Страница:
– Я имею честь явиться по приказанию генерала Ганецкого, чтобы поздравить ваше высокопревосходительство с блестящей атакой и сообщить, что генерал Ганецкий ждёт вашего подтверждения полной и безоговорочной сдачи.
Струков говорил по-французски, видел, что Осман-паша понимает его, но по каким-то своим соображениям предпочитает перевод. Переводил Нешед-бей, неслышно скользнувший в комнату вслед за Струковым. Выслушав его, паша надолго задумался. Потом медленным, ровным голосом сказал что-то своему врачу.
– День следует за днём, но Аллах не дарует людям одних удач, – тихо перевёл адъютант.
– На все воля Всевышнего, – сказал Струков.
Вздохнув, Осман-паша медленно покивал, соглашаясь. В комнате опять повисло молчание, и стало слышно, как за дверью громко спорят офицеры.
– Я покоряюсь этой воле, – Осман-паша со спокойной горделивостью взглянул на Струкова. – Мои войска сложат оружие. Мой адъютант повторит мои слова вашему генералу.
Переведя это, Нешед-бей поклонился и тотчас же вышел. В комнатке вновь воцарилась тишина, но вскоре вошёл молодой офицер. С удивлением посмотрев на Струкова, наклонился к командующему и что-то сказал. Осман-паша чуть улыбнулся, словно ожидал услышать именно то, о чем доложил офицер.
– Пока мы сражались, генерал Скобелев занял Плевну, – пояснил Тахир-паша.
Снаружи послышался шум, в комнату стремительно вошёл Ганецкий. Снял повидавшую не одно сражение лейб-финляндскую фуражку, протянул руку Осману-паше:
– От всей души поздравляю! Вы великолепно вели атаку, великолепно, генерал!
– Кисмет! – вздохнул Осман-паша.
– Да, судьба, – согласился Иван Степанович: он не нуждался в переводчике, тут же по-турецки спросил, не беспокоит ли рана.
– Скоро буду ходить. Правда, в плену.
– Вы – герой Турции, а значит, и весьма почётный пленник.
Ганецкий сел на скамью, и оба генерала долго разглядывали друг друга. Осман-паша смотрел серьёзно и грустно, а седой Ганецкий улыбался. И с той же улыбкой сказал:
– Однако прикажите все же войскам сложить оружие.
Осман молчал, продолжая задумчиво смотреть на своего Победителя. Ганецкий спокойно ждал, понимая, как тяжело турецкому полководцу, которому Султан пожаловал титул «гази» ( «непобедимый»), отдать такое повеление. И все молчали, только врач осторожно брякал медицинскими инструментами.
– Скоро начнёт темнеть, – тихо сказал Струков, посмотрев на свои часы.
– Я прошу вас, генерал, не задерживать более с приказанием, – мягко повторил Ганецкий.
– Первым его должен исполнить я, – Осман-паша тяжело вздохнул и снял с себя саблю.
Ганецкий встал. Осман обеими руками протянул ему оружие, и старый генерал столь же торжественно, в обе руки принял его.
– Я полвека воюю с вашей страной, генерал, – тихо сказал он. – С двадцать восьмого года, во всех войнах. Но я и мечтать не смел, что когда-нибудь приму оружие из рук лучшего полководца Турции. Может быть, у вас есть какие-либо желания, генерал? Если они в моей власти, я исполню их.
– Желания? – Осман-паша чуть улыбнулся. – Я бы хотел увидеть генерала Скобелева.
– Ждите его здесь, генерал.
Осман вежливо склонил голову, тут же вскинул её и строго посмотрел на своего начальника штаба.
– Чего вы ждёте после того, как ваш командир сложил оружие?
И повелительным жестом указал на дверь. Тахир-паша почтительно поклонился и пошёл к выходу. Проходя, сказал Струкову:
– Сейчас армия сложит орудие. Соблаговолите присутствовать?
– Проследить, – приказал Ганецкий. – Вызови караульные команды и немедля пошли за Скобелевым.
Струков вышел вместе с Тахиром. В первой комнате по-прежнему толпились офицеры, гудели сдержанные голоса. И по-прежнему плавали облака табачного дыма.
– Командующий отдал свою саблю, господа, – сказал начальник штаба. – Прошу немедленно пройти к частям и обеспечить порядок сдачи оружия.
Сказав это, Тахир-паша вышел из караулки, и Струков последовал за ним. У входа стоял конвой Ганецкого. Распорядившись о караульных командах, Струков отозвал корнета и приказал разыскать Скобелева. Корнет вскочил на коня и помчался в Плевну, а Струков поспешил за Тахиром-пашой, который быстро поднимался на прибрежный холм. Поднявшись, повернулся к войскам и, воздев руки к небу, начал что-то кричать, а Струков тем временем всматривался в суровые лица аскеров. Исхудалые, истощённые голодом и боями, они оставались по-прежнему грозной силой, по-прежнему верили в своего полководца и по-прежнему горели решимостью сражаться до конца, и Александр Петрович впервые за этот день ощутил не только восторг победы, но и огромное облегчение. Самая боеспособная и опытная армия противника сдавалась русским войскам вместе с лучшим полководцем Османской империи.
Но сдавалась эта армия медленно и крайне неохотно. Глухой рокот пробегал по сгрудившейся солдатской массе, кое-где вновь упрямо взметнулась винтовки. Тахир-паша вырвал из ножен саблю, выкрикнул что-то и бросил её к ногам Струкова. За ним стали бросать оружие офицеры, что-то объясняя аскерам, выталкивая из рядов самых несговорчивых и отбирая у них винтовки. Разоружение шло тяжело, многие солдаты в знак несогласия разбивали о камни свои прекрасные многозарядки, ломали штыки и ятаганы, разбрасывали патроны, сталкивали в реку орудия и зарядные ящики.
А над всей этой с такой неохотой разоружавшейся армией с того берега уже гремело ликующее «Ура!», и первые караульные команды вступали на мост…
3
4
Глава десятая
1
2
Струков говорил по-французски, видел, что Осман-паша понимает его, но по каким-то своим соображениям предпочитает перевод. Переводил Нешед-бей, неслышно скользнувший в комнату вслед за Струковым. Выслушав его, паша надолго задумался. Потом медленным, ровным голосом сказал что-то своему врачу.
