатуру. И никаких проблем. У вас.
— А если не подпишу?
— Это будет печально. И прежде всего для вас, землянин.
— Почему?
— Мы вынуждены будем взять безгрешную душу, — проговорил велеречивый голос. — И ничто нас не остановит.
Я сжал в руке нож, понимая, что услышу на следующий свой вопрос; я знал, что услышу, и тем не менее, спросил:
— И чья это будет душа?
И услышал ожидаемый ответ спокойного, велеречивого голоса из неполноценного мертвого мирка:
— Дочери.
Я услышал это. Я был на удивление безмятежен. И, кажется, безразличен. Я даже подивился своему созерцательному спокойствию. Лишь странный полифонический звук заставил меня встревожиться: никелированная сталь тига от удара моей руки врезалась в лаковую поверхность стола, проникая в живую древесную его ткань. Я закричал от ненависти и беспомощности и… проснулся.
Бог мой, хотел перекреститься, где я и что со мной? И вздохнул с облегчением: мои больные глаза признали родную комнатку, пыльный кактус, скулящего у двери дога Ванечку. А в открытом окне переминалось хмурое утро.
Господи, за что такие кошмары, поднимался с тахты, какой-то запредельный космогонический бред. Нет, пить надо, Ванечка, меньше. Обнаружив чайник под кактусом, заглотил пресной водицы с ошметками ржавого налета, ополоснул опухшее лицо и почувствовал себя в состоянии гравитационного полета в черной дыре антимира. Блядь, Лопухин, матерился, натягивая свитер, когда ты, краснознаменный мудак, прекратишь издеваться над организмом. И потом — проблем выше крыше. И ещё выше. Надеюсь, с Хулио все в порядке? Помню, по-братски прощались у таксомотора, после чего Миха Могилевский толкнул меня в салон, куда я завалился, точно в отхожее место вселенской прорехи… Проклятье, чтобы все так жили, как я там корежился. Как на электрическом стуле в 6000 вольт. Похоже, какая-то иступленная потусторонняя сила пыталась вырвать из меня?.. Что? Не помню… Помню лишь угрозу. Кому? Мне? Нет, не могу припомнить. Пустота в голове и ниже, и только. Надо проветрить себя, как ковер-самолет, провалявшийся несколько столетий на полках ломбарда. Да, и дог Ванечка готов вот-вот выпустить из себя все добро, переработанное за ночь.
— Пошли, засоранец, — вздохнул я, открывая дверь. — Тебе плохо, а мне ещё хуже.
Коммуналка безмятежно дрыхла, как человек в уютной, теплой, блевотной массе, которого устраивает абсолютно все в этой египетской жизни. От мутного света дежурной лампочки хотелось удавиться. На первом попавшем крюке. Я даже непроизвольно поискал глазами металлическую скобу, но, к счастью, не нашел. И отправился на улицу. Жить дальше.
Утренний воздух был насыщен озоном, что привело меня в состояние близкое к обмороку. Я бродил за жизнелюбивым песиком и мне казалось, что из меня выпотрошили душу. Осталась лишь болезненная оболочка, непригодная для дальнейшего применения в хозяйстве.
Эх, жизнь, иль ты приснилась мне? Вот именно — сон, похожий на чудовищный кошмар. Что же там происходило? Какие-то замогильные потусторонние голоса, а что еще?.. Увы, мои попытки вторжения в память, затравленную насыщенной алкогольной атакой, были безуспешны.
И мы выпили за то, чтобы наши души всегда были свободными и чистыми, как это однажды уже было. В прошлой и счастливой жизни, когда нетленные фуги И. С. Баха кропили нас, как святая вода.
— Эх, Хулио, — потянулся с удовольствием. — Были и мы орлами.
— А я и сейчас это самое, — заклекотал мой бывший сокурсник. — Кондор! — И картинно причесал лысину. — А, красавиц?..
Я согласился с этим утверждением, но потребовал разъяснений явлению такого писаного красавчика в стране недоношенной демократии? Не изменил ли он папиным коммунистическим идеалам? И почему у него такой вид, будто собирается подарить мне «Линкольн» цвета испанских летних небес? На все эти скудоумные вопросы мой собеседник улыбался так, как это часто делают дипломаты на приемах, пытаясь таким образом скрыть чувство отвращения друг к другу.
— Ваньо, глянем кино, — предложил, интригуя.
