Страница:
* * *
– Господи, до чего же я ненавижу похороны! Особенно похороны таких людей, как леди Харрингтон.Услышав это тихое, горькое замечание, Кромарти вскинул глаза на говорившего – канцлера казначейства, лорда Вильяма Александера. Второй по значению человек в правительстве стоял неподвижно, держа в руках тарелку с закусками, и рассматривал суетящихся вокруг стола людей. Уголок рта герцога непроизвольно дернулся.
«Ну почему, – подумал премьер, – любому значимому событию непременно сопутствует еда? Или ее поглощение должно утешить нас и убедить в том, что жизнь продолжается, что бы ни произошло? Неужели все так просто и объясняется?»
Выбросив эту мысль из головы, герцог огляделся по сторонам, удостоверяясь, что церемония идет своим чередом, в соответствии с разработанным организаторами протоколом. Протокол этот требовал постоянного присутствия премьера на виду у «гостей», и за все время поминок у него и Александера-младшего только сейчас появилась возможность поговорить без посторонних. Кстати, оба понимали, что долго уединение не продержится: кто-нибудь непременно заметит стоящих особняком руководителей государства и поспешит к ним присоединиться, чтобы обсудить какой-нибудь жизненно важный политический или административный вопрос. Пока никто не мог их подслушать, премьер-министр позволил себе усталый вздох.
– Сам этого на дух не переношу, – тихо признался он. – Хотел бы я знать, как прошли похороны на Грейсоне.
– Вероятно, примерно так же, как у нас... только с большим чувством, – отозвался Александер.
Пожалуй, впервые в истории Протекторат Грейсона и Звездное Королевство Мантикора организовали совместные государственные похороны одного и того же человека. Идея одновременного проведения церемонии на планетах, разделенных расстоянием в тридцать световых лет, могла показаться экстравагантной и бессмысленной, однако и королева Елизавета, и Протектор Бенджамин проявили в этом вопросе непреклонность. А факт отсутствия тела упростил дело, ибо устранил сам предмет спора о том, в каком из миров должна упокоиться Хонор Харрингтон.
– Больше всего меня удивило решение Протектора предоставить нам на время церемонии ее меч, – заметил герцог. – Я благодарен, но все равно удивлен.
– Вообще-то решение принимал не он, – пояснил Александер, который, через грейсонского посла на Мантикоре, согласовывал детали церемонии погребения с грейсонскими властями и вник во все подробности гораздо глубже, чем загруженный другими делами герцог Кромарти. – Этот меч является государственным символом лена Харрингтон, а, стало быть, право распоряжаться им Бенджамину не принадлежит. До провозглашения нового землевладельца все решает регент, то бишь лорд Клинкскейлс. Правда, Клинкскейлс не стал бы спорить с Протектором, особенно после того, как родители покойной дали согласие на использование ее меча при совершении церемонии на Мантикоре. С чисто протокольной точки зрения так даже удобней: иначе на Грейсоне пришлось бы нести за гробом два меча.
Кромарти поднял бровь, и Александер, пожав плечами, уточнил:
– Аллен, помимо всего прочего она носила титул Защитника Протектора, а значит, Державный Меч тоже принадлежал ей.
– Об этом я и не подумал, – сказал Кромарти, устало потирая бровь.
Александер тихонько хмыкнул.
– Мне почему-то кажется, что тебе и без того было о чем поразмыслить.
– Что верно, то верно. К сожалению, чертовски верно! А что сообщает Хэмиш насчет настроений грейсонцев? Не помню, говорил я тебе, что присутствовал при вручении послом официального послания с соболезнованиями. К нему прилагалось личное письмо Протектора ее величеству. Так вот, словами Бенджамина впору начинять ракетные боеголовки. Я, когда читал, порадовался, что я не хев.
– Меня это не удивляет, – пробормотал Александер. Он огляделся по сторонам, еще раз удостоверился в том, что их никто не подслушивает, и, взглянув на Кромарти, проворчал: – Этот ублюдок Бордман ловко разыграл карты насчет несправедливого возмездия и недопустимости ответных мер. По мне, так чересчур ловко. Теперь даже нейтралы, обычно осуждающие хевов, будут ждать, что мы притворимся пай-мальчиками и удержимся в «цивилизованных» рамках. При этом, судя по информации Хэмиша, Грейсонский космофлот в полном составе намеревается вылить на пропагандистскую мельницу хевов столько воды, что Рэнсом со своей шайкой сможет устроить круглосуточный фонтан.