– День следует за днём, но Аллах не дарует людям одних удач, – тихо перевёл адъютант.
– На все воля Всевышнего, – сказал Струков.
Вздохнув, Осман-паша медленно покивал, соглашаясь. В комнате опять повисло молчание, и стало слышно, как за дверью громко спорят офицеры.
– Я покоряюсь этой воле, – Осман-паша со спокойной горделивостью взглянул на Струкова. – Мои войска сложат оружие. Мой адъютант повторит мои слова вашему генералу.
Переведя это, Нешед-бей поклонился и тотчас же вышел. В комнатке вновь воцарилась тишина, но вскоре вошёл молодой офицер. С удивлением посмотрев на Струкова, наклонился к командующему и что-то сказал. Осман-паша чуть улыбнулся, словно ожидал услышать именно то, о чем доложил офицер.
– Пока мы сражались, генерал Скобелев занял Плевну, – пояснил Тахир-паша.
Снаружи послышался шум, в комнату стремительно вошёл Ганецкий. Снял повидавшую не одно сражение лейб-финляндскую фуражку, протянул руку Осману-паше:
– От всей души поздравляю! Вы великолепно вели атаку, великолепно, генерал!
– Кисмет! – вздохнул Осман-паша.
– Да, судьба, – согласился Иван Степанович: он не нуждался в переводчике, тут же по-турецки спросил, не беспокоит ли рана.
– Скоро буду ходить. Правда, в плену.
– Вы – герой Турции, а значит, и весьма почётный пленник.
Ганецкий сел на скамью, и оба генерала долго разглядывали друг друга. Осман-паша смотрел серьёзно и грустно, а седой Ганецкий улыбался. И с той же улыбкой сказал:
– Однако прикажите все же войскам сложить оружие.
Осман молчал, продолжая задумчиво смотреть на своего Победителя. Ганецкий спокойно ждал, понимая, как тяжело турецкому полководцу, которому Султан пожаловал титул «гази» ( «непобедимый»), отдать такое повеление. И все молчали, только врач осторожно брякал медицинскими инструментами.
– Скоро начнёт темнеть, – тихо сказал Струков, посмотрев на свои часы.
– Я прошу вас, генерал, не задерживать более с приказанием, – мягко повторил Ганецкий.
– Первым его должен исполнить я, – Осман-паша тяжело вздохнул и снял с себя саблю.
Ганецкий встал. Осман обеими руками протянул ему оружие, и старый генерал столь же торжественно, в обе руки принял его.
– Я полвека воюю с вашей страной, генерал, – тихо сказал он. – С двадцать восьмого года, во всех войнах. Но я и мечтать не смел, что когда-нибудь приму оружие из рук лучшего полководца Турции. Может быть, у вас есть какие-либо желания, генерал? Если они в моей власти, я исполню их.
– Желания? – Осман-паша чуть улыбнулся. – Я бы хотел увидеть генерала Скобелева.
– Ждите его здесь, генерал.
Осман вежливо склонил голову, тут же вскинул её и строго посмотрел на своего начальника штаба.
– Чего вы ждёте после того, как ваш командир сложил оружие?
И повелительным жестом указал на дверь. Тахир-паша почтительно поклонился и пошёл к выходу. Проходя, сказал Струкову:
– Сейчас армия сложит орудие. Соблаговолите присутствовать?
– Проследить, – приказал Ганецкий. – Вызови караульные команды и немедля пошли за Скобелевым.
Струков вышел вместе с Тахиром. В первой комнате по-прежнему толпились офицеры, гудели сдержанные голоса. И по-прежнему плавали облака табачного дыма.
– Командующий отдал свою саблю, господа, – сказал начальник штаба. – Прошу немедленно пройти к частям и обеспечить порядок сдачи оружия.
Сказав это, Тахир-паша вышел из караулки, и Струков последовал за ним. У входа стоял конвой Ганецкого. Распорядившись о караульных командах, Струков отозвал корнета и приказал разыскать Скобелева. Корнет вскочил на коня и помчался в Плевну, а Струков поспешил за Тахиром-пашой, который быстро поднимался на прибрежный холм. Поднявшись, повернулся к войскам и, воздев руки к небу, начал что-то кричать, а Струков тем временем всматривался в суровые лица аскеров. Исхудалые, истощённые голодом и боями, они оставались по-прежнему грозной силой, по-прежнему верили в своего полководца и по-прежнему горели решимостью сражаться до конца, и Александр Петрович впервые за этот день ощутил не только восторг победы, но и огромное облегчение. Самая боеспособная и опытная армия противника сдавалась русским войскам вместе с лучшим полководцем Османской империи.
Но сдавалась эта армия медленно и крайне неохотно. Глухой рокот пробегал по сгрудившейся солдатской массе, кое-где вновь упрямо взметнулась винтовки. Тахир-паша вырвал из ножен саблю, выкрикнул что-то и бросил её к ногам Струкова. За ним стали бросать оружие офицеры, что-то объясняя аскерам, выталкивая из рядов самых несговорчивых и отбирая у них винтовки. Разоружение шло тяжело, многие солдаты в знак несогласия разбивали о камни свои прекрасные многозарядки, ломали штыки и ятаганы, разбрасывали патроны, сталкивали в реку орудия и зарядные ящики.
А над всей этой с такой неохотой разоружавшейся армией с того берега уже гремело ликующее «Ура!», и первые караульные команды вступали на мост…
3
Победное «Ура!» донеслось и до Плевны, где его восторженно подхватили скобелевские войска. Сам генерал в это время работал со штабом, отдавая не только боевые приказы, но и распоряжения по поддержанию порядка в городе. Только что к нему прискакал отец, получивший приказание главнокомандующего принять под свою опеку пленных и трофейное имущество. Одновременно великий князь, уже знавший, что Скобелев-младший вступил в Плевну, сказал:
– Коли вступил первым, так и быть ему там губернатором.
В голосе Николая Николаевича звучало откровенное раздражение, вызванное стремительной самостоятельностью Михаила Дмитриевича, но старый рубака по простодушию не заметил этого, а приказ передал с удовольствием.
