Страница:
– Еду. Жди.
Накинув пальто, он выскочил на улицу, тормознул встречную машину и за двадцать пять минут (и столько же рубликов) перенесся в пространстве до четвертого этажа стандартной панельной многоэтажки. Перед ним была приоткрытая голубовато-серая дверь из прессованного картона. Он осторожно вошел – и тут же попал в дрожащие объятия, а щека его оросилась чужими слезами.
– Ну-ка, ну-ка, – пробормотал он, отстраняя от себя Леру.
Не знай он, что это она, сразу и не признал бы – волосы растрепаны, руки и губы трясутся, в покрасневших глазах слезы и ужас нечеловеческий. Мятый халатик наброшен прямо на голое тело.
– Что стряслось, рассказывай.
– Там...
Она наклонила голову, показывая на темную комнату.
Нил вошел, щелкнул выключателем: На широкой тахте, поверх сбитых простыней лежал голый, маленький, лысый человек. Голова его была склонена набок, один глаз, широко раскрытый, остекленело глядел куда-то за спину Нила, из полураскрытого рта высовывался край съемной челюсти, с которой свисала на простыню сосулька слюны. Над впалой грудью, густо поросшей седыми волосами, вздымался толстый живот, из-за которого едва просматривался крошечный, сморщенный пенис. Вдоль бедра тянулся длинный шрам. Человек был однозначно мертв. «Тоже мне половой гангстер!» – неприязненно подумал Нил и, повернувшись к Лере, спросил коротко:
– Кто это?
– Это... это... это же мой научный руководитель, профессор Мельхиор Карлович Донгаузер! – начав с лепета, Лера закончила чуть не визгом.
– Оп-па! – выдавил в момент обалдевший Нил. В эту минуту его респектабельный отчим нисколько не походил на парадный портрет реформатора Сперанского, а походил только на то, чем, собственно, и являлся – на голого, лысого, мертвого старика.
– Oh, mummy, – безотчетно прогудел он начало известной песенки, – oh mummy, mummy blue, oh. Mummy blue... В эрогенной зоне идут бои с человеческими жертвами...
Лера вцепилась ему в рукав и залопотала:
– Нил, пойми, я все объясню, я все потом объясню, надо что-то скорее предпринять, его семья, моя аспирантура, подругина квартира, милиция, скандал, крах всего, умоляю, сделай что-нибудь, ну сделай же что-нибудь...
Нил очнулся, замолчал, огляделся. Одежда была разбросана по всему полу, на прикроватном столике стояла наполовину опорожненная бутылка шампанского, ваза с апельсинами, открытая коробка шоколадных конфет. «Покайфовали, засранцы!» – со злостью подумал Нил и рявкнул на Леру:
– Помоги одеть его!
Нил стащил горе-любовника на ковер, вдвоем они натянули на него трусы, носки, вдернули ноги в брюки. Обернув руку полотенцем, Нил вставил челюсть обратно в открытый рот. Вскоре доктор музыковедения был полностью экипирован. Нил вывернул карманы его пиджака и пальто, изучил содержимое. Бумажку с адресом и телефоном Лериной подруги он изъял и разорвал. Удостоверение заслуженного деятеля искусств РСФСР, деньги, ключи и другие предметы положил обратно.
– Есть что еще из его вещей? – отрывисто спросил он. – Портфель, одежда какая-нибудь?
Лера беспомощно развела руки. Нил еще раз внимательно осмотрел комнату, кухоньку, заглянул в ванную. На телефонном столике в прихожей он заметил записную книжку, раскрытую на букве "В". Из четырех номеров один принадлежал ему самому. Нил перелистал книжку. На титульном листе было выведено бисерным почерком «Профессор М. К. Донгаузер». Нил закрыл книжку и положил ее в карман профессорского пальто.
Теперь осталось решить, что делать дальше. Немного подумав, Нил собрался с духом.
– Выйди потихоньку на лестницу, посмотри, нет ли там кого, и просигналь мне, – приказал он. – И прекрати реветь. Действовать надо!
Лера осторожно выглянула за дверь, вышла на площадку, послушала, посмотрела вверх-вниз, выждала немного и махнула Нилу рукой. Просунув руки под голову и ноги Мельхиора Карловича, он без особого труда поднял отчима и понес по ступенькам вниз. На площадке между первым и вторым этажом Нил аккуратно опустил его, посадил на ступеньку, прислонил голову к перилам, поправил шляпу, шарф. Окинул прощальным взглядом.
– Все-таки молодец ты, Карлович, – прошептал он. – Умер как настоящий мужчина.
Он вышел на улицу. Дойдя до ближайшего автомата, вызвал «неотложку».
– На лестнице у приличного пожилого человека сердечный приступ, – сказал он и назвал точный адрес. Потом позвонил Лере.
– Дело сделано. Запрись, потуши свет и не высовывайся до утра, – резким, неприятным тоном сказал он.
– Ах, Нил... Нил, мне так страшно!.. Может быть, поднимешься?
– Не поднимусь.
– Нил, погоди, не бросай трубку... Скажи, как ты думаешь, отчего все-таки он умер?
Это уже было свыше его сил.
– От неразрешимого морального конфликта, фройляйн, – ледяным тоном отчеканил он. – Сердце аристократа и истинного арийца не смогло пережить противоестественной связи с дочерью Робеспьера и внучкой Израиля...
Дома под утро ему вновь снилось забранное нержавейкой кубическое пространство. Он стоял, макая палец лав собственную кровь, и рядом с надписью «Я люблю Луя!» старательно выводил: «Я люблю Антуанетту!» Позади него, в нечетком металлическом отражении, мелькнул зеленоватый манжет, черный рукав амазонки.
Нил проснулся в поту, с бешено колотящимся сердцем. Зато теперь он точно знал, что надо делать.
Самое сложное в поисках Тани Захаржевской заключалось в том, чтобы никто не догадывался, что такие поиски ведутся, чем ближе цель, тем больше необходимость в конспирации. Очень уж не хотелось, чтобы до Тани дошли слухи, будто ее усиленно разыскивает некий Баренцев, про которого она определенно и думать забыла.
Деканатской секретарше Наташе, которая вряд ли запомнила одну из тысяч студенток, прошедших через факультет за последние годы, еще можно было наплести, будто он, разочаровавшись в преподавательской карьере, намерен создать собственную рок-группу, подыскивает яркую солистку, и неплохо было бы... За коробку фиников в шоколаде Нил получил информацию о том, что на четвертом курсе Захаржевская Татьяна вышла замуж и сменила фамилию на Чернова, на пятом ушла в декретный отпуск, а два года назад была заочно отчислена как не приступившая к занятиям. В придачу Наташа выдала ему адрес и домашний телефон Черновой-Захаржевской.
