Страница:
– Признания, адмирал? – услышала она словно со стороны свой голос.
Парнелл кивком поблагодарил ее за нейтральный тон: только так и можно было вести подобную беседу – как бы отгораживаясь от всей этой мерзости, от всего, с чем не хотелось соприкасаться близко.
– Да. Он хотел, чтобы мы признали свое участие в заговоре с целью убийства Гарриса. Вообще-то нас уже осудили и приговорили к смерти как раз за это, но ему требовалась запись наших признаний. Полагаю, в пропагандистских целях, хотя могу и ошибаться. Не исключено, что он проделывал это ради собственного удовольствия...
Адмирал вздохнул и добавил:
– Вообще-то в случившемся есть своего рода справедливость, ведь это чудовище, Трека, мы выпестовали в недрах министерства внутренней безопасности. И, если уж говорить честно, позволили Пьеру с его бандой сесть нам на шеи по собственной дурости. Разве нет, гражданинкоммандер?
В последних словах прозвучала холодная, нескрываемая ненависть. Вопрос Парнелла и его нескрываемое презрение к изменнику, пошедшему на службу к узурпаторам, разили как отточенная сталь. Кэслет открыл было рот, желая сказать что-то в свое оправдание, но не смог вымолвить ни слова. Да и что мог бы ответить он искалеченному старику, который всего лишь восемь лет назад был его командующим?
– Мне понятны ваши чувства, адмирал, – спокойно произнесла Хонор.
Законодатель поджал губы, но она слегка пошевелила обрубком левой руки, и этот едва уловимый жест что-то важное изменил – выражение лица Парнелла смягчилось.
– Мне понятны ваши чувства, – повторила она, – однако позволю себе заметить, что граж... что коммандер Кэслет попал на Аид из-за того, что пытался добиться от БГБ гуманного обращения с военнопленными. Заверяю вас, сэр, я не понаслышке знаю, что он всегда проявлял лучшие качества, присущие офицерскому корпусу Народного флота... и никогда не проявлял худших.
Их взгляды скрестились, и Парнелл первым отвел глаза.
– Поделом мне, адмирал Харрингтон, – сказал он, помолчав, и посмотрел на Кэслета. – Прошу прощения, коммандер. Я на Аиде уже давно, но прибывавшие сюда после моего прибытия политические рассказывали, под каким давлением находятся офицеры. Так что, возможно, на вашем месте я и сам...
Он осекся, задумался, а потом, пожав плечами, заключил:
– Да, будем честными. На вашем месте я бы не высовывался, исполнял, по мере сил, свой долг и постарался остаться в живых. Я порой забываю, – он рассмеялся, и смех его прозвучал почти естественно, – что если тебя все равно так или иначе должны убить, сделать «выбор» между смертью и бесчестьем чуточку полегче.
– Сэр... адмирал Парнелл! – начал Кэслет. Он умолк, закрыв глаза, и открыл их лишь по прошествии нескольких секунд. – Сэр, мы все считали, что вы погибли. И вы, и адмирал Роуллинз, и адмирал Хорнер, и вице-адмирал Клермон, и адмирал Тревелин... Все произошло мгновенно, сэр! Ничто не предвещало беды, и вдруг... президента нет, правительство сменилось, война с Мантикорой...
Он снова умолк, перевел дух и, глядя Парнеллу прямо в глаза, очень тихо произнес:
– Мы должны были не позволить этому случиться, но все произошло так неожиданно, и...
– Довольно, коммандер, – оборвал его Парнелл, хотя на сей раз его голос прозвучал почти мягко. – Вы были не в том чине, чтобы позволять или не позволять случиться событиям такого масштаба. Другое дело я. Но не вы. И не стоит вам так уж проливать слезы по старому режиму – это, опять же, больше пристало мне. Насколько мне известно, никто из моих близких не уцелел. Возможно, я ошибаюсь. Надеюсь, что ошибаюсь. Правда, остаться в живых кто-то из них мог, лишь укрывшись от БГБ в подполье, а это...
Он пожал плечами и умолк.
– Но наш старый режим – он прогнил до основания, – продолжил адмирал после недолгой паузы. – В противном случае шайке Пьера не удалось бы провернуть свою аферу. Черт побери, коммандер, мы, наверху, прекрасно знали, что система рушится! А вот как ее укрепить, не знали, потому и позволили гнили распространяться все дальше и дальше, пока Пьер не положил конец нашему правлению. Но мы точно знали, что делаем, посылая таких, как вы, на захват соседних звездных систем, прекрасно знали... И, признаюсь, об этом я не жалею.
Заметив, как напрягся Рамирес, Парнелл слегка улыбнулся.
– У нас не было другого выхода, – сказал он извиняющимся тоном. – В другие игры мы играть не умели, а в эту – и я до сих пор, представьте, испытываю определенную гордость – играли неплохо.
Рамирес стиснул зубы, но промолчал. В кабинете воцарилось молчание.
– Простите, адмирал, – сказал через некоторое время МакКеон, – но вы, кажется, сказали, что убийство Трека значилось в вашем списке под вторым номером.
Глаза адмирала лукаво блеснули.
– В таком случае, возможно, вы не откажетесь сообщить нам, что было первым?
– Разумеется, коммодор, – вежливо ответил Парнелл. – Видите ли, моя неприязнь к Трека носила личный характер, в связи с чем его устранение и оказалось задачей номер два. А вот задачей номер один я поставил себе рассказать всей Галактике о том, что поведал Трека между делом, пока убивал коммодора Перо и калечил молотком мою руку.
– И о чем же он вам поведал? – учтиво осведомился МакКеон, когда Законодатель сделал паузу.
– О том, кто в действительности стоял за убийством Гарриса, – спокойно ответил Парнелл. – Ведь флот не имел к этому ни малейшего отношения.
Кэслет резко вздохнул, и бывший главнокомандующий бросил на него снисходительный взгляд.
– А вы что, коммандер, не догадывались? И вправду верили, будто мы способны на такое безумие, да еще во время войны?
– На первых порах нет, – тихо сказал Кэслет. – Но потом, после всех этих свидетельств и публичных признаний... Такое казалось невозможным, сэр, но вместе с тем...
– Понимаю, – сказал Парнелл. – Мне и самому на какое-то время голову заморочили, что уж говорить о вас. Но нет, коммандер, убийство организовали не мы, не флот и не Законодатели. За ним стояли сам Пьер, Сен-Жюст и Корделия Рэнсом. Таким способом они обезглавили правительство и дискредитировали флот – единственную силу, способную их остановить.
– Dios...– прошептал Рамирес.
Парнелл выжидательно посмотрел на Хонор.
– А вас, адмирал, это, похоже, не удивило, – заметил он.
