Страница:
Выпив кофе, приятели отправились на позиции. Там оказался Саранчов, следивший за отходом своих казаков.
– Жаль, что поторопился, – с неудовольствием сказал Скобелев. – Я, признаться, рассчитывал на твоих пушкарей.
– Они – армейские, а не казачьи, – пояснил полковник. – Стало быть, их приказ Николая Александровича не касается. А я прикажу им догонять меня после того, как ты их отпустишь.
Артиллеристы Оренбургского отряда с удовольствием откликнулись на личную просьбу Скобелева. Однако ещё до их залпа черт принёс корнета графа Шувалова с категорическим приказом генерала Кауфмана во что бы то ни стало воздержаться от штурма, и Михаил Дмитриевич очень расстроился.
– Вот незадача…
– Корнеты любят славу, – проворчал корреспондент. – Вполне допускаю, что этот – тоже.
Он тут же с типично американским амикошонством познакомился с графом, который упоённо рассказывал, каким опасностям он подвергался, торопясь донести до Скобелева приказ Константина Петровича ни в коем случае не штурмовать цитадель до особого на то распоряжения.
– Стреляют вовсю, господа!.. – разглагольствовал юный корнет.
– Представьте, лошадь под моим коноводом ранили! Чуть бы левее, и…
– И, – согласился Макгахан. – Считайте, что это «и» уже произошло. Во всяком случае, именно так я и напишу в своей корреспонденции: «Под отважным корнетом графом Шуваловым была ранена лошадь». Весь Петербург будет восторженно замирать от ужаса, поскольку именно там, согласно договорённостей, первыми читают мои статьи.
– Ранена лошадь? – оторопело спросил корнет. – Ну, так я и говорю, что под коноводом…
– Ваша, граф, ваша, – мягко втолковывал Макгахан. – Но, будучи человеком отважным, вы поспешили за полковником Скобелевым, который уже ворвался в крепость во главе своих солдат…
В это время громыхнул залп из двух оставленных Саранчовым орудий. Шахабадские ворота сорвало с петель, кто-то уже восторженно орал «Ура!», а корнет граф Шувалов окончательно запутался в вопросе, чья лошадь была ранена, и зачем он вообще здесь оказался.
– Наша очередь, друзья. – Михаил Дмитриевич глубоко, как перед прыжком в воду, вздохнул. – За мной, ребята!..
Он первым ворвался в цитадель. Американец с винчестером бежал на шаг позади, а следом за ними поспешал корнет Шувалов, упоённо размахивая саблей. С крыш стреляли второпях, но весьма часто, что очень удивило Скобелева:
– Вот упрямцы! С перепугу, что ли? Пригнитесь, Макгахан, вы не на Диком Западе!..
– Я – на диком Востоке. И мечтаю получить лёгкое ранение…
Ранения он не получил, равно как и все остальные. Скобелев довёл своих солдат до ханского дворца, где их встретили вконец растерявшиеся представители хана и строгие седобородые аксакалы.
– Мы сдали город без боя…
– Как бы не так, – сказал Михаил Дмитриевич, задыхаясь от бега. – Вы сдали его мне на шпагу…
Вечером он получил нагоняй от генерала Кауфмана.
– Ваше счастье, что не оказалось ни одного раненого. Что за мальчишество, полковник?
– Хотел оказать вам услугу, ваше превосходительство.
– Так окажите её цивилизованно, – продолжал недовольно ворчать Константин Петрович. – Одновременно с вами из Красноводска выступил на Хиву отряд Маркозова. Найдите его, и я позабуду о вашей дерзкой самодеятельности.
Отряд Маркозова действительно затерялся в песках, его и впрямь надо было найти, но Кауфман отсылал Скобелева не столько на поиски, сколько прятал от недовольных глаз. Ему понравилась вызывающая активность фактического командира Киндерлиндского отряда, но если бы при штурме не обошлось без ранений, главнокомандующий всеми войсками в Туркестане сурово взыскал бы с чересчур активного подполковника. Но – обошлось, и сейчас следовало спрятать Скобелева от многочисленных недругов.
– Отряд Маркозова потерялся где-то в Каракумских песках, – объяснял он, когда мысль во что бы то ни стало отправить Скобелева подальше уже окончательно овладела им. – Необходимо найти его и передать приказ вернуться в Красноводск. Возьмите в своё распоряжение всех уральских казаков и проведите эту операцию со всей свойственной вам стремительностью, пока противник ещё не опомнился.
– Стремительно тащиться от колодца к колодцу? – усмехнулся Скобелев. – Это невозможно, ваше превосходительство. Все беглые джигиты из Хивы осели именно возле колодцев, которых очень мало на этом маршруте. Следовательно, моему отряду предстоят бесконечные затяжные бои и многочисленные внезапные стычки, что никак не может привести нас к желаемому результату.
– Возможно, вы правы, полковник. Но нет иного повода отправить вас с глаз долой.
– Благодарю ваше превосходительство за заботу, – искренне сказал Михаил Дмитриевич, поняв истинную причину внезапного решения Кауфмана. – Только за что же страдать ни в чем не повинным казакам?
– Вы обсуждаете приказ, Скобелев?
– Никоим образом. Я лишь ищу наиболее приемлемый способ его исполнения. Разрешите доложить свои соображения утром?
Идея, вдруг посетившая Скобелева, была безумной, почему он и оценил её совершенно особенно. Она не просто щекотала нервы и тешила самолюбие – она могла помочь исполнить и впрямь необходимый приказ Кауфмана, не рискуя казачьими жизнями. Однако Михаил Дмитриевич почему-то стеснялся, когда излагал её Млынову. Но прапорщик сказал всего одну фразу:
– Вы не пророните ни одного слова за все время пути. Пока не вернёмся.
– То есть? – опешил Скобелев.
– Обет молчания. Наденете повязку на лоб.
– Какую повязку?
– Я сам повяжу. С нами пойдёт мой двоюродный брат.
– Ничего не понимаю. Молчание, брат… Откуда он возьмётся, ваш кузен?
– Из обоза. Он вёл наш караван, о чем я вам докладывал. И со всеми встречными будем разговаривать только мы. Он или я. Тогда может так случиться, что мы найдём Красноводский отряд и даже вернёмся живыми.
