Страница:
— Держал, — признался я. — У нас в школе фотокружок был. А что?
И не получил ответа, мой друг продолжил клокотать в телефонную трубку. Я пожал плечами — помнится, был увлечен фотографией в девятом классе. Тогда я проживал в столице нашей родины. У одного из дядьков, который был строителем-инженером, правда, потом он уехал в Индию на строительство металлургического комплекса, и на этом моя ранняя городская жизнь закончилась. Но не об этом речь. Речь о первой любви. К фотографии. Был её увлечен! Вместе со всеми мальчишками. Дело в том, что кружок посещала девочка по имени Каролина из ВНР (Венгерской Народной Республики). Мать её была наша, отечественная, а заграничный папа работал в торгпредстве. От наших советских одноклассниц, пахнущих духами «Красная Москва», розовой пудрой и мелкими склоками, Каролина отличалась незакомплексованностью, легкой свободой в поведении и радостью общения с противоположным, так сказать, полом. То есть с нами, прыщеватыми юнцами. За это девицы класса её любили со всей ненавистью будущих ведьм, но дружили, поскольку мадьярская подружка раздаривала шмотки, жвачки и журналы мод налево и направо. Надо заметить и то, что тогда в школьных стенах ходила строгая директива: всем учащимся быть в форме. И все директиву выполняли, кроме Каролины. Кажется, с помощью её папы в школе появился первый компьютерный класс, что давало неограниченные возможности для дочери ходить в чем она хочет. Каролина была сдобна, как колорийная булочка с изюмом, и обтягивала свою нижнюю пышечку в модные прорезиненные джинсики.
Это было что-то! Когда девочку-булочку вызывали к доске, чтобы решить алгебраическое уравнение с тремя неизвестными, все хулиганы к удовольствию преподавателя превращались в самых примерных учеников. Со стальными перьями в штанах. Как говорится, любовь нечаянно нагрянет. Но чтобы коллективная?
Потом Каролина записалась в фотокружок, и все мальчики дружно шагнули проявлять и закреплять пленки. В инфракрасных лучах фонаря. И этот влекущий, плюшевый полумрак и гипертрофированные от него близкие формы девочки действовали самым странным образом: фотолюбители беспрестанно отбегали как бы делать художественную съемку местности, а на самом деле в укромных кусточках ублажали свою молодую разбушевавшуюся плоть. Кроме меня. Я искренне увлекся фотоделом, и поэтому так уверенно ответил на вопрос: держал ли я фотоаппарат? Да, держал, и не только его. А еще, если это кому-то интересно, мечту всего нашего 9 «В» — попку гражданки ВНР, упругую, как юность.
Очевидно, я произвел самое благоприятное впечатление на Каролину своим интересом к её любимому увлечению. За что был приглашен на торгпредовскую дачу — на уик-энд. После экзаменационной сессии. Снимать природу, маму нашу.
Дело было в июне, и натура безобразничала во всей своей летней красе. Прихватив свой старенький «Зоркий-6», я на электричке допехал до станции «Отдых» и там без труда нашел место отдыха венгерских товарищей. Дача была каменная и охранялась государством, как усадебный памятник ХYIII века. Меня приняли хорошо, решив, вероятно, я есть обедневший потомок графского дома Лопухиных. (Что вполне возможно.) Меня угостили фруктовым коктейлем с джином, и мы с Каролиной и двумя породистыми борзыми отправились на местную речушку Вонючку. Купаться и снимать чудный, по утверждению мамы одноклассницы, пленэр. «Пленэр» — это слово я запомнил на всю жизнь.
Девушка была в легком газовом сарафанчике, который она тотчас же кинула на бережку, представ предо мной во всей своей телесной красе. Но в купальнике. И я наконец обратил внимание на девичий, скажем так, полногрудый стан. Когда начал съемку своим древним «Зорким-6». Каролина кокетничала и принимала всевозможные соблазнительные позы. На фоне лона природы. И собак. Я был импотентным юным болваном и не понимал, что, собственно, от меня хотят. Однако скоро естество взяло свое: я почувствовал странную бодрость в плавках, точно туда во время купания запрыгнула плотвичка.
Пришлось забрести в речку по пояс, чтобы выпустить рыбку… И пока я занимался этим маловразумительным делом, девочка заявила, что мечтает сняться ню.
— Чего? — открыл рот.
— Ню, дурачок, — объяснила, смеясь. — Обнаженная, значит, натура.
— Об-б-бнаженная, — заклацал я зубами, воспитанный пионерской и комсомольской организациями имени В.И. Ленина.
— Не бойся, Ванечка, это не страшно.
Она была права — это было не страшно, это было ужасно. Для меня. Такого позора я более никогда не испытывал. Даже находясь в кремлевском мусорном бачке. Хитропопая пышечка затащила меня в кусты и заставила фотографировать в чем мама её родила. На пленэре. У меня дрожали руки, лязгали зубы, пересохло во рту, а плотвичка в плавках, превратившись в агрессивную щуку.
Мама-мия, где я, что со мной и куда бежать? Мир кружился, словно в кошмарном сне, и это было только начало. Когда пленка закончилась, Каролина, продолжая смеяться, цапнула мою руку. И я рухнул на девушку, как аэростат на грешную землю. Дальнейшее помню плохо: все смешалось — слюнявые наши яростные поцелуи, молодое и незнакомое тело подо мной, близкие немигающие глазища с радужной оболочкой цвета национального (венгерского) стяга, теплая и колкая трава, мазки выцветевших далеких небес, лающие собаки…
Проклятые борзые, верно, посчитали, что хозяйка участвует в азартной и веселой игре и решили тоже потешиться, принявшись лизать нас. А носы у собак, как известно, холодные, как айсберги в океане. Что очень действовало на нервы — мои. Словом, получился какой-то ужасный трагикомический зоо-групповой трах. После которого я ухнул в речку Вонючку и, переплыв её, дал стрекача. От стыда. В сторону города-героя Москва. Не забыв прихватить, правда, свою мятую одежду с магического бережка, где я лишился невинности.
Надо ли говорить, что первый день сентября я ждал с трепетом. Мне казалось, что провалюсь сквозь землю. Из-за своего юннатского неудачного опыта первого физического соития. Не провалился. Девочка Каролина уехала в ВНР, а я остался со старыми уже фото, где запечатлена наша счастливая, беспечная и откровенная молодость.
Энергичный голос моего товарища, выступающего в роли благодетеля, снова возвращает меня в пустое, пресное и непристойное настоящее. Довольно потирая руки, Сосо сообщает приятную и неожиданную новость: отныне я буду папарацци!
— Кем буду? — пугаюсь.
— Папарацци, мать тебя так!
— А это кто?
— Это то, кем ты будешь, — поглядывает на часы. — Будешь, кацо, фотки клепать. Скандальозные. Бабки хорошие. Так что рвем на фирму, получишь аппарат и заказ.
