Страница:
– Из кого же они набрали артиллерийскую прислугу? – удивлённо спросил Скобелев.
– Точных сведений нет, Михаил Дмитриевич. Если полагаете необходимым узнать…
– Ну, с этим ещё время терпит, Николай Иванович, – сказал Скобелев. – Помощь с Кавказа начнёт поступать в наше распоряжение к осени, не ранее. В первую голову я распорядился о переброске продовольствия, боевых запасов и оборудования для поэтапного строительства железной дороги.
– Первый этап, я полагаю, уже намечен?
– Красноводск – Кизыл-Арват. Для обеспечения безопасности работ нам следует занять вершины треугольника Красноводск – Кизыл-Арват – Чикишляр.
– Я уже занял эти узловые точки, – улыбнулся Гродеков. – Но когда сил мало, наш брат-русак зовёт на помощь отвагу. Иного выхода у нас пока нет, Михаил Дмитриевич.
– Отвага – не такой уж плохой выход, Николай Иванович, – серьёзно сказал Скобелев. – А особенно здесь, в Средней Азии, где удар по воображению противника зачастую решает дело. Имея это в виду, я и выпросил списанные орудия с кавказских армейских складов. Четырех и девятифунтовых и зарядов к ним. О том, что они давно утратили прицельную точность, сохранив лишь устрашающий грохот, не следует никому знать, но батарейцев к этому хламу надо готовить буквально с завтрашнего дня.
– Будет исполнено, Михаил Дмитриевич. – Гродеков подумал. – Кстати, относительно роли воображения. О вашем приезде текинцы узнают уже завтра. Учитывая это, полагаю целесообразным неожиданно для противника атаковать и захватить Ходжа-Кала по прямому пути на Геок-Тепе.
– Очень хорошая мысль, – одобрил Скобелев. – Готовьте отряд немедля. И если у вас более нет вопросов, скажите Баранову, что я жду известного ему человека.
3
4
5
Глава пятая
1
– Точных сведений нет, Михаил Дмитриевич. Если полагаете необходимым узнать…
– Ну, с этим ещё время терпит, Николай Иванович, – сказал Скобелев. – Помощь с Кавказа начнёт поступать в наше распоряжение к осени, не ранее. В первую голову я распорядился о переброске продовольствия, боевых запасов и оборудования для поэтапного строительства железной дороги.
– Первый этап, я полагаю, уже намечен?
– Красноводск – Кизыл-Арват. Для обеспечения безопасности работ нам следует занять вершины треугольника Красноводск – Кизыл-Арват – Чикишляр.
– Я уже занял эти узловые точки, – улыбнулся Гродеков. – Но когда сил мало, наш брат-русак зовёт на помощь отвагу. Иного выхода у нас пока нет, Михаил Дмитриевич.
– Отвага – не такой уж плохой выход, Николай Иванович, – серьёзно сказал Скобелев. – А особенно здесь, в Средней Азии, где удар по воображению противника зачастую решает дело. Имея это в виду, я и выпросил списанные орудия с кавказских армейских складов. Четырех и девятифунтовых и зарядов к ним. О том, что они давно утратили прицельную точность, сохранив лишь устрашающий грохот, не следует никому знать, но батарейцев к этому хламу надо готовить буквально с завтрашнего дня.
– Будет исполнено, Михаил Дмитриевич. – Гродеков подумал. – Кстати, относительно роли воображения. О вашем приезде текинцы узнают уже завтра. Учитывая это, полагаю целесообразным неожиданно для противника атаковать и захватить Ходжа-Кала по прямому пути на Геок-Тепе.
– Очень хорошая мысль, – одобрил Скобелев. – Готовьте отряд немедля. И если у вас более нет вопросов, скажите Баранову, что я жду известного ему человека.
3
– Здравствуйте, дорогой Михаил Дмитриевич, – тихо сказал Млынов, шагнув в комнату и плотно прикрыв за собою дверь.
Скобелев порывисто обнял его:
– Здравствуй, друг мой, здравствуй, русский купец. Ну, каковы успехи?
– Четыре с половиной тысячи верблюдов ожидают под Красноводском.
– Мало.
– Обещают ещё. Я виделся с Тыкма-сердаром и с той поры поддерживаю с ним постоянную связь.
– Вот как? – оживился Скобелев. – Кому же сегодня служит этот корсар пустыни?
– Сегодня – текинцам, но его мечта служить вам, Михаил Дмитриевич.
– Предлагаешь опять ему поверить? Знаешь, единожды предавший входит во вкус.
– Его очень обидели текинцы, Михаил Дмитриевич. Кроме того, он поклялся на Коране, что спасёт увязавшихся за ним женщин и детей. А это – много кибиток.
Млынов подробно рассказал о встрече в пастушьей хижине. А заодно и о голоде среди туркмен и маленькой девочке, которую он вынужден был купить.
– Её зовут Кенжегюль.
– Кенжегюль, – повторил почему-то Скобелев. – Запоминающееся имя, хотя и весьма странное. Куда ты её определил?
– Хотел сделать лучше, но… – Млынов развёл руками. – Ребёнок вместе с матерью – в Геок-Тепе. Текинцы согнали туда всех мирных туркмен, полагая, что, узнав об этом, вы воздержитесь от артиллерийского огня.
– А как же мне взять эту крепость? – недовольно спросил Скобелев. – Солдат в чистом поле на штурм бросать, как то сделал генерал Ломакин?
– По словам Тыкма-сердара, основой обороны Геок-Тепе является хорошо укреплённый форт в юго-западной части крепости, Михаил Дмитриевич. Текинцы называют его Денгиль-Тепе. Холм господствует над местностью, поэтому именно в нем они и расположили всю свою артиллерию. Шесть пушек.
– Откуда они набрали к ним прислугу?
Млынов вздохнул:
– Русский офицер, два русских же фейерверкера, остальные – туркмены, когда-то служившие в нашей армии. Терять им нечего, а стрелять они умеют.
– И стрелять будут, – Скобелев тоже вздохнул. – У тебя есть какое-либо предложение?
– Не у меня – у Тыкма-сердара. Он предлагает взорвать стену Денгиль-Тепе минным подкопом и сразу же атаковать, пока текинцы не опомнились.
– На этот форт я должен поглядеть сам, – задумчиво сказал Скобелев.
– Очень опасная затея, Михаил Дмитриевич, прямо вам скажу, – Млынов неодобрительно покачал головой. – Вокруг крепости на добрых десять вёрст – открытое пространство. Исключение – сады неподалёку от крепостных стен, но в них всегда прячутся сильные кавалерийские отряды. А уж в чем текинцы мастера, так это в конных атаках и кавалерийской рубке.