– Растёшь, Михаил, – не без гордости добавил он. – Получается, что я у тебя в подчинении. Дожил, как говорится.
Однако Михаил Дмитриевич не склонен был разделять отцовского торжества. Он сразу понял, что Его Высочество-главнокомандующий этим почётным назначением обрекает его на пассивное пребывание в тылу. А за окнами продолжали воодушевлено кричать «ура», и это очень раздражало.
– Мокроусов, узнай, с чего они там орут. А заодно найди Млынова.
– Не орут, а воинский победный восторг выражают, – строго поправил отец, когда порученец вышел. – Османке хребет сломали, а ты – орут!
– Османке, – проворчал сын. – Нам бы таких «Османок» хоть парочку.
Вошёл непривычно оживлённый Млынов. Ещё с порога крикнул:
– Ура, Михаил Дмитриевич!
– Ура, – подтвердил генерал. – Пока они там «ура» кричат и ликуют, разыщи-ка ты мне, Млынов, у местных купцов добрых полушубков. На крайний случай, овчин: полушубки сами пошьем.
– Сколько?
– Столько, чтобы дивизию одеть: интендантство солдат без подштанников на зиму оставило. Заранее скажи, что оплачу деньгами, а то попрячут. Ступай.
Млынов ушёл, ни о чем более не спрашивая, поскольку все уже сообразил. А старший Скобелев, насторожившись, перестал безмятежно улыбаться.
– Это ж какими деньгами ты за всю дивизию оплатишь? В карты, что ли, выиграл? Так ты в них отродясь не выигрывал, насколько мой карман помнит.
– Князь Имеретинский обещал средства изыскать, – как можно естественнее сказал Скобелев, склоняясь над бумагами, чтобы спрятать усмешку.
– Имеретинский? – с сомнением переспросил старик. – Ну, это другое дело, ежели Имеретинский.
– Нарочный от генерала Ганецкого, – доложил Мокроусов, появляясь в дверях. Юный корнет, розовый от воодушевления и скачки, влетел в комнату. Звякнув шпорами, доложил, что генерал Ганецкий просит тотчас же прибыть к Осману-паше генерала Скобелева.
– Какого именно Скобелева? – простовато спросил Михаил Дмитриевич.
Ему вдруг по-мальчишески захотелось, чтобы отец присутствовал при этой встрече. Потому-то и прикинулся непонимающим и даже немного растерянным. И – угадал.
– Обоих, ваши превосходительства! – не задумываясь, гаркнул корнет, поскольку не получил от Струкова ясных указаний.
Оба Скобелева прискакали к шоссейной караулке, когда разоружение уже закончилось. Турецкие офицеры строили угрюмых, подчинившихся своей участи аскеров под наблюдением русских конвойных команд. Ганецкий уехал с докладом к главнокомандующему, и всем распоряжался Струков. Он радостно приветствовал Михаила Дмитриевича, с некоторым удивлением – его отца, и приказал Нешед-бею доложить об их прибытии Осману-паше.
– Он вас представит, а меня извините, ваши превосходительства. Дел по горло.
– Аскеров накормить надо, Александр Петрович, – сказал Михаил Дмитриевич.
– Хлеб вот-вот подвезут, я распорядился. А с мясом до утра обождать придётся.
Вернулся Нешед-бей и с поклоном пригласил генералов в караулку. Оба Скобелева последовали за ним; в первой комнате уже не было офицеров, а размещались тяжело раненные: здесь работал Хасиб-бей и двое русских врачей. Адъютант распахнул дверь во вторую комнату, и генералы вошли в неё.
Осман-паша сидел на прежнем месте, но встал с помощью подскочившего адъютанта. С недоумением посмотрев на седого генерала, сначала почтительно поклонился ему, а затем протянул руку Скобелеву-младшему и что-то сказал, улыбнувшись.
– Его превосходительство говорит, что пожимает сейчас руку будущему русскому фельдмаршалу, – перевёл Нешед-бей.
– Передайте паше, что я искренне завидую ему. Он оказал своей родине неоценимую услугу.
Когда адъютант перевёл, Скобелев представил отца. Осман-паша ещё раз почтительно поклонился, но продолжал смотреть только на молодого генерала.
– Судьбе угодно было, чтобы я отдал свою саблю генералу Ганецкому, но было бы куда справедливее, если бы я вручил её вам, Ак-паша, – наконец сказал он. – Вы дважды заставили меня подумать о поражении, а значит, и дважды победили, – он вежливо улыбнулся старику. – Я с почтительнейшим удовольствием поздравляю вас, генерал, с великим сыном.
– Ничего, – невпопад ответил Дмитрий Иванович, растерянно погладив усы. – Пил бы поменьше, так и вовсе цены бы ему не было.
Неизвестно, как перевёл эту фразу Нешед-бей, но Осман-паша тихо рассмеялся.
– Кровный скакун спотыкается чаще рабочей лошади.
Скобелева резанула эта покровительственная похвала. Он был военным не просто по призванию, а по особому складу души, где все, все решительно подчинялось восторженному азарту боя, ослепительной уверенности в победе и убеждённости в своей правоте. Он всегда уважал противника, кто бы им ни был, но при этом внутренне требовал и ответного уважения. Не к себе – для этого он был достаточно самоуверен, – а к делу, которому служил.
– Подобный афоризм я могу адресовать и вашему превосходительству.
Осман-паша продолжал улыбаться, но из этой улыбки уже уходила искренняя теплота.
– После Третьего штурма Плевны с поля боя выбрался солдат. Я навестил его в лазарете, и он рассказал, как на его глазах добивали моих раненых, паша.
– Война жестока. Кроме того, это делали башибузуки.
– Это были ваши воины, Осман-паша, – отчеканил Скобелев. – Вам известно, что у нас действуют лазареты для пленных? Вам известно, что мои солдаты под огнём вытаскивали раненых аскеров, которых вы бросили на верную гибель?
– Мне известно, что вы оказываете помощь раненому противнику, но аскер этого не знает и не узнает никогда, – сухо сказал Осман. – Аскер знает одно: с ним поступят так, как поступает он. И чтобы он не сбежал в ваши лазареты, я вынужден закрывать глаза на его жестокость. Это – закон войны, генерал.