– Неужели Хэмиш действительно опасается, что на Грейсоне станут хуже обращаться с пленными? – спросил Кромарти с искренним ужасом в голосе: жестокость никак не вязалась с его представлениями об этике жителей Грейсона.
– Нет, – мрачно откликнулся Александер, – он опасается не того, что с ними станут «хуже обращаться», а того, что грейсонцы вообще перестанут брать пленных.
Брови Кромарти поползли на лоб, и Александер невесело рассмеялся:
– Нас, пусть даже на время, объединило негодование, ибо хевы расправились с гордостью нашего флота. Но для грейсонцев Харрингтон не просто офицер, пусть даже выдающийся. Она для них почти святая... и... вы не представляете, что там сейчас творится.
– Но ведь если мы влезем в этот порочный круг – жизнь за жизнь, око за око, – в результате мы сыграем на руку хевам. Разве не так?
– Черт побери, Аллен, конечно, сыграем! Половина журналистов Лиги и без того играет за хевов. Официально провозглашаемая политика Пьера для заправил Лиги куда привлекательней, чем монархия, пусть и конституционная. Неважно, что у нас на деле воплощен весь комплекс прав и свобод, о которых на Хевене не приходится и мечтать! Неважно, что пропаганда хевов имеет с действительностью меньше общего, чем голографические «мыльные оперы». У них «республика», а у нас «монархия», и этим все сказано! Каждому соларианцу от рождения известно, что в республиках полно свободы и все прекрасно, а в монархиях сплошное угнетение, и все так плохо, что хуже некуда. Я уж не говорю о том, что МСН и «Рейтер» ретранслируют у нас агитки хевов как есть, совершенно нетронутыми.
– Ну, это не совсем... – начал было Кромарти.
Александер оборвал его:
– Чушь собачья, как любит говорить Хэмиш! Им даже в голову не приходит проинформировать своих зрителей о том, что любая передача с любого объекта Республики подвергается строжайшей цензуре со стороны Комитета открытой информации. А какой вой поднимается, стоит нам хоть чуть-чуть подрезать военные репортажи!
– Согласен, согласен! – Кромарти замахал рукой, призывая Александера понизить голос.
Канцлер, слегка смутившись, огляделся по сторонам. Глаза его горели гневом, и герцог, по большому счету, это негодование разделял. Ни «Рейтер», ни МСН действительно никогда не упоминали о существовании цензуры в Народной Республике, и их можно было понять.
Попытка Объединенных галактических новостей затронуть вопрос о цензуре привела к тому, что одиннадцать корреспондентов агентства были обвинены в «шпионаже против народа», арестованы и депортированы, с пожизненным запрещением появляться на территории Народной Республики, а все корреспондентские пункты ОГН были закрыты. Теперь агентству приходилось довольствоваться сведениями из вторичных источников, а остальные соларианские журналисты, опасаясь такой же реакции, не осмелились даже выступить с критическими комментариями.
Разумеется, Звездное Королевство протестовало против этого заговора молчания, и сам Кромарти неоднократно беседовал с шефами мантикорских бюро «Рейтер» и МСН, но безрезультатно. Руководители агентств уперлись на том, что зрители достаточно умны, чтобы догадаться о подцензурном характере предоставляемой информации, а заявить о цензуре в открытую – значит рисковать лишиться даже этой урезанной объективности. Тогда, заявили они, по межзвездным каналам будут распространяться лишь версии событий, предоставляемые Комитетом открытой информации, а независимая журналистика окончательно лишится доступа к первоисточникам. Герцог понимал, что разговоры о «независимой журналистике» являются лишь дымовой завесой, прикрывающей заботу о рейтингах и доходах, однако в данном случае его соображения никакого веса не имели. Власти Звездного Королевства никогда не пошли бы на использование противоречащих их принципам репрессивных способов воздействий на средства массовой информации, а иных рычагов влияния у Кромарти не было.
– На худой конец похороны получат достойное освещение на всех каналах, – указал герцог. – Они не останутся незамеченными, даже у соларианцев.