— Какой аппарат?
— Самый современный. Для индивидуальной съемки.
— Это все серьезно, князь?
— Граф, а когда я шутил? — удивляется. — Давай-давай, нелюдим. Вперед и с песней.
— Сегодня выходной день? — недоумеваю, сбитый такими решительными переменами в своей скромной судьбе.
— Вах! Какой день! — возмущается благодетель. — Забудь, Вано, все! Теперь ишачишь на себя. Сколько наработаешь, столько и полопаешь. Идет, да?
— Ну не знаю, — машинально принимаюсь натягивать резиновые сапоги.
— Совсем плохой от счастья, да? — кидает мои башмаки под мои же ноги. — Ну ты, Ёхан Палыч?
Конечно же, я знал значение слова: «папарацци» (paparazzo). Это имя собственное: синьор Папараццо — герой фильма Ф. Феллини «La dolce vita», то бишь «Сладкая жизнь». Фотожурналишко. Занимался тем, что «отщелкивал» актеров и прочую звездную публику в самые пикантные моменты их жизни. В чем их мама родила. После публиковал фривольные снимки в «желтых» газетенках и журналах. А зажравшейся публике, оказывается, только этого и надо было тиражи изданий начали подниматься, как на дрожжах. Хозяева смекнули — ба! Это же отличный бизнес. Копаться в грязном белье всевозможных знаменитостей. И сильных мира сего. Обыватель нуждается в великом утешение, что те, на кого он молится и кем восхищается, такие же жалкие людишки, которым ничего человеческое не чуждо. Трах с девочками, однополый трах, собственноручный трах, политический трах, да что угодно. Был бы человек, а трах найдется. В смысле, грешок. И на этом можно заработать неплохие дивиденды. Либо публикуя снимки, либо шантажируя ими счастливчика, превратившегося по неосторожности в жертву.
И вот однажды великий Феллини в сердцах обозвал всех стервятников, кружащихся вокруг его съемочной площадки, этим словом: папарацци, папа ваш Папараццо, после чего оно стало нарицательным.
Удачливые папарацци своими скандальными и сенсационными снимками способны зарабатывать до трех миллионов долларов в год. Как говорится, копейки, да нам бы всем хватило. На теплый коралловый островок в океане.
И вот что получается, господа. В силу каких-то странных и диких обстоятельств я, Ванька Лопухин, должен теперь заниматься этой, всеядной, грязной и охальной работенкой? Ничего себе — лазоревые рассветы на Воробьевых горах, где я вместе с друзьями давал клятву быть профессионалом высшего полета.
Летать над чужими койками, гениталиями и клейкими вулканически-сперматозоидными извержениями? Мило-мило.
Нет, этому не бывать. О чем и заявил своему чересчур активному товарищу. Он меня не понял. Будто я вслух процитировал бессмертное ученье чучхе. На языке оригинала.
— Ванечка, ты о чем? — решил уточнить мой диагноз Сосо. — Что за муки творчества?
— О том, что я журналист. А журналист, извини, звучит гордо.
— Самая древняя профессия, — хрустнул костями мой товарищ. От надсады и досады. — После проституции. Так что не надо, Вано, забивать мне и себе баки. Будь проще и будет райское наслаждение. Для тебя и детей твоих, брякнул-то без злого умысла, патетики ради, а для меня, будто ножом по сердцу. — А потом: мы даже не знаем: какой заказ? Может, кто желает на лужайке всем семейством. На вечную память? Для потомков, да?
— Ну ладно, — вздохнул. — Отказаться можно всегда, так я понимаю?
— Правильно понимаете, товарищ, — обрадовался князь. — О морально-нравственных муках поговорим потом.
— Когда потом?
— Когда набьем брюхо, — и принялся выталкивать меня из моей же комнаты. Взашей. Словно боясь, что я передумаю покинуть четыре обшарпанные стены, ошпаренного кота, пыльный кактус, плохо работающий телевизор, старенькую печатную машинку и скрипучую, как калитка, тахту, где однажды случайно возникла новая планета по имени Мария. — Веселей, папарацци: весь мир у твоих ног! Будет!
Я вздохнул — пока у моих ног тень нищего неудачника, душа которого отсутствует из-за ненадобности. О каких душах может быть речь, когда все они уже сданы в ломбард вечности по цене лома.
Однажды на Тверской прорвало канализационные трубы, и меня, тогда юного гонца за новостями, отправили узнать подробности ЧП. Оказывается, давно, в период первой реконструкции, мудрые головотяпы загнали речку Неглинку в коллектор, а рядом с ней соорудили трубу для общего городского говна. И все бы ничего, да от времени и едких испарений чугун прохудился. И надо такому случится, что слияние двух «рек» сотворился под праздничным «Националем», и вонь поднялась такая, что хоть святых выноси. А дело, признаться, было жарким, удушливым июлем и многочисленные гости столицы из дальнего зарубежья в полной мере ощутили все прелести нашего азиатского бытия. Попытались было закрыть окна, да куда там — кондиционеры ведь не фуй-фуй и впечатление, что проживаешь в газовой камере. Пришлось створки открывать и пялиться на смрадную речку, пробившуюся сквозь асфальт и канализационные люки. Пока вызывали ОСВОД и прочие технические службы, кофейная река, набрав гремучую силу, поплыла под кремлевские стены. Такого количества презервативов я не видел никогда в жизни. Было такое впечатление, что весь просвещенный мир только и делает, что любит себя посредством резинового изделия № 2 Баковского завода. Передовой отряд коммунальной службы лопатами, мешками и матом попытался остановить фекально-кондомное течение. Прибыло столичное руководство с Рамзесом в кепке. Поднялся невозможный хай: где техника, мать вашу эксплуатационную так?! Выяснилось, что вся она была задействована у возводящегося коммунистическими ударными темпами храма Ис. Христа Спасителя откачивались грунтовые воды.
Меж тем смеркалось. Были включены прожекторы на готеле, от их праздничного света картина всемирного потопа приобрела мистический характер. Река неожиданно заиграла всеми радужными красками, похожая на антрацитовую, но холодную магму. Вот только услаждаться прелестным зрелищем мешал запах. И гнус, слетевший на вкусное лакомство. Все участники ночной фиесты трескали себя по потным выям и матерились последними словами. Уши зарубежных товарищей в окнах вяли, как кабачки в пыльных прериях Кентукки.
Наконец с танковым гулом прибыла техника: начался новый этап битвы. И в первых рядах находился наш мужественный градоначальник в кепке, похожий на Рамзеса при строительстве пирамиды имени самого себя.
— Как вы охарактеризуете положение? — влез я (с диктофоном.)
— Как ху… вое! — в сердцах ответил интервьюируемый. Потом устыдился столь аполитичного откровенного признания и заорал. — Но все находится под контролем! Под контролем! И уберите этого придурка! С глаз долой!