– Я обязан доложить о ваших условиях, – подумав, сказал Михаил Дмитриевич.
И тут же доложил об этом разговоре Константину Петровичу.
– На таких условиях я не могу вас отпустить, – вздохнул Кауфман.
– Иного выхода нет, – вздохнул Скобелев в ответ.
Генерал долго молчал. Потом сказал:
– Авантюра чудовищная, полковник. Чудовищная и небывалая. Но, возможно, ваш толмач прав. Возможно. Я знаю местные обычаи: обет молчания вызывает уважение, хотя… – Кауфман ещё раз вздохнул, протянул руку:
– Храни вас Господь, Михаил Дмитриевич. Покажетесь мне с повязкой на лбу перед выездом?
– Нет.
– Почему? – удивился генерал-губернатор.
– Плохая примета, ваше превосходительство, – серьёзно сказал Скобелев. – Представлюсь по возвращении.
И вышел.
Более месяца о нем не было ни слуху ни духу. Генерал-губернатор Кауфман верил и ждал, никуда не выезжая из Хивинского ханства, подписавшего чрезвычайно выгодный для России договор о вассальной зависимости. Он не докладывал в Санкт-Петербург о предприятии Скобелева, всячески уклонялся от необходимости покинуть Хиву и – ждал. По необъяснимым причинам он верил, что безумная авантюра Михаила Дмитриевича увенчается успехом, но даже его слепая вера в скобелевскую звезду в конце концов источилась сомнениями. Константин Петрович начал с глубокой горечью ощущать, что дерзкий замысел молодого подполковника провалился, чувствовал себя виноватым, но из Хивы все же упорно не уезжал.
– Ваше превосходительство, к вам какой-то странный туркмен рвётся, – как-то поздним вечером доложил дежурный адъютант.
Кауфман вскочил с юношеской стремительностью:
– Зови!
И в кабинет вошёл туземец в косматой папахе с зеленой повязкой на лбу.
– Я обещал представиться вам по возвращении, Константин Петрович.
– Скобелев! – закричал сдержанный Кауфман, бросаясь к внезапному посетителю. – Как же вы уцелели, Михаил Дмитриевич, как же вы уцелели…
Он обнял Скобелева, крепко прижал к груди.
– Я нашёл авангард Маркозова в каракумских песках у колодцев Мирза-Гирле, – сказал полковник, смущённо высвобождаясь из генеральских объятий. – И передал ваш приказ о немедленном возвращении в Красноводск.
– Благодарю, Михаил Дмитриевич, от всего сердца благодарю, – взволнованно говорил Кауфман, не слушая его. – Вы достойны самой высокой награды, и я…
– Я не приму никакой награды, если вы не исполните моей просьбы, – твёрдо сказал Скобелев. – Я уцелел только благодаря мужеству и отваге моего друга, переводчика и проводника Млынова, ваше превосходительство. Он не имеет никакого военного образования, но я прошу утвердить его в офицерском звании.
История редкого по отваге и дерзости подвига подполковника Михаила Дмитриевича Скобелева не только попала во все реляции и доклады, но и во всю мировую прессу, красочно расписанная Макгаханом. А друг детства императора Александра II граф Адлерберг с чувством, подробностями и очень своевременно поведал об этом Государю за чашкой утреннего кофе.
– Полковник удался в своего деда, – Александр изволил милостиво улыбнуться. – Полагаю, Кауфман представил сего героя к достойной награде?
– Полковник Скобелев представлен к ордену Святаго Георгия, Ваше Величество.
– Мы запомним сего Георгиевского кавалера, граф. А пока подождём его следующего подвига.
Это была единственная награда Скобелева: за труднейший поход Киндерлиндского отряда он ничего не получил – кроме звания полковника. То ли отчаянный поиск колонны Маркозова заслонил собою иные его дела, то ли кто-то просто-напросто вычеркнул Михаила Дмитриевича из всех реляций, ловко переведя внимание на больного полковника Ломакина, то ли ещё по какой-то причине. За путешествие через пустынные солончаковые степи в носилках Николай Павлович был пожалован генеральским чином, золотым оружием и орденом Святого Владимира третьей степени с мечами. Российские награды вообще сыплются как бы сами по себе, завися порою от дворцовых сплетён, ничтожных слов и ещё более ничтожных умолчаний куда больше, нежели от действительных примеров служения Отечеству своему.
Впрочем, Скобелеву некогда было обижаться. Вскоре последовало восстание в Коканде, бороться с которым досталось ему уже как самостоятельному командиру соседствующих русских отрядов. Не связанный более непосредственным руководством людей посредственных, Михаил Дмитриевич столь стремительно и энергично громил многократно превосходящие его силы противника, что на иное у него просто не оставалось времени. Не заметить его редкостного полководческого таланта было уже невозможно, тем более что Государь и впрямь запомнил его по подвигу в Каракумах. За быстрым разгромом кокандцев последовало производство в генерал-майоры с зачислением в свиту Его Императорского Величества, золотое оружие за храбрость, ордена Георгия третьей степени и Владимира с мечами. За производством последовали и назначения, и молодой генерал Скобелев оказался вскоре административным и военным руководителем Ферганы.
Трудно было себе представить более удачную карьеру, особенно если учесть, что она только начиналась. Тридцатилетнему генерал-губернатору люто завидовали в обеих столицах.
– Этот ваш Скобелев способен воевать только с халатниками. Он вмиг испачкает свой пресловутый белый мундир в любой европейской войне.
Михаила Дмитриевича глубоко обижало это высокомерное столичное пренебрежение. Он понимал, что оно во многом питалось его неуёмной страстью к риску вполне рассчитанному, оправданному глубоким пониманием психологии противника, но ни академические военные светила, ни тем паче аристократические салоны как Москвы, так и Санкт-Петербурга просто не могли себе представить всего многоцветия его далеко не ординарного человеческого и военного таланта. Он выламывался из всех привычных схем, а потому и обречён был на остракизм высшего общества, давно уже выработавшего неукоснительные правила отношений с любой самобытной личностью.