– Кони их приучены к артиллерийской пальбе? – сразу же спросил Скобелев.
– Полагаю, что нет, – сказал Млынов, подумав. – Большинство текинцев не имеют опыта боев с нашими регулярными частями, а учений они проводить не любят и не умеют.
– Это значит, что против их джигитов надо ставить нашу пехоту, Млынов, – убеждённо сказал Скобелев. – Причём хорошо вымуштрованную и дисциплинированную. И за каждой ротой – по два орудия. Одно – просто для грохота, чтобы лошадей пугать, второе – на картечи. Как на манёврах в высочайшем присутствии, понимаешь? Отсюда следует, что придётся заняться парадной шагистикой, иного выхода не вижу. А заодно и противника в заблуждение введём, у него ведь соглядатаев тут предостаточно.
Генерал вдруг достал записную книжку в сафьяновом переплёте и золотым карандашом принялся что-то торопливо записывать.
– Спасибо, Млынов, ты мне отличную идею подсказал, бормотал он, продолжая записи. – Удивить – значит победить. Пришёл – удивил – победил, вот какой афоризм нам бы оставил Юлий Цезарь, если бы ему довелось воевать в этих краях.
– Какие там идеи, – вздохнул бывший адъютант, невесело усмехнувшись. – Я – соглядатай, а не офицер. Не гожусь я для этих дел, Михаил Дмитриевич. Не гожусь.
– Ещё как годишься, – не отрываясь от записей, сказал Скобелев. – Цены ты себе не знаешь…
– Знаю, – упрямо продолжал бывший капитан. – Врать да придирчивого купца изображать – вот и вся теперь моя цена.
Скобелев ничего не сказал, продолжая что-то лихорадочно записывать. Млынов посмотрел на него, спросил неожиданно:
– Пьёте много?
– Что было, то было, – генерал захлопнул книжку, спрятал во внутренний карман мундира. – Батюшка мой помер.
Млынов медленно поднялся, перекрестился.
– Вечная память Дмитрию Ивановичу…
– Макгахан помер, – жёстко продолжал свой мартиролог Скобелев. – Князь Сергей Насекин пулю себе в голову пустил. Тебя, друга ближайшего, от меня отрезали. По живому полоснули, Млынов, по живому… И один я теперь, как перст. Даже матушка в Болгарии.
– Ох, Михаил Дмитриевич…
– Ох, Млынов. По мне бьют, прямой наводкой бьют. А я устоять должен, вопреки им – устоять! И разгромить текинцев. Сказочно разгромить!..
– Так и будет.
– Если ты поможешь. Много уже помог, но ещё помоги, очень тебя прошу. Я должен триумфатором в Санкт-Петербург вернуться. Триумфатором! Тогда и тебя отхлопочу. И мундир тебе вернут, и следующее офицерское звание пожалуют, и я тебе лично такой орден вручу, чтобы дети твои дворянами писались до скончания рода твоего. Только помоги мне, Млынов.
Таким бывший адъютант никогда ещё не видел своего бывшего начальника. Скобелев говорил с такой искренней горячностью, с таким пафосом и мольбой одновременно, что Млынов впервые понял: Михаил Дмитриевич и впрямь видит в нем последнего человека, которому можно доверять безоглядно. Видит последнего друга в создавшемся вокруг него одиночестве, и поэтому первым протянул генералу руку. Впервые за всю совместную службу.
– Спасибо тебе, друг мой, – Скобелев крепко сжал протянутую ладонь. – Безмерно благодарен тебе. Безмерно!..
Скобелев порывисто обнял его:
– Здравствуй, друг мой, здравствуй, русский купец. Ну, каковы успехи?
– Четыре с половиной тысячи верблюдов ожидают под Красноводском.
– Мало.
– Обещают ещё. Я виделся с Тыкма-сердаром и с той поры поддерживаю с ним постоянную связь.
– Вот как? – оживился Скобелев. – Кому же сегодня служит этот корсар пустыни?
– Сегодня – текинцам, но его мечта служить вам, Михаил Дмитриевич.
– Предлагаешь опять ему поверить? Знаешь, единожды предавший входит во вкус.
– Его очень обидели текинцы, Михаил Дмитриевич. Кроме того, он поклялся на Коране, что спасёт увязавшихся за ним женщин и детей. А это – много кибиток.
Млынов подробно рассказал о встрече в пастушьей хижине. А заодно и о голоде среди туркмен и маленькой девочке, которую он вынужден был купить.
– Её зовут Кенжегюль.
– Кенжегюль, – повторил почему-то Скобелев. – Запоминающееся имя, хотя и весьма странное. Куда ты её определил?
– Хотел сделать лучше, но… – Млынов развёл руками. – Ребёнок вместе с матерью – в Геок-Тепе. Текинцы согнали туда всех мирных туркмен, полагая, что, узнав об этом, вы воздержитесь от артиллерийского огня.
– А как же мне взять эту крепость? – недовольно спросил Скобелев. – Солдат в чистом поле на штурм бросать, как то сделал генерал Ломакин?
– По словам Тыкма-сердара, основой обороны Геок-Тепе является хорошо укреплённый форт в юго-западной части крепости, Михаил Дмитриевич. Текинцы называют его Денгиль-Тепе. Холм господствует над местностью, поэтому именно в нем они и расположили всю свою артиллерию. Шесть пушек.
– Откуда они набрали к ним прислугу?
Млынов вздохнул:
– Русский офицер, два русских же фейерверкера, остальные – туркмены, когда-то служившие в нашей армии. Терять им нечего, а стрелять они умеют.
– И стрелять будут, – Скобелев тоже вздохнул. – У тебя есть какое-либо предложение?
– Не у меня – у Тыкма-сердара. Он предлагает взорвать стену Денгиль-Тепе минным подкопом и сразу же атаковать, пока текинцы не опомнились.
– На этот форт я должен поглядеть сам, – задумчиво сказал Скобелев.
– Очень опасная затея, Михаил Дмитриевич, прямо вам скажу, – Млынов неодобрительно покачал головой. – Вокруг крепости на добрых десять вёрст – открытое пространство. Исключение – сады неподалёку от крепостных стен, но в них всегда прячутся сильные кавалерийские отряды. А уж в чем текинцы мастера, так это в конных атаках и кавалерийской рубке.
– Кони их приучены к артиллерийской пальбе? – сразу же спросил Скобелев.
