Страница:
В ее глазах внезапно вспыхнула искра, что-то вроде вызова и не вполне понятного намека. Николас мог себе представить, каково было их семье в России. С белорусом отцом и еврейкой матерью у нее не было большого выбора. Ее отец сделал один выбор, а может быть, кто-то из семьи сделал другой?
— Сколько из вас были диссидентами? — мягко спросил он.
Она посмотрела на него испытующе, ему стало неловко. Потом ее лицо прояснилось, как чистый экран монитора.
— Достаточно. И это причиняло большое горе моему отцу.
— Простите, — спросил Крэйг Алонж по-английски, — что здесь происходит?
Николас улыбнулся.
— Ничего особенного, просто мисс Владимова считает, что до отъезда в Японию мне нужно выполнить один из пунктов завещания Томкина. — Он потрепал Крэйга по плечу. — Отправляйтесь в аэропорт, разомнитесь, возьмите чего-нибудь поесть. Я постараюсь вернуться как можно скорее.
Николаса привезли в здание на Ф-стрит, неподалеку от тоннеля на Вирджиния-авеню. Отдельный лифт поднял их в древесный питомник на четвертый этаж. Николас еле скрыл свое удивление. В центре зимнего сада притаилась белая кирпичная конструкция. Таня ввела Николаса, не обращая внимания на эту театральную и, по его мнению, неприятную декорацию.
— Завещание Томкина было довольно специфично по содержанию.
— Тем не менее, я рад вас видеть.
Николас улыбнулся, и мужчины пожали друг другу руки. Они прошли через здание, миновав многочисленные комнаты с кафельными или деревянными полами. Ковров не было вовсе, и звуки шагов гулко отдавались в помещениях.
— Я никогда не слышал об Управлении международных экспортных тарифов, — сказал он. — Чем вы тут занимаетесь?
Минк рассмеялся:
— Я бы удивился, если бы вы слышали о нас. Мы тихое бюрократическое болото, которое конгресс, в своей бесконечной мудрости, считает заслуживающим существования. — Он улыбнулся Николасу. — Мы выдаем заграничные лицензии, а иногда их отменяем.
Николас понял, что Минк ответил на его вопросы, не сказав ровным счетом ничего.
Они вышли в застекленный внутренний дворик. Таня была уже здесь: она разливала свежевыжатый апельсиновый сок в хрустальные бокалы. Минк указал Николасу на одно из ротанговых кресел, на вид весьма удобных.
Вокруг было много растений: гигантские пальмы в кадушках, карликовые пальмы в горшках и какие-то остроконечные растения с густой зеленью.
— Довольно необычная обстановка для правительственного отдела, — сказал Николас.
Минк махнул рукой:
— Это всего лишь декорация. Здесь мы принимаем высоких зарубежных гостей. — Он улыбнулся. — Мы хотим, чтобы они чувствовали себя как дома.
— Вот как? — Николас встал и прошелся по дворику, глядя на Таню и Минка. — Уже почти полночь, а в этом здании царит оживление как в десять утра. Я думаю, если бы это управление было таким, как вы говорите, вы сидели бы за металлическим столом в боксе, полном флуоресцентных светильников. А в ночное время вы бы мирно посапывали в постели. Я хочу знать, кто такие вы оба, где я на самом деле нахожусь и что я здесь делаю.
Минк кивнул:
— Вполне понятный интерес, Николас. Можно называть вас попросту Николасом? Вот и прекрасно.
Зазвонил телефон, за стеной послышались приглушенные звуки, и Таня извинилась.
— Садитесь, пожалуйста. — Минк расстегнул льняной полосатый пиджак. — У этого управления много названий. Управление международных экспортных тарифов — лишь одно из них. Его сооружение и содержание стоят почти столько же, сколько АВАКС, но значительно меньше, чем строительство бомбардировщика Б-1. Создание этого заведения стоило мне шесть месяцев войны, меморандумов и угроз. — Он снова улыбнулся. — Бюрократические умы не видят в нем необходимости, но я-то ее понимаю. Это первое, что видит русский перебежчик, придя в себя и сняв камуфляж.
— Рафаэля Томкина завербовали? — недоверчиво переспросил Николас. — Не верю.
— А почему бы и нет? — Минк пожал плечами. — Он ведь был патриотом, близким другом моего отца. — Минк подлил в бокалы сока. — Позвольте вам объяснить. Мой отец был одним из основателей ОСС, а Томкин — экспертом по взрывчатым веществам. Он изучал это дело в морской пехоте, где они и познакомились. Он мог оторвать крыло зяблика, не задев ни перышка на его груди.
Отец использовал его в нескольких, самых сложных и рискованных вылазках в конце Европейской кампании. Ситуация была критическая: последние наци препятствовали секретным разработкам, которые пытались осуществить русские. Выполнение одного из заданий было сорвано. Насколько я могу судить, Томкин допустил оплошность, но отец ни разу ни в чем его не упрекнул. У человека просто не выдержали нервы, и он сломался. Трое работников погибли по неосторожности, когда бомба взорвалась преждевременно.
Минк опорожнил свой стакан:
— Ваш бывший босс был очень порядочным человеком. Я думаю, он винил во всем себя, и, хотя отец отстранил его от оперативных действий, он сохранил связь с организацией. Отец не хотел, чтобы другу было стыдно за свою человеческую слабость, да и Томкин, я полагаю, не хотел разрыва.
— Значит, вы получили его в наследство?
— Да, если можно так сказать. — Минк прокашлялся. — Я не так суров. Поэтому, зная все обстоятельства, после смерти отца я предоставил Томкину возможность выбора.
Оставался еще один вопрос, который Николас непременно должен выяснить, прежде чем продолжить разговор.
— Скажите мне, — озабоченно произнес он, — не была ли “Томкин индастриз” построена на деньги ОСС?
— Господи! Конечно нет. — Минк казался искренне удивленным. — На эту корпорацию мы не делали ставки, вы можете быть спокойны.
Николас снова встал, подошел к окну и выглянул наружу. Его все больше беспокоили причины, по которым Томкин настаивал на том, что ему надо прийти сюда, и он решил действовать напрямую.
— Ну и что же происходит, когда они видят все это? — спросил он. — Я имею в виду русских.
— Они дезориентированы, — ответил Минк. — Вы бы удивились, если бы узнали, как много они ухитряются читать наших боевиков. Многие из них ожидают, что их доставят в некий колониальный особняк, где-то в дебрях Вирджинии. — Он засмеялся. — Они разочарованы, что у них не берет интервью Алек Гиннесс или кто-то еще, кого они воспринимают как его американский аналог.
