Страница:
Голос рассмеялся, как колокольчик зазвенел.
– Сразу за лестницей увидишь стойку. Джин на полке, стаканы на стойке, лед и эль – в холодильнике. Заодно и себе плесни.
– Чего?
Голосок вновь рассмеялся.
– Чего хочешь, глупый. Вина, пивка, сока... Нил сделал робкий шажок, другой – и остолбенел. За лестницей до самой двери в круглый зал тянулась длинная металлическая стойка, обтянутая красной кожей. Из-за стойки частоколом вырастали длинные блестящие рычаги с черными рукоятками. На рычагах красовались разноцветные разнокалиберные таблички. «Амстел». «Хайнекен». «Дос-Эквис». «Гролш». «Гиннесс». «Карлсберг». И еще, и еще, и еще... Нил перевел завороженный взгляд наверх. На двух застекленных полках он увидел не меньше сотни бутылок всех мыслимых цветов и форм. Мартини в шести вариациях. «Кампари». «Бейлиз»...
– Эй, босс! – окликнул голос. – Как проходит инвентаризация?
– Прости... те.
Сконфуженный Нил устремился к высоченному холодильнику и, заставляя себя не глазеть на всякие диковины, хранимые за стеклянными дверцами, быстро отыскал большую бутыль с желтой этикеткой «Ginger Ale» и черное пластмассовое корытце с искрящимся льдом. На боку у корытца был приделан какой-то рычажок, Нил надавил на него, внутри что-то хрустнуло и из корытца выпрыгнул ледяной кубик, стукнул Нила по носу и упал на пол. Нил хотел было нагнуться за ним, но сообразил, что в питье этот лед уже не годится, а как засунуть его обратно – непонятно. На стойке стоял красный пластмассовый ящик со стаканами, Нил вытащил один и вновь засмотрелся – длинный стакан голубоватого стекла был не круглый и не граненый, а квадратный в сечении, с закругленными углами. Нил поднес стакан к корытцу, вновь щелкнул рычажком, умудрился поймать стаканом кубик льда и, весьма довольный собой, принялся шарить глазами по полке в поисках джина. Нашел аж шесть разных бутылок и остановил свой выбор на «Бифитере», поскольку видел такую посудину (пустую, естественно) у приятеля в коллекции и, следовательно, был с этим напитком знаком. Плеснул, как было ведено, совсем немножко, доверху долил имбирным элем и со вздохом облегчения (притомился от сильных впечатлений) двинулся вдоль стойки на выход.
– Эй, а себе? – весело прощебетала невидимка. – Неужели ничего не будешь?
– Буду, буду...
Нил дико зыркнул на полку и схватил первую же бутылку, на которой остановился взгляд. По форме она напоминала пульверизатор, который давным-давно привез из Китая отец. Нил без проблем свинтил золотистую крышку, налил полный стакан густой жидкости купоросного цвета и пошел дальше, держа в каждой руке по стакану. Однако, выйдя из-за стойки, он замер в нерешительности, не вполне представляя себе, куда двигаться теперь.
– Да здесь я, здесь, – хихикнула невидимка.
– Где? Я не вижу.
– Лежу на диване и смотрю на тебя в зеркало. Поднялась бы, да ножка болит. Иди сюда.
Нил вновь вздохнул с облегчением и в несколько широких уверенных шагов дошел до дивана, обогнул его и оказался лицом к лицу с полулежащей незнакомкой. Молоденькая девчонка с симпатичной круглой курносой мордашкой. Босая, в серых шортах и красной маечке, одна нога, перебинтованная на лодыжке, лежит на диване.
– Ну, давай же! – Незнакомка протянула руку, и Нил вложил в нее стакан с джинджер-сламмером. – Попробуем твое изделие. – Она прихлебнула и смешно сморщила носик. – Со льдом пожадничал, зато джина перебухал. Я же просила на полпальчика... Ладно, сойдет... Чего не садишься?
Она показала на противоположный краешек дивана, и Нил послушно сел. Девчонка посмотрела на его стакан и присвистнула:
– Оригинально, однако. Голубой «кюрасо» как аперитив? Надо бы как-нибудь попробовать... Ах да, извини, меня зовут Бетси.
Она протянула руку. Нил подался вперед и взял ее ладонь в свою. Это оказалось очень приятно.
– А я Нил, – представился он.
– О-о, Нил! Класс! Как река. Или как Нил Армстронг, первый человек на Луне.
– Да я, признаться, и чувствую себя первым человеком на Луне...
– Здесь?! – Бетси расхохоталась. – Скажешь тоже! На Луне нет никого, темно, пыль и кратеры, и дышать нечем. А здесь все наоборот. И очень, между прочим, классно, вот увидишь.
Она прихлебнула еще раз и поставила стакан на столик. Нил осторожно нюхнул своего «кюпороса». Пахло аптекой, сладкими фруктами и немножко сивухой – в общем, обычный ликерный запашок. Смелым глотком он осушил половину стакана. Внутренности обожгло, но в меру и всего на мгновение.
– Да я и сам вижу, что тут неплохо, – с деланным равнодушием сказал он.
– Точно! – с энтузиазмом подхватила Бетси. – Главное, можно делать все, что хочешь. Бассейн, теннис, гольф, поло. Можно пойти на горки, в лагуну или на мыс, в лес, в город смотаться. На планере полетать или на дельтаплане. Ты летал на дельтаплане?
– Нет, – признался Нил.
– Зря, это так здорово. Я бы прямо сейчас с тобой полетала, только... – Она показала на забинтованную ногу. – Вчера каталась с Пабло Эстебаном в тисовой аллее, запуталась в стременах – и вот... Теперь зато просвещаюсь.
Она подняла с дивана книжку и показала Нилу.
– Как странно, – сказал он, – «Защита Лужина». Тут, возле фонтана я разговаривал с одним человеком...
– А, так ты уже познакомился с нашим шахматистом-энтомологом? Милейший старый чудак. Его зовут доктор Доктор. То есть, его действительно зовут Доктор, но доктор он не настоящий, в смысле, не врач... Старички друг друга терпеть не могут. Доктор Доктор говорит, что тот, второй, злостно исказил историю его любви к... Ой, кстати, я тебя обязательно познакомлю с Долли Хейз, отличная тетка, мы с ней заняли второе место на чемпионате по бриджу. Нас только сестрички Монтгомери обскакали, но с ними не потягаешься...
– Погоди, погоди... Долли Хейз, сестрички Монтгомери...
– Ну да, близняшки, Джун и Джули, их друг от дружки не отличить, только у одной шрам на запястье... Да, так вот, наш доктор Доктор в отместку слямзил у него и профессию, и хобби – то есть, бабочек и шахматы, – и даже пенсне завел, и так хорошо его передразнивать научился, что мы все тут со смеху под столы падаем. Как они тут третьего дня за ужином сцепились...
– Постой, кто с кем сцепился?!