– Полагаю, что нет, – сказал Млынов, подумав. – Большинство текинцев не имеют опыта боев с нашими регулярными частями, а учений они проводить не любят и не умеют.
– Это значит, что против их джигитов надо ставить нашу пехоту, Млынов, – убеждённо сказал Скобелев. – Причём хорошо вымуштрованную и дисциплинированную. И за каждой ротой – по два орудия. Одно – просто для грохота, чтобы лошадей пугать, второе – на картечи. Как на манёврах в высочайшем присутствии, понимаешь? Отсюда следует, что придётся заняться парадной шагистикой, иного выхода не вижу. А заодно и противника в заблуждение введём, у него ведь соглядатаев тут предостаточно.
Генерал вдруг достал записную книжку в сафьяновом переплёте и золотым карандашом принялся что-то торопливо записывать.
– Спасибо, Млынов, ты мне отличную идею подсказал, бормотал он, продолжая записи. – Удивить – значит победить. Пришёл – удивил – победил, вот какой афоризм нам бы оставил Юлий Цезарь, если бы ему довелось воевать в этих краях.
– Какие там идеи, – вздохнул бывший адъютант, невесело усмехнувшись. – Я – соглядатай, а не офицер. Не гожусь я для этих дел, Михаил Дмитриевич. Не гожусь.
– Ещё как годишься, – не отрываясь от записей, сказал Скобелев. – Цены ты себе не знаешь…
– Знаю, – упрямо продолжал бывший капитан. – Врать да придирчивого купца изображать – вот и вся теперь моя цена.
Скобелев ничего не сказал, продолжая что-то лихорадочно записывать. Млынов посмотрел на него, спросил неожиданно:
– Пьёте много?
– Что было, то было, – генерал захлопнул книжку, спрятал во внутренний карман мундира. – Батюшка мой помер.
Млынов медленно поднялся, перекрестился.
– Вечная память Дмитрию Ивановичу…
– Макгахан помер, – жёстко продолжал свой мартиролог Скобелев. – Князь Сергей Насекин пулю себе в голову пустил. Тебя, друга ближайшего, от меня отрезали. По живому полоснули, Млынов, по живому… И один я теперь, как перст. Даже матушка в Болгарии.
– Ох, Михаил Дмитриевич…
– Ох, Млынов. По мне бьют, прямой наводкой бьют. А я устоять должен, вопреки им – устоять! И разгромить текинцев. Сказочно разгромить!..
– Так и будет.
– Если ты поможешь. Много уже помог, но ещё помоги, очень тебя прошу. Я должен триумфатором в Санкт-Петербург вернуться. Триумфатором! Тогда и тебя отхлопочу. И мундир тебе вернут, и следующее офицерское звание пожалуют, и я тебе лично такой орден вручу, чтобы дети твои дворянами писались до скончания рода твоего. Только помоги мне, Млынов.
Таким бывший адъютант никогда ещё не видел своего бывшего начальника. Скобелев говорил с такой искренней горячностью, с таким пафосом и мольбой одновременно, что Млынов впервые понял: Михаил Дмитриевич и впрямь видит в нем последнего человека, которому можно доверять безоглядно. Видит последнего друга в создавшемся вокруг него одиночестве, и поэтому первым протянул генералу руку. Впервые за всю совместную службу.
– Спасибо тебе, друг мой, – Скобелев крепко сжал протянутую ладонь. – Безмерно благодарен тебе. Безмерно!..
4
27-го мая полковник Гродеков, не дожидаясь, когда прибудут обещанные войска с Кавказа, выступил из Дуз-Олума в направлении Ходжа-Кала. С шестью ротами, двумя казачьими сотнями, четырьмя орудиями и ракетной командой при двух станках. Это было все, что он смог наскрести по всем своим сусекам.
– Достаточно, – сказал Михаил Дмитриевич, когда начальник штаба доложил ему о наличии собранных для рекогносцировки войск. – Приплюсуйте сюда собственное хладнокровие и – с Богом, Николай Иванович.
Гродеков рассчитывал как минимум на совет опытного полководца, но Скобелеву было не до советов. Он вдруг занялся строевой муштрой пехоты, упорно добиваясь парадной слаженности шеренг при самых немыслимых перестроениях. Действий своих он никому не объяснял, со стороны это выглядело чудачеством, офицеры острили напропалую, а солдаты уже начали угрюмо ворчать. Жара стояла несусветная, а знаменитый генерал, на которого все так надеялись, гонял их по пыльному плацу в полном боевом снаряжении.
Под Ходжа-Кала текинцы сопротивлялись недолго и без особого рвения. Гродеков легко отбил их конную атаку артиллерийским огнём, после чего они вскоре и отошли. Преследовать полковник их не стал – казаков-то под рукой имелось всего две сотни – и, оставив пехоту с артиллерией в захваченном селении с категорическим приказом удерживать его во что бы то ни стало, отошёл к основным силам.
– Как сопротивлялись? – спросил Скобелев, когда начальник штаба доложил об успешно проведённой операции.
– Сопротивлялись, но… – Гродеков явно подыскивал некое оценочное слово.
– Чувства, чувства ваши меня интересуют, – сказал Михаил Дмитриевич. – Военная характеристика мне не нужна. Как, с вашей точки зрения, сопротивлялся противник?
– Неубедительно, Михаил Дмитриевич.
– Неубедительно, – повторил Скобелев. – Отличное нашли определение. Неубедительно сражаются, значит, не очень-то верят, Николай Иванович. Ни в смысл сопротивления, ни даже в смысл собственного восстания.
– Да, такое у меня чувство.
– Тогда давайте вместе строевой подготовкой заниматься, – подумав, решил генерал. – Их неубедительности противопоставим убедительную дисциплину своих войск, Николай Иванович. Через два месяца, никак не позже.
– Помилуйте, Михаил Дмитриевич, какая строевая при этакой-то жаре! – с неудовольствием сказал Гродеков. – Давно, признаться, собирался сказать вам. Солдаты ворчат, офицеры иронизируют: дескать, к победному параду генерал загодя готовится.
– Не объяснил своевременно, моя вина, – согласился Скобелев. – А как мы во время Хивинской кампании от конных атак отстреливались, помните?
– Плутонгами. Первая полурота – с колена, вторая – стоя. Пока одни стреляют, вторые перезаряжают. Эффективно.
– Эффективно? Не согласен. Я, случалось, и тремя линиями отстреливался: первая – лёжа, вторая – с колена, третья – стоя. А что толку-то? Ну, атаку сдерживали, пока помощь не подходила. Так ведь, Николай Иванович? Так. А если помощи ждать неоткуда, тогда как отстреливаться?