– Да, – с горечью кивнул канцлер казначейства, – дня два-три эта тема будет занимать умы, а потом ее вытеснят какие-нибудь свежие горячие новости. А мы останемся зализывать раны.
Кромарти ощутил укол тревоги: он знал братьев Александер с детства и неоднократно на себе испытывал проявления знаменитого александеровского норова. Но такой изломанной, с трудом сдерживаемой ненависти он в Вильяме никогда не замечал.
– Я думаю, ты все-таки преувеличиваешь, Вилли, – сказал он, успокаивая разъяренного Александера. Ответом был лишь угрюмый взгляд, и Кромарти продолжил, осторожно подбирая слова: – Не спорю, во многом главные агентства новостей действительно подыгрывают хевам, но у их директоров есть и своя правда. Жители планет Лиги в большинстве своем прекрасно понимают, что хевы зачастую беззастенчиво врут, а потому репортажи из Республики воспринимают с изрядной долей скепсиса.
– Это как сказать, – сухо возразил Вильям Александер. – Согласно только что полученной мной информации, еще два правительства Лиги высказались против эмбарго и призвали поставить на голосование вопрос о его отмене, а по результатам проведенного опроса общественного мнения наш рейтинг поддержки упал на пункт с четвертью. Черт побери, Аллен, чем дольше хевы невозбранно распространяют свою ложь, тем больше людей будут им верить. Правда – она ведь вообще выглядит далеко не столь привлекательной и убедительной, как умело состряпанная дезинформация, и Корделии Рэнсом это прекрасно известно. Ее марионетки из Комитета открытой информации работают по прекрасно продуманным сценариям и преподносят ловко препарированные, полностью искажающие реальность сведения в удобной для восприятия и правдоподобной с виду упаковке. А когда это вранье, без каких-либо критических комментариев, повторяют «объективные и независимые» каналы, оно превращается в прекрасно усваиваемый продукт. Особенно если зрителям не грозит перспектива стать жертвами хевов. До поры до времени. А тот факт, что мы все еще продолжаем одерживать военные победы, в свете сложившейся информационной ситуации лишь вызывает сочувствие к хевам как страдающей стороне. На пропагандистском фронте неприятель наносит нам поражение за поражением.
– Может, ты и прав, Вильям, но в этом ли дело? Правительства наиболее развитых в промышленном отношении миров Лиги с самого начала были настроены против эмбарго. Мы продавили нужное нам решение, но как раз этого давления нам и не простили. Так что если они подыгрывают хевам, то не потому, что позволяют их пропаганде одурачить себя, а руководствуясь соображениями выгоды...
– Разумеется, Аллен, так оно и есть. Однако дело не только в правительствах. Судя по результатам опросов, мы теряем поддержку в широких массах, а политическая элита Лиги прекрасно чувствует настроение избирателей. Да что там говорить о Лиге, наша политика и на родине пользовалась не слишком широкой поддержкой. Во всяком случае, до тех пор, пока хевы не убили Хонор Харрингтон.
При последних словах лицо его исказила гримаса гнева и стыда. Канцлер чуть ли не с вызовом взглянул премьеру в глаза, и Кромарти вздохнул. Разумеется, Вильям прав. Конечно, падение популярности было пока незначительным, но война продолжалась уже восемь стандартных лет, а вначале общественная поддержка была необычайно высока. Она и сейчас твердо держалась на отметке около семидесяти процентов, но, несмотря на одерживаемые Королевским флотом победы, конца войне не предвиделось. Хотя на каждый потерянный корабль и погибшего мантикорского бойца приходилось несколько вражеских, огромные людские ресурсы Народной Республики делали для нее эти потери куда менее чувствительными, а бремя непомерных военных расходов грозило подорвать даже столь мощную экономику, как мантикорская. Население еще сохраняло оптимизм и решимость, однако и то и другое заметно потускнело с течением времени. Именно поэтому (в чем он даже самому себе признавался с неохотой) Кромарти настоял на государственных похоронах Харрингтон. Разумеется, Хонор заслуживала их, да и королева Елизавета горячо поддержала его предложение, но человек, посвятивший борьбе с хевами всю свою жизнь, не мог устоять перед искушением использовать хладнокровное убийство героического капитана, чтобы сплотить народ и вызвать в людях праведный гнев.
