Васина Нина. Мачеха для Золушки

   Садовник Елисей выключил газонокосилку и наподдал хозяину ногой под зад. Виктор Филимонович вынужден был после этого продемонстрировать профессиональный хук левой. Садовник упал возле газонокосилки, раскинув руки в стороны. Потирая костяшки пальцев и зевая, Виктор Филимонович пошел в дом досыпать, успев по дороге погрозить Золушке пальцем.
   Стоит добавить, что все это происходило в полнейшем молчании и взаимопонимании, что явно свидетельствовало о регулярности действа. Объяснялось это просто. Садовник Елисей устроил себе небольшую голубятню недалеко от хозяйских основных построек, и всех ворон, появляющихся в радиусе двух километров вокруг усадьбы, отстреливал нещадно, опасаясь за голубиный молодняк. Никаких нареканий насчет создания опасной для жизни окружающих обстановки при стрельбе он не понимал, только похмыкивал в пышные желтые усы, еще мог для куража пальнуть из пистолета в подброшенную копеечную монетку. Впрочем, и сами окружающие, собиравшие для него копейки, привыкли к особенностям санитарной очистки усадьбы и местности вокруг нее площадью в 300 гектаров, вот только хозяин сильно нервничал, если Елисей стрелял рядом с ним или дочерьми.
   Зоя спустилась вниз, рассмотрела мертвую ворону. Подняла ее за лапы. Из дома на террасу распахнулось окно.
   – И не думай! – зловеще предупредил голос отца. – Забыла уже? Опять будешь стирать постельное белье сестер и мыть всю комнату! А если эта дохлятина накапает в коридоре и холле, будешь драить полы неделю!
   Зоя вздохнула с сожалением и не стала тащить мертвую птицу в спальню к сестрам.

Кухарка

   Останки вороны обнаружились на другой день. Переливая рыбный суп из кастрюли в супницу, кухарка Дездемона несколько секунд с удивлением разглядывала ворох черных перьев в половнике, потом тонко пискнула – странный звук для большого сильного тела – и, только уронив половник в кастрюлю, отчего на нее выплыла когтистая скорченная лапа, разразилась мощнейшим воплем, нарастающим как охрипшая сирена.
   Это было в четверг – рыбный день. Хозяин дома не обедал, но сирену своей поварихи услышал за три километра, правда, по телефону: Маринка бросилась звонить папе.
   – Что там еще? – спросил он устало, извинившись перед коллегами.
   На соседней даче четверо мужчин за круглым столом в это время изучали карту Венесуэлы.
   – Ворона. Дохлая. В супе, – доложила Маринка.
   – Наводнение. Аэропорт будет закрыт. Отсидеться негде, – заметил один из мужчин.
   – Если подеретесь, накажу всех троих, – предупредил в трубку Виктор Филимонович.
   Маринка с Иринкой проявили чудеса выдержки, поэтому с восьми вечера до десяти тридцати Зоя одна драила пятилитровую кастрюлю «Пемолюксом». Степень очищения определяла Дездемона. По запаху. Она трижды обнюхивала кастрюлю, кривилась и мотала головой.
   – Хоть бы ты, Зойка, кишки из нее вынула! – укоризненно заметила она в третий раз. – Я дохлые кишки по запаху ни с чем не спутаю! И чего ты добилась этой вороной? Только рыбу дорогую испортила.
   – Испортила?.. Да я спасла себе жизнь! У меня аллергия на рыбу, сколько раз тебе говорила ее не готовить!
   – Ох, испугала! – хохотнула Дездемона, понаблюдав, как Зоя сердито топает ногами. – Я тебе запеканку сделала. А ты со своей аллергией теперь вот чисти кастрюлю. Нравится запах кишок?
   – Уже не пахнет.
   – Еще как пахнет! Мой нос, – кухарка многозначительно показала на него пальцем, скосив глаза, – не проведешь!
   Для чистоты эксперимента Зоя сунула под нос поварихе букет роз и молотый черный перец. За перец получила внушительный шлепок ладонью по левой ягодице, но даже после этого Дездемона помотала головой – не пойдет, чисти!