Полковник промолчал, соображая.
– Тогда надо не отстреливаться, помощи ожидая, а громить нападающих, как то, случалось, делал Наполеон, когда ещё был простым генералом Бонапартом. Тулон вспомните.
– Пушками?
– Совершенно верно, пушками, – убеждённо сказал Михаил Дмитриевич. – И не отстреливаться от атакующей конницы, а громить её. Прятать за спинами солдат орудия на картечи до поры до времени. А пора пришла – команда. Солдаты раздвинули строй, дали орудиям сектор обстрела и – картечный залп по конной лаве! И что будет тогда со всеми этими гикающими всадниками, Николай Иванович?
– Захлебнётся атака.
– Кони разбегутся, они у текинцев к артиллерийскому огню не приучены.
– Но это требует особой слаженности пехоты и артиллерии, Михаил Дмитриевич. Совершенно особой!
– Вот потому-то я их по жаре и гоняю. И до тех пор гонять буду, пока они механизмами не станут. Здесь мне инициатива не нужна, здесь мне шагистика нужна до полного автоматизма. Вот что мы должны противопоставить двадцатипятитысячной кавалерии противника. Дисциплину, доведённую до автоматизма. Иного, как говорится, не дано. И вы мне в этом поможете, но – никому ни слова: здесь текинских ушей хватает, а нам удивить их надо. Удивить, Николай Иванович. Удивление – первый шаг к победе.
– Вот теперь я все понял, Михаил Дмитриевич, – улыбнулся Гродеков. – А то… Ну, согласитесь, странно. Приехал знаменитый боевой генерал, которого тут ожидают, как спасителя и защитника, и вдруг – сплошная плац-муштра. И что же солдат думает? А солдат думает, что Белый генерал малость того. Пардон, сбрендил Белый генерал, Михаил Дмитриевич, вот как солдат думает.
– Ну и пусть думает, – проворчал Скобелев; он был искренне расстроен, поскольку более всего дорожил солдатским уважением. – Все перетерпим ради того, чтобы солдат в первом бою радостно удивился. И получим целых два удивления: текинцы удивятся и испугаются, наши – удивятся и возликуют. Поэтому с завтрашнего дня – строевая подготовка четыре часа в день для пехоты и сопровождающей её артиллерии. Как к высочайшему смотру.
– Может, пустить такой слух? – предложил полковник Гродеков. – Мол, ожидается прибытие члена августейшей фамилии.
– Не надо, – подумав, сказал Скобелев. – Тогда прозрения не будет: «Так вот ради чего нас в жарищу гоняли!» Прозрения и восторга, ведь и то и другое нам очень даже пригодится при штурме Геок-Тепе, Николай Иванович. Очень даже.
– Достаточно, – сказал Михаил Дмитриевич, когда начальник штаба доложил ему о наличии собранных для рекогносцировки войск. – Приплюсуйте сюда собственное хладнокровие и – с Богом, Николай Иванович.
Гродеков рассчитывал как минимум на совет опытного полководца, но Скобелеву было не до советов. Он вдруг занялся строевой муштрой пехоты, упорно добиваясь парадной слаженности шеренг при самых немыслимых перестроениях. Действий своих он никому не объяснял, со стороны это выглядело чудачеством, офицеры острили напропалую, а солдаты уже начали угрюмо ворчать. Жара стояла несусветная, а знаменитый генерал, на которого все так надеялись, гонял их по пыльному плацу в полном боевом снаряжении.
Под Ходжа-Кала текинцы сопротивлялись недолго и без особого рвения. Гродеков легко отбил их конную атаку артиллерийским огнём, после чего они вскоре и отошли. Преследовать полковник их не стал – казаков-то под рукой имелось всего две сотни – и, оставив пехоту с артиллерией в захваченном селении с категорическим приказом удерживать его во что бы то ни стало, отошёл к основным силам.
– Как сопротивлялись? – спросил Скобелев, когда начальник штаба доложил об успешно проведённой операции.
– Сопротивлялись, но… – Гродеков явно подыскивал некое оценочное слово.
– Чувства, чувства ваши меня интересуют, – сказал Михаил Дмитриевич. – Военная характеристика мне не нужна. Как, с вашей точки зрения, сопротивлялся противник?
– Неубедительно, Михаил Дмитриевич.
– Неубедительно, – повторил Скобелев. – Отличное нашли определение. Неубедительно сражаются, значит, не очень-то верят, Николай Иванович. Ни в смысл сопротивления, ни даже в смысл собственного восстания.
– Да, такое у меня чувство.
– Тогда давайте вместе строевой подготовкой заниматься, – подумав, решил генерал. – Их неубедительности противопоставим убедительную дисциплину своих войск, Николай Иванович. Через два месяца, никак не позже.
– Помилуйте, Михаил Дмитриевич, какая строевая при этакой-то жаре! – с неудовольствием сказал Гродеков. – Давно, признаться, собирался сказать вам. Солдаты ворчат, офицеры иронизируют: дескать, к победному параду генерал загодя готовится.
– Не объяснил своевременно, моя вина, – согласился Скобелев. – А как мы во время Хивинской кампании от конных атак отстреливались, помните?
– Плутонгами. Первая полурота – с колена, вторая – стоя. Пока одни стреляют, вторые перезаряжают. Эффективно.
– Эффективно? Не согласен. Я, случалось, и тремя линиями отстреливался: первая – лёжа, вторая – с колена, третья – стоя. А что толку-то? Ну, атаку сдерживали, пока помощь не подходила. Так ведь, Николай Иванович? Так. А если помощи ждать неоткуда, тогда как отстреливаться?
Полковник промолчал, соображая.
– Тогда надо не отстреливаться, помощи ожидая, а громить нападающих, как то, случалось, делал Наполеон, когда ещё был простым генералом Бонапартом. Тулон вспомните.
– Пушками?
– Совершенно верно, пушками, – убеждённо сказал Михаил Дмитриевич. – И не отстреливаться от атакующей конницы, а громить её. Прятать за спинами солдат орудия на картечи до поры до времени. А пора пришла – команда. Солдаты раздвинули строй, дали орудиям сектор обстрела и – картечный залп по конной лаве! И что будет тогда со всеми этими гикающими всадниками, Николай Иванович?
– Захлебнётся атака.
– Кони разбегутся, они у текинцев к артиллерийскому огню не приучены.
– Но это требует особой слаженности пехоты и артиллерии, Михаил Дмитриевич. Совершенно особой!
