Ван Ластбадер Эрик. Белый Ниндзя

   - Конечно, он, - д-р Рудольф просто весь сиял. - Это и есть компьютер "Пчелка", ваш противник на фронтах третьей мировой войны. Как видите, он заслуживает такого названия. Это своего рода мультимозг, новая форма мыслящей материи. Чтобы заставить множество ячеек работать одновременно, нам пришлось применить абсолютно новую технологию. Эти микропроцессоры сконструированы не на силиконовой основе и даже не на новейших сплавах фосфида индия с мышьяковистым галлием. "Пчелка" работает на мультилазерных процессорах, пропускающих закодированный сигнал десять миллиардов раз за секунду. Монокристаллический алмазный лазер превращает этот сигнал в сигнал электронный. В результате процессор не только перерабатывает информацию со скоростью мысли, но и сортирует ее с такой скоростью, что даже самые быстрые современные компьютеры кажутся раздражающе медлительными в сравнении с ним.
   - Где мне с таким тягаться! - подытожила Шизей.
   - Даже если бы вместо вас у пульта стоял сам Джордж Паттон13 и то бы ничего не вышло, - подтвердил д-р Рудольф.
   - Но если компьютер настолько хорош, настолько быстр и умен, то почему его уже сейчас не используют? - спросила Шизей.
   - Это опытный образец, - объяснил д-р Рудольф. - Еще есть нерешенные проблемы, и, конечно, некоторые детали требуют доработки.
   - А вы не боитесь, что кто-нибудь подключится к этому мозгу? поинтересовалась она.
   Д-р Рудольф ответил широкой улыбкой:
   - О нет. Кроме надежной зашиты на входе, с которой вы уже познакомились сами, в мозг "Пчелки" введена программа, предназначенная для того, чтобы пресекать всякие попытки вирусной атаки, а также использования компьютера посторонними. Уверяю вас, детище Кока Брэндинга вполне здорово.
   - Ребенок этот твой, - возразил Брэндинг. - Я только крестный отец.
   - Спасибо, Кок, - поблагодарил д-р Рудольф. - Пойдемте. Там в офисе нас ждет кофе. И мне бы хотелось урвать у вас еще толику времени, чтобы обсудить вопросы бюджетных ассигнований на наш проект.
   - Шизей? - окликнул Брэндинг.
   - Иду, Кок. - Она все еще не могла оторваться oi этого удивительного компьютера, который работал, как человеческий мозг. Потом сделала шаг, чтобы догнать мужчин, но оступилась. Правый каблук подломился, и она упала на одно колено. - Ничего, ничего, - отмахнулась она от их помощи. - Все в порядке. Только придется идти босиком.
   Она скинула обе туфельки, незаметным движением вынув из сломавшегося каблука крохотный цилиндрик. Только на мгновение ее рука задержалась под столом. Сердце ее так колотилось, когда она почувствовала, что цилиндрик прилип к нижней части стола прямо под тем местом, где стоял компьютер. Затем она повернулась к ним.
   - Кофе? Это просто чудесно. Умираю как кофе хочу!
   До своего офиса Томи Йадзава добралась лишь в конце рабочего дня, потратив его почти целиком на расспросы ассистентов д-ра Ханами и д-ра Муку, персонала их лабораторий, вообще всех, кто контактировал с покойными. Она внимательно изучила книгу регистрации пациентов за последние шесть недель: все искала хоть какие следы человека, который убил Ханами и Муку.
   Из обстоятельств их смерти можно было заключить, что они были знакомы с убийцей. Особенно что касается д-ра Муку, который был убит с очень близкого расстояния и совсем не сопротивлялся. Томи не могла поверить, что сунуть вот так в глаз сигарету с фосфором можно было, ворвавшись в кабинет без спросу. Даже если это был тот человек, который напал не нее и Николаса Линнера. Судебно-медицинская экспертиза сразу же установила наличие фосфора в той сигарете. По заключению эксперта, интенсивное горение фосфора продолжалось, пока сигарета шла "сквозь хрусталик, стекловидное тело, сосудистую оболочку, зрительный нерв". Короче, она проникла до самого мозга, вызвав смерть.