«Наверное, – угрюмо размышлял герцог, – все дело в общепринятом обычае размахивать окровавленной рубашкой невинно убиенного. Паршивый метод, но работает».
Вот только буря чувств, все время прорывавшаяся сквозь светскую маску Александера, премьеру была близка и понятна.
– Знаю, – сказал он, наконец, с глубоким вздохом. – Ты прав, совершенно прав. Но, будь оно все проклято, единственная толковая вещь, которую мы можем сделать, это вышибить дух из этих мерзавцев. Раз и навсегда.
– Согласен, – кивнул Александер и, выдавив кислую улыбку, добавил: – А судя по письму Хэмиша, как мне кажется, он и грейсонцы именно это и собираются сделать. Под колокольный звон.
* * *
В это самое время приблизительно в тридцати световых годах от Мантикоры Хэмиш Александер, тринадцатый граф Белой Гавани, сидел в своем роскошном кабинете на борту супердредноута Грейсонского космофлота «Бенджамин Великий», не отрывая потемневших голубых глаз от голографического контура. В руке его был зажат забытый бокал с дорогим земным виски, и лед таял, разбавляя напиток. Адмирал просматривал повторение дневной службы в соборе Св. Остина: преподобный Иеремия Салливан лично служил торжественную литургию по убиенным. Воскуряемый ладан, дивно расшитые ритуальные облачения и величественная, скорбная музыка тонкой газовой вуалью окутывали происходящее, не в силах скрыть клубившуюся в душах ненависть.«Нет, не так, – устало подумал Белая Гавань, вспомнив, наконец, о бокале и пригубив смешавшееся с водой виски. – Ненависть, конечно, никуда не делась, но на время службы им как-то удалось с ней совладать. А вот теперь, оплакав Хонор, они дадут ненависти волю, а это... хорошего в этом мало».
Поставив бокал, он взялся за пульт и принялся переключать каналы: везде передавали одно и то же. В каждом соборе планеты служили заупокойную литургию, ибо на Грейсоне к своим отношениям со Всевышним – и своему долгу перед Ним – относились более чем серьезно. Переходя с канала на канал, Белая Гавань все явственней ощущал в своей душе ледяную, кристально твердую грейсонскую решимость. Он был честен с собой и знал, что жаждет отомстить за убийство Хонор Харрингтон даже сильнее, чем народ Грейсона.
Потому что он знал то, чего не знали ни жители Грейсона, ни его брат, ни его королева – ни одна душа во Вселенной. А сам граф, как ни старался, не мог забыть об этом ни на миг.
Он знал, что это из-за него Хонор отправилась навстречу смерти.
Глава 2
Было очень поздно, и Леонарду Бордману было уже давно пора домой, где его дожидался честно заработанный коктейль перед ужином. А вместо этого он сидел откинувшись в удобном служебном кресле и, наслаждаясь, снова и снова смотрел запись казни Хонор Харрингтон. Все-таки это настоящий шедевр, скромно сказал он себе. Две недели кропотливого труда лучших программистов Комитета открытой информации – да, конечно. Но если техническую сторону обеспечивали специалисты, то идея, сценарий и режиссура принадлежали ему. И у него были все основания гордиться собой.
Еще раз просмотрев запись от начала до конца и выключив проектор, он тонко улыбнулся. Эта не столь уж продолжительная запись являлась для него не только несомненной профессиональной удачей, но и победой над коллегой и соперницей – первым заместителем директора Комитета Элеонорой Янгер.
Янгер настаивала на том, что для подрыва боевого духа манти надо заставить виртуальную Харрингтон валяться в ногах у палачей, умолять о пощаде, бешено вырываться из рук тех, кто волочет ее к эшафоту, однако Бордман сумел настоять на своем – а это было нелегко. В их распоряжении имелось множество голографических записей подлинной Харрингтон, которые Корделия Рэнсом отправила домой на Хевен перед своим злополучным (вот уж воистину злополучным!) отлетом в систему Цербера. Техники уверяли, что им ничего не стоит создать компьютерный фантом, который будет вести себя в полном соответствии со сценарием Элеоноры. При этом возможность обнаружения подделки они отвергали категорически: за последние сто стандартных лет они накопили по части конструирования таких фантомов огромный опыт.