В основе лежала обыкновенная обывательская зависть, – затмевающая не только его воинские победы, но и весьма существенные достижения на ниве административной деятельности. Подведомственные ему территории жили мирно и достойно, но никто не желал видеть ничего достойного в самом молодом генерал-губернаторе.
И начались интриги, против которых по-детски доверчивый Михаил Дмитриевич оказался совершенно бессилен. Все кем-то очень умело раскручивалось, накапливалось, росло, и в конце концов Скобелев не выдержал и… бежал.
В Санкт-Петербург. За правдой к самому Государю-Императору Александру II.
Часть вторая
Глава первая
1
– Жаль, что поторопился, – с неудовольствием сказал Скобелев. – Я, признаться, рассчитывал на твоих пушкарей.
– Они – армейские, а не казачьи, – пояснил полковник. – Стало быть, их приказ Николая Александровича не касается. А я прикажу им догонять меня после того, как ты их отпустишь.
Артиллеристы Оренбургского отряда с удовольствием откликнулись на личную просьбу Скобелева. Однако ещё до их залпа черт принёс корнета графа Шувалова с категорическим приказом генерала Кауфмана во что бы то ни стало воздержаться от штурма, и Михаил Дмитриевич очень расстроился.
– Вот незадача…
– Корнеты любят славу, – проворчал корреспондент. – Вполне допускаю, что этот – тоже.
Он тут же с типично американским амикошонством познакомился с графом, который упоённо рассказывал, каким опасностям он подвергался, торопясь донести до Скобелева приказ Константина Петровича ни в коем случае не штурмовать цитадель до особого на то распоряжения.
– Стреляют вовсю, господа!.. – разглагольствовал юный корнет.
– Представьте, лошадь под моим коноводом ранили! Чуть бы левее, и…
– И, – согласился Макгахан. – Считайте, что это «и» уже произошло. Во всяком случае, именно так я и напишу в своей корреспонденции: «Под отважным корнетом графом Шуваловым была ранена лошадь». Весь Петербург будет восторженно замирать от ужаса, поскольку именно там, согласно договорённостей, первыми читают мои статьи.
– Ранена лошадь? – оторопело спросил корнет. – Ну, так я и говорю, что под коноводом…
– Ваша, граф, ваша, – мягко втолковывал Макгахан. – Но, будучи человеком отважным, вы поспешили за полковником Скобелевым, который уже ворвался в крепость во главе своих солдат…
В это время громыхнул залп из двух оставленных Саранчовым орудий. Шахабадские ворота сорвало с петель, кто-то уже восторженно орал «Ура!», а корнет граф Шувалов окончательно запутался в вопросе, чья лошадь была ранена, и зачем он вообще здесь оказался.
– Наша очередь, друзья. – Михаил Дмитриевич глубоко, как перед прыжком в воду, вздохнул. – За мной, ребята!..
Он первым ворвался в цитадель. Американец с винчестером бежал на шаг позади, а следом за ними поспешал корнет Шувалов, упоённо размахивая саблей. С крыш стреляли второпях, но весьма часто, что очень удивило Скобелева:
– Вот упрямцы! С перепугу, что ли? Пригнитесь, Макгахан, вы не на Диком Западе!..
– Я – на диком Востоке. И мечтаю получить лёгкое ранение…
Ранения он не получил, равно как и все остальные. Скобелев довёл своих солдат до ханского дворца, где их встретили вконец растерявшиеся представители хана и строгие седобородые аксакалы.
– Мы сдали город без боя…
– Как бы не так, – сказал Михаил Дмитриевич, задыхаясь от бега. – Вы сдали его мне на шпагу…
Вечером он получил нагоняй от генерала Кауфмана.
– Ваше счастье, что не оказалось ни одного раненого. Что за мальчишество, полковник?
– Хотел оказать вам услугу, ваше превосходительство.
– Так окажите её цивилизованно, – продолжал недовольно ворчать Константин Петрович. – Одновременно с вами из Красноводска выступил на Хиву отряд Маркозова. Найдите его, и я позабуду о вашей дерзкой самодеятельности.
Отряд Маркозова действительно затерялся в песках, его и впрямь надо было найти, но Кауфман отсылал Скобелева не столько на поиски, сколько прятал от недовольных глаз. Ему понравилась вызывающая активность фактического командира Киндерлиндского отряда, но если бы при штурме не обошлось без ранений, главнокомандующий всеми войсками в Туркестане сурово взыскал бы с чересчур активного подполковника. Но – обошлось, и сейчас следовало спрятать Скобелева от многочисленных недругов.
– Отряд Маркозова потерялся где-то в Каракумских песках, – объяснял он, когда мысль во что бы то ни стало отправить Скобелева подальше уже окончательно овладела им. – Необходимо найти его и передать приказ вернуться в Красноводск. Возьмите в своё распоряжение всех уральских казаков и проведите эту операцию со всей свойственной вам стремительностью, пока противник ещё не опомнился.
– Стремительно тащиться от колодца к колодцу? – усмехнулся Скобелев. – Это невозможно, ваше превосходительство. Все беглые джигиты из Хивы осели именно возле колодцев, которых очень мало на этом маршруте. Следовательно, моему отряду предстоят бесконечные затяжные бои и многочисленные внезапные стычки, что никак не может привести нас к желаемому результату.
– Возможно, вы правы, полковник. Но нет иного повода отправить вас с глаз долой.
– Благодарю ваше превосходительство за заботу, – искренне сказал Михаил Дмитриевич, поняв истинную причину внезапного решения Кауфмана. – Только за что же страдать ни в чем не повинным казакам?
– Вы обсуждаете приказ, Скобелев?
– Никоим образом. Я лишь ищу наиболее приемлемый способ его исполнения. Разрешите доложить свои соображения утром?
Идея, вдруг посетившая Скобелева, была безумной, почему он и оценил её совершенно особенно. Она не просто щекотала нервы и тешила самолюбие – она могла помочь исполнить и впрямь необходимый приказ Кауфмана, не рискуя казачьими жизнями. Однако Михаил Дмитриевич почему-то стеснялся, когда излагал её Млынову. Но прапорщик сказал всего одну фразу:
– Вы не пророните ни одного слова за все время пути. Пока не вернёмся.
– То есть? – опешил Скобелев.
