Страница:
– Не разглядел, значит… И этот таксист теперь ждет тебя у двери дома?
– Нет. Я отпустил его еще за углом. Кое-как доковылял сам.
– Как тебя зовут? – Фабер начинает проявлять интерес и рассматривает паренька внимательнее.
– Паша.
– Паша, Паша… Что же мне с тобой делать, Паша?
– Мне бы домой, мать волнуется. Я зашел только отчитаться. Я так думаю, что, если вам этот автомат не пригодится, выбросьте его, но протрите. А если на нем ее отпечатки, так ведь это готовый компромат!
– Какой еще компромат?
– Из него недавно стреляли.
После этих слов Фабер перестал воспринимать сложившуюся ситуацию отстраненно и очень быстро оделся. Засовывая в карманы летней куртки деньги и документы, бегал по квартире, выключая свет. Пакет с оружием положил в дорожную сумку.
– Вот тебе, Паша, страховка. – Фабер помог Паше выйти из квартиры и вызвал лифт. – Я тебя отвезу домой, лежи себе отдыхай. – Он засовывал в нагрудный карман испачканной Пашиной рубашки деньги. Банкноты торчали, не помещаясь по высоте. – А я поеду проветрюсь и выкину эту гадость. Если получится. Хорошо, еще не успел выпить. Может, и не остановят.
В одиннадцать тридцать Фабер был уже далеко от Москвы. Он ехал на большой скорости по Кольцевой и расслабился настолько, что включил радио. Сначала Фабер подумал, что ему рассказывают фантастический сюжет. Что-то про космическую станцию, на которой установили огромное зеркало для отражения солнечного света. Фабер дослушал до конца и выругался. Он представил себе города, освещенные искусственным светом из космоса. Города, в которых часто нет горячей воды и электричества, нет денег, нет работы, где умирает ровно в два раза больше народу, чем рождается, эти города-призраки, подсвеченные искусственным отраженным светом, с пустыми улицами, с одинокими ночными прохожими, закрывающими головы руками, с обезумевшими бродячими собаками, ставшими вдруг серебристо-голубыми и обнаружившими на небе вторую луну.
Под Загорском Фабер почувствовал, что голоден до головокружения. Он остановился у бензоколонки и натаскал в машину множество пакетов и упаковок. Жевал до Ярославля. Там Фабер пожалел, что не взял с собой Стаса Покрышкина, потому что предыдущие разы он ездил именно с ним, а теперь не может вспомнить дорогу к частному аэродрому. Но на первой же заправочной станции на все его вопросы ответили подробнейшим образом.
– На озеро летишь? – поинтересовался неопрятный молодой человек, высунувшись из окошка станции. – Туда только и летают, такие же толстопузые. Наедут из Москвы и летят отдохнуть от забот. Эй, одолжи мне немного твоих забот, мужик! Я очень деловой и принципиальный, поработать могу вместо тебя, пока отдыхаешь.
Фабер не обиделся, только почему-то подумал про оружие в багажнике.
– А охрана не нужна? – не унимался любитель чужих забот. – Чтой-то ты без охраны, не заработал на охранника? Я не много возьму, могу поохранять!
Объезжая город, Фабер притушил фары, и темные одноэтажные дома вдоль дороги пролетали мимо брошенными судьбами.
На пустом аэродроме заснувшей птицей стоял маленький самолет.
– Четверых подниму, – сообщил ему летчик, потребовав документы.
– Я один лечу.
Летчик искал в своих бумагах его имя, нашел и попросил закурить.
– Отдохнем маленько, – сказал он затягиваясь. – Только прилетел, отвозил одного. Пьяный в стельку, все стихи читал, умора. Что интересно! Больше всего клиентов приезжает по ночам.
Фабер вспомнил про пакет в багажнике и побежал к машине.
Пролетая над водохранилищем, он рассматривал огоньки судов на подвижной глади воды. По берегам темнел застывшим ужасом подсвеченный луной густой лес.
Еще один небольшой аэродром. Желающие могли сами пройти пару километров до озера, особо уставших к причалу доставляла открытая машина. Катер с надписью «Белуга» увозил состоятельных гостей на другой конец безымянного озера, к необычайному отдыху с рыбалкой или охотой с борзыми, баней, русской едой, хорошей водкой и наливками, к девушкам с длинными косами, не поднимающими глаз от стеснения, и к женщинам в возрасте – на любой вкус, и все эти помещения – мини-ферма на двадцать коров, курятник, тир, бильярд, огромная библиотека, украшенная рогатыми и клыкастыми охотничьими трофеями, две бани, бассейн и просто уединенные комнаты, звукоизолированные и обустроенные для самых разных удовольствий, – все это находилось внутри необычайного хутора – почти тюремная ограда с камерами слежения и комплекс построек в виде китайских пагод, стены которых украшены керамической разноцветной плиткой.
– Какие у тебя тут ночи нежные! – раскрыл руки Фабер, чтобы обнять хозяйку – высокую женщину в теле, удивительно белокожую, длинноволосую и степенно-медлительную.
– Милости вашей просим, Климентий Кузьмич, – поклонилась Наталья, уронив к земле пушистую русую косу с вплетениями седины. – Вы обычаи наши знаете, если есть оружие или еще какое баловство, придется сдать в камеру хранения.
Фабер кивнул удовлетворенно.
– А можно оружие оставить надолго? Ну вроде сохранить на неопределенный срок?
– Я вам доверяю, Климентий Кузьмич, оставьте. Чего будете на ужин кушать? Свининка есть тушеная с черносливом, гусь с кашей и грибами, куриные шейки с печенкой и кровью, поросячьи ушки маринованные, а щечки копченые, петушиные гребешки в сметане или баранину на вертеле?
– Баранину на вертеле? Кто же это у тебя гостит, душа моя?
– Я всем гостям рада, вы же знаете. С хорошим человеком почему не познакомить. Мы в подвале в бильярдной. Покушаете, приходите.
– А скажи, душа моя, эта шустренькая, с косой… Забыл, как звали.
– У меня, Климентий Кузьмич, все девушки с косами. – Наталья шла за Фабером по освещенному двору. Ворота закрывали два молодца в красных рубахах навыпуск, широких штанах и сапогах.
– Не скажи, я помню, была одна совсем лысая!
– Бритая, Климентий Кузьмич, бритая, а не лысая. Это был отдельный заказ для болгарина, он в возрасте, очень почтенный человек, но со странностями. Все концлагерь вспоминал, был там в отрочестве.
– Так что насчет маленькой и шустренькой?
– Вы вроде как не в себе. – Наталья остановилась. Поверх длинного платья на ней была вышитая бисером безрукавка, в неярком свете разноцветных фонариков бисер играл от каждого движения и вздоха. – Стас приехал недавно, пьяный и веселый. Читает стихи без конца. Он вас спрашивал.
– Ладно. Приду в бильярдную. Потом баньку хочу. Из еды, пожалуй, ушки со щечками, пить буду только водку, а спать мне постели в прохладном месте, если можно.