Пришлось драпать. По зловонному мелководью. Спасая интервью и свои ребра. К сожалению, мой репортаж с места события так и не был опубликован. На десяти страницах. Его сократили до одной строчки. А меня отправили домой. В отпуск за свой счет. Выветривать запах жизни.
К чему все это? К тому, что мы живем на острове, намытом нашим же дерьмом, однако многие делают фарисейский видок, что они питаются святым духом, а следовательно не испражняются.
Ближе надо быть к народу, господа, и народ накормит вас от пуза. Отечественным продуктом, замешенным на витаминизированном навозе и полезном для здоровья этиловым спиртом. Прав наш Государь свет Батюшка: своя водочка на кизяке, да хрумкий хлорированный огурчик, да кислая, как женушка, капустка, что может быть краше и слаще. Хлобыстнул после баньки, закусил телесной кислятинкой и скапутился. Никаких проблем. И всем хорошо, и власти, выполняющей самодержавное указание и тебе, сердешному. На пути к небесному Вседержителю.
Так что от жизни не уйти, как и от смерти. И поэтому остается жить там, где нам выпала честь. И по возможности не гадить саму себе в душу.
С таким благородным посылом я переступил порог редакции журнала «Голубое счастье». Пока мы катили на разболтанном таксомоторе к пункту назначения, Сосо посчитал нужным меня предупредить, чтобы я ничему не удивлялся.
— В каком смысле? — не понял.
— В самом прямом, — маловразумительно ответил князь, — считай, что выполняешь задание родины.
— Надеюсь, её не надо предавать?
— Кого предавать?
— Родине, говорю, не надо будет изменять?
— Нет, — засмеялся Мамиашвили, — её уже до нас раз сто по сто.
И вот, пожалуйста, переступаю порог барского, недавно отремонтированного особнячка в районе Садового кольца, и что же вижу? Верно — представителей сексуального меньшинства. К этой проблеме я отношусь сдержанно. Каждый любит то, что хочет любить. По своей природе. Кто лижет эскимо, а кто — пломбир. Дело в другом, совершать это надо в скромных местечках, не афишируя свои добродетельные наклонности. Понятно, о каких наклонах идет речь.
Впрочем, встретила нас редакционная производственная суета: в свет выходил очередной номер, и трудно было определить, кто трудится по убеждению, а кто за материальное вознаграждение. Хотя в коридорчиках присутствовал странный запах — запах дорогой парфюмерии. Удушливый и сладковатый, как в вольере у орангутангов. О чем я и сказал своему товарищу. Сосо улыбнулся улыбкой вышеупомянутых животных и заметил, что деньги не пахнут. Я не согласился: это именно тот случай, когда они пахнут, и очень. Меня не слушали — и скоро я уже знакомился с Главным редактором. У него было лицо то ли язвенника, то ли будущего удавленника. Несчастный хлебал гороховый суп из тарелки и нам обрадовался, как висельник петле.
— О, гости дорогие! Наконец-то! Как жизнь? Меня можно называть Макс, разрешил мне. — Не будет никаких проблем, Иван. Нам профессионалы нужны. Любая ваша голубая мечта, ха-ха, друзья мои, сбудется.
— Проще будь, Максимушка, — не выдержал первым Сосо. — Мы с Вано были, есть и будем придерживаться традиций. Для нас путеводная звезда — это п… да! И никаких гвоздей.
— Ха-ха! Гвоздей, — заливался придурковатый редактор. — Простите меня, я без задней, ха-ха, мысли!.. Ну ладно, как говорится, ближе к телу, ха-ха, в смысле, к делу!
У меня появилось крепкое желание накрыть работодателя миской с гороховым супом, чтобы привести в чувство. Не успел — по селектору был вызван ответственный за материальную часть редакции; проще говоря, завхоз по фамилии Шапиро. Он полностью соответствовал своему высокому званию и мучился прокисшей улыбкой от нашей беседы, из которой следовало, что в руки дилетанта отдается дорогостоящий автоматический фотоаппарат «Nikon». В грустном взоре завхоза читался немой укор: «А не сбежит ли этот новоявленный херов папарацци в государство Израиль, чтобы там, загнав аппаратуру, безбедно проживать на шекели, пока мы тут будем страдать за Христовы идеи?»
— Действительно, а где гарантии? — вопросил любитель супца, когда его сотрудник в дипломатической форме изложил своим сомнения.
— Я — гарантия! — рявкнул князь и плюхнул на стол пачку вечнозеленых ассигнаций. — И могу прикупить вашу шарашкину контору. Но без вас, любезные мои, вах-трах!
Его прекрасно поняли, и через несколько минут я оказался обладателем современной и красивой игрушечки, похожей выдвигающимся объективом на дуло базуки — самым эффективным оружием в боях местного значения.
Потом мы начали обговаривать спецзадание. По сведению редакции в нашу варварскую столицу приезжает инкогнито поп-звезда мирового масштаба некто M.D. Необходимо «снять» его не только в окружении телохранителей и истерических фанатов, но и желательно в интимной, так сказать, обстановке. С любимым дружком Борухой Моисюкиным, известным дитем порока. Как и где это уже проблемы папарацци, то есть мои. Хотя мне помогут на первый раз и сообщат о встрече двух любящих сердец.
— Не понял, — признался я. — А зачем все это?
— Юноша, — укоризненно проговорил Макс. — Вы меня разочаровываете. «Говорю вам тайну: не все мы умрем, но все изменимся». Первое послание к Коринфянам. Мир, мои друзья, меняется, и мы должны меняться вместе с ним. Публика желает видеть своих кумиров без неглиже. И мы призваны потрафлять её вкусам.
— Вкусам? — не выдержал я. — Голая жопа — хороший вкус?
— Фи, молодой человек, — поморщился Главный. — Будьте добры, выражайтесь более утонченно.
— Да, пошел ты, зачуханец! — и хотел огреть оппонента фотоаппаратом, удобным для такого решительного действа.
Князь перехватил мою руку и объявил во всеуслышание, что я ещё не привык к специфике издания под небом голубым и поэтому меня надо простить. Задание родины будет выполнено. Тем более оно хорошо оплачивается. По высшим расценкам, так?
— Так-с, — ухмыльнулись мне сатанинской улыбкой. И назвали цену каждого снимка. Я тотчас же прекратил привередничать и сделал вид, что любуюсь в окне голубыми, тьфу, небесами.
Да, продался с потрохами! Да, осуждай меня, публика! Поноси последними словами. А что делать? Не свезло нам, ванькам, родиться в родовитом батистовом поместье под Парижем. И неожиданно почившего в бозе богатенького дядюшки в Иберии, то бишь Испании, тоже нет. Ни хрена нет, кроме родной и любимой отчизны, распластавшейся в перламутровой пыли летней полуденной дремы.