Минк встал. “Пора приступить к делу”, — подумал он.
— Ваше присутствие здесь обусловлено вашим слиянием с “Сато петрокемиклз”, — проговорил он.
— Вот как? — Николас резко повернулся к нему. — И каким же образом?
— Это вопрос национальной безопасности, — сказал Минк.
Что же ей делать сейчас, когда Николас вернулся в Америку? Существовало три возможности, но реальной из них была только одна, потому что первая — полностью отказаться от своего плана — была немыслима, а вторая — последовать за Николасом в Америку — поставила бы ее в такое же невыгодное положение, в каком был Сайго.
Акико ворочалась без сна на односпальном футоне. Здесь не было ни замысловато расшитых покрывал, ни роскошной обстановки. Она могла бы жить в казармах семнадцатого века, лишь бы в маленькой комнате больше никого не было. Мужу она сказала, что поехала навещать тетушку. Это была ложь: никого из ее родственников не было в живых.
Акико медленно встала и, потянувшись, начала ритуал утренних упражнений. Через сорок минут, вытерев струившийся пот и быстро приняв холодный душ, сужающий поры, она вернулась в спальню и приступила к ритуалу чайной церемонии.
Она совершала его — медленно, в уединенных размышлениях — каждое утро, независимо от того, где находилась. Ритуал восстанавливал в ее памяти нить, связующую ее с матерью; это была единственная ощутимая вещь, которой научила ее эта женщина. Мать Акико была тя-но-ю сэнсэй.
Заученные движения были почти священнодействием. Необходимость сосредоточиться перед медитацией, распространив понятие дзэн-концентрации и на приготовление чая, преобразила его, как и многие другие ежедневные японские процедуры, подняв их от обыденности до уровня искусства, заставляя дух участвовать в них наравне с разумом и руками.
Налив в маленькую чашку без ручки светлого зеленого чая, Акико поднялась и раздвинула фусума. За просторной верандой начинался сад размышлений. Ярко блестела чистая белая галька, три скалы, стоящие по периметру, были расположены с безыскусной гармонией, за которой скрывался точный расчет.
Справа возвышался огромный ствол ветвистого кедра. Медленно потягивая нестерпимо горький чай, Акико скользила взглядом по переливам света и тьмы, тени и солнечных бликов, испещряющих все вокруг замысловатой вязью. Это созерцание так ее отвлекло, что, когда взор ее вновь обратился к начальной точке, все неуловимо изменилось: лучи солнца падали уже под другим углом.
Она погрузилась в медитацию, но ее мозг продолжал воспринимать заунывные звуки бамбуковой флейты, протяжные и печальные. За долгие годы жизни с Кёки это было единственной музыкой, доступной ее слуху, кроме пения птиц, сопровождающего смену времен года.
Сладко-горькие звуки начинались уже с полудня, когда она подавала Кёки чай, стоя у него за спиной и склоняясь до земли, по древнему китайскому обычаю, на соблюдении которого он так настаивал. Акико как бы вновь ощутила холод каменного пола на полураскрытых губах: в старом замке не было татами.
Часто днем, в перерыве между занятиями, она устремляла взгляд к длинным узким окнам, прорубленным в толстых каменных стенах, надеясь сквозь густое переплетение зелени увидеть идущего мимо музыканта. Это был комусо, последователь буддийской секты “фукэ”, облаченный в простое полосатое одеяние, обутый в деревянные гэта, на голове он обычно нес соломенную корзину. Искусство музыканта было столь совершенным, что она зачастую плакала от нежной жестокости звуков, растворявшихся в воздухе подобно тающим снежинкам.
Она была достаточно умной, чтобы не показывать Кёки свои слезы. Догадайся он о ее переживаниях, Акико не избежала бы наказания. Таков был стиль сурового воителя Кёки.
Высоко над замком он водрузил сасимоно — древнее боевое знамя. Как предписывала традиция, оно было снабжено знаком военачальника, в данном случае стилизованным изображением мэмпо — боевого забрала из стали. Они бывали разных видов и типов, у Кёки был самый устрашающий — акурё: страшный демон на черном поле.
В течение дня Кёки всегда помещал Акико в таких местах, чтобы сасимоно не ускользало из его поля зрения. Она никогда не могла избавиться от него: ночью тяжелое хлопанье материи достигало ее слуха даже сквозь сон.
Страх глубоко укоренился в ней, и втайне она подозревала, что Кёки как-то раз проник в ее комнату, вынул у нее, спящей, сердце и, совершив какое-то жуткое колдовство, вложил обратно, снабдив неким прозрачным приспособлением, позволяющим в любой момент заглянуть внутрь...
Акико с усилием открыла глаза и взглянула на чашку, которую она крепко сжимала обеими руками. Слезы изменили расположение чаинок, составив из них новые узоры.
Она окончательно стряхнула с себя оцепенение и выдохнула углекислый газ, скопившийся в легких. За открытыми фусума, за каменистым садиком ветерок шевелил ветвями развесистого кедра, и она различила серую стену, позади которой лежали лесистые склоны и туманные долины Ёсино.
Он бросился к ней, но она с криком отшатнулась и, поскользнувшись на палубе, ободрала колени.
— Не подходите ко мне! — закричала она. В ее голосе слышались истерические нотки. — Ради всего святого, кто вы такой?
— Я же сказал! — Он даже и не старался скрыть усталость. — Льюис Кроукер, из нью-йоркской полиции! — Бристоль присел на противоположный планшир, стараясь хоть немного унять тошноту.
— Вы перепачкали мне всю лодку! — И потом, словно это было чем-то менее важным, она добавила: — Вы убили человека!
Он посмотрел на нее как на сумасшедшую.
— Он убил бы меня раньше, если бы я предоставил ему такую возможность. — Он указал на валявшийся на палубе пистолет Красного монстра, похожий на блестящую рыбу. — Он вышиб бы из меня мозги.
— Фи, какой мерзкий запах, — сказала она, отворачиваясь.
— Смерть тоже пахнет, — усмехнулся Кроукер, однако взял черпак и морской водой смыл с досок зловонное пятно. Затем он поднял “магнум-357” и внимательно его осмотрел. Маркировки нет, порядковый номер спилен. Из него ни разу не стреляли, и значит, проследить, где его приобрели, невозможно.