Нил так и не придумал, под каким предлогом он появится перед Таней. Едва ли она благосклонно отнесется к появлению старого своего знакомца, ближайшем кафе, получил ответ. Гражданка Чернова, проживавшая по указанному в запросе адресу, убыла в апреле сего года и в настоящее время в городе Ленинграде не прописана.
Он вытянул две пустышки подряд. Что ж, остается искать другие пути. Перебирая в уме все ниточки, которые могли бы привести к ней, Нил решил Прежде всего разыскать Ваньку Ларина. Не то, чтобы этот источник был самым многообещающим, просто с ним было легче завести разговор о Татьяне, чем, скажем, с Николаем Николаевичем, ее отчимом.
На Ванечку он вышел достаточно легко, и доверительная беседа обошлась в тридцать три рубля – стоимость двух порций мяса и трех бутылок сухого вина в «Погребке» плюс червонец на такси, куда пришлось сгрузить вконец ослабевшего Ларина. Денежки вылетели в трубу: Ванька, с которого впору было рисовать плакаты на тему «Все ты, водка, виновата!», при первом же упоминании о Тане расплакался, начал бить себя в грудь и честить себя скотиной и мерзавцем. Вразумительного от него удалось добиться немного. Оказывается, месяца через три-четыре после их встречи в шашлычной он люто загулял, к Тане не вернулся, потому что загремел в больницу, а там узнал, что Таня с друзьями перекололись героином, и друзья ее погибли, а сама она попала в реанимацию, откуда ее увезли в неизвестном направлении.
К Николаю Николаевичу Нил долго не решался обратиться, понимая, что импозантный адвокат, скорее всего, пошлет его куда подальше. Наконец не выдержал, и выждав момент, когда тот выходил из дверей коллегии, двинулся навстречу ему.
– Здравствуйте, Николай Николаевич! – Здравствуйте... Извините, молодой человек, не припоминаю. Вы по какому делу?
– Совсем не по делу. Я сын Ольги Владимировны Баренцевой, певицы. – Холеные черты адвоката чуть разгладились. – Вы в свое время здорово помогли нам с женой, и мы до сих пор с великой благодарностью вспоминаем вас... и Таню, которая порекомендовала обратиться к вам.
– Да, да, теперь я вспомнил – роковые страсти, нож.... Ну, и как теперь ваша супруга? Больше не бузит?
– Нет, что вы, у нее все прекрасно, работает в Москве на радио, обличает албанских экстремистов преступный режим Энвера Ходжи. Видимся, правда, только по выходным, зато не успеваем надоесть друг другу, – вдохновенно врал Нил. – А как вы, как Таня? Что поделывает? Снова замуж не выскочила? – Таня тоже в Москве, работает в министерстве и о замужестве, насколько мне известно, пока не помышляет, нахлебалась, знаете ли... А матушка ваша как?
– О, только что вернулась из турне по странам Азии, готовится к премьере «Тоски»...
– А когда премьера?
Нил оживленно рассказывал о матери и несказанно гордился собой. Как мастерски провел разговор – в полном соответствии с заветами Штирлица важный для себя вопрос затронул в начале и вскользь, получил информацию, а закончил чем-то посторонним, что, собственно, и запомнится собеседнику. Теперь адвокат едва ли вспомнит, что он интересовался Таней. А сразу после Нового года, в тихонький промежуток между зачетными авралами и сессией, надо съездить в Москву...
IX
X
Накинув пальто, он выскочил на улицу, тормознул встречную машину и за двадцать пять минут (и столько же рубликов) перенесся в пространстве до четвертого этажа стандартной панельной многоэтажки. Перед ним была приоткрытая голубовато-серая дверь из прессованного картона. Он осторожно вошел – и тут же попал в дрожащие объятия, а щека его оросилась чужими слезами.
– Ну-ка, ну-ка, – пробормотал он, отстраняя от себя Леру.
Не знай он, что это она, сразу и не признал бы – волосы растрепаны, руки и губы трясутся, в покрасневших глазах слезы и ужас нечеловеческий. Мятый халатик наброшен прямо на голое тело.
– Что стряслось, рассказывай.
– Там...
Она наклонила голову, показывая на темную комнату.
Нил вошел, щелкнул выключателем: На широкой тахте, поверх сбитых простыней лежал голый, маленький, лысый человек. Голова его была склонена набок, один глаз, широко раскрытый, остекленело глядел куда-то за спину Нила, из полураскрытого рта высовывался край съемной челюсти, с которой свисала на простыню сосулька слюны. Над впалой грудью, густо поросшей седыми волосами, вздымался толстый живот, из-за которого едва просматривался крошечный, сморщенный пенис. Вдоль бедра тянулся длинный шрам. Человек был однозначно мертв. «Тоже мне половой гангстер!» – неприязненно подумал Нил и, повернувшись к Лере, спросил коротко:
– Кто это?
– Это... это... это же мой научный руководитель, профессор Мельхиор Карлович Донгаузер! – начав с лепета, Лера закончила чуть не визгом.
– Оп-па! – выдавил в момент обалдевший Нил. В эту минуту его респектабельный отчим нисколько не походил на парадный портрет реформатора Сперанского, а походил только на то, чем, собственно, и являлся – на голого, лысого, мертвого старика.
– Oh, mummy, – безотчетно прогудел он начало известной песенки, – oh mummy, mummy blue, oh. Mummy blue... В эрогенной зоне идут бои с человеческими жертвами...
Лера вцепилась ему в рукав и залопотала:
– Нил, пойми, я все объясню, я все потом объясню, надо что-то скорее предпринять, его семья, моя аспирантура, подругина квартира, милиция, скандал, крах всего, умоляю, сделай что-нибудь, ну сделай же что-нибудь...
Нил очнулся, замолчал, огляделся. Одежда была разбросана по всему полу, на прикроватном столике стояла наполовину опорожненная бутылка шампанского, ваза с апельсинами, открытая коробка шоколадных конфет. «Покайфовали, засранцы!» – со злостью подумал Нил и рявкнул на Леру:
– Помоги одеть его!
Нил стащил горе-любовника на ковер, вдвоем они натянули на него трусы, носки, вдернули ноги в брюки. Обернув руку полотенцем, Нил вставил челюсть обратно в открытый рот. Вскоре доктор музыковедения был полностью экипирован. Нил вывернул карманы его пиджака и пальто, изучил содержимое. Бумажку с адресом и телефоном Лериной подруги он изъял и разорвал. Удостоверение заслуженного деятеля искусств РСФСР, деньги, ключи и другие предметы положил обратно.
– Есть что еще из его вещей? – отрывисто спросил он. – Портфель, одежда какая-нибудь?
Лера беспомощно развела руки. Нил еще раз внимательно осмотрел комнату, кухоньку, заглянул в ванную. На телефонном столике в прихожей он заметил записную книжку, раскрытую на букве "В". Из четырех номеров один принадлежал ему самому. Нил перелистал книжку. На титульном листе было выведено бисерным почерком «Профессор М. К. Донгаузер». Нил закрыл книжку и положил ее в карман профессорского пальто.