– Ну, Набоков с Доктором...
– Набоков? Разве он еще жив?
– А ты?
– Не знаю, – честно признался Нил. – Иногда кажется...
– Вообще-то у нас этим интересоваться не принято, – слегка надув губы, сказала Бетси. – Жив, умер – дело сугубо личное...
– Бетси, лапочка, спасибо, что подменила... – Из-за дивана проворно вышел худощавый, длинноволосый парень в оборванных по колено джинсах и выгоревшей черной майке с надписью «Live Super». Парень наклонился, расцеловал Бетси в обе щеки и с улыбкой протянул Нилу жилистую ладонь. Нил вгляделся в его лицо. Большие прозрачные светло-карие глаза, правильные, немного астенические черты, ассоциирующиеся обычно с высокой одухотворенностью. Рыжие, чуть вьющиеся волосы, длинная негустая борода. Боже, но это же... Сходство, на грани кощунства...
– Господи Иисусе... – невольно пролепетал Нил.. Парень улыбнулся еще шире, разжал руку, вытянул ее к противоположной стене, " сделал какое-то сложное движение пальцами – и остолбеневший Нил услышал первые аккорды бессмертного альбома «Иисус Христос – Суперзвезда».
– И все же предпочту, чтобы меня называли Верджил, – усмехнулся парень. – И чудеса не по моей части. Обычное сенсорное дистанционное управление. Можно и с изображением, но покамест воздержимся. Здесь много всяких таких штучек, я покажу, но для начала...
Верджил исчез за диваном, и Нил в зеркале увидел, как он по-хозяйски орудует за стойкой. Тихо, вкрадчиво зажужжал какой-то агрегат.
– Бетси, киса, тебе, как всегда, сламмер?
– Да, только совсем слабый и побольше льда. – Она подмигнула Нилу.
– А тебе, Нил?
– Не знаю... Пивка можно?
– Какого? В баре бочкового двенадцать сортов и примерно двадцать бутылочного и баночного. От прозрачного, как водичка, до черного, как деготь. В большой столовой на панно еще триста двадцать видов, а если захочется чего-нибудь совсем экзотического, то в погребах точно есть. От соргового из Микронезии до «жигулевского» из Конотопа.
– На твое усмотрение...
Нил судорожно допил ликер. В голове слегка зашумело. Одна из стенок чуть наклонилась, но тут иге приняла первоначальное положение.
– Может, «Дос-Эквис»? Светлое, терпкое, чуть отдает текилой. Тебе понравится.
– Давай...
Через мгновение Верджил появился с напитками, раздал, оставив себе стакан с чем-то мутным, красноватым, пенистым.
– Cheers! – сказал он, плюхаясь в кресло напротив. – За тебя, Нил. Чутье мне подсказывает, что это не последний твой визит. Кто хоть раз нашел сюда дорогу...
– Слушай, я как раз хотел спросить... – На лице Верджила проступило настолько странное выражение, что Нил спросил совсем не то, что намеревался: – Что ты такое пьешь?
Верджил спокойно, расслабленно улыбнулся.
– Свежий морковный сок.
– Сок? Но тут столько всего...
– Именно поэтому каждый здесь пьет, что захочет.
– Понятно...
Нил отпил пива, которое, наложившись на только что принятый ликер, не очень ему понравилось.
– Знаешь, чтобы не утомлять Бетси, перейдем в столовую. Там и поговорим.
– Верджил, вы мне нисколько... – Бетси помолчала. – О да, конечно, идите. Нил, тебе будет интересно.
Двери в круглую столовую бесшумно и мягко отъехали вверх, будто занавес, и они оказались в громадной, залитой неярким солнцем полусфере. Противоположная от входа стена представляла собой сплошное пространство высоких окон, из которых открывался вид в великолепно ухоженный сад, несколько японский по стилю, совсем не похожий на тот, что перед домом. За садом виднелся кусочек моря, розового от закатных лучей. Окна были французские, то есть служили одновременно и дверьми. Нил обратил внимание, что некоторые из окон плотно зашторены.
– Это особые окна, так называемые порталы, – пояснил Верджил, без труда прочитав мысли Нила. – Они выходят совсем в другие места, и без хорошей подготовки в них не рекомендуется даже заглядывать, поскольку иные из этих мест далеко не так приятны, как наш Фрамбуаз Дорэ.
– Фрамбуаз Дорэ? – переспросил удивленно Нил.
– Присядем?
Они уселись за ближайший столик, причем Верджил тут же непринужденно закинул босые ноги прямо на белую скатерть и продолжил:
– Фрамбуаз Дорэ – это старинное название того дивного местечка, где мы сейчас находимся. Впрочем, оно давно уже не употребляется, и мы называем его просто Sweet Home.К сожалению, это понятие плохо поддается переводу на русский.
– Отчего же нет? Милый дом, родной дом.
– Это не совсем то. Родной дом – это место, где ты родился, или где живешь, или где живут твои родители, A home,помимо этого, означает такое место, где тебе хорошо и где ты оказываешься вовсе не благодаря своим достоинствам и заслугам, а просто по праву рождения. Один наш поэт именно так и выразился: «Something you somehow don't have to deserve».
Нил узнал цитату, и это несказанно его вдохновило:
– Наш поэт? Это же Роберт Фрост сказал! Здесь что, Америка?
– Не совсем... Скажем так, Запад.
– Запад вообще? Как это?
– Ты, наверное, уже понял, что у этого места свои, особые отношения с пространством и временем... Так уж повелось, что, мечтая о лучшей жизни, человек всегда обращал свой взор в сторону заката. Вспомни Западный рай Индры, вспомни Платона, вспомни Острова Блаженных в преданиях кельтских народов. У американских индейцев, самого западного, с точки зрения географии, народа, путь в Страну Большой Охоты лежал на запад. На запад же уплывали, покидая Средиземье, эльфы господина Толкина... А орды Чингисхана, а американские пионеры – думаешь, их не вела все та же извечная мечта о блаженном Западе?
– Но Спаситель придет с Востока! – неожиданно выпалил Нил.
Верджил улыбнулся в ответ:
– Придет с Востока и уведет спасенных – куда? Спасителям едва ли свойственны кривые пути.
Верджил усмехнулся, достал из кармана джинсов помятую пачку сигарет, щелкнул зажигалкой, затянулся. Нил вдохнул аромат небывалой сладости и силы.
– Эт-то что? – с легкой запинкой спросил он.
– "Латакия – Дикий Мед". Мое собственное изобретение. Берешь коробку обычной мак-бареновской «Латакии», добавляешь...
Нил громко расхохотался.
– Ты что? – с легкой обеспокоенностью спросил Верджил.
– Вот уж не думал... Я-то химичу, потому что не достать ничего...
– А я химичу, потому что все достать. – Верджил со смехом бросил Нилу пачку и плоскую, черную с золотом зажигалку. – Угощайся.