   Это было накануне отъезда девочек в колледж.
   – Сама виновата, – заметил Виктор Филимонович, подсаживаясь в темноте к Зое на ступеньки беседки.    Зоя взяла из его руки сигарету и затянулась. Дождавшись у папочки полного столбняка, выдохнула дым в зависшую над беседкой луну и вернула сигарету.
   – Пап, – проникновенно попросила Зоя после этого, – переведи меня в другой интернат.
   – Опять за свое? – Кое-как справившись с желанием надавать дочери оплеух за курение, Виктор Филимонович на всякий случай загасил сигарету о подошву дорогих ботинок. – Ты будешь учиться с сестрами, и точка! И не надо устраивать показательный дебилизм, как в прошлом году. Все в колледже знают, что ты за один семестр запросто одолеваешь все предметы за два года, и еще хватает времени пакостить! Я предупредил – двойки тебе не ставить. Будешь мыть полы и убирать в конюшне за каждый «незачет».
   – Сейчас все серьезней, – уверила отца девочка.
   – Например! – хмыкнул он.
   – У Маринки начались месячные.
   Виктор Филимонович закашлялся, подавившись смешком. Потом они помолчали. Зоя ждала, пока отец переварит информацию.
   – Не вижу связи, – выдал он минуты через три.
   – Почти у всех девочек из класса уже пришли месячные.
   – Это естественный процесс, – уверенно заявил Виктор Филимонович. – Тебе его тоже не миновать.
   – Я младше всех! – повысила голос Зоя. – Пока дождусь этого самого естественного процесса, сестры меня изведут! Ну как же ты не понимаешь, я среди девчонок как неполноценная! Я вообще не могу с тобой об этом говорить, почему ты не женишься, в конце концов?!
   – Согласен, для тебя это новое ощущение – чувство неполноценности, – кивнул Виктор Филимонович, проигнорировав ее вопрос.
   – Ничего подобного!
   – Да? – удивился он.
   – Да! Да! – крикнула Зоя и вскочила. – Посмотри на меня! Я же уродина. Толстая и конопатая уродина! И всегда такой была.
   Виктор Филимонович еще больше удивился.
   – Поговорим на эту тему, когда вырастешь.
   – Ты тупой, как все папаши, – вздохнула Зоя и села.
   – Не нарывайся.
   – И уже никогда не поумнеешь! – продолжала нарываться Зоя. – Я не могу находиться в интернате вместе с сестрами. Это несправедливо – у нас разница в возрасте, а мы толчемся в одном классе!
   – Раньше надо было думать: писать диктанты с ошибками, не хвалиться своим умом и сообразительностью и не проскакивать за год по два класса.
   Зоя сердито засопела.
   – Зачем ты еще Иринку затащил к нам в класс?!
   – А зачем ты ее подтягивала по математике и английскому?!
   – Я!.. Я убегу.
   – Бегала уже. Не надоело?
   – Я убегу так, что ты меня не найдешь!
   – И в это мы уже играли, – вздохнул Виктор Филимонович. – Когда-нибудь найду, куда ты денешься… Охранников в колледже сменят, сигнализацию дополнительную установят, вот и вся недолга. Дотяни уж как-нибудь до совершеннолетия, получи образование, паспорт и гуляй на все четыре стороны.
   – А до тринадцати?
   – Что – до тринадцати?
   – Если я закончу колледж в тринадцать? Ты меня потом не зафигачишь в какой-нибудь Оксфорд с сестричками на пару?
   – С тебя станется, – пробормотал Виктор Филимонович, совершенно не представляя, что он будет делать с Зойкой через три года. Разве что…
   – Договорились, – кивнул он. – Если закончишь с отличием в тринадцать, будем считать твое образование законченным. И тогда…
   – Что? – не выдержала дочь его затяжного молчания.
   – Выдам тебя замуж.
   – Как это?.. – оторопела девочка. – А можно?
   – Ты же знаешь, я все могу. Я даже знаю, за кого тебя выдам.
   – Заметано! – вскочила Зойка.
   – Ты что, не спросишь – за кого?
   – Мне все равно, – как можно равнодушнее ответила девочка.