Девушку охватил озноб. Она скрестила руки на груди, побелевшие пальцы с силой впились в плечи. Губы шевелились, будто она читала молитву.
Он бросил маску и ласты на палубу, выключил свой аппарат и прислонил к перекладине тяжелый кислородный баллон.
— Что вы собираетесь делать теперь, когда вы свободны? — мягко спросил он.
Аликс вся дрожала.
— Что... — Она судорожно сглотнула и начала сначала. — Что вы с ним сделаете? — спросила она, стараясь не смотреть на труп.
— Он пойдет на дно вместе с лодкой. — Аликс бросила на него быстрый взгляд, и он кивнул в подтверждение своих слов: — С лодкой придется распрощаться, другого выхода нет.
— Есть еще один, — сказала она еле слышно.
Кроукер понял, что она говорит о Голубом монстре.
— Гибель судна займет его как раз на то время, за какое вы успели бы покинуть Флориду.
Было ясно, что она слушает очень внимательно, потому что при этих словах обернулась и посмотрела ему прямо в лицо:
— Вы сказали “вы”, а не “мы”.
Он кивнул.
— Как это понимать?
— Вы уже достаточно времени провели в тюрьме, я не собираюсь продлевать это пребывание.
— Но вам что-то нужно от меня, это же ясно. Из-за этого я и была здесь... с ними. Из-за этого вы и преследовали меня. — Она смотрела на него в упор.
Кроукер отвел взгляд:
— Вы знаете, кто эти двое?
— Нет.
— Откуда они?
Она молча покачала головой.
— Кто вас охраняет?
— Я не знаю.
— Вы прекрасно знаете, что не обязаны отвечать, — съязвил он. Не дождавшись ответа, он хмыкнул и стал методично осматривать катер. Когда он вернулся на палубу, она неподвижно сидела на прежнем месте.
Он показал на Красного монстра:
— У этого парня нет ни имени, ни удостоверения личности — ничего нет. Чистенький, как свинья в дерьме. — Он посмотрел на нее, ожидая, что она скажет.
Затем, приподняв руку Красного монстра, сказал:
— Кроме вот этого.
Аликс приглушенно вскрикнула, когда он отодрал с подушечки пальца нечто похожее на овальный кусочек кожи. Он повторил эту процедуру еще девять раз, так что на ладони у него образовалось небольшая кучка.
— Вы знаете, что это такое, Аликс?
Она энергично замотала головой.
— Это называется “идиоты”, они изменяют отпечатки пальцев. Очень хитроумная штука. Среднему уличному хулигану такая экипировка и не снилась. — Он не подал виду, но его желудок болезненно сжался, когда его острые глаза заметили, как начал отслаиваться первый “идиот”.
Приступать к делу с заранее сформировавшимся мнением — самый тяжкий из всех мыслимых грехов полицейского. Кроукер вынужден был признать, что именно это он и делал с самого начала. Он зациклился на мысли о том, что Томкин — сволочь, и не принимал в расчет никакие другие версии.
Но сейчас обнаружение “идиотов”, отсутствие документов вкупе с теми методами, которыми пользовались эти охранники, показало, что возникает другая возможность, и это ему очень не нравилось.
— Они похожи на слизняков, — поморщилась Аликс. — Уберите их!
Он спрятал “идиотов” и подошел к ней.
— Аликс, кто, черт возьми, эти парни?
— Я... я не знаю... я не... — Она отвернулась. — Я совсем потеряла голову. Я больше не знаю, что хорошо и что плохо.
В ее глазах он заметил страх и решил на первых порах не настаивать: ни к чему ей было находиться так близко от трупа. Он поднял якорь, завел мотор и взял курс вправо — к своей собственной лодке, оставленной им на песчаной отмели.
Здесь он вырубил мотор, сцепил якорной цепью оба судна и перебрался на свое, потом протянул руку Аликс.
Она медленно повернулась и, как сомнамбула, перешла с одной лодки на другую.
— Может, вам пойти полежать внизу? — спросил он, слегка подталкивая ее к трапу. — Просто чтобы немного расслабиться.
Когда она скрылась, Кроукер приступил к делу: перенеся полупустую пластиковую канистру с бензином в лодку Аликс, он спустился с ней в трюм. Потом взял рыбный нож и извлек из тела Красного монстра наконечник гарпуна. Наконечник выбросил за борт, а труп прислонил к штурвалу.
Наконец он поднял пистолет, снова спустился в трюм. Кроукер дал три выстрела по днищу лодки. В отверстия начала сочиться вода. Разлив бензин по кабине, Кроукер зажег спичку и едва успел отшатнуться от пламени, жадно пожиравшего кислород. Он быстро выбрался на палубу, отцепил якорь и обмотал якорную цепь вокруг лодыжек Красного монстра; потом завел мотор, включил его на полную мощность, поставил штурвал на прямой курс и с баллоном в руках прыгнул в воду.
Кроукер без труда доплыл до своей лодки и, забравшись на борт, снял водолазный костюм, отложив его в сторону вместе с пустым баллоном. Затем спустился к Аликс.
Она лежала на узкой койке, прикрывая глаза рукой. Когда он вошел, ее губы слабо шевельнулись:
— Я, кажется, слышала выстрелы...
— На вашем катере забарахлил мотор. — Не стоило ей ничего рассказывать, да это было и не безопасно.
— Его больше нет? — спросила она про судно, словно маленькая девочка, которой стало жалко любимого плюшевого мишки.
— Да. Это та цена, которую нужно было заплатить за ваше освобождение.
Она убрала руки и взглянула на него.
— Он, собственно, и не был моим — я его не покупала. Кроукер кивнул и присел на койку, стоявшую напротив.
— Нам надо поговорить, Аликс. Дело касается вашей подруги Анджелы Дидион.
Аликс вздохнула.
— Опять эта Анджела...
— Я слышал крик, — сказал Кроукер, — я обнаружил труп. И я хочу найти ее убийцу.
Она поморгала глазами.
— Значит, все, что произошло здесь, сделано только ради этого?
— Кто-то не хочет, чтобы я нашел убийцу. Это плохо. — Он заколебался, задавать ли ей вопрос, который мучил его уже больше года, который вынудил его обратиться за информацией к Губастому Мэтти; вопрос, который привел его в Ки-Уэст, хотя его начальство и предупредило, чтобы он держался от этого дела подальше.
В горле у него пересохло, голосовые связки сжала спазма. До сих пор это было лишь его подозрением, и вот теперь он видит ответ в усталых зеленых глазах девушки.
