Ван Ластбадер Эрик. Белый Ниндзя

   - Предательство, - еще раз повторил Нанги, смакуя слово, будто вино, чей сорт надо установить. Интересно, какое предательство имеет Икуза в виду и что с ним сопряжено. Долго ждать ответа на этот немой вопрос Нанги не пришлось.
   - Озабоченность "Нами", - четко произнес Кузунда Икуза, буквально сверля Нанги взглядом, - связана с Вашим партнером - "итеки", Николасом Линнером.
   За полупрозрачным стеклянным экраном, теперь покрытым капельками испарения, по-прежнему двигались тени, чьи нечеткие, загадочные силуэты напоминали этот странный разговор.
   Осторожно выбирая слова, Нанги переспросил:
   - Так, значит, Николас Линнер является объектом интереса "Нами"?
   - Именно так, - ответил Икуза несколько напыщенным тоном. Делая свое заявление, он намеренно хотел вызвать шок у Нанги и теперь, чувствуя, что это ему в некоторой степени удалось, снова почувствовал под ногами твердую почву. Очко в его пользу, отметил про себя Нанги. - Вы прекрасно понимаете, Нанги-сан, что от хомута, что американцы - да и весь западный мир водрузили на японскую шею, у "Нами" за последние десять лет образовались волдыри. Вновь и вновь нам напоминают, что мы поверженная и униженная страна. Разве это не одна из форм промывки мозгов? Что произойдет даже с сильным человеком, которого из года в год подвергают идеологической обработке? Конечно, он и сам начинает верить тому, что ему внушается. Вот что произошло с японцами Вашего поколения.
   Кузунда Икуза лежал на воде, огромный и раздувшийся, как жаба. Его молодость показалась теперь Нанги просто неприличной, как неприлична молодость человека, упорствующего в нежелании учиться и приобретать опыт.
   Икуза продолжал свой монолог.
   - Но люди моего поколения выросли в условиях, когда Япония вновь стала мощной в экономическом отношении державой, когда наша иена постоянно набирает силу. Теперь мы с Западом поменялись местами, Нанги-сан. Теперь мы наводняем Америку нашими товарами, покупаем там недвижимость, банки, компании по производству электронного оборудования. Это Япония фактически держит на плаву США, постоянно испытывающие дефицит бюджета. Уже много лет мы перекупаем их правительственные долговые обязательства. А теперь перекинулись и на долговые обязательства корпораций. Скоро заберем под свой контроль и сами эти корпорации. По всем статьям мы превзошли качество американских товаров. Как прежде смеялись над японскими товарами, так теперь смеются над американскими. Очень странно теперь звучат утверждения, что американцы научили нас инженерии и контролю качества. Сейчас в это верится с трудом.
   Лицо Икузы так и тряслось от ярости, когда он говорил это. Будто он лично представлял униженную и оскорбленную Японию.
   - Правда, Америка все еще обладает неисчерпаемыми полезными ископаемыми, которых у нас никогда не будет. Да и военная мощь этой страны поистине чудовищна. Но скажите откровенно, Нанги-сан. та ли самая Америка оккупировала нас в 1946 году, что существует сейчас по ту сторону океана? Нет. В этой Америке год от года растут проблемы неграмотности и преступности. Нация вырождается прямо на глазах. Ее политика, направленная на неограниченный прием иммигрантов со всего света, в конце концов выйдет боком для страны. Она погрязла в долгах, банки лопаются повсеместно. Безработица нарастает снежным комом. Как страна, США находятся в серьезном кризисе.
   Нанги наконец не выдержал.
   - Даже если все это так, не могу понять, какое это имеет отношение к Николасу Линнеру.
   Огромное тело Икузы так и вскинулось, посылая во все стороны новые волны, и он пробурчал:
   - Хотя по рождению Николас Линнер наполовину англичанин, наполовину азиат, он самый настоящий американец. Более того, он связан с американскими разведывательными службами. Не забывайте, что он работал на них, когда его захватили русские и пощупали ему перышки.
