Страница:
– А как ты относишься к советской военной агрессии в Афганистане? К высылке академика Сахарова в Горький?
– А как ты относишься к тому, что тебя сейчас с лестницы спустят? Тоже мне Джейн Доу! Ребята, кто привел эту швабру кагэбэшную? Вам что, приключений на свою задницу надо?
– Баренцев, успокойся, – сказал Назаров. – Джейн привел Эд. Она действительно московская корреспондентка «Вашингтон пост». И моя невеста.
Нил вытаращил глаза.
– Когда успели?
– Пока ты спал.
– После того интервью, которое мне дал Макс, другого выхода у нас не оставалось, – заметила Джейн Доу и с рычанием потянулась.
– Завтра подаем документы, – добавил Назаров.
– У меня есть незамужняя подруга из «Франкфуртер Альгемайне». Свое интервью ты можешь дать ей. Не упускай момент, Нил, – почесываясь, сказала Джейн.
– Мерси... Сама-то где так по-нашему наблатыкалась?
Растерянность во взгляде Джейн была для него лучшей наградой. Впрочем, соображала она на удивление недолго.
– Дед с бабушкой обучили.
– Доу?
– Доу. Дед был корабельным мастером на Адмиралтейских верфях. В восемнадцатом году ушел от большевиков в Финляндию... Правда ли, что ваши руководители заставляют народ жить бедно, тогда как сами живут в византийской роскоши? Правда ли, что каждый десятый житель России является штатным осведомителем КГБ?
– Неправда! – окончательно вспылил Нил. – У нас осведомителем является каждый первый. Вот сейчас пойду и осведомлю про твои провокационные вопросы, получу за это большую бутылку водки и выпью ее из этого самовара!
– Водку из самовара не пьют, – заметил Эд. – Из самовара пьют чай.
– Как интересно, – сказал Нил и вышел, хлопнув дверью.
Настроение испортилось окончательно. Нил вернулся в свою комнату, врубил телевизор и с ногами улегся на матрас.
«Знаю, милый, знаю, что с тобой...» – завыла с серого экрана эстрадная дива.
Нил хмыкнул.
– Можно?
На балконе стоял Назаров, и на лице его блуждала растерянная улыбка.
– Заходи и дверь за собой прикрой. Сквозит. Назаров подошел к столу и поставил на него большую пузатую бутылку. «Fleischmann's Vodka» – прочел Нил па глянцевой этикетке.
– Стаканы на полке, – сказал он. – Джейн прислала?
– Сам пришел.
– Нет, я про водку.
Назаров кивнул.
– Перебивает ставку, – заметил Нил. – Иди и скажи ей, что за сведения о деятельности, несовместимой со статусом иностранного корреспондента, компетентные органы дадут мне не одну поллитру, а две, так что если хочет отмазаться, пусть тоже гонит не литр, а два.
– Не пори фигню, омбре, – устало сказал Назаров. – Не такая она идиотка. Джейн тебя проверяла и по твоей реакции прекрасно поняла, что ты не стукач.
– А это, значит, мой приз за то, что выдержал испытание?
– Вроде того.
– Ладно, тогда забирай сосуд, диссидент, и пошли к народу.
XII
Глава пятая
I
II
– А как ты относишься к тому, что тебя сейчас с лестницы спустят? Тоже мне Джейн Доу! Ребята, кто привел эту швабру кагэбэшную? Вам что, приключений на свою задницу надо?
– Баренцев, успокойся, – сказал Назаров. – Джейн привел Эд. Она действительно московская корреспондентка «Вашингтон пост». И моя невеста.
Нил вытаращил глаза.
– Когда успели?
– Пока ты спал.
– После того интервью, которое мне дал Макс, другого выхода у нас не оставалось, – заметила Джейн Доу и с рычанием потянулась.
– Завтра подаем документы, – добавил Назаров.
– У меня есть незамужняя подруга из «Франкфуртер Альгемайне». Свое интервью ты можешь дать ей. Не упускай момент, Нил, – почесываясь, сказала Джейн.
– Мерси... Сама-то где так по-нашему наблатыкалась?
Растерянность во взгляде Джейн была для него лучшей наградой. Впрочем, соображала она на удивление недолго.
– Дед с бабушкой обучили.
– Доу?
– Доу. Дед был корабельным мастером на Адмиралтейских верфях. В восемнадцатом году ушел от большевиков в Финляндию... Правда ли, что ваши руководители заставляют народ жить бедно, тогда как сами живут в византийской роскоши? Правда ли, что каждый десятый житель России является штатным осведомителем КГБ?
– Неправда! – окончательно вспылил Нил. – У нас осведомителем является каждый первый. Вот сейчас пойду и осведомлю про твои провокационные вопросы, получу за это большую бутылку водки и выпью ее из этого самовара!
– Водку из самовара не пьют, – заметил Эд. – Из самовара пьют чай.
– Как интересно, – сказал Нил и вышел, хлопнув дверью.