   – Нет, ну ты должна знать, вдруг…
   – Понравится! – уверила его Зоя. – Только есть одно условие.
   Виктор Филимонович выдохом снял напряжение, вдруг накатившее спазмом мышц живота. Все не так безнадежно, девчонка в своем уме, раз у нее есть условие, а за три года…
   – Одно условие? – уточнил он.
   – Одно. Моя свадьба будет первой.
   – Не понял, – сознался отец.
   – Я выйду замуж первой, а сестры – потом.
   – Понял, – кивнул Виктор Филимонович.
   Он начал считать, сколько лет будет старшей – Маринке… а Иринке? – она на год младше. Получалось, что через три года, когда Зое исполнится тринадцать, Маринке будет шестнадцать, а Иринке пятнадцать. Все нормально. Зойка пойдет на рекордный трехлетний рывок, а ее сестрам придется «париться», как они выражаются, в колледже еще лет пять как минимум… Какие могут быть свадьбы? Очень довольный собой – теперь эта самая большая заноза в его жизни будет занята по самое горло, – Виктор Филимонович совершил роковую ошибку. Он сказал:
   – Договорились!
   И не просто сказал, а когда Зойка потребовала подписать договор у юриста, отнесся к ее просьбе очень серьезно.
   К полуночи подъехала Мара.
   – Что-то случилось? – спросила она, едва выйдя из машины.
   – Ничего не случилось, Зойка захотела подписать договор, – весело объявил Виктор Филимонович. – Если закончит за три года свое образование, я выдам ее замуж!
   – Я же тебя просила! – сердито хлопнула дверцей Мара. – Просила не принимать важных решений накануне вылета на работу!
   – Заткнись и заверь наш договор, – рассердился хозяин.
   – Почему здесь челядь топчется? – развела руками Мара.
   – Свидетели мы, – объяснил садовник Елисей. – Так Зойка сказала.
   – Дали девчонке волю с детства, вот она и куражится, – вздрогнула Мара, кутаясь в платок.
   Через пятнадцать минут она, размахивая листком бумаги, возмущенно спросила:
   – Кто это сочинял?
   – Зойка написала, а что? – Виктор Филимонович вырвал у нее листок и понял, что придется все внимательно прочесть.
   – Штрафные санкции читал?
   – Штрафные?.. Доча, ты что? – он нашел глазами зевающую Зою.
   Та сидела за столом между садовником и кухаркой и изображала, что помирает от скуки.
   – Ты юрист, ты и объясняй, что она там мне припаяла за невыполнение договорных обязательств. – Виктор Филимонович сунул бумагу Маре и потребовал, многозначительно подвигав бровями: – Вкратце.
   – Вкратце? Тогда так. Если ты не выдашь Зойку замуж в тринадцать лет, после выполнения ею своих обязательств по учебе…
   – С ее учебой все понятно, – перебил Виктор Филимонович.
   – А тебе понятно, что по нашему законодательству она не может выйти замуж до достижения ею хотя бы шестнадцати лет?
   – Не отвлекайся! – повысил голос хозяин и подмигнул дочери. – Что там будет, если не выдам ее замуж?
   – Она… Она требует должность Афони Каурского.
   – Царство ему небесное! – поспешно перекрестилась Дездемона.
   – Не понял! – воскликнул хозяин. – Афони, который подорвался?
   – Вот она и требует, чтобы ты обеспечил ей полное обучение подрывному делу и взял в отряд спасателей. Если уж у тебя не получится выдать ее в тринадцать лет замуж.
   – Зачем?.. – все еще не мог понять Виктор Филимонович и гнал от себя предчувствие неприятностей.
   Садовник Елисей, потрогав распухшую правую скулу, вдруг поддержал Зойку:
   – Вместо Афони, значит. А что? Она девчонка сообразительная и не без этого самого… – Он неопределенно повертел рукой перед лицом. – С чутьем и пониманием жизни.
   Виктор Филимонович внимательно посмотрел на него, скомкал договор и бросил его на пол.