– Из прохладных мест осталась только камера пыток, вы уж извините, на эти выходные много народу приехало. А хотите, в светелке вентилятор включим?
– Нет. Камера твоя, это где по стенам вода течет?
– Да, это глубоко в подвале. Там сыро и холодно. Но тишина – как в могиле, не к ночи будь сказано.
– Камеру мне. И это… матрац у тебя был такой хрусткий.
– Из конского волоса, – чуть поклонилась Наталья.
– Э-э-эх! – крикнул Фабер вверх, в небо, выбрал глазами самый яркий уголек из рассыпанных: – Звездочка – моя? Ясная…
В два часа ночи дети уже спали, а взрослые сидели у тлеющего костра. Карпелов не сводил глаз с Хрустова, Илия не сводил глаз с Евы, Муся переворачивала палочкой пекшийся картофель, Далила пела под гитару, лохматый пес не сводил коричневых глаз с огня, положив голову на вытянутые лапы, Ева гладила пса и щекотала шершавые подушечки огромных лап.
– Карпелов, – сказала она, когда после песни Далилы где-то в кустах неподалеку крикнула ночная птица, – ну-ка скажи, ты кто по гороскопу?
– Я – Овен! – Карпелов откатил себе картофелину. – Давайте еще по рюмочке?
Хрустов покачал головой и закрыл свою рюмку на траве рукой.
– Тогда представь, – Ева тоже отказалась от водки, – ты, значит, большой такой бык, пришел на водопой. И еще туда пришли другие животные. Лев пришел, козерог, рыба в воде плавает. Ты на водопое, Карпелов! На водопое никто никого не трогает.
– Лев, значит, – усмехнулся Карпелов, – все точно. Я ж ничего, я понимаю. Водопой! Хотя скажу тебе: охотник, он и на водопое отстрелить может.
– Ты – охотник, я – охотник, – задумчиво проговорил Хрустов.
– Вы не про то, – покачала головой Ева. Пес вывернулся и лег на спину, подставив ей брюхо, заросшее нежным пушком, – про охотников в другой раз, сегодня – водопой.
– А охотники тоже разные бывают, – отложила гитару Далила. – Я – Белый охотник. Я люблю приручать и перемещать.
– Вот-вот, – улыбнулся Карпелов, – я тоже очень люблю иногда переместить кого-нибудь из одного места в другое.
– Как же ты живого человека без его согласия приручишь да еще и переместишь? – Муся тронула Далилу за руку.
– Работа такая – приручать, находить проблему и вытаскивать человека из этой проблемы.
– А я запросто и без согласия могу, и без приручения, – завелся Карпелов. – Отойдем в сторону от водопоя, и наступит мое пространство и время!
– А крокодил может утащить любого, – сказал Илия, – и охотника, и зверя с водопоя.
– Кстати, о крокодилах! Вода, наверное, теплая-теплая, – потянулась Ева и встала.
– Вода парная, это точно, – заметила Муся, разламывая черную картофелину, – я вчера с моим маленьким купалась ночью. Смешно! Он все луну хотел разбить.
– Ночью дети должны спать, – зевнула Далила, – и нам бы, кстати, не мешало поспать.
– Да, пора, – встала Ева.
Хрустов дождался, пока она отойдет в темноту, поднялся и пожелал Карпелову спокойной ночи. После этого он медленно пошел в сторону дома, и Карпелов видел его высокую плечистую фигуру столько, сколько сил хватило умирающему огню подсветить вокруг себя пространство. После того как темнота спрятала Хрустова, Карпелов медленно встал и пожелал спокойной ночи. Далила дождалась, когда Карпелов скроется из освещенного пространства, и пошла за ним.
– Сиди! – приказала Муся вставшему Илие. – Сиди, ешь, тебе расти надо.
Ева бежала к пруду, раздеваясь на ходу. У воды она оступилась и упала в теплую густую черноту. Хрустов прыгнул в воду неподалеку, они нашли друг друга на ощупь.
Карпелов, стараясь не шуметь, добрался до пруда, нашел кучку одежды, дождался, когда выплывет луна, и уселся за кустарником, иногда вытягивая голову и замирая на несколько минут, не в силах отвести глаз от двух исчезающих и появляющихся над водой обнаженных тел. Он в жизни не видел ничего красивее.
Далила бежала от дома к пруду, в руках у нее был пакет с брюками, рубашкой и туфлями Хрустова, в рубашку были завернуты паспорт на имя Крашилина Виктора Степановича, права, деньги и ключи от машины.
Илия крадучись дошел до старой ивы у воды и осмотрелся, нашел глазами Карпелова, вздохнул и посмотрел на воду. Взгляд его застыл, зрачки сузились.
Вынырнув из воды, Хрустов ждал Еву, стараясь угадать, откуда она появится. Он увидел ее тело под бликами лунной полосы, протянул руки и вдруг заметил, что после ягодиц у Евы идет длинный рыбий хвост, мерцающий в лунном свете чешуйками. Он дождался, когда появится темная голова, прижал ее к себе и провел рукой по спине. Дернулся, отпустил женщину и приблизил ладонь к глазам.
– Что? – спросила Ева, опять нырнула, ударив перед его лицом блестящим хвостом, и схватила под водой за ноги. Хрустов падал, сжав ладонь в кулак, из кулака капала на воду кровь. – Да что с тобой? – Ева вынырнула и раскрыла руку Хрустова. – Где это ты умудрился?
Поперек ладони шел глубокий порез, кровь стекала темная и густая.
– Порезался о твой плавник, – сказал Хрустов, роняя черные капли.
Карпелов видел, как голый Хрустов выходит из воды на том берегу пруда, посмотрел на кучку одежды рядом с собой и еще сидел минуту, ожидая, когда из воды появится женщина. Вдруг он услышал хруст и увидел среди деревьев уходящую Далилу. Тогда Карпелов чертыхнулся, вскочил и бросился бежать вдоль берега туда, куда вышел Хрустов. Голый отстрельщик нащупал в пакете ключи, достал туфли, надел их и бежал от пруда, светясь телом, когда выплывала луна. Одной рукой он придерживал то, что мешало бежать внизу живота, другая рука была занята пакетом, поэтому бежал он не очень быстро, а Карпелов не понимал, почему Хрустов бежит в противоположную от станции сторону, пока не увидел среди деревьев на проселочной дороге автомобиль. Карпелов успел добежать и только стукнуть по капоту ладонью, после чего просто смотрел, как «Москвич» с голым Хрустовым за рулем исчезает.
– Никаких автомобилей, значит, да?! Непролазные дороги в деревне, поэтому мы никогда не ездим на машине! – Карпелов злился еще минут пять, пока не понял, что заблудился. Ему казалось, что он точно идет к озеру, а озера все не было и не было. Он постоял, прислушиваясь, но электрички уже, наверное, не ходили. – Эй! – крикнул Карпелов, почувствовав, что устал и промок. – Эй, я заблудился! Ау!