– Не очень, сэр, – подтвердила она. – Наши разведывательные службы подозревали что-то в этом роде, однако по причине отсутствия доказательств руководство приняло решение воздержаться от голословных заявлений. Полагаю, в тех обстоятельствах это было верное решение. Любое выступление, не подкрепленное уликами, было бы воспринято в Народной Республике как пропагандистское и клеветническое; оно могло лишь подорвать доверие к любой исходящей от нас информации.
– Понятно. Но теперь-то вы, надо думать, знаете, что здесь, в Аду, находится как минимум дюжина человек, способных, как и я, подтвердить данный факт. Более того, где-то в базе данных должны сохраниться записи допросов: найдите их, и вы получите необходимое подтверждение из уст самого Трека.
Уорнер Кэслет тяжело вздохнул. Парнелл уперся в него взглядом, молодой человек открыл рот, но закрыл его, так ничего и не сказав. Адмирал печально улыбнулся.
– Трудно смириться с изменой, правда, коммандер? Как может адмирал, принесший присягу отечеству, в военное время выдавать врагам политические тайны Республики?
– Сэр, решать вам, – заговорил наконец Кэслет. Глаза его беспокойно блестели, лицо, несмотря на загар, побледнело. – Господь свидетель, не мне вас судить. Судя по рассказанному вами, Республикой управляют предатели и убийцы. Я... честно говоря... я догадывался об этом и до вашего рассказа. Но я, как и вы, принес присягу, и Республика, кто бы ею ни правил, остается моей родиной. Сэр, если я лишусь этого, у меня вообще ничего не останется!
– Сынок, – устало вздохнул Парнелл, – пойми, нет у тебя никакой родины. Если тебя угораздит вернуться домой, ты очень скоро снова окажешься в Аду, и это – в лучшем случае. А скорее всего тебя просто шлепнут, потому что, просто разговаривая с этими людьми... и со мной, ты уже совершаешь страшное преступление. И вот еще что, коммандер. Республика не заслуживает верности таких славных ребят, как ты, потому что сама она никогда не была верна своим защитникам. Не была, когда ею правили люди вроде меня, а уж при нынешней власти и подавно.
– Не могу с вами согласиться, сэр, – хрипло возразил Кэслет.
Хонор уловила за его словами боль, разочарование и, главное, мучительное подозрение: кажется, он все-таки могс этим согласился. Хуже того, в глубине души уже согласился. А значит, как бы это ни было тяжело, должен перестать прятать голову в песок, собраться с духом и принять осознанное решение.
– Наверное, не можешь, – сказал Парнелл, не желая давить на молодого офицера. – Но из этого отнюдь не следует, что я не прав. Хотя, – он покачал головой, – кажется, некая толика этого прекраснодушного идеализма до сих пор липнет и ко мне. Поразительная вещь. – Он покачал головой. – Сорок лет службы, десятки кровопролитных кампаний – черт побери, ведь это я предложил начать нынешнюю войну! – наконец, арест, пытки, восемь лет Ада. Но где-то в глубине души мне до сих пор хочется верить, будто я служил не пьяной продажной шлюхе, а божественно прекрасной леди, за которую не жалко отдать жизнь.
Он тяжело вздохнул и снова покачал головой.
– Но увы, сынок, она не леди. Давно уже не леди. Возможно, когда-нибудь она снова станет чистой и прекрасной – как раз для этого ей потребуются такие люди, как ты, люди, которые станут преобразовывать ее изнутри. Но ты, коммандер, в этом участвовать не сможешь... так же как и я. По той простой причине, что, как бы мы к ней ни относились, она, стоит угодить ей в руки, тут же убьет нас обоих.
Он умолк, и в помещении воцарилась тишина. Хонор переглянулась со своими офицерами и, прокашлявшись, спросила:
– Могу я расценивать ваши слова как переход на сторону Альянса, сэр?
– Нет, адмирал Харрингтон. Во всяком случае, я не поступаю к вам на службу. Как бы то ни было, но заставить себя помогать вам убивать таких людей, как этот мальчик, – он указал на Кэслета, – людей, которых я сам обучил, воспитал и направил на службу той системе, которой служил, – это выше моих сил. В том, что происходит сейчас, есть доля моей вины, и я не могу участвовать в истреблении честных офицеров, попавших в переплет по моему недомыслию. Не говоря уж о том, что и в поганом Пьеровом Комитете могут-таки появиться нормальные люди, а не одни костоломы и людоеды. Господи, как мне хочется в это верить!
Адмирал осекся, отрешенно уставился куда-то в пространство, содрогнулся и неожиданно обрел прежнюю невозмутимость.
– Нет, к вам на службу я не пойду, – решительно заявил он Хонор. – Не пойду, однако из этого не следует, что я нe смогу навредить Пьеру – это я как раз могу сделать, сохраняя чистую совесть. Боюсь, адмирал Харрингтон, даже если мои прежние познания еще не утратили актуальности, вашей военной разведке от меня проку не будет, но вот, переправив меня на одну из планет Солнечной Лиги, Альянс стократ окупит транспортные расходы.
– Лиги? – непонимающе переспросила Хонор, и Парнелл усмехнулся.
– Ага. Уверен, здесь, в Аду, найдется немало людей, которые с удовольствием отправятся туда со мной. Кое-кто наверняка предложит свои услуги Альянсу, но к таким, на вашем месте, я бы отнесся с осторожностью. Люди стоящие так просто своих убеждений не меняют. Но одно дело – перейти в военное время на сторону неприятеля, и совсем другое – выступить с разоблачением преступного кровавого режима. И вот тут Лига окажется очень кстати. У них там прекрасные законы, касающиеся перемещенных лиц и политических беженцев, и у меня есть все основания предполагать, что, когда мы «восстанем из мертвых», журналисты будут виться вокруг нас стаями.
Рамирес понимающе хмыкнул, и Парнелл кивнул громадному командору.
– Уже сам факт появления на экранах людей, официально объявленных казненными, сильно подорвет доверие к нынешнему режиму, ну а если вы позволите нам снять копии с обличительных материалов, которые наверняка найдутся в здешних архивах, мы приложим все усилия к тому, чтобы они попали в нужные руки. Как я понял из рассказов осужденных, прибывших сюда в последнее время, Солнечная Лига фактически отказалась от эмбарго и поставляет Республике военные технологии. Наше появление может изменить отношение властей Лиги к этому вопросу. Но даже если поставки не прекратятся, позиции Комитета будут подорваны. Как ни старается власть отрезать народ от всех неофициальных источников информации, полная изоляция невозможна, все известное на планетах Лиги рано или поздно доходит и до нас. А когда народ узнает, кто на самом деле убил Гарриса, Комитет зашатается.