Настроение испортилось окончательно. Нил вернулся в свою комнату, врубил телевизор и с ногами улегся на матрас.
«Знаю, милый, знаю, что с тобой...» – завыла с серого экрана эстрадная дива.
Нил хмыкнул.
– Можно?
На балконе стоял Назаров, и на лице его блуждала растерянная улыбка.
– Заходи и дверь за собой прикрой. Сквозит. Назаров подошел к столу и поставил на него большую пузатую бутылку. «Fleischmann's Vodka» – прочел Нил па глянцевой этикетке.
– Стаканы на полке, – сказал он. – Джейн прислала?
– Сам пришел.
– Нет, я про водку.
Назаров кивнул.
– Перебивает ставку, – заметил Нил. – Иди и скажи ей, что за сведения о деятельности, несовместимой со статусом иностранного корреспондента, компетентные органы дадут мне не одну поллитру, а две, так что если хочет отмазаться, пусть тоже гонит не литр, а два.
– Не пори фигню, омбре, – устало сказал Назаров. – Не такая она идиотка. Джейн тебя проверяла и по твоей реакции прекрасно поняла, что ты не стукач.
– А это, значит, мой приз за то, что выдержал испытание?
– Вроде того.
– Ладно, тогда забирай сосуд, диссидент, и пошли к народу.
XII
(Ленинград, 1982, март)
Седьмого марта Нил с гитарой поднялся на сцену институтского актового зала и своими лихими проигрышами, вкупе с уверенным вокалом, несколько Отретушировал и приглушил сомнительные фиоритуры Сссиль. Упирая на то, что ему за столь короткое время не осилить такой сложный и экзотический материал, какой предложила она, он убедил Сесиль в спешном порядке разучить «Бьется в тесной печурке огонь» и, для настроения, простенькую песню, сложенную в свое время в веселой компании на основе особо удачного буриме:
Эту песенку Нил избрал потому, что в ней у Сесиль практически не было возможности украсить номер своими вокальными изысками. К тому же он справедливо рассудил, что в новом для себя репертуаре упрямая француженка не будет чувствовать себя слишком уверенно и поневоле уступит главенство ему, чем даст возможность избежать позорного провала. Так и вышло. Выступление международного дуэта Сесиль Дерьян – Нил Баренцев прошло с успехом. Особый восторг публики вызвала никому прежде не известная песенка про листопад.
Им долго хлопали, вручили от месткома букет цветов и коробку конфет, и Нил впервые увидел улыбку Сесиль. На мгновение ее личико перестало быть невзрачным.
– Слушай, мадемуазель, – сказал Нил, когда они вышли на улицу. – Не знаю, как ты, а я не прочь бы выпить приличного кофейку. Но во всем городе осталось только одно такое место. Рванули в «Сайгон».
– О, хестохан! – оживилась Сесиль. – Вьетнамская кухня!
– Там увидишь, – загадочно сказал он, увлекая ее к метро.
Но в «Сайгоне» их ожидало лютое разочарование. Все шесть новеньких, поблескивающих хромом кофеварок, оказались прикрыты белыми тряпочками, а на каждой раздаче появились мятые алюминиевые бачки с черными кранами. Случайный характер немногочисленных посетителей был виден невооруженным глазом.
– А как же кофе? – растерянно спросил Нил у ближайшей буфетчицы. – Неужели у вас тоже нет?
– Почему нет? – неприязненно ответила буфетчица, показывая на бачок. – Это, по-вашему, не кофе? Бочковой, из сгущенки высшего сорта. Берите, берите, а то и такого на базе не осталось.
Нил оттащил от прилавка Сесиль, проявившую интерес как к экзотическому напитку, так и к ноздреватым лежалым ватрушкам, кривой пирамидкой выложенным на подносе рядом с бачком.
– Это совсем не полезно для здоровья, – сказал он. – Не судьба, видать... Могу предложить мороженого, если не против.
– Пхотив, – сказала Сесиль. – Холёдно.
– Ну тогда... Тогда давай провожу тебя до дому. Ты где живешь?
– Академически отель у Эрмитаж... И у меня есть чехная кахта...
– Что за карта? – удивился Нил.
– Carte noire. Фханцузски кофе. В опрятном гостиничном номере окнами на Неву Сесиль с гордостью продемонстрировала ему кипятильник, недавно приобретенный в «Пассаже». С его помощью мгновенно вскипятили воду прямо в стаканах, и Сесиль засыпала в кипяток растворимого кофе из длинной банки с черно-зеленой этикеткой. Вид у кофе был странный – не порошок, а гранулы, напомнившие Нилу неоднократно виденные в колхозах неорганические удобрения. Впрочем, гранулы растворились без осадка, а запах их и вкус оказались выше всяких похвал, что он не преминул заметить. Сесиль скромно улыбнулась, покрылась неровным румянцем и неожиданно вскочила.
– Куда ты?
– О, я забыля апехитив... И из шкафчика была извлечена пузатая бутыль, при виде которой у Нила легонько стукнуло в виске.
– Голубой «кюрасо», – как можно небрежнее сказал он.
