Страница:
Поскольку я выступал отдельной программой, то взоры присутствующих обратились именно на меня. Опыт общения с представителями прессы у молодых людей отсутствовал и поэтому создавалось впечатление, что они увидали золотаря — труженика сельских нужников с говномером в руках. После минутного замешательства — гибкий юноша, похожий на Шахерезаду, и оказавшийся секретарем-референтом, доложил по селектору о нашем именитом прибытии.
— В вашем распоряжении двадцать пять минут, господа, — посчитал нужным напомнить.
— А фотоаппарат нужно оставить здесь, — улыбнулся один из атлетов.
— На каком основании? — возмутился я и занервничал. — Мы хотим хлопнуть, в смысле снять, тьфу… ну понятно, что… вашего босса. Так сказать, на рабочем месте.
— Не положено, — последовал ответ, но в корректной форме.
— Мы так не договаривались, да, Константин? — продолжал я артачиться. — Запросите хозяина, господа. Это мой хлеб, фак ю в натуре!
— Господа-господа, — вскинулся Шахерезада, и мука была на его девичьем лике цвета вешнего персика. — Вас ждут, а съемку производить только с разрешения господина директора.
— Естественно, — цыкнул я. — Нету базара. — И проследовал за Славичем в кабинет, где вершилась, прошу прощения, судьба нашей затраханной в пи()дец экономики.
Господин М. М. Берековский обнаруживался за огромным письменным столом, сработанным умельцами из уральского малахита. Строгая меблировка стеклянные шкафчики и столик, кожаные кресла, дорогая, не функционирующая телевидеоаппаратура — подчеркивали крайнюю деловитость хозяина кабинета. За его спиной на стене пласталось абстракционистское полотно, изображающее, на мой взгляд, овощной салат, некстати стравленный под ноги дорогих гостей.
— Да-да, — вскинулся радостным и лысоватым сперматозоидиком. Жду-жду, мои щелкоперчики! — И вырвался из-за каменного стола, словно из засады, где он успел затечь всеми своими членами. — Константин, возмужал! Молодцом! Отцу непременно привет, — тряс нам руки, пытаясь их оторвать. — А это твой товарищ… весьма-весьма рад познакомиться. Прошу садиться, указал на кресла. — Не желаете ли профуршетить?
Это было бы кстати, но помня великие заветы князя Мамиашвили, я сдержал свои естественные порывы, мол, на работе не пьем-с.
— Да-да, работа прежде всего, — взбодрился г-н Берековский, потирая сухие ладошки. — Слушаю вас, молодые люди, готов поделиться, так сказать, всеми секретами своего бизнеса.
— Всеми не надо, — пошутил Костька Славич. — Есть мысли о репортаже, что ли? С фотографиями, если можно. Один день из жизни…
— Один день и вся жизнь, — засмеялся банкир. — О, дети мои! Знали бы вы, каждый день — как последний.
Если бы не я сам отщелкал известные сцены в предсовнаркомовском (бывшем) номере, то никогда бы в жизни не поверил, что такой уважаемый человек обновленного общества способен на подобное половое безрассудство. Хотя присутствие у двери кабинета секретаря-ломаки с персиковыми девичьими ланитами утверждали, что наш герой имеет таки определенные прорехи в сексуальном воспитании.
Росточком господин банкир был мал и, как все малорослые члены общества, утверждался в этом мире за счет энергетического кипения и словесного поноса. Он и ему подобные говорят много и быстро, и верят в то, что говорят. Обманывают с необыкновенной легкостью, потому, что через миг, если это им не нужно, уже не помнят в какой короб и сколько килограммов лживого говна наложили. В этом смысле их несложно поймать за язык, но почему-то окружающие стесняются этого делать. Их главный принцип: никаких принципов. Они трудоголики, для них главная забота, веселящая душу, чтобы дело или человек приносил барыш. А какой прибыток в нашем случае? Наверно, господин директор рассчитывает получить дополнительные дивиденды от нашего репортажа? Или от дружбы со Славичем-старшим? Что ж, он их получит, душечка.
— Марк Маркович, — наконец выступил я, краснобай. — Надеюсь, вам можно задавать вопросы по всему спектру проблем, касающихся бизнеса, политики и так далее?
— Разумеется, дети мои, как говорится, вот я весь перед вами, подпрыгнул в кресле, — голенький.
Ну, голеньким мы вас, дружище, уже видели, сказал я себе. И поинтересовался мнением насчет устрашающей криминализации банковского бизнеса, напомнив, что вчера у казино «Подкова» подорвали джип его банковского дома.
— Что вы говорите? — удивился собеседник, валяя дурака. — Вы уверены, молодой человек?
— Говорят, — сдержанно уклонился, пытаясь незаметно извлечь из носка «жучок».
— Не может быть, — всплеснул ручками. — Мне бы доложили, у нас с этим строго.
— Значит, слушок, — понял я «ходы» противника.
— Это можно проверить, — выбросив тело из кресла, как из катапульты, поспешил к столу и каркнул в селектор. — Валенька, будь добр, пригласи Фирсова, — и посчитал нужным объяснить, что это начальник службы безопасности, уж он-то, голубь, владеет всей информацией.
— Странно, — проговорил я, — утверждают, что вы тоже были…
— Где?!
— В «Подкове»?
— Как?
— Казино так называется.
— Вот люди, — искренне возмутился Марк Маркович. — Друзья мои, я не играю в азартные игры.
— Действительно, Ваня, что ты к человеку… — нервно всхлипнул Костька Славич, чувствуя, что ласковый репортаж ни о чем не склеивается.
— А что я? — развел руками. — Это к слову. Живем, как на вулкане, — и сумел таки засадить «жучок» в кресло. — Черт знает что вокруг — взрывы, пальба…
— Лучшая защита от таких неприятностей — это глубокая нищета, позволил себе пошутить банкир. — Трудные времена, господа, трудные. Знаете, в армии, когда проводят широкомасштабные учения… ну как на войне… военачальники планируют, да-да, планирует процент потери среди солдатского состава. Процент смерти, так сказать. Ну там… ноль целых, две десятых. Три-четыре души… А? — указал глазами на потолок. — А у нас какой процент? Ого-го… На порядок выше, дорогие мои, на порядок.
— Верно, Марк Маркович, — снова выступил я. — На днях депутата пристрелили. Как его… Жохов, кажется? На Садовом, среди белого дня. Вот веселые дела, да?
Тень печали упала на чело нашего героя, он пожевал губами и более внимательно взглянул на меня, словно пытаясь понять, что за ехидна восседает в кресле — то ли простак-мудак, то ли журналюга-хитрюга, то ли чичероне отечественной мафии, прибывшей с познавательной целью?
