Страница:
Анджей отрицательно покачал головой:
– Только по преданию останков её земле.
Скобелев грустно усмехнулся:
– Спасибо тебе, Анджей. Матушка тоже всегда так считала.
Денщик поклонился, направился к двери.
– Погоди, – вздохнул Михаил Дмитриевич. – И сядь, чего застыл, как столб?
Круковский осторожно и молча присел на краешек дивана, аккуратно сложил руки на коленях.
– Помнишь историю со шпагой? Ударил я тебя тогда, до сей поры простить себе не могу.
– Чего сгоряча не случается, – тихо сказал Анджей.
– Может, Узатис мстил ей за тот позор, а? Почему саблей зарубил, почему не пристрелил просто? Матушка же тогда меня упросила дело против него из следствия отозвать. Ответственность за него чувствовала, сын подруги юных лет, юных мечтаний… – Скобелев помолчал, грустно усмехнулся. – Она женить меня мечтала, внуков понянчить.
Михаил Дмитриевич горестно покачал головой и тяжело вздохнул. Поскольку молчание затягивалось, стало нависать и требовать хоть какой-то разрядки, денщик осторожно кашлянул в кулак и тихо сказал:
– Мечта покойной Ольги Николаевны теперь вроде как воля её, Михаил Дмитриевич. Последняя воля.
– Поздно мне семью заводить.
– Так вам ведь и сорока-то ещё нет, – Круковский позволил себе ободряюще улыбнуться. – Всего-то на три года старше меня.
– А что? – Скобелев вдруг расправил ссутуленную спину, картинно подкрутил ус. – Вот ужо утихомирю текинцев, наведу здесь порядок, железную дорогу хотя бы до Ашхабада дотащу, а там и… А? Как считаешь?
– То так, Михаил Дмитриевич.
– Тогда давай по рюмке за это дело…
– Нет, – твёрдо сказал Круковский и встал. – До погребения матушки вашей грех это, ваше высокопревосходительство. Грех.
И, поклонившись, вышел.
4
5
6
– Только по преданию останков её земле.
Скобелев грустно усмехнулся:
– Спасибо тебе, Анджей. Матушка тоже всегда так считала.
Денщик поклонился, направился к двери.
– Погоди, – вздохнул Михаил Дмитриевич. – И сядь, чего застыл, как столб?
Круковский осторожно и молча присел на краешек дивана, аккуратно сложил руки на коленях.
– Помнишь историю со шпагой? Ударил я тебя тогда, до сей поры простить себе не могу.
– Чего сгоряча не случается, – тихо сказал Анджей.
– Может, Узатис мстил ей за тот позор, а? Почему саблей зарубил, почему не пристрелил просто? Матушка же тогда меня упросила дело против него из следствия отозвать. Ответственность за него чувствовала, сын подруги юных лет, юных мечтаний… – Скобелев помолчал, грустно усмехнулся. – Она женить меня мечтала, внуков понянчить.
Михаил Дмитриевич горестно покачал головой и тяжело вздохнул. Поскольку молчание затягивалось, стало нависать и требовать хоть какой-то разрядки, денщик осторожно кашлянул в кулак и тихо сказал:
– Мечта покойной Ольги Николаевны теперь вроде как воля её, Михаил Дмитриевич. Последняя воля.
– Поздно мне семью заводить.
– Так вам ведь и сорока-то ещё нет, – Круковский позволил себе ободряюще улыбнуться. – Всего-то на три года старше меня.
– А что? – Скобелев вдруг расправил ссутуленную спину, картинно подкрутил ус. – Вот ужо утихомирю текинцев, наведу здесь порядок, железную дорогу хотя бы до Ашхабада дотащу, а там и… А? Как считаешь?
– То так, Михаил Дмитриевич.
– Тогда давай по рюмке за это дело…
– Нет, – твёрдо сказал Круковский и встал. – До погребения матушки вашей грех это, ваше высокопревосходительство. Грех.
И, поклонившись, вышел.
4
Все эти три оговорённых дня Скобелева со службой не тревожили. Правда, ежедневно под благовидным предлогом заглядывал доктор Гейфельдер. Выпивал пару стаканов чаю, рассказывал о новостях и уходил, не расспрашивая Михаила Дмитриевича о самочувствии, за что генерал был ему весьма благодарен. Но в третий день, когда истекал объявленный генералом отпуск, приказал Гродекову утром к нему явиться.
Николай Иванович явился и не слишком рано, и не слишком поздно. Доложил, что войска заканчивают траншейный пояс вокруг Геок-Тепе, что текинцы смеются на стенах, выкрикивая, что русские закапываются со страху; сказал, что дорога строится, и господа инженеры обещают к началу будущего года пустить поезда до Вами.
– Поступило пока только три гелиографических установки, – сообщил он в конце.
– Мало, – сказал Скобелев. – Мне надо минимум пять: три – для связи с атакующими колоннами, одна – при штабе, и одна – в тылу. Будем ждать, время терпит. Без железной дороги до Бами текинцы будут беспрестанно атаковать наши караваны, а людей терять без толку – грешно, Николай Иванович. Государь дал мне два года для замирения края. Я здесь займусь дорогой, а вы прикажите, чтобы рыли вторую траншейную параллель.
– Слушаюсь, Михаил Дмитриевич.
– Ещё вопросы?
– Слухи, – улыбнулся Гродеков. – Местные милицейские отряды, приглядывающие за северной границей, донесли, что со стороны Мангышлака движется вооружённый отряд.
– Откуда же он мог взяться? – удивился Скобелев.
– Думаю, напутали что-то. Послал сотню казаков с толковым офицером.
– Сообщите мне, как только появится ясность.
На следующий день Михаил Дмитриевич приступил к исполнению обязанностей, не выезжая к Геок-Тепе. Там солдаты по-прежнему зарывались в сухую землю под весёлый гогот наблюдавших за ними текинцев, шла обычная дозорная служба, а здесь, в тылу, продолжалось строительство железной дороги, без которой Скобелев и думать не желал о штурме. Текинские воины славились внезапными кавалерийскими наскоками, что могло не только оторвать казачьи отряды от дозорной службы, отдав стратегическое пространство противнику, но и поставить само снабжение под серьёзную угрозу срыва. Дорога прокладывалась успешно, по версте в день при трехсменной работе, и Скобелев верил путейским инженерам, что они успеют дотащить ветку до Бами к концу года. Текинцы группами и в одиночку ежедневно наблюдали за ходом строительства с соседних возвышенностей, но не мешали, отходя без боя, как только казаки направлялись в их сторону.