Однако Бордман их уверенности отнюдь не разделял: если до сих пор новостные агентства Лиги не разоблачили ни одной фальсификации, это еще не значит, что разоблачение невозможно в принципе. Это соларианцы никогда не затрудняли себя скрупулезной проверкой получаемой информации, а сюжет с Харрингтон предназначался в первую очередь для манти, и на легковерие манти в данном случае рассчитывать не стоило. Их компьютерные технологии безусловно превосходили имевшиеся в распоряжении Народной Республики, и тщательный анализ записи мог выявить обман. Стало быть, давать им повод для подозрений было в высшей степени неразумно. Сцена трусливой истерики породила бы обоснованные сомнения, тогда как картина достойного поведения, при котором нотка естественного перед лицом неминуемой смерти ужаса не должна была показаться фальшивой, скорее воспринималась бы как достоверная. И тогда манти незачем будет препарировать запись, ведь по их логике Комитет открытой информации, стряпая фальшивку, наверняка постарался бы выставить их знаменитую героиню в самом невыгодном свете. Нет, рассчитывать на успех можно было лишь соблюдая меру и сохраняя максимальное правдоподобие.
Бордман гордился своей творческой победой над Янгер, и то был вопрос не одного только профессионального тщеславия. Нынешний успех мог сыграть решающую роль в определении преемника Корделии Рэнсом на посту Секретаря по открытой информации. Леонард не был склонен строить иллюзии, он прекрасно понимал, что, даже унаследовав ее должность, не сможет претендовать и на малую долю того влияния, каким пользовалась Корделия в Комитете общественного спасения, но, так или иначе, министерский пост прибавит Бордману власти... что означает дополнительные шансы не просто выжить, но даже достичь процветания в гигантской банке с пауками, именуемой Новым Парижем.
Конечно, с дарованными высокой должностью правами и льготами сопряжены и новые опасности, но атмосфера угрозы давно стала естественной для него: как и все чиновники высшей номенклатуры, он привык к постоянному страху. Конечно, у штатских дела обстояли не так плохо, как у военных (во всяком случае до того, как Эстер МакКвин стала Военным секретарем), но и у них то один, то другой исчезал в извилистых коридорах БГБ под предлогом недостаточно ревностного и рьяного служения народу.
И хотя от неприятностей не застрахован никто, чаще всего виноватыми оказываются стрелочники. Скажем; гражданину Секретарю Бордману гораздо проще свалить вину на кого-нибудь рангом пониже, допустим, на гражданку первого заместителя Янгер, чем второму заместителю Бордману отмазаться от обвинений, предъявленных ему той же самой гражданкой.
Он невольно захихикал и решил, что перед уходом домой, пожалуй, стоит посмотреть сцену казни еще раз.
Хрупкая, слабая, далеко не очевидная и скрытая от внимательных взоров высших политических руководителей, но все же надежда. Наступательная энергия Мантикорского альянса слабела, и хотя с первого взгляда заметить это было очень трудно, оценка адмирала МакКвин была точной. Создавалось впечатление, будто, собрав все силы для рывка, позволившего им овладеть жизненно важным опорным пунктом Республики – звездой Тревора, – манти если и не выдохлись, то заметно утратили первоначальный порыв. До самого возвращения на Хевен Эстер ожидала, что Белая Гавань вот-вот обрушится на систему Барнетта, но ничего не случилось. Разведывательные службы флота и БГБ докладывали, что Белая Гавань застрял на Ельцине, где пытается сколотить новый флот из подразделений и кораблей разношерстных союзников Звездного Королевства. И теперь, получив в качестве Военного секретаря доступ к огромному массиву данных, Эстер понимала, чем объясняется эта заминка.
Дверь кабинета открылась, и Эстер, криво улыбнувшись, взглянула на возникшего в проеме Ивана Букато. Под мышкой он держал футляр для карт памяти. При старом режиме он именовался бы начальником Главного оперативного штаба НФ [2], но новая власть устранила чересчур громкую должность как «пережиток плутократического прошлого». При этом обязанности у гражданина адмирала Букато остались ровно те же, а вот почета, льгот и привилегий по сравнению с начальником оперативного штаба сильно поубавилось.