– Боюсь, сэр, вы возлагаете на это неоправданно большие надежды, – подал голос Кэслет.
Парнелл взглянул на него, и коммандер пожал плечами.
– Сэр, сейчас наш народ разделен на три основные категории: тех, кто искренне верит в объявленные цели новой власти и полностью поддерживает ее политику, тех, кто сотрудничает с властями в надежде постепенно, подталкивая систему в «правильном» направлении, добиться ее улучшения, пропихнуть свои собственные идеи, и тех... кто слишком напуган, чтобы предпринимать какие-либо действия. Единственные, кому есть дело до случившегося восемь лет назад, принадлежат к первой категории, но как раз они, боюсь, ничего делать не станут. Они не захотят отказаться от «полезных» преобразований, пусть даже эти преобразования претворяются в жизнь не самыми лучшими людьми. Можно ли пойти на такое, да еще в разгар войны?
– Возможно, коммандер, в этом есть доля истины, – согласился Парнелл, глядя на Уорнера с заметно возросшим уважением, – но попробовать стоит. В определенном смысле я, как и флот в целом, оказался меж двух огней. Сражаться на стороне неприятеля я не стану, но и мириться с преступным режимом не намерен. Каждый должен сделать то, что может.
– Понимаю, сэр, – сказал Кэслет. Его лежавшие на коленях руки сжались в кулаки, плечи напряглись. – Видимо, это относится и ко мне.
– Тут уж, коммандер, решение не за мной, – мягко заметил Парнелл. – Я ведь не знаю, каким ветром тебя занесло в Ад, знаю только, что сюда никто не попадает добровольно. Однако в пребывании здесь есть определенные преимущества...
Кэслет уставился на него с недоумением, и адмирал усмехнулся.
– Свобода совести, коммандер, право не кривить душой! Сейчас, сынок, ты сидишь по уши в дерьме, и важнее всего для тебя – сделать правильный выбор. Сказать по чести, когда Республикой управляли мы, у нас не было особого желания научить граждан делать осознанный свободный выбор, а уж Пьер со своей компанией и подавно ничего подобного делать не станут. Но, между нами, мы загнали тебя в угол, а человек, которому нечего терять, в определенном смысле имеет большую свободу выбора, чем любой другой. Так что, коммандер, пользуйся тем, что мы с Пьером, сами того не желая, тебе дали.
Последние слова можно было бы трактовать как шутку, но карие глаза подавшегося вперед адмирала были мрачны, голос звучал угрюмо.
– Это не подарок, ты уже заплатил за возможность выбора немалую цену, а возможно, тебе придется заплатить и жизнью, но сейчас все зависит только от тебя самого. Прими решение, мой мальчик, выбери свой путь и знамена, которым ты будешь верен. Это единственный совет, какой я могу тебе дать, но ты прими его... и плюнь в глаза каждому, кто посмеет хулить тебя, какое бы решение ты ни принял!
Книга пятая
Глава 28
Парнелл кивком поблагодарил ее за нейтральный тон: только так и можно было вести подобную беседу – как бы отгораживаясь от всей этой мерзости, от всего, с чем не хотелось соприкасаться близко.
– Да. Он хотел, чтобы мы признали свое участие в заговоре с целью убийства Гарриса. Вообще-то нас уже осудили и приговорили к смерти как раз за это, но ему требовалась запись наших признаний. Полагаю, в пропагандистских целях, хотя могу и ошибаться. Не исключено, что он проделывал это ради собственного удовольствия...
Адмирал вздохнул и добавил:
– Вообще-то в случившемся есть своего рода справедливость, ведь это чудовище, Трека, мы выпестовали в недрах министерства внутренней безопасности. И, если уж говорить честно, позволили Пьеру с его бандой сесть нам на шеи по собственной дурости. Разве нет, гражданинкоммандер?
В последних словах прозвучала холодная, нескрываемая ненависть. Вопрос Парнелла и его нескрываемое презрение к изменнику, пошедшему на службу к узурпаторам, разили как отточенная сталь. Кэслет открыл было рот, желая сказать что-то в свое оправдание, но не смог вымолвить ни слова. Да и что мог бы ответить он искалеченному старику, который всего лишь восемь лет назад был его командующим?
– Мне понятны ваши чувства, адмирал, – спокойно произнесла Хонор.
Законодатель поджал губы, но она слегка пошевелила обрубком левой руки, и этот едва уловимый жест что-то важное изменил – выражение лица Парнелла смягчилось.
– Мне понятны ваши чувства, – повторила она, – однако позволю себе заметить, что граж... что коммандер Кэслет попал на Аид из-за того, что пытался добиться от БГБ гуманного обращения с военнопленными. Заверяю вас, сэр, я не понаслышке знаю, что он всегда проявлял лучшие качества, присущие офицерскому корпусу Народного флота... и никогда не проявлял худших.
Их взгляды скрестились, и Парнелл первым отвел глаза.
– Поделом мне, адмирал Харрингтон, – сказал он, помолчав, и посмотрел на Кэслета. – Прошу прощения, коммандер. Я на Аиде уже давно, но прибывавшие сюда после моего прибытия политические рассказывали, под каким давлением находятся офицеры. Так что, возможно, на вашем месте я и сам...
Он осекся, задумался, а потом, пожав плечами, заключил:
– Да, будем честными. На вашем месте я бы не высовывался, исполнял, по мере сил, свой долг и постарался остаться в живых. Я порой забываю, – он рассмеялся, и смех его прозвучал почти естественно, – что если тебя все равно так или иначе должны убить, сделать «выбор» между смертью и бесчестьем чуточку полегче.
– Сэр... адмирал Парнелл! – начал Кэслет. Он умолк, закрыв глаза, и открыл их лишь по прошествии нескольких секунд. – Сэр, мы все считали, что вы погибли. И вы, и адмирал Роуллинз, и адмирал Хорнер, и вице-адмирал Клермон, и адмирал Тревелин... Все произошло мгновенно, сэр! Ничто не предвещало беды, и вдруг... президента нет, правительство сменилось, война с Мантикорой...
Он снова умолк, перевел дух и, глядя Парнеллу прямо в глаза, очень тихо произнес:
– Мы должны были не позволить этому случиться, но все произошло так неожиданно, и...
– Довольно, коммандер, – оборвал его Парнелл, хотя на сей раз его голос прозвучал почти мягко. – Вы были не в том чине, чтобы позволять или не позволять случиться событиям такого масштаба. Другое дело я. Но не вы. И не стоит вам так уж проливать слезы по старому режиму – это, опять же, больше пристало мне. Насколько мне известно, никто из моих близких не уцелел. Возможно, я ошибаюсь. Надеюсь, что ошибаюсь. Правда, остаться в живых кто-то из них мог, лишь укрывшись от БГБ в подполье, а это...