   По мнению эксперта - и самой Томи - для этого надо было быть не только совсем рядом с жертвой, но и застигнуть ее врасплох. Одежда д-ра Муку не только не была порвана, но на ней не было ни морщинки. В кабинете полнейший порядок: никаких признаков борьбы. Отсюда следует, что Муку знал убийцу. Можно предположить, что Ханами его тоже знал.
   Остаток дня Томи провела, названивая по телефону всем друзьям и знакомым Ханами, пытаясь установить, не пересекались ли они с Муку. Она запросила также данные относительно членов семей убитых, но не потому, что надеялась нащупать что-то, а просто потому, что привыкла быть дотошной, проводя следствие.
   Все, что ей удалось установить, так это то, что Муку был вдовцом, а у Ханами была жена. Брак был счастливым. Детей у обоих врачей не было.
   Когда Томи перебрала всех людей, занесенных в список, сумев связаться только с третью из них, то решила посоветоваться с капитаном Омукэ, что делать дальше. Кстати, он и сам звал Муку: в регистрационном журнале он значился как человек, приходивший на консультации к нему по поводу дел, проходивших по отделу расследования убийств.
   Уже вечерело. Большинство служащих уже разошлись, и в офисе стало заметно тише. Сендзин, однако, был на месте.
   - Психопатия - это еще не показатель преступных наклонностей, ответил ей Сендзин на первый вопрос. - Это не мои слова. Это мне сообщил д-р Муку. И еще он прибавил, что это состояние можно сравнить со светом забытого маяка. Одиночество есть единственный компаньон, которого может терпеть психопат, сказал он. - Сендзин кивнул. - Да, я хорошо помню д-ра Муку. Очень жаль, что его больше нет. Это потеря для нашего отдела, потому что благодаря его советам мне удалось установить вину, изолировать и выследить трех отъявленных террористов: Курамату, Шигейуки и Тоширо.
   - Что он из себя представлял?
   - Муку-сан? - лоб Сендзина наморщился. - Трудно сказать. Он был очень способным человеком, но чистой воды интровертом. Не любил быть на виду, наверное, был плохим оратором. Не деятель, а скорее мыслитель.
   - По моим данным, у него было мало друзей.
   - Честно говоря, я бы удивился, если бы это было не так, - сказал Сендзин. - Муку-сан, хотя он и был талантливым ученым, отличался большим упрямством. Вряд ли эта черта могла стяжать ему много друзей.
   - Что еще вы о нем можете сказать? Сендзин встал из-за стола. Кстати, Николас Линнер так и не вернулся в Токио?
   - Насколько я знаю, нет, - ответила Томи. - И это хорошо. Никто не знает, где он. Значит, и красные не знают. Так что можно не опасаться, что на него совершат покушение.
   - Надеюсь, что это так, - сказал Сендзин. - Хотя мне и не нравится, что он пропал из вашего поля зрения. Постарайтесь обнаружить его местопребывание как можно скорее.
   Он стоял совсем близко, так близко, что она могла почувствовать исходящее от него тепло. Томи сделала судорожный вдох и задержала воздух, будто это был пропитанный никотином дым ароматной сигареты. Но одновременно с этим она почувствовала стыд. Не за эротические мысли, а за то, что не отошла немедленно в сторону, увидев, что он приближается. Она стояла не шевелясь.
   - Как вы себя чувствуете. Томи? Изрядно тогда досталось, да?
   Она почувствовала, как дрожь прошла по всему ее телу, когда он назвал ее по имени. Вообще-то это неправильное обращение к сослуживице. Но Томи не чувствовала, что ее оскорбили.
   - Сейчас уже почти нормально, - ответила она, чувствуя, что ее голос дрожит. - Только иногда побаливает то тут, то там. - Она уже с трудом дышала. - Порой кошмары по ночам мучают. - Сердце стучало, как паровой молот. - Но ничего, работа все излечит.