Неожиданная телефонная трель сорвала все эти подозрительные размышления. (Мои друзья, действуя по плану, произвели этот своевременный звон. По личному аппарату господина Берковского.) Тот цапнул трубку и произнес:
— Да, слушаю?
Я изобразил скучающий видок, наблюдая краем глаза за реакцией героя на неприкрытый шантаж по поводу его тесно-телесной связи с господином Жоховым, когда тот ещё успешно выполнял свои депутатские обязательства. Надо признать: банкир достойно держал удар — отвечал сдержанно, не хлопоча лицом, как это часто делают политические лидеры в минуту опасности для их сладкой власти. В такие минуты они покрываются трупными пятнами, мечут из себя страшные громы и молнии, а также гневные тирады о своих врагах, покушающихся якобы на основы демократии, мол, несмотря ни на что, мы забьем последний осиновый кол в тушку коммунизма, мать вашу оппозиционеров так!
— К сожалению, я сейчас занят, но думаю, сумеем договориться, проговорил директор, заканчивая малосодержательную беседу. Слабый румянец проявился на его обвислых щечках, он их помял, потом вспомнил о нас. Вот… предлагают выгодную сделку… надо думать. — Взял себя в руки. Так, на чем мы остановились?
Я напомнил о том счастливчике, коего угостили свинцом от пуза. И депутатский иммунитет не выручил, вот беда какая. Беда-беда, согласились со мной, задумываясь о коротком нашем пути, могущем прекратиться в любой миг. Что наша жизнь — всего одно мгновение, но хоть на капельку продлится пусть.
В эту минуту общего огорчения на подмостках жизни появилось новое действующее лицо. Крепыш средних лет из бывших органов, когда-то обеспечивающих безопасность страны. Не выказывая никаких чувств, взглянул на гостей хозяина, то бишь нас. Если бы ему вдруг вздумалось поприветствовать нас рукопожатием, то, боюсь, случился бы казус, поскольку я зажимал в ладошке «жучок», не успев того засадить в чужой, скажем так, огород.
— Игорь Петрович, — всплеснул руками банкир, — чудные дела творятся у нас, как утверждают молодые люди.
— Я ничего не утверждал, — поспешил с опровержением Костька Славич.
— А что такое? — улыбнулись нам. — Не получили свои проценты?
Я едва не свалился с кресла — ничего себе шуточки. Или мы уже раскрыты службой безопасности и нам грозят известными «процентами смерти»? К счастью, оказалось, что это и правда шутка. Не слишком, на мой взгляд, удачная. И пока я переводил дух, господин директор объяснил суть проблемы.
— Увы, ошибочка вышла, граждане, — развел руками главный секьюрити. Мы не посещает увеселительных заведения. Принципиально. И времени нет, право.
— Совершенно верно, Игорь Петрович, — подтвердил господин Берековский. — Ох, эти наши щелкоперчики, такие фантазии?..
Каясь, я развел руками и засадил наконец «жучка» в бегемотную кожу кресла и, чтобы не терять темпа по прессингу противника, задал новой вопрос:
— А, говорят, вы, Марк Маркович, любите классическую музыку?
— Люблю, — последовал ответ с незначительной заминкой. — Я люблю все прекрасное, — и указал на абстракционистское полотно. — Вот, французский мастер… Как его?.. Мишель Платини… Как там бишь: «Рождение планеты Бурь». Впечатляет?.. Какая энергетика, экспрессия?..
— Красиво, — выступил Костька Славич, наступая на мою ногу в надежде остановить зарвавшегося чертового папарацци.
— Овощной салат, — сказал я, решая взламывать банковскую систему неожиданным (даже для себя) «ключиком». — А вы знаете, я что-то похожее видел у господина Лиськина.
— Да? — с прокисшей ухмылкой спросил банкир. — Не может быть? Это произведение оригинальное. В единственном экземпляре.
— Похожее, говорю.
— И хорошо вы знаете господина Лиськина? — спросил главный секьюрити, интересуясь моим «Nikon».
— Интервьюировал однажды. Между нами, господа, удивительный сноб… Позер и любит съемки, как модель, — и будто бы вспомнил. — Да, господа, надо запечатлеть, так сказать, трудовой процесс… — и поднялся на ноги.
— Не надо, — решительно проговорил главный телохранитель. — Лучше не надо.
— Почему, Игорь Петрович? — прикинулся я без труда валенком.
— Видите ли… как вас?
— Иван Палыч меня.
— Так вот, Иван Палыч, зачем господину Берековскому эта мирская суета и слава? Он не сноб и не позер, как некоторые члены общества, а человек ответственный, человек дела, человек, держащий, так сказать, руку на пульсе времени.
— Так вот… о таких людях… надо… держащих…
— Не надо!
— Как это не надо, когда надо. Которые держат.
— Что держат-то?
Пока мы столь драматически выясняли наши отношения, директор пригласил Костьку Славича к столу и там вел с ним беседу на отвлеченную тему. Не о банковских ли ставках? Какой там нынче процент жизни? А смерти?
В конце концов меня убедили в том, что лучше будет отложить фоторепортаж до лучших времен. Вот закончится период первичного накопления капитала, молвил главный секьюрити, тогда милости просим. Я засмеялся: тогда наша встреча первая и она же последняя.
— Ну, это как карта ляжет, Иван Палыч, — улыбнулся Фирсов.
— А утверждаете, что не балуетесь в азартные игры, — фамильярничал я.
— Вся жизнь — игра, — отвечали мне, цитируя классиков наизусть.
Словом, расставались мы заклятыми друзьями. Господин Берековский заметно расстроился от нашего вульгарного посещения, однако силился достойно держать пинки судьбы. Вот так всегда: ждешь приятной беседы о французском, блядь, абстракционизме, а тебя по лбу обухом отечественных проблем. А то, что они возникли, не было никакого сомнения. Хотя я продолжал валять дурака и делать вид, что вопросы банковского бизнеса волнуют меня, как покойника дожди, размывающие холмик его могилы.
— Прошу прощения, — наконец не выдержал директор. — У нас, кажется, Игорь Петрович, встреча в ХЕР ойле?
Конечно же, главный телохранитель подтвердил, что пора готовиться к выезду в нефтяной концерн, и мы, репортеришки, были вынуждены ретироваться.