– Вот потому-то я их по жаре и гоняю. И до тех пор гонять буду, пока они механизмами не станут. Здесь мне инициатива не нужна, здесь мне шагистика нужна до полного автоматизма. Вот что мы должны противопоставить двадцатипятитысячной кавалерии противника. Дисциплину, доведённую до автоматизма. Иного, как говорится, не дано. И вы мне в этом поможете, но – никому ни слова: здесь текинских ушей хватает, а нам удивить их надо. Удивить, Николай Иванович. Удивление – первый шаг к победе.
– Вот теперь я все понял, Михаил Дмитриевич, – улыбнулся Гродеков. – А то… Ну, согласитесь, странно. Приехал знаменитый боевой генерал, которого тут ожидают, как спасителя и защитника, и вдруг – сплошная плац-муштра. И что же солдат думает? А солдат думает, что Белый генерал малость того. Пардон, сбрендил Белый генерал, Михаил Дмитриевич, вот как солдат думает.
– Ну и пусть думает, – проворчал Скобелев; он был искренне расстроен, поскольку более всего дорожил солдатским уважением. – Все перетерпим ради того, чтобы солдат в первом бою радостно удивился. И получим целых два удивления: текинцы удивятся и испугаются, наши – удивятся и возликуют. Поэтому с завтрашнего дня – строевая подготовка четыре часа в день для пехоты и сопровождающей её артиллерии. Как к высочайшему смотру.
– Может, пустить такой слух? – предложил полковник Гродеков. – Мол, ожидается прибытие члена августейшей фамилии.
– Не надо, – подумав, сказал Скобелев. – Тогда прозрения не будет: «Так вот ради чего нас в жарищу гоняли!» Прозрения и восторга, ведь и то и другое нам очень даже пригодится при штурме Геок-Тепе, Николай Иванович. Очень даже.
5
С той поры как генерал Скобелев, так и его начальник штаба полковник Гродеков ежедневно гоняли солдат и покорно следовавшие за ними артиллерийские упряжки по четыре часа с часовым перерывом на чай и отдых на двух разных плацах. Шагистика начиналась в шесть утра, но Михаил Дмитриевич вместе с адъютантом вставал в четыре и шёл на какую-либо из ротных кухонь. Там он пробовал свежую выпечку хлеба и лично наблюдал за заправкой котлов. Поскольку у этих посещений никакой системы не было, то генерала с трепетом ждали во всех ротах одновременно, почему как интенданты, так и кашевары всегда невероятно тщательно отмеряли положенные порции. Питание солдат резко улучшилось, а Баранов еле таскал ноги от ежедневного недосыпания. Солдаты продолжали ругать сбрендившего командующего, офицеры изощрялись в остротах, но дело шло заведённым порядком.
Пока к Михаилу Дмитриевичу не примчался вконец расстроенный Млынов:
– У меня угнали две тысячи лучших верблюдов.
– Кто?.. – взревел Скобелев.
– Знал бы кто, сам бы управился.
– Ты всю кампанию мне срываешь, Млынов. – Генерал очень расстроился. – Выяснить и доложить!
– Слушаюсь, Михаил Дмитриевич.
Два дня бывший капитан разыскивал на базаре хитрого старика, через которого шла связь с Тыкма-сердаром. Если кто и мог сейчас помочь Млынову найти угнанных верблюдов, так только сердар.
– Заплати ещё раз полцены, и верблюды к тебе придут, – хитро улыбнулся старик.
– Значит, шантажирует Тыкма-сердар? – хмуро спросил Скобелев, когда Млынов доложил ему об этом разговоре.
– Да его же люди и угнали верблюдов, – вздохнул капитан. – Жаден он больно, Михаил Дмитриевич. Всегда готов лишнюю шкуру с барана содрать.
– Придётся платить.
– Нет уж, – решительно сказал Млынов. – Сердару только поддайся, он через две недели то же самое учинит.
– Что же ты предлагаешь?
– Объявите об угоне и арестуйте туркменских старейшин и кадиев[62]. Только не трогайте на базаре старика в двухцветном тельпеке: это родственник Тыкма-сердара, моя единственная связь. И предупредите старейшин, что отправите их на Кавказ, если верблюды не будут возвращены.
Решение об аресте ни в чем не повинных аксакалов далось Скобелеву непросто. Он всегда уважал местные традиции, старался не нарушать их, но делать было нечего. Об угоне было объявлено, старики арестованы и для вящей убедительности переправлены на флагманский пароход под наблюдение капитана Макарова. И через три дня все угнанные две тысячи верблюдов вернулись на скотные дворы.
– Гез-каглы не на того сверкнул своим грозным оком, – сказал старик Млынову при первой же встрече.
– С ним нельзя шутить, так и передай сердару, старик. Если верблюды пропадут ещё раз, все наши договорённости станут недействительными. Запомнил?..
На обоих плацах по-прежнему ежедневно гремели оркестры, и сотни солдат в насквозь пропотевших рубахах покорно занимались бесконечными перестроениями. Больше всех доставалось артиллеристам, потому что им множество раз на дню приходилось по команде разводить своих битюгов за спины расходящихся рот, одновременно разворачивая орудия в сторону предполагаемого противника. Вскоре Скобелев заменил команды на звуковые сигналы: оркестры внезапно смолкали, а трубы начинали играть атаку.
– Запутаются они, – вздохнул Гродеков. – Может быть, поручить ротным командирам делать отмашки саблей?
– Пыль, – кратко пояснил Скобелев. – А после первых же орудийных залпов – дым. Вот тогда они действительно запутаются, Николай Иванович.
– И все же, Михаил Дмитриевич, солдаты устали безмерно. А господа офицеры глупеют от нашей муштры на глазах. Настаиваю на недельном отдыхе. Категорически настаиваю. У меня трое солдат в лазарете после теплового удара.
Всерьёз обеспокоенный Николай Иванович был готов настаивать на отдыхе вплоть до официального письменного рапорта. И, зная упрямство Скобелева, загодя написал его, чтобы тут же и вручить, если добром уговорить не удастся. Но, к его удивлению, Михаил Дмитриевич сразу же согласился с его доводами.
– Согласен. Баня, десятидневный отдых, двойная винная порция. Только распорядитесь, чтобы вместо водки солдатам давали вино: по такой жаре вино полезнее. А вот нас с вами, уважаемый Николай Иванович, этот отдых не касается.
– С адъютантами будем маршировать? – усмехнулся полковник Гродеков.