   – Ложный вызов, – сказал он Маре, вставая. – Мой шофер тебя отвезет и до квартиры доведет, половина первого ночи все-таки. А с тобой!.. – он ткнул пальцем в Зойку, та съежилась. – С тобой у нас отдельный разговор будет… – Виктор Филимонович подумал несколько секунд, потом кивнул: – В каникулы!
   – Давай хоть какой-нибудь договор подпишем, – тихо попросила Зоя. – Сам составь, я подпишу…
   – Обойдешься. Я с тобой как со взрослой, а ты!.. Вместо Афони, вы только послушайте! Детский сад, честное слово!
   – Кстати, о честном слове, – решила успокоить девочку юрист Мара. – Устное соглашение в присутствии свидетелей тоже считается юридически обоснованным фактом совершения сделки. Если свидетели, конечно, согласятся впоследствии этот самый факт подтвердить.
   Она нарочито серьезно смотрела по очереди на садовника и на Дездемону. Елисей сообразил первым, закивал поспешно, приложил ладонь к груди:
   – Да я за Зойку!.. Да я ее хоть сей момент готов объявить своей будущей женой!
   – Дурак! – дошло и до Дездемоны. – Очень ты ей нужен, мужлан неотесанный, если она уже через три года учебы в этой Прибалтике бакаланомбудет!
   – Бакалавром, – поправила Мара.
   – Что это за ерунда? – удивился Виктор Филимонович.
   – Так по-европейски называется тот, кто у нас, например, закончил техникум и имеет специальное среднее образование.
   – Значит, то, что у нас – пэтэушник, по- ихнему– баклан… – пробормотал Виктор Филимонович и, метнув в Зою тяжелый взгляд, приказал:
   – Выйди!
   Зоя поспешно шмыгнула за дверь. Прошлась по коридору и на цыпочках вернулась к гостиной.
   В комнате как раз установилась тишина. Хозяин выяснял, кто сообщил Зойке о смерти подрывника Афони. Тишина затянулась.
   – Она могла узнать только от своих! – настаивал хозяин.
   – Зачем нам говорить ребенку о таких вещах? – первой приняла на себя гнев хозяина Мара.
   – Зачем?! – завелся тот сразу. – А зачем мне подсовывают психолога? Зачем эта дура потом приходит ко мне и начинает нести ахинею о мужской импотенции? Зачем, спрашивается, если она должна была всего лишь устроить реали… рилиа…
   – Реабилитационное восстановление, – подсказала Мара.
   – Сам знаю! Она должна была устроить восстановление всем, кто видел, как Афоню разнесло на куски! А вместо этого пришла ко мне и стала выяснять…
   – Это я виновата, – перебила его Мара. – Привела ее на вечеринку. Для общего знакомства…
   Виктор Филимонович посмотрел на нее и как будто выключился. Грузно растекся на стуле.
   – На то ты и юрист, чтобы быть виноватой, – пробормотал он.
   – А я тут вспомнил, – внедрился садовник Елисей, – когда в прошлом году наших двоих погребло под музеем, Зойка ведь тоже тогда знала, кто умер!
   – Да она наверняка подслушивает все время под дверью, – устало отмахнулась Мара.
   Все посмотрели на дверь. Зоя с той стороны начала отходить на цыпочках.
– А вы уже знаете, кто жених? – вдруг спросила Дездемона.

Принц

   И Зоя вернулась к двери.
   – Конечно, знаю. Тимурка, сын Абакара. Что? – Хозяин по очереди оглядел присутствующих. – Что это у вас морды вытянулись?
   – Принц Тамерлан, – задумчиво проговорила Мара. – А Абакар в курсе?
   – В курсе, не в курсе!.. – отмахнулся хозяин. – У кого из наших есть дети? Ты, юрист, знаешь?
   – Конечно. У четверых.
   – Вот то-то и оно! А почему? А потому, что мы четверо образовали костяк нашей группы, а потом уже подбирали себе людей одиноких и бессемейных. Тебя, например, бедолагу, я из ночного бара вытащил, – злорадно заметил он.
   – Не начинай, – скривилась Мара. – Сейчас заведешься про наркотики и незащищенный секс.