Увидев Эстер за письменным столом, он поднял брови, хотя едва ли удивился на самом деле: как и все подчиненные МакКвин, он прекрасно знал о ее привычке засиживаться допоздна, занимаясь делами дольше и усерднее, чем она требовала от своих подчиненных. Однако Иван все же счел нужным укоризненно покачать головой.
– Нельзя так усердствовать, гражданка Секретарь, – мягко сказал он. – Мне кажется, ночью можно было бы и поспать: говорят, это совсем не вредно. Командиру необходима свежая голова.
Эстер буркнула что-то невразумительное, отчасти признав его правоту. Работы у нее и впрямь было выше головы, однако между загруженностью государственного министра и командира передового оперативного соединения обнаружилось существенное различие. Командующий флотом не может предвидеть, в какой момент вражеские корабли, вынырнув из гиперпространства, вторгнутся в зону его ответственности. Соответственно, военачальнику необходимо поддерживать себя в форме и боевой готовности постоянно. Министру требовалась не меньшая работоспособность, однако оперативное реагирование и принятие немедленных решений в его повседневные обязанности не входили. Если уж рассмотрение какой-то проблемы требовало личного участия самой гражданки Секретаря, то, в силу самого масштаба проблемы, немедленного ответа никто не ждал. Несколько минут, часов, а то и дней особой роли не играли. Ведь если вопрос действительно срочный, с ним так или иначе должны разобраться на месте, а уж если не удалось, то к моменту получения ответа те, кто в нем нуждался, будут скорее всего уже мертвы. Из министерского кабинета невозможно осуществлять оперативное руководство базами и флотами, и уж точно невозможно собрать на таком расстоянии грохнувшегося Шалтая-Болтая, но задача МакКвин и заключалась совсем в ином. Наметить стратегию, подобрать и расставить наилучшим образом по местам способных и подготовленных офицеров, довести до них программу действий, дать им возможность осуществлять ее, не оглядываясь непрерывно через плечо на одержимых идиотов из БГБ, обеспечить людей материально-техническими ресурсами, хотя бы минимально необходимыми для выполнения поставленных перед ними задач... Если же ей каким-то чудом удавалось выкроить среди всех этих хлопот минутку-другую и задуматься о том, как поднять боевой дух личного состава, скомпенсировать отставание от противника в технической сфере, заменить неизвестно чем десятки выведенных из строя эскадр, помешать манти отобрать у Комитета общественного спасения остаток звездного пространства Республики... в общем, такие пару-тройку минут лихорадочных размышлений можно было считать чистой прибылью. Или премией за хорошую работу.
Криво улыбнувшись при этой мысли, Эстер вернула кресло в прежнее положение и, закинув руки за голову, устремила ярко-зеленые глаза на Букато. Она все еще присматривалась к нему: Роб Пьер и Сен-Жюст были не настолько глупы, чтобы позволить ей перетряхнуть существующую иерархию и расставить по ключевым командным и административным должностям своих людей. Букато был навязан ей Комитетом, однако она склонялась к мысли, что с ним вполне можно иметь дело. Да и сам он, судя хотя бы по вот этому шутливо-сочувственному замечанию, относился к ней, своему новому начальнику, скорее с симпатией. Правда, в нынешней Народной Республике редко попадались дураки, готовые открыто выразить недовольство начальником, особенно таким, который, пусть на правах младшего члена, входит в состав Комитета общественного спасения.
Еще раз просмотрев запись от начала до конца и выключив проектор, он тонко улыбнулся. Эта не столь уж продолжительная запись являлась для него не только несомненной профессиональной удачей, но и победой над коллегой и соперницей – первым заместителем директора Комитета Элеонорой Янгер.
Янгер настаивала на том, что для подрыва боевого духа манти надо заставить виртуальную Харрингтон валяться в ногах у палачей, умолять о пощаде, бешено вырываться из рук тех, кто волочет ее к эшафоту, однако Бордман сумел настоять на своем – а это было нелегко. В их распоряжении имелось множество голографических записей подлинной Харрингтон, которые Корделия Рэнсом отправила домой на Хевен перед своим злополучным (вот уж воистину злополучным!) отлетом в систему Цербера. Техники уверяли, что им ничего не стоит создать компьютерный фантом, который будет вести себя в полном соответствии со сценарием Элеоноры. При этом возможность обнаружения подделки они отвергали категорически: за последние сто стандартных лет они накопили по части конструирования таких фантомов огромный опыт.
