Ван Ластбадер Эрик. Белый Ниндзя

   Он взглянул на часы, поднялся. Положил в карман магнитофончик.
   - Пойдемте. Пора пожинать плоды нашей собственной операции.
   Мадзуто Иши, вице-президент компании "Сато", ждал их в доме Нанги. Уми угостила его чаем и сладостями, удобно устроив в комнате, выстланной татами, которая обычно служила местом проведения секретных совещаний.
   Одна из стен открывалась на веранду, отделанную лакированным деревом, откуда был выход во внутренний садик. Иши попивал чай и любовался азалиями и пионами. Когда в комнату вошли Нанги и Томи, он вскочил на ноги, отвесил низкий поклон. Поскольку Иши и Томи не знали друг друга, Нанги познакомил их с надлежащей торжественностью.
   Вошла Уми и принесла еще чаю. Села рядом с Нанги. Наконец Нанги перешел к делу:
   - Какие новости?
   Иши улыбнулся, достал видеокассету из тонкого дипломата.
   - Все здесь, Нанги-сан, - сказал он, подавая ее с поклоном. - Все вышло, как вы и предсказывали.
   Нанги одобрительно крякнул, взял кассету, вставил ее в видеоприставку, стоящую сверху телевизора с большим экраном. С помощью дистанционного управления Нанги запустил кассету, опять усевшись рядом с Уми.
   - Смотрите повнимательней, - предупредил он. Цветная таблица сменилась изображением. Томи сразу поняла, что это не любительская съемка, а работа профессионала. И мастера слежки.
   Они сразу узнали Восточный сад императорского дворца. Затем в кадре появился Иши, а немного погодя - и Икуза. В нижней части кадра появились цифры: число, месяц, час и минуты, когда производилась съемка, - чтобы не возник вопрос, когда и с какой целью происходила встреча. Резким жестом Икуза сунул Иши толстый конверт. Иши открыл его и показал в сторону камеры толстую пачку иен. Оператор сразу же дал ближний план.
   Двое мужчин поговорили немного, прогуливаясь по саду. Пленка не имела звуковой дорожки. Наконец Иши и Икуза расстались. Камера проводила Икузу до его машины, которая скоро тронулась и исчезла. Затем камера вернулась к Иши, проводила его до машины и осталась с ним.
   Машина Иши остановилась где-то на узкой улочке. Иши посмотрел на часы. Скоро в кадре появилось новое лицо. Человек открыл дверцу машины Иши, залез внутрь. Крупным планом лицо человека: Хагава-Ловкач, известный букмекер, заправила игорного бизнеса, связанный с преступным миром. Хагава что-то сказал Иши. Тот без слов протянул ему конверт, тот же самый конверт, что Икуза передал Иши. Хагава открыл его, дважды пересчитал деньги, коротко кивнул, сунул деньги обратно в пакет, а пакет - в карман. Затем вылез из машины. Машина Иши уехала за пределы кадра. Конец.
   - Господи Иисусе! - выдохнула Томи.
   Нанги поклонился своему вице-президенту:
   - Прекрасная работа, Иши-сан.
   Крошечный человечек поклонился в ответ еще более низко.
   - Спасибо, Нанги-сан. Целостность "Сато Интернэшнл" должна быть сохранена любым путем. Атака на корпорацию - личное оскорбление каждому ее служащему, принимающему интересы корпорации близко к сердцу. Я глубоко польщен вашим доверием. То, что удалось сделать мне, - пустяк по сравнению с тем, что предстоит сделать вам.
   - Каждый индивидуум - часть сообщества, - откликнулся Нанги, очевидно польщенный словами Иши. - Вклад каждого, сделанный от чистого сердца, одинаково значим. Это - один из фундаментальных законов "Сато Интернэшнл".
   - Каким образом вы смогли все это подстроить, Нанги-сан? - не смогла удержаться от вопроса Томи.