– Удивляются, – говорили строители.
– Удивить – значит победить, – неизменно отвечал Скобелев.
Известий о таинственном отряде, идущем через солончаковые степи от Мангышлака, пока не поступало, но Михаил Дмитриевич полагал, что местные милицейские дозоры обнаружили очередное кочевье, перегонявшие стада на более кормные земли, и не беспокоился по этому поводу. Никаких сколько-нибудь значительных русских войск там попросту не было, исключая немногочисленный гарнизон, оставленный для порядка со времён его перехода через эти места на Хиву под командованием тогда ещё полковника Ломакина.
Однако через три дня, под вечер, когда Михаил Дмитриевич по привычке занимался записью завтрашних неотложных дел, вошёл улыбающийся Круковский:
– К вам гость пожаловал, Михаил Дмитриевич.
– Кто?
– Желанный.
– Проси.
Скобелев был в домашнем халате, но переодеваться не стал, поскольку ни более высокое начальство, ни тем паче дама посетить в этих местах его не могли. Лишь прикрыл записную книжку. Вошёл осунувшийся, усталый, с дочерна обгоревшим лицом полковник Куропаткин.
– Кажется, вы нас не ждали, Михаил Дмитриевич?
– Алёша! – Скобелев вскочил, бросился к Алексею Николаевичу, обнял его. – Друг ты мой дорогой! Какими судьбами?
– Собственным непослушанием и вовремя испрошенным отпуском – в ваше распоряжение.
– Так это твой отряд, по слухам, из Мангышлака идёт?
– Уже пришёл. Отставших нет, погибших тоже. Правда, трое в лазарете с тепловыми ударами.
– Но как, как? Войско-то где взял?
– В основном в форту Александровском. Они там обленились от безделья, вот я их и подобрал. А с Кавказа добровольцев-офицеров кликнул. И что вы думаете? От желающих отбоя не было.
– Голоден? Вижу, вижу. Анджей, ужин и… И водки, если позволишь. Ради такого случая грех не выпить.
– Командует почище Млынова? – улыбнулся Куропаткин.
– Матушка у меня померла, Алёша, – вздохнул Скобелев. – Хотел помянуть, а Анджей говорит: нельзя, мол, пока земле не предана.
– Слышал о кончине Ольги Николаевны, слышал. Примите мои…
– Все чохом и приму, – Михаил Дмитриевич ещё раз вздохнул. – И батюшка Богу душу отдал, и Макгахан, и князь Насекин с тоски пулю в голову себе пустил. Редеет круг друзей, Алёша, редеет. Млынова еле-еле из текинского плена спасти удалось. Ухо ему там отрезали, пытали. Пришлось на Кавказ лечиться отправить.
Круковский быстро накрыл на стол и удалился, пожелав приятного аппетита. После первой же рюмки Куропаткин столь яростно навалился на еду, что Михаил Дмитриевич улыбнулся:
– Тяжёлый был переход?
– Трудный. Я верблюдов сознательно не взял: медлительны уж очень. Рассчитал путь от колодца до колодца – получилось, что на двух отрезках придётся сделать не менее пятидесяти вёрст в сутки. Приказал заранее сварить мясо, выдать сухим пайком из расчёта одного привала в самую жару. Только так и удалось пройти восемьсот вёрст за восемнадцать дней и практически без потерь.
– Рискованно, полковник.
– К штурму опоздать боялся, – улыбнулся Алексей Николаевич. – А приехав, с удивлением узнал, что штурм-то у вас – ползучий.
– Ползучий, – вздохнув, согласился Скобелев.
– Ну, объясните мне, почему вы не перекрыли хотя бы пути к основным колодцам?
– Кажется, навоевался я вдосталь, Алексей Николаевич. У текинцев в крепости – женщины, дети, старики. За Тыкма-сердаром, к примеру, свыше трех тысяч кибиток последовало, голодали, девочек собственных в гаремы продавали: Млынов мне рассказывал. Как же звали её?.. Кенжегюль, вспомнил!
– Тыкма-сердар – искатель счастья, корсар пустыни. Такому доверять можно только с хорошей оглядкой.
– Сердар Млынова моего спас, – строго сказал Скобелев. – И мне сообщил о Геок-Тепе весьма любопытные сведения, я тебе об этом непременно расскажу. Ну, а если в целом… Как бы тебе сказать? Текинцы ведь свою землю защищают, свои кочевья, свои семьи, скот, уклад жизни.
– Ну, а если снова поднимутся свой уклад защищать?
– Вряд ли, – усмехнулся Михаил Дмитриевич. – Если бы ты видел, с каким детским любопытством они за строительством железной дороги наблюдают, ты бы яснее понял, о чем я говорю. Паровоз в этих местах мне куда мощнее любой артиллерии показался. Он цивилизацию им привезёт, товары, гарантию, что детишек во время очередной бескормицы продавать не придётся. И, представь себе, они это как-то по-своему понимают.
– Понимать, может быть, и понимают, но Геок-Тепе без боя тем не менее не сдадут, Михаил Дмитриевич.
– Не сдадут, – согласился Скобелев. – Тут без штурма не обойдёшься, и ты подоспел своевременно, Алексей Николаевич. Основа их обороны – насыпной форт Денгиль-Тепе. Он господствует над местностью, взять его необходимо, и брать будешь ты.
– Польщён доверием, Михаил Дмитриевич.
– Млынов говорил, что стена южного фаса в больших трещинах. Видимо, и строили второпях, и время года выбрали не очень удачно. Там сосредоточена вся их артиллерия – пушки три, от силы четыре. Постарайся засечь их и расстрелять амбразуры ещё до штурма. Я тебе ради этого лучшую свою батарею отдам.
– Постараюсь. Время штурма наметили? Хотя бы ориентировочно?
– Время штурма теперь техника определяет, – улыбнулся Скобелев. – Как только путейцы регулярные составы на Бами пустят, так и начнём часы считать.
Николай Иванович явился и не слишком рано, и не слишком поздно. Доложил, что войска заканчивают траншейный пояс вокруг Геок-Тепе, что текинцы смеются на стенах, выкрикивая, что русские закапываются со страху; сказал, что дорога строится, и господа инженеры обещают к началу будущего года пустить поезда до Вами.
– Поступило пока только три гелиографических установки, – сообщил он в конце.