   Икуза сделал паузу, оставив последние слова как бы подвешенными в воздухе, чтобы они висели перед носом Нанги прямым укором.
   Нанги возразил:
   - Линнер-сан вынес пытки, но не выдал секретов проекта "Тенчи".
   Икуза улыбнулся терпеливой улыбкой, будто он ждал такого ответа и доволен, что он прозвучал.
   - Ваша привязанность к этому полукровке хорошо известна, Нанги-сан.
   Нанги не дрогнул. Ему потребовалось все его самообладание, чтобы удержать резкий ответ, готовый сорваться с его уст. Нет, грубость не может быть доказательством правоты. - Как я уже говорил Вам, - сказал он совершенно спокойным голосом, - я знаю, в чем состоит мой долг.
   - Американцы, - говорил Икуза, будто не слыша его, - известные мастера лжи и обмана. Если они ваши враги, они безжалостно истребляют вас. Если они ваши Друзья, они безжалостно вас эксплуатируют.
   Нанги воспринял это высказывание своего собеседника как свидетельство того, что тот перешел от общего к частному: теперь он говорил о Николасе.
   - Слияние "Сато Интернэшнл" и "Томкин Индастриз" нельзя было допускать. - Взор Кузунды медленно поднимался вверх, захватывая сначала голову Нанги, а потом все выше, выше... - Прежде всего, "Тенчи" является слишком важным объектом для безопасности страны и будущим гарантом ее независимости от иноземных энергоносителей. Нет нужды напоминать Вам, что тот факт, что Япония полностью зависит от поставки топлива из-за границы, делает нашу экономику необычайно уязвимой. Вот поэтому-то и был разработан проект "Тенчи". - Взор Кузунды Икузы вновь опустился на уровень лица Нанги. - Другой причиной, по которой слияние ваших концернов следует считать ошибкой, является то, что "Сато" - хранитель слишком многих секретов производственных, правительственных и даже военных. Как можно было допускать американца в ее святая святых? Вы уже один раз поставили под угрозу государственные интересы. Было бы неразумно продолжать в том же духе.
   Нанги молчал, хотя знал, что последует за этим предисловием. Пусть Икуза сам это скажет вслух, подумал он. Не хочу помогать ему в этом.
   - "Нами" считает, что этой опасной связи с американцем - деловой и личной - должен быть положен конец, - вымолвил наконец Икуза. - И чем скорее, тем лучше.
   Нанги молчал, хотя и чувствовал, что Икузе очень бы хотелось, чтобы он хоть как-то отреагировал на этот приказ.
   - Вам дается тридцать дней, чтобы разорвать все связи между "Сато" и "Томкин Индастриз". Кроме того, я настаиваю, чтобы все работники, связанные с концерном Томкина, были немедленно отстранены от участия в проекте "Тенчи". Это в первую очередь касается Николаса Линнера.
   Вот, наверное, такое же бывает ощущение, когда тебе вручают смертный приговор, подумал Нанги.
   - Ну, а как быть с КБ по производству микропроцессоров "Сфинкс"? Фактически это наша главная точка соприкосновения с Томкином. Это они купили для нас технологию производства "Сфинкс Т-ПРАМ". Предприятие сулит фантастические доходы.
   - Естественно, это КБ должно быть ликвидировано, - сказал Икуза, опять возводя глаза к потолку.
   - Но без участия концерна "Томкин", - продолжал настаивать Нанги, - мы останемся ни с чем. Технология является их полной собственностью.
   Взгляд Икузы опять вернулся к Нанги.
   - Если процессор "Сфинкс Т-ПРАМ" действительно сулит такие доходы, о которых Вы здесь мне толкуете, то Вы, конечно, изыщете способ приобрести его технологию.
   - У партнера и друга я не могу красть.
   - Мне кажется, - медленно и осторожно сказал Икуза, - что Вам требуется некоторое время, чтобы обдумать наше предложение. - Он поднял руку, прямо-таки как священник, посылающий благословение. - Вы должны разобраться, кто является Вашими истинными друзьями.