Дальнейшее происходило с точностью наоборот — сначала мы раскланялись с Шахерезадой и двумя атлетами, потом с дамой, изображающую синтетическую принцессу, потом покинули банк «Дельта» через бронетанковую дверь и рухнули вниз, в кабине, естественно, лифта.
На жаркой улице, прыгая по бетонным ступенькам, как Мишель Платини по футбольной полянке, я победно вскинул руки к обжигающему светилу. Да здравствует солнце, да скроется тьма! Костька Славич не разделял мой радости, он вообще находился в скорбном бесчувствии:
— Ваня, ты вел себя, как последний идиот. И я тоже. Не понимаю цели нашей встречи? Какие вопросы? Кто, кого подорвал? Зачем все это?… какой-то… овощной салат?!. Нет, это невозможно. Ты меня подставил, да?
— Костенька, и не думал, — сочинял я. — Не сложилась встреча, ну бывает. Как-нибудь в следующий раз…
— Кстати, Берековский интересовался тобой?
— Надеюсь, ты дал самые лучшие рекомендации, — вел приятеля под ручку, чтобы он случайно не приметил Александры и всей нашей гоп-компании, плавящейся в автомобильных душегубках.
— Я сказал правду.
О, Боже, этого ещё не хватало — да выяснилось, что мой коллега был предельно уважителен к моей персоне, сообщив, что имел честь со мной учиться в университете и трудиться в молодежной газете. Мои методы сбора информации нетрадиционны и основываются на принципах американской журналистики, когда для газетчика нет никаких идеалов, никаких принципов, ничего святого и ради скандального материала он готов рисковать собственной головой.
Я похвалил товарища за верное представление нашего труда и предложил рвануть в Дом журналиста, чтобы пивком запалировать как бы неудавшийся культпоход. Скажу сразу: на это у меня были свои причины. За нами могли проследить те, у кого, возможно, возникли подозрения относительно истинных намерений нашего визита — это первое. Второе — я был не нужен своей боевой группе, принимающей напрямую радиоспектакль из жизни предпринимателей. И в-третьих, я должен был выступить в роли мелкого воришки…
— Пиво пить? Но если в допустимых пределах, — согласился Костька. — А то я тебя знаю.
— Только утолим жажду.
— А за чей счет? — вспомнил мой педантичный товарищ.
… Посещение Дома газетчика нам удалась. Поначалу меня не хотели пускать, посчитав, что я прибыл из областной помойки, где выполнял специальное задание редакции, но после взаимных саркастических оскорблений меня признали за своего и наступил праздник.
Ах, как было приятно сидеть в студеном погребке бара и потягивать пивцо. Ах, хороша, господа, эта наша блядская жизнь, от которой нам никуда. Даже индивидуальная кончина каждого из нас не в состоянии расстроить её гармоничный и вечный ход. И с этим фактом надо смириться и жить в свое удовольствие.
Быть, как сказал Шекспир устами Принца Датского, первого, напомню, журналиста просвещенной нашей цивилизации. Так выпьем же!..
Поскольку пили мы за счет заведения имени князя Сосо Мамиашвили, то мой приятель и коллега позволил себе утолить жажду на год вперед. А так как законы природы никто не отменял, то пришлось нам частенько выходить из-за столика, чтобы пожурчать в фаянсовые вазы Домжура. Иногда ходили вместе, иногда отдельно. И однажды, улучив момент, я извлек из репортерской сумки собутыльника записную книжку и экстрагировал, то бишь удалил, листочек с буковкой «Л», выполняя указание предусмотрительного Мойши Могилевского, который по его же утверждениям, был большим докой в вопросах безопасности.
Что и говорить, вечерок удался на славу — пиво для меня, что живая вода, и я вернулся в штаб нашего боевого отряда истребителей паразитирующей, ик, нечисти практически таким, каким из него убыл. Лишь запах хмеля и постоянное желание посетить сортир выдавали тайну моего праздного времяпрепровождения.
Новости же были сногсшибательные. Такие новости, что вся группа, исключая кота, находилась в полупридушенном состоянии, наконец вникнув в суть того, в какую увлекательную историю мы сумели вляпаться.
Я хотел подбодрить друзей добрым и незлым словом, это я умею, да они, чтобы у меня тоже исчезли последние иллюзии, пустили аудиозапись, которую удалось добыть, благодаря нашим общим героическим усилиям.
Внимательно её выслушав, я помчался галопом в коммунальный клозет, чтобы в его зловонной тишине подумать, как будем жить дальше? И будем ли жить? А вдруг уже угодили в пресловутый «процент смерти»?
Итак, при всех издержках наша акция удалась. «Жучки» в бегемотном кресле банкира функционировали, как искусственные спутники, и запись была отличной.
Чтобы упростить восприятие сценки после нашего убытия, перескажу её своими словами. Буду субъективен, как современные СМИ, но отступать от фактического положения вещей не буду.
Итак, журналюги удалились пить пиво в свой родной Дом. Главный секьюрити Фирсов усмехнулся им в спину:
— Что за петрушки?
Господин Берековский объяснил, правда, с некоторой неуверенностью, мол один ему хорошо известен, а вот второй… который хам и рвань…
— Не казачок засланный?
— От кого?
— От Лиськина.
— Может быть-может быть, — задумался банкир и вспомнил о телефонном шантаже.
Телохранитель богохульно выматерился, как извозчик, передавивший богомольных старушек, и приказал своей службе принести необходимую запись. Голос князя Сосо Мамиашвили звучал с акцентом, угрожающе и требовательно, мол, гони капитал, любитель клубнички, либо в противном случае…
— А я предупреждал, Марк, — проговорил секьюрити после тягостного молчания, — надо было выполнять все обязательства по программе «S».
— А я просил меня ознакомить с ней. Я привык работать с документами, а не с подтирками, — сварливо заныл банкир. — Сукины дети, хотят на чужом х… ю в рай въехать.
— Уговор дороже денег. А уговор был. Во всяком случае, ты так утверждал.
— Утверждал. Только почему я должен такие сумасшедшие деньги бухать неведомо куда? Они там экспериментируют, а мы все плати… На выборы БеНу отстегивали — отстегивали. А что теперь?..
— Теперь — вакуум, Марк Маркович. Что ты добился своими демаршами? Думал откупиться розочками. Тебя, мой хороший, никто не поддержал. Никто.
— Трусы и подлецы! Подлецы, батенька! Подлец на подлеце!.. Саркастически засмеялся. — Герои нашего времени — бандиты, банкиры, бляди! Три Бэ! БББ!
— Криком делу не помочь, Марк.
— И что предлагаешь, дорогой мой?
— Или быть, как все. Или уступить дорогу молодым. На кладбище, хекнул телохранитель.