– Мало, – сказал Скобелев. – Мне надо минимум пять: три – для связи с атакующими колоннами, одна – при штабе, и одна – в тылу. Будем ждать, время терпит. Без железной дороги до Бами текинцы будут беспрестанно атаковать наши караваны, а людей терять без толку – грешно, Николай Иванович. Государь дал мне два года для замирения края. Я здесь займусь дорогой, а вы прикажите, чтобы рыли вторую траншейную параллель.
– Слушаюсь, Михаил Дмитриевич.
– Ещё вопросы?
– Слухи, – улыбнулся Гродеков. – Местные милицейские отряды, приглядывающие за северной границей, донесли, что со стороны Мангышлака движется вооружённый отряд.
– Откуда же он мог взяться? – удивился Скобелев.
– Думаю, напутали что-то. Послал сотню казаков с толковым офицером.
– Сообщите мне, как только появится ясность.
На следующий день Михаил Дмитриевич приступил к исполнению обязанностей, не выезжая к Геок-Тепе. Там солдаты по-прежнему зарывались в сухую землю под весёлый гогот наблюдавших за ними текинцев, шла обычная дозорная служба, а здесь, в тылу, продолжалось строительство железной дороги, без которой Скобелев и думать не желал о штурме. Текинские воины славились внезапными кавалерийскими наскоками, что могло не только оторвать казачьи отряды от дозорной службы, отдав стратегическое пространство противнику, но и поставить само снабжение под серьёзную угрозу срыва. Дорога прокладывалась успешно, по версте в день при трехсменной работе, и Скобелев верил путейским инженерам, что они успеют дотащить ветку до Бами к концу года. Текинцы группами и в одиночку ежедневно наблюдали за ходом строительства с соседних возвышенностей, но не мешали, отходя без боя, как только казаки направлялись в их сторону.
– Удивляются, – говорили строители.
– Удивить – значит победить, – неизменно отвечал Скобелев.
Известий о таинственном отряде, идущем через солончаковые степи от Мангышлака, пока не поступало, но Михаил Дмитриевич полагал, что местные милицейские дозоры обнаружили очередное кочевье, перегонявшие стада на более кормные земли, и не беспокоился по этому поводу. Никаких сколько-нибудь значительных русских войск там попросту не было, исключая немногочисленный гарнизон, оставленный для порядка со времён его перехода через эти места на Хиву под командованием тогда ещё полковника Ломакина.
Однако через три дня, под вечер, когда Михаил Дмитриевич по привычке занимался записью завтрашних неотложных дел, вошёл улыбающийся Круковский:
– К вам гость пожаловал, Михаил Дмитриевич.
– Кто?
– Желанный.
– Проси.
Скобелев был в домашнем халате, но переодеваться не стал, поскольку ни более высокое начальство, ни тем паче дама посетить в этих местах его не могли. Лишь прикрыл записную книжку. Вошёл осунувшийся, усталый, с дочерна обгоревшим лицом полковник Куропаткин.
– Кажется, вы нас не ждали, Михаил Дмитриевич?
– Алёша! – Скобелев вскочил, бросился к Алексею Николаевичу, обнял его. – Друг ты мой дорогой! Какими судьбами?
– Собственным непослушанием и вовремя испрошенным отпуском – в ваше распоряжение.
– Так это твой отряд, по слухам, из Мангышлака идёт?
– Уже пришёл. Отставших нет, погибших тоже. Правда, трое в лазарете с тепловыми ударами.
– Но как, как? Войско-то где взял?
– В основном в форту Александровском. Они там обленились от безделья, вот я их и подобрал. А с Кавказа добровольцев-офицеров кликнул. И что вы думаете? От желающих отбоя не было.
– Голоден? Вижу, вижу. Анджей, ужин и… И водки, если позволишь. Ради такого случая грех не выпить.
– Командует почище Млынова? – улыбнулся Куропаткин.
– Матушка у меня померла, Алёша, – вздохнул Скобелев. – Хотел помянуть, а Анджей говорит: нельзя, мол, пока земле не предана.
– Слышал о кончине Ольги Николаевны, слышал. Примите мои…
– Все чохом и приму, – Михаил Дмитриевич ещё раз вздохнул. – И батюшка Богу душу отдал, и Макгахан, и князь Насекин с тоски пулю в голову себе пустил. Редеет круг друзей, Алёша, редеет. Млынова еле-еле из текинского плена спасти удалось. Ухо ему там отрезали, пытали. Пришлось на Кавказ лечиться отправить.
Круковский быстро накрыл на стол и удалился, пожелав приятного аппетита. После первой же рюмки Куропаткин столь яростно навалился на еду, что Михаил Дмитриевич улыбнулся:
– Тяжёлый был переход?
– Трудный. Я верблюдов сознательно не взял: медлительны уж очень. Рассчитал путь от колодца до колодца – получилось, что на двух отрезках придётся сделать не менее пятидесяти вёрст в сутки. Приказал заранее сварить мясо, выдать сухим пайком из расчёта одного привала в самую жару. Только так и удалось пройти восемьсот вёрст за восемнадцать дней и практически без потерь.
– Рискованно, полковник.
– К штурму опоздать боялся, – улыбнулся Алексей Николаевич. – А приехав, с удивлением узнал, что штурм-то у вас – ползучий.
– Ползучий, – вздохнув, согласился Скобелев.
– Ну, объясните мне, почему вы не перекрыли хотя бы пути к основным колодцам?
– Кажется, навоевался я вдосталь, Алексей Николаевич. У текинцев в крепости – женщины, дети, старики. За Тыкма-сердаром, к примеру, свыше трех тысяч кибиток последовало, голодали, девочек собственных в гаремы продавали: Млынов мне рассказывал. Как же звали её?.. Кенжегюль, вспомнил!
– Тыкма-сердар – искатель счастья, корсар пустыни. Такому доверять можно только с хорошей оглядкой.
– Сердар Млынова моего спас, – строго сказал Скобелев. – И мне сообщил о Геок-Тепе весьма любопытные сведения, я тебе об этом непременно расскажу. Ну, а если в целом… Как бы тебе сказать? Текинцы ведь свою землю защищают, свои кочевья, свои семьи, скот, уклад жизни.
– Ну, а если снова поднимутся свой уклад защищать?
– Вряд ли, – усмехнулся Михаил Дмитриевич. – Если бы ты видел, с каким детским любопытством они за строительством железной дороги наблюдают, ты бы яснее понял, о чем я говорю. Паровоз в этих местах мне куда мощнее любой артиллерии показался. Он цивилизацию им привезёт, товары, гарантию, что детишек во время очередной бескормицы продавать не придётся. И, представь себе, они это как-то по-своему понимают.