   Нанги повернулся к ней с улыбкой:
   - Эта была идея Николаса. Вы ведь хорошо знакомы с тактикой айкидо? Эта борьба по справедливости называется искусством концентрических кругов. Она использует инерцию противника против него самого, таща его на себя, вместо того чтобы делать более трудные вещи, отпихивая его от себя или отбрасывая в сторону. Мы использовали точно такую же тактику. Вместо того, чтобы отбивать атаки Икузы и переходить в контратаки, мы, наоборот, потянули его на себя, апеллируй к его жажде власти и злорадному чувству, разгорающемуся в нем при виде наших бед. - И он рассказал о том, каким образом Иши удалось войти в контакт с Икузой. - История Иши сразила его наповал, потому что он увидел в ней способ использовать Иши против нас. Как мы и подозревали, Икуза решил через Иши пронюхать о наших стратегических планах в борьбе против него. - Нанги опять улыбнулся. - И Иши-сан уважил его просьбу. А сейчас вы видели пленку, на которой Кузунда Икуза - высшей морали высший образец - передает через посредника пачку денег известному преступнику Хагаве-Ловкачу.
   - Но ведь на самом деле это не так, - сказала Томи. - И Икуза очень быстро оправдается.
   - Ничего быстрого у него не получится, - возразил Нанги. - Видите ли, на высокоморальных котурнах, на которые забрался Икуза, нет места для ошибок и слабостей. Ну, а как он сможет объяснить действия, запечатленные на пленке? Ведь правду он сказать тоже не может. А любая ложь выдаст его с головой. В этом случае - как и во многих других - объективная реальность не очень важна. Интерпретация ее людьми - вот что важно. Перед нами свидетельство предосудительного действия. То, что это есть иллюзия, в данном случае не суть важно. Поверьте мне, эта иллюзия породит весьма реальный скандал, от которого Икузе несдобровать.
   Шизей отвезла Брэндинга к себе домой, потому что его дом наверняка был осажден репортерами.
   - Я хочу, чтобы ты была со мной всегда, - провозгласил он. - После того, что случилось, я не хочу новых сюрпризов.
   - Кок, - сказала она, - знаешь, в Японии есть школа, где обучают лгать глазами?
   Он посмотрел на нее и начал раздеваться. - Надо принять душ, - сказал он. - У меня такое ощущение, словно я только что прилетел из Гонконга. И я хочу, чтобы и в ванной ты была со мной.
   - Я не уйду от тебя. Кок. Можешь не беспокоиться.
   Брэндинг уже разделся. Он скомкал свои вещи.
   - Не знаю, куда их деть.
   Шизей протянула руку.
   - Дай их мне. Я их отнесу в чистку.
   Брэндинг бросил вещи на кровать.
   - Ты, я вижу, совсем не слушаешь, что я говорю?
   В голосе у нее не было ничего: ни боли, ни, разумеется, жалости к себе, - и это подействовало на Брэндинга.
   - Ты мне говорила про эту школу в Японии, - сказал он, направляясь в ванную.
   - Мне идти с тобой? - спросила Шизей. Он остановился и стал смотреть, как она раздевается. Интересно, кто учит женщин этому? Уж точно не матери.
   - Я почему-то думала, ты будешь бояться меня, - сказала она.
   Брэндинг включил воду, и скоро ванная наполнилась паром. Стало неприятно жарко. Он распахнул дверь, а сам стал под душ. Шизей последовала за ним, предварительно закрыв дверь.
   - Так что ты мне хотела рассказать про ту школу? - спросил Брэндинг. Было очень приятно стоять под струями горячей воды. Они смывали с него грязь и пот. Пот от страха. Боже, как он испугался, увидев труп Брислинга в багажнике! Но еще больше он испугался, когда его арестовали. Я не смог бы стать преступником, подумал Брэндинг. У меня бы для этого просто духу не хватило.
   - Эта школа находится в сельской местности, - начала Шизей, намыливая его тело. - Все здания ее напоминают по архитектуре швейцарские шале, и вся атмосфера школы какая-то сказочная. Называется она "Кинзей но комо", что значит "Золотое облако". Все предприятия в Японии в свое название включают лозунг, который должен скандироваться с гордостью людьми, причастными к нему. Вот и школа эта к своему названию присоединяла лозунговые эпитеты "кийоки уцукушики кандзен" - "чистая, прекрасная, совершенная".
   В "Золотом облаке" учились только девочки, но все преподаватели были мужчины. Это была своего рода школа актерского мастерства, если под актерством понимать не только игру на сцене. Ты помнишь, что означает слово "ката"? Оно означает незыблемые правила. Так вот, все в этой школе делалось в соответствии со строгими правилами: игра на сцене, еда, сон, омовение. Все.