В глазах Сесиль промелькнуло удивление.
– О, ти знаешь кюхасо? Но здесь я не видель его ни в один магазин...
– Места знать надо.
От кофе с ликером стало тепло, покойно – и страшно захотелось курить. Нил вытащил «Феникс» и вопросительно взглянул на Сесиль.
– Лючше не надо, от фюм... от этот дим у меня кружить голёва, – с сожалением произнесла она. – Но если очень хочешь – возьми эти.
Из раскрытого ящика стола она вытащила пачку – и голова у Нила пошла кругом без всякого «фюма».
На Глянцевом белом картоне не стояло ни слова, зато рельефно проступал красно-желтый силуэт рогатого кабана...
Я иду по листопаду,
Листопад идет по мне.
Мне любви твоей не надо,
Я знаю – истина в вине.
В вине.
Загляну в кабак унылый,
Сяду в теплый уголок,
И задумаюсь о милой
И выпью за нее глоток.
Глоток.
Я шагаю всем довольный,
Три бутылки осушив,
И ни капли мне не больно –
Сердце я в кабаке забыл.
Забыл.
<Текст А. Царовцева>
Эту песенку Нил избрал потому, что в ней у Сесиль практически не было возможности украсить номер своими вокальными изысками. К тому же он справедливо рассудил, что в новом для себя репертуаре упрямая француженка не будет чувствовать себя слишком уверенно и поневоле уступит главенство ему, чем даст возможность избежать позорного провала. Так и вышло. Выступление международного дуэта Сесиль Дерьян – Нил Баренцев прошло с успехом. Особый восторг публики вызвала никому прежде не известная песенка про листопад.
Им долго хлопали, вручили от месткома букет цветов и коробку конфет, и Нил впервые увидел улыбку Сесиль. На мгновение ее личико перестало быть невзрачным.
– Слушай, мадемуазель, – сказал Нил, когда они вышли на улицу. – Не знаю, как ты, а я не прочь бы выпить приличного кофейку. Но во всем городе осталось только одно такое место. Рванули в «Сайгон».
– О, хестохан! – оживилась Сесиль. – Вьетнамская кухня!
– Там увидишь, – загадочно сказал он, увлекая ее к метро.
Но в «Сайгоне» их ожидало лютое разочарование. Все шесть новеньких, поблескивающих хромом кофеварок, оказались прикрыты белыми тряпочками, а на каждой раздаче появились мятые алюминиевые бачки с черными кранами. Случайный характер немногочисленных посетителей был виден невооруженным глазом.
– А как же кофе? – растерянно спросил Нил у ближайшей буфетчицы. – Неужели у вас тоже нет?
– Почему нет? – неприязненно ответила буфетчица, показывая на бачок. – Это, по-вашему, не кофе? Бочковой, из сгущенки высшего сорта. Берите, берите, а то и такого на базе не осталось.
Нил оттащил от прилавка Сесиль, проявившую интерес как к экзотическому напитку, так и к ноздреватым лежалым ватрушкам, кривой пирамидкой выложенным на подносе рядом с бачком.
– Это совсем не полезно для здоровья, – сказал он. – Не судьба, видать... Могу предложить мороженого, если не против.
– Пхотив, – сказала Сесиль. – Холёдно.
– Ну тогда... Тогда давай провожу тебя до дому. Ты где живешь?
– Академически отель у Эрмитаж... И у меня есть чехная кахта...
– Что за карта? – удивился Нил.
– Carte noire. Фханцузски кофе. В опрятном гостиничном номере окнами на Неву Сесиль с гордостью продемонстрировала ему кипятильник, недавно приобретенный в «Пассаже». С его помощью мгновенно вскипятили воду прямо в стаканах, и Сесиль засыпала в кипяток растворимого кофе из длинной банки с черно-зеленой этикеткой. Вид у кофе был странный – не порошок, а гранулы, напомнившие Нилу неоднократно виденные в колхозах неорганические удобрения. Впрочем, гранулы растворились без осадка, а запах их и вкус оказались выше всяких похвал, что он не преминул заметить. Сесиль скромно улыбнулась, покрылась неровным румянцем и неожиданно вскочила.
– Куда ты?
– О, я забыля апехитив... И из шкафчика была извлечена пузатая бутыль, при виде которой у Нила легонько стукнуло в виске.
– Голубой «кюрасо», – как можно небрежнее сказал он.
В глазах Сесиль промелькнуло удивление.
– О, ти знаешь кюхасо? Но здесь я не видель его ни в один магазин...
– Места знать надо.
От кофе с ликером стало тепло, покойно – и страшно захотелось курить. Нил вытащил «Феникс» и вопросительно взглянул на Сесиль.
– Лючше не надо, от фюм... от этот дим у меня кружить голёва, – с сожалением произнесла она. – Но если очень хочешь – возьми эти.
Из раскрытого ящика стола она вытащила пачку – и голова у Нила пошла кругом без всякого «фюма».