– Это нарушение законов войны, паша. Вы не уверены в своих солдатах, а потому и повязываете их страхом за совершенные преступления. Вам не кажется, что вы заменили солдатскую честь круговой порукой бандитов?
– Мне кажется, что вы – последний генерал в истории, который ещё верит в эту самую честь.
Вошёл Струков, сообщивший, что по повелению великого князя Осман-паша должен отбыть в Плевну и что личный экипаж паши уже подан. Турецкие офицеры на руках вынесли раненого командующего и усадили в экипаж, запряжённый парой в английских шорах. Хасиб-бей устроился напротив паши, Струков верхом ехал сбоку, а сзади двигался конвой улан и турецкая свита паши.
– Генералам и в плену ни жарко ни холодно, – вздохнул старший Скобелев, когда кортеж скрылся вдали. – Тебя, поди, тоже на руках носить будут, коли в плен угодишь?
– Нет уж, ваше превосходительство, я всегда застрелиться успею, – неожиданно зло отрезал сын.
– Коли вступил первым, так и быть ему там губернатором.
В голосе Николая Николаевича звучало откровенное раздражение, вызванное стремительной самостоятельностью Михаила Дмитриевича, но старый рубака по простодушию не заметил этого, а приказ передал с удовольствием.
– Растёшь, Михаил, – не без гордости добавил он. – Получается, что я у тебя в подчинении. Дожил, как говорится.
Однако Михаил Дмитриевич не склонен был разделять отцовского торжества. Он сразу понял, что Его Высочество-главнокомандующий этим почётным назначением обрекает его на пассивное пребывание в тылу. А за окнами продолжали воодушевлено кричать «ура», и это очень раздражало.
– Мокроусов, узнай, с чего они там орут. А заодно найди Млынова.
– Не орут, а воинский победный восторг выражают, – строго поправил отец, когда порученец вышел. – Османке хребет сломали, а ты – орут!
– Османке, – проворчал сын. – Нам бы таких «Османок» хоть парочку.
Вошёл непривычно оживлённый Млынов. Ещё с порога крикнул:
– Ура, Михаил Дмитриевич!
– Ура, – подтвердил генерал. – Пока они там «ура» кричат и ликуют, разыщи-ка ты мне, Млынов, у местных купцов добрых полушубков. На крайний случай, овчин: полушубки сами пошьем.
– Сколько?
– Столько, чтобы дивизию одеть: интендантство солдат без подштанников на зиму оставило. Заранее скажи, что оплачу деньгами, а то попрячут. Ступай.
Млынов ушёл, ни о чем более не спрашивая, поскольку все уже сообразил. А старший Скобелев, насторожившись, перестал безмятежно улыбаться.
– Это ж какими деньгами ты за всю дивизию оплатишь? В карты, что ли, выиграл? Так ты в них отродясь не выигрывал, насколько мой карман помнит.
– Князь Имеретинский обещал средства изыскать, – как можно естественнее сказал Скобелев, склоняясь над бумагами, чтобы спрятать усмешку.
– Имеретинский? – с сомнением переспросил старик. – Ну, это другое дело, ежели Имеретинский.
– Нарочный от генерала Ганецкого, – доложил Мокроусов, появляясь в дверях. Юный корнет, розовый от воодушевления и скачки, влетел в комнату. Звякнув шпорами, доложил, что генерал Ганецкий просит тотчас же прибыть к Осману-паше генерала Скобелева.
– Какого именно Скобелева? – простовато спросил Михаил Дмитриевич.
Ему вдруг по-мальчишески захотелось, чтобы отец присутствовал при этой встрече. Потому-то и прикинулся непонимающим и даже немного растерянным. И – угадал.
– Обоих, ваши превосходительства! – не задумываясь, гаркнул корнет, поскольку не получил от Струкова ясных указаний.
Оба Скобелева прискакали к шоссейной караулке, когда разоружение уже закончилось. Турецкие офицеры строили угрюмых, подчинившихся своей участи аскеров под наблюдением русских конвойных команд. Ганецкий уехал с докладом к главнокомандующему, и всем распоряжался Струков. Он радостно приветствовал Михаила Дмитриевича, с некоторым удивлением – его отца, и приказал Нешед-бею доложить об их прибытии Осману-паше.
– Он вас представит, а меня извините, ваши превосходительства. Дел по горло.
– Аскеров накормить надо, Александр Петрович, – сказал Михаил Дмитриевич.
– Хлеб вот-вот подвезут, я распорядился. А с мясом до утра обождать придётся.
Вернулся Нешед-бей и с поклоном пригласил генералов в караулку. Оба Скобелева последовали за ним; в первой комнате уже не было офицеров, а размещались тяжело раненные: здесь работал Хасиб-бей и двое русских врачей. Адъютант распахнул дверь во вторую комнату, и генералы вошли в неё.
Осман-паша сидел на прежнем месте, но встал с помощью подскочившего адъютанта. С недоумением посмотрев на седого генерала, сначала почтительно поклонился ему, а затем протянул руку Скобелеву-младшему и что-то сказал, улыбнувшись.
– Его превосходительство говорит, что пожимает сейчас руку будущему русскому фельдмаршалу, – перевёл Нешед-бей.
– Передайте паше, что я искренне завидую ему. Он оказал своей родине неоценимую услугу.
Когда адъютант перевёл, Скобелев представил отца. Осман-паша ещё раз почтительно поклонился, но продолжал смотреть только на молодого генерала.
– Судьбе угодно было, чтобы я отдал свою саблю генералу Ганецкому, но было бы куда справедливее, если бы я вручил её вам, Ак-паша, – наконец сказал он. – Вы дважды заставили меня подумать о поражении, а значит, и дважды победили, – он вежливо улыбнулся старику. – Я с почтительнейшим удовольствием поздравляю вас, генерал, с великим сыном.
– Ничего, – невпопад ответил Дмитрий Иванович, растерянно погладив усы. – Пил бы поменьше, так и вовсе цены бы ему не было.
Неизвестно, как перевёл эту фразу Нешед-бей, но Осман-паша тихо рассмеялся.
– Кровный скакун спотыкается чаще рабочей лошади.