   Нас учили играть только мужские роли, по многим причинам. В основе этой идеи лежит убеждение великого артиста Йошидзавы Аямы - его биографию мы должны были зубрить наизусть - что цель театрального действа - воплощать идеал. И, говорил он, женщины, играя женщину, не могут воплотить его, механически подчеркивая отдельные женские атрибуты: губы, бедра, груди. Это акцентирование внешних черт разрушает внутреннюю структуру образа, поэтому только мужчина может создать на сцене женский идеал.
   - Но, по-моему, это чепуха, - прокомментировал Брэндинг.
   - Ты думаешь? - намыленные руки Шизей спускались все ниже и ниже по его спине. - Не так уж это и глупо, если вдуматься. Тебе разве не приходило в голову, что идеальное воплощение возможно только при условии его полнейшей искусственности? Чем ближе к естественности - тем дальше от идеала, который является, по существу, иллюзией, мастерски созданной большим художником.
   Брэндинг повернулся к ней.
   - И что, эта мысль справедлива также по отношению к женщинам? Что только они способны воплотить мужской идеал?
   - Да.
   - Но ведь ты женщина и, должен сказать, мастерски играешь женскую роль.
   - Я выпускница той школы, - объяснила Шизей, - а не просто ученица. Кроме того, большинство из моих соучениц по "Золотому облаку" находились там, потому. что, играя мужские роли, они избавлялись в какой-то мере. от своей женственности, становились отчасти бесполыми. Дело в том, что в японском обществе женщинам отводится чисто служебная роль, а "Золотое облако" помогало им, избежать такой участи, хотя бы на время.
   - А ты что там делала?
   - До поступления в школу я уже знала, что хочу стать таленто, звездой масс-медиа, - ответила она. - Я помню, как-то увидела по телевидению церемонию бракосочетания двух знаменитых таленто. Она совершалась с пышностью, невиданной для Японии. Все газеты на ушах стояли. Ни один премьер-министр не удостаивался такой чести. К ним было отношение как к королевской чете. Атмосфера была буквально пропитана поклонением, и, как сейчас помню, я тогда подумала, что эти двое живут, как в раю. У них есть все. Все, о чем я мечтала.
   Длинные ресницы Шизей отяжелели от влажности в ванной.
   - По правде говоря, я пошла учиться в "Золотое облако", чтобы научиться воздействовать на других людей, - сказала она. - Подчинять их своей воле. Женское начало мешает этому.
   Брэндинг смотрел, как вода струйками бежит по прекрасно развитому телу Шизей. Во впадинках и в ложбинках она держалась каплями.
   - Значит, ты там научилась лгать глазами, - подытожил он. - А не учили тебя там заодно также и обманывать свое сердце?
   Она подняла на него глаза:
   - Кок, я...
   Он коснулся ее рукой.
   - Как бы я хотел, чтобы мне ты не лгала!
   - Зачем тебе так нужна правда? - спросила Шизей тихо.
   - Потому что правде я посвятил свою жизнь.
   - Но все в жизни лживо.
   - О, Шизей, ты ведь сама не веришь тому, что говоришь.
   - Верю, Кок. Действительно верю. И ты бы поверил, если бы повидал в жизни с мое.
   Брэндинг внезапно обхватил ее за плечи, привлек к себе так, что их губы почти соприкасались, и заглянул ей в самые глаза, глаза, которые прошли специальную подготовку, осваивая искусство лжи.
   - Кто ты, Шизей? Самоуверенная лоббистка, скользящая по коридорам власти, играющая свою роль лучше, чем другие? Самоотверженная защитница окружающей среды с чистым сердцем? Страдающее человеческое существо, съежившееся от ударов судьбы, как тот паук, нарисованный у тебя на спине сумасшедшим художником? Или ты колючая молодая женщина, прошедшая в "Золотом облаке" прекрасную школу обуздания собственного естества ради достижения безумного идеала? Какие из перечисленных мною черт лучше всего описывают твою личность?
   Она покачала головой.
   - Не знаешь. Я думаю, ни одна из них, как в отдельности, так и в сочетании с другими, не отражает твоей сущности. Я думаю, ты сама знаешь, кто ты, потому что на своем жизненном пути ты потеряла себя. Тебя научили обманывать - в этом я не сомневаюсь. Но беда твоя заключается в том, что в конце концов ты обманула саму себя.