Он пожал плечами и умолк.
– Но наш старый режим – он прогнил до основания, – продолжил адмирал после недолгой паузы. – В противном случае шайке Пьера не удалось бы провернуть свою аферу. Черт побери, коммандер, мы, наверху, прекрасно знали, что система рушится! А вот как ее укрепить, не знали, потому и позволили гнили распространяться все дальше и дальше, пока Пьер не положил конец нашему правлению. Но мы точно знали, что делаем, посылая таких, как вы, на захват соседних звездных систем, прекрасно знали... И, признаюсь, об этом я не жалею.
Заметив, как напрягся Рамирес, Парнелл слегка улыбнулся.
– У нас не было другого выхода, – сказал он извиняющимся тоном. – В другие игры мы играть не умели, а в эту – и я до сих пор, представьте, испытываю определенную гордость – играли неплохо.
Рамирес стиснул зубы, но промолчал. В кабинете воцарилось молчание.
– Простите, адмирал, – сказал через некоторое время МакКеон, – но вы, кажется, сказали, что убийство Трека значилось в вашем списке под вторым номером.
Глаза адмирала лукаво блеснули.
– В таком случае, возможно, вы не откажетесь сообщить нам, что было первым?
– Разумеется, коммодор, – вежливо ответил Парнелл. – Видите ли, моя неприязнь к Трека носила личный характер, в связи с чем его устранение и оказалось задачей номер два. А вот задачей номер один я поставил себе рассказать всей Галактике о том, что поведал Трека между делом, пока убивал коммодора Перо и калечил молотком мою руку.
– И о чем же он вам поведал? – учтиво осведомился МакКеон, когда Законодатель сделал паузу.
– О том, кто в действительности стоял за убийством Гарриса, – спокойно ответил Парнелл. – Ведь флот не имел к этому ни малейшего отношения.
Кэслет резко вздохнул, и бывший главнокомандующий бросил на него снисходительный взгляд.
– А вы что, коммандер, не догадывались? И вправду верили, будто мы способны на такое безумие, да еще во время войны?
– На первых порах нет, – тихо сказал Кэслет. – Но потом, после всех этих свидетельств и публичных признаний... Такое казалось невозможным, сэр, но вместе с тем...
– Понимаю, – сказал Парнелл. – Мне и самому на какое-то время голову заморочили, что уж говорить о вас. Но нет, коммандер, убийство организовали не мы, не флот и не Законодатели. За ним стояли сам Пьер, Сен-Жюст и Корделия Рэнсом. Таким способом они обезглавили правительство и дискредитировали флот – единственную силу, способную их остановить.
– Dios...– прошептал Рамирес.
Парнелл выжидательно посмотрел на Хонор.
– А вас, адмирал, это, похоже, не удивило, – заметил он.
– Не очень, сэр, – подтвердила она. – Наши разведывательные службы подозревали что-то в этом роде, однако по причине отсутствия доказательств руководство приняло решение воздержаться от голословных заявлений. Полагаю, в тех обстоятельствах это было верное решение. Любое выступление, не подкрепленное уликами, было бы воспринято в Народной Республике как пропагандистское и клеветническое; оно могло лишь подорвать доверие к любой исходящей от нас информации.
– Понятно. Но теперь-то вы, надо думать, знаете, что здесь, в Аду, находится как минимум дюжина человек, способных, как и я, подтвердить данный факт. Более того, где-то в базе данных должны сохраниться записи допросов: найдите их, и вы получите необходимое подтверждение из уст самого Трека.
Уорнер Кэслет тяжело вздохнул. Парнелл уперся в него взглядом, молодой человек открыл рот, но закрыл его, так ничего и не сказав. Адмирал печально улыбнулся.
– Трудно смириться с изменой, правда, коммандер? Как может адмирал, принесший присягу отечеству, в военное время выдавать врагам политические тайны Республики?
– Сэр, решать вам, – заговорил наконец Кэслет. Глаза его беспокойно блестели, лицо, несмотря на загар, побледнело. – Господь свидетель, не мне вас судить. Судя по рассказанному вами, Республикой управляют предатели и убийцы. Я... честно говоря... я догадывался об этом и до вашего рассказа. Но я, как и вы, принес присягу, и Республика, кто бы ею ни правил, остается моей родиной. Сэр, если я лишусь этого, у меня вообще ничего не останется!
– Сынок, – устало вздохнул Парнелл, – пойми, нет у тебя никакой родины. Если тебя угораздит вернуться домой, ты очень скоро снова окажешься в Аду, и это – в лучшем случае. А скорее всего тебя просто шлепнут, потому что, просто разговаривая с этими людьми... и со мной, ты уже совершаешь страшное преступление. И вот еще что, коммандер. Республика не заслуживает верности таких славных ребят, как ты, потому что сама она никогда не была верна своим защитникам. Не была, когда ею правили люди вроде меня, а уж при нынешней власти и подавно.
– Не могу с вами согласиться, сэр, – хрипло возразил Кэслет.
Хонор уловила за его словами боль, разочарование и, главное, мучительное подозрение: кажется, он все-таки могс этим согласился. Хуже того, в глубине души уже согласился. А значит, как бы это ни было тяжело, должен перестать прятать голову в песок, собраться с духом и принять осознанное решение.
– Наверное, не можешь, – сказал Парнелл, не желая давить на молодого офицера. – Но из этого отнюдь не следует, что я не прав. Хотя, – он покачал головой, – кажется, некая толика этого прекраснодушного идеализма до сих пор липнет и ко мне. Поразительная вещь. – Он покачал головой. – Сорок лет службы, десятки кровопролитных кампаний – черт побери, ведь это я предложил начать нынешнюю войну! – наконец, арест, пытки, восемь лет Ада. Но где-то в глубине души мне до сих пор хочется верить, будто я служил не пьяной продажной шлюхе, а божественно прекрасной леди, за которую не жалко отдать жизнь.
Он тяжело вздохнул и снова покачал головой.
– Но увы, сынок, она не леди. Давно уже не леди. Возможно, когда-нибудь она снова станет чистой и прекрасной – как раз для этого ей потребуются такие люди, как ты, люди, которые станут преобразовывать ее изнутри. Но ты, коммандер, в этом участвовать не сможешь... так же как и я. По той простой причине, что, как бы мы к ней ни относились, она, стоит угодить ей в руки, тут же убьет нас обоих.
Он умолк, и в помещении воцарилась тишина. Хонор переглянулась со своими офицерами и, прокашлявшись, спросила:
– Могу я расценивать ваши слова как переход на сторону Альянса, сэр?