– Иди на голос! – отозвалась совсем недалеко Ева. – Видишь меня?
– Вижу, – сказал мрачно Карпелов, – вижу голую и вредную заразу!
– Ну и прекрасно, – Ева обхватила себя руками и пританцовывала от холода, – иди налево от пруда к дому, а я еще в воде погреюсь, замерзла тут тебя искать.
Карпелов дошел до двора с фонариками, сел у стола и положил голову на руки.
– Майор, – сказала Далила из окна, – идите спать, а? Что вы все бегаете, топчетесь тут? Идите, я вам постелила, в коридоре свет горит, вторая дверь направо.
Карпелов обнаружил, что в маленькой комнате стоит диван, на котором улеглась Далила, а на полу лежит перина и одеяло.
– Ну, – дождалась Далила, когда Карпелов, сопя, разделся и лег, – приступим? Что вас беспокоит, чем помочь?
Ева, вынырнув из воды, обнаружила, что попала прямиком в небо, она взлетела над блестящей поверхностью воды и ступала по расплавленной луне, дотягиваясь до звезд. Сердце заныло, словно от предчувствия неизвестной радости и печали. – Ну хватит! – Она отмахивалась руками от засасывающей высоты, звезды, звеня, разлетались в стороны. – Хватит, слышишь, я устала от твоих штучек. Тебе давно пора спать. Я тебя вижу, прекрати уже.
Суббота
– Нет. Я отпустил его еще за углом. Кое-как доковылял сам.
– Как тебя зовут? – Фабер начинает проявлять интерес и рассматривает паренька внимательнее.
– Паша.
– Паша, Паша… Что же мне с тобой делать, Паша?
– Мне бы домой, мать волнуется. Я зашел только отчитаться. Я так думаю, что, если вам этот автомат не пригодится, выбросьте его, но протрите. А если на нем ее отпечатки, так ведь это готовый компромат!
– Какой еще компромат?
– Из него недавно стреляли.
После этих слов Фабер перестал воспринимать сложившуюся ситуацию отстраненно и очень быстро оделся. Засовывая в карманы летней куртки деньги и документы, бегал по квартире, выключая свет. Пакет с оружием положил в дорожную сумку.
– Вот тебе, Паша, страховка. – Фабер помог Паше выйти из квартиры и вызвал лифт. – Я тебя отвезу домой, лежи себе отдыхай. – Он засовывал в нагрудный карман испачканной Пашиной рубашки деньги. Банкноты торчали, не помещаясь по высоте. – А я поеду проветрюсь и выкину эту гадость. Если получится. Хорошо, еще не успел выпить. Может, и не остановят.
В одиннадцать тридцать Фабер был уже далеко от Москвы. Он ехал на большой скорости по Кольцевой и расслабился настолько, что включил радио. Сначала Фабер подумал, что ему рассказывают фантастический сюжет. Что-то про космическую станцию, на которой установили огромное зеркало для отражения солнечного света. Фабер дослушал до конца и выругался. Он представил себе города, освещенные искусственным светом из космоса. Города, в которых часто нет горячей воды и электричества, нет денег, нет работы, где умирает ровно в два раза больше народу, чем рождается, эти города-призраки, подсвеченные искусственным отраженным светом, с пустыми улицами, с одинокими ночными прохожими, закрывающими головы руками, с обезумевшими бродячими собаками, ставшими вдруг серебристо-голубыми и обнаружившими на небе вторую луну.
Под Загорском Фабер почувствовал, что голоден до головокружения. Он остановился у бензоколонки и натаскал в машину множество пакетов и упаковок. Жевал до Ярославля. Там Фабер пожалел, что не взял с собой Стаса Покрышкина, потому что предыдущие разы он ездил именно с ним, а теперь не может вспомнить дорогу к частному аэродрому. Но на первой же заправочной станции на все его вопросы ответили подробнейшим образом.
– На озеро летишь? – поинтересовался неопрятный молодой человек, высунувшись из окошка станции. – Туда только и летают, такие же толстопузые. Наедут из Москвы и летят отдохнуть от забот. Эй, одолжи мне немного твоих забот, мужик! Я очень деловой и принципиальный, поработать могу вместо тебя, пока отдыхаешь.
Фабер не обиделся, только почему-то подумал про оружие в багажнике.
– А охрана не нужна? – не унимался любитель чужих забот. – Чтой-то ты без охраны, не заработал на охранника? Я не много возьму, могу поохранять!
Объезжая город, Фабер притушил фары, и темные одноэтажные дома вдоль дороги пролетали мимо брошенными судьбами.
На пустом аэродроме заснувшей птицей стоял маленький самолет.
– Четверых подниму, – сообщил ему летчик, потребовав документы.
– Я один лечу.
Летчик искал в своих бумагах его имя, нашел и попросил закурить.
– Отдохнем маленько, – сказал он затягиваясь. – Только прилетел, отвозил одного. Пьяный в стельку, все стихи читал, умора. Что интересно! Больше всего клиентов приезжает по ночам.
Фабер вспомнил про пакет в багажнике и побежал к машине.
Пролетая над водохранилищем, он рассматривал огоньки судов на подвижной глади воды. По берегам темнел застывшим ужасом подсвеченный луной густой лес.
Еще один небольшой аэродром. Желающие могли сами пройти пару километров до озера, особо уставших к причалу доставляла открытая машина. Катер с надписью «Белуга» увозил состоятельных гостей на другой конец безымянного озера, к необычайному отдыху с рыбалкой или охотой с борзыми, баней, русской едой, хорошей водкой и наливками, к девушкам с длинными косами, не поднимающими глаз от стеснения, и к женщинам в возрасте – на любой вкус, и все эти помещения – мини-ферма на двадцать коров, курятник, тир, бильярд, огромная библиотека, украшенная рогатыми и клыкастыми охотничьими трофеями, две бани, бассейн и просто уединенные комнаты, звукоизолированные и обустроенные для самых разных удовольствий, – все это находилось внутри необычайного хутора – почти тюремная ограда с камерами слежения и комплекс построек в виде китайских пагод, стены которых украшены керамической разноцветной плиткой.
– Какие у тебя тут ночи нежные! – раскрыл руки Фабер, чтобы обнять хозяйку – высокую женщину в теле, удивительно белокожую, длинноволосую и степенно-медлительную.
– Милости вашей просим, Климентий Кузьмич, – поклонилась Наталья, уронив к земле пушистую русую косу с вплетениями седины. – Вы обычаи наши знаете, если есть оружие или еще какое баловство, придется сдать в камеру хранения.
Фабер кивнул удовлетворенно.
– А можно оружие оставить надолго? Ну вроде сохранить на неопределенный срок?
– Я вам доверяю, Климентий Кузьмич, оставьте. Чего будете на ужин кушать? Свининка есть тушеная с черносливом, гусь с кашей и грибами, куриные шейки с печенкой и кровью, поросячьи ушки маринованные, а щечки копченые, петушиные гребешки в сметане или баранину на вертеле?