– Понимать, может быть, и понимают, но Геок-Тепе без боя тем не менее не сдадут, Михаил Дмитриевич.
– Не сдадут, – согласился Скобелев. – Тут без штурма не обойдёшься, и ты подоспел своевременно, Алексей Николаевич. Основа их обороны – насыпной форт Денгиль-Тепе. Он господствует над местностью, взять его необходимо, и брать будешь ты.
– Польщён доверием, Михаил Дмитриевич.
– Млынов говорил, что стена южного фаса в больших трещинах. Видимо, и строили второпях, и время года выбрали не очень удачно. Там сосредоточена вся их артиллерия – пушки три, от силы четыре. Постарайся засечь их и расстрелять амбразуры ещё до штурма. Я тебе ради этого лучшую свою батарею отдам.
– Постараюсь. Время штурма наметили? Хотя бы ориентировочно?
– Время штурма теперь техника определяет, – улыбнулся Скобелев. – Как только путейцы регулярные составы на Бами пустят, так и начнём часы считать.
5
Уже на следующий день полковник Куропаткин, так и не успев толком отдохнуть после восьмисотверстного броска через безводные степи, получил приказание принять под своё командование правый фланг русских войск, осадивших Геок-Тепе. Войска умело зарылись в землю, но расположение их Алексею Николаевичу не понравилось: они стояли в низине, холм Денгиль-Тепе господствовал над всем их расположением, и вопрос о секторах обстрелов его орудий оказался весьма существенным. Куропаткин вместе с командиром приданной батареи и толковым топографом четыре дня гарцевал в непосредственной близости от крепости, пока дождался первых обстрелов. Обстрелы не принесли никаких потерь, но велись лишь из двух орудий, амбразуры и сектора которых опытные офицеры и засекли и занесли на артиллерийские карточки.
– Разворотишь их в первую очередь, – сказал полковник командиру батареи.
– Разворотить – не вопрос, господин полковник. Вопрос, куда нацелены остальные два орудия.
– Прикажу казакам повертеться, а ты – поглядывай.
На том и закончился тогда разговор, а спустя трое суток к Алексею Николаевичу доставили перебежчика.
– Требовал, чтобы к самому что ни на есть большому начальнику его доставить, – доложил сопровождавший перебежчика немолодой казак.
– По-русски настаивал?
– По-нашему. Понимает.
– Выйди.
Дождался, когда казак вышел, спросил перебежчика:
– Что ты хотел мне сказать?
Вместо ответа туркмен полез в складки порядком потрёпанного халата, достал лоскут ярко-малинового цвета и молча протянул его полковнику.
– Проверяешь? – усмехнулся Куропаткин. – Знаю, кто ходит в этом замечательном халате. Ты – джигит Тыкма-сердара?
Перебежчик молча кивнул головой.
– Что он велел мне передать?
– Тыкма-сердар получил приказ атаковать ваши позиции во вторую ночь новолуния.
– В конном строю?
– Без ружей. Поэтому он просит стрелять залпами в воздух. Он прекратит налёт после второго залпа, не доскакав до окопов.
– Это – серьёзное решение, джигит. Я должен согласовать его с моим начальником.
Джигит пожал плечами:
– Поэтому я здесь. До новолуния ещё четыре дня.
– Тебя отведут в отдельное помещение. Ты получишь хорошую еду, вдосталь зеленого чая, но часовой не пустит тебя дальше порога.
Туркмен молча поклонился.
Определив перебежчика под почётный арест, Куропаткин сам помчался к Скобелеву. Он не верил Тыкма-сердару ещё со времён взятия Коканда, но последнее слово принадлежало Михаилу Дмитриевичу.
– Что думает начальник штаба? – спросил Скобелев.
– За первой траншеей отрыта вторая, – сказал, основательно подумав, Гродеков. – Она полного профиля, солдатских голов никто не увидит. Тем более в новолуние. Вторая траншея и будет стрелять в воздух, а первая встретит их залпом в упор, если сердар вздумает пошутить с нами.
– Так и сделаем. – Михаил Дмитриевич помолчал, усмехнулся. – Я почему-то верю сердару, но вы, Николай Иванович, правы. Предусмотрительность не помешает.
К запланированной предусмотрительности прибегать не пришлось, поскольку Тыкма-сердар повернул вспять после оговорённых двух залпов в воздух. Но война есть война, и случай на ней не такой уж редкий гость. Задумав попугать русских лобовой атакой, Коджар-Топас-хан решил ею не ограничиваться и, не поставив в известность Тыкма-сердара, бросил в обход правого фланга русских войск две тысячи собственных джигитов одновременно с налётом сердара. Вынеслись они из крепости в чёрной мгле южной безлунной ночи через северные ворота, топот и дикие крики атакующих туркмен заглушили все шумы их собственного налёта на позиции, где их никто не ждал, и результатом Топас-хан мог быть вполне доволен. Его конники смяли весь правый фланг и не ожидавших ничего подобного солдат из батальона Апшеронского полка, убили троих, ранили ещё нескольких оплошавших и, что самое обидное, захватили знамя батальона и пушку у растерявшихся артиллеристов.
– Позор, апшеронцы, – сурово сказал Скобелев, лично прибывший в расположение потрёпанного батальона. – Командир батальона и командир батареи объявляются под арестом до тех пор, пока вам, солдаты, не удастся спасти их честь. Сумеете вернуть знамя и пушку – сниму арест и забуду о сём конфузе. Не сумеете – отдам ваших командиров под суд офицерской чести. Судьба их – в ваших руках.
Он был очень недоволен, а потому и хмур. Не потому, что текинцы вроде бы перехитрили его: он по-прежнему верил в искренность Тыкма-сердара. Просто вверенные ему войска не сдали экзамена по внезапному ночному бою в полной темноте, и Скобелев искренне огорчался из-за их нерадивости.
– После такой удачи не удивлюсь, если Топас-хан предпримет новые попытки, – сказал Гродеков.
– Усильте секреты и казачьи дозоры, – Михаил Дмитриевич все ещё был не в духе. – Заодно передайте инженеру Рутковскому, чтобы готовил минный подкоп под западный фас Денгиль-Тепе. Кажется, их прыть начинает мне надоедать.
– Но на южной стороне форта больше трещин.