Теперь осталось решить, что делать дальше. Немного подумав, Нил собрался с духом.
– Выйди потихоньку на лестницу, посмотри, нет ли там кого, и просигналь мне, – приказал он. – И прекрати реветь. Действовать надо!
Лера осторожно выглянула за дверь, вышла на площадку, послушала, посмотрела вверх-вниз, выждала немного и махнула Нилу рукой. Просунув руки под голову и ноги Мельхиора Карловича, он без особого труда поднял отчима и понес по ступенькам вниз. На площадке между первым и вторым этажом Нил аккуратно опустил его, посадил на ступеньку, прислонил голову к перилам, поправил шляпу, шарф. Окинул прощальным взглядом.
– Все-таки молодец ты, Карлович, – прошептал он. – Умер как настоящий мужчина.
Он вышел на улицу. Дойдя до ближайшего автомата, вызвал «неотложку».
– На лестнице у приличного пожилого человека сердечный приступ, – сказал он и назвал точный адрес. Потом позвонил Лере.
– Дело сделано. Запрись, потуши свет и не высовывайся до утра, – резким, неприятным тоном сказал он.
– Ах, Нил... Нил, мне так страшно!.. Может быть, поднимешься?
– Не поднимусь.
– Нил, погоди, не бросай трубку... Скажи, как ты думаешь, отчего все-таки он умер?
Это уже было свыше его сил.
– От неразрешимого морального конфликта, фройляйн, – ледяным тоном отчеканил он. – Сердце аристократа и истинного арийца не смогло пережить противоестественной связи с дочерью Робеспьера и внучкой Израиля...
Дома под утро ему вновь снилось забранное нержавейкой кубическое пространство. Он стоял, макая палец лав собственную кровь, и рядом с надписью «Я люблю Луя!» старательно выводил: «Я люблю Антуанетту!» Позади него, в нечетком металлическом отражении, мелькнул зеленоватый манжет, черный рукав амазонки.
Нил проснулся в поту, с бешено колотящимся сердцем. Зато теперь он точно знал, что надо делать.
Самое сложное в поисках Тани Захаржевской заключалось в том, чтобы никто не догадывался, что такие поиски ведутся, чем ближе цель, тем больше необходимость в конспирации. Очень уж не хотелось, чтобы до Тани дошли слухи, будто ее усиленно разыскивает некий Баренцев, про которого она определенно и думать забыла.
Деканатской секретарше Наташе, которая вряд ли запомнила одну из тысяч студенток, прошедших через факультет за последние годы, еще можно было наплести, будто он, разочаровавшись в преподавательской карьере, намерен создать собственную рок-группу, подыскивает яркую солистку, и неплохо было бы... За коробку фиников в шоколаде Нил получил информацию о том, что на четвертом курсе Захаржевская Татьяна вышла замуж и сменила фамилию на Чернова, на пятом ушла в декретный отпуск, а два года назад была заочно отчислена как не приступившая к занятиям. В придачу Наташа выдала ему адрес и домашний телефон Черновой-Захаржевской.
Нил так и не придумал, под каким предлогом он появится перед Таней. Едва ли она благосклонно отнесется к появлению старого своего знакомца, ближайшем кафе, получил ответ. Гражданка Чернова, проживавшая по указанному в запросе адресу, убыла в апреле сего года и в настоящее время в городе Ленинграде не прописана.
Он вытянул две пустышки подряд. Что ж, остается искать другие пути. Перебирая в уме все ниточки, которые могли бы привести к ней, Нил решил Прежде всего разыскать Ваньку Ларина. Не то, чтобы этот источник был самым многообещающим, просто с ним было легче завести разговор о Татьяне, чем, скажем, с Николаем Николаевичем, ее отчимом.
На Ванечку он вышел достаточно легко, и доверительная беседа обошлась в тридцать три рубля – стоимость двух порций мяса и трех бутылок сухого вина в «Погребке» плюс червонец на такси, куда пришлось сгрузить вконец ослабевшего Ларина. Денежки вылетели в трубу: Ванька, с которого впору было рисовать плакаты на тему «Все ты, водка, виновата!», при первом же упоминании о Тане расплакался, начал бить себя в грудь и честить себя скотиной и мерзавцем. Вразумительного от него удалось добиться немного. Оказывается, месяца через три-четыре после их встречи в шашлычной он люто загулял, к Тане не вернулся, потому что загремел в больницу, а там узнал, что Таня с друзьями перекололись героином, и друзья ее погибли, а сама она попала в реанимацию, откуда ее увезли в неизвестном направлении.
К Николаю Николаевичу Нил долго не решался обратиться, понимая, что импозантный адвокат, скорее всего, пошлет его куда подальше. Наконец не выдержал, и выждав момент, когда тот выходил из дверей коллегии, двинулся навстречу ему.
– Здравствуйте, Николай Николаевич! – Здравствуйте... Извините, молодой человек, не припоминаю. Вы по какому делу?
– Совсем не по делу. Я сын Ольги Владимировны Баренцевой, певицы. – Холеные черты адвоката чуть разгладились. – Вы в свое время здорово помогли нам с женой, и мы до сих пор с великой благодарностью вспоминаем вас... и Таню, которая порекомендовала обратиться к вам.
– Да, да, теперь я вспомнил – роковые страсти, нож.... Ну, и как теперь ваша супруга? Больше не бузит?
– Нет, что вы, у нее все прекрасно, работает в Москве на радио, обличает албанских экстремистов преступный режим Энвера Ходжи. Видимся, правда, только по выходным, зато не успеваем надоесть друг другу, – вдохновенно врал Нил. – А как вы, как Таня? Что поделывает? Снова замуж не выскочила? – Таня тоже в Москве, работает в министерстве и о замужестве, насколько мне известно, пока не помышляет, нахлебалась, знаете ли... А матушка ваша как?
– О, только что вернулась из турне по странам Азии, готовится к премьере «Тоски»...
– А когда премьера?
Нил оживленно рассказывал о матери и несказанно гордился собой. Как мастерски провел разговор – в полном соответствии с заветами Штирлица важный для себя вопрос затронул в начале и вскользь, получил информацию, а закончил чем-то посторонним, что, собственно, и запомнится собеседнику. Теперь адвокат едва ли вспомнит, что он интересовался Таней. А сразу после Нового года, в тихонький промежуток между зачетными авралами и сессией, надо съездить в Москву...
IX
(Москва, 1981)
– Извините, что отнял у вас время. Телефона у вас нет, так что пришлось нанести визит. Всего доброго!