– Баранину на вертеле? Кто же это у тебя гостит, душа моя?
– Я всем гостям рада, вы же знаете. С хорошим человеком почему не познакомить. Мы в подвале в бильярдной. Покушаете, приходите.
– А скажи, душа моя, эта шустренькая, с косой… Забыл, как звали.
– У меня, Климентий Кузьмич, все девушки с косами. – Наталья шла за Фабером по освещенному двору. Ворота закрывали два молодца в красных рубахах навыпуск, широких штанах и сапогах.
– Не скажи, я помню, была одна совсем лысая!
– Бритая, Климентий Кузьмич, бритая, а не лысая. Это был отдельный заказ для болгарина, он в возрасте, очень почтенный человек, но со странностями. Все концлагерь вспоминал, был там в отрочестве.
– Так что насчет маленькой и шустренькой?
– Вы вроде как не в себе. – Наталья остановилась. Поверх длинного платья на ней была вышитая бисером безрукавка, в неярком свете разноцветных фонариков бисер играл от каждого движения и вздоха. – Стас приехал недавно, пьяный и веселый. Читает стихи без конца. Он вас спрашивал.
– Ладно. Приду в бильярдную. Потом баньку хочу. Из еды, пожалуй, ушки со щечками, пить буду только водку, а спать мне постели в прохладном месте, если можно.
– Из прохладных мест осталась только камера пыток, вы уж извините, на эти выходные много народу приехало. А хотите, в светелке вентилятор включим?
– Нет. Камера твоя, это где по стенам вода течет?
– Да, это глубоко в подвале. Там сыро и холодно. Но тишина – как в могиле, не к ночи будь сказано.
– Камеру мне. И это… матрац у тебя был такой хрусткий.
– Из конского волоса, – чуть поклонилась Наталья.
– Э-э-эх! – крикнул Фабер вверх, в небо, выбрал глазами самый яркий уголек из рассыпанных: – Звездочка – моя? Ясная…
В два часа ночи дети уже спали, а взрослые сидели у тлеющего костра. Карпелов не сводил глаз с Хрустова, Илия не сводил глаз с Евы, Муся переворачивала палочкой пекшийся картофель, Далила пела под гитару, лохматый пес не сводил коричневых глаз с огня, положив голову на вытянутые лапы, Ева гладила пса и щекотала шершавые подушечки огромных лап.
– Карпелов, – сказала она, когда после песни Далилы где-то в кустах неподалеку крикнула ночная птица, – ну-ка скажи, ты кто по гороскопу?
– Я – Овен! – Карпелов откатил себе картофелину. – Давайте еще по рюмочке?
Хрустов покачал головой и закрыл свою рюмку на траве рукой.
– Тогда представь, – Ева тоже отказалась от водки, – ты, значит, большой такой бык, пришел на водопой. И еще туда пришли другие животные. Лев пришел, козерог, рыба в воде плавает. Ты на водопое, Карпелов! На водопое никто никого не трогает.
– Лев, значит, – усмехнулся Карпелов, – все точно. Я ж ничего, я понимаю. Водопой! Хотя скажу тебе: охотник, он и на водопое отстрелить может.
– Ты – охотник, я – охотник, – задумчиво проговорил Хрустов.
– Вы не про то, – покачала головой Ева. Пес вывернулся и лег на спину, подставив ей брюхо, заросшее нежным пушком, – про охотников в другой раз, сегодня – водопой.
– А охотники тоже разные бывают, – отложила гитару Далила. – Я – Белый охотник. Я люблю приручать и перемещать.
– Вот-вот, – улыбнулся Карпелов, – я тоже очень люблю иногда переместить кого-нибудь из одного места в другое.
– Как же ты живого человека без его согласия приручишь да еще и переместишь? – Муся тронула Далилу за руку.
– Работа такая – приручать, находить проблему и вытаскивать человека из этой проблемы.
– А я запросто и без согласия могу, и без приручения, – завелся Карпелов. – Отойдем в сторону от водопоя, и наступит мое пространство и время!
– А крокодил может утащить любого, – сказал Илия, – и охотника, и зверя с водопоя.
– Кстати, о крокодилах! Вода, наверное, теплая-теплая, – потянулась Ева и встала.
– Вода парная, это точно, – заметила Муся, разламывая черную картофелину, – я вчера с моим маленьким купалась ночью. Смешно! Он все луну хотел разбить.
– Ночью дети должны спать, – зевнула Далила, – и нам бы, кстати, не мешало поспать.
– Да, пора, – встала Ева.
Хрустов дождался, пока она отойдет в темноту, поднялся и пожелал Карпелову спокойной ночи. После этого он медленно пошел в сторону дома, и Карпелов видел его высокую плечистую фигуру столько, сколько сил хватило умирающему огню подсветить вокруг себя пространство. После того как темнота спрятала Хрустова, Карпелов медленно встал и пожелал спокойной ночи. Далила дождалась, когда Карпелов скроется из освещенного пространства, и пошла за ним.
– Сиди! – приказала Муся вставшему Илие. – Сиди, ешь, тебе расти надо.
Ева бежала к пруду, раздеваясь на ходу. У воды она оступилась и упала в теплую густую черноту. Хрустов прыгнул в воду неподалеку, они нашли друг друга на ощупь.
Карпелов, стараясь не шуметь, добрался до пруда, нашел кучку одежды, дождался, когда выплывет луна, и уселся за кустарником, иногда вытягивая голову и замирая на несколько минут, не в силах отвести глаз от двух исчезающих и появляющихся над водой обнаженных тел. Он в жизни не видел ничего красивее.
Далила бежала от дома к пруду, в руках у нее был пакет с брюками, рубашкой и туфлями Хрустова, в рубашку были завернуты паспорт на имя Крашилина Виктора Степановича, права, деньги и ключи от машины.
Илия крадучись дошел до старой ивы у воды и осмотрелся, нашел глазами Карпелова, вздохнул и посмотрел на воду. Взгляд его застыл, зрачки сузились.
Вынырнув из воды, Хрустов ждал Еву, стараясь угадать, откуда она появится. Он увидел ее тело под бликами лунной полосы, протянул руки и вдруг заметил, что после ягодиц у Евы идет длинный рыбий хвост, мерцающий в лунном свете чешуйками. Он дождался, когда появится темная голова, прижал ее к себе и провел рукой по спине. Дернулся, отпустил женщину и приблизил ладонь к глазам.
– Что? – спросила Ева, опять нырнула, ударив перед его лицом блестящим хвостом, и схватила под водой за ноги. Хрустов падал, сжав ладонь в кулак, из кулака капала на воду кровь. – Да что с тобой? – Ева вынырнула и раскрыла руку Хрустова. – Где это ты умудрился?
Поперек ладони шел глубокий порез, кровь стекала темная и густая.