— Ее убил Рафаэль Томкин? — Он не узнал звука собственного голоса.
— Томкин там был.
— Это не ответ.
Она долго смотрела на него, будто собираясь с духом. Лодка тихонько покачивалась на волнах, слабый запах рыбы, вяленой здесь с месяц тому назад, поднимался от надраенной палубы. Наконец она приподнялась и села.
— Давайте с вами договоримся, — прошептала она. — Вы увозите меня из Флориды туда, где я буду уверена в собственной безопасности, — голос ее дрогнул, когда она приготовилась сказать главное, — и тогда я расскажу вам все, что знаю о смерти Анджелы Дидион.
— Это управление занимается Советской Россией. Почему же вы вышли на Японию?
— Для вас нет ничего нового в том, что Япония стала нашим главным оплотом против коммунизма на Дальнем Востоке сразу же по окончании войны. Мы уже много лет прилагаем огромные усилия, заставляя их наращивать свой оборонный бюджет, что, добавлю, они и делают, медленно, но верно. — Он пожал плечами. — И кое-чего мы добились: в этом году они согласились на размещение ста пятидесяти наших новейших сверхзвуковых истребителей Ф-20 на базе в Мисаве.
Разговор стал напоминать тот, который состоялся у Николаса с Томкиным на прошлой неделе.
— По последним разведданным, на каждом из Курильских островов размещено не менее двух советских пехотных дивизий. Двадцать восемь тысяч солдат. И на одном из них находится советский командный пост, координирующий действия этих сил. — Минк подался вперед. — Процесс координирования их действий наблюдался со времени прибытия новых “МиГов”. Но я лично не думаю, чтобы он был связан с использованием сверхзвуковой техники. Их ввели только как защиту против наших Ф-20.
Если наши разведданные — а мы получаем их все больше и больше — нас не обманывают, то все гораздо серьезнее. Проверка подтверждает, что на этом участке сконцентрировано значительное количество военной техники, причем за довольно короткое время. — Минк отхлебнул сока. — И теперь мы чувствуем, что это наращивание военного присутствия — часть специальной военной программы по созданию мощного военного заслона в этой части земного шара, под защитой которого русские подлодки с оснащенными ядерными боеголовками баллистическими ракетами, способными достичь американского побережья, смогут действовать безо всякого опасения.
Николаса кинуло в дрожь.
— То, о чем вы говорите, безумие! Полный маразм. Мы все погибнем в этом случае, все без разбора. Вымрет три четверти человеческой расы. — Он покачал головой. — Я не могу в это поверить. Даже динозавры были разумнее.
— У динозавров не хватило ума, чтобы расщепить атом, — усмехнулся Минк. — Так что советую вам положиться на нашу информацию. — В глазах Минка зажегся задорный огонек. — Она абсолютно надежна.
Некоторое время Николас молчал. Снаружи доносился шум поливальных автоматов, напоминающий стук дождевых капель.
— Безусловно, это совершенно секретный материал, — сказал он наконец. — Но вот вы сообщили ее мне, человеку штатскому. Почему?
Минк поднялся, по-журавлиному выпрямив ноги. Он стоял у стеклянных дверей, опершись рукой о белый деревянный косяк и, казалось, целиком ушел в созерцание листвы.
— Советский Комитет госбезопасности, сокращенно КГБ, разделен на девять управлений, — начал он. Тембр его голоса изменился, и Николасу показалось, что мысли его далеко отсюда. — Каждое управление имеет специфические функции. Например, Первое управление занимается внутренними делами. Если вы попали в Россию и дали понять сотрудникам этого управления, что готовы пойти на вербовку, в один прекрасный момент вы вдруг окажетесь в желтом кирпичном здании на площади Дзержинского. — Минк помолчал, поглощенный собственными мыслями, потом продолжил: — Четвертое управление курирует все операции по Восточной Европе, Шестое занимается Северной Америкой, Седьмое — Азией. — Он круто обернулся к собеседнику. — Думаю, в общих чертах вам ясно: Курилы, благодаря тесному соседству с Японией, находятся и всегда находились в ведении Седьмого управления.
Минк пересек комнату и стал рядом с Николасом. Он был так возбужден, что не мог усидеть на месте.
— Дней десять тому назад один из моих молодых дешифровщиков разгадал новый советский шифр “Альфа-3”. Шифры меняются еженедельно, так что объем полученной информации не так уж и велик. Однако он работал над “Альфой-3”, потому что с его помощью передаются только сообщения наибольшей важности.
Минк сунул руки в карманы брюк, будто не зная, куда их деть.
— Прежде чем я сообщу вам содержание этой шифровки, я должен объяснить, что в последние девять месяцев мы бросили наши лучшие силы на то, чтобы узнать, кто возглавляет курильскую операцию.
Логично было бы предположить, что это Рульчек, Анатолий Рульчек, начальник Седьмого управления. И действительно, мы засекли его посещения курильских командных постов — три или четыре раза за это время.
Но что-то во всем этом не так. ГРУ как-то уж очень зашевелилось, хотя, насколько я знаю Рульчека, он ненавидит ГРУ со всем фанатизмом служаки старого режима. К тому же я перехватил сообщение некоего полковника Мироненко, осуществляющего командование, пока Рульчек дома, в Москве, занимался бюрократическими склоками. Что же там такое происходит? — спросил я себя. Действительно ли все эти операции возглавляет господин Рульчек, и если да, то почему он уступил, хотя бы частично, свои полномочия ГРУ? Скажу вам со всей откровенностью, Николас, у меня есть очень сильное подозрение, что КГБ и ГРУ действуют здесь заодно. Но тогда мысль о том, что всем заправляет полковник Мироненко, мне кажется еще более невероятной. Курилы слишком серьезный объект, чтобы доверить их молодому полковнику.
— Так что же это все значит?
Минк присел, согнувшись, на ручку белого ротангового кресла. Мерно покачивая ногой, он продолжил:
— Вернемся к перехваченной шифровке. Там говорится о ком-то, кого зовут Миира. Ясно, что Миира — внедренный агент, регулярно поставляющий информацию. И от этого центр очень выигрывает.
— Сколько из вас были диссидентами? — мягко спросил он.
Она посмотрела на него испытующе, ему стало неловко. Потом ее лицо прояснилось, как чистый экран монитора.
— Достаточно. И это причиняло большое горе моему отцу.