– Пришла мне тут в голову одна идейка… – озабоченно вздохнул Скобелев. – Странная такая идейка и пока не очень-то уловимая, что ли. Чтобы в ней с полной ясностью разобраться, придётся нам самим, Николай Иванович, на местность поглядеть. Возьмём казаков, четыре конных батареи, а там и сообразим, есть ли толк в моей идейке или так, мечты одни… Через два дня выступаем.
– Куда, Михаил Дмитриевич?
– А я и сам ещё не знаю, – простодушно улыбнулся Скобелев. – Там видно будет куда.
Однако, просидев полночи над картами, неожиданно уточнил:
– Соберите в Красноводске, Чикишляре и Михайловском две-три роты из нестроевых и тыловых солдат, а также из местных милиционеров. Вооружите их, как положено, и поручите толковым, а главное, инициативным офицерам.
– Стало быть, разобрались в собственной идее? – усмехнулся начальник штаба.
Скобелев развернул карту, ткнул пальцем:
– Бами. Сколько от него до Геок-Тепе?
– Сто двенадцать вёрст, Михаил Дмитриевич.
– Сто двенадцать. Три перехода, а можно и в два уложиться. Если очень постараться.
– Можно и в два. Если в ночь выйти. Только ночью в тех местах текинцы хозяева.
Генерал походил, подумал. Спросил вдруг, развернувшись перед Гродековым на каблуках:
– Если бы вы, полковник Гродеков, обороняли Геок-Тепе, вы бы укрепили Бами?
– Разумеется. Передовой опорный пункт…
– Вот это мы и должны проверить, Николай Иванович.
– Что проверить? Их укрепления?
– Их образ мыслей, Гродеков. Это куда важнее.
К Бами приблизились без особых приключений. Текинцы наблюдали за продвижением отряда, Скобелев несколько раз отдавал распоряжения казакам атаковать, но текинские разъезды уходили, не принимая боя. Это озадачило Гродекова:
– Заманывают нас, выражаясь солдатским языком.
– Возможно, Николай Иванович, все возможно, – вздохнул Скобелев. – На дорогу внимание обратили?
– Хорошая дорога.
– Все полсотни вёрст хорошая, от самого Кизыл-Арвата. По такой дороге не только конные обозы – даже пушки пройдут. Отличное место для базы, полковник.
– Далековато возить, Михаил Дмитриевич.
– Из вашего тяжкого вздоха следует вывод: тянуть первую железнодорожную ветку от Красноводска до Кизыл-Арвата. Вот я и поеду строителям хвосты накручивать, а вы, Николай Иванович, завтра, от силы послезавтра Бами возьмёте теми силами, что у вас под рукой.
– А если там – добрый гарнизон? – вздохнул осмотрительный начальник штаба. – Да в добрых укрытиях?
– Вот это-то мне и надо проверить, – сказал Скобелев. – С Богом, полковник!..
Развернул коня, крикнул:
– За мной, Баранов! Охрану не брать!
Адъютант буквально выполнил приказ, но полковник Гродеков все же отрядил в сопровождение десяток казаков. И тут же распорядился демонстрировать на Бами, чтобы сковать текинцев и дать Скобелеву время оторваться от их разъездов. Гарнизон Бами отстреливался вяло, демонстрация атаки сама собой переросла в атаку настоящую, и не успела за генералом Скобелевым осесть дорожная пыль, как первая казачья сотня ворвалась в селение.
Через три дня Гродеков, укрепив Бами и оставив там практически весь отряд, возвратился в сопровождении казачьего разъезда. И сразу же доложил Скобелеву, что Бами занято практически без боя.
– Поздравляю, Николай Иванович, – улыбнулся генерал. – Значит, идейка моя оказалась не такой уж безумной.
– Что-то я, признаться, не очень её уловил, Михаил Дмитриевич, – проворчал полковник. – Взять Бами? Устроить там нашу перевалочную базу? Протянуть железнодорожную ветку?
– Ни то, ни другое, ни третье. Бами – просто ещё одно доказательство идеи, а не сама идея, Николай Иванович, – сказал Скобелев. – Текинцы управились с генералом Ломакиным европейским способом ведения оборонительных военных действий, разгромив его не в чистом поле, что до сей поры было для них характерно, а при неудачном штурме крепости Геок-Тепе. И меня все время терзал вопрос: что они переняли у нас – форму или содержание? И на примерах их неубедительных боев под Ходжа-Кала и Бами можно смело утверждать, что текинцы заимствовали у европейцев форму, так и не усвоив содержания. Вот из сего постулата и будем теперь исходить. Только семь раз ещё отмеряем, прежде чем окончательно резать.
Пока к Михаилу Дмитриевичу не примчался вконец расстроенный Млынов:
– У меня угнали две тысячи лучших верблюдов.
– Кто?.. – взревел Скобелев.
– Знал бы кто, сам бы управился.
– Ты всю кампанию мне срываешь, Млынов. – Генерал очень расстроился. – Выяснить и доложить!
– Слушаюсь, Михаил Дмитриевич.
Два дня бывший капитан разыскивал на базаре хитрого старика, через которого шла связь с Тыкма-сердаром. Если кто и мог сейчас помочь Млынову найти угнанных верблюдов, так только сердар.
– Заплати ещё раз полцены, и верблюды к тебе придут, – хитро улыбнулся старик.
– Значит, шантажирует Тыкма-сердар? – хмуро спросил Скобелев, когда Млынов доложил ему об этом разговоре.
– Да его же люди и угнали верблюдов, – вздохнул капитан. – Жаден он больно, Михаил Дмитриевич. Всегда готов лишнюю шкуру с барана содрать.
– Придётся платить.
– Нет уж, – решительно сказал Млынов. – Сердару только поддайся, он через две недели то же самое учинит.
– Что же ты предлагаешь?
– Объявите об угоне и арестуйте туркменских старейшин и кадиев[62]. Только не трогайте на базаре старика в двухцветном тельпеке: это родственник Тыкма-сердара, моя единственная связь. И предупредите старейшин, что отправите их на Кавказ, если верблюды не будут возвращены.
Решение об аресте ни в чем не повинных аксакалов далось Скобелеву непросто. Он всегда уважал местные традиции, старался не нарушать их, но делать было нечего. Об угоне было объявлено, старики арестованы и для вящей убедительности переправлены на флагманский пароход под наблюдение капитана Макарова. И через три дня все угнанные две тысячи верблюдов вернулись на скотные дворы.
– Гез-каглы не на того сверкнул своим грозным оком, – сказал старик Млынову при первой же встрече.