– Порезался о твой плавник, – сказал Хрустов, роняя черные капли.
Карпелов видел, как голый Хрустов выходит из воды на том берегу пруда, посмотрел на кучку одежды рядом с собой и еще сидел минуту, ожидая, когда из воды появится женщина. Вдруг он услышал хруст и увидел среди деревьев уходящую Далилу. Тогда Карпелов чертыхнулся, вскочил и бросился бежать вдоль берега туда, куда вышел Хрустов. Голый отстрельщик нащупал в пакете ключи, достал туфли, надел их и бежал от пруда, светясь телом, когда выплывала луна. Одной рукой он придерживал то, что мешало бежать внизу живота, другая рука была занята пакетом, поэтому бежал он не очень быстро, а Карпелов не понимал, почему Хрустов бежит в противоположную от станции сторону, пока не увидел среди деревьев на проселочной дороге автомобиль. Карпелов успел добежать и только стукнуть по капоту ладонью, после чего просто смотрел, как «Москвич» с голым Хрустовым за рулем исчезает.
– Никаких автомобилей, значит, да?! Непролазные дороги в деревне, поэтому мы никогда не ездим на машине! – Карпелов злился еще минут пять, пока не понял, что заблудился. Ему казалось, что он точно идет к озеру, а озера все не было и не было. Он постоял, прислушиваясь, но электрички уже, наверное, не ходили. – Эй! – крикнул Карпелов, почувствовав, что устал и промок. – Эй, я заблудился! Ау!
– Иди на голос! – отозвалась совсем недалеко Ева. – Видишь меня?
– Вижу, – сказал мрачно Карпелов, – вижу голую и вредную заразу!
– Ну и прекрасно, – Ева обхватила себя руками и пританцовывала от холода, – иди налево от пруда к дому, а я еще в воде погреюсь, замерзла тут тебя искать.
Карпелов дошел до двора с фонариками, сел у стола и положил голову на руки.
– Майор, – сказала Далила из окна, – идите спать, а? Что вы все бегаете, топчетесь тут? Идите, я вам постелила, в коридоре свет горит, вторая дверь направо.
Карпелов обнаружил, что в маленькой комнате стоит диван, на котором улеглась Далила, а на полу лежит перина и одеяло.
– Ну, – дождалась Далила, когда Карпелов, сопя, разделся и лег, – приступим? Что вас беспокоит, чем помочь?
Ева, вынырнув из воды, обнаружила, что попала прямиком в небо, она взлетела над блестящей поверхностью воды и ступала по расплавленной луне, дотягиваясь до звезд. Сердце заныло, словно от предчувствия неизвестной радости и печали. – Ну хватит! – Она отмахивалась руками от засасывающей высоты, звезды, звеня, разлетались в стороны. – Хватит, слышишь, я устала от твоих штучек. Тебе давно пора спать. Я тебя вижу, прекрати уже.
Суббота
В шесть часов утра Далила забралась под одеяло к Еве.
– Извини, – сказала она, обнимая теплое сонное тело. – Я виновата, Илия мне говорил, что Хрустов здесь, а у меня все из головы вылетело.
– Слушай, любительница долго поспать, сейчас шесть часов, что ты делаешь в такую рань? – Ева нащупала на стуле наручные часы и смотрела на них, прищурившись.
– Карпелов встал, потребовал косу, штаны и сапоги. Потом он сказал, что не знает, где косить. А Муси нигде нет.
– А ребеночек ее?
– И ребеночка нет. Я и не волнуюсь. Пришлось мне идти и показывать Карпелову покос. Коза закричала, я ее подоила. А так все спят. Пасмурно. Хорошо спится.
– Ты положила ему в пакет документы? – спросила Ева в полудреме.
– Положила. Плавки, ключи от машины, туфли… Я уже думала, что его Карпелов догонит и арестует. Голого. Представляешь? Что бы он делал, интересно? С голым Хрустовым. Повел бы на станцию и сидели бы там до утра, пока не пришла электричка.
– Нет, – пробормотала Ева. – Карпелов с прошлого года мечтает Хрустова поймать. Перебили бы друг друга, как… как два козла, какие уж там овны и львы…
– Тебе видней, – вздохнула Далила. – Спи. Я пойду, стирки полно, и дети скоро проснутся.
– Стой. Полежи еще. Скажи наконец хоть что-нибудь про Полину.
– Для тебя нет ничего интересного. Я очень испугалась и еще толком все не обдумала. Обдумаю – скажу. Могу даже дать отчет прочесть. Ты же принесла запрос по полной форме. Имеешь право.
– Скажи только, кто ей нужен в группе?
– Да почему ты так уверена, что ей кто-то нужен? Почему ты ни на минуту не предполагаешь, что она пришла за помощью!
– Ни на минуту! – отрезала Ева.
– И в этом мы различаемся, – кивнула Далила. – Мне показалось, или ты действительно злишься на меня?
– Ты меня раздражаешь.
– Подумаешь! Ты меня иногда так выводишь из себя – убить готова!
– Ладно, спасибо тебе за ласковое пробуждение. – Ева сердито откинула одеяло и села. – Я сама буду стирать сегодня. Только позвоню. – Она встала и вытянулась вверх, встав на цыпочки и доставая кончиками пальцев на потолке толстый брус перекладины.
– У меня в кабинете действительно стояли подслушки? – Далила смотрела на Еву лежа, к полу свешивались тяжелые желтые волосы.
– Похоже, так.
– И как ты это объясняешь?
– Пока никак. Но я удивлена, буду выяснять. Кстати, ты говорила, у тебя в группе шестеро. Я видела четверых.
– Ко мне ходят еще две сестры.
– Близнецы? – удивилась Ева и присела рядом на кровать.
– Погодки, но очень похожи. Преподают иностранные языки, красивы, друг без друга жить не могут и часто путаются. Забывают, понимаешь ли, кто есть кто. То одна, то другая выдает себя за сестру. Меняются мужчинами, однажды одна вместо другой сидела пятнадцать суток за хулиганство. Они меня восхищают, как экзотические рыбки.
По коридору прошлепали детские быстрые ножки.
– Кака! – сказала маленькая Ева, появляясь в дверях в одной короткой рубашке.
Женщины вскочили и бросились, одна – к ребенку, другая за горшком.
– Сёка! – сопротивлялась девочка, отказываясь садиться на горшок.
Далила и Ева быстро прошли в комнату, где спали дети, обнаружили маленького Сережу, задумчиво стоящего у манежа широко расставив ноги.
– Поздно, – сказала Далила, скривив нос. – Это ты нарядила его на ночь в комбинезон? У Муси они спят в одних рубашках, утром откидывают сторону кроватки, сползают и все делают в горшки сами!
– Кака! – объявил мальчик, опустился на четвереньки и быстро пополз к двери.
– Ладно, виновата, все равно стирать, но девочку я тоже в комбинезон упаковала и все пуговицы застегнула! – Ева показала на один заполненный горшок и валяющийся на полу комбинезончик.