— Простите, — спросил Крэйг Алонж по-английски, — что здесь происходит?
Николас улыбнулся.
— Ничего особенного, просто мисс Владимова считает, что до отъезда в Японию мне нужно выполнить один из пунктов завещания Томкина. — Он потрепал Крэйга по плечу. — Отправляйтесь в аэропорт, разомнитесь, возьмите чего-нибудь поесть. Я постараюсь вернуться как можно скорее.
* * *
— Мистер Линнер, — сказал через три четверти часа К. Гордон Минк четким твердым голосом, — очень любезно было с вашей стороны прийти так быстро. Я знаю, что ваши мысли заняты совсем другим.Николаса привезли в здание на Ф-стрит, неподалеку от тоннеля на Вирджиния-авеню. Отдельный лифт поднял их в древесный питомник на четвертый этаж. Николас еле скрыл свое удивление. В центре зимнего сада притаилась белая кирпичная конструкция. Таня ввела Николаса, не обращая внимания на эту театральную и, по его мнению, неприятную декорацию.
— Завещание Томкина было довольно специфично по содержанию.
— Тем не менее, я рад вас видеть.
Николас улыбнулся, и мужчины пожали друг другу руки. Они прошли через здание, миновав многочисленные комнаты с кафельными или деревянными полами. Ковров не было вовсе, и звуки шагов гулко отдавались в помещениях.
— Я никогда не слышал об Управлении международных экспортных тарифов, — сказал он. — Чем вы тут занимаетесь?
Минк рассмеялся:
— Я бы удивился, если бы вы слышали о нас. Мы тихое бюрократическое болото, которое конгресс, в своей бесконечной мудрости, считает заслуживающим существования. — Он улыбнулся Николасу. — Мы выдаем заграничные лицензии, а иногда их отменяем.
Николас понял, что Минк ответил на его вопросы, не сказав ровным счетом ничего.
Они вышли в застекленный внутренний дворик. Таня была уже здесь: она разливала свежевыжатый апельсиновый сок в хрустальные бокалы. Минк указал Николасу на одно из ротанговых кресел, на вид весьма удобных.
Вокруг было много растений: гигантские пальмы в кадушках, карликовые пальмы в горшках и какие-то остроконечные растения с густой зеленью.
— Довольно необычная обстановка для правительственного отдела, — сказал Николас.
Минк махнул рукой:
— Это всего лишь декорация. Здесь мы принимаем высоких зарубежных гостей. — Он улыбнулся. — Мы хотим, чтобы они чувствовали себя как дома.
— Вот как? — Николас встал и прошелся по дворику, глядя на Таню и Минка. — Уже почти полночь, а в этом здании царит оживление как в десять утра. Я думаю, если бы это управление было таким, как вы говорите, вы сидели бы за металлическим столом в боксе, полном флуоресцентных светильников. А в ночное время вы бы мирно посапывали в постели. Я хочу знать, кто такие вы оба, где я на самом деле нахожусь и что я здесь делаю.
Минк кивнул:
— Вполне понятный интерес, Николас. Можно называть вас попросту Николасом? Вот и прекрасно.
Зазвонил телефон, за стеной послышались приглушенные звуки, и Таня извинилась.
— Садитесь, пожалуйста. — Минк расстегнул льняной полосатый пиджак. — У этого управления много названий. Управление международных экспортных тарифов — лишь одно из них. Его сооружение и содержание стоят почти столько же, сколько АВАКС, но значительно меньше, чем строительство бомбардировщика Б-1. Создание этого заведения стоило мне шесть месяцев войны, меморандумов и угроз. — Он снова улыбнулся. — Бюрократические умы не видят в нем необходимости, но я-то ее понимаю. Это первое, что видит русский перебежчик, придя в себя и сняв камуфляж.
— Рафаэля Томкина завербовали? — недоверчиво переспросил Николас. — Не верю.
— А почему бы и нет? — Минк пожал плечами. — Он ведь был патриотом, близким другом моего отца. — Минк подлил в бокалы сока. — Позвольте вам объяснить. Мой отец был одним из основателей ОСС, а Томкин — экспертом по взрывчатым веществам. Он изучал это дело в морской пехоте, где они и познакомились. Он мог оторвать крыло зяблика, не задев ни перышка на его груди.
Отец использовал его в нескольких, самых сложных и рискованных вылазках в конце Европейской кампании. Ситуация была критическая: последние наци препятствовали секретным разработкам, которые пытались осуществить русские. Выполнение одного из заданий было сорвано. Насколько я могу судить, Томкин допустил оплошность, но отец ни разу ни в чем его не упрекнул. У человека просто не выдержали нервы, и он сломался. Трое работников погибли по неосторожности, когда бомба взорвалась преждевременно.
Минк опорожнил свой стакан:
— Ваш бывший босс был очень порядочным человеком. Я думаю, он винил во всем себя, и, хотя отец отстранил его от оперативных действий, он сохранил связь с организацией. Отец не хотел, чтобы другу было стыдно за свою человеческую слабость, да и Томкин, я полагаю, не хотел разрыва.
— Значит, вы получили его в наследство?
— Да, если можно так сказать. — Минк прокашлялся. — Я не так суров. Поэтому, зная все обстоятельства, после смерти отца я предоставил Томкину возможность выбора.
Оставался еще один вопрос, который Николас непременно должен выяснить, прежде чем продолжить разговор.
— Скажите мне, — озабоченно произнес он, — не была ли “Томкин индастриз” построена на деньги ОСС?
— Господи! Конечно нет. — Минк казался искренне удивленным. — На эту корпорацию мы не делали ставки, вы можете быть спокойны.
Николас снова встал, подошел к окну и выглянул наружу. Его все больше беспокоили причины, по которым Томкин настаивал на том, что ему надо прийти сюда, и он решил действовать напрямую.
— Ну и что же происходит, когда они видят все это? — спросил он. — Я имею в виду русских.
— Они дезориентированы, — ответил Минк. — Вы бы удивились, если бы узнали, как много они ухитряются читать наших боевиков. Многие из них ожидают, что их доставят в некий колониальный особняк, где-то в дебрях Вирджинии. — Он засмеялся. — Они разочарованы, что у них не берет интервью Алек Гиннесс или кто-то еще, кого они воспринимают как его американский аналог.
Минк встал. “Пора приступить к делу”, — подумал он.
— Ваше присутствие здесь обусловлено вашим слиянием с “Сато петрокемиклз”, — проговорил он.