   – Про секс пусть с тобой психолог разбирается. У нее осталось две недели испытательного срока. А я про детей толкую. У четверых наших есть дети. Трое моих девок, сын Абакара, девчонка у летчика и двое внуков у химика. Так? – повысил он голос.
   Садовник Елисей, подняв глаза к потолку, вероятно, вспоминал свои грехи молодости. Дездемона отвела взгляд. Мара смотрела на Виктора Лушко с удивлением.
   – Так! – выждав с минуту, утвердительно изрек хозяин. – Мы четверо друг на друга детей переписали. Если что случается, выжившие растят сирот, как своих. И бумаги заготовили соответственные по опекунству. Так что этот самый принц Тимурка, считай, уже мой сын. Могу я иметь виды на его дальнейшую судьбу? То-то! – уверенно закончил он.
   Рано утром, пока шофер готовил машину, Зойка пробралась в спальню отца и оседлала его живот. Виктор Филимонович, повредив в одной из спасательных операций что-то в позвоночнике, спал на полу на раскатанном матраце. Он замычал, когда Зоя постучала по его животу пятками, потом заметил, просыпаясь:    – А еще жаловалась, что уроки по конному спорту тебе не прут.
   – Не прут, – кивнула Зоя. – У меня ноги для лошади коротковаты. Инструктор сказал, пусть отец купит пони.
   – А ты что? – совсем проснулся Виктор Филимонович.
   – А я сказала, что скорее ты ему венок купишь.
   Виктор Филимонович, сдержав улыбку, скинул девчонку с живота и сел.
   – Грубо, – заметил он. – Плачу, плачу за твое образование, а ты разговариваешь, как пацанка.
   – Он все равно не понял. Он поляк. В Литве много поляков.
   – Поляк… Стремена подтягивала?
   – А что толку? – вздохнула Зоя. – Обидно. За каждую провинность в интернате меня, по твоему хотению, кстати, заставляют чистить конюшню. Ладно бы я хоть удовольствие от верховой езды получала, а то – пони!..
   – Я могу поговорить с директрисой.
   – Не надо! – поспешно воспротивилась Зойка.
   – Что, суровая она у вас?
   – Она нормальная, только слишком заботливая. Лезет не в свои дела.
   – Какие такие не свои? – заинтересовался Виктор Филимонович.
   – Она завела картотеку на родителей. Всех поделила на виды, подвиды, ну и вообще…
   – А поподробней? Что за досье? По деньгам, по делам, по должности?
   – Нет. По своим ощущениям.
   – И какие у нее насчет меня могут быть ощущения? – удивился Виктор Лушко. – Виделись пару раз, когда я вас в колледж устраивал.
   – Ей этого хватило. Она классифицировала тебя в желтую папку.
   – И что плохого – быть в желтой папке? Чего это ты приуныла?
   – Да ничего плохого, вторая степень риска, – тоскливо отозвалась Зойка, жалея, что завела этот разговор. – В общих чертах – недостаток образования, личностная переоценка, тщеславие, самоуверенность, непредсказуемость…
   – Есть у меня такое дело, как недостаток образования, – согласился Виктор Лушко, не сочтя все остальное, перечисленное Зойкой, недостатками. – А тебе кто дозволил рыться в чужих папках?
   – Я не рылась.
   – Ладно. Хватит о бабских загибах говорить. Давай по делу. Чего пришла спозаранку?
   – Я подумала… Я тут подумала, за кого ты можешь через три года выдать меня замуж? И хочу сразу сказать – за чурку не пойду.
   Виктор Филимонович встал, подтянул повыше резинку семейных трусов и так странно посмотрел на дочь, что та нервно вскочила и отошла подальше.
   – Это ты так обзываешь моего друга, моего кровного брата – Абакара? Чуркой?!
   – Я… Я подумала, что у него есть сын, и ты захочешь…
   – Его сын – мой сын! И кровь у него царская.
   – Но он же узбек, а в Узбекистане царей…
   – Он потомок Александра Македонского! – закричал Виктор Филимонович. – Самого Македонского! Ты смеешь называть Македонского чуркой? Молчишь?
   – При чем здесь Македонский? – пролепетала Зоя.