— Предлагаешь войну? Вчера я видел, как нас били… Если гарантируешь победу, то пожалуйста.
— Какие могут быть гарантии в войне на выживание?
— И я про то, — размышлял Марк Маркович. — Не понимаю логики Лиськина. Обо всем же передоговорились.
— Передоговорились. Такой шантаж… с кино. И подрывами авто.
— А что, моя жопа кому-то мешает?
— Мешает — не мешает, это как повернуть.
— Ну, сука, этот Жохов, — в сердцах проговорил банкир. — Чтобы гореть ему в аду. Господи, прости меня грешного. Если бы не он…
— Был бы другой. Что теперь говорить?
— Такое стриптиз-шоу пристроил, — не успокаивался директор «Дельта-банка». — Вот, как чувствовал я. Продал, гадина. На весь мир ославил.
— А у тебя любовь, — усмехнулся Фирсов. — Купили нас, как лохов. А ведь я предупреждал, Марк; мало тебе мальчиков?
— Депутат — не мальчики, Игорек, — отмахнул рукой. — Я же хотел… Ааа, твоя правда, попался, как кур во щи.
— Вот мы имеем то, что имеем, — резюмировал телохранитель. — Нас имеют во все дырки.
— А нельзя, к примеру, Лиськина запроцентовать?
— Что?
— Записать в процент, так сказать, потерь.
— Опасно, Маркович, — поняли его. — И ты сам знаешь почему?
— Он мне, лис сучий, весь бизнес ломает! Такой рэкет! И на каком уровне? Слушай, а если он уже показывал кино, а? — И вспомнил посещение концертного зала имени П.И. Чайковского, когда к нему отнеслись с брезгливостью, как к плебею, и даже не приняли букет роз.
— Не думаю, что пленку крутили, — ответил секьюрити. — Да за строптивость надо платить, дорогой мой человек.
— Бандиты! — повторил представитель сексуальных меньшинств. — Молодые, ранние. Вот что они у меня получат, — продемонстрировал кукишы. — Я их сам за яйца возьму. Они Жохова зацинковали, они, знаю я, чувствую.
— К делу не приложишь чувства.
— Игорь, даю неделю — видео и фото должны быть наши. Все грехи отпускаю, как папа римский. В помощь «братву», бывших своих… Бабки не жалей, плачу за все. Сделай Лиськина, иначе…
— Он неприкасаемый.
— Да, еб… ть их всех, этих неприкасаемых. Р-р-реформаторы, сучары поднебесные! Думают, протоптали дорожку к пи… де, то можно все!
— Значит, война?
— Война.
— Победителей не будет, хозяин.
— Будут. Или мы, или они.
— Хорошо, хозяин. Воля ваша. Хотя проще играть по их правилам.
— Хватит! К тому же… издеваются, — от возмущения всплеснул руками. Сам же свидетель. — Глянул на абстракционистское полотно. — Ишь ты овощной салат! Я им покажу: овощной салат! Будет им такая кровавая окрошка!
На этом главный секьюрити удалился выполнять задание родины, а г-н Берековский занялся производственной текучкой, неинтересной для сторонних наблюдателей.
Так-так, сказал я себе, возвращаясь из гальюна в комнату, не желая того, мы с Костькой Славичем (если бы он знал!) явились запалом будущих гигантских кровопролитных побоищ за сферы влияния на предпринимательском шоу-фронте. Если сложить все мозаические кусочки последних событий, то складывается такая картина: господин Берековский стал жертвой заговора. Любовник-депутат, ха-ха, и некий известный шоумен Лиськин пристроили ему западню в гостиничном номере с березками. С одной целью — заснять на видео Марка Марковича в известной позе, чтобы банкир был сговорчивее в делах. Выполнив несложную роль подсадного селезня, депутат был благополучно и красиво отправлен в прекрасное далеко. Остались две заинтересованные стороны, которые имели свои интересы на одну проблему. В казино «Подкова» состоялась их напряженная встреча; в результате неё для любителя мужских, скажем так, конфигураций был устроен праздничный фейерверк. Не выдержав такой нервной обстановки, господин Берековский пошел на уступки, решив, видимо, выкупить видеокассету и поучаствовать таки в некой загадочной программе «S».
И что же? На следующий день появляется папарацци-оборвыш в моем лице, задает нелепые вопросы, намекая на какие-то обстоятельства, и ко всему прочему — новый шантаж. Теперь уже с фото.
Более дикой истории придумать трудно. Представляю, какие исступленные чувства обуревают господина директора «Дельта-банка». Он уверен, что противник наступает, нарушив новое соглашение, и поэтому высказался столь решительно за военные действия, образно выразившись про винегрет, то бишь кровавую окрошку. Ох, прольется кровушка…
И с этой мыслью я предстал перед своими друзьями. Энтузиазма в их рядах не наблюдалось и поэтому я задал естественный вопрос: в чем дело, первый день прошел так удачно, мы узнали не все, но многое…
— Мы узнали слишком много, — сказал господин Могилевский.
— Ну и что?
— В современных войнах не бывает победителей.
— Это я уже слышал, — самоуверенно проговорил я. — Не они все, а мы будем ими, победителями. Все только начинается, господа, а вы уже хлюпаете.
Мои товарищи возмутились — дело в том, что все наши шаги не были до конца просчитаны. Все делалось на авось. Во всяком случае, я засветился, как серповидный месяц на Ивана Купала. Найти меня не составит никакого труда. И что из этого? Я честный малый, что можно взять? Разве что кота, призрак бабки Ефросиньи, печатную машинку, да кактус.
— Про жизнь забыл, граф, — напомнил Сосо.
Я возмутился: хватит меня пугать страшилками, что страшиться на родной стороне Ваньке Лопухину, ему хватит ума поставить всех буржуев мира…
— Вот только про позу этого самого… как его, черт!.. ни слова, заорали все, наконец уразумев, что и на войне может быть счастливая жизнь.
— … на службу народу, — закончил я свою мысль и снова побежал в ватерклозет, вспоминая наши с Костькой Славичем посиделки в Доме журналистов.
И молясь над коммунальным унитазом, я вдруг испытал угрызения совести. Не знаю, что это за чувство, но почувствовал, будто североамериканский скунс оросил мою душу своим ароматичным дезодорантом из понятно чего… Уфф!
Ванечка, сказал я себе, ты поступил, как последняя сволочь, оставив приятеля один на один с проблемами, и очень неприятными. Мне хорошо, я защищен друзьями и оружием, а чем предохранен он, Славич? Высокопоставленным папой? Этого мало. Очевидно, я слишком заигрался, если позволил поставить коллегу в тревожную ситуацию, как фишку на цифру 23. Тогда нам удача была благожелательна, а что теперь?