— Вот как? — Николас резко повернулся к нему. — И каким же образом?
— Это вопрос национальной безопасности, — сказал Минк.
* * *
С отъездом Николаса Акико лишилась сна. В ее жизни, во всех ее действиях был особый ритм, — ритм, который Кёки научил ее искать и использовать, ритм, тысячекратно увеличивающий ее силы.Что же ей делать сейчас, когда Николас вернулся в Америку? Существовало три возможности, но реальной из них была только одна, потому что первая — полностью отказаться от своего плана — была немыслима, а вторая — последовать за Николасом в Америку — поставила бы ее в такое же невыгодное положение, в каком был Сайго.
Акико ворочалась без сна на односпальном футоне. Здесь не было ни замысловато расшитых покрывал, ни роскошной обстановки. Она могла бы жить в казармах семнадцатого века, лишь бы в маленькой комнате больше никого не было. Мужу она сказала, что поехала навещать тетушку. Это была ложь: никого из ее родственников не было в живых.
Акико медленно встала и, потянувшись, начала ритуал утренних упражнений. Через сорок минут, вытерев струившийся пот и быстро приняв холодный душ, сужающий поры, она вернулась в спальню и приступила к ритуалу чайной церемонии.
Она совершала его — медленно, в уединенных размышлениях — каждое утро, независимо от того, где находилась. Ритуал восстанавливал в ее памяти нить, связующую ее с матерью; это была единственная ощутимая вещь, которой научила ее эта женщина. Мать Акико была тя-но-ю сэнсэй.
Заученные движения были почти священнодействием. Необходимость сосредоточиться перед медитацией, распространив понятие дзэн-концентрации и на приготовление чая, преобразила его, как и многие другие ежедневные японские процедуры, подняв их от обыденности до уровня искусства, заставляя дух участвовать в них наравне с разумом и руками.
Налив в маленькую чашку без ручки светлого зеленого чая, Акико поднялась и раздвинула фусума. За просторной верандой начинался сад размышлений. Ярко блестела чистая белая галька, три скалы, стоящие по периметру, были расположены с безыскусной гармонией, за которой скрывался точный расчет.
Справа возвышался огромный ствол ветвистого кедра. Медленно потягивая нестерпимо горький чай, Акико скользила взглядом по переливам света и тьмы, тени и солнечных бликов, испещряющих все вокруг замысловатой вязью. Это созерцание так ее отвлекло, что, когда взор ее вновь обратился к начальной точке, все неуловимо изменилось: лучи солнца падали уже под другим углом.
Она погрузилась в медитацию, но ее мозг продолжал воспринимать заунывные звуки бамбуковой флейты, протяжные и печальные. За долгие годы жизни с Кёки это было единственной музыкой, доступной ее слуху, кроме пения птиц, сопровождающего смену времен года.
Сладко-горькие звуки начинались уже с полудня, когда она подавала Кёки чай, стоя у него за спиной и склоняясь до земли, по древнему китайскому обычаю, на соблюдении которого он так настаивал. Акико как бы вновь ощутила холод каменного пола на полураскрытых губах: в старом замке не было татами.
Часто днем, в перерыве между занятиями, она устремляла взгляд к длинным узким окнам, прорубленным в толстых каменных стенах, надеясь сквозь густое переплетение зелени увидеть идущего мимо музыканта. Это был комусо, последователь буддийской секты “фукэ”, облаченный в простое полосатое одеяние, обутый в деревянные гэта, на голове он обычно нес соломенную корзину. Искусство музыканта было столь совершенным, что она зачастую плакала от нежной жестокости звуков, растворявшихся в воздухе подобно тающим снежинкам.
Она была достаточно умной, чтобы не показывать Кёки свои слезы. Догадайся он о ее переживаниях, Акико не избежала бы наказания. Таков был стиль сурового воителя Кёки.
Высоко над замком он водрузил сасимоно — древнее боевое знамя. Как предписывала традиция, оно было снабжено знаком военачальника, в данном случае стилизованным изображением мэмпо — боевого забрала из стали. Они бывали разных видов и типов, у Кёки был самый устрашающий — акурё: страшный демон на черном поле.
В течение дня Кёки всегда помещал Акико в таких местах, чтобы сасимоно не ускользало из его поля зрения. Она никогда не могла избавиться от него: ночью тяжелое хлопанье материи достигало ее слуха даже сквозь сон.
Страх глубоко укоренился в ней, и втайне она подозревала, что Кёки как-то раз проник в ее комнату, вынул у нее, спящей, сердце и, совершив какое-то жуткое колдовство, вложил обратно, снабдив неким прозрачным приспособлением, позволяющим в любой момент заглянуть внутрь...
Акико с усилием открыла глаза и взглянула на чашку, которую она крепко сжимала обеими руками. Слезы изменили расположение чаинок, составив из них новые узоры.
Она окончательно стряхнула с себя оцепенение и выдохнула углекислый газ, скопившийся в легких. За открытыми фусума, за каменистым садиком ветерок шевелил ветвями развесистого кедра, и она различила серую стену, позади которой лежали лесистые склоны и туманные долины Ёсино.
* * *
Аликс в испуге попятилась от него. Ее зеленые глаза были широко открыты, так что видны были белки. Она выставила вперед руки, словно обороняясь, но вдруг запнулась о планшир и пришла в такой ужас, что Бристоль подумал: сейчас она свалится прямо в океан.Он бросился к ней, но она с криком отшатнулась и, поскользнувшись на палубе, ободрала колени.
— Не подходите ко мне! — закричала она. В ее голосе слышались истерические нотки. — Ради всего святого, кто вы такой?
— Я же сказал! — Он даже и не старался скрыть усталость. — Льюис Кроукер, из нью-йоркской полиции! — Бристоль присел на противоположный планшир, стараясь хоть немного унять тошноту.
— Вы перепачкали мне всю лодку! — И потом, словно это было чем-то менее важным, она добавила: — Вы убили человека!
Он посмотрел на нее как на сумасшедшую.
— Он убил бы меня раньше, если бы я предоставил ему такую возможность. — Он указал на валявшийся на палубе пистолет Красного монстра, похожий на блестящую рыбу. — Он вышиб бы из меня мозги.
— Фи, какой мерзкий запах, — сказала она, отворачиваясь.
— Смерть тоже пахнет, — усмехнулся Кроукер, однако взял черпак и морской водой смыл с досок зловонное пятно. Затем он поднял “магнум-357” и внимательно его осмотрел. Маркировки нет, порядковый номер спилен. Из него ни разу не стреляли, и значит, проследить, где его приобрели, невозможно.