– Ты что, радость моя, еще не поняла разницы между женщиной и мужчиной? – Далила ловила мальчика, он уползал, стуча коленками в деревянный пол и смеясь.
В шесть часов утра Климентий Фабер наконец увидел того мужчину, для которого на вертеле жарили барашка. Фабер был удивлен, потому что, в первый раз приехав к Наталье в гости, он подробнейшим образом осмотрел ее хозяйство как человек, который всегда с удовольствием изучает уровень приспосабливаемости и способы зарабатывания денег. Наталья держала оборудованную финнами мини-ферму и шикарный коровник с такими чистыми и ухоженными коровами, что Фаберу сначала показалось, что он, как в бытность свою пионером, попал на ВДНХ в павильон «Животноводство». Коров можно было гладить где угодно, а в светлом просторном помещении с незнакомой Фаберу техникой стоял чудный дух молока и горячего женского тела. В коровнике днем работали те самые длинноволосые красавицы, которые по вечерам обслуживали мужчин. А можно было прийти и днем, и утром во время дойки. Можно было взять девушку прямо от коровы – нежную доярочку в белом платочке и сарафане до пят. Еще был курятник, хотя Наталья предпочитала индоуток, для которых содержался огороженный пруд, а в зимнее время бассейн. Был и свинарник, а вот овец Наталья не держала, и, чтобы приготовить молодого барашка по заказу какого-нибудь южного гостя, ей приходилось лететь за ним через озеро в Ухтому, потому что жители ближайших селений ненавидели ее так же сильно, как боялись.
Еще не открыв глаз, Фабер постарался прислушаться и по звукам определить, где он сегодня проснулся. Его укутывала плотно и даже как-то торжественно полнейшая тишина. Глубоко вдохнув холодный воздух, Фабер слегка приоткрыл глаза и тут же в ужасе вытаращился в потолок. Грубые камни над ним были мокрыми, влага подтекала тяжелыми каплями на выступах и бесшумно падала вниз, превращаясь в темное пятнышко на перине, под которой так сладко спалось Фаберу. Осмотрев при свете керосиновой лампы некоторые предметы, висящие на стенах, Фабер вспомнил, где он, удивился легкости в голове и ощущению отлично отдохнувшего за два часа организма и постарался не думать, для каких именно частей тела употребляется тот или иной инструмент, вывешенный украшением на заплесневевшей стене. Выбравшись по почти отвесной лестнице на свет, Фабер обнаружил у колодца во дворе голого по пояс мужчину, который опередил его и подвывал от удовольствия, выливая воду из ведра на голову. Осмотрев заросшее черными волосами упитанное тело, мокрое лицо с усами и крупным нависающим носом, Фабер понял, что барашка заказывал именно этот.
– Неужели только утро? – огляделся Фабер, зевая и ежась от прохлады.
– Увы, уже утро! – сообщил ему с акцентом мужчина, накинул на голову полотенце и протянул, не глядя, руку. – Дядя Ваня. Жизнь струится из пальцев, как песок из разбитых часов.
Фабер руку брать не стал и обливаться передумал. Он поинтересовался, где может быть Стас, из-под полотенца ему было рассказано, что Стас ночью заполз под бильярдный стол и там заснул, а Наталья велела его не трогать, потому как Стас очень пугается, проснувшись не там, где заснул.
– Шэловек, понимаешь, видит, где она заснула, а потом видит совсэм другой место. Так можна сильна перепугаться, можна себя потерять.
Фабер дальше не стал слушать, он ушел искать бильярдную. По открытому балкону второго этажа пробежала голая длинноволосая девушка. Так бесшумно, что Фабер замер, стараясь уловить движение воздуха. Она тихо засмеялась за поворотом, уже невидимая Фаберу, и он вздохнул с облегчением. Растолкав совершенно невменяемого Покрышкина, Фабер пил с ним под столом клюквенный квас и обсуждал одну актрису.
– Ты пойми, Клим, – с трудом управляясь с собственным языком, Покрышкин объяснял Фаберу его заблуждения по поводу актерского мастерства, – секрет перевоплощения прост, потому что этого секрета не существует. Ты предлагаешь модель поведения, актер эту модель в себе перерабатывает, и вот, пожалуйста, готов образ. Твой и его, пополам. Актер талантлив, когда может из твоей модели сделать полную индивидуальность, так, что у тебя дух захватит от неожиданности. Ты меня понимаешь, Клим? – Покрышкин уставился на Фабера воспаленными глазами, Фабер кивнул. – Вот и отлично, а то я сам себя не понимаю.
– Почему мужчина выбирает ту или другую женщину? – вдруг спросил Фабер.
– Да по памяти, друг мой, только по памяти! Ему кажется, что он женщину выбрал, а на самом деле он ее в этот момент вспомнил! И ничего с этим не поделать. Этим пользуются художники или киношники, они помогают тебе помнить свою женщину, мужчину, смерть или Венецию зимой. Человечество вращается в одном и том же круге всю свою историю. Люди одни и те же, страсти повторяются, это не моя мысль, это Кумус сказал. Кстати, живопись сама по себе категорически иллюзорна. Фотография более приемлема. Фотография хотя бы дает надежду на реальность. А живопись – это узаконенный вид навязанного обмана. Кто это сказал?
– Не помню. Я и Венецию зимой не помню, и смерти не помню.
– Ты, Клим, поэтому и не смотришь фильмы про это! Неинтересны тебе такие фильмы и картины.
– Сколько женщин можно вспомнить вообще? – Фабер лег на спину и рассматривал крепеж стола.
– Это как повезет. Можно только одну. И все. Вот будет трагедия, скажу я тебе! Пикассо это сказал про живопись. Да, Пикассо. Мастер узаконенного обмана. А музыка всегда невинна! – закричал вдруг Стас.
– Ты когда женщину вспоминаешь, берешь ее? – Фабер повернулся к Покрышкину и вдруг пожалел худого, со всклокоченными волосами, немолодого человечка.
– Это зависит от того, что ты делал с ней сто, двести, пятьсот лет назад. Разные вариации должны быть, понимаешь. Это сразу чувствуешь, когда надо просто завалить быстренько, а когда и дышать рядом невмоготу, не то что двигаться. А вообще я больше люблю у женщины тело, а не душу, чем и несчастен, идиот. Пойдем к гостям, что ли? Будем пить и жрать. Пить и жрать.
– Нет, я поеду, у меня дела, – Фабер вылезал из-под стола на четвереньках.
– Останься, ты не поверишь, приехал натуральный шотландец, надел юбку и на волынке играет!
– Поеду, – покачал головой Фабер.
Покрышкин догнал его на тропинке к озеру, дернул за руку, разворачивая к себе:
– Слушай, Наталья девочку привела. Ту, про которую ты спрашивал. Догони, говорит, что же это гость дорогой уедет без удовольствия. В твоем вкусе, она у нее не постоянно, она из деревни и, честно говоря, еще школьница, поэтому вчера, когда ты приехал, ее здесь не было. Пойдешь?
