Вересов Дмитрий. Избранник ворона

   Мама клюнула Нилушку губами в щечку и выпорхнула за дверь.
   Тетя Гаечка, чуть улыбаясь, смотрела на набычившегося Нилушку, думая, должно быть, какой такой вопрос следует задать этому маленькому дикарю.
   – И как же?.. – начала она, но тут в дверь постучали, и скрипучий голос внятно произнес:
   – Гаянэ Хачатуровна, ваш выход. Толстуха вздохнула, притушила папиросу и поднялась, одергивая налипшее платье.
   – Ну вот, – сказала она, приосанилась и вышла, оставив Нилушку в полном одиночестве.
   Он посидел немного, потом, набравшись смелости, подошел к маминому столику, понюхал из флакончика, открыл коробочку с яркой металлической крышкой, тут же измазал руку в каком-то жирном креме. Пока искал, чем вытереться, случайно дунул в пудреницу. Отскочил, от греха подальше, тут же задел спиной манекен с тяжелым и жестким позолоченным платьем, чуть не уронил. На цыпочках вернулся к столику и сел в кресло, теперь уже опасаясь трогать что-либо.
   Мама все не шла. Здесь было мучительно душно и скучно. Нилушка терпел, сколько мог, потом не выдержал, встал и вышел в коридор. Там было пусто. Вдали играла музыка. Идя на звук, он свернул"" за угол, потом за другой, незаметно для себя прошел в широкую, настежь открытую дверь...
   Он оказался в длинном, узком помещении, сплошь уставленном одинаковыми шкафчиками. Одни были открыты и пусты, другие закрыты. Под некоторыми шкафчиками стояла обувь – туфельки, шлёпанцы, белые балетные тапочки. Совсем как в детсадовской раздевалке...
   В отдалении что-то скрипнуло, неожиданно пробежал сквознячок. Нилушка вздрогнул и замер.
   В противоположном конце помещения показалась тоненькая, гибкая фигурка, обернутая в голубую простыню. Грациозно перебирая босыми ножками, фигурка приблизилась и остановилась вполоборота к мальчику возле одного из шкафчиков. Нилушка с замиранием сердца смотрел на точеный девичий профиль, на гривку мокрых волос, откинутых с чистого высокого лба. Никогда еще он не видел создания, столь прекрасного.
   Смуглая тонкая рука приоткрыла створку, достала что-то. Пугливо, словно серна, озираясь большими влажными глазами, девушка невесомо подошла к другому шкафчику, склонилась, высыпала в стоящие под ним тапочки какой-то белый порошок, выпрямилась и спрятала в складках простыни спичечный коробок.
   – Будешь знать! – торжествующе прошептали нежные губы, раскрылись пошире, между ними показался розовый язычок.
   Она развернулась и гордо удалилась в том же направлении, откуда пришла, так и не заметив вмазавшегося в стенку Нилушки. А его пробрала сладкая дрожь, лицо горело... Он долго смотрел ей вслед, пока не сумел усилием воли отогнать наваждение.
   – Балерина! – пробормотал он со всей возможной презрительностью. В их доме это было слово ругательное.
   Но неземной образ не желал уходить в небытие, насмехаясь над его натужным презрением...
   Выйдя из раздевалки, он еще немного поблуждал по коридорам, пока не нарвался на злую взъерошенную тетку, удивительно похожую на Нонну Сергеевну, самую несимпатичную воспитательницу в их садике.
   – Это еще что такое?! – окрысилась тетка, едва завидев его. – Что еще за хождения? Тебе где надо быть?
   – Не знаю, – честно и озадаченно признался Нилушка.
   Тетка всплеснула руками.
   – Он не знает! Не знает он! Через пять минут на сцену, все эльфы давным-давно готовы, переоделись, а он один все не знает... В левую кулису! Бегом!
   – К-куда? – переспросил совсем растерявшийся Нилушка.