– Дайте батарею из резерва Куропаткину. Он с юга и снарядами разворотит. И пусть путейцы поторопятся с дорогой на Бами!
– Разворотишь их в первую очередь, – сказал полковник командиру батареи.
– Разворотить – не вопрос, господин полковник. Вопрос, куда нацелены остальные два орудия.
– Прикажу казакам повертеться, а ты – поглядывай.
На том и закончился тогда разговор, а спустя трое суток к Алексею Николаевичу доставили перебежчика.
– Требовал, чтобы к самому что ни на есть большому начальнику его доставить, – доложил сопровождавший перебежчика немолодой казак.
– По-русски настаивал?
– По-нашему. Понимает.
– Выйди.
Дождался, когда казак вышел, спросил перебежчика:
– Что ты хотел мне сказать?
Вместо ответа туркмен полез в складки порядком потрёпанного халата, достал лоскут ярко-малинового цвета и молча протянул его полковнику.
– Проверяешь? – усмехнулся Куропаткин. – Знаю, кто ходит в этом замечательном халате. Ты – джигит Тыкма-сердара?
Перебежчик молча кивнул головой.
– Что он велел мне передать?
– Тыкма-сердар получил приказ атаковать ваши позиции во вторую ночь новолуния.
– В конном строю?
– Без ружей. Поэтому он просит стрелять залпами в воздух. Он прекратит налёт после второго залпа, не доскакав до окопов.
– Это – серьёзное решение, джигит. Я должен согласовать его с моим начальником.
Джигит пожал плечами:
– Поэтому я здесь. До новолуния ещё четыре дня.
– Тебя отведут в отдельное помещение. Ты получишь хорошую еду, вдосталь зеленого чая, но часовой не пустит тебя дальше порога.
Туркмен молча поклонился.
Определив перебежчика под почётный арест, Куропаткин сам помчался к Скобелеву. Он не верил Тыкма-сердару ещё со времён взятия Коканда, но последнее слово принадлежало Михаилу Дмитриевичу.
– Что думает начальник штаба? – спросил Скобелев.
– За первой траншеей отрыта вторая, – сказал, основательно подумав, Гродеков. – Она полного профиля, солдатских голов никто не увидит. Тем более в новолуние. Вторая траншея и будет стрелять в воздух, а первая встретит их залпом в упор, если сердар вздумает пошутить с нами.
– Так и сделаем. – Михаил Дмитриевич помолчал, усмехнулся. – Я почему-то верю сердару, но вы, Николай Иванович, правы. Предусмотрительность не помешает.
К запланированной предусмотрительности прибегать не пришлось, поскольку Тыкма-сердар повернул вспять после оговорённых двух залпов в воздух. Но война есть война, и случай на ней не такой уж редкий гость. Задумав попугать русских лобовой атакой, Коджар-Топас-хан решил ею не ограничиваться и, не поставив в известность Тыкма-сердара, бросил в обход правого фланга русских войск две тысячи собственных джигитов одновременно с налётом сердара. Вынеслись они из крепости в чёрной мгле южной безлунной ночи через северные ворота, топот и дикие крики атакующих туркмен заглушили все шумы их собственного налёта на позиции, где их никто не ждал, и результатом Топас-хан мог быть вполне доволен. Его конники смяли весь правый фланг и не ожидавших ничего подобного солдат из батальона Апшеронского полка, убили троих, ранили ещё нескольких оплошавших и, что самое обидное, захватили знамя батальона и пушку у растерявшихся артиллеристов.
– Позор, апшеронцы, – сурово сказал Скобелев, лично прибывший в расположение потрёпанного батальона. – Командир батальона и командир батареи объявляются под арестом до тех пор, пока вам, солдаты, не удастся спасти их честь. Сумеете вернуть знамя и пушку – сниму арест и забуду о сём конфузе. Не сумеете – отдам ваших командиров под суд офицерской чести. Судьба их – в ваших руках.
Он был очень недоволен, а потому и хмур. Не потому, что текинцы вроде бы перехитрили его: он по-прежнему верил в искренность Тыкма-сердара. Просто вверенные ему войска не сдали экзамена по внезапному ночному бою в полной темноте, и Скобелев искренне огорчался из-за их нерадивости.
– После такой удачи не удивлюсь, если Топас-хан предпримет новые попытки, – сказал Гродеков.
– Усильте секреты и казачьи дозоры, – Михаил Дмитриевич все ещё был не в духе. – Заодно передайте инженеру Рутковскому, чтобы готовил минный подкоп под западный фас Денгиль-Тепе. Кажется, их прыть начинает мне надоедать.
– Но на южной стороне форта больше трещин.
– Дайте батарею из резерва Куропаткину. Он с юга и снарядами разворотит. И пусть путейцы поторопятся с дорогой на Бами!
6
Текинцы и в самом деле возрадовались нежданной удаче: опытный Гродеков оказался прав. Первое время после ночной вылазки они беспрестанно, не только ночью, но и днём пытались проникнуть к русским окопам, но вовремя усиленные пехотные секреты и казачьи дозоры пресекали эти попытки. Но это тоже не вносило успокоения в растревоженную душу Скобелева. Он требовал ежедневных докладов путейских инженеров, часто объезжал участки строительства, которое велось круглосуточно и невиданно ускоренными по тем временам темпами.
К этому моменту наконец-то вернулся Баранов. Посовещавшись с Гродековым, Скобелев отправил на строительство дороги все учебные команды, приказал боевым пехотным батальонам ежедневно в порядке оговорённой очерёдности отправлять по роте в помощь путейцам и поручил Баранову общий надзор. В конечном итоге его хмурое упорство и ежедневные объезды работ куда в большей степени поспособствовали строительству, нежели сотни лопат дополнительных землекопов. В конце декабря путейские инженеры с огромным облегчением доложили, что железная дорога от Красноводска до Бами завершена и после обкатки готова к переброске грузов.
– В чем заключается обкатка?
– Первым по пути должен пройти заведомо перегруженный состав, ваше превосходительство. Необходимо посадить шпалы в надлежащие места, проверить параллельность рельсов, стрелки и стыки…
– Прекрасно, – сказал Михаил Дмитриевич. – Действуйте, как положено, но вместо балласта загрузите все вагоны и платформы необходимыми мне грузами.