— Все что угодно, только не порнографию, — перетрухнул я. — Мне хватит нашей.
— Нет, это морская сказочка, — поспешили успокоить. — Как говорится, привет от наших папарацци — вашим.
— Хулио, — насторожился. — Откуда про па-па-па-па-тьфу-папарацци знаешь?
— Я все знаю, — многозначительно проговорил мой бывший сокурсник и включил теле-видео-систему.
На экране зарядил серебряный дождик, потом пошла картинка. По первым кадрам я решил, что мне хотят продемонстрировать рекламный ролик о курортной жемчужине Средиземного моря. И пригласить на отдых. С креолками. И ошибся.
Камера невидимого тележурналиста приблизила к нам авантажную, под парусами яхту под названием «Greus», скрипящую на светлой и легкой волне. На палубе под горячим каталонским солнцем обгорали две дамы. В шезлонгах и купальниках. В этом смысле Хулио слово сдержал — все было возвышенно и без признаков порнографических откровений. Они начались позже, когда я увидел великолепный триумвират полуобнаженных мужиков. Они находились в капитанской рубке, крутили штурвал, пили ром со льдом, смеялись и говорили на языке великого Уильяма Шекспира. Один из них мне был хорошо знаком: господин Савелло. От удивления я открыл хайло и не закрывал его пока не закончилась запись. Когда по экрану снова побежал серебряный дождик, я обнаружил, что скачу на диване и матерюсь, точно пациент, которого кастрировали, повторюсь, без анестезии. Троица общалась на языке аристократическом и слышно было плохо, однако моего скудного словарного запаса хватило, чтобы понять: обсуждаемая проблема связана с программой «S». Вот тебе, Ванечка, и разговоры по душам в автомобильном салоне с кондиционером, холодильником, телевизором, биоунитазом и прочей херней. Как я мог поверить, что этот молодой сановник чист, аки агнец Божiй. Куда там: волк в овечьей шкуре. Вот тебе, Лопухин, и Париж с Эйфелевой башней, похожей на женские узорные трусики. Если смотреть из Москвы.
Эх, Ванек-Ванек, был ты Ваньком, им и останешься. Черт меня возьми! Ежели эта оживленная на события история не закончится выносом моего тухлого тела из этой жизни, я очень удивлюсь.
Пока я матерился и переживал за свое будущее, Хулио наслаждался самопальным коктейлем «Бешеная Мэри». Способ приготовления прост: в емкость (чем больше, тем лучше) сливается в равных частях все, что находится под рукой. Нищее студенчество ершило пиво с водкой, журналюги — водку с шампанским, интервьюируемые чиновники — томатный сок, сакэ-япона мать, вишневый ликер, настоянный на тараканьих какашках, и несколько капель синильной кислоты. И всему населению было хорошо, только по утрам мучила изжога…
Эх-ма, заглотил подобную горючую смесь под вышеупомянутым названием, ошпарив кишечник до самого до ануса и вперед к сияющим высотам счастья!..
По самодовольному видку своего бывшего сокурсника я понял: он, как альпинист, отправился в поход за горным услаждением, оставив меня один на один с проблемами. Хорошенькое дело, Ху-ху-хулио, занервничал я и высказался за то, что лакать взрывоопасную смесь будем после того, как…
— А в чем дело, Ваньо?
— Он меня ещё спрашивает? — искренне возмутился, бегая по холлу. Свалился на меня, как диверсант на доярок, но во фраке. Откуда, например, узнал про меня?
— Что узнал?
— Что я папараццую.
— Все мы папарацци, мой друг. В этой жизни.
— Хулио! — взревел я. — Не буди во мне зверя?
— Ваньо, ты успокойся, да, — и жестом пригласил сесть. — Выпьем — и я твой… интервьюи-и-ированный… Прошу любить и жаловать.
И мы тяпнули, чтобы лучше понимать происходящие вокруг нас события. Хулио выдал распечатку конфиденциальной беседы на капитанском мостике яхты «Greus» на языке великого Льва Толстого, который по каким-то причинам на дух не переносил творчество великого Уильяма Шекспира, но, как говорится, у колоссов свои причуды, а у нас, пигмеев, свои. Когда я прочитал невнятную расшифровку, мой приятель выдал краткую информацию о собеседниках господина Савелло, представляющего интересы высшей государственной власти РФ.