— В вашем распоряжении двадцать пять минут, господа, — посчитал нужным напомнить.
— А фотоаппарат нужно оставить здесь, — улыбнулся один из атлетов.
— На каком основании? — возмутился я и занервничал. — Мы хотим хлопнуть, в смысле снять, тьфу… ну понятно, что… вашего босса. Так сказать, на рабочем месте.
— Не положено, — последовал ответ, но в корректной форме.
— Мы так не договаривались, да, Константин? — продолжал я артачиться. — Запросите хозяина, господа. Это мой хлеб, фак ю в натуре!
— Господа-господа, — вскинулся Шахерезада, и мука была на его девичьем лике цвета вешнего персика. — Вас ждут, а съемку производить только с разрешения господина директора.
— Естественно, — цыкнул я. — Нету базара. — И проследовал за Славичем в кабинет, где вершилась, прошу прощения, судьба нашей затраханной в пи()дец экономики.
Господин М. М. Берековский обнаруживался за огромным письменным столом, сработанным умельцами из уральского малахита. Строгая меблировка стеклянные шкафчики и столик, кожаные кресла, дорогая, не функционирующая телевидеоаппаратура — подчеркивали крайнюю деловитость хозяина кабинета. За его спиной на стене пласталось абстракционистское полотно, изображающее, на мой взгляд, овощной салат, некстати стравленный под ноги дорогих гостей.
— Да-да, — вскинулся радостным и лысоватым сперматозоидиком. Жду-жду, мои щелкоперчики! — И вырвался из-за каменного стола, словно из засады, где он успел затечь всеми своими членами. — Константин, возмужал! Молодцом! Отцу непременно привет, — тряс нам руки, пытаясь их оторвать. — А это твой товарищ… весьма-весьма рад познакомиться. Прошу садиться, указал на кресла. — Не желаете ли профуршетить?
Это было бы кстати, но помня великие заветы князя Мамиашвили, я сдержал свои естественные порывы, мол, на работе не пьем-с.
— Да-да, работа прежде всего, — взбодрился г-н Берековский, потирая сухие ладошки. — Слушаю вас, молодые люди, готов поделиться, так сказать, всеми секретами своего бизнеса.
— Всеми не надо, — пошутил Костька Славич. — Есть мысли о репортаже, что ли? С фотографиями, если можно. Один день из жизни…
— Один день и вся жизнь, — засмеялся банкир. — О, дети мои! Знали бы вы, каждый день — как последний.
Если бы не я сам отщелкал известные сцены в предсовнаркомовском (бывшем) номере, то никогда бы в жизни не поверил, что такой уважаемый человек обновленного общества способен на подобное половое безрассудство. Хотя присутствие у двери кабинета секретаря-ломаки с персиковыми девичьими ланитами утверждали, что наш герой имеет таки определенные прорехи в сексуальном воспитании.
Росточком господин банкир был мал и, как все малорослые члены общества, утверждался в этом мире за счет энергетического кипения и словесного поноса. Он и ему подобные говорят много и быстро, и верят в то, что говорят. Обманывают с необыкновенной легкостью, потому, что через миг, если это им не нужно, уже не помнят в какой короб и сколько килограммов лживого говна наложили. В этом смысле их несложно поймать за язык, но почему-то окружающие стесняются этого делать. Их главный принцип: никаких принципов. Они трудоголики, для них главная забота, веселящая душу, чтобы дело или человек приносил барыш. А какой прибыток в нашем случае? Наверно, господин директор рассчитывает получить дополнительные дивиденды от нашего репортажа? Или от дружбы со Славичем-старшим? Что ж, он их получит, душечка.
— Марк Маркович, — наконец выступил я, краснобай. — Надеюсь, вам можно задавать вопросы по всему спектру проблем, касающихся бизнеса, политики и так далее?
— Разумеется, дети мои, как говорится, вот я весь перед вами, подпрыгнул в кресле, — голенький.
Ну, голеньким мы вас, дружище, уже видели, сказал я себе. И поинтересовался мнением насчет устрашающей криминализации банковского бизнеса, напомнив, что вчера у казино «Подкова» подорвали джип его банковского дома.
— Что вы говорите? — удивился собеседник, валяя дурака. — Вы уверены, молодой человек?
— Говорят, — сдержанно уклонился, пытаясь незаметно извлечь из носка «жучок».
— Не может быть, — всплеснул ручками. — Мне бы доложили, у нас с этим строго.
— Значит, слушок, — понял я «ходы» противника.
— Это можно проверить, — выбросив тело из кресла, как из катапульты, поспешил к столу и каркнул в селектор. — Валенька, будь добр, пригласи Фирсова, — и посчитал нужным объяснить, что это начальник службы безопасности, уж он-то, голубь, владеет всей информацией.
— Странно, — проговорил я, — утверждают, что вы тоже были…
— Где?!
— В «Подкове»?
— Как?
— Казино так называется.
— Вот люди, — искренне возмутился Марк Маркович. — Друзья мои, я не играю в азартные игры.
— Действительно, Ваня, что ты к человеку… — нервно всхлипнул Костька Славич, чувствуя, что ласковый репортаж ни о чем не склеивается.
— А что я? — развел руками. — Это к слову. Живем, как на вулкане, — и сумел таки засадить «жучок» в кресло. — Черт знает что вокруг — взрывы, пальба…
— Лучшая защита от таких неприятностей — это глубокая нищета, позволил себе пошутить банкир. — Трудные времена, господа, трудные. Знаете, в армии, когда проводят широкомасштабные учения… ну как на войне… военачальники планируют, да-да, планирует процент потери среди солдатского состава. Процент смерти, так сказать. Ну там… ноль целых, две десятых. Три-четыре души… А? — указал глазами на потолок. — А у нас какой процент? Ого-го… На порядок выше, дорогие мои, на порядок.
— Верно, Марк Маркович, — снова выступил я. — На днях депутата пристрелили. Как его… Жохов, кажется? На Садовом, среди белого дня. Вот веселые дела, да?
Тень печали упала на чело нашего героя, он пожевал губами и более внимательно взглянул на меня, словно пытаясь понять, что за ехидна восседает в кресле — то ли простак-мудак, то ли журналюга-хитрюга, то ли чичероне отечественной мафии, прибывшей с познавательной целью?