– С ним нельзя шутить, так и передай сердару, старик. Если верблюды пропадут ещё раз, все наши договорённости станут недействительными. Запомнил?..
На обоих плацах по-прежнему ежедневно гремели оркестры, и сотни солдат в насквозь пропотевших рубахах покорно занимались бесконечными перестроениями. Больше всех доставалось артиллеристам, потому что им множество раз на дню приходилось по команде разводить своих битюгов за спины расходящихся рот, одновременно разворачивая орудия в сторону предполагаемого противника. Вскоре Скобелев заменил команды на звуковые сигналы: оркестры внезапно смолкали, а трубы начинали играть атаку.
– Запутаются они, – вздохнул Гродеков. – Может быть, поручить ротным командирам делать отмашки саблей?
– Пыль, – кратко пояснил Скобелев. – А после первых же орудийных залпов – дым. Вот тогда они действительно запутаются, Николай Иванович.
– И все же, Михаил Дмитриевич, солдаты устали безмерно. А господа офицеры глупеют от нашей муштры на глазах. Настаиваю на недельном отдыхе. Категорически настаиваю. У меня трое солдат в лазарете после теплового удара.
Всерьёз обеспокоенный Николай Иванович был готов настаивать на отдыхе вплоть до официального письменного рапорта. И, зная упрямство Скобелева, загодя написал его, чтобы тут же и вручить, если добром уговорить не удастся. Но, к его удивлению, Михаил Дмитриевич сразу же согласился с его доводами.
– Согласен. Баня, десятидневный отдых, двойная винная порция. Только распорядитесь, чтобы вместо водки солдатам давали вино: по такой жаре вино полезнее. А вот нас с вами, уважаемый Николай Иванович, этот отдых не касается.
– С адъютантами будем маршировать? – усмехнулся полковник Гродеков.
– Пришла мне тут в голову одна идейка… – озабоченно вздохнул Скобелев. – Странная такая идейка и пока не очень-то уловимая, что ли. Чтобы в ней с полной ясностью разобраться, придётся нам самим, Николай Иванович, на местность поглядеть. Возьмём казаков, четыре конных батареи, а там и сообразим, есть ли толк в моей идейке или так, мечты одни… Через два дня выступаем.
– Куда, Михаил Дмитриевич?
– А я и сам ещё не знаю, – простодушно улыбнулся Скобелев. – Там видно будет куда.
Однако, просидев полночи над картами, неожиданно уточнил:
– Соберите в Красноводске, Чикишляре и Михайловском две-три роты из нестроевых и тыловых солдат, а также из местных милиционеров. Вооружите их, как положено, и поручите толковым, а главное, инициативным офицерам.
– Стало быть, разобрались в собственной идее? – усмехнулся начальник штаба.
Скобелев развернул карту, ткнул пальцем:
– Бами. Сколько от него до Геок-Тепе?
– Сто двенадцать вёрст, Михаил Дмитриевич.
– Сто двенадцать. Три перехода, а можно и в два уложиться. Если очень постараться.
– Можно и в два. Если в ночь выйти. Только ночью в тех местах текинцы хозяева.
Генерал походил, подумал. Спросил вдруг, развернувшись перед Гродековым на каблуках:
– Если бы вы, полковник Гродеков, обороняли Геок-Тепе, вы бы укрепили Бами?
– Разумеется. Передовой опорный пункт…
– Вот это мы и должны проверить, Николай Иванович.
– Что проверить? Их укрепления?
– Их образ мыслей, Гродеков. Это куда важнее.
К Бами приблизились без особых приключений. Текинцы наблюдали за продвижением отряда, Скобелев несколько раз отдавал распоряжения казакам атаковать, но текинские разъезды уходили, не принимая боя. Это озадачило Гродекова:
– Заманывают нас, выражаясь солдатским языком.
– Возможно, Николай Иванович, все возможно, – вздохнул Скобелев. – На дорогу внимание обратили?
– Хорошая дорога.
– Все полсотни вёрст хорошая, от самого Кизыл-Арвата. По такой дороге не только конные обозы – даже пушки пройдут. Отличное место для базы, полковник.
– Далековато возить, Михаил Дмитриевич.
– Из вашего тяжкого вздоха следует вывод: тянуть первую железнодорожную ветку от Красноводска до Кизыл-Арвата. Вот я и поеду строителям хвосты накручивать, а вы, Николай Иванович, завтра, от силы послезавтра Бами возьмёте теми силами, что у вас под рукой.
– А если там – добрый гарнизон? – вздохнул осмотрительный начальник штаба. – Да в добрых укрытиях?
– Вот это-то мне и надо проверить, – сказал Скобелев. – С Богом, полковник!..
Развернул коня, крикнул:
– За мной, Баранов! Охрану не брать!
Адъютант буквально выполнил приказ, но полковник Гродеков все же отрядил в сопровождение десяток казаков. И тут же распорядился демонстрировать на Бами, чтобы сковать текинцев и дать Скобелеву время оторваться от их разъездов. Гарнизон Бами отстреливался вяло, демонстрация атаки сама собой переросла в атаку настоящую, и не успела за генералом Скобелевым осесть дорожная пыль, как первая казачья сотня ворвалась в селение.
Через три дня Гродеков, укрепив Бами и оставив там практически весь отряд, возвратился в сопровождении казачьего разъезда. И сразу же доложил Скобелеву, что Бами занято практически без боя.
– Поздравляю, Николай Иванович, – улыбнулся генерал. – Значит, идейка моя оказалась не такой уж безумной.
– Что-то я, признаться, не очень её уловил, Михаил Дмитриевич, – проворчал полковник. – Взять Бами? Устроить там нашу перевалочную базу? Протянуть железнодорожную ветку?
– Ни то, ни другое, ни третье. Бами – просто ещё одно доказательство идеи, а не сама идея, Николай Иванович, – сказал Скобелев. – Текинцы управились с генералом Ломакиным европейским способом ведения оборонительных военных действий, разгромив его не в чистом поле, что до сей поры было для них характерно, а при неудачном штурме крепости Геок-Тепе. И меня все время терзал вопрос: что они переняли у нас – форму или содержание? И на примерах их неубедительных боев под Ходжа-Кала и Бами можно смело утверждать, что текинцы заимствовали у европейцев форму, так и не усвоив содержания. Вот из сего постулата и будем теперь исходить. Только семь раз ещё отмеряем, прежде чем окончательно резать.
Глава пятая
1
А на следующей неделе после этого разговора в Красноводское приставство пришёл толмач известного им русского купца Громова:
– Большая беда, господин начальник. Мой хозяин пропал, господин Громов.