Все они проходимцы, но мирового класса, сообщил Хулио. Первый: Йорк Йок Бондельсон — гений экономического мошенничества. Может закрутить такую многоходовую аферу, что ИНТЕРПОЛ отдыхает. Второй: Грегори Пек — финансист, мультимилионер, судовладелец, любитель поиграть на бирже.
— Тепленькая компания и хитроватая, — заключил я, листая распечатку. Болтают обо всем и ни о чем. Аллегориями. Вот только тут… про программу «S». И это все?
— А сам факт встречи? — удивился Хулио. — Он многое говорит. Если бы вы, господа, жили в цивилизованном государстве, Савелло уже кувырк-кувыркался… с политического олимпа.
— Почему?
— Мой друг, бесплатных ланчей не бывает. Такая морская прогулочка тысяч сто, если в баксах…
— Копейки. Для наших молодых реформаторов, — усмехнулся я. — Надеюсь, понятно, что слово «реформаторы» применяю условно.
— А у нас такие моционы не проходят, — похвалился Хулио. Сканда-а-ал!
Я развел руками: нам до такой принципиальной позиции всего общества к жуликам, как Йехуа до космической орбитальной станции, где геройские астронавты жгут специальные кислородные шашки, чтобы потом, надышавшись искусственного озона, вернуться на родную планету и получить за свое беспримерное мужество несколько царских пи()дюлин. Вот именно, согласился мой собеседник, абсолютная власть развращает абсолютно и поэтому есть мы, санитары общества — папарацци, не дающие властолюбцам зажиреть.
— Хулио! — завопил я. — Ты что? Тоже порнограф?!
— Ка-а-ак? — подавился коктейлем.
Пришлось объясняться. Мой товарищ посмеялся и выказал мысль, что такое определение скорее относится к тем, кто занимается порнографией духа, то бишь к политиканам, считающим себя настолько хитрожопыми, что они теряют всякий стыд и срам, демонстрируя миру не только упомянутую мозолистую часть тела, но и каркас грудной клетки, где все голо, как в пустыне Гоби. Ни убеждений, ни принципов, ничего… Космический вакуум, в котором металлической болванкой мотается вся та же заезженная в дугу орбитальная станция, где геройские астронавты жгут специальные кислородные шашки, чтобы… ну и так далее.
Понятно, что был поднят тост за отважных звездных парней, готовых за цесарскую грубую ласку годами болтаться в консервной банке. А что делать? Как говорится, у каждого свой тернистый путь. Кто-то любуется звездной пылью на тропинках далеких планет, а кто-то вынужден зреть через видоискатель современный паскудный политес. На лазоревых волнах.
— Это мои разбойники сработали, — признался Хулио и поведал, что коммунистическое движение имеет несколько журналов и газет, готовых на своих страницах вывернуть проклятых капиталистов наизнанку. — Так что, Ваньо, ничего случайного нет в нашей встрече.
— Нет-то нет, — согласился. — А вот как все-таки узнал, что я тоже занимаюсь этой проблемой?
— Какой проблемой?
— Программой «S».
— А что это за программа такая?
— Ну, меня ею сюда заманили.
— Я тебя, ик, не манил.
— Хулио, — предложил тогда я. — Давай тяпнем, а то я потерял нить…
— Что потерял?
— Н-н-нить…
И мы взяли на грудь «Бешеную Мэри», каждый свою, после чего беседа, как лысая птица кондор, взмыла на новые высоты. И такие, что у меня захватило дух. Особенно, когда Хулио извлек из кармана фрака фотографию. Я глянул на неё и ущипнул за руку товарища. Думал, проверяю себя, да оказалась совсем наоборот — от боли испанский гранд заорал дурным голосом, и я понял: правда. И мне ничего не мерещится.
— Ну, вы, ребята, блядь, даете, — только и промолвил я.
— Это ваша ООТН, — похвалился Хулио. — Молодцы, товарищи.
— П-п-прости, — притомился я. — Как ты, родной, сказал?.. ООТ… чего?..
— Организация Освобождения Трудового Народа, — ответил, удивившись, неужели эта аббревиатура неизвестна широким народным массам?
— Теперь известна. Мне, — поникнул головой и было отчего: на предъявленной карточке был запечатлен исторический момент моего прощания с господином Савелло, когда тот должен был отправиться прямым авиарейсом в город-герой Париж, чтобы, оказывается, десантироваться в шаланду из красного дерева, но под парусами. С двумя махинаторами на борту. — И что все это значит?