Неожиданная телефонная трель сорвала все эти подозрительные размышления. (Мои друзья, действуя по плану, произвели этот своевременный звон. По личному аппарату господина Берковского.) Тот цапнул трубку и произнес:
— Да, слушаю?
Я изобразил скучающий видок, наблюдая краем глаза за реакцией героя на неприкрытый шантаж по поводу его тесно-телесной связи с господином Жоховым, когда тот ещё успешно выполнял свои депутатские обязательства. Надо признать: банкир достойно держал удар — отвечал сдержанно, не хлопоча лицом, как это часто делают политические лидеры в минуту опасности для их сладкой власти. В такие минуты они покрываются трупными пятнами, мечут из себя страшные громы и молнии, а также гневные тирады о своих врагах, покушающихся якобы на основы демократии, мол, несмотря ни на что, мы забьем последний осиновый кол в тушку коммунизма, мать вашу оппозиционеров так!
— К сожалению, я сейчас занят, но думаю, сумеем договориться, проговорил директор, заканчивая малосодержательную беседу. Слабый румянец проявился на его обвислых щечках, он их помял, потом вспомнил о нас. Вот… предлагают выгодную сделку… надо думать. — Взял себя в руки. Так, на чем мы остановились?
Я напомнил о том счастливчике, коего угостили свинцом от пуза. И депутатский иммунитет не выручил, вот беда какая. Беда-беда, согласились со мной, задумываясь о коротком нашем пути, могущем прекратиться в любой миг. Что наша жизнь — всего одно мгновение, но хоть на капельку продлится пусть.
В эту минуту общего огорчения на подмостках жизни появилось новое действующее лицо. Крепыш средних лет из бывших органов, когда-то обеспечивающих безопасность страны. Не выказывая никаких чувств, взглянул на гостей хозяина, то бишь нас. Если бы ему вдруг вздумалось поприветствовать нас рукопожатием, то, боюсь, случился бы казус, поскольку я зажимал в ладошке «жучок», не успев того засадить в чужой, скажем так, огород.
— Игорь Петрович, — всплеснул руками банкир, — чудные дела творятся у нас, как утверждают молодые люди.
— Я ничего не утверждал, — поспешил с опровержением Костька Славич.
— А что такое? — улыбнулись нам. — Не получили свои проценты?
Я едва не свалился с кресла — ничего себе шуточки. Или мы уже раскрыты службой безопасности и нам грозят известными «процентами смерти»? К счастью, оказалось, что это и правда шутка. Не слишком, на мой взгляд, удачная. И пока я переводил дух, господин директор объяснил суть проблемы.
— Увы, ошибочка вышла, граждане, — развел руками главный секьюрити. Мы не посещает увеселительных заведения. Принципиально. И времени нет, право.
— Совершенно верно, Игорь Петрович, — подтвердил господин Берековский. — Ох, эти наши щелкоперчики, такие фантазии?..
Каясь, я развел руками и засадил наконец «жучка» в бегемотную кожу кресла и, чтобы не терять темпа по прессингу противника, задал новой вопрос:
— А, говорят, вы, Марк Маркович, любите классическую музыку?
— Люблю, — последовал ответ с незначительной заминкой. — Я люблю все прекрасное, — и указал на абстракционистское полотно. — Вот, французский мастер… Как его?.. Мишель Платини… Как там бишь: «Рождение планеты Бурь». Впечатляет?.. Какая энергетика, экспрессия?..
— Красиво, — выступил Костька Славич, наступая на мою ногу в надежде остановить зарвавшегося чертового папарацци.
— Овощной салат, — сказал я, решая взламывать банковскую систему неожиданным (даже для себя) «ключиком». — А вы знаете, я что-то похожее видел у господина Лиськина.
— Да? — с прокисшей ухмылкой спросил банкир. — Не может быть? Это произведение оригинальное. В единственном экземпляре.
— Похожее, говорю.
— И хорошо вы знаете господина Лиськина? — спросил главный секьюрити, интересуясь моим «Nikon».
— Интервьюировал однажды. Между нами, господа, удивительный сноб… Позер и любит съемки, как модель, — и будто бы вспомнил. — Да, господа, надо запечатлеть, так сказать, трудовой процесс… — и поднялся на ноги.
— Не надо, — решительно проговорил главный телохранитель. — Лучше не надо.
— Почему, Игорь Петрович? — прикинулся я без труда валенком.
— Видите ли… как вас?
— Иван Палыч меня.
— Так вот, Иван Палыч, зачем господину Берековскому эта мирская суета и слава? Он не сноб и не позер, как некоторые члены общества, а человек ответственный, человек дела, человек, держащий, так сказать, руку на пульсе времени.
— Так вот… о таких людях… надо… держащих…
— Не надо!
— Как это не надо, когда надо. Которые держат.
— Что держат-то?
Пока мы столь драматически выясняли наши отношения, директор пригласил Костьку Славича к столу и там вел с ним беседу на отвлеченную тему. Не о банковских ли ставках? Какой там нынче процент жизни? А смерти?
В конце концов меня убедили в том, что лучше будет отложить фоторепортаж до лучших времен. Вот закончится период первичного накопления капитала, молвил главный секьюрити, тогда милости просим. Я засмеялся: тогда наша встреча первая и она же последняя.
— Ну, это как карта ляжет, Иван Палыч, — улыбнулся Фирсов.
— А утверждаете, что не балуетесь в азартные игры, — фамильярничал я.
— Вся жизнь — игра, — отвечали мне, цитируя классиков наизусть.
Словом, расставались мы заклятыми друзьями. Господин Берековский заметно расстроился от нашего вульгарного посещения, однако силился достойно держать пинки судьбы. Вот так всегда: ждешь приятной беседы о французском, блядь, абстракционизме, а тебя по лбу обухом отечественных проблем. А то, что они возникли, не было никакого сомнения. Хотя я продолжал валять дурака и делать вид, что вопросы банковского бизнеса волнуют меня, как покойника дожди, размывающие холмик его могилы.
— Прошу прощения, — наконец не выдержал директор. — У нас, кажется, Игорь Петрович, встреча в ХЕР ойле?
Конечно же, главный телохранитель подтвердил, что пора готовиться к выезду в нефтяной концерн, и мы, репортеришки, были вынуждены ретироваться.
Дальнейшее происходило с точностью наоборот — сначала мы раскланялись с Шахерезадой и двумя атлетами, потом с дамой, изображающую синтетическую принцессу, потом покинули банк «Дельта» через бронетанковую дверь и рухнули вниз, в кабине, естественно, лифта.