Скобелева резанула эта покровительственная похвала. Он был военным не просто по призванию, а по особому складу души, где все, все решительно подчинялось восторженному азарту боя, ослепительной уверенности в победе и убеждённости в своей правоте. Он всегда уважал противника, кто бы им ни был, но при этом внутренне требовал и ответного уважения. Не к себе – для этого он был достаточно самоуверен, – а к делу, которому служил.
– Подобный афоризм я могу адресовать и вашему превосходительству.
Осман-паша продолжал улыбаться, но из этой улыбки уже уходила искренняя теплота.
– После Третьего штурма Плевны с поля боя выбрался солдат. Я навестил его в лазарете, и он рассказал, как на его глазах добивали моих раненых, паша.
– Война жестока. Кроме того, это делали башибузуки.
– Это были ваши воины, Осман-паша, – отчеканил Скобелев. – Вам известно, что у нас действуют лазареты для пленных? Вам известно, что мои солдаты под огнём вытаскивали раненых аскеров, которых вы бросили на верную гибель?
– Мне известно, что вы оказываете помощь раненому противнику, но аскер этого не знает и не узнает никогда, – сухо сказал Осман. – Аскер знает одно: с ним поступят так, как поступает он. И чтобы он не сбежал в ваши лазареты, я вынужден закрывать глаза на его жестокость. Это – закон войны, генерал.
– Это нарушение законов войны, паша. Вы не уверены в своих солдатах, а потому и повязываете их страхом за совершенные преступления. Вам не кажется, что вы заменили солдатскую честь круговой порукой бандитов?
– Мне кажется, что вы – последний генерал в истории, который ещё верит в эту самую честь.
Вошёл Струков, сообщивший, что по повелению великого князя Осман-паша должен отбыть в Плевну и что личный экипаж паши уже подан. Турецкие офицеры на руках вынесли раненого командующего и усадили в экипаж, запряжённый парой в английских шорах. Хасиб-бей устроился напротив паши, Струков верхом ехал сбоку, а сзади двигался конвой улан и турецкая свита паши.
– Генералам и в плену ни жарко ни холодно, – вздохнул старший Скобелев, когда кортеж скрылся вдали. – Тебя, поди, тоже на руках носить будут, коли в плен угодишь?
– Нет уж, ваше превосходительство, я всегда застрелиться успею, – неожиданно зло отрезал сын.
4
Через неделю ровно в двенадцать дня наступившую тишину вновь нарушил грохот канонады: русская артиллерия салютовала въезду Александра II в Плевну. В одном из лучших болгарских домов был сервирован завтрак для императора, особ царской фамилии, румынского князя Карла и некоторых приближённых. Во дворе были накрыты столы для офицеров свиты, за которыми ухаживали болгарские девушки в праздничных нарядах.
В доме едва успели поднять бокалы за здоровье императора, как за окнами раздался шум: пленный турецкий полководец шёл к дому, опираясь на Хасиб-бея. Русские и румынские офицеры встали. Осман молча пересёк двор и сразу же был введён в праздничную залу. Низко поклонившись, Осман-паша остановился у порога.
– Что вас побудило прорываться? – спросил Александр после весьма продолжительного молчания.
– Долг, Ваше Величество.
– Отдаю полную дань уважения вашей твёрдости в исполнении священного для всех долга служения своей родине, – напыщенно сказал Государь. – Знали ли вы о полном окружении Плевны?
– Я не знал подробностей, Государь; но даже если бы я знал их, я бы все равно поступил так, как поступил.
– На что же вы рассчитывали?
– Полководец всегда рассчитывает на удар там, где его не ждут, Государь. В данном случае я надеялся, что генерал Ганецкий примет мою демонстрацию за направление решающей атаки.
– В знак уважения к вашей личной храбрости я возвращаю вам вашу саблю.
– Благодарю, Ваше Величество, – паша склонился в глубоком поклоне.
В то время как происходила эта театральная церемония, Дмитрий Иванович Скобелев прискакал к сыну. Оба генерала были молчаливо обойдены приглашением к царскому завтраку; но старику стало известно, что сын утром испросил аудиенцию и был принят императором.
– Унижался? – загремел Дмитрий Иванович, едва переступив порог. – Сапоги царские лизал, а что вылизал? Вот что! – он повертел фигой перед надушённой и любовно расчёсанной бородой сына. – Тебе сам Османка руку тряс, а хрен вам вместо праздничка, хрен с редькой, ваше превосходительство!
– Хрен с редькой – тоже неплохая закуска, – улыбнулся Михаил Дмитриевич.
Он был в мундире при всех регалиях и вместе с парадно одетым Млыновым деятельно накрывал на стол. Столь же парадный Куропаткин молча поклонился разгневанному генералу.
– Празднуешь? – презрительно отметил Дмитрий Иванович. – Унижение водкой заливаешь?
– Не унижение – победу, – улыбнулся сын. – А какую, сейчас узнаешь. Готово, Млынов? Зови.
Млынов вышел. Скобелев критически обозрел стол.
– Наливай, Алексей Николаевич. Первый тост – стоя.
Куропаткин едва успел разлить шампанское, как Млынов пропустил в комнату порученца.
– Доброе утро, господа, – сказал Мокроусов, с некоторым удивлением оглядывая накрытый стол и парадных командиров. – Звали, Михаил Дмитриевич?
– Возьми бокал. – Скобелев обождал, пока разберут шампанское, расправил бакенбарды. – Сегодня утром Государь изволил произвести тебя в офицеры и повеление о сём уже подписано. За здоровье подпоручика Мокроусова! – он залпом осушил бокал, достал из кармана погоны и протянул их Федору. – Носить с честью. И чтоб завтра представился мне по всей форме.
– Благодарю, Михаил Дмитриевич… – растерянно начал было Мокроусов.
– Ну, уж нет! – вдруг сердито прервал генерал Скобелев-старший. – Кончился для тебя Михаил Дмитриевич, понятно? Отныне он тебе – ваше превосходительство. Так-то, подпоручик, и дай я тебя расцелую на счастье!..
В доме едва успели поднять бокалы за здоровье императора, как за окнами раздался шум: пленный турецкий полководец шёл к дому, опираясь на Хасиб-бея. Русские и румынские офицеры встали. Осман молча пересёк двор и сразу же был введён в праздничную залу. Низко поклонившись, Осман-паша остановился у порога.