   - Я вижу, что не зря переживал за вас, - сказал Сендзин, взяв ее за подбородок и заставляя посмотреть ему прямо в глаза. - За такого ответственного работника.
   Когда он ее коснулся. Томи почувствовала, что ее ноги подкашиваются. Казалось, она сейчас упадет в обморок. Почему вдруг так жарко стало в кабинете? А потом, когда его губы коснулись ее шеи, она и вовсе перестала дышать. Ее рот раскрылся, ресницы трепетали. Будто издалека донесся его шепот, зовущий ее по имени.
   А потом она услышала:
   - Пойдем со мной. - Ничего не соображая, она повиновалась, давая ему увлечь себя в коридор, а потом и в кладовку.
   Он закрыл за собой дверь. Тусклый свет просачивался сверху из крохотного оконца. Томи чувствовала за своей спиной какие-то полки. Сендзин напирал на нее грудью. Кладовка была такой маленькой, что невозможно было пошевелиться, не то что повернуться.
   - Ч-что происходит? - испуганно шептала Томи, хотя ее тело прекрасно знало, что происходит, - еще с того момента, как Сендзин вышел из-за стола.
   Она почувствовала его губы на своих, почувствовала, как ее рот открывается, пропуская его язык, - и чуть не умерла от захлестнувшего ее счастья. Господи, думала она, наконец-то это случилось!
   Как во сне, она видела, что он лезет ей под юбку, трогает за бедра. Потом он опустился на колени, а Томи все пребывала в таком обалдении, что не могла ни звука издать, ни даже ахнуть, ощущая, как он тянется губами к тому месту между ног, которое само тянулось к нему.
   Томи чувствовала, словно она опускается в горячую ванну: ее мышцы расслаблялись от жара, кости словно таяли. В голове теснились смутные мысли о том, как она мечтала об этом моменте, и эти мечты, сейчас становящиеся реальностью, как образы, выплывающие из сумрака ночи, отраженные в треснувшем и облупившемся зеркале, добавляли прелести этому мгновению, родившемуся на пересечении действительности и фантазии. Сколько ночей она лежала без сна, касаясь своего тела рукой и воображая, что это Сендзин касается ее, что вот он рядом, и на ней, и в ней... Как сюрреалистическая дымка, эти образы окружали ее теперь, и она погружалась в эту дымку, как в перину, и ее бедра двигались все быстрее и быстрее.
   В этой крошечной, душной кладовке дух ее воспарил. Запах пота и человеческой плоти был слаще всех ароматов Аравии, и она с упоением вдыхала его, выдыхая со стоном восторга. Ее бедра работали все быстрее. Она прижала к себе мокрую голову Сендзина и отдалась уносившему ее потоку. А потом он вошел в нее, и все, что было прежде, показалось пустяком.
   Томи не могла насытиться им. Ее руки стянули с него Рубашку, она, как безумная, целовала его в шею, почувствовав на ней загрубевшую кожу, как будто от затянувшейся раны. Пот заливал ей глаза.
   Она прижималась лицом к его груди и плакала от счастья, чувствуя, как его плоть заполняет ее всю до конца. Она впивалась зубами в него, обхватив его бедра своими ногами. В этом крохотном замкнутом пространстве было не двое людей, а только одно двуполое существо, сгорающее в безумном пламени страсти.
   Когда все закончилось. Томи почувствовала на губах кровь. Его кровь. Она все еще обвивала его руками и ногами, прислушиваясь к стуку двух сердец. Дышать было нечем, но и это ей нравилось. Будто бешеная энергия, которую они развили, использовала весь кислород вокруг. Томи слушала сумасшедший стук его сердца и понимала, что теперь какая-то частица принадлежит ей, и только ей, что бы ни случилось. Что же это за частица? Чувство, эмоция или что-то еще более эфемерное? Не время искать определение для этой стихийной силы, объединяющей их, а время принять ее, как принимают тайну - просто принять к сведению. Как нечто существующее, но не поддающееся логическому объяснению.