И получил ответ: Организация, защищая интересы народа, отслеживает его высокопоставленных слуг, чтобы в скором будущем предъявить им гамбургский счет. За все свои противные деяния.
— А вы какое имеете отношение к этому ООТН? — удивился я. — Что за, блядь, аббревиатура? НАТО звучит, а это… И потом: они здесь, а вы там… на лазурном берегу.
Представитель Коминтерна обиделся и провел со мной политбеседу о всеобхватывающем бессмертном коммунистическом учении. Ну хорошо, сдался я, а меня зачем прихватили? Как пособника империализма, пошутил Хулио и объяснился: мое присутствие рядом с господином Савелло вызвало, естественно, удивление у него, испанского коммуниста, потом пришло понимание, что Ванька Лопухин преследует какие-то свои цели. Была проведена определенная разведывательная работа и выяснилось, что российский папарацци уже перешел к активным боевым действиям. За свободу всего трудового народа.
— Погоди-ка, — прозрел я. — Это не ваше ли ООТНе утречком встревожило господина Лиськина? И нас?
— Я ничего не говорил, — кивнул Хулио.
Чеша затылок, я вспомнил ближний бой в катакомбах плавательного бассейна, а после — преследование неизвестного авто, которому пришлось прострелить баллоны. Ничего себе, игры патриотов. Нет случайного в этом мирке, затхлом и тесном, как вагон подземки в час пик. Наша встреча с Хулио была неизбежной, как встреча московского жидка с евреем из Нью-Йорка, прибывших в Тель-Авив для оживления чулочного бизнеса.
— Не знаю, как насчет проблем всего трудового народа, — поднял я тост, — но меня интересует программа «S», и я не успокоюсь, пока она не будет решена.
— Главное, Ваньо, чтобы тебя не успокоили. Раньше времени, обходительно предупредил Хулио. — Давай выпьем за то, что враги трудящихся масс легли в могилку прежде, чем мы сами.
— Про могилку это хорошо, — согласился я. — Душевно. А про массы больше не надо. Просто за нас, па-па-папарацци…
— … которые всегда на б-б-боевом посту! — рвался в схватку мой бывший сокурсник.
«Бешеная Мэри» помогла нам понять друг друга, более того, мы решили действовать в одной упряжке: испанским товарищам нужна была информация по своим расхитителям народного добра, а нам — про своих. Тут у нас был общий интерес и кооперация.
Что касается программы «S» о ней я не узнал практически ничего, но то, что ею занимается господин Савелло?!.. Этого хватит, чтобы взять эту подозрительную во всех отношениях фигуру в перекрестье, скажем так, своего внимания. Пока. А дальше, как повернет судьба. Стайперская винтовка «Ока-74» с оптическим прицелом иногда самый лучший аргумент в споре о путях дальнейшего развития России. Однако сейчас меня волнует вопрос: что знает Александра о высокопоставленном чинуше? Нет ли между ними связи? Деловой. Конечно, я доверяю любимой, да слишком странные события разворачиваются вокруг, чтобы полностью верить ещё кому-то…
— Хулио, — удивился я, когда наш ночной фуршет подходил к закономерному финалу по причине отсутствия горючих смесей в емкостях. Почему тебя двое? Это что? Твой брат-близнец?
— Близнец-п… ц? Где?
— Рядом, ик, с тобой.
— Не, у меня только сестра Люция.
— Л-л-люция, как интересно? — восхитился я. — Познакомил бы меня, холостого.
— С кем?..
— С Л-л-люцией.
— А это кто?
И так далее. То есть неожиданная встреча друзей закончилась таким концентрированным возлиянием, что у меня возникло единственное убеждение я угодил в иное измерение: мир покачивался, как будто я находился на палубе яхты «Greus» во время штормовой болтанки, потом меня мотнуло в непроницаемую воронку небытия, где во время стремительного полета там я полоумно орал страшное пророчество: «И в октябре вспыхнет великая революция, которую многие сочтут самой грозной из всех когда-либо существующих. Жизнь на земле перестанет развиваться свободно и погрузиться в великую мглу. А весною и после неё произойдут грандиозные перемены, падения королевств и великие землетрясения, и все это сопряжено с возникновением нового Вавилона, мерзкой проституцией, отвратительной духовной опустошенностью. Страны, города, поселки, провинции, свернувшие с их прежних путей, ради свободы, будут ещё более сильно порабощены и затаят злость против тех, по чьей вине они потеряли свободу и веру. И тогда слева разразится великий мятеж, который приведет к ещё большему, чем прежде сдвигу вправо!..».