– Что вас побудило прорываться? – спросил Александр после весьма продолжительного молчания.
– Долг, Ваше Величество.
– Отдаю полную дань уважения вашей твёрдости в исполнении священного для всех долга служения своей родине, – напыщенно сказал Государь. – Знали ли вы о полном окружении Плевны?
– Я не знал подробностей, Государь; но даже если бы я знал их, я бы все равно поступил так, как поступил.
– На что же вы рассчитывали?
– Полководец всегда рассчитывает на удар там, где его не ждут, Государь. В данном случае я надеялся, что генерал Ганецкий примет мою демонстрацию за направление решающей атаки.
– В знак уважения к вашей личной храбрости я возвращаю вам вашу саблю.
– Благодарю, Ваше Величество, – паша склонился в глубоком поклоне.
В то время как происходила эта театральная церемония, Дмитрий Иванович Скобелев прискакал к сыну. Оба генерала были молчаливо обойдены приглашением к царскому завтраку; но старику стало известно, что сын утром испросил аудиенцию и был принят императором.
– Унижался? – загремел Дмитрий Иванович, едва переступив порог. – Сапоги царские лизал, а что вылизал? Вот что! – он повертел фигой перед надушённой и любовно расчёсанной бородой сына. – Тебе сам Османка руку тряс, а хрен вам вместо праздничка, хрен с редькой, ваше превосходительство!
– Хрен с редькой – тоже неплохая закуска, – улыбнулся Михаил Дмитриевич.
Он был в мундире при всех регалиях и вместе с парадно одетым Млыновым деятельно накрывал на стол. Столь же парадный Куропаткин молча поклонился разгневанному генералу.
– Празднуешь? – презрительно отметил Дмитрий Иванович. – Унижение водкой заливаешь?
– Не унижение – победу, – улыбнулся сын. – А какую, сейчас узнаешь. Готово, Млынов? Зови.
Млынов вышел. Скобелев критически обозрел стол.
– Наливай, Алексей Николаевич. Первый тост – стоя.
Куропаткин едва успел разлить шампанское, как Млынов пропустил в комнату порученца.
– Доброе утро, господа, – сказал Мокроусов, с некоторым удивлением оглядывая накрытый стол и парадных командиров. – Звали, Михаил Дмитриевич?
– Возьми бокал. – Скобелев обождал, пока разберут шампанское, расправил бакенбарды. – Сегодня утром Государь изволил произвести тебя в офицеры и повеление о сём уже подписано. За здоровье подпоручика Мокроусова! – он залпом осушил бокал, достал из кармана погоны и протянул их Федору. – Носить с честью. И чтоб завтра представился мне по всей форме.
– Благодарю, Михаил Дмитриевич… – растерянно начал было Мокроусов.
– Ну, уж нет! – вдруг сердито прервал генерал Скобелев-старший. – Кончился для тебя Михаил Дмитриевич, понятно? Отныне он тебе – ваше превосходительство. Так-то, подпоручик, и дай я тебя расцелую на счастье!..
Глава десятая
1
Осень 1877 года выпала затяжной и холодной, зима обещала сильные морозы и обильные снегопады, а русская армия была разута и раздета: по всей логике надлежало перейти к обороне, перезимовать и весною возобновить боевые действия. Внимательно следивший за ходом этой войны германский канцлер Бисмарк[52], исходя из этой логики, приказал убрать со своего рабочего стола карту Балканского театра русско-турецкой войны.
– Она не понадобится мне до весны.
Вскоре после этого личный представитель главнокомандующего Александр Петрович Струков, наконец-то произведённый в генералы, по личному поручению своего захворавшего непосредственного начальника докладывал высшему командованию русской армии общий замысел зимней кампании.
– Его Высочеством принято решение преодолеть Балканы, когда противник, да и весь мир, этого не ожидает. Колонна генерала Гурко должна наступать на Софию. Через Иметлийский перевал в скором времени пройдёт генерал Скобелев-второй для действий против группировки Весселя-паши. Для обеспечения этих ударов формируется Траянский отряд под командованием генерала Карцева с задачей прорваться через Траянский перевал.
Гурко преодолел Балканы, победив турок, снега, вьюги и морозы, и вступил в Софию к великой радости всей Болгарии. Чего это стоило его войскам, красноречиво говорит личная депеша великого князя главнокомандующего, адресованная непосредственно брату, российскому Императору Александру II: «…за время форсирования Балкан русская армия окончательно осталась не только без сапог, но и без шаровар. Умоляю Ваше Величество…»
Колонна генерала Скобелева прорвалась через Иметлийский перевал, не испытывая подобных трудностей, поскольку вся была одета в добротные белые полушубки. Обрадованный этой вестью Дмитрий Иванович тут же подписал все розданные Млыновым долговые обязательства, не забыв, правда, красочно выругать предусмотрительного, но не в меру щедрого сына.
28 декабря произошло решающее сражение возле деревень Шипка и Шейново. Войска генерала Скобелева внезапно, без артиллерийской подготовки начали атаку и, умело маневрируя, соединились с войсками генерала Святополк-Мирского. Армия Весселя-паши оказалась в полном окружении и после некоторых колебаний сложила оружие. Русские взяли двадцать две тысячи пленных с восемьюдесятью тремя орудиями. Путь в южную Болгарию был открыт.
Победа была настолько впечатляющей, что великий князь Николай Николаевич скрепя сердце приказал Михаилу Дмитриевичу лично доложить ему об этой операции. Скобелев немедленно прибыл в ставку, где его первым встретил Струков.
– Наконец-таки сообразили, что тебе давным-давно пора генеральскую форму носить, Шурка, – улыбнулся Михаил Дмитриевич, обнимая Струкова. – Пойдёшь ко мне авангардом командовать? Вместе коней в Босфоре искупаем.
– А что? – рассмеялся Александр Петрович. – И искупаем. Отличная мысль!
– Тогда подготовь к этой мысли своего непосредственного начальника.
Великий князь благожелательно выслушал краткий доклад Скобелева и даже выразил благодарность.
– Молодецки! Назначаю тебя командовать передовой колонной отряда генерала Радецкого. Чтоб и впредь молодецки гнал турок до самого моря!