– Обет молчания. Наденете повязку на лоб.
– Какую повязку?
– Я сам повяжу. С нами пойдёт мой двоюродный брат.
– Ничего не понимаю. Молчание, брат… Откуда он возьмётся, ваш кузен?
– Из обоза. Он вёл наш караван, о чем я вам докладывал. И со всеми встречными будем разговаривать только мы. Он или я. Тогда может так случиться, что мы найдём Красноводский отряд и даже вернёмся живыми.
– Я обязан доложить о ваших условиях, – подумав, сказал Михаил Дмитриевич.
И тут же доложил об этом разговоре Константину Петровичу.
– На таких условиях я не могу вас отпустить, – вздохнул Кауфман.
– Иного выхода нет, – вздохнул Скобелев в ответ.
Генерал долго молчал. Потом сказал:
– Авантюра чудовищная, полковник. Чудовищная и небывалая. Но, возможно, ваш толмач прав. Возможно. Я знаю местные обычаи: обет молчания вызывает уважение, хотя… – Кауфман ещё раз вздохнул, протянул руку:
– Храни вас Господь, Михаил Дмитриевич. Покажетесь мне с повязкой на лбу перед выездом?
– Нет.
– Почему? – удивился генерал-губернатор.
– Плохая примета, ваше превосходительство, – серьёзно сказал Скобелев. – Представлюсь по возвращении.
И вышел.
Более месяца о нем не было ни слуху ни духу. Генерал-губернатор Кауфман верил и ждал, никуда не выезжая из Хивинского ханства, подписавшего чрезвычайно выгодный для России договор о вассальной зависимости. Он не докладывал в Санкт-Петербург о предприятии Скобелева, всячески уклонялся от необходимости покинуть Хиву и – ждал. По необъяснимым причинам он верил, что безумная авантюра Михаила Дмитриевича увенчается успехом, но даже его слепая вера в скобелевскую звезду в конце концов источилась сомнениями. Константин Петрович начал с глубокой горечью ощущать, что дерзкий замысел молодого подполковника провалился, чувствовал себя виноватым, но из Хивы все же упорно не уезжал.
– Ваше превосходительство, к вам какой-то странный туркмен рвётся, – как-то поздним вечером доложил дежурный адъютант.
Кауфман вскочил с юношеской стремительностью:
– Зови!
И в кабинет вошёл туземец в косматой папахе с зеленой повязкой на лбу.
– Я обещал представиться вам по возвращении, Константин Петрович.
– Скобелев! – закричал сдержанный Кауфман, бросаясь к внезапному посетителю. – Как же вы уцелели, Михаил Дмитриевич, как же вы уцелели…
Он обнял Скобелева, крепко прижал к груди.
– Я нашёл авангард Маркозова в каракумских песках у колодцев Мирза-Гирле, – сказал полковник, смущённо высвобождаясь из генеральских объятий. – И передал ваш приказ о немедленном возвращении в Красноводск.
– Благодарю, Михаил Дмитриевич, от всего сердца благодарю, – взволнованно говорил Кауфман, не слушая его. – Вы достойны самой высокой награды, и я…
– Я не приму никакой награды, если вы не исполните моей просьбы, – твёрдо сказал Скобелев. – Я уцелел только благодаря мужеству и отваге моего друга, переводчика и проводника Млынова, ваше превосходительство. Он не имеет никакого военного образования, но я прошу утвердить его в офицерском звании.
История редкого по отваге и дерзости подвига подполковника Михаила Дмитриевича Скобелева не только попала во все реляции и доклады, но и во всю мировую прессу, красочно расписанная Макгаханом. А друг детства императора Александра II граф Адлерберг с чувством, подробностями и очень своевременно поведал об этом Государю за чашкой утреннего кофе.
– Полковник удался в своего деда, – Александр изволил милостиво улыбнуться. – Полагаю, Кауфман представил сего героя к достойной награде?
– Полковник Скобелев представлен к ордену Святаго Георгия, Ваше Величество.
– Мы запомним сего Георгиевского кавалера, граф. А пока подождём его следующего подвига.
Это была единственная награда Скобелева: за труднейший поход Киндерлиндского отряда он ничего не получил – кроме звания полковника. То ли отчаянный поиск колонны Маркозова заслонил собою иные его дела, то ли кто-то просто-напросто вычеркнул Михаила Дмитриевича из всех реляций, ловко переведя внимание на больного полковника Ломакина, то ли ещё по какой-то причине. За путешествие через пустынные солончаковые степи в носилках Николай Павлович был пожалован генеральским чином, золотым оружием и орденом Святого Владимира третьей степени с мечами. Российские награды вообще сыплются как бы сами по себе, завися порою от дворцовых сплетён, ничтожных слов и ещё более ничтожных умолчаний куда больше, нежели от действительных примеров служения Отечеству своему.
Впрочем, Скобелеву некогда было обижаться. Вскоре последовало восстание в Коканде, бороться с которым досталось ему уже как самостоятельному командиру соседствующих русских отрядов. Не связанный более непосредственным руководством людей посредственных, Михаил Дмитриевич столь стремительно и энергично громил многократно превосходящие его силы противника, что на иное у него просто не оставалось времени. Не заметить его редкостного полководческого таланта было уже невозможно, тем более что Государь и впрямь запомнил его по подвигу в Каракумах. За быстрым разгромом кокандцев последовало производство в генерал-майоры с зачислением в свиту Его Императорского Величества, золотое оружие за храбрость, ордена Георгия третьей степени и Владимира с мечами. За производством последовали и назначения, и молодой генерал Скобелев оказался вскоре административным и военным руководителем Ферганы.
Трудно было себе представить более удачную карьеру, особенно если учесть, что она только начиналась. Тридцатилетнему генерал-губернатору люто завидовали в обеих столицах.
– Этот ваш Скобелев способен воевать только с халатниками. Он вмиг испачкает свой пресловутый белый мундир в любой европейской войне.