Нил внимательно посмотрел на пачку. На глянцевом белом картоне не стояло ни слова, зато рельефно проступал красно-желтый силуэт рогатого кабана, которого Нил видел в гостиной над зеркалом. Повеяло неприятным холодком.
– Это что такое? – как можно небрежнее спросил Нил, показывая на изображение.
– Не что, а кто, – поправил Верджил. – Кернунн, Хранитель Дома.
– Это его портрет над зеркалом висит?
– Это не портрет. Это он сам. Точнее, его голова, а сам он – в зазеркальном пространстве, недоступном никому, кроме него.
– Боже!
Верджил поморщился.
– Не Боже, а Хранитель. Он спит, но все видит. И если почувствует, что Дому что-нибудь угрожает... Ладно, схожу выжму еще сока, а ты походи здесь пока, посмотри, как все устроено. Только на еду и питье особенно не налегай, аппетит испортишь. У нас сегодня рождественский ужин.
– Но ведь лето?
– И что?
– Но Рождество зимой...
– Что такое Рождество?
– Ну, когда Христос родился...
– Кто такой Христос? – Ну, это... Сын Божий.
– Все мы дети Божьи. И каждый день кто-то родился...
Верджил вышел в гостиную-прихожую, а Нил подошел к непонятным серым экранам, расположенным на стене. Стоило ему подняться на приступочку, которая тянулась вдоль экранов, ближайший экран замерцал приятным для глаз зеленым светом, а мелодичный женский голос радушно произнес:
– Хэлло! Добро пожаловать в наше домашнее кафе.
Нил вздрогнул от удивления и поспешно сошел с приступочки. Экран мгновенно погас, и все стало так, как прежде. Он осмотрелся, еще раз шагнул на приступочку.
– Хэлло! Добро пожаловать в наше домашнее кафе, – с той же жизнерадостной интонацией произнес голос.
На зеленом поле экрана проступили разноцветные квадратики со словами:
Hors d'oeuvres |Salads |Soups |Sauces & Seasonings |Fish & Seafood |Meat
Poultry & Game |Vegetarian Delight |Lacto-Ovo Feast |Side Dishes |Cheese Board |Just Desserts
Soft Drinks &-Juices |Beers |Wines |Hard Stuff |Hot Beverages |Fruit
Suggestion: Menu №1 |Suggestion: Menu №2 |Special Requests |Small |Medium |Large
Browse by Letter |Browse by Country |Browse by Group |Be Your Own Cook |OK |Serve
Нил диким взглядом окинул таблицу, моргнул – и английские надписи тут же сменились русскими.
– Дотроньтесь до экрана в желаемом секторе, – бодро посоветовал голос, и Нил ошалело ткнул в квадратик «Закуски» на теплом силиконовом экране.
Три верхних ряда моментально запестрели множеством цветных картинок, во всех аппетитных подробностях изображающих всякие мыслимые и немыслимые вкусности. Нил несколько секунд молча изучал картинки, а потом нажал на изображение чего-то круглого и зеленого, политого чем-то розовым. Изображение тут же выросло в половину экрана, а под ним загорелась надпись: «Авокадо под крабовым соусом».
– Понятненько, – сказал Нил и ткнул в кнопку «ОК».
Послышался тихий звон колокольчика, и тут же ярко загорелись квадратики «Small, Medium, Large». Нил сообразил, скромно нажал на «Medium», снова на «ОК» и на «Serve». На экране высветился вопрос: «That's all?» и под ним два квадратика «Yes» и «No». Нил нажал на «Да», раздалась тихая барабанная дробь, экран выдал нечто вроде мультипликационного салюта, и из щели под экраном на белом подносе выехала тарелочка с авокадо под крабовым соусом и обернутые салфеткой нож и вилка.
– Мерси, – на всякий случай сказал Нил и спустился в зал.
Если бы в природе существовало такое блюдо, как копченый кабачок, то как раз на него было бы похоже это самое авокадо, крабовый же соус оказался именно тем, чем и должен был оказаться – мелко наструганным крабом в майонезе. В целом было совсем недурственно, Нил пожалел лишь о том, что не заказал к авокадо кусочка хлеба, и остатки соуса пришлось вылизывать языком, благо в столовой никого не было.
Покончив, таким образом, с закусками, Нил вновь, теперь уже намного смелее приблизился к чудо-автомату, выбрал квадратик «Вино» и смело задал алфавитный поиск. Через минуту он обрел желаемое – большой стакан славного мозельвейна «Die Nackte Arsch»<Голая задница (нем.)>. Выходит, вино с таким колоритным названием действительно существует.
Потягивая на ходу вино – белое, чуть сладенькое, с приятной горчинкой, – Нил принялся расхаживать по залу, разглядывая то, чего еще не успел разглядеть. В частности, если пройти мимо питательных автоматов налево, то за застекленной дверью будет бильярдный зал с двумя зелеными столами и одним светло-коричневым, а если налево – музыкальный салон с бархатными портьерами, глубокими, уютными креслами и небольшой сценой, на которой господствовал ярко-красный концертный рояль. Нил без колебаний вошел в салон, поднялся на сцену, поставил стакан на крышку рояля, уселся на круглый табурет, открыл рояль – оказалось, «Стейнвей» – и для разминки пробежал пальцами по клавишам. Великолепный глубокий звук, идеальная настройка.
– Мамаше бы такой, – шепотом сказал Нил и еще раз прошелся по клавиатуре...
Когда Нил учился классе примерно в седьмом, фирма «Мелодия» вдруг шлепнула подряд три больших пластинки замечательного русского шансонье Александра Вертинского, прежде если и не запрещенного, то и не сильно разрешенного. Старшее поколение, слушая, вспоминало молодость, а молодое открывало для себя, что, оказывается, можно и так. На какое-то время мудрый старый Пьеро по популярности почти сравнялся с «Поющими гитарами». Каждый дворовый бард, наряду с бессмертными шлягерами «Сека, сека повязала» (слова народные, музыка народная) и «Я хочу вам рассказать, как я любил когда-то» (музыка Леннона и Маккартни, слова Марка Подберезского), норовил включить в свой репертуар, как минимум, «Над розовым морем».
Всеобщее открытие не было открытием для юного Нbла. Сколько он себя помнил – столько помнил и тяжелый пыльный магнитофон, который иногда выдвигали из угла и ставили на него громадные шершавые бобины. По знаку бабушки все благоговейно замирали, и из магнитофонного бока с шипением вырывались голоса чужой эпохи – Вертинский, Лещенко, Плевицкая, Иза Крамер, Варя Панина... Но в молодой среде привился один Вертинский. На переменке соберутся, бывало, все мальчишки из класса в рекреационном зале – за старым роялем маэстро Баренцев – и заголосят зычным хором «Матросы мне пели про остров...» Наладились было под нее строем ходить на военной подготовке, но военрук, товарищ Каратаев, наорал на них, еще и директрисе нажаловался.