Словом, из редакции я вырвался с таким же чувством, как когда-то выпал из автомобильного багажника. Проклятье, разве можно жить с ощущение кола в заду? О чем я и сказал своему спутнику. Тот философски заметил — такая наша планида: власть имеет народ, а народ — власть, и все делают вид, что получают глубокое удовлетворение. Вспылив, я желчно поинтересовался, чем это Сосо занимается, что имеет возможность размахивать пачками цвета весенних лужаек города Вашингтона?
— Фруктовый бизнес, друг мой, — неопределенно ответили мне.
— А почему бы и мне не поучаствовать в этом бизнесе, — резонно заметил я.
— Нельзя, — коротко ответил мой товарищ, — если хочешь, могу дать в долг?
— Знаешь, я в долг никогда не беру, — гордо сказал, — но, вижу, ты очень настаиваешь…
— Ну, Вано, сукин ты порнограф, — и вытащил бумажник. — Сколько?
— Чтобы начать свой бизнес, — потревожил аппарат, висящий амулетом на моей груди. — Сам пихнул в него, сам и расплачивайся.
— Вот после этого и делай людям доброе дело, — и, вздыхая, отсчитал пять ввозных кредиток. — Надеюсь, не пропьешь?
— Обожрусь, — пообещал, чувствуя себя хлебосольным магнатом, угнетающим рабочий класс. И заметил. — Хороший, должно быть, у тебя, брат, бизнес?
— Бизнес как бизнес, — обнял меня за плечи. — Рад тебе помочь, Вано. Дерзай!
— Это как получится.
— Еще как получится. Прислушивайся к себе, и победишь. Я в тебя верю!
— Спасибо, друг, — чуть не прослезился на такие правильные слова.
На этом мы попрощались, князь умчался на таксомоторе делать свою подозрительно-фруктовую коммерцию, а я пошлепал по лужам домой. Если коммунальную душегубку можно назвать родным домом.
Таким образом новая жизнь началась для меня чуть раньше понедельника. Деньги, взятые в долг, жгли, как говорят в подобных случаях, ляжки, и я сделал необходимые покупки. Чтобы соответствовать высокому званию папарацци. Далекий его образ для меня был смутен, как утопленник на речном песчаном дне, и поэтому пришлось положиться только на свой вкус. И интуицию. Я приобрел удобные для бега джинсы и кроссовки, а для маскировки на местности пеструю майку с надписью «I love piece» и кепи с длинным, как жизнь, козырьком. Когда я переоделся и вывалился в наш коммунальный коридор, то произвел фурор. Старушки перекрестились, не иначе антихрист явился, алкоголики протрезвели, Софочка облизнула свои трудовые пудинговые губки — ах, какой клиент! проценщица Фаина Фуиновна пожелала дать сумму под залог, две добропорядочные семьи начали здороваться, а девушка Александра прыснула от смеха и убежала в свою светелку. Готовиться к сессии. С моим, между прочим, чайником. Я же накрутил диск телефона и получил конфиденциальное сообщение о времени прибытия и месте нахождения инкогнито М.D.
Поскольку нашим телефонным аппаратом, казалось, пользовались все жители города, то слышимость была ужасная. Я вынужден был полоумно орать и переспрашивать. Скоро все коммунальное братство знало, что я превратился в какого-то папарацци и у меня тайное сверхсекретное задание.
— Папарацци — это, бля, кто? — спросил один из алкоголиков дядя Гена, гремящий на всю планету пустыми бутылками.
— Это вроде пиццы, — ответствовал я.
— Во, блин, заграница, — восхитился собеседник. — А пицца — это что?
— Блины с помидорами.
— Хорошая, кажись, закусь, — покачал головой дядя Гена. — А дай-ка, соседушко, на тушение пожара души… отечественной.
Чтобы не случилось утечки информации, я дал испрашиваемую сумму на «огнетушитель». Потом отбился от настойчивой Софочки, желающей любви посредством ротовой полости за пятьдесят $, и, наконец, отобрал свой чайник у будущего экономиста Александры, которая успела заметить, что я похож на какаду. Кто бы обиделся — я нет. Потому что действительно соответствовал экзотической птичке. Но с рязанской рожей и «Nikon» на груди.
Уходя на задание, я накормил кота парным мясом. Как в последний раз. Черт его знает, что меня ожидает? Дело новое, незнакомое. Говорят, можно и по аристократической морде лица схлопотать. От телохранителей, в обязанности коих входит и такая благородная функция как защита голого зада подопечного от всевидящего ока фотокамеры. Ну да ладно! Где наша не пропадала. Если уж я нашел общий язык с Йехуа и сумел схорониться в пищевом бачке с кремлевскими помоями, то уж от лап поп-музыкальной хунты как-нибудь увернусь. Как говорится, не делайте мне больно, господа! а все остальное зависит только от личного профессионализма и стартовой скорости.
Конфиденциальный источник Гамбургер (то ли имя, то ли фамилия) утверждал, что поп-звезда М.D. имела честь прибыть под наши осинки и березки. В полночь. И теперь отдыхает в «Метрополе», а точнее, в номере, где когда-то живал со своими домочадцами Предсовнаркома РСФСР тов. В.И. Ленин-Ульянов. Я решил, что со мной шутят: ничего себе история народов мира! В кого я должен превратиться, чтобы проникнуть в этот царский номерок, обитый березовым деревом?
— Это ваши, детка, проблемы, — проказливо гамбургернул источник. Желаю успеха!
А какой может быть успех в таком странном сраном дельце? По-моему, все-таки я погорячился? Из меня папарацци, как из Папы римского космонавт Амстронг. Кто же я есть на самом деле? Авантюрист с «Nikon»? Фоторепортеришко, который по своей дури лезет в жерло действующего вулкана, чтобы натурально заснять кипящую лаву. Хотя картинку природного катаклизма можно спокойно запечатлеть и над кастрюлей с гречневой кашей, залитой платиновым маслом. Надо не ждать милости от природы, а провоцировать её на действие. Вот в чем дело. Я буду провокатором с «Nikon». Люди слабы и каждый из них нуждается, скажем так, в коррекции своего поведения. Есть такая наука — психология. Помнится, мы проходили её на третьем курсе. Слушал я лекции краем уха, но уяснил, что многие из нас подвержены психологической обработки, исходящей из ТВ и средств массовой информации. Проще и надежнее маршировать в одной колонне по пыльному шоссе, чем идти по неведомой, петлистой тропе, ускользающей в тихую глубину леса. Нас учили воздействовать на струны, прошу прощения, доверчивых душ. У каждого человека есть свои маленькие слабости и радости, остается лишь их обнаружить. А, найдя, использовать в своих интересах. Для пользы дела. «Провокация», как утверждает словарь, это 1) подстрекательство, побуждение кого-либо к заведомо вредным для него действиям; 2) искусственное возбуждение каких-либо признаков болезни.