– Нет, – Фабер улыбнулся, – извинись за беспокойство, скажи… Знаешь как скажи, что я все получил, чего хотел. Спасибо. Дела. – Он отвернулся и ушел в высокую траву.
– Эй! – закричал Покрышкин, уже не видя его. – Да ты зачем приезжал-то?!
Эту ночь Полина провела, лежа в мокрой траве и выслушивая совершенно невыносимые разговоры четверых мужчин, которые считали лучшим отдыхом рыбалку и песни под гитару у костра, из спиртного употребляли только пиво, поэтому о своей принадлежности к великой державе говорили убедительно, не очень громко, но очень искренне. Понять логику мужчины, отягощенного университетским образованием и специальностью физика или электронщика, было практически невозможно, поэтому Полина в основном дремала, напрягаясь только в тех местах, когда кто-то уходил от костра в кусты по нужде. К четырем часам, придя к единодушному мнению о своей гениальности в общем и необыкновенной значимости каждого в отдельности, мужчины спели песню в три голоса про Африку, потом про жену французского посла, потом про Бразилию. Мужчина, из-за которого Полина так необычно проводила ночь, не пел, а иногда в особо важных местах басом произносил одно слово или тянул низкую ноту. В припеве – «только „Дон“ и „Магдалина“ – он гулким колоколом отбивал „Дон!“.
– Извини, – сказала она, обнимая теплое сонное тело. – Я виновата, Илия мне говорил, что Хрустов здесь, а у меня все из головы вылетело.
– Слушай, любительница долго поспать, сейчас шесть часов, что ты делаешь в такую рань? – Ева нащупала на стуле наручные часы и смотрела на них, прищурившись.
– Карпелов встал, потребовал косу, штаны и сапоги. Потом он сказал, что не знает, где косить. А Муси нигде нет.
– А ребеночек ее?
– И ребеночка нет. Я и не волнуюсь. Пришлось мне идти и показывать Карпелову покос. Коза закричала, я ее подоила. А так все спят. Пасмурно. Хорошо спится.
– Ты положила ему в пакет документы? – спросила Ева в полудреме.
– Положила. Плавки, ключи от машины, туфли… Я уже думала, что его Карпелов догонит и арестует. Голого. Представляешь? Что бы он делал, интересно? С голым Хрустовым. Повел бы на станцию и сидели бы там до утра, пока не пришла электричка.
– Нет, – пробормотала Ева. – Карпелов с прошлого года мечтает Хрустова поймать. Перебили бы друг друга, как… как два козла, какие уж там овны и львы…
– Тебе видней, – вздохнула Далила. – Спи. Я пойду, стирки полно, и дети скоро проснутся.
– Стой. Полежи еще. Скажи наконец хоть что-нибудь про Полину.
– Для тебя нет ничего интересного. Я очень испугалась и еще толком все не обдумала. Обдумаю – скажу. Могу даже дать отчет прочесть. Ты же принесла запрос по полной форме. Имеешь право.
– Скажи только, кто ей нужен в группе?
– Да почему ты так уверена, что ей кто-то нужен? Почему ты ни на минуту не предполагаешь, что она пришла за помощью!
– Ни на минуту! – отрезала Ева.
– И в этом мы различаемся, – кивнула Далила. – Мне показалось, или ты действительно злишься на меня?
– Ты меня раздражаешь.
– Подумаешь! Ты меня иногда так выводишь из себя – убить готова!
– Ладно, спасибо тебе за ласковое пробуждение. – Ева сердито откинула одеяло и села. – Я сама буду стирать сегодня. Только позвоню. – Она встала и вытянулась вверх, встав на цыпочки и доставая кончиками пальцев на потолке толстый брус перекладины.
– У меня в кабинете действительно стояли подслушки? – Далила смотрела на Еву лежа, к полу свешивались тяжелые желтые волосы.
– Похоже, так.
– И как ты это объясняешь?
– Пока никак. Но я удивлена, буду выяснять. Кстати, ты говорила, у тебя в группе шестеро. Я видела четверых.
– Ко мне ходят еще две сестры.
– Близнецы? – удивилась Ева и присела рядом на кровать.
– Погодки, но очень похожи. Преподают иностранные языки, красивы, друг без друга жить не могут и часто путаются. Забывают, понимаешь ли, кто есть кто. То одна, то другая выдает себя за сестру. Меняются мужчинами, однажды одна вместо другой сидела пятнадцать суток за хулиганство. Они меня восхищают, как экзотические рыбки.
По коридору прошлепали детские быстрые ножки.
– Кака! – сказала маленькая Ева, появляясь в дверях в одной короткой рубашке.
Женщины вскочили и бросились, одна – к ребенку, другая за горшком.
– Сёка! – сопротивлялась девочка, отказываясь садиться на горшок.
Далила и Ева быстро прошли в комнату, где спали дети, обнаружили маленького Сережу, задумчиво стоящего у манежа широко расставив ноги.
– Поздно, – сказала Далила, скривив нос. – Это ты нарядила его на ночь в комбинезон? У Муси они спят в одних рубашках, утром откидывают сторону кроватки, сползают и все делают в горшки сами!
– Кака! – объявил мальчик, опустился на четвереньки и быстро пополз к двери.
– Ладно, виновата, все равно стирать, но девочку я тоже в комбинезон упаковала и все пуговицы застегнула! – Ева показала на один заполненный горшок и валяющийся на полу комбинезончик.
– Ты что, радость моя, еще не поняла разницы между женщиной и мужчиной? – Далила ловила мальчика, он уползал, стуча коленками в деревянный пол и смеясь.
В шесть часов утра Климентий Фабер наконец увидел того мужчину, для которого на вертеле жарили барашка. Фабер был удивлен, потому что, в первый раз приехав к Наталье в гости, он подробнейшим образом осмотрел ее хозяйство как человек, который всегда с удовольствием изучает уровень приспосабливаемости и способы зарабатывания денег. Наталья держала оборудованную финнами мини-ферму и шикарный коровник с такими чистыми и ухоженными коровами, что Фаберу сначала показалось, что он, как в бытность свою пионером, попал на ВДНХ в павильон «Животноводство». Коров можно было гладить где угодно, а в светлом просторном помещении с незнакомой Фаберу техникой стоял чудный дух молока и горячего женского тела. В коровнике днем работали те самые длинноволосые красавицы, которые по вечерам обслуживали мужчин. А можно было прийти и днем, и утром во время дойки. Можно было взять девушку прямо от коровы – нежную доярочку в белом платочке и сарафане до пят. Еще был курятник, хотя Наталья предпочитала индоуток, для которых содержался огороженный пруд, а в зимнее время бассейн. Был и свинарник, а вот овец Наталья не держала, и, чтобы приготовить молодого барашка по заказу какого-нибудь южного гостя, ей приходилось лететь за ним через озеро в Ухтому, потому что жители ближайших селений ненавидели ее так же сильно, как боялись.