Сумасшедший этот полет закончился моим шлепком в… кабинете, огромном и казенном, где не примечалось ни дверей, ни окон. Под высоким потолком плавала рожковая метростроевская люстра. На удавке, мирно улыбаясь, покачивался старенький папарацци Ося Трахберг. На длинном столе лежали чистые листы бумаги. Я прошелся вдоль стола, чувствуя себе отвратительно, будто хлебнул сайгонского сакэ, настоянного на фекалиях диких слонов. Где я и что со мной? Не люблю неопределенности и поэтому, не выдержав всей этой галактической галиматьи, завопил в крайнем возмущении:
— Эй, есть здесь кто-нибудь! Выходи! Или порушу эту вашу гонобобельную гармонию. К такой-то матери!
Меня, как личность, проигнорировали. Тогда я ухватил галантерейный стул и от всей своей расхристанной души хрястнул его о стол. Дерево, ломаясь, стонало. Размолотив предмет первой необходимости, я быстро умаялся; плюнул, спросил саркастически:
— Ну-ну! Может, вам ещё кое-что показать? Во всей её первозданной красе, душеприказчики некомпетентные!..
И услышал голос; спокойный голос научно-методического, невидимого исследователя:
— Мебель зачем ломать? Нехорошо, землянин.
— Ты где?! — закружился на месте. — Покажи-ка рыль свою конспиративную, тварь внеземная?!
— Fuck you, — последовал категорический отказ.
— Почему это?
— Нас же не интересует ваш несознательная задница.
— А что тогда интересует, запредельщики?
— Душа.
Я рассмеялся, сделал недобросовестный поклон головой. Кому? Зачем? И заметил вполне резонно:
— Душа, извините, мне самому нужна.
— Зачем? — поинтересовался другой, более строгий голос.
— Как это зачем? — возмутился. — Вы что, господа хорошие, белены там у себя объелись… наверху?..
— И все-таки?
— Ааа, разговаривать с ней. С миром я на дружеской ноге… через душу… И вообще: душа — это душа, блядь. Вам, инкогнито, этого не понять, в натуре.
Возникла зловещая пауза, словно где-то там, в ином, околопланетном затхлом мирке, совещались. Затем раздался электрический треск, запахло озоном и мокрой землей. Из сполохов молнии на листы бумаги упала авторучка «Паркер». С золотым остроконечным перышком. Певчие голоса затянули молитву: «Посети Отчизну нашу благодатию Своею, да облечется она святостию, яко ризою, и да будут сыны её во смирении своем достойны одежды брачной, в ней же внити надлежит в чертог царствия Твоего!..»
— Эй, суки небесные! — заорал я. — Не травите мне душу. Все равно её, родненькую, не заполучите!
Озонированное пение прекратилось. Недовольный старческий голос заскрипел, как дачная калитка:
— Да, что мы с этим папарацци срамным лимонимся? Дайте мне его — я скоро из него душу…
— Да? — завредничал я. — Попробуй, старпер. Кстати, мне твой голос ржавый знаком. Вспомню, найду и язык оттяпаю.
— Ах, ты погань земная!.. Не-е-ет, немедленно кастрируем!
— Нет-нет, — запротестовал первый, интеллигентный голос. — Только добровольным убеждением… добровольным отказом.
— Между прочим, мы хорошо платим, — вмешался второй голос. — Все довольны.
Я возмутился и, мечась по кабинету в поисках зловредных врагов своих, тыкал в углы кукиши:
— Вот вам! Вот вам! Мудаки нумизматические! Моя душа, мать вашу так, бесценна! Ааа! В рай хотите въехать на чужом х…! Не выйдет, душегубы!
Очевидно, мой столь откровенный и грубый демарш покоробил моих невидимых собеседников, послышался разноголосый гомон, из которого выделялся скрипучий голос:
— Я ему, земному червю, всажу таки демократический кол по самую макушку!..
— Нет-нет, мы должны соблюдать всеобщую межгалактическую декларацию прав человека… — возражал интеллигентный голос.