   С тихим стоном Шизей выскользнула из его объятий и села у его ног, свесив голову. Вода сильными струями била на нее сверху, и волосы закрыли ее лицо, как черный занавес.
   - Шизей, что с тобой? - забеспокоился Брэндинг, опускаясь с ней рядом на колени и поднимая ее.
   - Кок, милый, - прошептала она, - я в жизни предпочитаю ложь, потому что правде не могу смотреть в глаза.
   - Преодолей себя, - уговаривал Брэндинг. - Сделай хотя бы первый шаг навстречу правде, начав с правды о самой себе.
   - Не могу.
   - Скажи мне правду о себе, - молил он. - Если ты скажешь ее, это будет началом новой жизни для тебя.
   - Нет! - она прижалась к нему, - Нет, Кок! Не заставляй меня!
   - Шизей, - прошептал он, обнимая ее, - я не могу заставлять тебя... Но, должен признаться, не могу и не заставлять.
   Шизей закрыла глаза, ее сердце колотилось в груди.
   - Я очень устала, Кок.
   Брэндинг выключил воду. Она вытерла его полотенцем, потом начала вытираться сама.
   - Мне кажется, в моем шкафу есть кое-что из твоей одежды, - сказала она.
   Брэндинг выбрался из ванной, прошел к шкафу. Действительно, там он нашел свой халат, пару белья. Рубашка и легкие брюки тоже были на месте.
   Он снял с вешалки халат, надел его. Когда он повязывал пояс, его взгляд упал на угол шкафа. На высоте человеческого роста на нем было темное пятно. Место тщательно вытирали, так, что даже образовались царапины на дереве. Царапины были явно свежими. Он уставился на пятно, как будто слыша обвинительный хор древнегреческой трагедии. В его памяти снова возник труп Брислинга, скрючившийся в багажнике его машины, со смертельной раной на голове. Форма раны напоминала латинскую букву Y, по словам. Эйлбемарла. Он тогда ему сам сказал во время допроса в участке. И еще крохотные частички дерева были обнаружены в ране. ВЫ НЕ ЗНАЕТЕ, ЧЕМ МОЖНО БЫЛО НАНЕСТИ ТАКУЮ РАНУ, СЕНАТОР? НУ-КА ПОПРОБУЙТЕ ДОГАДАТЬСЯ! Тогда Брэндинг так и не смог догадаться. А вот теперь кое-какая догадка у него появилась.
   На лице его было по-прежнему задумчивое выражение, когда из ванной появилась Шизей. Она заплетала волосы в толстую косу, но остановилась, увидев выражение лица Брэндинга.
   - Шизей, - спросил он ровным голосом, - не знаешь ли ты, кто убил Дэвида Брислинга?
   - Дуглас Хау.
   - Это так полиция думает, - уточнил Брэндинг.
   Лампа освещала Шизей сзади, и он не мог видеть выражения ее лица.
   - Зачем ты спрашиваешь? Ты ведь знаешь, что я солгу.
   - Прошу тебя, не делай этого, - сказал Брэндинг. - Но если в твоем тайном, страдающем сердце есть место для меня, ты мне скажешь правду.
   - Кок, я люблю тебя.
   Он покачал головой:
   - Я не уверен, что понимаю значение этого слова в данной ситуации.
   Шизей стояла неподвижно, но даже на расстоянии Брэндинг заметил перемену в ней. В ней появилась напряженность, так что даже воздух между ними, казалось, начал немного искрить. Ему стало страшно. Как это она сказала? Я ПОЧЕМУ-ТО ДУМАЛА, ТЫ БУДЕШЬ БОЯТЬСЯ МЕНЯ. Если она убила Брислинга, ее действительно стоит опасаться. Она так и меня прихлопнет... Но доказательства у него не было и, по-видимому, никогда не будет. Только красноречивое темное пятно на дверце шкафа да еще его разыгравшееся воображение.
   После долгой паузы Шизей спросила:
   - Что бы ты сделал, если бы я сказала тебе правду?
   Брэндинг покачал головой:
   - Правду говорят потому, что хотят ее сказать, а не в зависимости от реакции собеседника.