– Всего... Не та я Татьяна Чернова оказалась, что ж поделаешь... – Полная девушка в стеганом халате грустно вздохнула. – А то чайку? Или, может, пива хотите? У меня хорошее, «Останкинское»...
– Спасибо вам, Танечка, в другой раз.
– Жить-то вам есть где? У меня остановились бы. Комната хорошая, просторная. А я бы с вас и денег не взяла...
– Вы очень любезны...
Нил сбежал по лестнице и распахнул дверь в собачий московский холод. Кусачая поземка закружила по широченному безымянному для Нила проспекту три ненужные больше бумажки, выпавшие из" кармана, когда он спешно доставал перчатки. Адреса трех Татьян Всеволодовн Черновых 1956 года рождения, проживающих в городе Москве. Он поднял воротник и двинулся вдоль безотрадных новостроек Отрадного к автобусной остановке. Взгляд его упал на телефоны-автоматы, выстроившиеся рядком у заиндевелого фасада универсама...
– Прямо чудо какое-то, что ты застал меня дома. Я ведь последние денечки в Москве, через три дня улетаю.
Ляля Александрова придвинула полную кружку горяченного ароматного чаю потихоньку отогревающемуся Нилу. На ее большой и светлой кухне, выходящей окнами на бескрайнее заснеженное поле, было уютно и тепло, и уже клонило в сон.
– Рассказывай, как ты, – повелела она, усаживаясь напротив Нила.
– А что рассказывать? – Он откусил от бутерброда с какой-то белоснежной, неведомой ему рыбой, прихлебнул чаю. – Живу помаленьку.
– По-прежнему с Линдой?
Лялю он помнил неплохо, а потому бестактность вопроса нисколько его не покоробила.
– Тю-тю Линда, – сказал он и замолчал.
К большому его облегчению, Ляля не стала выспрашивать подробности.
– Ты извини, но этого следовало ожидать. Мягко говоря, вы не были созданы друг для друга.
– Ты-то как? – сменил тему Нил. – Небось все по заграницам?
– Да пропади они пропадом, такие заграницы! – в сердцах сказала Ляля. – Мы с моим Михеевым пять лет в долбаной Анголе проторчали, пока папуля ему назначение в Мексику не пробил. Михеев с Ленчиком уже там, в Мехико, а я сюда отпросилась на месячишко, больно по снегу соскучилась... Пивка рванешь? У меня хорошее, «Хольстен» из «Березки». – Нил отрицательно покачал головой. – Ну, как хочешь, а я выпью. Очень я в этой Африке к пиву пристрастилась – тамошнюю воду даже кипяченую пить нельзя, чай и тот на привозной минералке заваривать приходилось.
– Ленчик – это твой сын?
– Ага. Уже в Луанде родился. Ему уже четыре сейчас, а родины так и не видел...
– Наших кого-нибудь встречаешь?
– А кого я там могла встретить? С Михеевым в отделе такой Славка Шилин работал, наше португальское кончал. А больше – все.
– А в Москве? Сюда много наших перебралось, особенно девчонок. Ленка Медведева, ныне графиня Бобринская, Любаша Серебровская на Горького живет, я к ней в прошлом году заходил. Сэнди с испанского помнишь? Тоже теперь москвичка, писательница, повести в журналах публикует. Опять же Марина Задонская...
– Задонская с Александровым в Париже ошивается, – сказала Ляля так, будто речь шла о совершенно посторонних людях. – А из московских я ни с кем не вижусь, на улицу и носа не высовываю – холодина такая!
– Особенно после Африки, – поддакнул Нил и, не откладывая, перешел к главному для себя. – А Таню Захаржевскую помнишь? Тоже в Москве обосновалась.
– Это рыжая такая, с английского? – моментально сообразила Ляля. – Которая все на «Жигулях» разъезжала?
– Она самая. В прошлом году как-то резко слиняла из Питера, а у меня ее книжки остались, ценные...
– Ну так и зажал бы по-тихому, раз она не чешется.
Нил улыбнулся.
– Но у нее тоже остались мои. И я-то как раз чешусь – только никто ее координат не знает.
– А справочное на что существует? – удивилась Ляля. – Подойди к любой будке, тридцать копеек заплати – и будет тебе адресок. Если только она действительно в Москве, твоя Захаржевская.
– Должна быть... Я ведь прямо с поезда кинулся наводить справки.
– И что же?
– Мимо. Есть три Черновых со сходными данными, но все три – не те.
– Почему Черновых? – удивилась Ляля.
– Фамилия бывшего мужа, – пояснил Нил – Могла сохранить.
– Значит, плакали твои книжечки, – сказала Ляля, откупоривая вторую бутылку пива. Внезапно она нахмурила лобик. – Постой, постой, тебе на запросе что написали? «Такая не значится» или...
– "Сведениями не располагаем", – прочитал Нил на чудом сохранившейся четвертой бумажке.
– А-га... – задумчиво протянула Ляля. – Закрытый список.
– Что-что? – удивленно переспросил Нил.
– Закрытый список. – Нил ответил ей непонимающим взглядом. – Информация для ограниченного круга. Не станешь же ты выяснять через справочное домашний адрес, скажем, Брежнева – все равно не дадут. Моего, кстати, тоже... Высоко, видать, летает твоя Захаржевская. Дай-ка сюда эту бумажку.
Она вышла из кухни, и Нил услышал, как она говорит с кем-то по телефону. Минуты через две Ляля возвратилась.
– Ну что? – стараясь скрыть волнение, проговорил он.
– Черновых с такими данными у них нет, – сказала Ляля. Нил опустил голову. – Зато Захаржевская Татьяна Всеволодовна имеется. Место работы – постоянное представительство Украинской ССР, домашний адрес – Кутузовский проспект...
Она положила перед ним листочек с адресом и телефоном Тани и усмехнулась:
– Что сидишь? Беги, названивай зазнобушке.
– Да какой еще зазнобушке?!. Мне бы только книжки... – пролепетал застигнутый врасплох Нил. – Что ж так покраснел?.. Ладно, двигай. Когда пролетишь мимо кассы со своей номенклатурной пассией – приходи, ужином накормлю. Но на ночь, имей в виду, не оставлю.
Подъезд не был оборудован никаким замком, но сразу за дверью, наполовину перекрывая вход в просторный, выложенный веселенькой мозаикой вестибюль, тянулся невысокий барьер с массивным перильцем, обтянутым красным бархатом. Сразу за барьером располагалась стеклянная будка, из которой на Нила глянули оловянные очи дюжего консьержа.
– Вы к кому? – без любопытства осведомился он.
– Квартира тридцать три, Захаржевская.
– Понятно... Вас ожидают?
– Нет, но... – замялся Нил. – Видите ли, я из Ленинграда приехал, мы учились вместе, у меня для нее... В общем, просили кое-что передать...