Позднее, в студенческие годы, открыв для себя иные музыкальные ориентиры, Нил как-то в веселую минутку сочинил песенку а-ля Вертинский, и очень пафосно, со всеми характерными для прославленного шансонье приемами, исполнял ее на разных капустниках и вечеринках. Народу нравилось...
Он взял несколько аккордов и запел:
На пустом Петропавловском пляже
Ветер волны терзал, как струну.
Вы прошли не заметив и даже
Не взглянули в мою сторону...
– Если бы я знала, что ты еще и поешь, то непременно взглянула бы и не раз, – тихо проговорил кто-то.
Нил поднял взгляд и застыл в изумлении... Нет, это невозможно, никак невозможно... Хотя... Если здесь мог оказаться еще кто-то из того, нижнего мира, то именно она, только она...
– Что ж ты замолчал, Нилушка? Так пел хорошо.
И как к лицу ей эта зеленая хламида...
– Просто неожиданно очень. Ты здесь...
– Добро пожаловать в Занаду! – с ослепительной улыбкой произнесла Таня Захаржевская.
– Занаду?
– Храм земных утех, построенный одним монгольским мечтателем и описанный мечтателем английским. Но поскольку оба были опиофагами... Ладно, ты играй...
А луна так изысканно-нежно
Отдавалась бегущей волне,
Одиночество было безбрежным
В безнадежной моей стороне...
<Текст В. Волковского>
Нил вздрогнул. Необъяснимое ощущение переполняло его. Словно бы он одновременно находился в двух точках пространства-времени. Он же в кресле у раскрытого окна весенней ночью восемьдесят второго, он же рядом с нею, с Татьяной небесною, в Бог весть каком Занаду, в году неизвестно каком... Нет, не в двух точках, а в трех, потому что на двойную картину накладывалось, невидимо, но явственно – его несут, держа за руки, за ноги, куда-то кладут, встряхивая, зачем-то расстегивают брюки... Октябрь семьдесят третьего... Нет, не так. Рано! Еще, еще!..
Он слегка надавил на веки, силясь вернуть себя в пласт видения... Но тамошние предметы налились прозрачностью и зыбкостью. Белая клавиша продавилась под его пальцем, будто мягкий пластилин. Вновь перед глазами предательски близко замаячил край белой больничной занавески...
– Побудь еще... – прошелестела она призрачным голосом.
– Я хочу, но не могу, оно само ускользает...
– Ты здесь! – твердо приказала Татьяна. – Возьми мою руку, ощути ее тепло, вдохни в себя пьянящий воздух Занаду и не думай, главное, не думай о том, что осталось там, за порогом.... Теперь выдохни и сразу затянись, вот...
Прозрачная сигарета, которую она поднесла к его губам, обрела относительную материальность лишь на третьей затяжке. Поверхность клавиши стала ровной и твердой.
– Ну вот, – с несказанным облегчением проговорил Нил, взял сигарету из ее белых пальцев и заглянул в ее золотистые, искрящиеся смехом глаза. – Спасибо. Я снова здесь. Что это за сигарета? Я помню этот запах, этот вкус. Совсем недавно.
– Верджил в столовке оставил, а я подобрала. – Она показала ему пачку с кабаньей головой. – Спой еще чего-нибудь, пожалуйста.
– Что? Свое или чужое?
– Свое, разумеется.
– Да у меня все такое... не очень соответствующее этому месту. Как бы опять назад не утянуло.
– Тогда давай мое. Посвящение нашему «Сладкому дому».
– Но я же не знаю...
Она усмехнулась и щелкнула пальцами.
– Уже знаешь. Здесь это просто. Начинай, а я подхвачу.
И действительно, даже не успев удивиться, он без малейших колебаний отыграл вступление в пламенном испанском стиле и начал:
Снова под балконом с серенадой
Я стою в своем плаще старинном,
И свежей глотка амонтильядо
Сень дубрав, где зреют апельсины.
В ночь бежим, где трепетные звуки
Изольются в пламенном фанданго,
Где струятся пламенные звуки,
А река струится соком манго.
Она чуть наклонила голову и подхватила – чисто, звонко, весело:
Перебор гитары шестиструнной
Растревожил душу девы юной.
Голос твой, Диего, меня манит вдаль,
Как в топленом сахаре миндаль...
В искрометном географически-гастрономическом дивертисменте они пробежались по странам и континентам, и каждому куплету вторили сильные, отчетливо кондитерские, вкусовые ощущения – французский шартрез, венский апфель-штрудель, вязкая греческая халва и рассыпчатый тульский пряник с терпкой отдушкой ядреного хлебного кваса.
Послышались дружные аплодисменты и одобрительные возгласы. Нил смутился – он даже не заметил, что во время их номера музыкальный салон наполнился народом. Люди, по большей части молодые и симпатичные, сидели в креслах, на диванах, прямо на полу, стояли у окон и возле самого рояля.
– Забойно, браток! – выразил общее мнение высокий стройный негр в красно-желто-зеленом балахоне и с немыслимо сложной системой косичек на голове. – Считай, вписался. Мы все тебя уже любим. – Он похлопал Нила по плечу. – Еще что-нибудь сбацаешь?
– Попозже. Устал немножко.
– Ладно. Тогда браток Соломон немного побренчит, о'кей?
Он уселся на освобожденный Нилом табурет и ловко, сноровисто заиграл небыструю, но очень ритмичную, на четыре четверти, мелодию. Ребята и девушки обступили рояль, принялись прихлопывать и пританцовывать в такт.
Не привлекая к себе внимания, Татьяна отошла от рояля, неспешно приблизилась к дверям в столовую. Нил тем же манером последовал за ней. Оказавшись в пустом, гулком зале, Нил взял ее руку, прижал к груди.
– Там, в нижнем мире...
– Он не нижний, – мягко поправила она, не отнимая руки. – Он просто обыкновенный.
– Хорошо. Там, в обыкновенном мире, рядом с тобой я смешон, жалок, недостоин твоей благосклонности...
Окружающие цвета резко поблекли, пол качнулся, и Нил поспешно заглотил остаток фразы.
Она молчала и с улыбкой смотрела на него.
– А здесь? Здесь и сейчас... Скажи мне, здесь ведь все иначе?
– Я и там никогда не считала тебя ни смешным, ни жалким... Но ты прав – здесь все иначе.
– Что же, выходит, я могу надеяться?..
– Возможно все. – Она пожала плечами.
– Тогда почему не сейчас? Он наклонил к ней голову, ловя губами ее губы. Она чуть отвела лицо, подставив щеку.
– Сейчас – это где, милый? – услышал он ее шепот. – Здесь – это когда?.. Мир Занаду закружился и поплыл, истончаясь...
– Постой... – прохрипел он.
– Охотница твое согреет ложе... Она ждет, Антиной... Ступай...