Однако Бордман их уверенности отнюдь не разделял: если до сих пор новостные агентства Лиги не разоблачили ни одной фальсификации, это еще не значит, что разоблачение невозможно в принципе. Это соларианцы никогда не затрудняли себя скрупулезной проверкой получаемой информации, а сюжет с Харрингтон предназначался в первую очередь для манти, и на легковерие манти в данном случае рассчитывать не стоило. Их компьютерные технологии безусловно превосходили имевшиеся в распоряжении Народной Республики, и тщательный анализ записи мог выявить обман. Стало быть, давать им повод для подозрений было в высшей степени неразумно. Сцена трусливой истерики породила бы обоснованные сомнения, тогда как картина достойного поведения, при котором нотка естественного перед лицом неминуемой смерти ужаса не должна была показаться фальшивой, скорее воспринималась бы как достоверная. И тогда манти незачем будет препарировать запись, ведь по их логике Комитет открытой информации, стряпая фальшивку, наверняка постарался бы выставить их знаменитую героиню в самом невыгодном свете. Нет, рассчитывать на успех можно было лишь соблюдая меру и сохраняя максимальное правдоподобие.
Бордман гордился своей творческой победой над Янгер, и то был вопрос не одного только профессионального тщеславия. Нынешний успех мог сыграть решающую роль в определении преемника Корделии Рэнсом на посту Секретаря по открытой информации. Леонард не был склонен строить иллюзии, он прекрасно понимал, что, даже унаследовав ее должность, не сможет претендовать и на малую долю того влияния, каким пользовалась Корделия в Комитете общественного спасения, но, так или иначе, министерский пост прибавит Бордману власти... что означает дополнительные шансы не просто выжить, но даже достичь процветания в гигантской банке с пауками, именуемой Новым Парижем.
Конечно, с дарованными высокой должностью правами и льготами сопряжены и новые опасности, но атмосфера угрозы давно стала естественной для него: как и все чиновники высшей номенклатуры, он привык к постоянному страху. Конечно, у штатских дела обстояли не так плохо, как у военных (во всяком случае до того, как Эстер МакКвин стала Военным секретарем), но и у них то один, то другой исчезал в извилистых коридорах БГБ под предлогом недостаточно ревностного и рьяного служения народу.
И хотя от неприятностей не застрахован никто, чаще всего виноватыми оказываются стрелочники. Скажем; гражданину Секретарю Бордману гораздо проще свалить вину на кого-нибудь рангом пониже, допустим, на гражданку первого заместителя Янгер, чем второму заместителю Бордману отмазаться от обвинений, предъявленных ему той же самой гражданкой.
Он невольно захихикал и решил, что перед уходом домой, пожалуй, стоит посмотреть сцену казни еще раз.
* * *
Эстер МакКвин тоже задержалась на работе допоздна. В качестве уступки новому статусу она носила не адмиральский мундир, на который имела право, а строгого покроя гражданский костюм, хотя нагрузка на ее долю выпадала не меньшая, чем при командовании флотом. Откинувшись в кресле, Эстер устало потерла глаза и потянулась к столу за очередным документом. Порой ей казалось, что очередь непросмотренных документов тянется от хевенского Октагона до самой системы Барнетта. От одного только воспоминания о безбрежном бумажном море чувство усталости усилилось, однако оно владело адмиралом МакКвин не безраздельно. Появилось и нечто новое – почти забытая за последние восемь стандартных лет надежда.Хрупкая, слабая, далеко не очевидная и скрытая от внимательных взоров высших политических руководителей, но все же надежда. Наступательная энергия Мантикорского альянса слабела, и хотя с первого взгляда заметить это было очень трудно, оценка адмирала МакКвин была точной. Создавалось впечатление, будто, собрав все силы для рывка, позволившего им овладеть жизненно важным опорным пунктом Республики – звездой Тревора, – манти если и не выдохлись, то заметно утратили первоначальный порыв. До самого возвращения на Хевен Эстер ожидала, что Белая Гавань вот-вот обрушится на систему Барнетта, но ничего не случилось. Разведывательные службы флота и БГБ докладывали, что Белая Гавань застрял на Ельцине, где пытается сколотить новый флот из подразделений и кораблей разношерстных союзников Звездного Королевства. И теперь, получив в качестве Военного секретаря доступ к огромному массиву данных, Эстер понимала, чем объясняется эта заминка.