Михаила Дмитриевича глубоко обижало это высокомерное столичное пренебрежение. Он понимал, что оно во многом питалось его неуёмной страстью к риску вполне рассчитанному, оправданному глубоким пониманием психологии противника, но ни академические военные светила, ни тем паче аристократические салоны как Москвы, так и Санкт-Петербурга просто не могли себе представить всего многоцветия его далеко не ординарного человеческого и военного таланта. Он выламывался из всех привычных схем, а потому и обречён был на остракизм высшего общества, давно уже выработавшего неукоснительные правила отношений с любой самобытной личностью.
В основе лежала обыкновенная обывательская зависть, – затмевающая не только его воинские победы, но и весьма существенные достижения на ниве административной деятельности. Подведомственные ему территории жили мирно и достойно, но никто не желал видеть ничего достойного в самом молодом генерал-губернаторе.
И начались интриги, против которых по-детски доверчивый Михаил Дмитриевич оказался совершенно бессилен. Все кем-то очень умело раскручивалось, накапливалось, росло, и в конце концов Скобелев не выдержал и… бежал.
В Санкт-Петербург. За правдой к самому Государю-Императору Александру II.
Часть вторая
Глава первая
1
Тёплым апрельским вечером по всему местечку Кубея, расположенному у самой румынской границы, весело трещали десятки костров. На центральной площади возле каменной церкви играл полковой оркестр, вокруг костра толпились казаки и молодые офицеры; те, кто постарше, сидели у огня на сёдлах в тесном кругу бородатых донцов. Со всех сторон доносились песни, озорные посвисты, дружный хохот десятков казачьих глоток, громкое ржание встревоженных, предчувствующих поход лошадей.
– Сегодня всенепременно приказ на выступление должен быть, – говорил увешанный медалями старый вахмистр. – Помяните моё слово, ребята, должен!
Смеялись казаки:
– Печёнка чует, Евсеич?
– Не сглазь, отец. Каркаешь третий час.
– У него глаз добрый: глянет – как выстрелит!
– Правду говорю, – убеждённо сказал вахмистр. – Ну, с кем об заклад?
– Со мной, борода, – улыбнулся безусый хорунжий. – Что же поставишь?
– Шашку поставлю. Хорошая шашка, кавказская. А ты что взамен, ваше благородие?
– Лошадь могу. У меня заводная есть.
– Тю, лошадь! На твоей лошади только и знай, что девок катать.
– Ну, винчестер хочешь?
– Смотрите, Студеникин, проиграете, – предупредил немолодой сотник. – Евсеич и вправду печёнкой поход чувствует, тридцать лет в строю.
– Не беспокойтесь о моем имуществе, Немчинов, – задорно сказал хорунжий. – Пойдёт ли винчестер, Евсеич?
– Коль не ломаный, так чего ж ему не пойти?
– Нет, новый.
– Тогда по рукам. При свидетелях.
– Согласен. Только скажи, откуда о походе знаешь?
– Дело нехитрое, – пряча усмешку в косматую, с густой проседью бороду, начал вахмистр. – Задаю я, значит, поутру корм своему Джигиту, а он и рыло в сторону. Что ты, говорю, подлец, морду-то воротишь? Овёс отборный, сам бы жрал, да зубы не те. А он повздыхал этак, по сторонам глазом порыскал да и говорит мне…
– Ох-хо-хо! Ха-ха-ха! – ржали казаки. – Ну, Евсеич! Ну, отец! Ну, уморил!
– Что это они там? – хмуро удивился начальствующий рейдовым отрядом полковник Струков, нервно топтавшийся у крыльца каменного дома, занятого под штаб.
– Перед походом, – пояснил командир 29-го казачьего полка хмурый полковник Пономарёв. – Евсеич, поди, байки рассказывает, а они зубы скалят.
– Поход, – вздохнул Струков. – Порученца до сей поры нет, вот вам и поход. Неужто отложили?
– Быть того не должно…
Полковник вдруг примолк и напрягся, вслушиваясь. Из Степи донёсся далёкий перезвон почтового колокольчика.
– Вот и порученец, Александр Петрович. Ну, дай-то Бог, чтоб не ошибся я.
– Доложите князю Шаховскому! – крикнул полковник и, подхватив саблю, молодо выбежал на площадь. – Место, казаки, быстро! Освобождай проезд!
Было уже начало одиннадцатого, когда перед штабом остановилась взмыленная фельдъегерская тройка. Из коляски вылез офицер по особым поручениям полковник Золотарёв.
– Здравствуйте, господа. Заждались?
– Признаться, заждались, – сказал Струков. – Где вас носило, Золотарёв?
– Так ведь грязи непролазные, господа, лошадям по колени. Где князь?
– С нетерпением ожидает вас в штабе.
Командир 11-го корпуса генерал-лейтенант князь Алексей Иванович Шаховской ожидал порученца стоя и несколько торжественно. Нетерпеливым жестом прервав рапорт, требовательно протянул руку за пакетом. Перед тем как надорвать его, обвёл офицеров штаба суровым взглядом из-под седых насупленных бровей. Рванул сургуч, вынул бумагу, торопливо пробежал её глазами, глубоко, облегчённо вздохнул и широко перекрестился.
– Война, господа.
– Ура! – коротко и дружно отозвались офицеры.
Князь поднял руку, и все примолкли.
– Никому ни слова о сём. Высочайший манифест будет опубликован завтра в два часа пополудни. А сегодня… Где селенгинцы, полковник Струков?
– На подходе, ваше сиятельство.
– Дороги очень тяжёлые, ваше сиятельство, – поспешно пояснил Золотарёв. – Передовую колонну Селенгинского полка обогнал верстах в семи отсюда, артиллерия отстала безнадёжно.
– Так, – вздохнул Шаховской. – Начать не успели, а уж в грязи по уши.
– Время уходит, ваше сиятельство, – негромко напомнил Струков.
– Селенгинцы после марша за мною все равно не угонятся, а артиллерия ранее утра вообще не подойдёт.
Корпусной командир промолчал. Подошёл к столу, долго изучал расстеленную карту. Сказал, не поднимая головы:
– Сто десять вёрст марша да переправа через Прут. Где гарантия, что паром не снесло разливом?
– Вчера с той стороны перебежал болгарин, – сказал начальник штаба корпуса полковник Бискупский. – Утверждает, что паром – на этом берегу.
– Следовало проверить своевременно.