Обкаточный состав благополучно добрался до Бами, хотя и со скоростью верблюжьего каравана, доставив к позициям не только дополнительные запасы продовольствия, но и снаряды. Правда, Скобелеву и этого показалось мало. Он приказал надстроить вторыми этажами не только грузовые платформы, но даже и все товарные вагоны. Поезда ползли медленнее обычного, но зато почти в два раза больше доставляли к передовой продовольственных, фуражных и боевых грузов.
Странно, но после внезапной вылазки текинцев Михаил Дмитриевич заметно изменился. До сей поры он часто говорил, что устал воевать, что людские потери для него непереносимы, а ныне рвался в сражение со всей свойственной ему неукротимой энергией. И причина заключалась не только в том, что утрата батальонного знамени и орудия задела его личную честь. Неожиданность ночного удара всадников Коджар-Топас-хана стоила русским войскам пяти офицерских и свыше девяноста солдатских жизней, и Скобелев ощущал эти нелепые потери с особой тяжестью.
К началу года правый фланг русских войск, подковой охватывающих Геок-Тепе, отстоял от стен крепости на сорок саженей, левый – на семьдесят пять. Рутковский, начавший разведывательные работы по минированию, доложил, что грунт оказался очень удобным: лёгким и прочным одновременно, что позволяло вести подкоп без обшивки.
– Закончим все работы не позже девятого января, Михаил Дмитриевич.
– Следовательно, на заре десятого – штурм, – твёрдо сказал Скобелев.
Он тут же вызвал Гродекова для составления диспозиции частей, входящих в штурмовые колонны. Таковых по его расчётам должно было быть три: колонна полковника Куропаткина атаковала с юга, имея задачей овладеть Денгиль-Тепе сразу же после взрыва мины; колонна полковника Козелкова наступала с запада с целью ворваться в Геок-Тепе, используя панику после минного взрыва и бреши, которые удастся проломить артиллерией, – для того, чтобы отрезать Денгиль-Тепе от остальной крепости; и, наконец, колонна подполковника Гайдарова должна была активно демонстрировать готовность к атаке с севера, отвлекая на себя резервы противника.
– Кстати, Николай Иванович, распорядитесь, чтобы Гайдаров передал Куропаткину все свои современные батареи. Хватит с него и списанного старья: пусть велит им шуметь изо всех сил.
– Но мы окончательно обезоружим Гайдарова…
– Куропаткину необходимо если не полностью разрушить южный фас Денгиль-Тепе, то по крайней мере проделать в нем побольше брешей и проломов. А Гайдарову – только демонстрировать, отвлекая на себя максимум резервов противника и, главное, пугая их лошадей. Текинские кони не приучены к пушечной пальбе. Только пусть непременно предупредит своих артиллеристов лупить в стены, но ни в коем случае не через их гребень. В этой части крепости – основная масса женщин и детей. Сурово взыщу за каждое перелетевшее через стену ядро.
Все было исполнено, диспозиция доведена до каждого командира колонны, необходимые запасы продовольствия и боеприпасов сосредоточены в Бами. С утра восьмого января все батареи, переданные первой штурмовой колонне полковника Куропаткина, открыли частый огонь по южной стене Денгиль-Тепе. Для начала разворотили две засечённые амбразуры орудий, а затем начали крушить и покрытую трещинами стену. К вечеру практически непрерывной бомбардировки удалось пробить не только бреши, но и проломы, в которые можно было врываться, а не проползать друг за другом. Все знали о начале штурма на утренней заре десятого, но накануне вечером Рутковский доложил, что минная галерея не может быть доведена до стены Денгиль-Тепе, поскольку сапёры на сажённой глубине неожиданно наткнулись на скальный грунт.
– Все вы мне сорвали! – в сердцах выкрикнул Скобелев. – Когда будет готова ваша нора?
– Утром двенадцатого, ваше превосходительство. Раньше никак не получится.
– Двенадцатого?..
– И то при непременном условии, что текинцы не расслышат подземных работ, – негромко и очень твёрдо продолжал инженер. – Скалу придётся обходить поверху, в аршине над поверхностью.
– Я изменю в приказе только число, – помолчав, сказал Михаил Дмитриевич. – Войска начнут штурм на заре двенадцатого, а до этого будут всячески тревожить противника. Постарайтесь, сапёры, прошу. Ваши аршины – солдатские жизни, Рутковский.
Он попал в непривычное положение, и ему было не по себе. Впервые в его боевой практике решение о реальных военных действиях зависело не от полководца, а от инженерных служб, от их случайностей, мастерства, уменья и, главное, осторожности. Но не изменил ни единой строчки в приказе, поставив в известность о действительных обстоятельствах только командиров колонн. Для остальных оставался прежний приказ:
– Штурм!
Командиры колонн сами внесли коррективы, открыв частую пальбу по всему фронту. Текинцы ответили столь же частым ружейным, хотя и бессистемным огнём: пули то и дело смачно били в брустверы окопов. Но, несмотря на огонь, Михаил Дмитриевич – как всегда одетый в отутюженный белый китель с Георгием на шее и старательно расчёсанной бородой, надушённой английскими, весьма любимыми им духами – уже не мог вытерпеть пассивного ожидания в траншее. Сердито посопев, при ярком солнце вылез на бруствер, несколько картинно выглядя под градом пуль.
– Михаил Дмитриевич, к чему эта бравада?
Доктор Гейфельдер неуклюже вылез вслед за ним, то ли для того, чтобы убедить генерала вернуться в укрытие, то ли от полной растерянности.
– Все должны поверить, что это – сражение, а не его демонстрация. А в сражениях я привык бравировать, в этом вы правы.
– Михаил Дмитриевич, помилуйте, какая-нибудь дурная пуля убьёт вас сейчас!
– Та пуля, что убьёт меня, ещё не вылита, милый друг мой, – усмехнулся Скобелев.
И – накликал. Тотчас же отчаянно вскрикнул солдат, последовавший его примеру и высунувшийся из-за бруствера в аршине от генерала.
– А вот его пуля – уже вылита, – вздохнул Михаил Дмитриевич. – Спускайтесь и вы, доктор, от греха…
Он не закончил фразы: тотчас же грохнул минный взрыв, куски стен южного фаса Денгиль-Тепе взлетели в воздух в тучах жёлтой глиняной пыли. И сразу же колонны Куропаткина и Козелкова стремительно ринулись на штурм. До сей поры атаковал, по сути, только Гайдаров, демонстративно подтаскивая к стенам крепости штурмовые лестницы, чем и отвлёк на себя основные силы текинцев.