На жаркой улице, прыгая по бетонным ступенькам, как Мишель Платини по футбольной полянке, я победно вскинул руки к обжигающему светилу. Да здравствует солнце, да скроется тьма! Костька Славич не разделял мой радости, он вообще находился в скорбном бесчувствии:
— Ваня, ты вел себя, как последний идиот. И я тоже. Не понимаю цели нашей встречи? Какие вопросы? Кто, кого подорвал? Зачем все это?… какой-то… овощной салат?!. Нет, это невозможно. Ты меня подставил, да?
— Костенька, и не думал, — сочинял я. — Не сложилась встреча, ну бывает. Как-нибудь в следующий раз…
— Кстати, Берековский интересовался тобой?
— Надеюсь, ты дал самые лучшие рекомендации, — вел приятеля под ручку, чтобы он случайно не приметил Александры и всей нашей гоп-компании, плавящейся в автомобильных душегубках.
— Я сказал правду.
О, Боже, этого ещё не хватало — да выяснилось, что мой коллега был предельно уважителен к моей персоне, сообщив, что имел честь со мной учиться в университете и трудиться в молодежной газете. Мои методы сбора информации нетрадиционны и основываются на принципах американской журналистики, когда для газетчика нет никаких идеалов, никаких принципов, ничего святого и ради скандального материала он готов рисковать собственной головой.
Я похвалил товарища за верное представление нашего труда и предложил рвануть в Дом журналиста, чтобы пивком запалировать как бы неудавшийся культпоход. Скажу сразу: на это у меня были свои причины. За нами могли проследить те, у кого, возможно, возникли подозрения относительно истинных намерений нашего визита — это первое. Второе — я был не нужен своей боевой группе, принимающей напрямую радиоспектакль из жизни предпринимателей. И в-третьих, я должен был выступить в роли мелкого воришки…
— Пиво пить? Но если в допустимых пределах, — согласился Костька. — А то я тебя знаю.
— Только утолим жажду.
— А за чей счет? — вспомнил мой педантичный товарищ.
… Посещение Дома газетчика нам удалась. Поначалу меня не хотели пускать, посчитав, что я прибыл из областной помойки, где выполнял специальное задание редакции, но после взаимных саркастических оскорблений меня признали за своего и наступил праздник.
Ах, как было приятно сидеть в студеном погребке бара и потягивать пивцо. Ах, хороша, господа, эта наша блядская жизнь, от которой нам никуда. Даже индивидуальная кончина каждого из нас не в состоянии расстроить её гармоничный и вечный ход. И с этим фактом надо смириться и жить в свое удовольствие.
Быть, как сказал Шекспир устами Принца Датского, первого, напомню, журналиста просвещенной нашей цивилизации. Так выпьем же!..
Поскольку пили мы за счет заведения имени князя Сосо Мамиашвили, то мой приятель и коллега позволил себе утолить жажду на год вперед. А так как законы природы никто не отменял, то пришлось нам частенько выходить из-за столика, чтобы пожурчать в фаянсовые вазы Домжура. Иногда ходили вместе, иногда отдельно. И однажды, улучив момент, я извлек из репортерской сумки собутыльника записную книжку и экстрагировал, то бишь удалил, листочек с буковкой «Л», выполняя указание предусмотрительного Мойши Могилевского, который по его же утверждениям, был большим докой в вопросах безопасности.
Что и говорить, вечерок удался на славу — пиво для меня, что живая вода, и я вернулся в штаб нашего боевого отряда истребителей паразитирующей, ик, нечисти практически таким, каким из него убыл. Лишь запах хмеля и постоянное желание посетить сортир выдавали тайну моего праздного времяпрепровождения.
Новости же были сногсшибательные. Такие новости, что вся группа, исключая кота, находилась в полупридушенном состоянии, наконец вникнув в суть того, в какую увлекательную историю мы сумели вляпаться.
Я хотел подбодрить друзей добрым и незлым словом, это я умею, да они, чтобы у меня тоже исчезли последние иллюзии, пустили аудиозапись, которую удалось добыть, благодаря нашим общим героическим усилиям.
Внимательно её выслушав, я помчался галопом в коммунальный клозет, чтобы в его зловонной тишине подумать, как будем жить дальше? И будем ли жить? А вдруг уже угодили в пресловутый «процент смерти»?
Итак, при всех издержках наша акция удалась. «Жучки» в бегемотном кресле банкира функционировали, как искусственные спутники, и запись была отличной.
Чтобы упростить восприятие сценки после нашего убытия, перескажу её своими словами. Буду субъективен, как современные СМИ, но отступать от фактического положения вещей не буду.
Итак, журналюги удалились пить пиво в свой родной Дом. Главный секьюрити Фирсов усмехнулся им в спину:
— Что за петрушки?
Господин Берековский объяснил, правда, с некоторой неуверенностью, мол один ему хорошо известен, а вот второй… который хам и рвань…
— Не казачок засланный?
— От кого?
— От Лиськина.
— Может быть-может быть, — задумался банкир и вспомнил о телефонном шантаже.
Телохранитель богохульно выматерился, как извозчик, передавивший богомольных старушек, и приказал своей службе принести необходимую запись. Голос князя Сосо Мамиашвили звучал с акцентом, угрожающе и требовательно, мол, гони капитал, любитель клубнички, либо в противном случае…
— А я предупреждал, Марк, — проговорил секьюрити после тягостного молчания, — надо было выполнять все обязательства по программе «S».
— А я просил меня ознакомить с ней. Я привык работать с документами, а не с подтирками, — сварливо заныл банкир. — Сукины дети, хотят на чужом х… ю в рай въехать.
— Уговор дороже денег. А уговор был. Во всяком случае, ты так утверждал.
— Утверждал. Только почему я должен такие сумасшедшие деньги бухать неведомо куда? Они там экспериментируют, а мы все плати… На выборы БеНу отстегивали — отстегивали. А что теперь?..
— Теперь — вакуум, Марк Маркович. Что ты добился своими демаршами? Думал откупиться розочками. Тебя, мой хороший, никто не поддержал. Никто.
— Трусы и подлецы! Подлецы, батенька! Подлец на подлеце!.. Саркастически засмеялся. — Герои нашего времени — бандиты, банкиры, бляди! Три Бэ! БББ!
— Криком делу не помочь, Марк.
— И что предлагаешь, дорогой мой?
— Или быть, как все. Или уступить дорогу молодым. На кладбище, хекнул телохранитель.
— Предлагаешь войну? Вчера я видел, как нас били… Если гарантируешь победу, то пожалуйста.
— Какие могут быть гарантии в войне на выживание?