– Для этого мне нужен молодецкий командир авангарда, Ваше Высочество, – Скобелев протянул рапорт. – Извольте ознакомиться с нижайшей просьбой.
Главнокомандующий прочитал рапорт и нахмурился.
– А почему именно Струкова?
– Генерал Струков обладает высшими качествами начальника – способностью быстро принимать решения и ответственной инициативой, Ваше Высочество.
Николай Николаевич был весьма недоволен, но отказать в просьбе все же не решился. Теперь Скобелев стал не только героем Плевненских штурмов, но и победителем Весселя-паши. Да и сам Струков мягко, но настойчиво просил о том же ещё утром.
Конный авангард Скобелева, которым командовал генерал Струков, 3-го января 1878 года стремительной атакой захватил железнодорожный узел Семенли. Едва дав отдохнуть коням, но отнюдь не кавалеристам, Александр Петрович уже на следующее утро захватил Германлы, отрезав армию Сулеймана, что вынудило даже нетерпеливого Скобелева срочно отправить к лихому командиру авангарда Млынова с личной запиской: «Остановись, Шурка, дай войска собрать!»
– Ругается Михаил Дмитриевич? – улыбнулся весьма польщённый Александр Петрович.
– Скорее восторженно смеётся, – невозмутимо пояснил Млынов. – У нас вся артиллерия отстала, а турки со страху об этом и не догадываются.
Форсированными маршами подтянув свои силы, Скобелев вновь бросил Александра Петровича вперёд, послав приказ через порученца подпоручика Федора Мокроусова. Приказ был устным:
– Только вперёд! Передаю дословно.
– Понял, поручик.
Пройдя за сутки восемьдесят вёрст, кавалеристы Струкова нежданно-негаданно появились перед Адрианополем. Паника турок была столь велика, что двухтысячный гарнизон сдал крепость без боя.
Однако радость Михаила Дмитриевича оказалась весьма омрачённой. На подходе к городу передовой дозор Струкова был встречен огнём турецкого охранения. Охранение казаки разогнали, но сопровождавший их в этом дозоре Мокроусов был ранен.
– Тяжело? – угрюмо спросил Скобелев Млынова.
– Тяжело, Михаил Дмитриевич, – вздохнул адъютант. – Однако врач сказал, что выкарабкается.
– Жаль Федора. Он стал бы хорошим боевым офицером. Проследи, чтобы в Россию первым же транспортом отправили.
К тому времени генерал Гурко разгромил армию Сулеймана под Филиппополем. Турки повсеместно бежали, без сопротивления откатываясь к Константинополю, и на острие русского преследования шёл кавалерийский отряд генерал-майора Александра Петровича Струкова. Начав войну лихим набегом на Барбошский мост, он же и заканчивал её в войсках Скобелева на подступах к Константинополю.
19 января Турецкая империя запросила перемирия. Кровавая девятимесячная война заканчивалась полным военным разгромом Блистательной Порты[53].
– Она не понадобится мне до весны.
Вскоре после этого личный представитель главнокомандующего Александр Петрович Струков, наконец-то произведённый в генералы, по личному поручению своего захворавшего непосредственного начальника докладывал высшему командованию русской армии общий замысел зимней кампании.
– Его Высочеством принято решение преодолеть Балканы, когда противник, да и весь мир, этого не ожидает. Колонна генерала Гурко должна наступать на Софию. Через Иметлийский перевал в скором времени пройдёт генерал Скобелев-второй для действий против группировки Весселя-паши. Для обеспечения этих ударов формируется Траянский отряд под командованием генерала Карцева с задачей прорваться через Траянский перевал.
Гурко преодолел Балканы, победив турок, снега, вьюги и морозы, и вступил в Софию к великой радости всей Болгарии. Чего это стоило его войскам, красноречиво говорит личная депеша великого князя главнокомандующего, адресованная непосредственно брату, российскому Императору Александру II: «…за время форсирования Балкан русская армия окончательно осталась не только без сапог, но и без шаровар. Умоляю Ваше Величество…»
Колонна генерала Скобелева прорвалась через Иметлийский перевал, не испытывая подобных трудностей, поскольку вся была одета в добротные белые полушубки. Обрадованный этой вестью Дмитрий Иванович тут же подписал все розданные Млыновым долговые обязательства, не забыв, правда, красочно выругать предусмотрительного, но не в меру щедрого сына.
28 декабря произошло решающее сражение возле деревень Шипка и Шейново. Войска генерала Скобелева внезапно, без артиллерийской подготовки начали атаку и, умело маневрируя, соединились с войсками генерала Святополк-Мирского. Армия Весселя-паши оказалась в полном окружении и после некоторых колебаний сложила оружие. Русские взяли двадцать две тысячи пленных с восемьюдесятью тремя орудиями. Путь в южную Болгарию был открыт.
Победа была настолько впечатляющей, что великий князь Николай Николаевич скрепя сердце приказал Михаилу Дмитриевичу лично доложить ему об этой операции. Скобелев немедленно прибыл в ставку, где его первым встретил Струков.
– Наконец-таки сообразили, что тебе давным-давно пора генеральскую форму носить, Шурка, – улыбнулся Михаил Дмитриевич, обнимая Струкова. – Пойдёшь ко мне авангардом командовать? Вместе коней в Босфоре искупаем.
– А что? – рассмеялся Александр Петрович. – И искупаем. Отличная мысль!
– Тогда подготовь к этой мысли своего непосредственного начальника.
Великий князь благожелательно выслушал краткий доклад Скобелева и даже выразил благодарность.
– Молодецки! Назначаю тебя командовать передовой колонной отряда генерала Радецкого. Чтоб и впредь молодецки гнал турок до самого моря!
– Для этого мне нужен молодецкий командир авангарда, Ваше Высочество, – Скобелев протянул рапорт. – Извольте ознакомиться с нижайшей просьбой.
Главнокомандующий прочитал рапорт и нахмурился.
– А почему именно Струкова?
– Генерал Струков обладает высшими качествами начальника – способностью быстро принимать решения и ответственной инициативой, Ваше Высочество.
Николай Николаевич был весьма недоволен, но отказать в просьбе все же не решился. Теперь Скобелев стал не только героем Плевненских штурмов, но и победителем Весселя-паши. Да и сам Струков мягко, но настойчиво просил о том же ещё утром.