Через разрушенную южную стену и многочисленные проломы, ещё до этого появившиеся в результате беспрерывного артиллерийского обстрела, Куропаткин во главе своей колонны ворвался в Денгиль-Тепе. Там началась жестокая рукопашная схватка, в которой был ранен и сам Алексей Николаевич. Однако он, кое-как перевязав руку, не ушёл в тыл, понимая, насколько важно сейчас не давать врагу опомниться.
Колонне полковника Козелкова пришлось хуже. Рванувшись после взрыва вперёд, чтобы отсечь противника от Денгиль-Тепе, его солдаты попали под жестокий обстрел. Козелков был вынужден приказать своим солдатам залечь и отбиваться беглым огнём. Скорее почувствовав, чем увидев эту заминку, Скобелев немедленно вызвал из резерва батальон Апшеронского полка:
– Верните свою честь, апшеронцы!.. Баранов, коня!..
Гайдаров приказал врываться в крепость по штурмовым лестницам. Это был рискованный шаг: текинцы ещё не поддались панике и вполне могли, оставив без внимания колонну Козелкова, обрушить на него ружейный огонь в упор. Могли бы, но Тыкма-сердар внезапно атаковал текинцев внутри крепости в привычном для него конном строю. Его джигиты без выстрела ударили по резервам Коджар-Топас-хана, и текинцы в смятении бросились бежать через восточные ворота.
В это время Скобелев уже прискакал в крепость на привычном и для своих, и, в особенности, для врагов белом коне. По исковерканной взрывами площади метались тысячи людей: женщины, дети, старики, бросившие оружие защитники. Все вокруг ревело от ружейной пальбы, грохота, криков, воплей женщин: в общем шуме не слышно было даже стонов раненых.
– Прикажи, чтобы немедленно начали подбирать раненых, – приказал он Баранову.
– Своих?
– Всех! Раненый во всех войнах – просто раненый!
Баранов ускакал исполнять приказание. Тыкма-сердар во главе своих всадников уже помчался догонять в панике отступавших текинцев. Вослед за ним бросились все казачьи сотни, оказавшиеся поблизости.
А женщины, дети и старики по-прежнему с криками метались по крепости. Среди них оказалось множество убитых и раненых случайными пулями и осколками, и Михаил Дмитриевич ощутил тупую боль в сердце. Он не выносил чужих страданий.
– Ваше приказание исполнено, – доложил вернувшийся адъютант. – Я распорядился в первую очередь озаботиться судьбой мирных жителей.
– Молодец…
Крохотная пятилетняя девочка в отрепьях неожиданно бросилась под ноги белого жеребца. Скобелев рывком остановил коня, а Баранов, спрыгнув с седла, поднял с земли до ужаса перепуганного ребёнка.
К этому моменту наконец-то вернулся Баранов. Посовещавшись с Гродековым, Скобелев отправил на строительство дороги все учебные команды, приказал боевым пехотным батальонам ежедневно в порядке оговорённой очерёдности отправлять по роте в помощь путейцам и поручил Баранову общий надзор. В конечном итоге его хмурое упорство и ежедневные объезды работ куда в большей степени поспособствовали строительству, нежели сотни лопат дополнительных землекопов. В конце декабря путейские инженеры с огромным облегчением доложили, что железная дорога от Красноводска до Бами завершена и после обкатки готова к переброске грузов.
– В чем заключается обкатка?
– Первым по пути должен пройти заведомо перегруженный состав, ваше превосходительство. Необходимо посадить шпалы в надлежащие места, проверить параллельность рельсов, стрелки и стыки…
– Прекрасно, – сказал Михаил Дмитриевич. – Действуйте, как положено, но вместо балласта загрузите все вагоны и платформы необходимыми мне грузами.
Обкаточный состав благополучно добрался до Бами, хотя и со скоростью верблюжьего каравана, доставив к позициям не только дополнительные запасы продовольствия, но и снаряды. Правда, Скобелеву и этого показалось мало. Он приказал надстроить вторыми этажами не только грузовые платформы, но даже и все товарные вагоны. Поезда ползли медленнее обычного, но зато почти в два раза больше доставляли к передовой продовольственных, фуражных и боевых грузов.
Странно, но после внезапной вылазки текинцев Михаил Дмитриевич заметно изменился. До сей поры он часто говорил, что устал воевать, что людские потери для него непереносимы, а ныне рвался в сражение со всей свойственной ему неукротимой энергией. И причина заключалась не только в том, что утрата батальонного знамени и орудия задела его личную честь. Неожиданность ночного удара всадников Коджар-Топас-хана стоила русским войскам пяти офицерских и свыше девяноста солдатских жизней, и Скобелев ощущал эти нелепые потери с особой тяжестью.
К началу года правый фланг русских войск, подковой охватывающих Геок-Тепе, отстоял от стен крепости на сорок саженей, левый – на семьдесят пять. Рутковский, начавший разведывательные работы по минированию, доложил, что грунт оказался очень удобным: лёгким и прочным одновременно, что позволяло вести подкоп без обшивки.
– Закончим все работы не позже девятого января, Михаил Дмитриевич.
– Следовательно, на заре десятого – штурм, – твёрдо сказал Скобелев.
Он тут же вызвал Гродекова для составления диспозиции частей, входящих в штурмовые колонны. Таковых по его расчётам должно было быть три: колонна полковника Куропаткина атаковала с юга, имея задачей овладеть Денгиль-Тепе сразу же после взрыва мины; колонна полковника Козелкова наступала с запада с целью ворваться в Геок-Тепе, используя панику после минного взрыва и бреши, которые удастся проломить артиллерией, – для того, чтобы отрезать Денгиль-Тепе от остальной крепости; и, наконец, колонна подполковника Гайдарова должна была активно демонстрировать готовность к атаке с севера, отвлекая на себя резервы противника.
– Кстати, Николай Иванович, распорядитесь, чтобы Гайдаров передал Куропаткину все свои современные батареи. Хватит с него и списанного старья: пусть велит им шуметь изо всех сил.
– Но мы окончательно обезоружим Гайдарова…
– Куропаткину необходимо если не полностью разрушить южный фас Денгиль-Тепе, то по крайней мере проделать в нем побольше брешей и проломов. А Гайдарову – только демонстрировать, отвлекая на себя максимум резервов противника и, главное, пугая их лошадей. Текинские кони не приучены к пушечной пальбе. Только пусть непременно предупредит своих артиллеристов лупить в стены, но ни в коем случае не через их гребень. В этой части крепости – основная масса женщин и детей. Сурово взыщу за каждое перелетевшее через стену ядро.