Князь Шаховской был старым, кавказским воякой, заслужившим личной отвагой одобрение самого Шамиля[27]. Он, как никто, ценил риск, неожиданные обходы, стремился к глубоким рейдам и всегда безоговорочно верил в победу. Но начинать эту освободительную войну за сутки до её официального объявления без достаточной подготовки решиться ему было нелегко. Повздыхал, сердито двигая седыми клочковатыми бровями, сказал сухо:
– Повременим. Свободны. Бискупскому остаться.
Недовольный Струков сознательно замешкался в дверях, пропуская поваливших из комнаты офицеров. Глянул на часы, вздохнул, сказал просительно:
– Разрешите хоть рекогносцировку с офицерами провести, ваша светлость.
– Экий ты, братец, упрямый, – проворчал генерал. – Ну, проведи. Не помешает.
Оставив Пономарёва заниматься подготовкой к походу, Струков вывел офицеров на границу – на сам Траянов вал[28], режущий землю на Россию и Румынию. Над степью уже сгустилась тьма, но на той, румынской стороне ярко горели окна в таможне и цепочкой от Траянова вала в глубь Румынии тянулось множество костров, точно кто-то высвечивал дорогу рейдовому русскому отряду. Кратко ознакомив офицеров с задачей и сердито оборвав их попытку тут же рявкнуть восторженное «ура», указал примерный маршрут. Перечислил основные населённые пункты, которые предстояло миновать отряду, и обратил особое внимание на цепочку костров:
– Это светят нам, освободительной русской армии, господа. Деревенька, что перед нами, населена болгарами, бежавшими от трехсотлетнего турецкого ига, а посему и носит она название совершенно особое, я бы сказал даже символическое – Болгария. Это наша первая и одновременно конечная цель в этой святой освободительной войне, господа.
Ещё раз напоминаю о порядке и осторожности нашего поиска. Какие бы то ни было самовольные перемещения, курение и разговоры запрещаю категорически. Учтите, что поход будет проходить по территории дружественного нам союзного суверенного государства. Растолкуйте это казакам, чтобы дошло до каждого. И помните, господа: на нас смотрит не только вся Россия. На нас смотрит вся Европа, потому что мы первыми начинаем освободительный поход против многовековой тирании Османской империи.
Когда вернулись в Кубею, полк был готов к длительному маршу. Кони взнузданы, тюки увязаны, тороки[29] пригнаны; казаки ещё балагурили у затухающих костров, но за их спинами коноводы уже держали лошадей в поводу.
В начале двенадцатого послышался мерный тяжёлый топот: шёл усталый Селенгинский пехотный полк. Остановился у выхода на площадь, вольно опершись о винтовки, но строго соблюдая строй. Командир спешился у крыльца, доложил о прибытии полка вышедшему навстречу Шаховскому.
– Что артиллерия?
– Застряла, ваше сиятельство, – виновато вздохнул до погон заляпанный грязью командир Селенгинского полка. – Пехотинцы совершили тридцативерстный переход по тяжёлой дороге и сейчас очень нуждаются в отдыхе.
– Ясно, – сердито буркнул Алексей Иванович.
– Ваше сиятельство, – умоляюще сказал Струков. – Позвольте с одними казаками поиск произвести.
Генерал хмуро помолчал, и все с затаённым нетерпением молча смотрели на него.
– Грязи, грязи… – Шаховской потоптался, недовольно вздохнул.
– Делать более нечего, рискуйте, полковник. Только…
– Ур-ра! – загремела притихшая площадь, заглушая генеральские слова. – Поход, ребята! По местам, казаки!
Командир корпуса неожиданно оглушительно рассмеялся, выпрямился как на смотру, развернул плечи. Крикнул, поднатужившись, хриплым, сорванным басом:
– С Богом, дети мои!.. – вдруг закашлялся, обернулся к Струкову:
– Обращение Его Высочества – и вперёд. Вперёд, полковник, только вперёд!
– Благодарю, ваша светлость! – весело прокричал Струков, сбегая с крыльца.
Казаки уже вскакивали в седла, вытягиваясь посотенно и строя каре по сторонам площади. Во время захождения кто-то вежливо тронул хорунжего Студеникина за плечо. Он оглянулся: с седла, ухмыляясь, свешивался вахмистр Евсеич.
– Винтовочку мою ты сам повезёшь, ваше благородие, или мне отдашь?
Казаки рассмеялись.
– Тихо! – крикнул сотник Немчинов. – Что за хохот?
Хорунжий торопливо сдёрнул с плеча новенький английский винчестер и протянул его вахмистру.
Каре выстроилось, и в центр его выехали оба полковника: Струков и Пономарёв.
– Казаки! – волнуясь, но зычно и отчётливо прокричал Струков. – Боевые орлы России! Вам доверена великая честь: вы первыми идёте на врага. Поздравляю с походом, донцы!
– Ур-ра! – качнув пиками, раскатисто прокричали казаки.
– Слушай обращение! – Струков развернул бумагу, адъютант услужливо светил фонарём. – «Сотни лет тяготеет иго Турции над христианами, братьями нашими. Горька и невыносима их неволя. Не выдержали несчастные, восстали против угнетателей, защищая детей, женщин и имущество своё. И вот уже два года льётся кровь: города и села выжжены, имущество разграблено, жены и дочери обесчещены. Доблестные войска вверенной мне армии! Не для завоеваний идём мы, а на защиту поруганных и угнетённых братий наших. Дело наше свято и с нами Бог. Я уверен, что каждый, от генерала до рядового, исполнит свой долг и не посрамит имени русского. Да будет оно и ныне так же грозно, как в былые годы. Да не остановят нас ни преграды, ни труды, ни иные лишения, ни упорство врага. Мирные же жители, к какой бы вере и к какому бы народу они ни принадлежали, равно как и их добро, да будут для вас неприкосновенны. Ничто не должно быть взято безвозмездно, никто не должен дозволить себе произвола…»
Струков откашлялся, строго оглядел замерший строй: в затухающем свете костров за силуэтами всадников виднелись ряды селенгинцев и группа офицеров на крыльце штаба. Он глубоко вздохнул и продолжил чтение:
– «Напоминаю моим войскам, что по переходе границы мы вступаем в издревле дружественную нам Румынию, за освобождение которой пролито немало русской крови. Я уверен, что там мы встретим то же гостеприимство, что предки и отцы наши. Я требую, чтобы за то все чины платили им, братьям и друзьям нашим, полною дружбою, охраною их порядков и беззаветною помощью против турок, а когда потребуется, то и защищали их дома и семьи так же, как свои собственные…» – Струков закончил чтение, внушительно потряс бумагой. – Подлинник подписал Его Императорское Высочество великий князь Николай Николаевич старший! – Полковник вытер со лба пот, вновь привстал на стременах. – Для молебна времени нет. Полковник Пономарёв, вы прочтёте молитву перед походом. Шапки долой!