   Тетка в изнеможении махнула куда-то рукой и убежала. Нилушка же побрел в указанную сторону. Скоро коридор перешел в лестницу, ведущую наверх, а та закончилась чем-то вроде балкона. Слева от Нилушки сбегала вниз крутая и узкая винтовая лестница, впереди виднелся длинный деревянный мостик, перекинутый через темную бездну. Дальний край мостика терялся во мраке. Нилушка подумал и выбрал винтовую лестницу. Осторожно, держась за стену, спустился по ней, и тут же зацепил ногой какую-то толстую веревку. Совсем рядом с ним с грохотом обрушилось что-то большое и плоское, подняв при этом такую густую пыль, что стало вообще ничего не видно. Нилушка оглушительно чихнул.
   Похоже, оба этих громких звука остались никем не услышанными. Ободренный этим, Нилушка отдышался и осторожно, почти ощупью двинулся дальше. Музыка делалась все громче и громче. Он обогнул большой темный холст – и совершенно неожиданно оказался в густой толчее. Всюду сновали люди разных возрастов, полов и размеров, в театральных и обыкновенных костюмах, живо жестикулировали, переругивались шепотом, шпыняли и толкали его. Он попятился, пытаясь сойти с торной дорожки, и уткнулся в колено, принадлежащее очень большому дяде. Дядя стоял совершенно спокойно, похоже, единственный из всех никуда не спешил. У него было круглое, доброе лицо.
   – Ты, малец, чей такой? – приветливо спросил дядя.
   – Зэ-а РСФСР Баренцевой О-Эс, – ответил Нилушка.
   Этот дядя ни малейшего страха у него не вызывал.
   – Ишь ты! – с уважением протянул дядя. – А кем быть хочешь, когда вырастешь?
   – Пожарником! – убежденно ответил Нилушка. Большому дяде этот ответ понравился чрезвычайно.
   – Наш человек! – умиленно сказал он и протянул большую крепкую ладонь, которую Нилушка смог обхватить только двумя ладошками одновременно. – А я дядя Вася. Поглядеть хочешь?
   – Что поглядеть? – не понял Нилушка.
   – Ну, сцену. Представление.
   – Ага.
   – Пошли. Только там тихо надо.
   И они на цыпочках вышли в кулисы, где специально для дяди Васи было поставлено кресло с прямой спинкой. Отсюда была видна почти вся сцена – только не как из зала, а сбоку. На сцене пели и плясали, а в противоположной кулисе, не обращая никакого внимания на окружающую суету, стоял человек в наушниках и меланхолично жевал длинный бутерброд. Нилушка забрался на колени к дяде Васе и стал смотреть на человека с бутербродом.
   Мама разыскала его лишь после окончания дневного спектакля, крепко отругала, досталось и дяде Васе. Всю дорогу до дома она сердито молчала. И больше сына с собой в театр не брала. Он и не напрашивался. Там все играют музыку и поют – этого добра ему и дома хватает!
   Если раньше ему строжайше запрещали выходить во двор без присмотра взрослых, то теперь, наоборот, норовили выставить при каждом удобном случае.
   – Что сидишь сиднем?! – прикрикивала бабушка. – Иди-ка погуляй.
   Но особого желания не возникало. Чистенькая добротная одежка, толстые щеки, кругленький животик, а главное, занятия музыкой и французским, мягко говоря, не прибавляли ему популярности среди дворовых мальчишек. Играть его принимали нехотя, в войнушку убивали первым, обзывались:
   – Парле-франсе пирамидон!
   – Зато у меня папа летчик! – наливаясь краской гнева, кричал он.
   – И где он, твой летчик? – ехидно спрашивал Валерка, главный предводитель, уже щеголявший в пионерском галстуке. – Видали мы таких летчиков! Летал-летал, на мамку приземлился, Пирамидона сделал и дальше полетел!