– Минуточку. – Одной рукой консьерж начал нажимать кнопки на узком телефонном аппарате, висящем на стене будки, другую же требовательно протянул к Нилу. – Документик ваш, пожалуйста.
Нил извлек паспорт из внутреннего кармана дубленки и покорно отдал консьержу. Тот, не отрывая ухо от трубки, раскрыл документ и принялся изучать его. Прошло с полминуты.
– Татьяна Всеволодовна не отвечает, – сказал наконец консьерж и возвратил Нилу паспорт. – Заходите позднее, товарищ Баренцев. Посылочку могу передать.
– Нет, спасибо, я... Это личное, – пятясь, пробормотал Нил, развернулся и поспешно вышел.
Стемнело, но массивный «сталинский» дом, с тылу не менее внушительный, чем с обращенного на широкий проспект фасада, сиял сотнями разноцветных окон, мощные ртутные фонари заливали светом хоккейную коробку в центре просторного двора. Оттуда доносились оживленные крики, стук клюшек и веселый хруст коньков. Нил подошел к площадке и, сделав вид, будто увлечен разворачивающейся на льду баталией дворовых команд, принялся следить за Таниным подъездом.
"А если ее нет в городе? – думал он, пританцовывая от постепенно пробирающего холода. –Хотя вряд ли, иначе этот мент в парадной сказал бы... А если она придет не одна? Если появится с мужиком? Все равно, пройду мимо, поздороваюсь, изображу радостное удивление. Может быть, даже лучше, если рядом будет кто-то третий..."
Вдруг он чихнул, да так оглушительно, что на него оглянулись и запасные игроки, и болельщики. Он уткнул нос в толстый шарф.
«Однако этак можно и дуба дать... Пойду-ка я, отогреюсь в какой-нибудь кофеюшке, подойду снова через часик. Будет дома – прорвусь, не будет – подожду еще...»
Он направился к дому. До расчищенной дорожки, тянущейся вдоль дома оставалось шагов десять, когда из-за поворота, светя фарами, выкатил темный автомобиль и остановился возле Таниного подъезда. Сердце екнуло, и Нил замер. Салон автомобиля осветился уютным желтым светом, за рулем, без шапки, в чем-то белом и пушистом на плечах, вполоборота к нему сидела Таня и что-то говорила сидящему рядом пассажиру в мохнатом башлыке. Распахнулась дверца, и он услышал обрывок Таниной фразы:
– ...отгонять не буду – не угонят. Из-за дверцы выглянула голова пассажира – и оказалась головой пассажирки. Нил с облегчением выдохнул, но тут же застыл с раскрытым ртом. Рядом с темными, глянцевито поблескивающими «Жигулями» стояла Линда.
Он вжал голову в поднятый воротник и зашагал прочь.
<Я и понятия не имела, что он разыскивает меня. Вообще, с тех пор, как в мою жизнь вошел Павел, я почти не вспоминала о Ниле. Думаю, если бы мне удалось удержать Павла – то и совсем забыла бы... Не дали. А мне так хотелось нормального бабьего счастья – хороший муж, хороший дом, хорошие дети Только я не сумела вовремя понять, что такое счастье – не для меня.... Они такие разные – Павел и Нил, Один – цельным, ясный, гармоничный, обретший себя с самого рождения. А другой – многослойный, весь из оттенков, переходов, противоречий, всю жизнь собирающий самого себя, как большую головоломку. Аполлон и Дионис – в ницшеанском смысле... А о Ниле мне напомнила Линда. Всего за день до того, как он увидел нас вместе. В моем дворе. Встретились мы случайно – если вообще допускать существование случайностей в этом мире. Я возвращалась в город, ночью у шефа был большой прием на даче, а с утра мне предстояли дела в Москве. Доехала до Кольцевой – и вдруг прямо передо мной на дорогу выскакивает и лезет чуть не под колеса какая-то ненормальная. Босая, без шапки, в шубе нараспашку. Я едва успела затормозить, а она стоит в свете фар и не шелохнется. И тут я узнаю в ней Линду... (Прим. Т. Зохаржевской)>
– Всего... Не та я Татьяна Чернова оказалась, что ж поделаешь... – Полная девушка в стеганом халате грустно вздохнула. – А то чайку? Или, может, пива хотите? У меня хорошее, «Останкинское»...
– Спасибо вам, Танечка, в другой раз.
– Жить-то вам есть где? У меня остановились бы. Комната хорошая, просторная. А я бы с вас и денег не взяла...
– Вы очень любезны...
Нил сбежал по лестнице и распахнул дверь в собачий московский холод. Кусачая поземка закружила по широченному безымянному для Нила проспекту три ненужные больше бумажки, выпавшие из" кармана, когда он спешно доставал перчатки. Адреса трех Татьян Всеволодовн Черновых 1956 года рождения, проживающих в городе Москве. Он поднял воротник и двинулся вдоль безотрадных новостроек Отрадного к автобусной остановке. Взгляд его упал на телефоны-автоматы, выстроившиеся рядком у заиндевелого фасада универсама...
* * *
– Прямо чудо какое-то, что ты застал меня дома. Я ведь последние денечки в Москве, через три дня улетаю.
Ляля Александрова придвинула полную кружку горяченного ароматного чаю потихоньку отогревающемуся Нилу. На ее большой и светлой кухне, выходящей окнами на бескрайнее заснеженное поле, было уютно и тепло, и уже клонило в сон.
– Рассказывай, как ты, – повелела она, усаживаясь напротив Нила.
– А что рассказывать? – Он откусил от бутерброда с какой-то белоснежной, неведомой ему рыбой, прихлебнул чаю. – Живу помаленьку.
– По-прежнему с Линдой?
Лялю он помнил неплохо, а потому бестактность вопроса нисколько его не покоробила.
– Тю-тю Линда, – сказал он и замолчал.
К большому его облегчению, Ляля не стала выспрашивать подробности.
– Ты извини, но этого следовало ожидать. Мягко говоря, вы не были созданы друг для друга.
– Ты-то как? – сменил тему Нил. – Небось все по заграницам?
– Да пропади они пропадом, такие заграницы! – в сердцах сказала Ляля. – Мы с моим Михеевым пять лет в долбаной Анголе проторчали, пока папуля ему назначение в Мексику не пробил. Михеев с Ленчиком уже там, в Мехико, а я сюда отпросилась на месячишко, больно по снегу соскучилась... Пивка рванешь? У меня хорошее, «Хольстен» из «Березки». – Нил отрицательно покачал головой. – Ну, как хочешь, а я выпью. Очень я в этой Африке к пиву пристрастилась – тамошнюю воду даже кипяченую пить нельзя, чай и тот на привозной минералке заваривать приходилось.
– Ленчик – это твой сын?
– Ага. Уже в Луанде родился. Ему уже четыре сейчас, а родины так и не видел...
– Наших кого-нибудь встречаешь?