   Нанги молчал. Вот уже и распяли на скале, сейчас начнут слетаться стервятники, чтобы очистить мои косточки добела.
   После небольшой паузы Икуза прибавил тоном, который в устах другого человека и в других обстоятельствах мог бы считаться благожелательным:
   - Вы уже сказали несколько раз, что знаете, в чем состоит Ваш долг, Нанги-сан, и поэтому мне бы не хотелось повторять это вновь, - сказал он, но все-таки повторил, - долг перед императором, перед страной, перед фирмой, перед семьей. Именно в этой последовательности. - Икуза закрыл глаза и откинулся на спину, наслаждаясь теплой водичкой. - Так исполните же свой долг, Нанги-сан. Это повеление "Нами" и императора.
   Коттон Брэндинг проснулся, полный сексуального томления. Эрекция была такая чудовищная, что не пропала даже после того, как он помочился, добравшись до ванной.
   Ему приснилась Шизей.
   Снились ее ноги, а особенно то, что между ними. Играла музыка, Брэндинг кружился с Шизей в танце по внутреннему дворику и занимался с ней любовью прямо на глазах у изумленного оркестра. Стоя теперь в ванной, он густо покраснел, вспоминая этот сон. Сунул голову под струю холодной воды, чтобы избавиться от похотливых видений.
   Вспомнил о своей жене Мэри, погибшей всего два месяца назад. В памяти замелькали кадры кинохроники, запечатлевший момент, когда ее вытаскивали из их разбитого вдребезги "Мерседеса". Потерявший управление четырехосный грузовик вылетел ей навстречу через разделительную полосу на шоссе № 295, когда она ехала в Вашингтон. Репортер с телевидения, прибывший на место происшествия, рассказывал перед камерой, что полиции пришлось использовать автоген, чтобы извлечь ее из этого сплющенного металлического гроба.
   Брэндинг без сил навалился грудью на раковину умывальника, сунул два пальца в рот, чтобы вызвать рвоту и избавиться от остатков вчерашней попойки. Это избавило его и от эрекции. А - заодно и от сна.
   Он принял душ, затем облачился в шорты из легкой полосатой ткани, тенниску изумрудно-желтого цвета и кожаные американские сандалии, потопал на кухню, просторную, как и все комнаты в доме, залитую ярким светом, несмотря на ранний час. Из окна открывался вид на прибрежные дюны и лазурные просторы Атлантики, которая, как всегда, катила свои волны, с шумом разбивавшиеся о берег и затем всасывавшиеся в песок пляжа.
   Механически приготовил себе чашечку кофе, воспользовавшись кофеваркой западногерманского производства, которую Мэри приобрела по каталогу. Брэндинг всегда с подозрением относился к этому агрегату, но сегодня был рад, что он у него есть. Положил в микроволновую печь черствый французский рогалик и, подождав, когда тот разогреется, бросил себе на тарелку.
   Пройдя на верх открытой веранды, он уселся в шезлонг и принялся за скудную трапезу, украдкой поглядывая на телефон. Над головой с криком кружились чайки. Брэндинг не чувствовал ни вкуса кофе (который был хорош), ни вкуса рогалика (который был отвратителен). Он думал о том, не позвонить ли Типпи Норт, хозяйке того памятного мероприятия, на котором он познакомился с Шизей, и не спросить ли у нее номер телефона этой девушки или хотя бы ее полное имя. Прошло три дня, а кажется, что вечность.
   Но тут раздался звонок у входной двери. Он взглянул на часы: всего восемь утра, да еще к тому же воскресного. Кто бы это ни был, он явно пришел не по адресу. Оставив в сторону тарелку и чашку, Брэндинг продолжал смотреть на телефон. Опять звонок у двери. Он проигнорировал его, не имея ни малейшего желания видеть чью бы то ни было физиономию, тем более физиономию нахала, у которого хватает наглости ломиться к нему в такой ранний час.