Девушку охватил озноб. Она скрестила руки на груди, побелевшие пальцы с силой впились в плечи. Губы шевелились, будто она читала молитву.
Он бросил маску и ласты на палубу, выключил свой аппарат и прислонил к перекладине тяжелый кислородный баллон.
— Что вы собираетесь делать теперь, когда вы свободны? — мягко спросил он.
Аликс вся дрожала.
— Что... — Она судорожно сглотнула и начала сначала. — Что вы с ним сделаете? — спросила она, стараясь не смотреть на труп.
— Он пойдет на дно вместе с лодкой. — Аликс бросила на него быстрый взгляд, и он кивнул в подтверждение своих слов: — С лодкой придется распрощаться, другого выхода нет.
— Есть еще один, — сказала она еле слышно.
Кроукер понял, что она говорит о Голубом монстре.
— Гибель судна займет его как раз на то время, за какое вы успели бы покинуть Флориду.
Было ясно, что она слушает очень внимательно, потому что при этих словах обернулась и посмотрела ему прямо в лицо:
— Вы сказали “вы”, а не “мы”.
Он кивнул.
— Как это понимать?
— Вы уже достаточно времени провели в тюрьме, я не собираюсь продлевать это пребывание.
— Но вам что-то нужно от меня, это же ясно. Из-за этого я и была здесь... с ними. Из-за этого вы и преследовали меня. — Она смотрела на него в упор.
Кроукер отвел взгляд:
— Вы знаете, кто эти двое?
— Нет.
— Откуда они?
Она молча покачала головой.
— Кто вас охраняет?
— Я не знаю.
— Вы прекрасно знаете, что не обязаны отвечать, — съязвил он. Не дождавшись ответа, он хмыкнул и стал методично осматривать катер. Когда он вернулся на палубу, она неподвижно сидела на прежнем месте.
Он показал на Красного монстра:
— У этого парня нет ни имени, ни удостоверения личности — ничего нет. Чистенький, как свинья в дерьме. — Он посмотрел на нее, ожидая, что она скажет.
Затем, приподняв руку Красного монстра, сказал:
— Кроме вот этого.
Аликс приглушенно вскрикнула, когда он отодрал с подушечки пальца нечто похожее на овальный кусочек кожи. Он повторил эту процедуру еще девять раз, так что на ладони у него образовалось небольшая кучка.
— Вы знаете, что это такое, Аликс?
Она энергично замотала головой.
— Это называется “идиоты”, они изменяют отпечатки пальцев. Очень хитроумная штука. Среднему уличному хулигану такая экипировка и не снилась. — Он не подал виду, но его желудок болезненно сжался, когда его острые глаза заметили, как начал отслаиваться первый “идиот”.
Приступать к делу с заранее сформировавшимся мнением — самый тяжкий из всех мыслимых грехов полицейского. Кроукер вынужден был признать, что именно это он и делал с самого начала. Он зациклился на мысли о том, что Томкин — сволочь, и не принимал в расчет никакие другие версии.
Но сейчас обнаружение “идиотов”, отсутствие документов вкупе с теми методами, которыми пользовались эти охранники, показало, что возникает другая возможность, и это ему очень не нравилось.
— Они похожи на слизняков, — поморщилась Аликс. — Уберите их!
Он спрятал “идиотов” и подошел к ней.
— Аликс, кто, черт возьми, эти парни?
— Я... я не знаю... я не... — Она отвернулась. — Я совсем потеряла голову. Я больше не знаю, что хорошо и что плохо.
В ее глазах он заметил страх и решил на первых порах не настаивать: ни к чему ей было находиться так близко от трупа. Он поднял якорь, завел мотор и взял курс вправо — к своей собственной лодке, оставленной им на песчаной отмели.
Здесь он вырубил мотор, сцепил якорной цепью оба судна и перебрался на свое, потом протянул руку Аликс.
Она медленно повернулась и, как сомнамбула, перешла с одной лодки на другую.
— Может, вам пойти полежать внизу? — спросил он, слегка подталкивая ее к трапу. — Просто чтобы немного расслабиться.
Когда она скрылась, Кроукер приступил к делу: перенеся полупустую пластиковую канистру с бензином в лодку Аликс, он спустился с ней в трюм. Потом взял рыбный нож и извлек из тела Красного монстра наконечник гарпуна. Наконечник выбросил за борт, а труп прислонил к штурвалу.
Наконец он поднял пистолет, снова спустился в трюм. Кроукер дал три выстрела по днищу лодки. В отверстия начала сочиться вода. Разлив бензин по кабине, Кроукер зажег спичку и едва успел отшатнуться от пламени, жадно пожиравшего кислород. Он быстро выбрался на палубу, отцепил якорь и обмотал якорную цепь вокруг лодыжек Красного монстра; потом завел мотор, включил его на полную мощность, поставил штурвал на прямой курс и с баллоном в руках прыгнул в воду.
Кроукер без труда доплыл до своей лодки и, забравшись на борт, снял водолазный костюм, отложив его в сторону вместе с пустым баллоном. Затем спустился к Аликс.
Она лежала на узкой койке, прикрывая глаза рукой. Когда он вошел, ее губы слабо шевельнулись:
— Я, кажется, слышала выстрелы...
— На вашем катере забарахлил мотор. — Не стоило ей ничего рассказывать, да это было и не безопасно.
— Его больше нет? — спросила она про судно, словно маленькая девочка, которой стало жалко любимого плюшевого мишки.
— Да. Это та цена, которую нужно было заплатить за ваше освобождение.
Она убрала руки и взглянула на него.
— Он, собственно, и не был моим — я его не покупала. Кроукер кивнул и присел на койку, стоявшую напротив.
— Нам надо поговорить, Аликс. Дело касается вашей подруги Анджелы Дидион.
Аликс вздохнула.
— Опять эта Анджела...
— Я слышал крик, — сказал Кроукер, — я обнаружил труп. И я хочу найти ее убийцу.
Она поморгала глазами.
— Значит, все, что произошло здесь, сделано только ради этого?
— Кто-то не хочет, чтобы я нашел убийцу. Это плохо. — Он заколебался, задавать ли ей вопрос, который мучил его уже больше года, который вынудил его обратиться за информацией к Губастому Мэтти; вопрос, который привел его в Ки-Уэст, хотя его начальство и предупредило, чтобы он держался от этого дела подальше.