На Глянцевом белом картоне не стояло ни слова, зато рельефно проступал красно-желтый силуэт рогатого кабана...
Глава пятая
Чтоб Кафку сделать былью...
I
(Ленинград, 1982, апрель)
«Is there life on Mars?»<«Есть ли жизнь на Марсе?» Песня Дэвида Боуи> – звучали в голове недостающие к музыке слова.
Нил приоткрыл зажмуренные глаза и в последний раз посмотрел на худенькое тело, прикрытое ниже пояса клетчатым пледом, на нечеловечески прекрасное бескровное лицо. Не мертвое, нет, просто неживое.Обтянутое даже не выбеленным пергаментом – тот все же хранит в себе воспоминания о живом существе, из кожи которого сделан, – а атласом, чуть пошедшим морщинами белым атласом. Волосы, отросшие, подкрашенные хной, аккуратно завитые, казались синтетическими. И вся она была как большая тряпичная кукла, изготовленная гением-извращенцем, выкравшим живую Линду и подменившим ее своим творением. Или сама она улизнула в последнее мгновение, оставив вместо себя двойника, кадаврицу, наряженную невестой.
На кремации настоял он сам. Не то, чтобы кто-нибудь активно возражал – Ольга Владимировна держалась строго и величественно, словно королева в трауре, но Нил чувствовал, что для нее все это не более, чем очередной спектакль; достойный Линдин папаша пил без просыпа и не всегда соображал, зачем, собственно, приехал в Ленинград; а мать, знать не желавшая дочки, пока та была жива, пребывала в постоянной прострации и лишь повторяла, что заберет ее с собой и похоронит на участке, который уже давно закрепила за всей семьей.
– Ну и повезете не гроб, а урну, – втолковывал ей Нил. – Не так хлопотно, и разрешения специального не надо.
– Не надо... – повторяла она, но Нил чувствовал, что смысл сказанного до нее не доходит.
Некоторая заминка возникла, когда Нил отозвал в сторонку вышедшего к ним распорядителя и попросил его вместо традиционного Шопена поставить, сообразно последней воле покойной, ту пленку, которую он принес с собой. Переполошенный ритуальщик долго ломался, потом заявил, что должен посоветоваться с руководством. Совещание заняло минут пятнадцать, наконец добро было получено, и Линда – снегурочка в кружевном белоснежном платье, ни разу не надевавшемся при жизни, – опустилась в огненное чистилище под лирическое попурри на темы Поля Маккартни и Дэвида Боуи. Эту композицию Нил придумал, исполнил и записал накануне ночью.
«And the light of the night fell on me...»<«И свет ночи упал на меня...» Из песни Поля Маккартни>
И только в автобусе, увозящем их из крематория на поминки, Нил развернул бумажку, которую на выходе из траурного зала вложил в его ладонь мелькнувший на мгновение Костя Асуров. Следователь назначал ему встречу через два дня, на платформе станции Лосево.
А днем раньше предстояло получить урну с прахом...
Четыре тысячи триста восемьдесят две. Четыре тысячи триста восемьдесят три... Четыре тысячи триста восемьдесят четыре...
Это число надо запомнить. Во что бы то ни стало запомнить. Пометить шпалу сочащейся из носа кровью, отползти под тень кактуса, сделать два-три глотка из теплой фляги и забыться, насколько дано будет забыться. Потому что нет больше сил ползти вдоль сверкающих рельсов, уходящих за горизонт...
– Эй, Нил! Ты в норме?
То ли забвение оказалось слишком глубоким, то ли остановившаяся на рельсах белоснежная дрезина, убранная розами и разноцветными ленточками, появилась бесшумно, аки призрак. Нил протер воспаленные глаза, сел. С дрезины улыбался и махал ему рукой счастливый Ринго. В шикарном ковбойском костюме он был больше похож не на Ринго Старра, а на Ринго Кида из довоенного вестерна «Дилижанс». Из-за его плеча выглядывала Линда в мелких золотистых кудряшках, которые очень ей шли. Одета она была в открытое розовое платье с кринолином. Он помахал им в ответ и крикнул:
– На праздник едете?
– В Мексико-сити всегда праздник!
– А можно с вами?
– Нельзя. У каждого свой путь в Мексико-сити. Досчитай до конца свои шпалы – вот ты и пришел.
– Линда, а почему молчишь ты?
Дрезина медленно и беззвучно стронулась с места.
– Линда! – в отчаянии крикнул Нил.
– Бай, док Кэссиди! Встретимся на карнавале! Она подняла руки, и на ярком солнце блеснули изящные золотые кандалы.
Белоснежный корабль прерий истаял в жарком, колышущемся мареве...
Четыре тысячи триста восемьдесят пять... Нил проснулся весь в поту, стремительно встал, резкостью собственных движений сбивая остатки наваждения.
– Почему ты не разбудил меня?! – сердито выкрикнул он.
– Рано еще, – не оборачиваясь, сказал Кир Бельмесов.
– Скорее... Надо успеть.
– Не мешай. Чай пей.