   И вот тут-то, как тать в нощи, прокралась мысль: что они сделали?
   Томи оторвалась от Сендзина, порвав невидимые путы, соединяющие их крепче цемента, и услышала свой собственный дрожащий голос, задающий вслух этот вопрос:
   - Что мы сделали?
   - Мне кажется, - ответил Сендзин, - мы спасли друг друга.
   При данных обстоятельствах и в данное время этот ответ показался ей странным, и она спросила его:
   - Что вы имеете в виду? - хотя в душе прекрасно поняла, что он хотел сказать.
   - Ведь ты была очень несчастна, Томи, - тихо сказал он.
   - Но как вы...? Я никому об этом не говорила!
   - Я тоже. - Он произнес это с усмешкой. - Никто ничего не знает об Омукэ Темном, не так ли? Это потому, что и знать-то особо нечего. Моя жизнь пуста, бедна и, в общем, бессмысленна. Она заполнена только работой. - Он протянул к ней руку и коснулся ее, заставив вздрогнуть, как от удара током. - Теперь в ней появилось кое-что еще. Вроде и звезды засияли где-то на краешке мироздания. Луна встает... Может, даже и солнце где-то есть, а, Томи?
   - Я... Нет! - она вырвалась и, плечом распахнув дверь кладовки, помчалась по коридору, хватая воздух широко открытым ртом.
   В уборной она умылась, стараясь не глядеть в зеркало, как будто боялась, что не свое лицо увидит, а его.
   Только сейчас до нее дошел весь ужас ее положения: она оказалась вовлеченной в орбиту жизни человека, который жил по своим собственным законам, как будто выпав из строгой социальной иерархии современной Японии. Одно дело общаться с ним в мире, построенном ее собственной фантазией, и совсем другое - в реальности.
   ВЕДЬ ТЫ БЫЛА ОЧЕНЬ НЕСЧАСТНА, ТОМИ. Она снова услышала его голос, обвивающийся вокруг ее горла, как удавка, сделанная из ее собственных волос. Как он узнал? Ведь это была ее тайна.
   Реальность потрясла ее. С какой легкостью я отдалась ему, думала она. Потому что он сумел проникнуть в мои мысли и даже самые тайные мечты. Я согрешила, но больше это не повторится. Нет большего унижения для человека, чем заставить его наслаждаться запретным актом. Он специально это сделал, чтобы унизить меня.
   А может быть, это и не так, думала она. Сендзин Омукэ - волк-одиночка, которого начальство терпит потому, что он полезен как профессионал, и закрывает глаза на его человеческие качества. Он в душе бунтовщик против всех законов человеческого общества, и поэтому в полиции его никто не любит, но все - даже начальство - побаиваются. Но ситуация может перемениться. Что тогда? Томи вздрогнула от одной этой мысли. Его сотрут в порошок.
   Она приказала себе не думать о всех этих ужасах и покинула уборную с такой же поспешностью, с которой вбежала в нее пять минут назад.
   По четвергам Кузунда Икуза обычно засиживался на работе допоздна, и поэтому Барахольщик позволял себе заняться другими делами. Следить за Икузой в эти часы не имело смысла.
   Теперь он понял, что это было ошибкой. Перевалило уже за девять часов, а Икуза все еще находился в своем кабинете высотного здания "Ниппон Кейо", где "Нами" снимала целый этаж.
   Барахольщик находился внутри здания, проникнув сюда под видом инженера-сантехника и бесследно растворившись в длинных коридорах этажом выше.
   Со своего наблюдательного пункта он увидел Киллан Ороши еще до того, как она вошла в комнату Икузы, и сразу навострил свои электронные уши. На ней была коротенькая замшевая юбочка, светлая шелковая блузка, высокие сапожки. Поверх всего этого был накинут прозрачный плащ с пятнами, как у питона. Энергичной походкой Киллан шла по длинному коридору прямо в кабинет Икузы.