   – Историю учить надо! Александр Македонский был женат на узбечке! От ее детей пошла ветвь Абакара!
   – Да я учу, – пробормотала Зоя, задумалась и выдала на свой страх и риск: – Не было тогда еще узбеков, когда Македонский…
   – Конечно, не было, вижу, что кое-чему тебя в этом евроколледже научили! Какую область завоевал Македонский в том месте, где сейчас бывшая советская Азия? Говори немедленно!
   Зоя закрыла глаза, сосредотачиваясь. Она напряглась, сжала веки. На верхней губе выступили капельки пота. Наконец, рассерженно топнув, она открыла глаза и с яростью выкрикнула:
   – Ты сам не знаешь!
   – Я не знаю?!
   – Не знаешь! Ты забыл. Не можешь вспомнить!
   Потом, глядя, как отец забегал по комнате, длинно выдохнула, еще раз закрыла глаза и успела выставить руку перед ним до того, как он размахнулся кожаной плеткой.
   – Согдиана! Эта область называлась тогда Согдиана. В том месте, где сейчас Азия и часть Афганистана…
   – Правильно, – опустил плетку Виктор Филимонович. – Значит, женщина Македонского была согдианкой. Так? Так, я спрашиваю?!
   – Так… – прошептала Зоя.
   – А по расчету сегодняшних старейшин ее потомки имели смешанную узбекско-таджикскую кровь, но узбекской было больше!
   – Ладно, – устало отмахнулась Зоя и без сил опустилась на матрац.
   – Так кто есть мой друг и брат Абакар?
   – Потомок Александра Македонского, – пробормотала Зоя.
   – А его сын Тамерлан? Говори!
   – Тоже… потомок.
   – Потомок царя Македонского, то есть – принц! Уяснила?
   – Уяснила… Только в те времена в Македонии слова «царь» не существовало, – для справедливости пробормотала Зоя себе под нос.
   – А теперь говори, зачем пришла.
   – Попрощаться… – пожала плечами Зоя.
   – Я тебя чуть не выпорол, но ведь не выпорол же, поэтому мы расстанемся по-хорошему, – разложил все по полочкам отец. – Собралась?
   Зоя кивнула.
   – Тогда выйди отсюда и дай мне собраться. У тебя дорога дальняя, а у меня – еще дальше.
   – Ты хотя бы летишь на самолете, а нам до Вильнюса на поезде тащиться.
   – Откуда ты знаешь, что я лечу на самолете? – застыл Виктор Филимонович, строго соблюдавший дома обет молчания по поводу своей работы и направления поездок.
   – А как еще можно попасть в Венесуэлу, – пробормотала Зоя, чувствуя, что говорит лишнее, но остановиться не могла.
   – И как же? – прошептал отец.
   – На самолете… До Каракаса…
   Виктор Филимонович стал отступать назад, пока икры его ног не уперлись в кресло. Тогда он сел, не спуская глаз с девчонки.
   – Может быть, ты даже знаешь, зачем я туда лечу? – вкрадчиво поинтересовался он.
   – Да я все думаю, думаю… Зачем ты туда летишь? Там все в порядке, никаких катаклизмов. А ты думаешь, что там завтра будет наводнение. Мне совершенно непонятно, почему ты так думаешь.
   – Ты знаешь, о чем я думаю?..
   – Иногда. Я уже говорила, что умею читать мысли.
   – Вот как. Значит, ты можешь читать мои мысли?
   – Не всегда, а только…
   – И о чем я сейчас думаю? – перебил ее Виктор Филимонович, поднимаясь.
   Резко развернувшись, Зоя бросилась к двери, и, скатившись по лестнице на первый этаж, забежала в столовую и залезла под стол, ухватившись там за лодыжку Дездемоны, – и все это за четыре секунды.
   Дездемона наклонилась и заглянула под стол. Ее рыжие вьющиеся волосы, выбившиеся из-под косынки, слегка шевелились от сквозняка, к лицу от неудобной позы прилила кровь, и оно стало красным.
   – Ну? Что еще замыслила? Покажи руки, – потребовала Дездемона.