– А кого я там могла встретить? С Михеевым в отделе такой Славка Шилин работал, наше португальское кончал. А больше – все.
– А в Москве? Сюда много наших перебралось, особенно девчонок. Ленка Медведева, ныне графиня Бобринская, Любаша Серебровская на Горького живет, я к ней в прошлом году заходил. Сэнди с испанского помнишь? Тоже теперь москвичка, писательница, повести в журналах публикует. Опять же Марина Задонская...
– Задонская с Александровым в Париже ошивается, – сказала Ляля так, будто речь шла о совершенно посторонних людях. – А из московских я ни с кем не вижусь, на улицу и носа не высовываю – холодина такая!
– Особенно после Африки, – поддакнул Нил и, не откладывая, перешел к главному для себя. – А Таню Захаржевскую помнишь? Тоже в Москве обосновалась.
– Это рыжая такая, с английского? – моментально сообразила Ляля. – Которая все на «Жигулях» разъезжала?
– Она самая. В прошлом году как-то резко слиняла из Питера, а у меня ее книжки остались, ценные...
– Ну так и зажал бы по-тихому, раз она не чешется.
Нил улыбнулся.
– Но у нее тоже остались мои. И я-то как раз чешусь – только никто ее координат не знает.
– А справочное на что существует? – удивилась Ляля. – Подойди к любой будке, тридцать копеек заплати – и будет тебе адресок. Если только она действительно в Москве, твоя Захаржевская.
– Должна быть... Я ведь прямо с поезда кинулся наводить справки.
– И что же?
– Мимо. Есть три Черновых со сходными данными, но все три – не те.
– Почему Черновых? – удивилась Ляля.
– Фамилия бывшего мужа, – пояснил Нил – Могла сохранить.
– Значит, плакали твои книжечки, – сказала Ляля, откупоривая вторую бутылку пива. Внезапно она нахмурила лобик. – Постой, постой, тебе на запросе что написали? «Такая не значится» или...
– "Сведениями не располагаем", – прочитал Нил на чудом сохранившейся четвертой бумажке.
– А-га... – задумчиво протянула Ляля. – Закрытый список.
– Что-что? – удивленно переспросил Нил.
– Закрытый список. – Нил ответил ей непонимающим взглядом. – Информация для ограниченного круга. Не станешь же ты выяснять через справочное домашний адрес, скажем, Брежнева – все равно не дадут. Моего, кстати, тоже... Высоко, видать, летает твоя Захаржевская. Дай-ка сюда эту бумажку.
Она вышла из кухни, и Нил услышал, как она говорит с кем-то по телефону. Минуты через две Ляля возвратилась.
– Ну что? – стараясь скрыть волнение, проговорил он.
– Черновых с такими данными у них нет, – сказала Ляля. Нил опустил голову. – Зато Захаржевская Татьяна Всеволодовна имеется. Место работы – постоянное представительство Украинской ССР, домашний адрес – Кутузовский проспект...
Она положила перед ним листочек с адресом и телефоном Тани и усмехнулась:
– Что сидишь? Беги, названивай зазнобушке.
– Да какой еще зазнобушке?!. Мне бы только книжки... – пролепетал застигнутый врасплох Нил. – Что ж так покраснел?.. Ладно, двигай. Когда пролетишь мимо кассы со своей номенклатурной пассией – приходи, ужином накормлю. Но на ночь, имей в виду, не оставлю.
Подъезд не был оборудован никаким замком, но сразу за дверью, наполовину перекрывая вход в просторный, выложенный веселенькой мозаикой вестибюль, тянулся невысокий барьер с массивным перильцем, обтянутым красным бархатом. Сразу за барьером располагалась стеклянная будка, из которой на Нила глянули оловянные очи дюжего консьержа.
– Вы к кому? – без любопытства осведомился он.
– Квартира тридцать три, Захаржевская.
– Понятно... Вас ожидают?
– Нет, но... – замялся Нил. – Видите ли, я из Ленинграда приехал, мы учились вместе, у меня для нее... В общем, просили кое-что передать...
– Минуточку. – Одной рукой консьерж начал нажимать кнопки на узком телефонном аппарате, висящем на стене будки, другую же требовательно протянул к Нилу. – Документик ваш, пожалуйста.
Нил извлек паспорт из внутреннего кармана дубленки и покорно отдал консьержу. Тот, не отрывая ухо от трубки, раскрыл документ и принялся изучать его. Прошло с полминуты.
– Татьяна Всеволодовна не отвечает, – сказал наконец консьерж и возвратил Нилу паспорт. – Заходите позднее, товарищ Баренцев. Посылочку могу передать.
– Нет, спасибо, я... Это личное, – пятясь, пробормотал Нил, развернулся и поспешно вышел.
Стемнело, но массивный «сталинский» дом, с тылу не менее внушительный, чем с обращенного на широкий проспект фасада, сиял сотнями разноцветных окон, мощные ртутные фонари заливали светом хоккейную коробку в центре просторного двора. Оттуда доносились оживленные крики, стук клюшек и веселый хруст коньков. Нил подошел к площадке и, сделав вид, будто увлечен разворачивающейся на льду баталией дворовых команд, принялся следить за Таниным подъездом.
"А если ее нет в городе? – думал он, пританцовывая от постепенно пробирающего холода. –Хотя вряд ли, иначе этот мент в парадной сказал бы... А если она придет не одна? Если появится с мужиком? Все равно, пройду мимо, поздороваюсь, изображу радостное удивление. Может быть, даже лучше, если рядом будет кто-то третий..."
Вдруг он чихнул, да так оглушительно, что на него оглянулись и запасные игроки, и болельщики. Он уткнул нос в толстый шарф.
«Однако этак можно и дуба дать... Пойду-ка я, отогреюсь в какой-нибудь кофеюшке, подойду снова через часик. Будет дома – прорвусь, не будет – подожду еще...»
Он направился к дому. До расчищенной дорожки, тянущейся вдоль дома оставалось шагов десять, когда из-за поворота, светя фарами, выкатил темный автомобиль и остановился возле Таниного подъезда. Сердце екнуло, и Нил замер. Салон автомобиля осветился уютным желтым светом, за рулем, без шапки, в чем-то белом и пушистом на плечах, вполоборота к нему сидела Таня и что-то говорила сидящему рядом пассажиру в мохнатом башлыке. Распахнулась дверца, и он услышал обрывок Таниной фразы:
– ...отгонять не буду – не угонят. Из-за дверцы выглянула голова пассажира – и оказалась головой пассажирки. Нил с облегчением выдохнул, но тут же застыл с раскрытым ртом. Рядом с темными, глянцевито поблескивающими «Жигулями» стояла Линда.
Он вжал голову в поднятый воротник и зашагал прочь.