   Чайки пикировали на свою добычу в прибрежной полосе, утренний туман залег между дюнами, ожидая своей кончины под лучами солнца. Если прищуриться, то можно было бы увидеть высохшие останки мечехвоста - этого древнейшего обитателя планеты, которые выглядели весьма зловеще на белом песке.
   Он услышал чьи-то шаги на деревянном настиле, тянувшемся от пляжа к его дому, и повернул голову. Кто-то приближался к дому, осторожно ступая по этим доскам, которые его заставила проложить в целях спасения дюн организация, ведающая строительством в прибрежной полосе.
   Солнце осветило фигуру, появляющуюся из тумана Свет падал сбоку, одновременно позолотив ее и смазав контуры. Сначала он подумал, что на ней ничего нет. Затем различил пятна чисто символического бикини. Тело блестело на солнце.
   Это была Шизей.
   Он был так ошарашен, что не смог ответить на ее вопрос:
   - Почему Вы не открыли дверь, когда я звонила?
   Впечатление было такое, словно она вышла из его сна.
   - Кок? - обратилась к нему Шизей. - Вы сказали, что я могу называть Вас Коком.
   - Разве? - Он понимал, что ведет себя глупо. Принимая во внимание его войну с сенатором Дугласом Хау, ему следовало выбросить из головы эту женщину. Но у него не было сил прогнать ее. Вместо этого он пожирал ее глазами.
   Заметив его взгляд, она достала из разноцветной сумочки, что была у нее в руке, белую накидку и закрыла себе плечи.
   Брэндинг почувствовал, что он хочет ее страстно, мучительно, что желание это горит в нем, как кожа, в которой засело пчелиное жало. Такого любовного томления он не чувствовал со времен своей давно прошедшей юности.
   - Есть еще кофе? - спросила Шизей.
   К ее ноге прилип песок, и его шероховатость выглядела таким контрастом к нежной гладкости кожи, что это странным образом усилило эротическое чувство, переживаемое Брэндингом. Его почти в дугу согнуло от боли в нижней части живота.
   - Сейчас принесу, - сказал он внезапно охрипшим голосом.
   Когда Брэндинг вернулся, девушка сидела, раскинувшись в кресле, которое пододвинула к столику с верхом из рифленого стекла. Он подал ей чашку, сел напротив. Ее расстегнутая накидка едва прикрывала плечи. Тело было совершенно лишено растительности. В этой необычайной гладкости прохладной, загорелой плоти было что-то совершенно обворожительное. Она еще более, чем тогда, казалась ребенком. Как и для большинства американцев, для Брэндинга волосы на теле всегда казались признаком зрелости.
   Но в то же самое время детскости в ней сейчас было куда меньше, чем в прошлый раз. Бикини состояло из трех лоскутков ткани в золотую и шоколадную полоску. Да к тому же эта ткань не так уж и скрывала то, что было под ней. В формах ее тела не было ничего детского или незрелого.
   - Вы меня очень удивили своим появлением, - сказал он наконец.
   Ее глаза, темные, как кофе, что она смаковала, смотрели на него открыто и дружелюбно.
   - Мне очень хотелось посмотреть, как вы живете. Жилище человека говорит о нем больше, чем он может рассказать о себе сам.
   Он отметил про себя, что она ни словом не обмолвилась о том, как они расстались тогда на представлении "театра масок". Очевидно, она не собиралась просить прощения.
   - Что это Вы так мной заинтересовались?
   - Это вопрос подозрительного человека.
   - Я Вас ни в чем не подозреваю, - сказал Брэндинг, впрочем не совсем искренне. - Просто любопытствую.
   - Вы умный, красивый, очень влиятельный мужчина, - сказала Шизей. Было бы странно, если бы я не заинтересовалась Вами.
   - Не прошло и двух месяцев со дня смерти моей жены.
   - Какое это имеет отношение к нам с Вами?