   Даже гермошлем, который он, нарушив бабушкин запрет, потихоньку вытащил с антресолей и на собственной голове вынес во двор, вызвал у мальчишек лишь очередную порцию дразнилок:
   – Жиро-мясо-комбинат, шпиг-сарделька-лимонад! В самолет заберешься, он под тобой сразу развалится!
   Особенно старался Валерка – ревниво блюл свое исключительное право называться родственником героя: его старший брат учудил по пьянке что-то очень героическое и загремел в тюрьму. И то сказать – брата Валеркиного знают и видели все, а вот Нилова папу – никто. Будто он сам его придумал.
   Бросаться с кулаками на обидчиков Нилушка не смел – все они были старше и крупнее его. А с малышней возиться и самому не очень-то хотелось. Поэтому во двор он старался выходить как можно реже, постоянно находя себе какое-нибудь убедительное для бабушки занятие дома.
   Самыми же счастливыми часами его жизни стали те, когда мамы не было дома, а бабушка была слишком занята, чтобы надзирать за ним. Тогда он тихонько пробирался в мамину комнату, к незапертому комоду, где хранились оставленные отцом вещи, раскрывал ящики. Все китайские диковины давно уже были многократно пересмотрены, перещупаны, перенюханы, частично перепорчены, и жгучего интереса больше не вызывали. Зато отцовские значки, фотографии, курсантская пилотка, первые лейтенантские погоны... Как жаль, что блестящие ордена и медали в красивых коробочках отец увез с собой! Зато оставил толстую, тяжеленную книгу в красном переплете, под названием «Аэродинамика самолета». Сама книга состояла из непонятных слов, чертежей и цифр, но на задних страницах были в цвете нарисованы всевозможные самолеты – наши, немецкие, американские. Высунув язык, Нилушка старательно перерисовывал «яки», «мессершмиты» и «дугласы» в специальную тетрадочку в косую линейку. Нередко нарисованные самолеты становились частью сложной композиции – воздушного боя, бомбардировки. Технику рисунка бабушка и мама хвалили, содержание – нет. Женщины!
   Конечно, Нилушка лазал не только по ящикам комода, но и по книжным полкам. Сначала открыл для себя Шекспира – в доме был только том с историческими драмами, – произведшего на него неизгладимое впечатление. Страсти, коварство, властолюбие, кровь!
 
   Померкни, день! Оденься в траур, небо!
   Кометы, вестницы судьбы народов,
   Бичуйте неприязненные звезды,
   Что Генриха кончине обрекли!
 
   Он слишком славен был, чтоб долго править... –
 
   декламировал он нараспев остолбеневшим мальчишкам во дворе, и тут же, воспользовавшись их замешательством, предлагал разделиться на Ланкастеров и Йорков и начать войну Алой и Белой розы. Они смотрели на него, как на полного придурка, но дразниться уже побаивались – психованный, поди знай, что может выкинуть... А он не останавливался на достигнутом, открывал для себя большой географический атлас, «Библиотеку приключений».
   Теперь он окончательно понял, кем хочет быть. Только полярным летчиком. Как Саня Григорьев. До чего же здорово, что и фамилия у него самая подходящая для полярного летчика. Баренцев – как студеное море!
   Избрав героя, надо во всем повторить его путь. Начать, как начинал он. В данном случае – бежать из дома.
   Воспользовавшись отсутствием бабушки, он быстренько затолкал в рюкзачок старый драный свитер и варежки на случай зимы, полбуханки хлеба и большое румяное яблоко, книгу «Два капитана», карманный фонарик с севшей батарейкой, отцовский компас и три коробка спичек – а то какой же он путешественник без фонарика, компаса и спичек?
   Все благоприятствовало его начинанию. Сырая, промозглая погода, простоявшая весь март и начало апреля, в одночасье рассосалась. Выглянуло солнышко, теплый ветер разогнал последние облака и приоткрыл небо – голубое, бездонное. Нилушка отвык от такого неба и, выйдя во двор, залюбовался им, подняв голову.