<Ах, какой пророческий глюк! (Прим. Т.Захаржевской.)>
VI
– Сразу за лестницей увидишь стойку. Джин на полке, стаканы на стойке, лед и эль – в холодильнике. Заодно и себе плесни.
– Чего?
Голосок вновь рассмеялся.
– Чего хочешь, глупый. Вина, пивка, сока... Нил сделал робкий шажок, другой – и остолбенел. За лестницей до самой двери в круглый зал тянулась длинная металлическая стойка, обтянутая красной кожей. Из-за стойки частоколом вырастали длинные блестящие рычаги с черными рукоятками. На рычагах красовались разноцветные разнокалиберные таблички. «Амстел». «Хайнекен». «Дос-Эквис». «Гролш». «Гиннесс». «Карлсберг». И еще, и еще, и еще... Нил перевел завороженный взгляд наверх. На двух застекленных полках он увидел не меньше сотни бутылок всех мыслимых цветов и форм. Мартини в шести вариациях. «Кампари». «Бейлиз»...
– Эй, босс! – окликнул голос. – Как проходит инвентаризация?
– Прости... те.
Сконфуженный Нил устремился к высоченному холодильнику и, заставляя себя не глазеть на всякие диковины, хранимые за стеклянными дверцами, быстро отыскал большую бутыль с желтой этикеткой «Ginger Ale» и черное пластмассовое корытце с искрящимся льдом. На боку у корытца был приделан какой-то рычажок, Нил надавил на него, внутри что-то хрустнуло и из корытца выпрыгнул ледяной кубик, стукнул Нила по носу и упал на пол. Нил хотел было нагнуться за ним, но сообразил, что в питье этот лед уже не годится, а как засунуть его обратно – непонятно. На стойке стоял красный пластмассовый ящик со стаканами, Нил вытащил один и вновь засмотрелся – длинный стакан голубоватого стекла был не круглый и не граненый, а квадратный в сечении, с закругленными углами. Нил поднес стакан к корытцу, вновь щелкнул рычажком, умудрился поймать стаканом кубик льда и, весьма довольный собой, принялся шарить глазами по полке в поисках джина. Нашел аж шесть разных бутылок и остановил свой выбор на «Бифитере», поскольку видел такую посудину (пустую, естественно) у приятеля в коллекции и, следовательно, был с этим напитком знаком. Плеснул, как было ведено, совсем немножко, доверху долил имбирным элем и со вздохом облегчения (притомился от сильных впечатлений) двинулся вдоль стойки на выход.
– Эй, а себе? – весело прощебетала невидимка. – Неужели ничего не будешь?
– Буду, буду...
Нил дико зыркнул на полку и схватил первую же бутылку, на которой остановился взгляд. По форме она напоминала пульверизатор, который давным-давно привез из Китая отец. Нил без проблем свинтил золотистую крышку, налил полный стакан густой жидкости купоросного цвета и пошел дальше, держа в каждой руке по стакану. Однако, выйдя из-за стойки, он замер в нерешительности, не вполне представляя себе, куда двигаться теперь.
– Да здесь я, здесь, – хихикнула невидимка.
– Где? Я не вижу.
– Лежу на диване и смотрю на тебя в зеркало. Поднялась бы, да ножка болит. Иди сюда.
Нил вновь вздохнул с облегчением и в несколько широких уверенных шагов дошел до дивана, обогнул его и оказался лицом к лицу с полулежащей незнакомкой. Молоденькая девчонка с симпатичной круглой курносой мордашкой. Босая, в серых шортах и красной маечке, одна нога, перебинтованная на лодыжке, лежит на диване.
– Ну, давай же! – Незнакомка протянула руку, и Нил вложил в нее стакан с джинджер-сламмером. – Попробуем твое изделие. – Она прихлебнула и смешно сморщила носик. – Со льдом пожадничал, зато джина перебухал. Я же просила на полпальчика... Ладно, сойдет... Чего не садишься?
Она показала на противоположный краешек дивана, и Нил послушно сел. Девчонка посмотрела на его стакан и присвистнула:
– Оригинально, однако. Голубой «кюрасо» как аперитив? Надо бы как-нибудь попробовать... Ах да, извини, меня зовут Бетси.
Она протянула руку. Нил подался вперед и взял ее ладонь в свою. Это оказалось очень приятно.
– А я Нил, – представился он.
– О-о, Нил! Класс! Как река. Или как Нил Армстронг, первый человек на Луне.
– Да я, признаться, и чувствую себя первым человеком на Луне...
– Здесь?! – Бетси расхохоталась. – Скажешь тоже! На Луне нет никого, темно, пыль и кратеры, и дышать нечем. А здесь все наоборот. И очень, между прочим, классно, вот увидишь.
Она прихлебнула еще раз и поставила стакан на столик. Нил осторожно нюхнул своего «кюпороса». Пахло аптекой, сладкими фруктами и немножко сивухой – в общем, обычный ликерный запашок. Смелым глотком он осушил половину стакана. Внутренности обожгло, но в меру и всего на мгновение.
– Да я и сам вижу, что тут неплохо, – с деланным равнодушием сказал он.
– Точно! – с энтузиазмом подхватила Бетси. – Главное, можно делать все, что хочешь. Бассейн, теннис, гольф, поло. Можно пойти на горки, в лагуну или на мыс, в лес, в город смотаться. На планере полетать или на дельтаплане. Ты летал на дельтаплане?
– Нет, – признался Нил.
– Зря, это так здорово. Я бы прямо сейчас с тобой полетала, только... – Она показала на забинтованную ногу. – Вчера каталась с Пабло Эстебаном в тисовой аллее, запуталась в стременах – и вот... Теперь зато просвещаюсь.
Она подняла с дивана книжку и показала Нилу.
– Как странно, – сказал он, – «Защита Лужина». Тут, возле фонтана я разговаривал с одним человеком...
– А, так ты уже познакомился с нашим шахматистом-энтомологом? Милейший старый чудак. Его зовут доктор Доктор. То есть, его действительно зовут Доктор, но доктор он не настоящий, в смысле, не врач... Старички друг друга терпеть не могут. Доктор Доктор говорит, что тот, второй, злостно исказил историю его любви к... Ой, кстати, я тебя обязательно познакомлю с Долли Хейз, отличная тетка, мы с ней заняли второе место на чемпионате по бриджу. Нас только сестрички Монтгомери обскакали, но с ними не потягаешься...
– Погоди, погоди... Долли Хейз, сестрички Монтгомери...
– Ну да, близняшки, Джун и Джули, их друг от дружки не отличить, только у одной шрам на запястье... Да, так вот, наш доктор Доктор в отместку слямзил у него и профессию, и хобби – то есть, бабочек и шахматы, – и даже пенсне завел, и так хорошо его передразнивать научился, что мы все тут со смеху под столы падаем. Как они тут третьего дня за ужином сцепились...
– Постой, кто с кем сцепился?!
– Ну, Набоков с Доктором...