Нил отвернулся от стола, за которым Бельмесов колдовал над какими-то кореньями, плеснул из заварного чайника немного зеленого чая, отхлебнул. Остывший чай был горек и отдавал аптечной микстурой. Нил вернулся в кресло. Ожидание было нестерпимым. Если они опоздают, и Линда въедет в небесный Мехико, не освобожденная от оков, так похожих на изысканные украшения, она не избавится от них всю оставшуюся вечность. Вечность! От этого слова разило таким холодом, что у Нила Застучали зубы, бесконтрольно и громко, так что даже Бельмесов услышал и с удивлением посмотрел на Нила: хоть в доме уже с месяц не топили, жара в башне стояла, как в финской бане – и по полу, и над головой тянулись распределительные трубы с горячей водой.
– Пора, – сказал наконец Бельмесов. Они спустились на площадку перед Ниловой дверью. Нил поднял заранее заготовленный мешок, вслед за Бельмесовым протиснулся в узкое чердачное окно и очутился на крыше.
Ночь была ясная, безветренная и поразительно холодная для конца апреля. В свете полной луны все предметы обретали причудливую фактуру сновидения – слишком отчетливы были все линии и формы, слишком приглушены все цвета и оттенки. Прутики антенн подернулись тончайшими кристаллами изморози. Нил подошел к тому месту, где остановился Бельмесов, открыл мешок и принялся доставать оттуда щепки, ветки, скрученные листья.
– Сюда клади, – распорядился Бельмесов. – Зажигай!
Сухая кучка занялась мгновенно. Взвился длинный, веселый язычок пламени. Нил даже не заметил, в какой момент на Бельмесове появилась странная четырехугольная шапка.
– На огонь смотри, – велел потомок шаманов. – Как белый будет – отпускай ее.
Он двинулся вокруг костерка, пританцовывая на полусогнутых ногах, что-то бормоча нараспев и периодически подбрасывая в огонь щепотки травы. Пламя взрывалось искрами, становилось то багровым, то зеленым, ю фиолетовым. Нил отошел на несколько шагов, держа наготове раскрытый сосуд. Он провел пальцем по розовой пластмассовой поверхности, вдоль оставленной гравером бороздки, читая кожей:
«Ольга Владимировна Баренцева, 1953-1982». Шаги Бельмесова убыстрялись, монотонный речитатив делался все быстрее и ритмичнее. Перед Нилом мелькало взмокшее лицо шамана, блистающие бельма закаченных глаз.
– И-и-и! – неожиданно тоненько взвыл Бельмесов, и пламя вдруг взвилось почти прямоугольным белым столбом.
Нил наклонил урну, размашисто провел ею перед собой и выкрикнул, как учили:
– Ом мани дэва хри!
Взметнувшийся серый пепел – последняя земная материальность Линды – на мгновение обрел очертания женского силуэта, потом – летящей птицы, и замер в морозном воздухе неровной, мелко мерцающей спиралью.
– Ты свободна, – прошептал Нил. – До свидания, любимая...
Нил приоткрыл зажмуренные глаза и в последний раз посмотрел на худенькое тело, прикрытое ниже пояса клетчатым пледом, на нечеловечески прекрасное бескровное лицо. Не мертвое, нет, просто неживое.Обтянутое даже не выбеленным пергаментом – тот все же хранит в себе воспоминания о живом существе, из кожи которого сделан, – а атласом, чуть пошедшим морщинами белым атласом. Волосы, отросшие, подкрашенные хной, аккуратно завитые, казались синтетическими. И вся она была как большая тряпичная кукла, изготовленная гением-извращенцем, выкравшим живую Линду и подменившим ее своим творением. Или сама она улизнула в последнее мгновение, оставив вместо себя двойника, кадаврицу, наряженную невестой.
На кремации настоял он сам. Не то, чтобы кто-нибудь активно возражал – Ольга Владимировна держалась строго и величественно, словно королева в трауре, но Нил чувствовал, что для нее все это не более, чем очередной спектакль; достойный Линдин папаша пил без просыпа и не всегда соображал, зачем, собственно, приехал в Ленинград; а мать, знать не желавшая дочки, пока та была жива, пребывала в постоянной прострации и лишь повторяла, что заберет ее с собой и похоронит на участке, который уже давно закрепила за всей семьей.
– Ну и повезете не гроб, а урну, – втолковывал ей Нил. – Не так хлопотно, и разрешения специального не надо.
– Не надо... – повторяла она, но Нил чувствовал, что смысл сказанного до нее не доходит.
Некоторая заминка возникла, когда Нил отозвал в сторонку вышедшего к ним распорядителя и попросил его вместо традиционного Шопена поставить, сообразно последней воле покойной, ту пленку, которую он принес с собой. Переполошенный ритуальщик долго ломался, потом заявил, что должен посоветоваться с руководством. Совещание заняло минут пятнадцать, наконец добро было получено, и Линда – снегурочка в кружевном белоснежном платье, ни разу не надевавшемся при жизни, – опустилась в огненное чистилище под лирическое попурри на темы Поля Маккартни и Дэвида Боуи. Эту композицию Нил придумал, исполнил и записал накануне ночью.