<Я и понятия не имела, что он разыскивает меня. Вообще, с тех пор, как в мою жизнь вошел Павел, я почти не вспоминала о Ниле. Думаю, если бы мне удалось удержать Павла – то и совсем забыла бы... Не дали. А мне так хотелось нормального бабьего счастья – хороший муж, хороший дом, хорошие дети Только я не сумела вовремя понять, что такое счастье – не для меня.... Они такие разные – Павел и Нил, Один – цельным, ясный, гармоничный, обретший себя с самого рождения. А другой – многослойный, весь из оттенков, переходов, противоречий, всю жизнь собирающий самого себя, как большую головоломку. Аполлон и Дионис – в ницшеанском смысле... А о Ниле мне напомнила Линда. Всего за день до того, как он увидел нас вместе. В моем дворе. Встретились мы случайно – если вообще допускать существование случайностей в этом мире. Я возвращалась в город, ночью у шефа был большой прием на даче, а с утра мне предстояли дела в Москве. Доехала до Кольцевой – и вдруг прямо передо мной на дорогу выскакивает и лезет чуть не под колеса какая-то ненормальная. Босая, без шапки, в шубе нараспашку. Я едва успела затормозить, а она стоит в свете фар и не шелохнется. И тут я узнаю в ней Линду... (Прим. Т. Зохаржевской)>
X
(Ленинград, 1981)
Домой он возвратился в седьмом часу утра, проведя бессонную ночь в созерцании черной пустоты, проносящейся за окном сидячего вагона. В квартире было темно, тихо, где-то за дверью кто-то похрапывал. Нил на ощупь, не врубая электричества, прошел коридор, и щелкнул выключателем лишь на кухне. У окна неподвижно стояла Хопа.
– Привет! – сказал Нил. – Что в темноте сидишь?
– Да так, – тихо отозвалась она и провела рукавом по глазам.
Нил был потрясен: плачущая Хопа – это вам не плачущий большевик, такого ни в каком музее не покажут.
– Ты что? – растерянно спросил он. – Что-нибудь случилось? – Ничего. – Она отняла от груди помятый листок бумаги, протянула Нилу. – Будь другом, прочти вслух.
– Надо ли? Это, наверное, что-нибудь личное.
– Надо. Чтобы я поверила, что мне не примерещилось.
Он развернул сложенный втрое желтый линованный листок, посмотрел на аккуратные округлые буквы с непривычным левым наклоном;
"Вашингтон, 11.11.1981 Дорожайшая Леночка!
На случай, если ты забыла, это Эд, Эднард Т. Мараховски, теперь ассоциативный профессор Джорджтаунского университета. Надеюсь, что это посылание дойдет до тебя, не как все предыдущие. Я совсем потерял веру в вашу почтовую службу и теперь отправляю с оказием через надежный друг. Если твоя память все еще требует освежения, я тот сумасшедший американский студент, которой был покушен русской собакой и от rabies (прости, не имею русского словаря под моими руками) вылечен твоими волшебными уколами, а от целибата вылечен твой равно волшебной любовью. Я поминаю каждый момент нашей интимности как самое высокое счастье в моей жизни. Если бы не ваша ужасная бюрократия, мы уже семь года были бы муж и жена. Но все это время я не переставал хотеть этого еще больше. А как насчет тебя? Я совершенно понимаю, что это длинный период для молодой женщины, но, может быть, твое сердце еще свободно для твоего старого заграничного любовника? Не оставляй меня без надежды.
Я давно хотел снова посетить твой замечательный город, но только сейчас получил возможность. Я выиграл исследовательский grant на три месяцев работы в Пушкинском доме и уже уладил все формальности. Если все пойдет так, как оно должно, я прилетаю 13 февраля, 1982, из Хельсинки, и теперь ваши бюрократы уже не скажут, что мы знакомы слишком короткое время, и не откажут снова в регистрации нашей свадьбы.
Сердечно твой Эд".
Хопа сосредоточенно слушала Нила, а когда он замолчал, обреченно проговорила:
– Значит, не брежу.
– Зачем так грустно? К тебе на крыльях любви летит американский жених, да не замухрышка какой-нибудь, а ассоциативный профессор, выражаясь по-человечески – доцент. Интеллигентный, обеспеченный человек, по-русски понимает, тебя за семь лет не забыл. Чего еще тебе надо? Сама же сколько раз говорила, что слинять отсюда хочешь, и именно в Штаты. Радоваться надо.
– Я и радуюсь.
Хопа присела на табуретку рядом с Нилом, потянулась за сигаретой.
– Что-то не похоже.
– Перегорело... Я ведь тогда совсем девчонкой была, после медучилища второй год в травме работала, иностранцев только в кино и видела, они для меня вроде инопланетян были. Когда он к нам прибежал, я его сначала за психбольного приняла –одет в какую-то пеструю рванину, волосы длиннющие в хвостик забраны, как у девочки, глаза такие... знаешь, как у трехлетнего ребенка, которого бякой-закалякой напугали. Лопочет что-то, ничего не понять, еле разобрали, что его возле метро собака укусила, и он требует, чтобы ему сделали укол от бешенства. Раны-то толком не было, так, синячок, даже штанов псина не прокусила, но он ничего не желал слушать, и наша врачиха велела мне поставить ему укольчик... Знаешь, от чего я прибилась?
– От чего?
Хопа поднялась, подошла к холодильнику достала что-то из нижней секции.
– Специальные резиночки, чтобы носки держать, полосатые, я такие в первый раз увидела, и трусы белые, в обтяжку, с красным пояском, – ответила она, разогнувшись. – Потом он еще несколько раз приходил, штучки заграничные приносил – «кока-колу» в баночках, жвачку... Он был такой нелепый, немного жалкий. Повсюду таскал с собой складной стульчак, чтобы в русском сортире заразу не подцепить, а когда мы с ним в первый раз... Ну, ты понимаешь... два презерватива натянул. Нервничал ужасно, пришлось помогать. А утром... В общем, мы у меня в комнатушке этим занимались, а соседи, суки, милицию вызвали. То да се, связь с иностранцем, штраф, объяснительная... Примешь?
Нил вопросительно посмотрел на нее и увидел у нее в руках бутылку водки с винтовой крышкой.
– А надо ли?