– Набоков? Разве он еще жив?
– А ты?
– Не знаю, – честно признался Нил. – Иногда кажется...
– Вообще-то у нас этим интересоваться не принято, – слегка надув губы, сказала Бетси. – Жив, умер – дело сугубо личное...
– Бетси, лапочка, спасибо, что подменила... – Из-за дивана проворно вышел худощавый, длинноволосый парень в оборванных по колено джинсах и выгоревшей черной майке с надписью «Live Super». Парень наклонился, расцеловал Бетси в обе щеки и с улыбкой протянул Нилу жилистую ладонь. Нил вгляделся в его лицо. Большие прозрачные светло-карие глаза, правильные, немного астенические черты, ассоциирующиеся обычно с высокой одухотворенностью. Рыжие, чуть вьющиеся волосы, длинная негустая борода. Боже, но это же... Сходство, на грани кощунства...
– Господи Иисусе... – невольно пролепетал Нил.. Парень улыбнулся еще шире, разжал руку, вытянул ее к противоположной стене, " сделал какое-то сложное движение пальцами – и остолбеневший Нил услышал первые аккорды бессмертного альбома «Иисус Христос – Суперзвезда».
– И все же предпочту, чтобы меня называли Верджил, – усмехнулся парень. – И чудеса не по моей части. Обычное сенсорное дистанционное управление. Можно и с изображением, но покамест воздержимся. Здесь много всяких таких штучек, я покажу, но для начала...
Верджил исчез за диваном, и Нил в зеркале увидел, как он по-хозяйски орудует за стойкой. Тихо, вкрадчиво зажужжал какой-то агрегат.
– Бетси, киса, тебе, как всегда, сламмер?
– Да, только совсем слабый и побольше льда. – Она подмигнула Нилу.
– А тебе, Нил?
– Не знаю... Пивка можно?
– Какого? В баре бочкового двенадцать сортов и примерно двадцать бутылочного и баночного. От прозрачного, как водичка, до черного, как деготь. В большой столовой на панно еще триста двадцать видов, а если захочется чего-нибудь совсем экзотического, то в погребах точно есть. От соргового из Микронезии до «жигулевского» из Конотопа.
– На твое усмотрение...
Нил судорожно допил ликер. В голове слегка зашумело. Одна из стенок чуть наклонилась, но тут иге приняла первоначальное положение.
– Может, «Дос-Эквис»? Светлое, терпкое, чуть отдает текилой. Тебе понравится.
– Давай...
Через мгновение Верджил появился с напитками, раздал, оставив себе стакан с чем-то мутным, красноватым, пенистым.
– Cheers! – сказал он, плюхаясь в кресло напротив. – За тебя, Нил. Чутье мне подсказывает, что это не последний твой визит. Кто хоть раз нашел сюда дорогу...
– Слушай, я как раз хотел спросить... – На лице Верджила проступило настолько странное выражение, что Нил спросил совсем не то, что намеревался: – Что ты такое пьешь?
Верджил спокойно, расслабленно улыбнулся.
– Свежий морковный сок.
– Сок? Но тут столько всего...
– Именно поэтому каждый здесь пьет, что захочет.
– Понятно...
Нил отпил пива, которое, наложившись на только что принятый ликер, не очень ему понравилось.
– Знаешь, чтобы не утомлять Бетси, перейдем в столовую. Там и поговорим.
– Верджил, вы мне нисколько... – Бетси помолчала. – О да, конечно, идите. Нил, тебе будет интересно.
Двери в круглую столовую бесшумно и мягко отъехали вверх, будто занавес, и они оказались в громадной, залитой неярким солнцем полусфере. Противоположная от входа стена представляла собой сплошное пространство высоких окон, из которых открывался вид в великолепно ухоженный сад, несколько японский по стилю, совсем не похожий на тот, что перед домом. За садом виднелся кусочек моря, розового от закатных лучей. Окна были французские, то есть служили одновременно и дверьми. Нил обратил внимание, что некоторые из окон плотно зашторены.
– Это особые окна, так называемые порталы, – пояснил Верджил, без труда прочитав мысли Нила. – Они выходят совсем в другие места, и без хорошей подготовки в них не рекомендуется даже заглядывать, поскольку иные из этих мест далеко не так приятны, как наш Фрамбуаз Дорэ.
– Фрамбуаз Дорэ? – переспросил удивленно Нил.
– Присядем?
Они уселись за ближайший столик, причем Верджил тут же непринужденно закинул босые ноги прямо на белую скатерть и продолжил:
– Фрамбуаз Дорэ – это старинное название того дивного местечка, где мы сейчас находимся. Впрочем, оно давно уже не употребляется, и мы называем его просто Sweet Home.К сожалению, это понятие плохо поддается переводу на русский.
– Отчего же нет? Милый дом, родной дом.
– Это не совсем то. Родной дом – это место, где ты родился, или где живешь, или где живут твои родители, A home,помимо этого, означает такое место, где тебе хорошо и где ты оказываешься вовсе не благодаря своим достоинствам и заслугам, а просто по праву рождения. Один наш поэт именно так и выразился: «Something you somehow don't have to deserve».
Нил узнал цитату, и это несказанно его вдохновило:
– Наш поэт? Это же Роберт Фрост сказал! Здесь что, Америка?
– Не совсем... Скажем так, Запад.
– Запад вообще? Как это?
– Ты, наверное, уже понял, что у этого места свои, особые отношения с пространством и временем... Так уж повелось, что, мечтая о лучшей жизни, человек всегда обращал свой взор в сторону заката. Вспомни Западный рай Индры, вспомни Платона, вспомни Острова Блаженных в преданиях кельтских народов. У американских индейцев, самого западного, с точки зрения географии, народа, путь в Страну Большой Охоты лежал на запад. На запад же уплывали, покидая Средиземье, эльфы господина Толкина... А орды Чингисхана, а американские пионеры – думаешь, их не вела все та же извечная мечта о блаженном Западе?
– Но Спаситель придет с Востока! – неожиданно выпалил Нил.
Верджил улыбнулся в ответ:
– Придет с Востока и уведет спасенных – куда? Спасителям едва ли свойственны кривые пути.
Верджил усмехнулся, достал из кармана джинсов помятую пачку сигарет, щелкнул зажигалкой, затянулся. Нил вдохнул аромат небывалой сладости и силы.
– Эт-то что? – с легкой запинкой спросил он.
– "Латакия – Дикий Мед". Мое собственное изобретение. Берешь коробку обычной мак-бареновской «Латакии», добавляешь...
Нил громко расхохотался.
– Ты что? – с легкой обеспокоенностью спросил Верджил.
– Вот уж не думал... Я-то химичу, потому что не достать ничего...
– А я химичу, потому что все достать. – Верджил со смехом бросил Нилу пачку и плоскую, черную с золотом зажигалку. – Угощайся.