   – Мой папа летает по тебе, – сказал он. – А я когда-нибудь полечу еще выше, прямо в космос. Как Гагарин и Титов.
   В полярные летчики больше не хотелось, хотелось сразу в космонавты. Нилушка даже забыл, зачем, собственно, вышел, пробродил немного по двору, то и дело обращая к небу блаженную улыбку, съел яблоко, да и поднялся домой. А вечером пришла телеграмма, что отел уже в пути и будет через три дня.

X
(Ленинград, 1982)

   – Ждали?
   – Как манны небесной. Понимаете, во мне тогда проклюнулось нормальное мальчишеское естество – библиотека приключений, самолетики, побег из дома. И это было так созвучно образу отца...
   – Что же вы замолчали, Нил Романович? Неприятно говорить на эту тему?
   – Скорее, неловко. Неужели вам интересно второй день кряду выслушивать мои... мемуары? Не жалко тратить время на такие пустяки?
   – Это не пустяки, и это моевремя. И моя работа. Мне за нее жалованье платят... Так что отец? Оправдал ваши ожидания?

XI
(Ленинград, 1963)

   Нилушка напросился ехать вместе с мамой в аэропорт, ночью долго ворочался с боку на бок, заснул только под утро, но немедленно, бодро вскочил, едва лишь мама подошла к нему и ласково тронула за плечо – мол, пора.
   Мамин сослуживец, баритон Даваев, заехал за ними на своей зеленой «Победе», и они тронулись через утренний, солнечный город. Нилушка ерзал на заднем сиденьи, вертел головой, разглядывая незнакомые дома и улицы.
   Рейс немного задерживался, и мама с Даваевым сели в кресла в полупустом зале ожидания, а Нилушка тут же прилепился носом к большому витринному стеклу, выходящему прямо на летное поле, поедал глазами выстроившиеся в рядок большие серые самолеты, смотрел на людей, сновавших по полю. С особым вниманием он вглядывался в тех, на ком была надета синяя форма. Это, конечно же, летчики, и надо не пропустить среди них папу...
   – Пойдем, Нилушка, – неожиданно произнесла позади него мама. – Наш самолет объявили.
   Они двинулись к дальним воротам, из которых вскоре стали выходить веселые загорелые люди с шальными глазами. Другие, стоявшие у ворот, подбегали к прилетевшим, обнимали, целовали, дарили цветы. Нилушка, еще толком не разглядев, животом почувствовал, что вон тот дяденька, лысый, усатый, в мятом сером пиджачке, совсем непохожий на свои фотографии, еще только приближающийся к воротам – это и есть...
   – Мама! – заверещал он на весь зал. – Мама! Папа!
   Все обернулись и с улыбками посмотрели на него.
   – Тише, не ори так... Да где, где ты увидел папу?
   – Да вон там же!
   И первым повис на шее вмиг остолбеневшего, Глупо улыбающегося майора Баренцева.
   – Вымахал-то... – частично обретя дар речи, пробормотал майор. – Совсем мужик стал.
   – Папа, папа, папа, – лепетал Нилушка, тычась носом в выбритую до синевы щеку, а в голове кружила одна, но очень радостная мысль: «Я – мужик!»
   Такая самооценка крепла и развивалась в нем те два бесконечно счастливых, но таких коротких месяца, когда отец был рядом. Он бегал за отцом, словно хвостик за собакой, – на базар, в парикмахерскую, до ларька с газетами или папиросами, всегда норовил, проходя по двору, взять его за руку, чтобы ни у кого не оставалось сомнений, что это – егопапа, и очень тяжело переживал, что отец все время ходил в гражданском и внешним видом своим никак не подтверждал свою принадлежность к героической профессии военного летчика.