— И я про то, — размышлял Марк Маркович. — Не понимаю логики Лиськина. Обо всем же передоговорились.
— Передоговорились. Такой шантаж… с кино. И подрывами авто.
— А что, моя жопа кому-то мешает?
— Мешает — не мешает, это как повернуть.
— Ну, сука, этот Жохов, — в сердцах проговорил банкир. — Чтобы гореть ему в аду. Господи, прости меня грешного. Если бы не он…
— Был бы другой. Что теперь говорить?
— Такое стриптиз-шоу пристроил, — не успокаивался директор «Дельта-банка». — Вот, как чувствовал я. Продал, гадина. На весь мир ославил.
— А у тебя любовь, — усмехнулся Фирсов. — Купили нас, как лохов. А ведь я предупреждал, Марк; мало тебе мальчиков?
— Депутат — не мальчики, Игорек, — отмахнул рукой. — Я же хотел… Ааа, твоя правда, попался, как кур во щи.
— Вот мы имеем то, что имеем, — резюмировал телохранитель. — Нас имеют во все дырки.
— А нельзя, к примеру, Лиськина запроцентовать?
— Что?
— Записать в процент, так сказать, потерь.
— Опасно, Маркович, — поняли его. — И ты сам знаешь почему?
— Он мне, лис сучий, весь бизнес ломает! Такой рэкет! И на каком уровне? Слушай, а если он уже показывал кино, а? — И вспомнил посещение концертного зала имени П.И. Чайковского, когда к нему отнеслись с брезгливостью, как к плебею, и даже не приняли букет роз.
— Не думаю, что пленку крутили, — ответил секьюрити. — Да за строптивость надо платить, дорогой мой человек.
— Бандиты! — повторил представитель сексуальных меньшинств. — Молодые, ранние. Вот что они у меня получат, — продемонстрировал кукишы. — Я их сам за яйца возьму. Они Жохова зацинковали, они, знаю я, чувствую.
— К делу не приложишь чувства.
— Игорь, даю неделю — видео и фото должны быть наши. Все грехи отпускаю, как папа римский. В помощь «братву», бывших своих… Бабки не жалей, плачу за все. Сделай Лиськина, иначе…
— Он неприкасаемый.
— Да, еб… ть их всех, этих неприкасаемых. Р-р-реформаторы, сучары поднебесные! Думают, протоптали дорожку к пи… де, то можно все!
— Значит, война?
— Война.
— Победителей не будет, хозяин.
— Будут. Или мы, или они.
— Хорошо, хозяин. Воля ваша. Хотя проще играть по их правилам.
— Хватит! К тому же… издеваются, — от возмущения всплеснул руками. Сам же свидетель. — Глянул на абстракционистское полотно. — Ишь ты овощной салат! Я им покажу: овощной салат! Будет им такая кровавая окрошка!
На этом главный секьюрити удалился выполнять задание родины, а г-н Берековский занялся производственной текучкой, неинтересной для сторонних наблюдателей.
Так-так, сказал я себе, возвращаясь из гальюна в комнату, не желая того, мы с Костькой Славичем (если бы он знал!) явились запалом будущих гигантских кровопролитных побоищ за сферы влияния на предпринимательском шоу-фронте. Если сложить все мозаические кусочки последних событий, то складывается такая картина: господин Берековский стал жертвой заговора. Любовник-депутат, ха-ха, и некий известный шоумен Лиськин пристроили ему западню в гостиничном номере с березками. С одной целью — заснять на видео Марка Марковича в известной позе, чтобы банкир был сговорчивее в делах. Выполнив несложную роль подсадного селезня, депутат был благополучно и красиво отправлен в прекрасное далеко. Остались две заинтересованные стороны, которые имели свои интересы на одну проблему. В казино «Подкова» состоялась их напряженная встреча; в результате неё для любителя мужских, скажем так, конфигураций был устроен праздничный фейерверк. Не выдержав такой нервной обстановки, господин Берековский пошел на уступки, решив, видимо, выкупить видеокассету и поучаствовать таки в некой загадочной программе «S».
И что же? На следующий день появляется папарацци-оборвыш в моем лице, задает нелепые вопросы, намекая на какие-то обстоятельства, и ко всему прочему — новый шантаж. Теперь уже с фото.
Более дикой истории придумать трудно. Представляю, какие исступленные чувства обуревают господина директора «Дельта-банка». Он уверен, что противник наступает, нарушив новое соглашение, и поэтому высказался столь решительно за военные действия, образно выразившись про винегрет, то бишь кровавую окрошку. Ох, прольется кровушка…
И с этой мыслью я предстал перед своими друзьями. Энтузиазма в их рядах не наблюдалось и поэтому я задал естественный вопрос: в чем дело, первый день прошел так удачно, мы узнали не все, но многое…
— Мы узнали слишком много, — сказал господин Могилевский.
— Ну и что?
— В современных войнах не бывает победителей.
— Это я уже слышал, — самоуверенно проговорил я. — Не они все, а мы будем ими, победителями. Все только начинается, господа, а вы уже хлюпаете.
Мои товарищи возмутились — дело в том, что все наши шаги не были до конца просчитаны. Все делалось на авось. Во всяком случае, я засветился, как серповидный месяц на Ивана Купала. Найти меня не составит никакого труда. И что из этого? Я честный малый, что можно взять? Разве что кота, призрак бабки Ефросиньи, печатную машинку, да кактус.
— Про жизнь забыл, граф, — напомнил Сосо.
Я возмутился: хватит меня пугать страшилками, что страшиться на родной стороне Ваньке Лопухину, ему хватит ума поставить всех буржуев мира…
— Вот только про позу этого самого… как его, черт!.. ни слова, заорали все, наконец уразумев, что и на войне может быть счастливая жизнь.
— … на службу народу, — закончил я свою мысль и снова побежал в ватерклозет, вспоминая наши с Костькой Славичем посиделки в Доме журналистов.
И молясь над коммунальным унитазом, я вдруг испытал угрызения совести. Не знаю, что это за чувство, но почувствовал, будто североамериканский скунс оросил мою душу своим ароматичным дезодорантом из понятно чего… Уфф!
Ванечка, сказал я себе, ты поступил, как последняя сволочь, оставив приятеля один на один с проблемами, и очень неприятными. Мне хорошо, я защищен друзьями и оружием, а чем предохранен он, Славич? Высокопоставленным папой? Этого мало. Очевидно, я слишком заигрался, если позволил поставить коллегу в тревожную ситуацию, как фишку на цифру 23. Тогда нам удача была благожелательна, а что теперь?