   За окнами ночной Токио сверкал, как груда драгоценных каменьев. Микроскопические частицы выхлопных газов висели в воздухе, и сквозь эту дымку контуры небоскребов квартала Синдзюку просвечивали пуантилистскими точками, как на полотнах Сера.
   Кузунда Икуза не работал. Он ждал Киллан. При ее появлении он отложил в сторону бумаги, которые он чисто механически перекладывал с места на место в течение последних двух часов.
   - Зачем тебе надо обязательно вести себя так по-глупому неосторожно? спросил Икуза, как только она вошла.
   - Если бы мой отец узнал про нас с тобой, у него случился бы сердечный приступ, - сказала Киллан и с какой-то блаженной улыбкой на губах прибавила: - Вот здорово бы было!
   - Не говори глупостей, - возмутился Икуза. - Ничего хорошего в этом не было бы.
   - Тебе не приходится с ним жить, - возразила Киллан. - Он ненавидит мою мать.
   - Ты ему очень дорога.
   Киллан издала гортанный смешок, от которого в сердце Барахольщика что-то екнуло.
   - Ты предпочитаешь думать именно так, потому что ты совратил меня.
   Икуза промямлил:
   - Иногда я не понимаю твоего юмора, Киллан.
   Опять смешок, только еще более откровенно эротический:
   - А я вовсе не шучу. И ты прекрасно об этом знаешь, Кузунда. Ты все знаешь.
   - И что я нашел в тебе, Киллан?
   - Ты прекрасно знаешь что. Прекрасно знаешь. Некоторое время они ничего не говорили, только было слышно громкое сопение Икузы.
   - Да, - согласился он через какое-то время слегка хриплым голосом. Знаю. Но скажи мне, как я, зная о тебе все, ничего не могу поделать с собой?
   - Ты действительно хочешь получить ответ, - спросила Киллан, - или это только риторический вопрос? - Он на это ничего не ответил, и тогда она продолжила: - Ты любишь раскладывать меня, потому что тебе кажется, что ты при этом раскладываешь и моего папашку. Разве это не так? Ну, может быть, не совсем так... Главное, только мне удается соблазнить тебя, Кузунда, потому что мы дополняем друг друга. Ты все свое время посвящаешь тому, что навязываешь свою волю другим людям, и это довольно тяжелый труд. О да, я знаю, что ты в этом никогда не признаешься, но это действительно трудно. Вот в том-то и заключается прелесть наших отношений, что тебе не нужно ни в чем мне признаваться, а мне не нужно разыгрывать перед тобой никакой роли.
   Барахольщик прямо-таки видел ее умненькие глазки, буравящие толстую кожу ее любовника, и думал, понимает ли Икуза, в какую бяку вляпался.
   - Тебе удается соблазнить меня, потому что я тебе позволяю это.
   Киллан расхохоталась:
   - Ты говоришь о соблазнении как о заключении финансовой сделки! Ладно, Бог с тобой! Я не обвиняю тебя в слабостях, Кузунда, в реальных и воображаемых. Мне нет дела до тебя. Я делаю то, что делаю, из-за отца. Я сплю с тобой, потому что это буквально убьет его, если он узнает, что я раздвигаю для тебя ноги. Вот какая я! И в твоих махинациях я принимаю участие, потому что я в душе анархистка. Мой отец никогда не был бунтарем, даже в молодости. А меня, как говорят мои друзья-революционеры, снедает жажда перемен. А как ты думаешь, что привлекает людей ко мне?
   Барахольщик не мог судить о том, насколько этот монолог понравился Икузе, но на него он произвел некоторое впечатление. До этого он явно недооценивал ее. Теперь воображение рисовало ему черные глаза Икузы, блестящие от возбуждения, его большую лысую голову, склоненную к ней.