   В первый же вечер, с муками дождавшись наконец, когда встанет отец, прилегший отдохнуть с дороги, Нилушка показал ему свои тетрадочки с картинами воздушных боев, сам встал рядом, комментировал, без обиды выслушивал профессиональные замечания, касающиеся технических погрешностей, тут же кидался исправлять рисунок. Потом обоим это надоело, и они принялись шутейно бороться. Несколько раз отец перекувыркивал в воздухе визжащего от восторга Нилушку и швырял на широкую мамину кровать, потом поддался и шлепнулся сам, якобы от ловкой Ниловой подсечки.
   – А с мускулами, брат у тебя того... имеются, как говорится, недоработки. – Отец двумя пальцами обхватил пухлую мальчишескую ручонку повыше локтя. – Кисель, а не мускулы... Вот смотри. – Баренцев-старший согнул руку и позволил сынишке потрогать взбугрившийся под коричневой кожей бицепс. – Ну ничего, это мы исправим.
   Наутро они пошли на Литейный в спортивный магазин и купили Нилушке экспандер и пару самых маленьких, полукилограммовых гантелей. Себе отец выбрал большие, сборные, на пятнадцать килограммов.
   – Надо, понимаешь, форму держать, – объяснил он сыну.
   После этого они каждое утро делали основательную, до пота, зарядку, сопровождаемую спартанскими водными процедурами, в течение которых Нилушка беспрерывно верещал, а бабушка, проходя мимо ванной, недовольно хмурилась.
   Потом побывали в магазине «Юный техник» на Садовой, где накупили такую кучу заготовок для авиамоделей, что домой пришлось возвращаться на такси.
   Под руководством отца Нилушка, высунув от старания язык, вырезал, клеил, прилаживал к тонким деревянным планочкам проволочные нервюры, аккуратно, чтобы без морщин, обтягивал каркас крыльев тонкой папиросной бумагой... Первый планер пошли испытывать в Михайловский сад всей семьей, только бабушка отказалась. Как было радостно, когда легкая, белоснежная модель, сделанная собственными руками, взмыла в небо и не спеша поплыла над лужайкой, над скамейками, где все сидящие дружно, как по команде, подняли головы и посмотрели вверх, над кронами деревьев. И как горько, когда внезапный порыв ветра подхватил его гордую птицу и безжалостно швырнул на середину Мойки, и достать ее оттуда не было никакой возможности.
   Мама гладила плачущего Нилушку по головке, но он никак не мог остановиться. Отец долго глядел на это, а потом тихо сказал:
   – Мужчины не плачут.
   Слезы мгновенно высохли, только по инерции пару раз всхлипну лось.
   Зато потом были новые планеры, и самолетики на резиновом моторчике, и маленькие, но точные копии настоящих боевых машин, сделанные из картона по чертежам журнала «Моделяж». Они приступили к работе над серьезной радиоуправляемой моделью «По-2», но дело заглохло из-за отсутствия в магазинах необходимых деталей.
   При отце бабушка не так свирепствовала с музыкой, и занятия как-то сами собой свелись к минимуму. Уроки же французского отец попросту отменил волевым решением:
   – Франция? Да одна наша Таманская дивизия всю эту Францию за три дня возьмет! А вот с янкесами придется повозиться. Нет уж, пусть-ка парень изучает язык потенциального противника!
   И сам не поленился сходить в школу с углубленным изучением английского, что возле метро «Чернышевская». В результате этого похода Нилушку, предварительно и очень благосклонно проэкзаменовав, в школу записали, хотя по микрорайону он не подходил...
   Как-то днем они вдвоем сели на трамвай и доехали до стадиона Кирова. Вообще-то собирались на футбол, которого отец не видел все семь китайских лет, а Нилушка – и вовсе никогда, если, конечно, не считать дворовой разновидности. В газете прочитали, что «Зенит» принимает сегодня «Кайрат» из Алма-Аты. Выехали заранее, чтобы не давиться в переполненном трамвае и погулять перед матчем по парку. Нилушка, понятное дело, имел в виду и всякие аттракционы.