Нил внимательно посмотрел на пачку. На глянцевом белом картоне не стояло ни слова, зато рельефно проступал красно-желтый силуэт рогатого кабана, которого Нил видел в гостиной над зеркалом. Повеяло неприятным холодком.
– Это что такое? – как можно небрежнее спросил Нил, показывая на изображение.
– Не что, а кто, – поправил Верджил. – Кернунн, Хранитель Дома.
– Это его портрет над зеркалом висит?
– Это не портрет. Это он сам. Точнее, его голова, а сам он – в зазеркальном пространстве, недоступном никому, кроме него.
– Боже!
Верджил поморщился.
– Не Боже, а Хранитель. Он спит, но все видит. И если почувствует, что Дому что-нибудь угрожает... Ладно, схожу выжму еще сока, а ты походи здесь пока, посмотри, как все устроено. Только на еду и питье особенно не налегай, аппетит испортишь. У нас сегодня рождественский ужин.
– Но ведь лето?
– И что?
– Но Рождество зимой...
– Что такое Рождество?
– Ну, когда Христос родился...
– Кто такой Христос? – Ну, это... Сын Божий.
– Все мы дети Божьи. И каждый день кто-то родился...
Верджил вышел в гостиную-прихожую, а Нил подошел к непонятным серым экранам, расположенным на стене. Стоило ему подняться на приступочку, которая тянулась вдоль экранов, ближайший экран замерцал приятным для глаз зеленым светом, а мелодичный женский голос радушно произнес:
– Хэлло! Добро пожаловать в наше домашнее кафе.
Нил вздрогнул от удивления и поспешно сошел с приступочки. Экран мгновенно погас, и все стало так, как прежде. Он осмотрелся, еще раз шагнул на приступочку.
– Хэлло! Добро пожаловать в наше домашнее кафе, – с той же жизнерадостной интонацией произнес голос.
На зеленом поле экрана проступили разноцветные квадратики со словами:
Hors d'oeuvres |Salads |Soups |Sauces & Seasonings |Fish & Seafood |Meat
Poultry & Game |Vegetarian Delight |Lacto-Ovo Feast |Side Dishes |Cheese Board |Just Desserts
Soft Drinks &-Juices |Beers |Wines |Hard Stuff |Hot Beverages |Fruit
Suggestion: Menu №1 |Suggestion: Menu №2 |Special Requests |Small |Medium |Large
Browse by Letter |Browse by Country |Browse by Group |Be Your Own Cook |OK |Serve
Нил диким взглядом окинул таблицу, моргнул – и английские надписи тут же сменились русскими.
– Дотроньтесь до экрана в желаемом секторе, – бодро посоветовал голос, и Нил ошалело ткнул в квадратик «Закуски» на теплом силиконовом экране.
Три верхних ряда моментально запестрели множеством цветных картинок, во всех аппетитных подробностях изображающих всякие мыслимые и немыслимые вкусности. Нил несколько секунд молча изучал картинки, а потом нажал на изображение чего-то круглого и зеленого, политого чем-то розовым. Изображение тут же выросло в половину экрана, а под ним загорелась надпись: «Авокадо под крабовым соусом».
– Понятненько, – сказал Нил и ткнул в кнопку «ОК».
Послышался тихий звон колокольчика, и тут же ярко загорелись квадратики «Small, Medium, Large». Нил сообразил, скромно нажал на «Medium», снова на «ОК» и на «Serve». На экране высветился вопрос: «That's all?» и под ним два квадратика «Yes» и «No». Нил нажал на «Да», раздалась тихая барабанная дробь, экран выдал нечто вроде мультипликационного салюта, и из щели под экраном на белом подносе выехала тарелочка с авокадо под крабовым соусом и обернутые салфеткой нож и вилка.
– Мерси, – на всякий случай сказал Нил и спустился в зал.
Если бы в природе существовало такое блюдо, как копченый кабачок, то как раз на него было бы похоже это самое авокадо, крабовый же соус оказался именно тем, чем и должен был оказаться – мелко наструганным крабом в майонезе. В целом было совсем недурственно, Нил пожалел лишь о том, что не заказал к авокадо кусочка хлеба, и остатки соуса пришлось вылизывать языком, благо в столовой никого не было.
Покончив, таким образом, с закусками, Нил вновь, теперь уже намного смелее приблизился к чудо-автомату, выбрал квадратик «Вино» и смело задал алфавитный поиск. Через минуту он обрел желаемое – большой стакан славного мозельвейна «Die Nackte Arsch»<Голая задница (нем.)>. Выходит, вино с таким колоритным названием действительно существует.
Потягивая на ходу вино – белое, чуть сладенькое, с приятной горчинкой, – Нил принялся расхаживать по залу, разглядывая то, чего еще не успел разглядеть. В частности, если пройти мимо питательных автоматов налево, то за застекленной дверью будет бильярдный зал с двумя зелеными столами и одним светло-коричневым, а если налево – музыкальный салон с бархатными портьерами, глубокими, уютными креслами и небольшой сценой, на которой господствовал ярко-красный концертный рояль. Нил без колебаний вошел в салон, поднялся на сцену, поставил стакан на крышку рояля, уселся на круглый табурет, открыл рояль – оказалось, «Стейнвей» – и для разминки пробежал пальцами по клавишам. Великолепный глубокий звук, идеальная настройка.
– Мамаше бы такой, – шепотом сказал Нил и еще раз прошелся по клавиатуре...
Когда Нил учился классе примерно в седьмом, фирма «Мелодия» вдруг шлепнула подряд три больших пластинки замечательного русского шансонье Александра Вертинского, прежде если и не запрещенного, то и не сильно разрешенного. Старшее поколение, слушая, вспоминало молодость, а молодое открывало для себя, что, оказывается, можно и так. На какое-то время мудрый старый Пьеро по популярности почти сравнялся с «Поющими гитарами». Каждый дворовый бард, наряду с бессмертными шлягерами «Сека, сека повязала» (слова народные, музыка народная) и «Я хочу вам рассказать, как я любил когда-то» (музыка Леннона и Маккартни, слова Марка Подберезского), норовил включить в свой репертуар, как минимум, «Над розовым морем».
Всеобщее открытие не было открытием для юного Нbла. Сколько он себя помнил – столько помнил и тяжелый пыльный магнитофон, который иногда выдвигали из угла и ставили на него громадные шершавые бобины. По знаку бабушки все благоговейно замирали, и из магнитофонного бока с шипением вырывались голоса чужой эпохи – Вертинский, Лещенко, Плевицкая, Иза Крамер, Варя Панина... Но в молодой среде привился один Вертинский. На переменке соберутся, бывало, все мальчишки из класса в рекреационном зале – за старым роялем маэстро Баренцев – и заголосят зычным хором «Матросы мне пели про остров...» Наладились было под нее строем ходить на военной подготовке, но военрук, товарищ Каратаев, наорал на них, еще и директрисе нажаловался.