   - Не говоря уж о прочем, есть в Америке такая традиция - соблюдать траур по умершим женам. - Его цепкая память политика моментально подсказала ему, термин, который он в прошлый раз услышал от нее. - Тоже "ката" своего рода. Кроме того, сейчас я занят борьбой не на жизнь, а на смерть с сенатором Дугласом Хау. Он хитрый и неразборчивый, в средствах политик, и в его окружении есть много хитрых и неразборчивых в средствах людей. Все это достаточно скверно. Но кроме того, он чертовски богат и влиятелен. Я не могу себе позволить роскошь дать ему козыри, которыми он не преминет воспользоваться в игре против меня.
   Шизей улыбнулась и кивнула головой.
   - Все ясно. - Она поставила пустую чашку и поднялась на ноги. Спасибо за кофе и за откровенность.
   Он ошибся тогда на вечере. Ее кожа похожа не на мрамор, а на золотой персик, в который прямо не терпится впиться зубами, раскусить его душистую мякоть, чувствуя, как сок течет тебе по подбородку.
   Импульсивно перегнувшись через стеклянный столик, Брэндинг схватил ее руку.
   - Не уходите, - попросил он, сам себе удивляясь, - останьтесь со мной.
   ...ПРОШЛО ЦЕЛЫХ ДВА ЧАСА, ПРЕЖДЕ ЧЕМ ЖЕРТВУ УДАЛОСЬ ИЗВЛЕЧЬ ИЗ ПОКОРЕЖЕННОЙ МАССЫ МЕТАЛЛА, опять услышал он голос репортера, и телевизионная камера дала крупным планом ее лицо. Лицо Мэри. Лицо МОЕЙ Мэри. О, Господи!
   Он закрыл глаза. Прекрати это! - приказал он себе. Какой прок мучить себя? Что он мог сделать? Мэри ездила по этой дороге два раза в неделю круглый год. Как он мог предвидеть? Как он мог спасти ее? Тем не менее он ощущал себя прямо-таки распятым на его чувстве вины.
   - Хорошо, останусь, если хотите, - сказала Шизей без всякого выражения.
   Он освободил ее руку.
   - Делайте, как знаете.
   Она прошлась по верху старомодной открытой веранды. Ее спроектировала совместно с архитектором сама Мэри. Это было ее любимое место. Массивные восьмифутовые деревянные колонны поддерживают навес, который служит чем-то вроде палубы, на которую можно подняться с земли, а также выйти прямо со второго этажа и обойти вокруг всего дома.
   Продолжая удивляться самому себе, Брэндинг вдруг сказал: - Вы никогда не говорили мне, чем Вы занимаетесь.
   - Я лоббистка, - ответила Шизей. - Работаю на различные международные экологические организации.
   Подумав о том, что скоро лоббисты уже начнут слетаться в Вашингтон, как мухи на мед, он сказал:
   - Непыльная работенка.
   Шизей улыбнулась.
   - Очень неприятная. Но кто-то должен ее выполнять. Почему бы не я? Видите ли, у нас у Японии стало почти традицией защищать заведомо проигрышное дело.
   Она ухватилась за колонну и, оттолкнувшись ногами от пола, закружилась вокруг нее, совсем как Мэри, бывало, кружилась, когда была довольна своей работой на поприще благотворительности или когда ему удавалось провести важный законопроект.
   Брэндинг встал и смотрел, как Шизей перебегает от одной колонны к другой, резвясь, как маленький щенок. Ее лицо было счастливым и беззаботным, и, глядя на нее, он почувствовал радость, странным образом смешанную со сладкой грустью, которую чувствуешь в хрустальный осенний день. Ощущение было такое странное и такое поразительное, что Брэндинг поделился им с Шизей.
   Она внезапно остановилась, будто схваченная за руку на бегу. Неслышно ступая босыми ногами, она пересекла веранду и остановилась перед ним.