   Сезон только-только начался, и некоторые из аттракционов еще не работали, в том числе и знаменитые американские горки, на которые мальчик возлагал особые надежды. На парашютной вышке заело лебедку, между небом и землей из-под опавшего парашюта болтались чьи-то ноги в пижамных штанах и слышалась громкая брань. Возле механизма толкались служители, а наверх никого не пускали.
   – А ты с такой вышки прыгал? – спросил Нилушка отца.
   – С такой? – Отец задрал голову, прикинул. – Нет, с такой не прыгал, У нас в училище пониже была. С нее и прыгали.
   – А-а... – протянул Нилушка с явным разочарованием.
   – Только без парашюта, – добавил отец.
   – Так разобьешься.
   – А мы в воду, на растянутый брезент, на сено. Летчик, он должен быть ко всему готовым...
   Зато, к неописуемому счастью взгрустнувшего было Нилушки, на полную катушку работала «мертвая Петля», а народу около нее было совсем мало. «Дрейфят», – не без злорадства подумал он и потащил отца занимать очередь. Они забрались в гондолу, крепко-накрепко пристегнулись ремнями и понеслись, сначала медленно, раскачиваясь вверх-вниз, взад-вперед, как лодка, оседлавшая штормовую волну, потом все быстрей, быстрей и выше. Сердце то уходило в пятки, то поднималось к самому горлу. Когда гондола сделала полный круг, и Нилушка оказался на мгновение висящим вниз головой на умопомрачительной высоте, он едва не зашелся пронзительным девчоночьим визгом, но сдержался и только ухнул утробно. Визжать было стыдно – хорош тот летчик, который визжит, исполняя фигуры высшего пилотажа! Он даже нашел в себе силы самостоятельно выбраться из гондолы, когда та остановилась, и, пошатываясь, спуститься с помоста, но когда он почувствовал под ногами твердую землю, его вдруг так качнуло, что он упал на непросохшую дорожку.
   – Мотает? – спросил отец, помогая подняться.
   – Да есть маленько, – по-взрослому ответил он. – Ничего, сейчас оклемаюсь.
   Отец усмехнулся, и они пошли к тиру. По дороге Нилушка и вправду оклемался. Зайдя в открытый павильончик тира, первым делом схватился за винтовку, прикованную к барьеру металлической цепочкой. Винтовка оказалась неожиданно тяжелой и длинной.
   – Погоди, – сказал отец и по-хозяйски бросил помятому служителю: – Мишень. Стрелки есть? – Служитель кивнул. – Три штуки. Оперение белое. – Только три? – разочарованно протянул Нилушка.
   – Погоди, – повторил отец. – Всякое новое оружие сначала надо пристрелять.
   Он подкинул винтовку на ладони, со щелчком разломил надвое, вставил стрелку – длинную пульку с белым пучком перьев на конце, – обеими руками облокотился о барьер, тщательно прицелился. Белый хвостик появился точно в центре черного кружка мишени, но отец остался чем-то недоволен – поставил винтовку перед собой, потрогал черный винтик, расположенный над стволом, прицелился снова... Три белых пятнышка на мишени слились в одно.
   – Годится, – сказал отец.
   Он поставил Нилушке под ноги низенькую табуретку, показал, как ставить руки, как держать винтовку. Оказалось, что если Нилушка упрет приклад в плечо, то ему будет не дотянуться до спускового крючка, так что пришлось положить край приклада на плечо.
   – Это ничего, – утешил отец и встал сзади, направляя движения сына. – Главное, правильно прицелиться и правильно спустить курок. Оружие – это естественное продолжение мужской руки, запомни, а ствол – это как указательный палец. Куда покажешь этим пальцем, туда и полетит пуля. Теперь смотри: вот эта пипочка на самом конце называется мушка. Ловим ее в прорезь... вот так... и все вместе направляем... На медленном выдохе, палец ведем плавно, не дергая... Стой, куда это целишь?
   – Буржую в брюхо.