– Нет, адмирал Харрингтон. Во всяком случае, я не поступаю к вам на службу. Как бы то ни было, но заставить себя помогать вам убивать таких людей, как этот мальчик, – он указал на Кэслета, – людей, которых я сам обучил, воспитал и направил на службу той системе, которой служил, – это выше моих сил. В том, что происходит сейчас, есть доля моей вины, и я не могу участвовать в истреблении честных офицеров, попавших в переплет по моему недомыслию. Не говоря уж о том, что и в поганом Пьеровом Комитете могут-таки появиться нормальные люди, а не одни костоломы и людоеды. Господи, как мне хочется в это верить!
Адмирал осекся, отрешенно уставился куда-то в пространство, содрогнулся и неожиданно обрел прежнюю невозмутимость.
– Нет, к вам на службу я не пойду, – решительно заявил он Хонор. – Не пойду, однако из этого не следует, что я нe смогу навредить Пьеру – это я как раз могу сделать, сохраняя чистую совесть. Боюсь, адмирал Харрингтон, даже если мои прежние познания еще не утратили актуальности, вашей военной разведке от меня проку не будет, но вот, переправив меня на одну из планет Солнечной Лиги, Альянс стократ окупит транспортные расходы.
– Лиги? – непонимающе переспросила Хонор, и Парнелл усмехнулся.
– Ага. Уверен, здесь, в Аду, найдется немало людей, которые с удовольствием отправятся туда со мной. Кое-кто наверняка предложит свои услуги Альянсу, но к таким, на вашем месте, я бы отнесся с осторожностью. Люди стоящие так просто своих убеждений не меняют. Но одно дело – перейти в военное время на сторону неприятеля, и совсем другое – выступить с разоблачением преступного кровавого режима. И вот тут Лига окажется очень кстати. У них там прекрасные законы, касающиеся перемещенных лиц и политических беженцев, и у меня есть все основания предполагать, что, когда мы «восстанем из мертвых», журналисты будут виться вокруг нас стаями.
Рамирес понимающе хмыкнул, и Парнелл кивнул громадному командору.
– Уже сам факт появления на экранах людей, официально объявленных казненными, сильно подорвет доверие к нынешнему режиму, ну а если вы позволите нам снять копии с обличительных материалов, которые наверняка найдутся в здешних архивах, мы приложим все усилия к тому, чтобы они попали в нужные руки. Как я понял из рассказов осужденных, прибывших сюда в последнее время, Солнечная Лига фактически отказалась от эмбарго и поставляет Республике военные технологии. Наше появление может изменить отношение властей Лиги к этому вопросу. Но даже если поставки не прекратятся, позиции Комитета будут подорваны. Как ни старается власть отрезать народ от всех неофициальных источников информации, полная изоляция невозможна, все известное на планетах Лиги рано или поздно доходит и до нас. А когда народ узнает, кто на самом деле убил Гарриса, Комитет зашатается.
– Боюсь, сэр, вы возлагаете на это неоправданно большие надежды, – подал голос Кэслет.
Парнелл взглянул на него, и коммандер пожал плечами.
– Сэр, сейчас наш народ разделен на три основные категории: тех, кто искренне верит в объявленные цели новой власти и полностью поддерживает ее политику, тех, кто сотрудничает с властями в надежде постепенно, подталкивая систему в «правильном» направлении, добиться ее улучшения, пропихнуть свои собственные идеи, и тех... кто слишком напуган, чтобы предпринимать какие-либо действия. Единственные, кому есть дело до случившегося восемь лет назад, принадлежат к первой категории, но как раз они, боюсь, ничего делать не станут. Они не захотят отказаться от «полезных» преобразований, пусть даже эти преобразования претворяются в жизнь не самыми лучшими людьми. Можно ли пойти на такое, да еще в разгар войны?
– Возможно, коммандер, в этом есть доля истины, – согласился Парнелл, глядя на Уорнера с заметно возросшим уважением, – но попробовать стоит. В определенном смысле я, как и флот в целом, оказался меж двух огней. Сражаться на стороне неприятеля я не стану, но и мириться с преступным режимом не намерен. Каждый должен сделать то, что может.
– Понимаю, сэр, – сказал Кэслет. Его лежавшие на коленях руки сжались в кулаки, плечи напряглись. – Видимо, это относится и ко мне.
– Тут уж, коммандер, решение не за мной, – мягко заметил Парнелл. – Я ведь не знаю, каким ветром тебя занесло в Ад, знаю только, что сюда никто не попадает добровольно. Однако в пребывании здесь есть определенные преимущества...
Кэслет уставился на него с недоумением, и адмирал усмехнулся.
– Свобода совести, коммандер, право не кривить душой! Сейчас, сынок, ты сидишь по уши в дерьме, и важнее всего для тебя – сделать правильный выбор. Сказать по чести, когда Республикой управляли мы, у нас не было особого желания научить граждан делать осознанный свободный выбор, а уж Пьер со своей компанией и подавно ничего подобного делать не станут. Но, между нами, мы загнали тебя в угол, а человек, которому нечего терять, в определенном смысле имеет большую свободу выбора, чем любой другой. Так что, коммандер, пользуйся тем, что мы с Пьером, сами того не желая, тебе дали.
Последние слова можно было бы трактовать как шутку, но карие глаза подавшегося вперед адмирала были мрачны, голос звучал угрюмо.
– Это не подарок, ты уже заплатил за возможность выбора немалую цену, а возможно, тебе придется заплатить и жизнью, но сейчас все зависит только от тебя самого. Прими решение, мой мальчик, выбери свой путь и знамена, которым ты будешь верен. Это единственный совет, какой я могу тебе дать, но ты прими его... и плюнь в глаза каждому, кто посмеет хулить тебя, какое бы решение ты ни принял!
Книга пятая
Глава 28
– Гражданин Председатель, прибыл гражданин Сен-Жюст, – доложил секретарь.
Сидевший за письменным столом Роб Пьер поднял глаза на вошедшего в кабинет шефа Госбезопасности. Это был не официальный кабинет, в котором гражданина Пьера показывали информационные программы, а уютное, обставленное по его вкусу, рабочее помещение, откуда действительно осуществлялось управление Народной Республикой; о существовании этого кабинета знали лишь ближайшие друзья и соратники Пьера.
Число которых за последние восемь лет заметно уменьшилось.
Постороннему взгляду Оскар Сен-Жюст показался бы таким же добродушным, беззлобным и невозмутимым, как обычно, но Пьер знал его слишком хорошо и, распознав за спокойным взглядом скрытое раздражение, тяжело вздохнул. Он знал, почему Оскар хотел с ним увидеться, но в глубине души надеялся, что на сей раз ошибся.