Все было исполнено, диспозиция доведена до каждого командира колонны, необходимые запасы продовольствия и боеприпасов сосредоточены в Бами. С утра восьмого января все батареи, переданные первой штурмовой колонне полковника Куропаткина, открыли частый огонь по южной стене Денгиль-Тепе. Для начала разворотили две засечённые амбразуры орудий, а затем начали крушить и покрытую трещинами стену. К вечеру практически непрерывной бомбардировки удалось пробить не только бреши, но и проломы, в которые можно было врываться, а не проползать друг за другом. Все знали о начале штурма на утренней заре десятого, но накануне вечером Рутковский доложил, что минная галерея не может быть доведена до стены Денгиль-Тепе, поскольку сапёры на сажённой глубине неожиданно наткнулись на скальный грунт.
– Все вы мне сорвали! – в сердцах выкрикнул Скобелев. – Когда будет готова ваша нора?
– Утром двенадцатого, ваше превосходительство. Раньше никак не получится.
– Двенадцатого?..
– И то при непременном условии, что текинцы не расслышат подземных работ, – негромко и очень твёрдо продолжал инженер. – Скалу придётся обходить поверху, в аршине над поверхностью.
– Я изменю в приказе только число, – помолчав, сказал Михаил Дмитриевич. – Войска начнут штурм на заре двенадцатого, а до этого будут всячески тревожить противника. Постарайтесь, сапёры, прошу. Ваши аршины – солдатские жизни, Рутковский.
Он попал в непривычное положение, и ему было не по себе. Впервые в его боевой практике решение о реальных военных действиях зависело не от полководца, а от инженерных служб, от их случайностей, мастерства, уменья и, главное, осторожности. Но не изменил ни единой строчки в приказе, поставив в известность о действительных обстоятельствах только командиров колонн. Для остальных оставался прежний приказ:
– Штурм!
Командиры колонн сами внесли коррективы, открыв частую пальбу по всему фронту. Текинцы ответили столь же частым ружейным, хотя и бессистемным огнём: пули то и дело смачно били в брустверы окопов. Но, несмотря на огонь, Михаил Дмитриевич – как всегда одетый в отутюженный белый китель с Георгием на шее и старательно расчёсанной бородой, надушённой английскими, весьма любимыми им духами – уже не мог вытерпеть пассивного ожидания в траншее. Сердито посопев, при ярком солнце вылез на бруствер, несколько картинно выглядя под градом пуль.
– Михаил Дмитриевич, к чему эта бравада?
Доктор Гейфельдер неуклюже вылез вслед за ним, то ли для того, чтобы убедить генерала вернуться в укрытие, то ли от полной растерянности.
– Все должны поверить, что это – сражение, а не его демонстрация. А в сражениях я привык бравировать, в этом вы правы.
– Михаил Дмитриевич, помилуйте, какая-нибудь дурная пуля убьёт вас сейчас!
– Та пуля, что убьёт меня, ещё не вылита, милый друг мой, – усмехнулся Скобелев.
И – накликал. Тотчас же отчаянно вскрикнул солдат, последовавший его примеру и высунувшийся из-за бруствера в аршине от генерала.
– А вот его пуля – уже вылита, – вздохнул Михаил Дмитриевич. – Спускайтесь и вы, доктор, от греха…
Он не закончил фразы: тотчас же грохнул минный взрыв, куски стен южного фаса Денгиль-Тепе взлетели в воздух в тучах жёлтой глиняной пыли. И сразу же колонны Куропаткина и Козелкова стремительно ринулись на штурм. До сей поры атаковал, по сути, только Гайдаров, демонстративно подтаскивая к стенам крепости штурмовые лестницы, чем и отвлёк на себя основные силы текинцев.
Через разрушенную южную стену и многочисленные проломы, ещё до этого появившиеся в результате беспрерывного артиллерийского обстрела, Куропаткин во главе своей колонны ворвался в Денгиль-Тепе. Там началась жестокая рукопашная схватка, в которой был ранен и сам Алексей Николаевич. Однако он, кое-как перевязав руку, не ушёл в тыл, понимая, насколько важно сейчас не давать врагу опомниться.
Колонне полковника Козелкова пришлось хуже. Рванувшись после взрыва вперёд, чтобы отсечь противника от Денгиль-Тепе, его солдаты попали под жестокий обстрел. Козелков был вынужден приказать своим солдатам залечь и отбиваться беглым огнём. Скорее почувствовав, чем увидев эту заминку, Скобелев немедленно вызвал из резерва батальон Апшеронского полка:
– Верните свою честь, апшеронцы!.. Баранов, коня!..
Гайдаров приказал врываться в крепость по штурмовым лестницам. Это был рискованный шаг: текинцы ещё не поддались панике и вполне могли, оставив без внимания колонну Козелкова, обрушить на него ружейный огонь в упор. Могли бы, но Тыкма-сердар внезапно атаковал текинцев внутри крепости в привычном для него конном строю. Его джигиты без выстрела ударили по резервам Коджар-Топас-хана, и текинцы в смятении бросились бежать через восточные ворота.
В это время Скобелев уже прискакал в крепость на привычном и для своих, и, в особенности, для врагов белом коне. По исковерканной взрывами площади метались тысячи людей: женщины, дети, старики, бросившие оружие защитники. Все вокруг ревело от ружейной пальбы, грохота, криков, воплей женщин: в общем шуме не слышно было даже стонов раненых.
– Прикажи, чтобы немедленно начали подбирать раненых, – приказал он Баранову.
– Своих?
– Всех! Раненый во всех войнах – просто раненый!
Баранов ускакал исполнять приказание. Тыкма-сердар во главе своих всадников уже помчался догонять в панике отступавших текинцев. Вослед за ним бросились все казачьи сотни, оказавшиеся поблизости.
А женщины, дети и старики по-прежнему с криками метались по крепости. Среди них оказалось множество убитых и раненых случайными пулями и осколками, и Михаил Дмитриевич ощутил тупую боль в сердце. Он не выносил чужих страданий.
– Ваше приказание исполнено, – доложил вернувшийся адъютант. – Я распорядился в первую очередь озаботиться судьбой мирных жителей.
– Молодец…
Крохотная пятилетняя девочка в отрепьях неожиданно бросилась под ноги белого жеребца. Скобелев рывком остановил коня, а Баранов, спрыгнув с седла, поднял с земли до ужаса перепуганного ребёнка.