   Нилушка показал па толстопузого жестяного капиталиста, обнимающего атомную бомбу. И капиталист, и бомба были облезлыми и пятнистыми от множества прямых попаданий.
   – Не так, – сказал отец. – В пневматическом тире, если хочешь попасть, надо целиться не в саму фигуру, а вот в тот кружочек на железке, сбоку от цели.
   Кружочек возле буржуя оказался очень маленький, и Нилушка выбрал другой, самый большой, даже не посмотрев, к чему он присоединен. Сосредоточился, поймал мушку в прорезь, навел, медленно выдохнул...
   Дзынь! Это раскололся надвое зеленый металлический арбуз, показав красное нутро.
   – Папа, я попал, попал, слышишь?! На большее его не хватило. Промазав дважды, он со вздохом протянул винтовку отцу.
   – Все.
   – И правильно. На первый раз хватит. Мне тряхнуть стариной, что ли? Еще десять пулек.
   Он взял винтовку совсем не так, как учил Нилушку, а на одну вытянутую руку, как держат пистолет, выпрямился, расставил пошире ноги. Выстрел – и на пол упала большая звезда из фольги, второй – упала другая. Только на третьем выстреле Нилушка сообразил, что отец стреляет не по самим звездам – это было бы слишком легко, они большие, – а по почти невидимым ниточкам, за которые эти звезды прицеплены. Остальные посетители прекратили стрельбу и наблюдали, затаив дыхание. Восемью выстрелами отец сбил все восемь звезд, а две оставшиеся пульки высыпал в ладошку восторженно глядящему на него конопатому мальчишке постарше Нилушки года на три.
   Эффектно вывернув ладонь, отец кинул на блюдечко перед опешившим служителем скомканную пятерку.
   – Сдачи не надо!
   – Это мой папа, он летчик! – гордо оповестил Нилушка, подчеркивая и собственную причастность к такому сиятельному триумфу.
   – Ну дает авиация! – пробасил коренастый седой дядечка с двумя рядами орденских планок на синем пиджаке. – Такие стрельбы грех не отметить. Как насчет по пиву, авиация? Я угощаю.
   – А что, Нил Романыч, мы вроде заслужили, верно?
   – Факт! – важно констатировал Нилушка. Мужчины дружно рассмеялись.
   – Только ведь долго... – Отец показал в сторону ларька, к которому тянулась длиннющая очередь из одиноких мужчин.
   Народу в парке заметно поприбавилось. Большинство двигалось в направлении стадиона.
   – Я вот что думаю, авиация... – начал орденоносный дядечка, заметно приосанился, протянул отцу крепкую корявую руку. – Главстаршина Будивельников Роман Петрович, минный тральщик эр-полтыщи-второй, Балтийский Флот, ныне старший бухгалтер-экономист.
   – Майор авиации Баренцев, тоже Роман, – представился отец, пожимая руку главстаршины.
   – Тем более, раз Роман, тезка... Тут неподалеку новый шалман открыли, «Восток». Говорят, красиво там и кормят неплохо. Заодно пивко двойной наркомовской отполируем.
   – Я ж с мальцом...
   – А мальцу мы ситро возьмем. И мороженое. Идея Нилушке понравилась, и он принялся теребить отца за рукав.
   – Пап, пойдем, а?
   – А футбол пропустим?
   – Да ну его, этот футбол!
   – И верно, ну его, – неожиданно согласился Роман Петрович. – За «Зенит» болеть – только нервы портить. Все равно ведь продуют, помяни мое слово, продуют. А стиляга этот, Бурчалкин хваленый, ни разу в ворота не попадет, чистые верняки мазать будет. Расстройство одно.
   – Ну если расстройство...
   В зале «Востока» было пусто, прохладно. Взрослые, усевшись, развернули меню, Будивельников угостился отцовским «Казбеком», а тот – «беломором» главстаршины.
   – Четыре пива, два бутерброда, водочки сто пятьдесят, ситро и мороженое для мальчика, – распорядился Будивельников.