Увы, он не ошибся.
Пьер махнул рукой в сторону потертого стула и, когда Оскар сел, откинулся назад, подавив гримасу. На миг Пьер позволил себе вспомнить другой кабинет и другую встречу с человеком, являвшимся тогда заместителем министра внутренней безопасности Законодателей. Воспоминание пробудило смешанные чувства: с одной стороны, та встреча стала первым шагом на пути к нынешним достижениям, но с другой... с другой, Пьер в результате оказался на спине голодного дракона по имени Народная Республика, и сумей он предвидеть все заранее...
«Зная все заранее, ты все равно поступил бы точно так же, – сурово сказал внутренний голос. – Кто-то должен был это сделать, и ты, Роб, хотел это сделать сам! Ты понимал, что затеваешь рискованную игру, иначе не сидел бы за этим столом. А раз так, нечего хныкать и жаловаться на выпавшие карты; играй такими, какие есть»
– Зачем ты хотел меня видеть, Оскар? – спросил Пьер исключительно для того, чтобы завязать разговор.
– Хотел еще раз спросить тебя, твердо ли ты решил это сделать, – как всегда спокойно ответил Сен-Жюст.
Спокойствие не изменило ему, даже когда маньяки Ла Бёфа захватывали этаж за этажом, прорываясь к Комитету, порой Пьер задумывался, не является ли свойственное Оскару полное отсутствие обычной для нормальных людей связи между голосом и состоянием духа какой-то причудой эволюции. А может быть, он просто андроид, биологический робот, о которых любили писать фантасты докосмической эпохи?
– Ты имеешь в виду девальвацию?
– И ее тоже. Вопрос о девальвации меня, безусловно, тревожит, Роб, но, признаюсь, гораздо меньше, чем та свобода, которую ты собираешься предоставить МакКвин.
– МакКвин мы можем прихлопнуть в любое время, когда захотим, – возразил Пьер. – Черт побери, Оскар! Ты же сам состряпал для нее фальшивое досье, обеспечивающее ей обвинительный приговор любого Народного суда!
– Помню, – спокойно отозвался Сен-Жюст. – Могу также добавить, что я скрепил своей подписью характеристику, данную ей Фонтейном. Кроме того, мне становится известным буквально каждое сказанное ею слово. Я держу все под контролем... но мне не нравятся слишком хорошие отношения, складывающиеся между ней и ее старшими офицерами.
Пьер нахмурился, заставив себя подавить раздражение, перед тем как заговорит. Да, Сен-Жюст был не в меру подозрителен и недоверчив, но как раз это свойство и делало его столь ценным. Оскар не доверял никому, кроме, возможно, Пьера, – и его подозрения, маниакальные они или нет, не раз оправдывались. Другое дело, что порой они оказывались необоснованными, но, по мнению шефа БГБ, зародившееся подозрение уже являлось достаточным основанием для расстрела: по его глубокому убеждению, крамолу следовало истреблять в зародыше, ну а если среди осужденных «врагов народа» окажутся невинные люди, ничего не поделаешь. Нельзя поджарить яичницу, не разбив яиц.
До поры до времени эта тактика казалась не такой уж порочной – разумеется, не с точки зрения яиц. Определенная степень непредсказуемости делала государственный террор более устрашающим, а стало быть, и более эффективным. Но столь действенный инструмент внутренней политики, увы, не годился против манти: чтобы победить их, государство должно было продемонстрировать желание отойти от тактики открытого террора. Сам Сен-Жюст, соглашаясь на назначение Эстер МакКвин Военным секретарем, согласился с этим тезисом, и если сейчас начал проявлять беспокойство, следует выяснить, есть ли у него реальные основания для тревоги или же произошел очередной заскок.
– Оскар, – сказал Председатель, помолчав, – я признаю, что у меня напрочь отсутствует какой-либо военный опыт, но мне хорошо известно, как сказываются на работе отношения между политическими деятелями и их ближайшими помощниками. С этой точки зрения излишнее, как тебе кажется, сближение гражданки МакКвин с верхушкой флота только на пользу делу. Она прирожденный лидер. Знаю! – Пьер поднял руку, не позволив Сен-Жюсту прервать его. – Прекрасно знаю, что это качество делает ее опасной для нас; главное, что как раз оно делает ее опасной и для манти. На мой взгляд, нам следует развязать ей руки, но не сводить с нее глаз. Если она собьется с пути, мы ее устраним, но пока нужно дать ей возможность сделать то, для чего ее и ввели в Комитет.
– А если у нее не получится?
– В таком случае решение упростится, – спокойно ответил Пьер. – Нам вовсе не нужен популярный на флоте Военный секретарь, не способный добиться успехов на поле боя.
«Вот тогда, Оскар, она твоя», – подумал Пьер, но вслух ничего не сказал.
Сен-Жюст задумался, но потом кивнул.
– Хорошо. Не скажу, чтобы меня это радовало, а Фонтейн да и многие другие комиссары обрадуются еще меньше, но в том, что сейчас она нам нужна, ты прав. В такой момент вмешательство с моей стороны было бы ребячеством.
– Я бы выразился немного иначе, – сказал Пьер, решив, что теперь, когда главный вопрос снят, стоит погладить собеседника по шерстке. – Ты – как сторожевой пес, Оскар. Я знаю, что нуждаюсь в твоих инстинктах, и, по большей части, всецело на них полагаюсь. Ну а что до Фонтейна и прочих, то их досада меня не удивляет. МакКвин сильно урезала их полномочия в оперативной сфере, а поскольку все на свете взаимосвязано, это неизбежно повлечет за собой и ослабление политического влияния. Кому захочется поступаться, хотя бы частично, своей властью?
– Все так, – кивнул Сен-Жюст. – Насчет Фонтейна, так я вообще подозреваю, он просто не может простить МакКвин того, как она дурила ему голову до истории с Уравнителями. Но комиссары должны относиться к своим командирам с врожденной подозрительностью, и я не хочу, чтобы у них сложилось впечатление, будто я требую иного. Или будто я не уделяю их донесениям того внимания, которого они заслуживают.
– Тем донесениям, – решил козырнуть своей проницательностью Пьер, – из которых ты узнал, что она выбрала для руководства операцией «Икар» человека, не внушающего доверия. Верно?
– Ну...
Сен-Жюст, что случалось с ним нечасто, замялся. Заметив блеск в глазах Председателя, он слегка покраснел и с натянутым смешком покачал головой.
– Ну, не нравится мне ее кадровая политика, – признался шеф БГБ. – Реабилитация одного попавшего под подозрение офицера – это еще куда ни шло, но чтобы сразу двоих... Я вижу здесь непродуманность и поспешность!