«And the light of the night fell on me...»<«И свет ночи упал на меня...» Из песни Поля Маккартни>
И только в автобусе, увозящем их из крематория на поминки, Нил развернул бумажку, которую на выходе из траурного зала вложил в его ладонь мелькнувший на мгновение Костя Асуров. Следователь назначал ему встречу через два дня, на платформе станции Лосево.
А днем раньше предстояло получить урну с прахом...
Четыре тысячи триста восемьдесят две. Четыре тысячи триста восемьдесят три... Четыре тысячи триста восемьдесят четыре...
Это число надо запомнить. Во что бы то ни стало запомнить. Пометить шпалу сочащейся из носа кровью, отползти под тень кактуса, сделать два-три глотка из теплой фляги и забыться, насколько дано будет забыться. Потому что нет больше сил ползти вдоль сверкающих рельсов, уходящих за горизонт...
– Эй, Нил! Ты в норме?
То ли забвение оказалось слишком глубоким, то ли остановившаяся на рельсах белоснежная дрезина, убранная розами и разноцветными ленточками, появилась бесшумно, аки призрак. Нил протер воспаленные глаза, сел. С дрезины улыбался и махал ему рукой счастливый Ринго. В шикарном ковбойском костюме он был больше похож не на Ринго Старра, а на Ринго Кида из довоенного вестерна «Дилижанс». Из-за его плеча выглядывала Линда в мелких золотистых кудряшках, которые очень ей шли. Одета она была в открытое розовое платье с кринолином. Он помахал им в ответ и крикнул:
– На праздник едете?
– В Мексико-сити всегда праздник!
– А можно с вами?
– Нельзя. У каждого свой путь в Мексико-сити. Досчитай до конца свои шпалы – вот ты и пришел.
– Линда, а почему молчишь ты?
Дрезина медленно и беззвучно стронулась с места.
– Линда! – в отчаянии крикнул Нил.
– Бай, док Кэссиди! Встретимся на карнавале! Она подняла руки, и на ярком солнце блеснули изящные золотые кандалы.
Белоснежный корабль прерий истаял в жарком, колышущемся мареве...
Четыре тысячи триста восемьдесят пять... Нил проснулся весь в поту, стремительно встал, резкостью собственных движений сбивая остатки наваждения.
– Почему ты не разбудил меня?! – сердито выкрикнул он.
– Рано еще, – не оборачиваясь, сказал Кир Бельмесов.
– Скорее... Надо успеть.
– Не мешай. Чай пей.
Нил отвернулся от стола, за которым Бельмесов колдовал над какими-то кореньями, плеснул из заварного чайника немного зеленого чая, отхлебнул. Остывший чай был горек и отдавал аптечной микстурой. Нил вернулся в кресло. Ожидание было нестерпимым. Если они опоздают, и Линда въедет в небесный Мехико, не освобожденная от оков, так похожих на изысканные украшения, она не избавится от них всю оставшуюся вечность. Вечность! От этого слова разило таким холодом, что у Нила Застучали зубы, бесконтрольно и громко, так что даже Бельмесов услышал и с удивлением посмотрел на Нила: хоть в доме уже с месяц не топили, жара в башне стояла, как в финской бане – и по полу, и над головой тянулись распределительные трубы с горячей водой.
– Пора, – сказал наконец Бельмесов. Они спустились на площадку перед Ниловой дверью. Нил поднял заранее заготовленный мешок, вслед за Бельмесовым протиснулся в узкое чердачное окно и очутился на крыше.
Ночь была ясная, безветренная и поразительно холодная для конца апреля. В свете полной луны все предметы обретали причудливую фактуру сновидения – слишком отчетливы были все линии и формы, слишком приглушены все цвета и оттенки. Прутики антенн подернулись тончайшими кристаллами изморози. Нил подошел к тому месту, где остановился Бельмесов, открыл мешок и принялся доставать оттуда щепки, ветки, скрученные листья.
– Сюда клади, – распорядился Бельмесов. – Зажигай!
Сухая кучка занялась мгновенно. Взвился длинный, веселый язычок пламени. Нил даже не заметил, в какой момент на Бельмесове появилась странная четырехугольная шапка.
– На огонь смотри, – велел потомок шаманов. – Как белый будет – отпускай ее.
Он двинулся вокруг костерка, пританцовывая на полусогнутых ногах, что-то бормоча нараспев и периодически подбрасывая в огонь щепотки травы. Пламя взрывалось искрами, становилось то багровым, то зеленым, ю фиолетовым. Нил отошел на несколько шагов, держа наготове раскрытый сосуд. Он провел пальцем по розовой пластмассовой поверхности, вдоль оставленной гравером бороздки, читая кожей:
«Ольга Владимировна Баренцева, 1953-1982». Шаги Бельмесова убыстрялись, монотонный речитатив делался все быстрее и ритмичнее. Перед Нилом мелькало взмокшее лицо шамана, блистающие бельма закаченных глаз.