   Слушая разглагольствования Киллан Ороши, Барахольщик вспомнил высказывание английского поэта Алджернона Суинберна: "Перемены могут коснуться всего на свете, кроме правды". Но ему показалось, что эта пара так называемых революционеров вряд ли поняла бы, что имел в виду Суинберн.
   - Я бы назвал это стереотипом в хорошем смысле этого слова, - ответил Икуза, - вроде таких, которые таленто так искусно используют, появляясь на телеэкране. Десять тысяч зрителей сразу клюют на эту приманку. Мы, японцы, большие фетишисты. Мы ценим любое внешнее проявление какой-то силы, какой-то способности. И, почувствовав в этом проявлении нечто символическое, мы готовы посвятить ему свои жизни.
   - Как императору, - закончила за него Киллан. Барахольщик отметил про себя, что у нее был талант все переиначивать в свою пользу: редкое качество в девятнадцатилетней девушке. А впрочем, она ведь считает себя революционеркой, а революционерам должна быть присуща так называемая диалектическая революционная риторика. - Но, пожалуй, - сказала Киллан, император - это больше по твоей части, Кузунда. Когда я с тобой, я чувствую себя вроде как с императором.
   - Прекрати! - оборвал ее Икуза. - Ты глумишься над нашими святынями!
   Но Киллан было не так просто осадить.
   - А кто сказал, что император - это святыня? Ты, что ли? Или это общее мнение "Нами"? - Император является потомком сына Неба.
   Теперь Барахольщику, если и не самому Икузе, стало ясно, что Киллан недаром увлекла своего собеседника на зыбкую философскую почву: сейчас она подложит под него мину.
   - Так что сейчас апеллирует к стереотипам японского мышления? Ты не лучше талента. Миф о боге - правителе стар, как мир. Но ты отлично знаешь, что в наши дни он не более чем пустой талисман, обращение к которому только компрометирует дух нации.
   Кузунда улыбнулся.
   - Ты сама не веришь своим словам. Иначе чего тебе и твоим друзьям от меня надо?
   - Ты политикан и поэтому стремишься приписать всем какие-либо политические симпатии. Но я глубоко аполитична, и это должно быть тебе известно. Моя аполитичность и твоя помешанность на политике делают наши отношения сбалансированными.
   - Я бы не назвал тебя аполитичной, - возразил Икуза. - Ты нигилистка. Сивилла грядущих ужасов.
   - Вот так и называй меня, когда мы с тобой трахаемся, - попросила Киллан.
   Барахольщик понял, что основная тактика Икузы по отношению к грубостям со стороны Киллан состояла в игнорировании их. Вот и сейчас он, очевидно, вместо того, чтобы обидеться, принял эти слова за деловое предложение, Это было не то зрелище, которое Барахольщик стал бы фиксировать видеокамерой, если бы у него была такая возможность: вспомнив массивные габариты Икузы и миниатюрные размеры его подружки, можно было предположить, что сие зрелище было весьма отвратное - но звуки, которые они при этом издавали, он все-таки записал на пленку.
   - Больше я тебя не буду называть ангелочком, - сказал Икуза немного погодя. - Только сивиллой.
   Киллан засмеялась, шурша одеждой и, по-видимому, одеваясь.
   - Ну и прекрасно, - сказала она. Икуза так больше ничего и не сказал, когда она уходила.
   Барахольщик решил проследить, куда пойдет Киллан. Он шел за ней через центр города и затем - в квартал под названием Азакуза. Здесь она вошла в подъезд постройки послевоенного здания из железобетона, которое, по-видимому, являлось вместилищем огромного числа крохотных однокомнатных квартир - "кроличьих нор", как их называли токийцы.
   Барахольщик заметил, как худощавый молодой человек с платиновыми волосами открыл дверь на ее требовательный стук.
   - Киллан! - воскликнул он, очевидно обрадованный.
   - Привет, Негодяй, - поздоровалась Киллан, закрывая за собой дверь и делая дальнейшее подглядывание Барахольщика практически невозможным.