   Глаза Шизей горели, как янтарь на свету. Она сделала глубокий вдох, пытаясь вернуть себе чувство равновесия. Воздух в комнате колебался, рябь, как от волн, разбегалась во все стороны, пока наконец не успокоилась на уровне груди Брэндинга.
   - Да, - прошептала она. - Я знаю, кто убил.
   Брэндинг сделал выдох, будто долгое время задерживал дыхание, потом повернулся к кровати и начал разбирать ее на ночь.
   Шизей приблизилась к нему:
   - И это все, что ты хотел спросить? Ты не хочешь знать большего?
   Брэндинг выпрямился, посмотрел ей прямо в глаза:
   - Это я уже знаю. - Опять ощущение напряженности, расползающееся вниз по позвоночнику.
   - Я хочу, чтобы ты кое-что поняла хорошенько, Шизей. Я люблю тебя. Но я не знаю, кого я люблю. Люблю ли я иллюзию - прекрасную иллюзию, которую ты сотворила сама? Или же я люблю тебя такой, какая ты есть - скрытную, таинственную, полную слабостей и недостатков? - Его глаза не отрывались от ее глаз. - Мне нужна твоя помощь, чтобы разобраться в этом. Я уже имел возможность хорошо познакомиться с иллюзией. Дай же мне возможность узнать настоящую Шизей. Помоги мне.
   Шизей заплакала:
   - Я не верю, что ты по-прежнему со мной. Я не верю, что ты не ушел. Почему ты остался? Не понимаю. Чем больше страшных вещей обо мне ты узнаешь, тем ближе ты подходишь ко мне. Разве такое возможно? О Боже мой! Господи!
   У Брэндинга было страшное желание подойти к ней, взять ее на руки, но он не решался, чувствуя, что пошевелиться сейчас - значит сделать непоправимую ошибку. Он вспомнил, как ездил однажды в отпуск на Запад. Там он разговаривал с одним ковбоем, который только что укротил дикого мустанга. Ковбой ему тогда сказал, что мустанг опаснее всего в тот момент, когда он уже готов сдаться: принял мундштук, слушается узды, немного освоился с непривычной тяжестью на спине. ВОТ ТОГДА ОН ТЕБЯ И ПРИЛОЖИТ, сказал ковбой, - ПОТОМУ ЧТО ТЫ РАССЛАБИЛСЯ, ДУМАЯ, ЧТО ДЕЛО СДЕЛАНО И ЧТО. ТЕПЕРЬ ТЫ В БЕЗОПАСНОСТИ. И ТУТ НЕБО ТЕБЕ С ОВЧИНКУ ПОКАЖЕТСЯ, КОГДА ТЫ ПОЛЕТИШЬ ВВЕРХ ТОРМАШКАМИ. И ТЕБЕ ЧЕРТОВСКИ ПОВЕЗЕТ, ПРИЯТЕЛЬ, ЕСЛИ ТЫ НЕ СВЕРНЕШЬ СЕБЕ ШЕЮ.
   Какой-то инстинкт говорил Брэндингу, что сейчас он находится в аналогичной ситуации с Шизей. И хотя у него сердце разрывалось, он не расслабился, а внимательно наблюдал за ней, как она плакала.
   - Правда? Какая правда? - Шизей остановилась, собралась с духом и продолжила: - Игра до такой степени вошла в мою плоть и кровь, что я не знаю... Я любила театрализованные зрелища, всегда любила. Но еще больше я любила играть сама, потому что я чувствовала любовь к себе, коллективную любовь моей аудитории.
   Она опять остановилась и молчала так долго, что Брэндинг уже было решил, что сегодня он ничего больше из нее не выжмет.
   - А мой брат запретил мне играть, говоря, что игра приведет меня к духовной смерти, - вымолвила наконец она.
   - Я и не знал, что у тебя есть брат.
   - Брат-близнец, - она грустно улыбнулась. - Ты очень многого не знаешь обо мне. Кок. Многого, о чем мне страсть как не хотелось бы тебе говорить.
   - Почему? Неужели ты думаешь, что я покину тебя, узнав это?
   Шизей шумно вздохнула:
   - Кок, никто не любил тебя так, как я. И не полюбит, потому что так, как я, любить никто не умеет. Что бы ни случилось, это чувство во мне останется неизменным. Клянусь, что сейчас я говорю тебе чистую правду.