— Психологически неустойчивый субъект!.. Контингент идет трудный, больной… А пьют что: «Бешеную Мэри»… Бррг…
— Попрошу тишины, — возник новый и велеречивый голос. — Не будем торопиться, коллеги.
— Ну-ну, — проговорил я. — Хотите взять измором? Поглядим, как это у вас выйдет, — и запрокинул голову вверх на массивную люстру, где на бельевой удавке покачивался улыбающийся Ося Трахберг, который неожиданно приоткрыл раковины своих сионистских мигалок. — Пугаете, господа, ну-ну…
— О, Иван Палыч, рад-рад вас видеть, — закехал удавленник. — Как дела?
— Какие дела? Делишки, — огрызнулся. — Что здесь вообще происходит? Какое-то светопреставление?
— Кхм-кхм! Все это, молодой человек, закономерный результат циклического диссонанса волновых колебаний. В эти периоды солнечная активность влияет на людей «кармических», имеющих мощный энергопотенциал…
— Это точно про меня…
— … и умеющих с его помощью влиять на ключевые моменты развития общества.
— Ося, будь проще, — не выдержал я. — Лучше сообщи, кто тебя придушил?
— Господин Лопухин, — сварливо провещал старичок. — Вы нетерпеливы. Это неприятно. Я могу вообще замолчать.
— Черт с тобой, говори, — проговорил в сердцах.
И услышал такую ахинею, что хоть святых выноси. Мне сообщили, что в скором будущем существует высокая вероятность смены руководства страны. И на фоне дисбаланса физических явлений и политической нестабильности четко просматриваются два наиболее вероятных варианта. Первый — приход к власти человека государственного ума и феноменальной работоспособности…
— Ф.И.О., пожалуйста? — вскричал я.
— Вы его знаете, молодой человек.
— Государственный ум и феноменальная работоспособность? Не смешите меня, Ося.
— А под чьим чутким руководством очистили Тверскую и Манеж от говна, а?
— Когда прорвало коллектор и речку Неглинку? — вспомнил я. — Ааа, догадываюсь о ком речь, — и признался, что кандидатура весьма недурственна. — А второй вариант?
И вместо того, чтобы конкретно назвать фамилию имя и отчество претендента на шапку Мономаха, удавленник снова понес фуйню. Мол, в этом человеке воплотится «вождь всех времен и народов товарищ Сталин» да извечная надежда нашего народа на порядок и справедливость.
— Вот народ трогать не надо, — активно запротестовал я. — Он сам по себе, а власть сама по себе. Лучше признавайся, Осип, кто это с «сильной рукой»? Тоже знаю?
— Разумеется. Его все знают.
— Так, — задумался. — Он та-а-акой…
— Какой?
— Эээ… с глазами, как у бешеного таракана. С чубчиком цвета этой самой букаши? Лекции ещё читал, которые никто не слышал, да? И за них получил сумасшедшие гонорарии?
— Я не буду отвечать на эти вопросы, господин Лопухин. Это конфиденциальная информация.
— И не надо. Он-он, лектор общества «Знание-сила», — усмехнулся я. Больше некому. Такого продувного малого во всей Вселенной днем с огнем не сыщешь.
— А он нас вполне устраивает, — громыхнул велеречивый голос. — И хватит диспутировать, олух царя небесного.
— Эй там, наверху! Прикрой пасть, а то я за себя не отвечаю, — взревел я. — Мне терять нечего, выпущу вам кишечки, если они, конечно, имеются.
— Ёхан Палыч, ты сошел с ума, — зашипел Ося Трахберг. — Они из тебя душу…
— Хер им, а не душа моя! — снова заметался по кабинету. — Зачем им моя душа? Зачем? — И остановился от прозрения. — Ааа, понял? Собираете наши души, чтобы Лектору было проще прийти к власти. Лихо-лихо, господа!.. Ха-ха, — и засмеялся легко и свободно. — Не страшен черт, а его малютка, господа. Малютку мы задавим в зародыше, это я вам обещаю и гарантирую.
— Я всегда говорил, что он слишком смышленый, этот папарацци, — с ненавистью проскрипел старческий голос, мне знакомый.
— Но надо что-то делать, коллеги, — молвил строгий голос.
— А пусть сам предложит нам какую-нибудь чужую душу, — задумчиво изрек интеллигентный голос.