Позднее, в студенческие годы, открыв для себя иные музыкальные ориентиры, Нил как-то в веселую минутку сочинил песенку а-ля Вертинский, и очень пафосно, со всеми характерными для прославленного шансонье приемами, исполнял ее на разных капустниках и вечеринках. Народу нравилось...
Он взял несколько аккордов и запел:
На пустом Петропавловском пляже
Ветер волны терзал, как струну.
Вы прошли не заметив и даже
Не взглянули в мою сторону...
– Если бы я знала, что ты еще и поешь, то непременно взглянула бы и не раз, – тихо проговорил кто-то.
Нил поднял взгляд и застыл в изумлении... Нет, это невозможно, никак невозможно... Хотя... Если здесь мог оказаться еще кто-то из того, нижнего мира, то именно она, только она...
– Что ж ты замолчал, Нилушка? Так пел хорошо.
И как к лицу ей эта зеленая хламида...
– Просто неожиданно очень. Ты здесь...
– Добро пожаловать в Занаду! – с ослепительной улыбкой произнесла Таня Захаржевская.
– Занаду?
– Храм земных утех, построенный одним монгольским мечтателем и описанный мечтателем английским. Но поскольку оба были опиофагами... Ладно, ты играй...
А луна так изысканно-нежно
Отдавалась бегущей волне,
Одиночество было безбрежным
В безнадежной моей стороне...
<Текст В. Волковского>
Нил вздрогнул. Необъяснимое ощущение переполняло его. Словно бы он одновременно находился в двух точках пространства-времени. Он же в кресле у раскрытого окна весенней ночью восемьдесят второго, он же рядом с нею, с Татьяной небесною, в Бог весть каком Занаду, в году неизвестно каком... Нет, не в двух точках, а в трех, потому что на двойную картину накладывалось, невидимо, но явственно – его несут, держа за руки, за ноги, куда-то кладут, встряхивая, зачем-то расстегивают брюки... Октябрь семьдесят третьего... Нет, не так. Рано! Еще, еще!..
Он слегка надавил на веки, силясь вернуть себя в пласт видения... Но тамошние предметы налились прозрачностью и зыбкостью. Белая клавиша продавилась под его пальцем, будто мягкий пластилин. Вновь перед глазами предательски близко замаячил край белой больничной занавески...
– Побудь еще... – прошелестела она призрачным голосом.
– Я хочу, но не могу, оно само ускользает...
– Ты здесь! – твердо приказала Татьяна. – Возьми мою руку, ощути ее тепло, вдохни в себя пьянящий воздух Занаду и не думай, главное, не думай о том, что осталось там, за порогом.... Теперь выдохни и сразу затянись, вот...
Прозрачная сигарета, которую она поднесла к его губам, обрела относительную материальность лишь на третьей затяжке. Поверхность клавиши стала ровной и твердой.
– Ну вот, – с несказанным облегчением проговорил Нил, взял сигарету из ее белых пальцев и заглянул в ее золотистые, искрящиеся смехом глаза. – Спасибо. Я снова здесь. Что это за сигарета? Я помню этот запах, этот вкус. Совсем недавно.
– Верджил в столовке оставил, а я подобрала. – Она показала ему пачку с кабаньей головой. – Спой еще чего-нибудь, пожалуйста.
– Что? Свое или чужое?
– Свое, разумеется.
– Да у меня все такое... не очень соответствующее этому месту. Как бы опять назад не утянуло.
– Тогда давай мое. Посвящение нашему «Сладкому дому».
– Но я же не знаю...
Она усмехнулась и щелкнула пальцами.
– Уже знаешь. Здесь это просто. Начинай, а я подхвачу.
И действительно, даже не успев удивиться, он без малейших колебаний отыграл вступление в пламенном испанском стиле и начал:
Снова под балконом с серенадой
Я стою в своем плаще старинном,
И свежей глотка амонтильядо
Сень дубрав, где зреют апельсины.
В ночь бежим, где трепетные звуки
Изольются в пламенном фанданго,
Где струятся пламенные звуки,
А река струится соком манго.
Она чуть наклонила голову и подхватила – чисто, звонко, весело:
Перебор гитары шестиструнной
Растревожил душу девы юной.
Голос твой, Диего, меня манит вдаль,
Как в топленом сахаре миндаль...
В искрометном географически-гастрономическом дивертисменте они пробежались по странам и континентам, и каждому куплету вторили сильные, отчетливо кондитерские, вкусовые ощущения – французский шартрез, венский апфель-штрудель, вязкая греческая халва и рассыпчатый тульский пряник с терпкой отдушкой ядреного хлебного кваса.
Послышались дружные аплодисменты и одобрительные возгласы. Нил смутился – он даже не заметил, что во время их номера музыкальный салон наполнился народом. Люди, по большей части молодые и симпатичные, сидели в креслах, на диванах, прямо на полу, стояли у окон и возле самого рояля.
– Забойно, браток! – выразил общее мнение высокий стройный негр в красно-желто-зеленом балахоне и с немыслимо сложной системой косичек на голове. – Считай, вписался. Мы все тебя уже любим. – Он похлопал Нила по плечу. – Еще что-нибудь сбацаешь?
– Попозже. Устал немножко.
– Ладно. Тогда браток Соломон немного побренчит, о'кей?
Он уселся на освобожденный Нилом табурет и ловко, сноровисто заиграл небыструю, но очень ритмичную, на четыре четверти, мелодию. Ребята и девушки обступили рояль, принялись прихлопывать и пританцовывать в такт.
Не привлекая к себе внимания, Татьяна отошла от рояля, неспешно приблизилась к дверям в столовую. Нил тем же манером последовал за ней. Оказавшись в пустом, гулком зале, Нил взял ее руку, прижал к груди.
– Там, в нижнем мире...
– Он не нижний, – мягко поправила она, не отнимая руки. – Он просто обыкновенный.
– Хорошо. Там, в обыкновенном мире, рядом с тобой я смешон, жалок, недостоин твоей благосклонности...
Окружающие цвета резко поблекли, пол качнулся, и Нил поспешно заглотил остаток фразы.
Она молчала и с улыбкой смотрела на него.
– А здесь? Здесь и сейчас... Скажи мне, здесь ведь все иначе?
– Я и там никогда не считала тебя ни смешным, ни жалким... Но ты прав – здесь все иначе.
– Что же, выходит, я могу надеяться?..
– Возможно все. – Она пожала плечами.
– Тогда почему не сейчас? Он наклонил к ней голову, ловя губами ее губы. Она чуть отвела лицо, подставив щеку.
– Сейчас – это где, милый? – услышал он ее шепот. – Здесь – это когда?.. Мир Занаду закружился и поплыл, истончаясь...
– Постой... – прохрипел он.
– Охотница твое согреет ложе... Она ждет, Антиной... Ступай...
<Ах, какой пророческий глюк! (Прим. Т.Захаржевской.)>