   - В Японии, - сказала она, - все целый год с нетерпением ждут трех дней в апреле, когда цветет сакура. В эти дни воздух напоен ее ароматом. Некоторые ходят в парк в первый день цветения, чтобы полюбоваться на деревья в нежно-розовом цвету юности. Другие приходят на второй день, когда цветы распустились полностью и ветки качаются на ветру, гордые своей зрелой красотой. Но нет японца, который усидел бы дома в третий день цветения сакуры, когда лепестки начинают опадать. Мы следим, как они летят по ветру и падают на землю, и думаем о том, как хрупка и мимолетна всякая красота. И души наши наполняются счастьем и печалью. По-японски это называется "моно но аваре": патетика бытия. - Она коснулась его рукой. - Я думаю, ты сейчас почувствовал что-то в этом роде.
   Брэндинг не мог ждать, когда его сакура начнет опадать. Ее глаза светились как бы изнутри, когда она, приблизившись к нему, начала медленно раздевать его. Ослепительный свет наступающего дня постепенно заливал комнату, в которой они стояли. Он боялся пошевелиться, завороженный ее взглядом и ее вкрадчивыми движениями.
   Ее проворные руки стащили с него тенниску, расстегнули шорты. И вот на нем уже ничего нет, а на ней по-прежнему ее бикини. Брэндингу и это почему-то понравилось. Он впился в нее глазами, представляя, что скрывают эти цветные лоскутки.
   Форму сосков можно было разобрать и сквозь материю, но не их цвет и каковы они на ощупь. То же самое и с тем, что у нее было между ног, и к чему он жадно тянулся рукой. Так много надо узнать и прочувствовать, прежде чем благоуханные лепестки упадут на землю.
   Она смотрела на него с тем же самым выражением на лице, с которым мужчины рассматривают женские формы. Брэндинг никогда не думал, что и женщины могут так рассматривать мужчину. Он почувствовал сильное возбуждение. Интересно, почему некоторые женщины возмущаются, чувствуя к себе отношение как к предмету сексуального вожделения? Ему это ощущение показалось захватывающим.
   Шизей смотрела ему прямо в глаза, приковывая к себе все его внимание. Она была совсем рядом. Брэндинг почувствовал жар ее тела, вспомнил, как она терлась о него, как кошка, когда они танцевали, и это сразу же вызвало у него эрекцию. Он ощутил ее пальцы прикоснувшиеся к его члену. Они не просто коснулись, а схватили его крепко, и он все рос и рос...
   - Ты уже в боевой готовности, - заметила Шизей. - Так скоро. - Что-то в тоне ее голоса еще усилило его желание.
   Она стряхнула с себя накидку, отделалась от бикини, и теперь Брэндинг мог ее рассматривать так же, как это делала она несколько долгих мгновений назад.
   - Повернись, - попросил он внезапно севшим голосом.
   Но Шизей только покачала головой и приблизилась к нему. Теперь он чувствовал ее тело непосредственно, без всякого материала, мешающего контакту. Он ахнул, когда волна чувственного наслаждения прокатилась по всему его телу. А она вскарабкалась на него, обвив руками и ногами, как жрица религии любви, поклоняющаяся гигантскому фаллосу. Брэндинг застонал.
   Они занимались любовью под музыку Грейс Джоунз. Пластинку эту, завезенную сюда дочерью Брэндинга, Шизей нашла среди дисков Джорджа Ширинга и Бобби Шорта и поставила на проигрыватель. Голос певицы отдавал то сочной мягкостью экзотического фрукта, то жесткостью линий спортивного автомобиля.
   Брэндингу никогда не приходилось заниматься любовью под музыку: Мэри всегда была нужна тишина, чтобы расслабиться и настроить себя на нужную волну. Он обнаружил, что музыка его одновременно и стимулирует, и беспокоит. Было какое-то ощущение, что он общается сразу с двумя женщинами, вернее, это они общаются с ним: одна физически, другая - эмоционально, посредством голоса.
   Затем, вогнав и его, и себя в пот, Шизей насела на него всерьез, и Брэндинг забыл обо всем на свете.
   После он сказал ей, будто ненароком: - Интересно, а что было бы, если бы ты поставила Дэвида Боуи вместо Грейс Джоунз? Он был довольно-таки измучен, будто после двухчасовой тренировки в гимнастическом зале. Но это была приятная - прямо сказать, восхитительная - измученность.