Дверь кабинета открылась, и Эстер, криво улыбнувшись, взглянула на возникшего в проеме Ивана Букато. Под мышкой он держал футляр для карт памяти. При старом режиме он именовался бы начальником Главного оперативного штаба НФ [2], но новая власть устранила чересчур громкую должность как «пережиток плутократического прошлого». При этом обязанности у гражданина адмирала Букато остались ровно те же, а вот почета, льгот и привилегий по сравнению с начальником оперативного штаба сильно поубавилось.
Увидев Эстер за письменным столом, он поднял брови, хотя едва ли удивился на самом деле: как и все подчиненные МакКвин, он прекрасно знал о ее привычке засиживаться допоздна, занимаясь делами дольше и усерднее, чем она требовала от своих подчиненных. Однако Иван все же счел нужным укоризненно покачать головой.
– Нельзя так усердствовать, гражданка Секретарь, – мягко сказал он. – Мне кажется, ночью можно было бы и поспать: говорят, это совсем не вредно. Командиру необходима свежая голова.
Эстер буркнула что-то невразумительное, отчасти признав его правоту. Работы у нее и впрямь было выше головы, однако между загруженностью государственного министра и командира передового оперативного соединения обнаружилось существенное различие. Командующий флотом не может предвидеть, в какой момент вражеские корабли, вынырнув из гиперпространства, вторгнутся в зону его ответственности. Соответственно, военачальнику необходимо поддерживать себя в форме и боевой готовности постоянно. Министру требовалась не меньшая работоспособность, однако оперативное реагирование и принятие немедленных решений в его повседневные обязанности не входили. Если уж рассмотрение какой-то проблемы требовало личного участия самой гражданки Секретаря, то, в силу самого масштаба проблемы, немедленного ответа никто не ждал. Несколько минут, часов, а то и дней особой роли не играли. Ведь если вопрос действительно срочный, с ним так или иначе должны разобраться на месте, а уж если не удалось, то к моменту получения ответа те, кто в нем нуждался, будут скорее всего уже мертвы. Из министерского кабинета невозможно осуществлять оперативное руководство базами и флотами, и уж точно невозможно собрать на таком расстоянии грохнувшегося Шалтая-Болтая, но задача МакКвин и заключалась совсем в ином. Наметить стратегию, подобрать и расставить наилучшим образом по местам способных и подготовленных офицеров, довести до них программу действий, дать им возможность осуществлять ее, не оглядываясь непрерывно через плечо на одержимых идиотов из БГБ, обеспечить людей материально-техническими ресурсами, хотя бы минимально необходимыми для выполнения поставленных перед ними задач... Если же ей каким-то чудом удавалось выкроить среди всех этих хлопот минутку-другую и задуматься о том, как поднять боевой дух личного состава, скомпенсировать отставание от противника в технической сфере, заменить неизвестно чем десятки выведенных из строя эскадр, помешать манти отобрать у Комитета общественного спасения остаток звездного пространства Республики... в общем, такие пару-тройку минут лихорадочных размышлений можно было считать чистой прибылью. Или премией за хорошую работу.
Криво улыбнувшись при этой мысли, Эстер вернула кресло в прежнее положение и, закинув руки за голову, устремила ярко-зеленые глаза на Букато. Она все еще присматривалась к нему: Роб Пьер и Сен-Жюст были не настолько глупы, чтобы позволить ей перетряхнуть существующую иерархию и расставить по ключевым командным и административным должностям своих людей. Букато был навязан ей Комитетом, однако она склонялась к мысли, что с ним вполне можно иметь дело. Да и сам он, судя хотя бы по вот этому шутливо-сочувственному замечанию, относился к ней, своему новому начальнику, скорее с симпатией. Правда, в нынешней Народной Республике редко попадались дураки, готовые открыто выразить недовольство начальником, особенно таким, который, пусть на правах младшего члена, входит в состав Комитета общественного спасения.