– Сегодня всенепременно приказ на выступление должен быть, – говорил увешанный медалями старый вахмистр. – Помяните моё слово, ребята, должен!
Смеялись казаки:
– Печёнка чует, Евсеич?
– Не сглазь, отец. Каркаешь третий час.
– У него глаз добрый: глянет – как выстрелит!
– Правду говорю, – убеждённо сказал вахмистр. – Ну, с кем об заклад?
– Со мной, борода, – улыбнулся безусый хорунжий. – Что же поставишь?
– Шашку поставлю. Хорошая шашка, кавказская. А ты что взамен, ваше благородие?
– Лошадь могу. У меня заводная есть.
– Тю, лошадь! На твоей лошади только и знай, что девок катать.
– Ну, винчестер хочешь?
– Смотрите, Студеникин, проиграете, – предупредил немолодой сотник. – Евсеич и вправду печёнкой поход чувствует, тридцать лет в строю.
– Не беспокойтесь о моем имуществе, Немчинов, – задорно сказал хорунжий. – Пойдёт ли винчестер, Евсеич?
– Коль не ломаный, так чего ж ему не пойти?
– Нет, новый.
– Тогда по рукам. При свидетелях.
– Согласен. Только скажи, откуда о походе знаешь?
– Дело нехитрое, – пряча усмешку в косматую, с густой проседью бороду, начал вахмистр. – Задаю я, значит, поутру корм своему Джигиту, а он и рыло в сторону. Что ты, говорю, подлец, морду-то воротишь? Овёс отборный, сам бы жрал, да зубы не те. А он повздыхал этак, по сторонам глазом порыскал да и говорит мне…
– Ох-хо-хо! Ха-ха-ха! – ржали казаки. – Ну, Евсеич! Ну, отец! Ну, уморил!
– Что это они там? – хмуро удивился начальствующий рейдовым отрядом полковник Струков, нервно топтавшийся у крыльца каменного дома, занятого под штаб.
– Перед походом, – пояснил командир 29-го казачьего полка хмурый полковник Пономарёв. – Евсеич, поди, байки рассказывает, а они зубы скалят.
– Поход, – вздохнул Струков. – Порученца до сей поры нет, вот вам и поход. Неужто отложили?
– Быть того не должно…
Полковник вдруг примолк и напрягся, вслушиваясь. Из Степи донёсся далёкий перезвон почтового колокольчика.
– Вот и порученец, Александр Петрович. Ну, дай-то Бог, чтоб не ошибся я.
– Доложите князю Шаховскому! – крикнул полковник и, подхватив саблю, молодо выбежал на площадь. – Место, казаки, быстро! Освобождай проезд!
Было уже начало одиннадцатого, когда перед штабом остановилась взмыленная фельдъегерская тройка. Из коляски вылез офицер по особым поручениям полковник Золотарёв.
– Здравствуйте, господа. Заждались?
– Признаться, заждались, – сказал Струков. – Где вас носило, Золотарёв?
– Так ведь грязи непролазные, господа, лошадям по колени. Где князь?
– С нетерпением ожидает вас в штабе.
Командир 11-го корпуса генерал-лейтенант князь Алексей Иванович Шаховской ожидал порученца стоя и несколько торжественно. Нетерпеливым жестом прервав рапорт, требовательно протянул руку за пакетом. Перед тем как надорвать его, обвёл офицеров штаба суровым взглядом из-под седых насупленных бровей. Рванул сургуч, вынул бумагу, торопливо пробежал её глазами, глубоко, облегчённо вздохнул и широко перекрестился.
– Война, господа.
– Ура! – коротко и дружно отозвались офицеры.
Князь поднял руку, и все примолкли.
– Никому ни слова о сём. Высочайший манифест будет опубликован завтра в два часа пополудни. А сегодня… Где селенгинцы, полковник Струков?
– На подходе, ваше сиятельство.
– Дороги очень тяжёлые, ваше сиятельство, – поспешно пояснил Золотарёв. – Передовую колонну Селенгинского полка обогнал верстах в семи отсюда, артиллерия отстала безнадёжно.
– Так, – вздохнул Шаховской. – Начать не успели, а уж в грязи по уши.
– Время уходит, ваше сиятельство, – негромко напомнил Струков.
– Селенгинцы после марша за мною все равно не угонятся, а артиллерия ранее утра вообще не подойдёт.
Корпусной командир промолчал. Подошёл к столу, долго изучал расстеленную карту. Сказал, не поднимая головы:
– Сто десять вёрст марша да переправа через Прут. Где гарантия, что паром не снесло разливом?
– Вчера с той стороны перебежал болгарин, – сказал начальник штаба корпуса полковник Бискупский. – Утверждает, что паром – на этом берегу.
– Следовало проверить своевременно.
Князь Шаховской был старым, кавказским воякой, заслужившим личной отвагой одобрение самого Шамиля[27]. Он, как никто, ценил риск, неожиданные обходы, стремился к глубоким рейдам и всегда безоговорочно верил в победу. Но начинать эту освободительную войну за сутки до её официального объявления без достаточной подготовки решиться ему было нелегко. Повздыхал, сердито двигая седыми клочковатыми бровями, сказал сухо:
– Повременим. Свободны. Бискупскому остаться.
Недовольный Струков сознательно замешкался в дверях, пропуская поваливших из комнаты офицеров. Глянул на часы, вздохнул, сказал просительно:
– Разрешите хоть рекогносцировку с офицерами провести, ваша светлость.