И не получил ответа, мой друг продолжил клокотать в телефонную трубку. Я пожал плечами — помнится, был увлечен фотографией в девятом классе. Тогда я проживал в столице нашей родины. У одного из дядьков, который был строителем-инженером, правда, потом он уехал в Индию на строительство металлургического комплекса, и на этом моя ранняя городская жизнь закончилась. Но не об этом речь. Речь о первой любви. К фотографии. Был её увлечен! Вместе со всеми мальчишками. Дело в том, что кружок посещала девочка по имени Каролина из ВНР (Венгерской Народной Республики). Мать её была наша, отечественная, а заграничный папа работал в торгпредстве. От наших советских одноклассниц, пахнущих духами «Красная Москва», розовой пудрой и мелкими склоками, Каролина отличалась незакомплексованностью, легкой свободой в поведении и радостью общения с противоположным, так сказать, полом. То есть с нами, прыщеватыми юнцами. За это девицы класса её любили со всей ненавистью будущих ведьм, но дружили, поскольку мадьярская подружка раздаривала шмотки, жвачки и журналы мод налево и направо. Надо заметить и то, что тогда в школьных стенах ходила строгая директива: всем учащимся быть в форме. И все директиву выполняли, кроме Каролины. Кажется, с помощью её папы в школе появился первый компьютерный класс, что давало неограниченные возможности для дочери ходить в чем она хочет. Каролина была сдобна, как колорийная булочка с изюмом, и обтягивала свою нижнюю пышечку в модные прорезиненные джинсики.
Это было что-то! Когда девочку-булочку вызывали к доске, чтобы решить алгебраическое уравнение с тремя неизвестными, все хулиганы к удовольствию преподавателя превращались в самых примерных учеников. Со стальными перьями в штанах. Как говорится, любовь нечаянно нагрянет. Но чтобы коллективная?
Потом Каролина записалась в фотокружок, и все мальчики дружно шагнули проявлять и закреплять пленки. В инфракрасных лучах фонаря. И этот влекущий, плюшевый полумрак и гипертрофированные от него близкие формы девочки действовали самым странным образом: фотолюбители беспрестанно отбегали как бы делать художественную съемку местности, а на самом деле в укромных кусточках ублажали свою молодую разбушевавшуюся плоть. Кроме меня. Я искренне увлекся фотоделом, и поэтому так уверенно ответил на вопрос: держал ли я фотоаппарат? Да, держал, и не только его. А еще, если это кому-то интересно, мечту всего нашего 9 «В» — попку гражданки ВНР, упругую, как юность.
Очевидно, я произвел самое благоприятное впечатление на Каролину своим интересом к её любимому увлечению. За что был приглашен на торгпредовскую дачу — на уик-энд. После экзаменационной сессии. Снимать природу, маму нашу.
Дело было в июне, и натура безобразничала во всей своей летней красе. Прихватив свой старенький «Зоркий-6», я на электричке допехал до станции «Отдых» и там без труда нашел место отдыха венгерских товарищей. Дача была каменная и охранялась государством, как усадебный памятник ХYIII века. Меня приняли хорошо, решив, вероятно, я есть обедневший потомок графского дома Лопухиных. (Что вполне возможно.) Меня угостили фруктовым коктейлем с джином, и мы с Каролиной и двумя породистыми борзыми отправились на местную речушку Вонючку. Купаться и снимать чудный, по утверждению мамы одноклассницы, пленэр. «Пленэр» — это слово я запомнил на всю жизнь.
Девушка была в легком газовом сарафанчике, который она тотчас же кинула на бережку, представ предо мной во всей своей телесной красе. Но в купальнике. И я наконец обратил внимание на девичий, скажем так, полногрудый стан. Когда начал съемку своим древним «Зорким-6». Каролина кокетничала и принимала всевозможные соблазнительные позы. На фоне лона природы. И собак. Я был импотентным юным болваном и не понимал, что, собственно, от меня хотят. Однако скоро естество взяло свое: я почувствовал странную бодрость в плавках, точно туда во время купания запрыгнула плотвичка.
Пришлось забрести в речку по пояс, чтобы выпустить рыбку… И пока я занимался этим маловразумительным делом, девочка заявила, что мечтает сняться ню.
— Чего? — открыл рот.
— Ню, дурачок, — объяснила, смеясь. — Обнаженная, значит, натура.
— Об-б-бнаженная, — заклацал я зубами, воспитанный пионерской и комсомольской организациями имени В.И. Ленина.
— Не бойся, Ванечка, это не страшно.
Она была права — это было не страшно, это было ужасно. Для меня. Такого позора я более никогда не испытывал. Даже находясь в кремлевском мусорном бачке. Хитропопая пышечка затащила меня в кусты и заставила фотографировать в чем мама её родила. На пленэре. У меня дрожали руки, лязгали зубы, пересохло во рту, а плотвичка в плавках, превратившись в агрессивную щуку.
Мама-мия, где я, что со мной и куда бежать? Мир кружился, словно в кошмарном сне, и это было только начало. Когда пленка закончилась, Каролина, продолжая смеяться, цапнула мою руку. И я рухнул на девушку, как аэростат на грешную землю. Дальнейшее помню плохо: все смешалось — слюнявые наши яростные поцелуи, молодое и незнакомое тело подо мной, близкие немигающие глазища с радужной оболочкой цвета национального (венгерского) стяга, теплая и колкая трава, мазки выцветевших далеких небес, лающие собаки…
Проклятые борзые, верно, посчитали, что хозяйка участвует в азартной и веселой игре и решили тоже потешиться, принявшись лизать нас. А носы у собак, как известно, холодные, как айсберги в океане. Что очень действовало на нервы — мои. Словом, получился какой-то ужасный трагикомический зоо-групповой трах. После которого я ухнул в речку Вонючку и, переплыв её, дал стрекача. От стыда. В сторону города-героя Москва. Не забыв прихватить, правда, свою мятую одежду с магического бережка, где я лишился невинности.
Надо ли говорить, что первый день сентября я ждал с трепетом. Мне казалось, что провалюсь сквозь землю. Из-за своего юннатского неудачного опыта первого физического соития. Не провалился. Девочка Каролина уехала в ВНР, а я остался со старыми уже фото, где запечатлена наша счастливая, беспечная и откровенная молодость.
Энергичный голос моего товарища, выступающего в роли благодетеля, снова возвращает меня в пустое, пресное и непристойное настоящее. Довольно потирая руки, Сосо сообщает приятную и неожиданную новость: отныне я буду папарацци!
— Кем буду? — пугаюсь.
— Папарацци, мать тебя так!
— А это кто?
— Это то, кем ты будешь, — поглядывает на часы. — Будешь, кацо, фотки клепать. Скандальозные. Бабки хорошие. Так что рвем на фирму, получишь аппарат и заказ.