   – Я не понимаю, – прошептала Зоя, но руки примерно вытянула. – Я просматриваю все сводки метеослужбы. Я даже переписываюсь по Интернету с австралийцем и канадцем, они работают на специальных станциях. Никаких наводнений!
   – Оладьи будешь?
   Зоя выбралась из-под стола.
   – Ты что, хочешь замуж? – спросила Дездемона, подвигая к ней тарелку с оладьями и ягоды со сметаной.
   – Не знаю, – честно ответила Зоя.
   – А зачем тогда отцу голову морочишь?
   – Ты, Дездемона, дремучая – жуть! Откуда я знаю, чего буду хотеть через три года? Я закончу досрочно образование, выйду замуж в тринадцать, в пятнадцать – разведусь! А что? Все разводятся. То, на что у многих уходит полжизни, у меня будет пройденным этапом к совершеннолетию.
   – И что потом? – опешила Дездемона.
   Зоя задумалась, глядя в окно. Горестно вздохнула.
   – Потом уйду в монастырь.
   Кухарка несколько секунд напряженно смотрела в лицо девочки. Зоя стойко плескала карюю грусть в глазах и не подпустила смешинки. Дездемона, все же чуявшая подвох, сердито ударила по столу полотенцем.
   – Ладно, я – жуть дремучая, а ты у нас – умница, благоразумница, подумай своей малолетней башкой! – Она выразительно постучала себя по высокому голландскому лбу. – Подумай десять раз, зачем люди женятся. А потом уже договоры устраивай.
   – Ну и зачем они женятся? – снисходительно поинтересовалась Зоя.
   – Понятия не имею! – злорадно развела Дездемона руками. – Я – жуть дремучая, замужем не была и не собираюсь! – Она нервно заправила волосы под косынку и уставилась в окно.
   – Ты была с мужчиной, у вас есть ребенок, это все равно как замужество, – выдала Зоя и закрыла глаза.
   – Что ты сказала? – Женщина у окна резко повернулась.
   – Прости, Мона, со мной сегодня что-то не то, прости…
   – Ты рылась в моих вещах? Да как ты смеешь?!
   – Я не рылась! Я просто слушаю, о чем ты думаешь. Наверное, я не выспалась и не могу себя контролировать, болтаю и болтаю…
   – Если ты знаешь, о чем я сейчас думаю… – зловеще начала Дездемона.
   – Ладно, ладно! – Зоя встала и на всякий случай обошла стол. – Что это с утра все такие агрессивные?
Она отступала до двери спиной, а потом выбежала из дома.

Садовник

   Елисей на улице проследил взглядом направление ее передвижения, достал из кармана комбинезона наушник и воткнул в ухо. Через несколько минут он услышал в наушнике голос девочки – значит, эта заноза уже взобралась на голубятню, чтобы поговорить с матерью. Девочка часто так делала – предпочитала залезать на голубятню, а не идти к каменной беседке рядом, в которой была захоронена урна с прахом. Рядом с захоронением по приказу девочки – строго по тексту ее путеводной сказки – был посажен орешник. Орешник мужественно чах в тени беседки, хотя Елисей и удобрял потихоньку его корни тушками убитых ворон, которые не понадобились Зое.
   Для слежки за любимыми птицами у Елисея в голубятне было установлено несколько прослушивающих приборов, чтобы он мог на расстоянии узнать по звукам птичьего переполоха, что там не все ладно. Елисей вообще предпочитал любой музыке или радиоболтовне звуки из этих приборов – голубиную воркотню, шорох и легкое цоканье коготков, и шум воздуха от взмахов крыльев. Голос девочки с жалобами и слезами он тоже переносил спокойно, не различая слов, угадывая, когда она возьмет птицу в руки, и – тихое ур-р-р… ур-р-р… у ее лица. Так ласково урчит только орловская белая с пятнышком. Зойка еще любит брать в руки якобина с воротником, как у камеристки с картины, но тот – сноровистый – сопротивляется, скандалит. Елисей, представив девочку с голубкой у лица, застыл в блаженном состоянии невесомости – ни единой тяжелой мысли в голове! – которое он считал истинным счастьем.