– Да будет тебе! – укорил его Пьер. – Прекрасно ведь знаешь: в истории с Силезией никакой вины Жискара нет. Все получилось так лишь потому, что Корделии Рэнсом в свое время понадобился козел отпущения.
– Не спорю! Не спорю! – замахал обеими руками Сен-Жюст. – Больше скажу, судя по донесениям Элоизы Причарт, ее подопечный является одним из очень немногих флагманов, не поддавшихся чарам МакКвин. Что, не скрою, позволяет мне в какой-то степени примириться со всей этой затеей. Причарт всегда высоко оценивала военный талант Жискара, но самого его не жаловала. Написать о нем несколько строк в хвалебном тоне для нее все равно что вырвать себе зуб, поэтому ее удовлетворенность ситуацией можно считать добрым знаком.
– Вот и хорошо, – сказал, пожав плечами, Пьер, но Сен-Жюст покачал головой.
Ты меня не понял, Роб. Я вовсе не хотел сказать, будто Жискара сделали козлом отпущения незаслуженно. Я лишь отмечаю тот факт, что мы сделали его таковым, а вот способа читать чужие мысли пока еще не изобрели. Заслужить чью-то неприязнь можно разными способами, например, унизить и опозорить человека, подвергнув его незаслуженному наказанию. Поэтому, при всей кажущейся благонадежности такого человека, я обязан подозревать, что в глубине его души погребены семена недовольства, которые еще могут дать всходы.
– Но если он справится с заданием, мы можем осыпать его такими почестями и наградами, что он позабудет былые обиды.
– Возможно, позабудет, а возможно, и нет. Другое дело, что не использовать его сейчас и вправду было бы неразумно. Тем более что меня беспокоит не столько он, сколько Турвиль.
– Турвиль?
Пьер откинулся в кресле, с трудом удержавшись от тяжелого вздоха.
– Он самый, – подтвердил Сен-Жюст. – Для нас обоих не секрет, что Корделия намеревалась по возвращении на Хевен объявить его врагом народа. Надо полагать, в отместку попытки помешать ей расправиться с Харрингтон.
– Мы предполагаем, будто у нее имелось такое намерение, – поправил его Пьер.
Сен-Жюст фыркнул.
– Роб, будем откровенны. Корделии больше нет, и черт с ней, во всяком случае, можно говорить без оглядки на нее. Ты ведь прекрасно знаешь, что устранение людей, вызвавших у нее гнев или досаду, доставляло ей удовольствие.
– Это правда, – со вздохом подтвердил Пьер.
«А знаешь, – подумал он, – мне всегда казалось, что как раз в этом заключается главнейшее различие между ней и тобой. В тебе нет ни капли жалости, и ты всегда готов уничтожить любого, кто, по твоему мнению, может представлять собой угрозу. И спишь при этом наверняка лучше меня. Но убийство само по себе не доставляет тебе ни малейшего удовольствия. Верно?»
Сидевший за письменным столом Роб Пьер поднял глаза на вошедшего в кабинет шефа Госбезопасности. Это был не официальный кабинет, в котором гражданина Пьера показывали информационные программы, а уютное, обставленное по его вкусу, рабочее помещение, откуда действительно осуществлялось управление Народной Республикой; о существовании этого кабинета знали лишь ближайшие друзья и соратники Пьера.
Число которых за последние восемь лет заметно уменьшилось.
Постороннему взгляду Оскар Сен-Жюст показался бы таким же добродушным, беззлобным и невозмутимым, как обычно, но Пьер знал его слишком хорошо и, распознав за спокойным взглядом скрытое раздражение, тяжело вздохнул. Он знал, почему Оскар хотел с ним увидеться, но в глубине души надеялся, что на сей раз ошибся.
Увы, он не ошибся.
Пьер махнул рукой в сторону потертого стула и, когда Оскар сел, откинулся назад, подавив гримасу. На миг Пьер позволил себе вспомнить другой кабинет и другую встречу с человеком, являвшимся тогда заместителем министра внутренней безопасности Законодателей. Воспоминание пробудило смешанные чувства: с одной стороны, та встреча стала первым шагом на пути к нынешним достижениям, но с другой... с другой, Пьер в результате оказался на спине голодного дракона по имени Народная Республика, и сумей он предвидеть все заранее...
«Зная все заранее, ты все равно поступил бы точно так же, – сурово сказал внутренний голос. – Кто-то должен был это сделать, и ты, Роб, хотел это сделать сам! Ты понимал, что затеваешь рискованную игру, иначе не сидел бы за этим столом. А раз так, нечего хныкать и жаловаться на выпавшие карты; играй такими, какие есть»
– Зачем ты хотел меня видеть, Оскар? – спросил Пьер исключительно для того, чтобы завязать разговор.
– Хотел еще раз спросить тебя, твердо ли ты решил это сделать, – как всегда спокойно ответил Сен-Жюст.
Спокойствие не изменило ему, даже когда маньяки Ла Бёфа захватывали этаж за этажом, прорываясь к Комитету, порой Пьер задумывался, не является ли свойственное Оскару полное отсутствие обычной для нормальных людей связи между голосом и состоянием духа какой-то причудой эволюции. А может быть, он просто андроид, биологический робот, о которых любили писать фантасты докосмической эпохи?
– Ты имеешь в виду девальвацию?
– И ее тоже. Вопрос о девальвации меня, безусловно, тревожит, Роб, но, признаюсь, гораздо меньше, чем та свобода, которую ты собираешься предоставить МакКвин.
– МакКвин мы можем прихлопнуть в любое время, когда захотим, – возразил Пьер. – Черт побери, Оскар! Ты же сам состряпал для нее фальшивое досье, обеспечивающее ей обвинительный приговор любого Народного суда!
– Помню, – спокойно отозвался Сен-Жюст. – Могу также добавить, что я скрепил своей подписью характеристику, данную ей Фонтейном. Кроме того, мне становится известным буквально каждое сказанное ею слово. Я держу все под контролем... но мне не нравятся слишком хорошие отношения, складывающиеся между ней и ее старшими офицерами.
Пьер нахмурился, заставив себя подавить раздражение, перед тем как заговорит. Да, Сен-Жюст был не в меру подозрителен и недоверчив, но как раз это свойство и делало его столь ценным. Оскар не доверял никому, кроме, возможно, Пьера, – и его подозрения, маниакальные они или нет, не раз оправдывались. Другое дело, что порой они оказывались необоснованными, но, по мнению шефа БГБ, зародившееся подозрение уже являлось достаточным основанием для расстрела: по его глубокому убеждению, крамолу следовало истреблять в зародыше, ну а если среди осужденных «врагов народа» окажутся невинные люди, ничего не поделаешь. Нельзя поджарить яичницу, не разбив яиц.