— Это как? — насторожился. — Я вам что — Господь Бог, чтобы душами приторговывать, как картошкой.
— Иван Павлович, — заныл в петле Ося Трахберг. — Подпиши документик и будешь жить вечно и счастливо.
— Ну, конечно, дядя Осип. Тебе-то самому как? Весело, чай, парить в вечном полете?
— Кадык жмет, а так можно терпеть, — признался старичок.
— А я не хочу терпеть, — и цапнул со стола авторучку, точнее нож, сработанный под мирный бухгалтерский предмет. — Ишь ты. Небось, кровью надо подписываться?
— Совершенно верно, — раздался интеллигентный голос. — Подпишите, Лопухин. Это так просто. Враги, надеюсь, имеются?
— У кого их нет, — развел руками. — И что из этого следует?
— Подмахнете, юный друг, документ и сообщите нам любую, так сказать, кандидатуру. И никаких проблем. У вас.
— А если не подпишу?
— Это будет печально. И прежде всего для вас, землянин.
— Почему?
— Мы вынуждены будем взять безгрешную душу, — проговорил велеречивый голос. — И ничто нас не остановит.
Я сжал в руке нож, понимая, что услышу на следующий свой вопрос; я знал, что услышу, и тем не менее, спросил:
— И чья это будет душа?
И услышал ожидаемый ответ спокойного, велеречивого голоса из неполноценного мертвого мирка:
— Дочери.
Я услышал это. Я был на удивление безмятежен. И, кажется, безразличен. Я даже подивился своему созерцательному спокойствию. Лишь странный полифонический звук заставил меня встревожиться: никелированная сталь тига от удара моей руки врезалась в лаковую поверхность стола, проникая в живую древесную его ткань. Я закричал от ненависти и беспомощности и… проснулся.
Бог мой, хотел перекреститься, где я и что со мной? И вздохнул с облегчением: мои больные глаза признали родную комнатку, пыльный кактус, скулящего у двери дога Ванечку. А в открытом окне переминалось хмурое утро.
Господи, за что такие кошмары, поднимался с тахты, какой-то запредельный космогонический бред. Нет, пить надо, Ванечка, меньше. Обнаружив чайник под кактусом, заглотил пресной водицы с ошметками ржавого налета, ополоснул опухшее лицо и почувствовал себя в состоянии гравитационного полета в черной дыре антимира. Блядь, Лопухин, матерился, натягивая свитер, когда ты, краснознаменный мудак, прекратишь издеваться над организмом. И потом — проблем выше крыше. И ещё выше. Надеюсь, с Хулио все в порядке? Помню, по-братски прощались у таксомотора, после чего Миха Могилевский толкнул меня в салон, куда я завалился, точно в отхожее место вселенской прорехи… Проклятье, чтобы все так жили, как я там корежился. Как на электрическом стуле в 6000 вольт. Похоже, какая-то иступленная потусторонняя сила пыталась вырвать из меня?.. Что? Не помню… Помню лишь угрозу. Кому? Мне? Нет, не могу припомнить. Пустота в голове и ниже, и только. Надо проветрить себя, как ковер-самолет, провалявшийся несколько столетий на полках ломбарда. Да, и дог Ванечка готов вот-вот выпустить из себя все добро, переработанное за ночь.
— Пошли, засоранец, — вздохнул я, открывая дверь. — Тебе плохо, а мне ещё хуже.
Коммуналка безмятежно дрыхла, как человек в уютной, теплой, блевотной массе, которого устраивает абсолютно все в этой египетской жизни. От мутного света дежурной лампочки хотелось удавиться. На первом попавшем крюке. Я даже непроизвольно поискал глазами металлическую скобу, но, к счастью, не нашел. И отправился на улицу. Жить дальше.
Утренний воздух был насыщен озоном, что привело меня в состояние близкое к обмороку. Я бродил за жизнелюбивым песиком и мне казалось, что из меня выпотрошили душу. Осталась лишь болезненная оболочка, непригодная для дальнейшего применения в хозяйстве.
Эх, жизнь, иль ты приснилась мне? Вот именно — сон, похожий на чудовищный кошмар. Что же там происходило? Какие-то замогильные потусторонние голоса, а что еще?.. Увы, мои попытки вторжения в память, затравленную насыщенной алкогольной атакой, были безуспешны.