— Какой аппарат?
— Самый современный. Для индивидуальной съемки.
— Это все серьезно, князь?
— Граф, а когда я шутил? — удивляется. — Давай-давай, нелюдим. Вперед и с песней.
— Сегодня выходной день? — недоумеваю, сбитый такими решительными переменами в своей скромной судьбе.
— Вах! Какой день! — возмущается благодетель. — Забудь, Вано, все! Теперь ишачишь на себя. Сколько наработаешь, столько и полопаешь. Идет, да?
— Ну не знаю, — машинально принимаюсь натягивать резиновые сапоги.
— Совсем плохой от счастья, да? — кидает мои башмаки под мои же ноги. — Ну ты, Ёхан Палыч?
Конечно же, я знал значение слова: «папарацци» (paparazzo). Это имя собственное: синьор Папараццо — герой фильма Ф. Феллини «La dolce vita», то бишь «Сладкая жизнь». Фотожурналишко. Занимался тем, что «отщелкивал» актеров и прочую звездную публику в самые пикантные моменты их жизни. В чем их мама родила. После публиковал фривольные снимки в «желтых» газетенках и журналах. А зажравшейся публике, оказывается, только этого и надо было тиражи изданий начали подниматься, как на дрожжах. Хозяева смекнули — ба! Это же отличный бизнес. Копаться в грязном белье всевозможных знаменитостей. И сильных мира сего. Обыватель нуждается в великом утешение, что те, на кого он молится и кем восхищается, такие же жалкие людишки, которым ничего человеческое не чуждо. Трах с девочками, однополый трах, собственноручный трах, политический трах, да что угодно. Был бы человек, а трах найдется. В смысле, грешок. И на этом можно заработать неплохие дивиденды. Либо публикуя снимки, либо шантажируя ими счастливчика, превратившегося по неосторожности в жертву.
И вот однажды великий Феллини в сердцах обозвал всех стервятников, кружащихся вокруг его съемочной площадки, этим словом: папарацци, папа ваш Папараццо, после чего оно стало нарицательным.
Удачливые папарацци своими скандальными и сенсационными снимками способны зарабатывать до трех миллионов долларов в год. Как говорится, копейки, да нам бы всем хватило. На теплый коралловый островок в океане.
И вот что получается, господа. В силу каких-то странных и диких обстоятельств я, Ванька Лопухин, должен теперь заниматься этой, всеядной, грязной и охальной работенкой? Ничего себе — лазоревые рассветы на Воробьевых горах, где я вместе с друзьями давал клятву быть профессионалом высшего полета.
Летать над чужими койками, гениталиями и клейкими вулканически-сперматозоидными извержениями? Мило-мило.
Нет, этому не бывать. О чем и заявил своему чересчур активному товарищу. Он меня не понял. Будто я вслух процитировал бессмертное ученье чучхе. На языке оригинала.
— Ванечка, ты о чем? — решил уточнить мой диагноз Сосо. — Что за муки творчества?
— О том, что я журналист. А журналист, извини, звучит гордо.
— Самая древняя профессия, — хрустнул костями мой товарищ. От надсады и досады. — После проституции. Так что не надо, Вано, забивать мне и себе баки. Будь проще и будет райское наслаждение. Для тебя и детей твоих, брякнул-то без злого умысла, патетики ради, а для меня, будто ножом по сердцу. — А потом: мы даже не знаем: какой заказ? Может, кто желает на лужайке всем семейством. На вечную память? Для потомков, да?
— Ну ладно, — вздохнул. — Отказаться можно всегда, так я понимаю?
— Правильно понимаете, товарищ, — обрадовался князь. — О морально-нравственных муках поговорим потом.
— Когда потом?
— Когда набьем брюхо, — и принялся выталкивать меня из моей же комнаты. Взашей. Словно боясь, что я передумаю покинуть четыре обшарпанные стены, ошпаренного кота, пыльный кактус, плохо работающий телевизор, старенькую печатную машинку и скрипучую, как калитка, тахту, где однажды случайно возникла новая планета по имени Мария. — Веселей, папарацци: весь мир у твоих ног! Будет!
Я вздохнул — пока у моих ног тень нищего неудачника, душа которого отсутствует из-за ненадобности. О каких душах может быть речь, когда все они уже сданы в ломбард вечности по цене лома.
Однажды на Тверской прорвало канализационные трубы, и меня, тогда юного гонца за новостями, отправили узнать подробности ЧП. Оказывается, давно, в период первой реконструкции, мудрые головотяпы загнали речку Неглинку в коллектор, а рядом с ней соорудили трубу для общего городского говна. И все бы ничего, да от времени и едких испарений чугун прохудился. И надо такому случится, что слияние двух «рек» сотворился под праздничным «Националем», и вонь поднялась такая, что хоть святых выноси. А дело, признаться, было жарким, удушливым июлем и многочисленные гости столицы из дальнего зарубежья в полной мере ощутили все прелести нашего азиатского бытия. Попытались было закрыть окна, да куда там — кондиционеры ведь не фуй-фуй и впечатление, что проживаешь в газовой камере. Пришлось створки открывать и пялиться на смрадную речку, пробившуюся сквозь асфальт и канализационные люки. Пока вызывали ОСВОД и прочие технические службы, кофейная река, набрав гремучую силу, поплыла под кремлевские стены. Такого количества презервативов я не видел никогда в жизни. Было такое впечатление, что весь просвещенный мир только и делает, что любит себя посредством резинового изделия № 2 Баковского завода. Передовой отряд коммунальной службы лопатами, мешками и матом попытался остановить фекально-кондомное течение. Прибыло столичное руководство с Рамзесом в кепке. Поднялся невозможный хай: где техника, мать вашу эксплуатационную так?! Выяснилось, что вся она была задействована у возводящегося коммунистическими ударными темпами храма Ис. Христа Спасителя откачивались грунтовые воды.
Меж тем смеркалось. Были включены прожекторы на готеле, от их праздничного света картина всемирного потопа приобрела мистический характер. Река неожиданно заиграла всеми радужными красками, похожая на антрацитовую, но холодную магму. Вот только услаждаться прелестным зрелищем мешал запах. И гнус, слетевший на вкусное лакомство. Все участники ночной фиесты трескали себя по потным выям и матерились последними словами. Уши зарубежных товарищей в окнах вяли, как кабачки в пыльных прериях Кентукки.
Наконец с танковым гулом прибыла техника: начался новый этап битвы. И в первых рядах находился наш мужественный градоначальник в кепке, похожий на Рамзеса при строительстве пирамиды имени самого себя.
— Как вы охарактеризуете положение? — влез я (с диктофоном.)
— Как ху… вое! — в сердцах ответил интервьюируемый. Потом устыдился столь аполитичного откровенного признания и заорал. — Но все находится под контролем! Под контролем! И уберите этого придурка! С глаз долой!