   - Да. Я знаю.
   - Как бы мне хотелось верить тебе!
   - Я никогда не лгал тебе, - он протянул к ней руку. - Освободись от силков, куда ты сама себя завлекла, живя среди обманов.
   Она тяжело опустилась на кровать, как будто внезапно потеряла силы даже стоять прямо.
   - О Господи, что ты от меня хочешь? Неужели ты не понимаешь, что правда погубит меня?
   - Не говори так, Шизей, - упорствовал он. - Ты сама создала для себя пугало. Все, что я хочу, это вытащить тебя из ямы, в которой ты сидишь Бог знает сколько лет. Я предлагаю тебе жизнь, и только жизнь.
   Шизей вся дрожала:
   - Я играла перед тобой Сирену, а потом - Иуду. А теперь ты хочешь, чтобы я оставила вес роли, которые я для себя столько лет разрабатывала, и осталась ни с чем? Как я могу на это пойти?
   - Конечно, это трудно, - признал Брэндинг. - Потому что ты не знаешь, с чем останешься, отказавшись от всех ролей. Ты ведь не знаешь себя. Каждый человек предпочитает цепляться за то, что знает, нежели за то, чего не знает.
   - Но я не человек! - почти закричала Шизей, сама испугавшись, что у нее вырвалось признание, которое она давно зареклась никогда не делать. мы с братом стоим вне человечества. Мы - тандзяны. Обладая даром видеть, чувствовать и знать то, что скрыто от всех людей, мы можем делать то, что не может делать ни один смертный.
   Пораженный Брэндинг, как сомнамбула, двинулся на ватных ногах к тому месту, где сидела, съежившись в комок, Шизей.
   - Ты хочешь сказать, что обладаешь феноменальными способностями?
   Она горько рассмеялась.
   - Только в широком смысле. Мы ничего общего не имеем с шарлатанами, способными угадать дату рождения человека, подержав какую-нибудь принадлежащую ему вещь. Совсем не это. Наш удар куда более могущественный.
   Брэндинг сел с ней рядом. Он чувствовал ее боль как свою собственную. Улыбнулся через силу, чтобы ободрить ее.
   - Так это и есть та страшная тайна, рассказав о которой ты боялась потерять меня?
   - Нет! - Шизей тяжело дышала. - Боже, помоги мне! - она вся содрогнулась, затем сказала: - моя ужасная тайна - мой брат-близнец. Мои неразрывные связи с ним. Это он, а не сумасшедший художник Задзо, которого я выдумала, мучил меня, выкалывал на моей спине чудовище, которое преследовало его во сне.
   Мой брат-близнец, с которым я связана такими нитями, которых ты не можешь себе вообразить. Мой брат-близнец, который уничтожил всех, кто хотел любить меня так, как любит он.
   Мой брат-близнец, мой дьявол-хранитель, мой призрак-любовник, моя другая половина - темная, запретная, пахнущая смертью.
   Брэндинг смотрел на распростертую на кровати Шизей, видел, как шевелится на ее спине гигантский паук: дышит вместе с ней, живет ее жизнью. И в первый раз он по-настоящему ощутил ее страдания, ужаснулся темнице без стен, в которую она была замурована.
   Он протянул руку, чтобы коснуться ее.
   - Шизей...
   - Подожди, это еще не все! - остановила она его. - Мой брат мне звонил вчера. Он здесь, в Америке. В Нью-Йорке. Что-то случилось. Он зовет меня.
   - Но тебе не обязательно отзываться.
   - Обязательно, Кок! - она перекатилась на живот. - Если ты хоть немного знаешь меня, то понимаешь, что это обязательно. "Ката", правила. "Гири", долг. Эти понятия по-прежнему остаются ключевыми в моей жизни. Без них я - ничто.
   Она села на кровати. Ее глаза молили, но не о сочувствии - этого она никогда не хотела - а о понимании. Казалось, они говорили ему: Кок, забудь на минуту, что ты - человек западной культуры, посмотри на все это глазами восточного человека. Прими все как есть. Будь терпелив.
   Она протянула к нему руки.
   - Обними меня. Кок. Я боюсь.
   - Твоего брата? - спросил он, крепко прижимая ее к груди.
   - Да, - прошептала она. - И себя тоже.