   Отправляясь повидать вдову д-ра Ханами, Томи попросила Нанги сопровождать ее и была очень довольна, когда тот принял ее приглашение. Его комментарии и суждения она считала очень ценными, все больше убеждаясь, что Нанги - прирожденный сыщик, в ком природная любознательность сочеталась с аналитическим складом ума и интуицией на детали. С его помощью она втайне от всех продолжала расследовать дело об убийстве Марико. Кроме того, он Томи просто нравился.
   Ханико Ханами была высокой, стройной женщиной с властным выражением лица. Она происходила, как о том сама им поведала без тени смущения, из одной из самых древних самурайских семей острова Хонсю. На ней было кимоно из превосходного шелка, которому, судя по орнаменту, было не меньше пятидесяти лет. Цветы на синем фоне. Золотые нити поблескивали, когда она двигалась.
   Она вышла замуж за д-ра Ханами по любви, и, по ее словам, это был идеальный брак. Больше ничего об этом она не сказала, хотя Томи ставила свои вопросы и так, и этак. Очевидно, она не выносила вмешательства в ее личную жизнь даже со стороны такого достойного учреждения, как полиция. Против полиции она ничего не имела. Почти все в Японии стараются помочь полицейским в работе. Почему ей быть исключением?
   - Если Вы не возражаете, госпожа Ханами, - сказал Нанги, когда, судя по молчанию, воцарившемуся в комнате, ситуация была близка к патовой, - я бы сел на стул. К сожалению, мои ноги не позволяют мне сидеть традиционным способом.
   - Конечно. Проходите, пожалуйста, - сказала вдова доктора, приглашая их в гостиную, обставленную в западном стиле. Когда Нанги садился, она из деликатности смотрела на Томи, чтобы не смущать его.
   - Очень больно? - сочувственно спросила она, когда он уселся.
   - Да, иногда бывает.
   Она кивнула, потирая руку.
   - Я сама так страдаю от артрита! - призналась она. - Сейчас еще ничего: только по утрам побаливает, когда просыпаюсь. А вот зимой... - Она не закончила фразу, поцокав языком.
   - Да, зимой особенно плохо, - согласился Нанги. Томи наблюдала за этим обменом репликами и чувством, близким к благоговению. Сердитая, высокомерная Ханико Ханами куда-то испарилась, и вместо нее появилась эта милая, понимающая женщина.
   - А как сейчас, болит? - спросила г-жа Ханами.
   - Наверное, натрудился немного: пришлось много ходить, - признался Нанги.
   - Я Вам сейчас помогу, - сказала она, выбегая из комнаты и мгновенно возвращаясь с банкой какой-то мази в руках. Она протянула ее с почти застенчивым выражением на лице. - Я пользуюсь этой мазью. Очень помогает. Мой муж сам приготовил ее.
   К величайшему изумлению Томи, Нанги задрал штанину и начал накладывать мазь.
   - Так? - спросил он.
   - Нет, - ответила г-жа Ханами, - надо немного втирать. - Опустившись на колени, она прямо-таки по-матерински стала массировать его ногу, приговаривая: - Вот так... вот так.
   Когда она закончила, Нанги поблагодарил и помог ей подняться с колен. Г-жа Ханами покраснела.
   - Старая и бездетная, - грустно сказала она. - Но как приятно чувствовать себя полезной, верно?
   - Конечно, - поддакнул Нанги. - Я и сам не могу сидеть без дела, уйдя на пенсию. Вот и сейчас помогаю ей, - он кивнул на Томи, потом сложил руки на набалдашнике трости. - Госпожа Ханами, нам надо задать Вам несколько вопросов. Тот человек, кто убил Вашего мужа, убивал и прежде. Без сомнения, он попытается убить еще кого-нибудь. Вы сами видите, насколько важно найти его.
   Примерно то же Томи говорила г-же Ханами в начале их разговора. Но то было до того, как Нанги удалось так ловко подобрать к ней ключик. Томи просто поражалась способности этого человека.