Пришлось драпать. По зловонному мелководью. Спасая интервью и свои ребра. К сожалению, мой репортаж с места события так и не был опубликован. На десяти страницах. Его сократили до одной строчки. А меня отправили домой. В отпуск за свой счет. Выветривать запах жизни.
К чему все это? К тому, что мы живем на острове, намытом нашим же дерьмом, однако многие делают фарисейский видок, что они питаются святым духом, а следовательно не испражняются.
Ближе надо быть к народу, господа, и народ накормит вас от пуза. Отечественным продуктом, замешенным на витаминизированном навозе и полезном для здоровья этиловым спиртом. Прав наш Государь свет Батюшка: своя водочка на кизяке, да хрумкий хлорированный огурчик, да кислая, как женушка, капустка, что может быть краше и слаще. Хлобыстнул после баньки, закусил телесной кислятинкой и скапутился. Никаких проблем. И всем хорошо, и власти, выполняющей самодержавное указание и тебе, сердешному. На пути к небесному Вседержителю.
Так что от жизни не уйти, как и от смерти. И поэтому остается жить там, где нам выпала честь. И по возможности не гадить саму себе в душу.
С таким благородным посылом я переступил порог редакции журнала «Голубое счастье». Пока мы катили на разболтанном таксомоторе к пункту назначения, Сосо посчитал нужным меня предупредить, чтобы я ничему не удивлялся.
— В каком смысле? — не понял.
— В самом прямом, — маловразумительно ответил князь, — считай, что выполняешь задание родины.
— Надеюсь, её не надо предавать?
— Кого предавать?
— Родине, говорю, не надо будет изменять?
— Нет, — засмеялся Мамиашвили, — её уже до нас раз сто по сто.
И вот, пожалуйста, переступаю порог барского, недавно отремонтированного особнячка в районе Садового кольца, и что же вижу? Верно — представителей сексуального меньшинства. К этой проблеме я отношусь сдержанно. Каждый любит то, что хочет любить. По своей природе. Кто лижет эскимо, а кто — пломбир. Дело в другом, совершать это надо в скромных местечках, не афишируя свои добродетельные наклонности. Понятно, о каких наклонах идет речь.
Впрочем, встретила нас редакционная производственная суета: в свет выходил очередной номер, и трудно было определить, кто трудится по убеждению, а кто за материальное вознаграждение. Хотя в коридорчиках присутствовал странный запах — запах дорогой парфюмерии. Удушливый и сладковатый, как в вольере у орангутангов. О чем я и сказал своему товарищу. Сосо улыбнулся улыбкой вышеупомянутых животных и заметил, что деньги не пахнут. Я не согласился: это именно тот случай, когда они пахнут, и очень. Меня не слушали — и скоро я уже знакомился с Главным редактором. У него было лицо то ли язвенника, то ли будущего удавленника. Несчастный хлебал гороховый суп из тарелки и нам обрадовался, как висельник петле.
— О, гости дорогие! Наконец-то! Как жизнь? Меня можно называть Макс, разрешил мне. — Не будет никаких проблем, Иван. Нам профессионалы нужны. Любая ваша голубая мечта, ха-ха, друзья мои, сбудется.
— Проще будь, Максимушка, — не выдержал первым Сосо. — Мы с Вано были, есть и будем придерживаться традиций. Для нас путеводная звезда — это п… да! И никаких гвоздей.
— Ха-ха! Гвоздей, — заливался придурковатый редактор. — Простите меня, я без задней, ха-ха, мысли!.. Ну ладно, как говорится, ближе к телу, ха-ха, в смысле, к делу!
У меня появилось крепкое желание накрыть работодателя миской с гороховым супом, чтобы привести в чувство. Не успел — по селектору был вызван ответственный за материальную часть редакции; проще говоря, завхоз по фамилии Шапиро. Он полностью соответствовал своему высокому званию и мучился прокисшей улыбкой от нашей беседы, из которой следовало, что в руки дилетанта отдается дорогостоящий автоматический фотоаппарат «Nikon». В грустном взоре завхоза читался немой укор: «А не сбежит ли этот новоявленный херов папарацци в государство Израиль, чтобы там, загнав аппаратуру, безбедно проживать на шекели, пока мы тут будем страдать за Христовы идеи?»
— Действительно, а где гарантии? — вопросил любитель супца, когда его сотрудник в дипломатической форме изложил своим сомнения.
— Я — гарантия! — рявкнул князь и плюхнул на стол пачку вечнозеленых ассигнаций. — И могу прикупить вашу шарашкину контору. Но без вас, любезные мои, вах-трах!
Его прекрасно поняли, и через несколько минут я оказался обладателем современной и красивой игрушечки, похожей выдвигающимся объективом на дуло базуки — самым эффективным оружием в боях местного значения.
Потом мы начали обговаривать спецзадание. По сведению редакции в нашу варварскую столицу приезжает инкогнито поп-звезда мирового масштаба некто M.D. Необходимо «снять» его не только в окружении телохранителей и истерических фанатов, но и желательно в интимной, так сказать, обстановке. С любимым дружком Борухой Моисюкиным, известным дитем порока. Как и где это уже проблемы папарацци, то есть мои. Хотя мне помогут на первый раз и сообщат о встрече двух любящих сердец.
— Не понял, — признался я. — А зачем все это?
— Юноша, — укоризненно проговорил Макс. — Вы меня разочаровываете. «Говорю вам тайну: не все мы умрем, но все изменимся». Первое послание к Коринфянам. Мир, мои друзья, меняется, и мы должны меняться вместе с ним. Публика желает видеть своих кумиров без неглиже. И мы призваны потрафлять её вкусам.
— Вкусам? — не выдержал я. — Голая жопа — хороший вкус?
— Фи, молодой человек, — поморщился Главный. — Будьте добры, выражайтесь более утонченно.
— Да, пошел ты, зачуханец! — и хотел огреть оппонента фотоаппаратом, удобным для такого решительного действа.
Князь перехватил мою руку и объявил во всеуслышание, что я ещё не привык к специфике издания под небом голубым и поэтому меня надо простить. Задание родины будет выполнено. Тем более оно хорошо оплачивается. По высшим расценкам, так?
— Так-с, — ухмыльнулись мне сатанинской улыбкой. И назвали цену каждого снимка. Я тотчас же прекратил привередничать и сделал вид, что любуюсь в окне голубыми, тьфу, небесами.
Да, продался с потрохами! Да, осуждай меня, публика! Поноси последними словами. А что делать? Не свезло нам, ванькам, родиться в родовитом батистовом поместье под Парижем. И неожиданно почившего в бозе богатенького дядюшки в Иберии, то бишь Испании, тоже нет. Ни хрена нет, кроме родной и любимой отчизны, распластавшейся в перламутровой пыли летней полуденной дремы.