– И-и-и! – неожиданно тоненько взвыл Бельмесов, и пламя вдруг взвилось почти прямоугольным белым столбом.
Нил наклонил урну, размашисто провел ею перед собой и выкрикнул, как учили:
– Ом мани дэва хри!
Взметнувшийся серый пепел – последняя земная материальность Линды – на мгновение обрел очертания женского силуэта, потом – летящей птицы, и замер в морозном воздухе неровной, мелко мерцающей спиралью.
– Ты свободна, – прошептал Нил. – До свидания, любимая...
II
(Лосево, 1982, апрель)
– Ну еще хоть полчасика, а? Клев-то какой!
– Завелся? А ведь всю дорогу отбрыкивался... Нет, брат, хорошенького помаленьку. И этого-то до дому не дотащишь.
Асуров показал на три толстенных гирлянды крупных окуней, насаженных под жабры на длинные проволочные шомпола. Несколько рыб еще трепетало, било серебряными хвостами, остальные смирно уставили круги белых с красным ободом глаз в черное небо. Нил вздохнул и принялся наматывать леску на катушку.
– Я и предположить не мог, – говорил он следователю, методично складывающему снасти. – Я всегда считал, что рыбалка – занятие созерцательное, когда часами сидят с удочкой, кормят комаров или мерзнут над лункой, думают о чем-то великом и изредка подсекают случайную глупую рыбеху. А тут такая динамика, такой азарт! У меня рука устала таскать. Они прямо взбесились, и если бы насадить еще тройник на грузило...
– Главное – правильно выбрать место и время... Кстати, сейчас как раз время ужина. Ты ведь проголодался ?
– Не то слово! Пока ловили, я не ощущал, а сейчас как навалилось – быка бы съел!
– Быка не гарантирую, но ушица отменная будет. Давай, грузи улов на тачку и пошли...
– Ох, а тут цивильно! – сказал Нил, войдя в просторные сени, обшитые крупными лакированными досками. – Не ожидал от здешней глухомани.
– А ты думал! В сапогах не ходи, здесь снимай, на коврике...
Стол был сервирован в изысканном деревенском стиле. Огурчики, сало, соленые грузди, квашеная капуста и моченая брусника, рассыпчатая отварная картошка и восхитительная наваристая уха. Единственной нехарактерной черточкой было малое количество спиртного: перед первой закуской расплескали на два полторастика «маленькую», а всю дальнейшую трапезу запивали домашним квасом – клюквенным и медовым.
– А вот я намедни в журнале читал, как в Исландии на озерах рыбачат. Выходит, значит, крестьянин на лед, один лом в руках, гуляет и смотрит, где внизу рыбина побольше отдыхает. А лед там чистейший, сам понимаешь, страна повышенной экологии... – разглагольствовал Асуров. – Находит он, значит, такое место, встанет над ним и давай ногами топать изо всех сил. Рыбка испугается, отплывет, – а он за нею, она остановится – и он остановится, и снова топает. Рыба на третье место – он туда же. И так до тех пор, пока ее окончательно не утомит, то есть, сколько бы ни топал, она уже не реагирует. Тогда пробивает ломом лунку и вытаскивает добычу голыми руками...
– Без шума и пыли, – согласился Нил, при этом подумав: «Он и меня берет измором, как ту рыбу. Выжидает, когда я сам начну выспрашивать его о деле.»
Следователь словно услышал его мысли и поднялся.
– Ну, вроде насытились, слава Богу. Может сюда перейдем?
Они пересели в кресла возле журнального столика. Нил закурил, а Асуров вытащил из кармана конверт, извлек из него пачку фотографий, отобрал две и положил на гладкую крышку столика.
– Взгляни. Тебе эти личности не знакомы? Нил вгляделся в глянцевые прямоугольники фотографий. Конкретно этих людей он не знал, но характерность типажей вызвала в пальцах трепет узнавания. Первый из изображенных был лысый, тощий, с тяжелыми веками рептилии, большим носом и ушами, похожими на локаторы. Нил готов был поручиться, что при разговоре глазки у этого человека постоянно шныряют туда-сюда и никогда не смотрят на собеседника. Второй же, раскормленный красавчик южного типа, этакий хозяин жизни, наоборот, из тех, кто разглядывает тебя во всех подробностях, нагло и высокомерно, прикидывая, на сколько червонцев ты тянешь.
– Я похож на человека, у которого могут быть такие знакомые?
– Знакомых не всегда выбираем мы сами... Значит, не знаешь ни того, ни другого?
– Нет. А кто это?
– Лысый – это Змей, он же гражданин Евсеев, очень, надо сказать, скользкий гражданин.
– Заметно.
– Крупный валютчик и спекулянт. Хитер, осторожен, мы его полтора года разрабатывали, а взять смогли только на подставе... Ладно, речь не о том. На его процессе свидетелем проходил некто Бриллиант Яков Даниилович...