– Экий ты, братец, упрямый, – проворчал генерал. – Ну, проведи. Не помешает.
Оставив Пономарёва заниматься подготовкой к походу, Струков вывел офицеров на границу – на сам Траянов вал[28], режущий землю на Россию и Румынию. Над степью уже сгустилась тьма, но на той, румынской стороне ярко горели окна в таможне и цепочкой от Траянова вала в глубь Румынии тянулось множество костров, точно кто-то высвечивал дорогу рейдовому русскому отряду. Кратко ознакомив офицеров с задачей и сердито оборвав их попытку тут же рявкнуть восторженное «ура», указал примерный маршрут. Перечислил основные населённые пункты, которые предстояло миновать отряду, и обратил особое внимание на цепочку костров:
– Это светят нам, освободительной русской армии, господа. Деревенька, что перед нами, населена болгарами, бежавшими от трехсотлетнего турецкого ига, а посему и носит она название совершенно особое, я бы сказал даже символическое – Болгария. Это наша первая и одновременно конечная цель в этой святой освободительной войне, господа.
Ещё раз напоминаю о порядке и осторожности нашего поиска. Какие бы то ни было самовольные перемещения, курение и разговоры запрещаю категорически. Учтите, что поход будет проходить по территории дружественного нам союзного суверенного государства. Растолкуйте это казакам, чтобы дошло до каждого. И помните, господа: на нас смотрит не только вся Россия. На нас смотрит вся Европа, потому что мы первыми начинаем освободительный поход против многовековой тирании Османской империи.
Когда вернулись в Кубею, полк был готов к длительному маршу. Кони взнузданы, тюки увязаны, тороки[29] пригнаны; казаки ещё балагурили у затухающих костров, но за их спинами коноводы уже держали лошадей в поводу.
В начале двенадцатого послышался мерный тяжёлый топот: шёл усталый Селенгинский пехотный полк. Остановился у выхода на площадь, вольно опершись о винтовки, но строго соблюдая строй. Командир спешился у крыльца, доложил о прибытии полка вышедшему навстречу Шаховскому.
– Что артиллерия?
– Застряла, ваше сиятельство, – виновато вздохнул до погон заляпанный грязью командир Селенгинского полка. – Пехотинцы совершили тридцативерстный переход по тяжёлой дороге и сейчас очень нуждаются в отдыхе.
– Ясно, – сердито буркнул Алексей Иванович.
– Ваше сиятельство, – умоляюще сказал Струков. – Позвольте с одними казаками поиск произвести.
Генерал хмуро помолчал, и все с затаённым нетерпением молча смотрели на него.
– Грязи, грязи… – Шаховской потоптался, недовольно вздохнул.
– Делать более нечего, рискуйте, полковник. Только…
– Ур-ра! – загремела притихшая площадь, заглушая генеральские слова. – Поход, ребята! По местам, казаки!
Командир корпуса неожиданно оглушительно рассмеялся, выпрямился как на смотру, развернул плечи. Крикнул, поднатужившись, хриплым, сорванным басом:
– С Богом, дети мои!.. – вдруг закашлялся, обернулся к Струкову:
– Обращение Его Высочества – и вперёд. Вперёд, полковник, только вперёд!
– Благодарю, ваша светлость! – весело прокричал Струков, сбегая с крыльца.
Казаки уже вскакивали в седла, вытягиваясь посотенно и строя каре по сторонам площади. Во время захождения кто-то вежливо тронул хорунжего Студеникина за плечо. Он оглянулся: с седла, ухмыляясь, свешивался вахмистр Евсеич.
– Винтовочку мою ты сам повезёшь, ваше благородие, или мне отдашь?
Казаки рассмеялись.
– Тихо! – крикнул сотник Немчинов. – Что за хохот?
Хорунжий торопливо сдёрнул с плеча новенький английский винчестер и протянул его вахмистру.
Каре выстроилось, и в центр его выехали оба полковника: Струков и Пономарёв.
– Казаки! – волнуясь, но зычно и отчётливо прокричал Струков. – Боевые орлы России! Вам доверена великая честь: вы первыми идёте на врага. Поздравляю с походом, донцы!
– Ур-ра! – качнув пиками, раскатисто прокричали казаки.
– Слушай обращение! – Струков развернул бумагу, адъютант услужливо светил фонарём. – «Сотни лет тяготеет иго Турции над христианами, братьями нашими. Горька и невыносима их неволя. Не выдержали несчастные, восстали против угнетателей, защищая детей, женщин и имущество своё. И вот уже два года льётся кровь: города и села выжжены, имущество разграблено, жены и дочери обесчещены. Доблестные войска вверенной мне армии! Не для завоеваний идём мы, а на защиту поруганных и угнетённых братий наших. Дело наше свято и с нами Бог. Я уверен, что каждый, от генерала до рядового, исполнит свой долг и не посрамит имени русского. Да будет оно и ныне так же грозно, как в былые годы. Да не остановят нас ни преграды, ни труды, ни иные лишения, ни упорство врага. Мирные же жители, к какой бы вере и к какому бы народу они ни принадлежали, равно как и их добро, да будут для вас неприкосновенны. Ничто не должно быть взято безвозмездно, никто не должен дозволить себе произвола…»
Струков откашлялся, строго оглядел замерший строй: в затухающем свете костров за силуэтами всадников виднелись ряды селенгинцев и группа офицеров на крыльце штаба. Он глубоко вздохнул и продолжил чтение:
– «Напоминаю моим войскам, что по переходе границы мы вступаем в издревле дружественную нам Румынию, за освобождение которой пролито немало русской крови. Я уверен, что там мы встретим то же гостеприимство, что предки и отцы наши. Я требую, чтобы за то все чины платили им, братьям и друзьям нашим, полною дружбою, охраною их порядков и беззаветною помощью против турок, а когда потребуется, то и защищали их дома и семьи так же, как свои собственные…» – Струков закончил чтение, внушительно потряс бумагой. – Подлинник подписал Его Императорское Высочество великий князь Николай Николаевич старший! – Полковник вытер со лба пот, вновь привстал на стременах. – Для молебна времени нет. Полковник Пономарёв, вы прочтёте молитву перед походом. Шапки долой!