До поры до времени эта тактика казалась не такой уж порочной – разумеется, не с точки зрения яиц. Определенная степень непредсказуемости делала государственный террор более устрашающим, а стало быть, и более эффективным. Но столь действенный инструмент внутренней политики, увы, не годился против манти: чтобы победить их, государство должно было продемонстрировать желание отойти от тактики открытого террора. Сам Сен-Жюст, соглашаясь на назначение Эстер МакКвин Военным секретарем, согласился с этим тезисом, и если сейчас начал проявлять беспокойство, следует выяснить, есть ли у него реальные основания для тревоги или же произошел очередной заскок.
– Оскар, – сказал Председатель, помолчав, – я признаю, что у меня напрочь отсутствует какой-либо военный опыт, но мне хорошо известно, как сказываются на работе отношения между политическими деятелями и их ближайшими помощниками. С этой точки зрения излишнее, как тебе кажется, сближение гражданки МакКвин с верхушкой флота только на пользу делу. Она прирожденный лидер. Знаю! – Пьер поднял руку, не позволив Сен-Жюсту прервать его. – Прекрасно знаю, что это качество делает ее опасной для нас; главное, что как раз оно делает ее опасной и для манти. На мой взгляд, нам следует развязать ей руки, но не сводить с нее глаз. Если она собьется с пути, мы ее устраним, но пока нужно дать ей возможность сделать то, для чего ее и ввели в Комитет.
– А если у нее не получится?
– В таком случае решение упростится, – спокойно ответил Пьер. – Нам вовсе не нужен популярный на флоте Военный секретарь, не способный добиться успехов на поле боя.
«Вот тогда, Оскар, она твоя», – подумал Пьер, но вслух ничего не сказал.
Сен-Жюст задумался, но потом кивнул.
– Хорошо. Не скажу, чтобы меня это радовало, а Фонтейн да и многие другие комиссары обрадуются еще меньше, но в том, что сейчас она нам нужна, ты прав. В такой момент вмешательство с моей стороны было бы ребячеством.
– Я бы выразился немного иначе, – сказал Пьер, решив, что теперь, когда главный вопрос снят, стоит погладить собеседника по шерстке. – Ты – как сторожевой пес, Оскар. Я знаю, что нуждаюсь в твоих инстинктах, и, по большей части, всецело на них полагаюсь. Ну а что до Фонтейна и прочих, то их досада меня не удивляет. МакКвин сильно урезала их полномочия в оперативной сфере, а поскольку все на свете взаимосвязано, это неизбежно повлечет за собой и ослабление политического влияния. Кому захочется поступаться, хотя бы частично, своей властью?
– Все так, – кивнул Сен-Жюст. – Насчет Фонтейна, так я вообще подозреваю, он просто не может простить МакКвин того, как она дурила ему голову до истории с Уравнителями. Но комиссары должны относиться к своим командирам с врожденной подозрительностью, и я не хочу, чтобы у них сложилось впечатление, будто я требую иного. Или будто я не уделяю их донесениям того внимания, которого они заслуживают.
– Тем донесениям, – решил козырнуть своей проницательностью Пьер, – из которых ты узнал, что она выбрала для руководства операцией «Икар» человека, не внушающего доверия. Верно?
– Ну...
Сен-Жюст, что случалось с ним нечасто, замялся. Заметив блеск в глазах Председателя, он слегка покраснел и с натянутым смешком покачал головой.
– Ну, не нравится мне ее кадровая политика, – признался шеф БГБ. – Реабилитация одного попавшего под подозрение офицера – это еще куда ни шло, но чтобы сразу двоих... Я вижу здесь непродуманность и поспешность!
– Да будет тебе! – укорил его Пьер. – Прекрасно ведь знаешь: в истории с Силезией никакой вины Жискара нет. Все получилось так лишь потому, что Корделии Рэнсом в свое время понадобился козел отпущения.
– Не спорю! Не спорю! – замахал обеими руками Сен-Жюст. – Больше скажу, судя по донесениям Элоизы Причарт, ее подопечный является одним из очень немногих флагманов, не поддавшихся чарам МакКвин. Что, не скрою, позволяет мне в какой-то степени примириться со всей этой затеей. Причарт всегда высоко оценивала военный талант Жискара, но самого его не жаловала. Написать о нем несколько строк в хвалебном тоне для нее все равно что вырвать себе зуб, поэтому ее удовлетворенность ситуацией можно считать добрым знаком.
– Вот и хорошо, – сказал, пожав плечами, Пьер, но Сен-Жюст покачал головой.
Ты меня не понял, Роб. Я вовсе не хотел сказать, будто Жискара сделали козлом отпущения незаслуженно. Я лишь отмечаю тот факт, что мы сделали его таковым, а вот способа читать чужие мысли пока еще не изобрели. Заслужить чью-то неприязнь можно разными способами, например, унизить и опозорить человека, подвергнув его незаслуженному наказанию. Поэтому, при всей кажущейся благонадежности такого человека, я обязан подозревать, что в глубине его души погребены семена недовольства, которые еще могут дать всходы.
– Но если он справится с заданием, мы можем осыпать его такими почестями и наградами, что он позабудет былые обиды.
– Возможно, позабудет, а возможно, и нет. Другое дело, что не использовать его сейчас и вправду было бы неразумно. Тем более что меня беспокоит не столько он, сколько Турвиль.
– Турвиль?
Пьер откинулся в кресле, с трудом удержавшись от тяжелого вздоха.
– Он самый, – подтвердил Сен-Жюст. – Для нас обоих не секрет, что Корделия намеревалась по возвращении на Хевен объявить его врагом народа. Надо полагать, в отместку попытки помешать ей расправиться с Харрингтон.
– Мы предполагаем, будто у нее имелось такое намерение, – поправил его Пьер.
Сен-Жюст фыркнул.
– Роб, будем откровенны. Корделии больше нет, и черт с ней, во всяком случае, можно говорить без оглядки на нее. Ты ведь прекрасно знаешь, что устранение людей, вызвавших у нее гнев или досаду, доставляло ей удовольствие.
– Это правда, – со вздохом подтвердил Пьер.
«А знаешь, – подумал он, – мне всегда казалось, что как раз в этом заключается главнейшее различие между ней и тобой. В тебе нет ни капли жалости, и ты всегда готов уничтожить любого, кто, по твоему мнению, может представлять собой угрозу. И спишь при этом наверняка лучше меня. Но убийство само по себе не доставляет тебе ни малейшего удовольствия. Верно?»