В горле у него пересохло, голосовые связки сжала спазма. До сих пор это было лишь его подозрением, и вот теперь он видит ответ в усталых зеленых глазах девушки.
— Ее убил Рафаэль Томкин? — Он не узнал звука собственного голоса.
— Томкин там был.
— Это не ответ.
Она долго смотрела на него, будто собираясь с духом. Лодка тихонько покачивалась на волнах, слабый запах рыбы, вяленой здесь с месяц тому назад, поднимался от надраенной палубы. Наконец она приподнялась и села.
— Давайте с вами договоримся, — прошептала она. — Вы увозите меня из Флориды туда, где я буду уверена в собственной безопасности, — голос ее дрогнул, когда она приготовилась сказать главное, — и тогда я расскажу вам все, что знаю о смерти Анджелы Дидион.
* * *
Если Минк ожидал от своего гостя бурной реакции, он был жестоко разочарован. Николас только сказал:— Это управление занимается Советской Россией. Почему же вы вышли на Японию?
— Для вас нет ничего нового в том, что Япония стала нашим главным оплотом против коммунизма на Дальнем Востоке сразу же по окончании войны. Мы уже много лет прилагаем огромные усилия, заставляя их наращивать свой оборонный бюджет, что, добавлю, они и делают, медленно, но верно. — Он пожал плечами. — И кое-чего мы добились: в этом году они согласились на размещение ста пятидесяти наших новейших сверхзвуковых истребителей Ф-20 на базе в Мисаве.
Разговор стал напоминать тот, который состоялся у Николаса с Томкиным на прошлой неделе.
— По последним разведданным, на каждом из Курильских островов размещено не менее двух советских пехотных дивизий. Двадцать восемь тысяч солдат. И на одном из них находится советский командный пост, координирующий действия этих сил. — Минк подался вперед. — Процесс координирования их действий наблюдался со времени прибытия новых “МиГов”. Но я лично не думаю, чтобы он был связан с использованием сверхзвуковой техники. Их ввели только как защиту против наших Ф-20.
Если наши разведданные — а мы получаем их все больше и больше — нас не обманывают, то все гораздо серьезнее. Проверка подтверждает, что на этом участке сконцентрировано значительное количество военной техники, причем за довольно короткое время. — Минк отхлебнул сока. — И теперь мы чувствуем, что это наращивание военного присутствия — часть специальной военной программы по созданию мощного военного заслона в этой части земного шара, под защитой которого русские подлодки с оснащенными ядерными боеголовками баллистическими ракетами, способными достичь американского побережья, смогут действовать безо всякого опасения.
Николаса кинуло в дрожь.
— То, о чем вы говорите, безумие! Полный маразм. Мы все погибнем в этом случае, все без разбора. Вымрет три четверти человеческой расы. — Он покачал головой. — Я не могу в это поверить. Даже динозавры были разумнее.
— У динозавров не хватило ума, чтобы расщепить атом, — усмехнулся Минк. — Так что советую вам положиться на нашу информацию. — В глазах Минка зажегся задорный огонек. — Она абсолютно надежна.
Некоторое время Николас молчал. Снаружи доносился шум поливальных автоматов, напоминающий стук дождевых капель.
— Безусловно, это совершенно секретный материал, — сказал он наконец. — Но вот вы сообщили ее мне, человеку штатскому. Почему?
Минк поднялся, по-журавлиному выпрямив ноги. Он стоял у стеклянных дверей, опершись рукой о белый деревянный косяк и, казалось, целиком ушел в созерцание листвы.
— Советский Комитет госбезопасности, сокращенно КГБ, разделен на девять управлений, — начал он. Тембр его голоса изменился, и Николасу показалось, что мысли его далеко отсюда. — Каждое управление имеет специфические функции. Например, Первое управление занимается внутренними делами. Если вы попали в Россию и дали понять сотрудникам этого управления, что готовы пойти на вербовку, в один прекрасный момент вы вдруг окажетесь в желтом кирпичном здании на площади Дзержинского. — Минк помолчал, поглощенный собственными мыслями, потом продолжил: — Четвертое управление курирует все операции по Восточной Европе, Шестое занимается Северной Америкой, Седьмое — Азией. — Он круто обернулся к собеседнику. — Думаю, в общих чертах вам ясно: Курилы, благодаря тесному соседству с Японией, находятся и всегда находились в ведении Седьмого управления.
Минк пересек комнату и стал рядом с Николасом. Он был так возбужден, что не мог усидеть на месте.
— Дней десять тому назад один из моих молодых дешифровщиков разгадал новый советский шифр “Альфа-3”. Шифры меняются еженедельно, так что объем полученной информации не так уж и велик. Однако он работал над “Альфой-3”, потому что с его помощью передаются только сообщения наибольшей важности.
Минк сунул руки в карманы брюк, будто не зная, куда их деть.
— Прежде чем я сообщу вам содержание этой шифровки, я должен объяснить, что в последние девять месяцев мы бросили наши лучшие силы на то, чтобы узнать, кто возглавляет курильскую операцию.
Логично было бы предположить, что это Рульчек, Анатолий Рульчек, начальник Седьмого управления. И действительно, мы засекли его посещения курильских командных постов — три или четыре раза за это время.
Но что-то во всем этом не так. ГРУ как-то уж очень зашевелилось, хотя, насколько я знаю Рульчека, он ненавидит ГРУ со всем фанатизмом служаки старого режима. К тому же я перехватил сообщение некоего полковника Мироненко, осуществляющего командование, пока Рульчек дома, в Москве, занимался бюрократическими склоками. Что же там такое происходит? — спросил я себя. Действительно ли все эти операции возглавляет господин Рульчек, и если да, то почему он уступил, хотя бы частично, свои полномочия ГРУ? Скажу вам со всей откровенностью, Николас, у меня есть очень сильное подозрение, что КГБ и ГРУ действуют здесь заодно. Но тогда мысль о том, что всем заправляет полковник Мироненко, мне кажется еще более невероятной. Курилы слишком серьезный объект, чтобы доверить их молодому полковнику.
— Так что же это все значит?
Минк присел, согнувшись, на ручку белого ротангового кресла. Мерно покачивая ногой, он продолжил:
— Вернемся к перехваченной шифровке. Там говорится о ком-то, кого зовут Миира. Ясно, что Миира — внедренный агент, регулярно поставляющий информацию. И от этого центр очень выигрывает.