– Как так – пропал? Что значит – пропал?
– То есть совершенно, – армянин был весьма растерян и даже испуган. – Третий день дома нет.
– Ну, может, у женщины какой ночует… – Приставу страсть как не хотелось заниматься исчезновением богатого купца. – Мужчина он молодой, в соку…
– Так ведь и днём нет, и ночью нет, господин начальник. Такого не бывало, господин Громов – мужчина аккуратный.
Сутки пристав занимался розысками, не обнаружил никаких следов и, скрепя сердце, доложил градоначальнику.
– А чем он тут занимался, этот купец? – Градоначальнику тоже не очень-то хотелось возиться с таким тёмным делом. – Может, просто сбежал, не рассчитавшись?
– Не похоже, Дементий Антонович, – вздохнул пристав. – Господин Громов верблюдов для армии скупал.
– Верблюды целы?
– Целы, Дементий Антонович. Все шесть с половиною тысяч на скотных дворах, арендованных у города.
Исчезновение военного поставщика сразу стало выглядеть весьма серьёзно: градоначальник ещё не забыл о краже верблюдов, в расследование которой включился тогда не только тыл со штабом, но и сам командующий генерал-адъютант (что было для Дементия Антоновича куда важнее, нежели генерал-лейтенант). Приказав приставу хоть из-под земли, а достать пропавшего невесть куда купца Громова, градоначальник тут же доложил об этом тыловому начальству. Клубок начал разматываться с военной быстротой, и вскоре конец ниточки достиг Михаила Дмитриевича Скобелева.
– Если понадобится ваша помощь, вас найдёт мой адъютант, – сухо, сквозь зубы сказал он.
Начальник тыла удалился вместе с Дементием Антоновичем, но Михаил Дмитриевич не спешил звать Баранова. Удар был неожиданным и от этого особенно болезненным. Он не думал, что и на сей раз били по нему лично, но то, что били по делу, ради которого он, генерал Скобелев, был сюда послан самим Государем, сомнений не вызывало. Млынова могли убить или пленить и как скупщика верблюдов для армии, и как его бывшего адъютанта, засланного сюда под видом купца Громова. Последнее представлялось наиболее угрожающим, и Михаил Дмитриевич, подумав, решил исходить именно из этого, самого неприятного и опасного предположения.
Кто знал, что под личиной купца Громова скрывается бывший капитан Млынов? Только Тыкма-сердар. Но сердар – Скобелев был убеждён в этом – выдать текинцам Млынова не мог хотя бы потому, что тем самым обрекал на гибель самого себя: подобное в этих краях не прощалось ни под каким видом. Однако такое признание из него могли вытянуть пытками: исключать такой вариант было бы легкомыслием. – А это означало, что прежде, чем разыскивать исчезнувшего Млынова, необходимо было точно и по возможности быстро выяснить, не случилось ли чего с самим Тыкма-сердаром.
Бывший капитан связывался с Тыкма-сердаром через какого-то старика на Красноводском базаре. Он ещё просил не трогать этого старика, когда случилась дурацкаая история с кражей верблюдов. Что-то Млынов говорил о приметах… Драный халат – ну, понятно, у всех старых завсегдатаев базаров драные халаты. Как форма. Что-то ещё, но что? Что?..
– Большая беда, господин начальник. Мой хозяин пропал, господин Громов.
– Как так – пропал? Что значит – пропал?
– То есть совершенно, – армянин был весьма растерян и даже испуган. – Третий день дома нет.
– Ну, может, у женщины какой ночует… – Приставу страсть как не хотелось заниматься исчезновением богатого купца. – Мужчина он молодой, в соку…
– Так ведь и днём нет, и ночью нет, господин начальник. Такого не бывало, господин Громов – мужчина аккуратный.
Сутки пристав занимался розысками, не обнаружил никаких следов и, скрепя сердце, доложил градоначальнику.
– А чем он тут занимался, этот купец? – Градоначальнику тоже не очень-то хотелось возиться с таким тёмным делом. – Может, просто сбежал, не рассчитавшись?
– Не похоже, Дементий Антонович, – вздохнул пристав. – Господин Громов верблюдов для армии скупал.
– Верблюды целы?
– Целы, Дементий Антонович. Все шесть с половиною тысяч на скотных дворах, арендованных у города.
Исчезновение военного поставщика сразу стало выглядеть весьма серьёзно: градоначальник ещё не забыл о краже верблюдов, в расследование которой включился тогда не только тыл со штабом, но и сам командующий генерал-адъютант (что было для Дементия Антоновича куда важнее, нежели генерал-лейтенант). Приказав приставу хоть из-под земли, а достать пропавшего невесть куда купца Громова, градоначальник тут же доложил об этом тыловому начальству. Клубок начал разматываться с военной быстротой, и вскоре конец ниточки достиг Михаила Дмитриевича Скобелева.
– Если понадобится ваша помощь, вас найдёт мой адъютант, – сухо, сквозь зубы сказал он.
Начальник тыла удалился вместе с Дементием Антоновичем, но Михаил Дмитриевич не спешил звать Баранова. Удар был неожиданным и от этого особенно болезненным. Он не думал, что и на сей раз били по нему лично, но то, что били по делу, ради которого он, генерал Скобелев, был сюда послан самим Государем, сомнений не вызывало. Млынова могли убить или пленить и как скупщика верблюдов для армии, и как его бывшего адъютанта, засланного сюда под видом купца Громова. Последнее представлялось наиболее угрожающим, и Михаил Дмитриевич, подумав, решил исходить именно из этого, самого неприятного и опасного предположения.
Кто знал, что под личиной купца Громова скрывается бывший капитан Млынов? Только Тыкма-сердар. Но сердар – Скобелев был убеждён в этом – выдать текинцам Млынова не мог хотя бы потому, что тем самым обрекал на гибель самого себя: подобное в этих краях не прощалось ни под каким видом. Однако такое признание из него могли вытянуть пытками: исключать такой вариант было бы легкомыслием. – А это означало, что прежде, чем разыскивать исчезнувшего Млынова, необходимо было точно и по возможности быстро выяснить, не случилось ли чего с самим Тыкма-сердаром.
Бывший капитан связывался с Тыкма-сердаром через какого-то старика на Красноводском базаре. Он ещё просил не трогать этого старика, когда случилась дурацкаая история с кражей верблюдов. Что-то Млынов говорил о приметах… Драный халат – ну, понятно, у всех старых завсегдатаев базаров драные халаты. Как форма. Что-то ещё, но что? Что?..