Еще не открыв глаз, Фабер постарался прислушаться и по звукам определить, где он сегодня проснулся. Его укутывала плотно и даже как-то торжественно полнейшая тишина. Глубоко вдохнув холодный воздух, Фабер слегка приоткрыл глаза и тут же в ужасе вытаращился в потолок. Грубые камни над ним были мокрыми, влага подтекала тяжелыми каплями на выступах и бесшумно падала вниз, превращаясь в темное пятнышко на перине, под которой так сладко спалось Фаберу. Осмотрев при свете керосиновой лампы некоторые предметы, висящие на стенах, Фабер вспомнил, где он, удивился легкости в голове и ощущению отлично отдохнувшего за два часа организма и постарался не думать, для каких именно частей тела употребляется тот или иной инструмент, вывешенный украшением на заплесневевшей стене. Выбравшись по почти отвесной лестнице на свет, Фабер обнаружил у колодца во дворе голого по пояс мужчину, который опередил его и подвывал от удовольствия, выливая воду из ведра на голову. Осмотрев заросшее черными волосами упитанное тело, мокрое лицо с усами и крупным нависающим носом, Фабер понял, что барашка заказывал именно этот.
– Неужели только утро? – огляделся Фабер, зевая и ежась от прохлады.
– Увы, уже утро! – сообщил ему с акцентом мужчина, накинул на голову полотенце и протянул, не глядя, руку. – Дядя Ваня. Жизнь струится из пальцев, как песок из разбитых часов.
Фабер руку брать не стал и обливаться передумал. Он поинтересовался, где может быть Стас, из-под полотенца ему было рассказано, что Стас ночью заполз под бильярдный стол и там заснул, а Наталья велела его не трогать, потому как Стас очень пугается, проснувшись не там, где заснул.
– Шэловек, понимаешь, видит, где она заснула, а потом видит совсэм другой место. Так можна сильна перепугаться, можна себя потерять.
Фабер дальше не стал слушать, он ушел искать бильярдную. По открытому балкону второго этажа пробежала голая длинноволосая девушка. Так бесшумно, что Фабер замер, стараясь уловить движение воздуха. Она тихо засмеялась за поворотом, уже невидимая Фаберу, и он вздохнул с облегчением. Растолкав совершенно невменяемого Покрышкина, Фабер пил с ним под столом клюквенный квас и обсуждал одну актрису.
– Ты пойми, Клим, – с трудом управляясь с собственным языком, Покрышкин объяснял Фаберу его заблуждения по поводу актерского мастерства, – секрет перевоплощения прост, потому что этого секрета не существует. Ты предлагаешь модель поведения, актер эту модель в себе перерабатывает, и вот, пожалуйста, готов образ. Твой и его, пополам. Актер талантлив, когда может из твоей модели сделать полную индивидуальность, так, что у тебя дух захватит от неожиданности. Ты меня понимаешь, Клим? – Покрышкин уставился на Фабера воспаленными глазами, Фабер кивнул. – Вот и отлично, а то я сам себя не понимаю.
– Почему мужчина выбирает ту или другую женщину? – вдруг спросил Фабер.
– Да по памяти, друг мой, только по памяти! Ему кажется, что он женщину выбрал, а на самом деле он ее в этот момент вспомнил! И ничего с этим не поделать. Этим пользуются художники или киношники, они помогают тебе помнить свою женщину, мужчину, смерть или Венецию зимой. Человечество вращается в одном и том же круге всю свою историю. Люди одни и те же, страсти повторяются, это не моя мысль, это Кумус сказал. Кстати, живопись сама по себе категорически иллюзорна. Фотография более приемлема. Фотография хотя бы дает надежду на реальность. А живопись – это узаконенный вид навязанного обмана. Кто это сказал?
– Не помню. Я и Венецию зимой не помню, и смерти не помню.
– Ты, Клим, поэтому и не смотришь фильмы про это! Неинтересны тебе такие фильмы и картины.
– Сколько женщин можно вспомнить вообще? – Фабер лег на спину и рассматривал крепеж стола.
– Это как повезет. Можно только одну. И все. Вот будет трагедия, скажу я тебе! Пикассо это сказал про живопись. Да, Пикассо. Мастер узаконенного обмана. А музыка всегда невинна! – закричал вдруг Стас.
– Ты когда женщину вспоминаешь, берешь ее? – Фабер повернулся к Покрышкину и вдруг пожалел худого, со всклокоченными волосами, немолодого человечка.
– Это зависит от того, что ты делал с ней сто, двести, пятьсот лет назад. Разные вариации должны быть, понимаешь. Это сразу чувствуешь, когда надо просто завалить быстренько, а когда и дышать рядом невмоготу, не то что двигаться. А вообще я больше люблю у женщины тело, а не душу, чем и несчастен, идиот. Пойдем к гостям, что ли? Будем пить и жрать. Пить и жрать.
– Нет, я поеду, у меня дела, – Фабер вылезал из-под стола на четвереньках.
– Останься, ты не поверишь, приехал натуральный шотландец, надел юбку и на волынке играет!
– Поеду, – покачал головой Фабер.
Покрышкин догнал его на тропинке к озеру, дернул за руку, разворачивая к себе:
– Слушай, Наталья девочку привела. Ту, про которую ты спрашивал. Догони, говорит, что же это гость дорогой уедет без удовольствия. В твоем вкусе, она у нее не постоянно, она из деревни и, честно говоря, еще школьница, поэтому вчера, когда ты приехал, ее здесь не было. Пойдешь?
– Нет, – Фабер улыбнулся, – извинись за беспокойство, скажи… Знаешь как скажи, что я все получил, чего хотел. Спасибо. Дела. – Он отвернулся и ушел в высокую траву.
– Эй! – закричал Покрышкин, уже не видя его. – Да ты зачем приезжал-то?!
Эту ночь Полина провела, лежа в мокрой траве и выслушивая совершенно невыносимые разговоры четверых мужчин, которые считали лучшим отдыхом рыбалку и песни под гитару у костра, из спиртного употребляли только пиво, поэтому о своей принадлежности к великой державе говорили убедительно, не очень громко, но очень искренне. Понять логику мужчины, отягощенного университетским образованием и специальностью физика или электронщика, было практически невозможно, поэтому Полина в основном дремала, напрягаясь только в тех местах, когда кто-то уходил от костра в кусты по нужде. К четырем часам, придя к единодушному мнению о своей гениальности в общем и необыкновенной значимости каждого в отдельности, мужчины спели песню в три голоса про Африку, потом про жену французского посла, потом про Бразилию. Мужчина, из-за которого Полина так необычно проводила ночь, не пел, а иногда в особо важных местах басом произносил одно слово или тянул низкую ноту. В припеве – «только „Дон“ и „Магдалина“ – он гулким колоколом отбивал „Дон!“.