Словом, из редакции я вырвался с таким же чувством, как когда-то выпал из автомобильного багажника. Проклятье, разве можно жить с ощущение кола в заду? О чем я и сказал своему спутнику. Тот философски заметил — такая наша планида: власть имеет народ, а народ — власть, и все делают вид, что получают глубокое удовлетворение. Вспылив, я желчно поинтересовался, чем это Сосо занимается, что имеет возможность размахивать пачками цвета весенних лужаек города Вашингтона?
— Фруктовый бизнес, друг мой, — неопределенно ответили мне.
— А почему бы и мне не поучаствовать в этом бизнесе, — резонно заметил я.
— Нельзя, — коротко ответил мой товарищ, — если хочешь, могу дать в долг?
— Знаешь, я в долг никогда не беру, — гордо сказал, — но, вижу, ты очень настаиваешь…
— Ну, Вано, сукин ты порнограф, — и вытащил бумажник. — Сколько?
— Чтобы начать свой бизнес, — потревожил аппарат, висящий амулетом на моей груди. — Сам пихнул в него, сам и расплачивайся.
— Вот после этого и делай людям доброе дело, — и, вздыхая, отсчитал пять ввозных кредиток. — Надеюсь, не пропьешь?
— Обожрусь, — пообещал, чувствуя себя хлебосольным магнатом, угнетающим рабочий класс. И заметил. — Хороший, должно быть, у тебя, брат, бизнес?
— Бизнес как бизнес, — обнял меня за плечи. — Рад тебе помочь, Вано. Дерзай!
— Это как получится.
— Еще как получится. Прислушивайся к себе, и победишь. Я в тебя верю!
— Спасибо, друг, — чуть не прослезился на такие правильные слова.
На этом мы попрощались, князь умчался на таксомоторе делать свою подозрительно-фруктовую коммерцию, а я пошлепал по лужам домой. Если коммунальную душегубку можно назвать родным домом.
Таким образом новая жизнь началась для меня чуть раньше понедельника. Деньги, взятые в долг, жгли, как говорят в подобных случаях, ляжки, и я сделал необходимые покупки. Чтобы соответствовать высокому званию папарацци. Далекий его образ для меня был смутен, как утопленник на речном песчаном дне, и поэтому пришлось положиться только на свой вкус. И интуицию. Я приобрел удобные для бега джинсы и кроссовки, а для маскировки на местности пеструю майку с надписью «I love piece» и кепи с длинным, как жизнь, козырьком. Когда я переоделся и вывалился в наш коммунальный коридор, то произвел фурор. Старушки перекрестились, не иначе антихрист явился, алкоголики протрезвели, Софочка облизнула свои трудовые пудинговые губки — ах, какой клиент! проценщица Фаина Фуиновна пожелала дать сумму под залог, две добропорядочные семьи начали здороваться, а девушка Александра прыснула от смеха и убежала в свою светелку. Готовиться к сессии. С моим, между прочим, чайником. Я же накрутил диск телефона и получил конфиденциальное сообщение о времени прибытия и месте нахождения инкогнито М.D.
Поскольку нашим телефонным аппаратом, казалось, пользовались все жители города, то слышимость была ужасная. Я вынужден был полоумно орать и переспрашивать. Скоро все коммунальное братство знало, что я превратился в какого-то папарацци и у меня тайное сверхсекретное задание.
— Папарацци — это, бля, кто? — спросил один из алкоголиков дядя Гена, гремящий на всю планету пустыми бутылками.
— Это вроде пиццы, — ответствовал я.
— Во, блин, заграница, — восхитился собеседник. — А пицца — это что?
— Блины с помидорами.
— Хорошая, кажись, закусь, — покачал головой дядя Гена. — А дай-ка, соседушко, на тушение пожара души… отечественной.
Чтобы не случилось утечки информации, я дал испрашиваемую сумму на «огнетушитель». Потом отбился от настойчивой Софочки, желающей любви посредством ротовой полости за пятьдесят $, и, наконец, отобрал свой чайник у будущего экономиста Александры, которая успела заметить, что я похож на какаду. Кто бы обиделся — я нет. Потому что действительно соответствовал экзотической птичке. Но с рязанской рожей и «Nikon» на груди.
Уходя на задание, я накормил кота парным мясом. Как в последний раз. Черт его знает, что меня ожидает? Дело новое, незнакомое. Говорят, можно и по аристократической морде лица схлопотать. От телохранителей, в обязанности коих входит и такая благородная функция как защита голого зада подопечного от всевидящего ока фотокамеры. Ну да ладно! Где наша не пропадала. Если уж я нашел общий язык с Йехуа и сумел схорониться в пищевом бачке с кремлевскими помоями, то уж от лап поп-музыкальной хунты как-нибудь увернусь. Как говорится, не делайте мне больно, господа! а все остальное зависит только от личного профессионализма и стартовой скорости.
Конфиденциальный источник Гамбургер (то ли имя, то ли фамилия) утверждал, что поп-звезда М.D. имела честь прибыть под наши осинки и березки. В полночь. И теперь отдыхает в «Метрополе», а точнее, в номере, где когда-то живал со своими домочадцами Предсовнаркома РСФСР тов. В.И. Ленин-Ульянов. Я решил, что со мной шутят: ничего себе история народов мира! В кого я должен превратиться, чтобы проникнуть в этот царский номерок, обитый березовым деревом?
— Это ваши, детка, проблемы, — проказливо гамбургернул источник. Желаю успеха!
А какой может быть успех в таком странном сраном дельце? По-моему, все-таки я погорячился? Из меня папарацци, как из Папы римского космонавт Амстронг. Кто же я есть на самом деле? Авантюрист с «Nikon»? Фоторепортеришко, который по своей дури лезет в жерло действующего вулкана, чтобы натурально заснять кипящую лаву. Хотя картинку природного катаклизма можно спокойно запечатлеть и над кастрюлей с гречневой кашей, залитой платиновым маслом. Надо не ждать милости от природы, а провоцировать её на действие. Вот в чем дело. Я буду провокатором с «Nikon». Люди слабы и каждый из них нуждается, скажем так, в коррекции своего поведения. Есть такая наука — психология. Помнится, мы проходили её на третьем курсе. Слушал я лекции краем уха, но уяснил, что многие из нас подвержены психологической обработки, исходящей из ТВ и средств массовой информации. Проще и надежнее маршировать в одной колонне по пыльному шоссе, чем идти по неведомой, петлистой тропе, ускользающей в тихую глубину леса. Нас учили воздействовать на струны, прошу прощения, доверчивых душ. У каждого человека есть свои маленькие слабости и радости, остается лишь их обнаружить. А, найдя, использовать в своих интересах. Для пользы дела. «Провокация», как утверждает словарь, это 1) подстрекательство, побуждение кого-либо к заведомо вредным для него действиям; 2) искусственное возбуждение каких-либо признаков болезни.