   - Я думаю, это хороший знак. - Брэндинг ощущал запах ее влажных волос, аромат ее кожи. Он пьянил и дурманил, как целое море диких цветов на лугу. Кок прижал ее еще крепче, чувствуя ту израненную и измученную часть ее души, которую она привыкла презирать, но которую он любил, несмотря ни на что.
   - Кок, - сказала она, опять вздрогнув. - Я должна буду уйти. Утром. Первым делом.
   - Ты ему расскажешь обо мне?
   - В этом не будет необходимости, - в голосе Шизей звучала жуткая безнадежность. - Он и так сразу узнает, только взглянув на меня.
   Брэндинг почувствовал неприятное ощущение, будто паук Шизей переполз на его спину.
   - И что же будет?
   - Не знаю. Мой дар не распространяется на предвидение будущего. Но он достаточен для того, чтобы чувствовать твою любовь. Она как сладкая боль в моем сердце.
   Они покачивались, обнявшись, как дети, пережившие что-то очень страшное.
   - Я не могу пойти с тобой, Шизей, - сказал Брэндинг. - Я не могу позволить себе разочаровать прессу, когда начинаются сенатские слушания моего законопроекта по АСИКСу. Я внес этот законопроект, и я должен быть на месте. "Ката". "Гири".
   - Я понимаю.
   - Но я все равно всегда с тобой, Шизей, - Брэндинг поцеловал Шизей в шею с такой нежностью, что она опять заплакала.
   - О Кок, как я люблю тебя! - прошептала она, впиваясь ногтями, в его спину.
   Когда Томи вернулась в офис, чтобы взять какие-то понадобившиеся ей записи, один из полицейских сказал, что ее кто-то дожидается. И она сразу вспомнила, что вот точно так же около месяца назад ей сказали то же самое, - и тогда она впервые увидела Нанги.
   Подойдя поближе к столу, она сразу же узнала ждущего ее человека и, вернувшись к столу с общественным самоваром, налила две чашки чая, и только потом приблизилась к своему столу.
   - Привет, Негодяй! - поздоровалась она, ставя поднос на стол. - Как дела? Хреново? - По его запавшим, испуганным глазам она поняла, что догадалась.
   - Спасибо, Томи-сан, - ответил Негодяй, с благодарностью принимая чашку. Он выпил ее тремя жадными глотками.
   - Если хочешь еще, сам знаешь, где можно налить, - сказала она.
   - Спасибо, - опять поблагодарил он и даже поклонился вполне традиционным образом. Совсем не похоже на прежнего улыбающегося, беззаботного японского Билли Айдэла, показывающего фигу всему миру. Томи смотрела, как он идёт налить себе еще чашку чая, и дивилась перемене, которая с ним произошла. Когда он вернулся, она сказала: - Должна признаться, я удивилась, увидев, что ты пришел один.
   - Что?
   - А где Киллан?
   Негодяй так вздрогнул, что пролил на себя чай. Томи дала ему несколько бумажных салфеток.
   - Что, обжегся? - спросила она.
   - Ничего, - ответил Негодяй.
   - Я не про чай. - Их глаза встретились. - Почему Киллан не пришла вместе с тобой? - мягко спросила она. Железная рука в бархатной перчатке, подумал Негодяй.
   - Киллан? А зачем ей приходить?
   - Потому что она в этом деле повязана с тобой.
   - В каком деле?
   - Кончай это! - Томи сказала это так резко, что он замер, не донеся чашки до губ. - Ты пришел сюда за помощью. И слепому ясно, что ты попал в переделку. Так что давай экономить время. Я знаю, что такое ИУТИР, и я знаю его возможности. Пока ты занимался своими темными делами, я работала с Тандзаном Нанги. Знаешь такого? Должен бы знать. Ты проводил испытание своего вируса на его компьютерной системе. - Томи покачала головой. - И скажу я тебе, Седзи, что ты вляпался в порядочное дерьмо. Я тебя знаю как облупленного. Знаю, на что ты способен - и на что у тебя никогда рука не поднимется. Поэтому я уверена, что с этим как-то связана Киллан Ороши. Помнишь, как мы были дружны когда-то? Три мушкетера? Как мы шатались по кинотеатрам, по Гиндзе? Обжирались пиццей и надувались пивом?