– Ну, как хочешь. Я лично хочу. – Она плеснула водки в кружку, немытую после чьего-то вчерашнего чаепития, быстро выпила и со стуком поставила кружку. – Эд, лапушка, молодцом оказался, я не ожидала – заявил, что я его невеста, и он настаивает на немедленной регистрации брака. Но у нас даже заявление не приняли, сказали, что для этого нужно доказать, что мы знакомы не менее года. Через месяц его стажировка кончилась, он уехал, но обещал вернуться. А я осталась, и вся жизнь наперекосяк пошла. На работу бумага из ментовки пришла, собрание трудового коллектива организовали, разбирали основательно, врагу не пожелаешь, будто прилюдно догола раздели и оплевали с ног до головы. Строгач с занесением, исключение из комсомола... Ну, я психанула, высказала все, что о них думаю, заявление написала. Потом опомнилась, да поздно было, мне эти твари на прощание такую характеристику выписали, что ее не то, что по новому месту работы предъявлять, а и к уголовному делу подшить стыдно. Я уже подумывала к бабке в деревню удрать, да подружку старую встретила, Анджелку, та меня на путь истинный и наставила... Вот и стала я из Леночки Кольцовой Хопой-Чистоделкой, двадцать баксов за палку, сорок за ночь... Бодрюсь, хорохорюсь, а в душе-то все выгорело, иной раз той же Анджелке позавидуешь, что вовремя от передозировки гигнулась, не стала конца поганого спектакля дожидаться...
– Привет! – сказал Нил. – Что в темноте сидишь?
– Да так, – тихо отозвалась она и провела рукавом по глазам.
Нил был потрясен: плачущая Хопа – это вам не плачущий большевик, такого ни в каком музее не покажут.
– Ты что? – растерянно спросил он. – Что-нибудь случилось? – Ничего. – Она отняла от груди помятый листок бумаги, протянула Нилу. – Будь другом, прочти вслух.
– Надо ли? Это, наверное, что-нибудь личное.
– Надо. Чтобы я поверила, что мне не примерещилось.
Он развернул сложенный втрое желтый линованный листок, посмотрел на аккуратные округлые буквы с непривычным левым наклоном;
"Вашингтон, 11.11.1981 Дорожайшая Леночка!
На случай, если ты забыла, это Эд, Эднард Т. Мараховски, теперь ассоциативный профессор Джорджтаунского университета. Надеюсь, что это посылание дойдет до тебя, не как все предыдущие. Я совсем потерял веру в вашу почтовую службу и теперь отправляю с оказием через надежный друг. Если твоя память все еще требует освежения, я тот сумасшедший американский студент, которой был покушен русской собакой и от rabies (прости, не имею русского словаря под моими руками) вылечен твоими волшебными уколами, а от целибата вылечен твой равно волшебной любовью. Я поминаю каждый момент нашей интимности как самое высокое счастье в моей жизни. Если бы не ваша ужасная бюрократия, мы уже семь года были бы муж и жена. Но все это время я не переставал хотеть этого еще больше. А как насчет тебя? Я совершенно понимаю, что это длинный период для молодой женщины, но, может быть, твое сердце еще свободно для твоего старого заграничного любовника? Не оставляй меня без надежды.
Я давно хотел снова посетить твой замечательный город, но только сейчас получил возможность. Я выиграл исследовательский grant на три месяцев работы в Пушкинском доме и уже уладил все формальности. Если все пойдет так, как оно должно, я прилетаю 13 февраля, 1982, из Хельсинки, и теперь ваши бюрократы уже не скажут, что мы знакомы слишком короткое время, и не откажут снова в регистрации нашей свадьбы.
Сердечно твой Эд".
Хопа сосредоточенно слушала Нила, а когда он замолчал, обреченно проговорила:
– Значит, не брежу.
– Зачем так грустно? К тебе на крыльях любви летит американский жених, да не замухрышка какой-нибудь, а ассоциативный профессор, выражаясь по-человечески – доцент. Интеллигентный, обеспеченный человек, по-русски понимает, тебя за семь лет не забыл. Чего еще тебе надо? Сама же сколько раз говорила, что слинять отсюда хочешь, и именно в Штаты. Радоваться надо.
– Я и радуюсь.
Хопа присела на табуретку рядом с Нилом, потянулась за сигаретой.
– Что-то не похоже.
– Перегорело... Я ведь тогда совсем девчонкой была, после медучилища второй год в травме работала, иностранцев только в кино и видела, они для меня вроде инопланетян были. Когда он к нам прибежал, я его сначала за психбольного приняла –одет в какую-то пеструю рванину, волосы длиннющие в хвостик забраны, как у девочки, глаза такие... знаешь, как у трехлетнего ребенка, которого бякой-закалякой напугали. Лопочет что-то, ничего не понять, еле разобрали, что его возле метро собака укусила, и он требует, чтобы ему сделали укол от бешенства. Раны-то толком не было, так, синячок, даже штанов псина не прокусила, но он ничего не желал слушать, и наша врачиха велела мне поставить ему укольчик... Знаешь, от чего я прибилась?
– От чего?
Хопа поднялась, подошла к холодильнику достала что-то из нижней секции.
– Специальные резиночки, чтобы носки держать, полосатые, я такие в первый раз увидела, и трусы белые, в обтяжку, с красным пояском, – ответила она, разогнувшись. – Потом он еще несколько раз приходил, штучки заграничные приносил – «кока-колу» в баночках, жвачку... Он был такой нелепый, немного жалкий. Повсюду таскал с собой складной стульчак, чтобы в русском сортире заразу не подцепить, а когда мы с ним в первый раз... Ну, ты понимаешь... два презерватива натянул. Нервничал ужасно, пришлось помогать. А утром... В общем, мы у меня в комнатушке этим занимались, а соседи, суки, милицию вызвали. То да се, связь с иностранцем, штраф, объяснительная... Примешь?
Нил вопросительно посмотрел на нее и увидел у нее в руках бутылку водки с винтовой крышкой.
– А надо ли?
– Ну, как хочешь. Я лично хочу. – Она плеснула водки в кружку, немытую после чьего-то вчерашнего чаепития, быстро выпила и со стуком поставила кружку. – Эд, лапушка, молодцом оказался, я не ожидала – заявил, что я его невеста, и он настаивает на немедленной регистрации брака. Но у нас даже заявление не приняли, сказали, что для этого нужно доказать, что мы знакомы не менее года. Через месяц его стажировка кончилась, он уехал, но обещал вернуться. А я осталась, и вся жизнь наперекосяк пошла. На работу бумага из ментовки пришла, собрание трудового коллектива организовали, разбирали основательно, врагу не пожелаешь, будто прилюдно догола раздели и оплевали с ног до головы. Строгач с занесением, исключение из комсомола... Ну, я психанула, высказала все, что о них думаю, заявление написала. Потом опомнилась, да поздно было, мне эти твари на прощание такую характеристику выписали, что ее не то, что по новому месту работы предъявлять, а и к уголовному делу подшить стыдно. Я уже подумывала к бабке в деревню удрать, да подружку старую встретила, Анджелку, та меня на путь истинный и наставила... Вот и стала я из Леночки Кольцовой Хопой-Чистоделкой, двадцать баксов за палку, сорок за ночь... Бодрюсь, хорохорюсь, а в душе-то все выгорело, иной раз той же Анджелке позавидуешь, что вовремя от передозировки гигнулась, не стала конца поганого спектакля дожидаться...