Конный авангард Скобелева, которым командовал генерал Струков, 3-го января 1878 года стремительной атакой захватил железнодорожный узел Семенли. Едва дав отдохнуть коням, но отнюдь не кавалеристам, Александр Петрович уже на следующее утро захватил Германлы, отрезав армию Сулеймана, что вынудило даже нетерпеливого Скобелева срочно отправить к лихому командиру авангарда Млынова с личной запиской: «Остановись, Шурка, дай войска собрать!»
– Ругается Михаил Дмитриевич? – улыбнулся весьма польщённый Александр Петрович.
– Скорее восторженно смеётся, – невозмутимо пояснил Млынов. – У нас вся артиллерия отстала, а турки со страху об этом и не догадываются.
Форсированными маршами подтянув свои силы, Скобелев вновь бросил Александра Петровича вперёд, послав приказ через порученца подпоручика Федора Мокроусова. Приказ был устным:
– Только вперёд! Передаю дословно.
– Понял, поручик.
Пройдя за сутки восемьдесят вёрст, кавалеристы Струкова нежданно-негаданно появились перед Адрианополем. Паника турок была столь велика, что двухтысячный гарнизон сдал крепость без боя.
Однако радость Михаила Дмитриевича оказалась весьма омрачённой. На подходе к городу передовой дозор Струкова был встречен огнём турецкого охранения. Охранение казаки разогнали, но сопровождавший их в этом дозоре Мокроусов был ранен.
– Тяжело? – угрюмо спросил Скобелев Млынова.
– Тяжело, Михаил Дмитриевич, – вздохнул адъютант. – Однако врач сказал, что выкарабкается.
– Жаль Федора. Он стал бы хорошим боевым офицером. Проследи, чтобы в Россию первым же транспортом отправили.
К тому времени генерал Гурко разгромил армию Сулеймана под Филиппополем. Турки повсеместно бежали, без сопротивления откатываясь к Константинополю, и на острие русского преследования шёл кавалерийский отряд генерал-майора Александра Петровича Струкова. Начав войну лихим набегом на Барбошский мост, он же и заканчивал её в войсках Скобелева на подступах к Константинополю.
19 января Турецкая империя запросила перемирия. Кровавая девятимесячная война заканчивалась полным военным разгромом Блистательной Порты[53].
2
Затихнув на полях сражений, война перешла в кабинеты: Европа единым фронтом выступила против русских условий мира, и Англия демонстративно направила свой флот в Мраморное море. Ощутив поддержку, Константинополь начал упорствовать и всячески затягивать мирные переговоры. Глава турецкой делегации Севфет-паша решительно воспротивился требованию русской стороны признать единую автономную Болгарию. Тогда граф Игнатьев, руководивший переговорами с русской стороны, навестил главнокомандующего в его ставке в Адрианополе.
– Английская эскадра стоит в пятнадцати верстах от Константинополя, – сказал он. – Это значительно ближе, чем штаб Вашего Высочества.
Главная квартира русской армии была переведена в местечко Сан-Стефано, расположенное на том же расстоянии от турецкой столицы, что и английские корабли. И турки сразу сбавили тон, но тем не менее настояли на перерыве в переговорах.
– А почему бы вам, Ваше Высочество, не устроить в Сан-Стефано победный парад? – спросил граф Игнатьев, вторично посетив великого князя. – Покажите туркам лица их победителей, поиграйте оружием. А я приглашу гостей, если позволите. Англичан, послов и, конечно же, всю турецкую мирную делегацию.
– Молодецкое решение! – Николай Николаевич пришёл в восторг. – Мы покажем всему миру своих героев, и я лично буду принимать этот парад. А командовать им должен молодецкий генерал. Может быть, поручить командование Гурко?
– Может быть. Ваше Высочество, может быть, – согласно закивал опытный и многознающий дипломат. – Боюсь, однако, что мне придётся долго объяснять послам и англичанам, кто командует парадом, и почему именно он, а не кто-либо иной.
– Да? А о ком не придётся? Европа возмутительно мало уделяет внимания России. Возмутительно мало! Там хотя бы кого-нибудь знают из моих военачальников, граф?
– Европа более всего наслышана о Белом генерале, Ваше Высочество.
– О Скобелеве? – главнокомандующий нахмурился и вздохнул. – Умеет, умеет он подать себя в нужном свете.
– Совершенно согласен с вами, Ваше Высочество. Особенно – в сражениях. Европейские газеты не устают писать об этом из номера в номер.
– Английская эскадра стоит в пятнадцати верстах от Константинополя, – сказал он. – Это значительно ближе, чем штаб Вашего Высочества.
Главная квартира русской армии была переведена в местечко Сан-Стефано, расположенное на том же расстоянии от турецкой столицы, что и английские корабли. И турки сразу сбавили тон, но тем не менее настояли на перерыве в переговорах.
– А почему бы вам, Ваше Высочество, не устроить в Сан-Стефано победный парад? – спросил граф Игнатьев, вторично посетив великого князя. – Покажите туркам лица их победителей, поиграйте оружием. А я приглашу гостей, если позволите. Англичан, послов и, конечно же, всю турецкую мирную делегацию.
– Молодецкое решение! – Николай Николаевич пришёл в восторг. – Мы покажем всему миру своих героев, и я лично буду принимать этот парад. А командовать им должен молодецкий генерал. Может быть, поручить командование Гурко?
– Может быть. Ваше Высочество, может быть, – согласно закивал опытный и многознающий дипломат. – Боюсь, однако, что мне придётся долго объяснять послам и англичанам, кто командует парадом, и почему именно он, а не кто-либо иной.
– Да? А о ком не придётся? Европа возмутительно мало уделяет внимания России. Возмутительно мало! Там хотя бы кого-нибудь знают из моих военачальников, граф?
– Европа более всего наслышана о Белом генерале, Ваше Высочество.
– О Скобелеве? – главнокомандующий нахмурился и вздохнул. – Умеет, умеет он подать себя в нужном свете.
– Совершенно согласен с вами, Ваше Высочество. Особенно – в сражениях. Европейские газеты не устают писать об этом из номера в номер.