   - Дэвид Боуи хорош для мастурбации, - сказала Шизей. - Тебе не приходилось этим заниматься, Кок?
   - Очень странный вопрос. - Его просто убивала ее способность шокировать.
   - Ты думаешь? А что тут странного? Любое проявление сексуальности добавляет штрих к личности человека, делает его тем, кто он есть.
   Брэндинг сел в кровати, свесив ноги на пол. Он чувствовал себя очень неловко, когда она начинала говорить вот так, с абсурдной прямотой ребенка. Но ведь она не ребенок.
   - Здесь, в Америке, - сказал он, - эти вопросы не принято обсуждать так свободно.
   - Даже между мужем и женой?
   Мы не муж и жена, Шизей. Мы чужие люди.
   - Но затем, чувствуя на себе ее взгляд, он добавил: - Иногда даже между мужем и женой.
   - Какая глупость! - заявила она. - Ведь это так естественно. Как нагота. Как всякий секс. Чего здесь стыдиться?
   - Насколько я понимаю, далеко не все вопросы подлежат открытому обсуждению и в Японии.
   - Например?
   - Как насчет "ката"?
   Шизей зашевелилась в постели, затем захватила ногами простыню и сбросила ее на пол.
   - В школе нам часто говорили, что если подо льдом что-то есть, если ты чувствуешь это, хотя и не можешь видеть, то оно все равно там, что бы ты об этом ни думал, - живет, движется, мутит воду. - Она раздвинула ноги, и Брэндинг невольно перевел туда взгляд. Шизей выгнула спину. - Иди, сюда, Кок. Я еще не закончила начатое с тобой - да и ты тоже, я вижу, не закончил.
   Когда Жюстина вылетела из гимнастического зала, оставив там Николаса, время уже близилось к ужину. Она направилась на кухню, но никак не могла вспомнить, что она собиралась приготовить. Кроме того, есть ей не хотелось, а Николас, если проголодается, найдет чего перехватить.
   Придя к этому заключению, она почувствовала, что ей очень неуютно в доме. Спустилась с крыльца, прошла мимо могучего японского кедра, росшего на лужайке. Уже начинало темнеть, и она долго бродила вокруг, пока не оказалась возле огромного каменного сосуда, к которому ее как-то подводил Николас где-то около трех лет назад, когда они обживали этот дом.
   "Я хочу пить", - сказала она тогда. Вот и сейчас она чувствовала жажду. Зачерпнув воды красивым бамбуковым ковшом, она напилась. Потом заглянула в сосуд, разглядев японский иероглиф на дне. "Мичи". Путь, странствие.
   Зачем ее занесло сюда, в Японию? Неужели это последняя точка в ее жизненном пути, оказавшемся таким одноколейным? Неужели такое возможно? Ей всегда казалось, что странствия по жизни проходят по разным дорогам, и что конечных пунктов всегда великое множество: выбирай любой - и чеши туда. Ну и что? Она попыталась представить себе жизнь без Николаса и почувствовала невыносимую тоску одиночества. Жить без него она уже не могла. Это была бы не жизнь, а пытка: ее душа и сердце всегда будут там, где он. Она не хотела прожить остаток жизни духовной калекой.
   Но, с другой стороны, она понимала, что и продолжать жить, будто ничего не случилось, тоже нельзя. Она слишком зависима от Николаса. Он ее якорь спасения, он ее надежная гавань, особенно здесь, в Японии, где она не знала никого и где - она чувствовала все более отчетливо - она никому не нужна. Поначалу все были такие дружелюбные - нет, пожалуй, более точным словом будет ВЕЖЛИВЫЕ. Все, кому Николас и Нанги представляли ее, были чертовски вежливы. Нельзя быть постоянно таким вежливым на полном серьезе, думала она. Но Николас всегда твердил ей, что искренность - черта необычайно ценимая у японцев.