– Не этот ли? – Нил ткнул во вторую фотографию.
– Ты на редкость догадлив... Того же полета пташка, если не сказать хуже. Ни к одному евсеевскому эпизоду его пристегнуть не удалось, хотя повязаны были крепко. Когда Евсеев получил высшую меру, Бриллиант перетрухал, занялся ликвидацией предприятия. Мы взяли его под плотное наблюдение, но до поры решили не трогать, рассчитывая, что он выведет нас на свои связи. Тактика себя оправдала – мы вычислили всю цепочку, по которой он все свои немалые ценности перекачивал в инвалюту, и установили, что Бриллиант планирует перекинуть капиталы за рубеж. Но по какому каналу? И тут всплывает одна персона совсем иного калибра. Ничего определенного – два невнятных телефонных разговора, встреча при множестве свидетелей. В первую очередь настораживал сам факт контакта: не такой человек этот столичный деятель, чтобы общаться с типами вроде Яши Бриллианта из удовольствия. Связывать их могло только дело, и дело немаленькое. Мы усилили наблюдение за Бриллиантом и вскоре установили точное время и место встречи Якова Данииловича с москвичом. Чтобы взять их обоих с поличным, мы дали Бриллианту упаковать большую партию долларов в серый «дипломат» и сесть с ним в «Красную стрелу».
– И тут внезапно появляются Линда с Ринго и путают все карты?
– Если бы внезапно! На появление любого нового лица мы бы тут же отреагировали, но здесь ситуация была иная. Мы долго и тщательно отслеживали все окружение Бриллианта и, естественно, не обошли вниманием и его, извини, интимную жизнь. Мы знали, что у Яши была однокомнатная квартирка на Юго-Западе, оформленная на престарелого родственника, в которой в разное время проживали несколько его любовниц. Последней, месяца за полтора до той поездки, туда вселилась временно не работающая гражданка Макаренко Анна Григорьевна, двадцати шести лет, беспартийная, незамужняя, не была, не участвовала, не привлекалась, студентка заочного юридического института, по месту учебы и последней работы – городской суд города Таганрога Ростовской области, секретарь – характеризуется положительно... Нил, твоя жена была потрясающей женщиной!
– Спасибо, я знаю...
– Она так убедительно сыграла хорошенькую недалекую вертихвостку, которой никакого дела нет до того, каким образом богатенький любовник обеспечивает ей сладкую жизнь, что нам и в голову не пришло поглубже покопаться в ее прошлом. Только экстраординарные обстоятельства ее гибели заставили нас вплотную заняться личностью потерпевшей и установить в ней гражданку Баренцеву, объявленную во всесоюзный розыск по давнему делу о хищении в хозяйственном магазине. Лично я полагаю, что на Яшу она вышла неслучайно, а вывести мог тот же Васютинский. Операцию они продумали основательно. Линде удалось убедить Бриллианта взять ее с собой в Москву, в поезде она подсыпала ему в коньяк снотворного, преспокойно вышла в Бологом, спрятав чемоданчик в сумку, через полчаса пересела на поезд, идущий в обратном направлении, где ее ждал Васютинский. Наш сотрудник, посланный приглядывать за Яшей в поезде, все это элементарно проспал. По-человечески парня понять можно – такой поворот никто не мог предвидеть. – По-человечески? А по службе?
– Переведен районным уполномоченным в Дудинку... Увы, любопытство возобладало над осторожностью, они прямо в купе взломали чемоданчик и, найдя в нем не только баснословные деньги, но и дорогое виски, решили отметить событие... Финал тебе известен. К сожалению, Яшенька оказался им не по зубам.
– Но деньги-то они умыкнули.
– Не так все просто. Все обнаруженные при них доллары оказались фальшивыми, как впрочем и большинство валюты, конфискованной ранее у Евсеева. У змея плешивого был и такой промысел, хотя о причастности к этому бизнесу Бриллианта мы прежде не догадывались.
– Выходит, Яша намеревался втюхать москвичу фальшивые доллары?
– Не думаю. Яхонт наш бриллиантовый, конечно, не Эйнштейн, но и не идиот, профессия не та, к тому же хитрость, трусость и инстинкт самосохранения у таких субъектов развиты, как правило, чрезвычайно и с лихвой покрывают недостаток ума. Он прекрасно понимал, что после такого, как выражаются в их кругах, кидалова он на этом свете не заживется. Нет сомнений, что действовал он по заранее составленному плану, причем составленному не им.
– Но в чем смысл? Возить с собой фальшивые доллары, рисковать?
– Как оказалось, смысл большой. Я уже говорил, что москвич, с которым должен был встретиться.
Бриллиант – человек куда как не простой, и связи у него астрономические. Людей такого уровня можно брать только с поличным, при свидетелях, со всеми процессуальными тонкостями. Более того, скажу тебе по секрету, Москва никогда не санкционировала бы наше оперативное мероприятие, поставь мы их в известность, по кому собираемся работать. Но они знали лишь то, что мы ведем Бриллианта с большой суммой в валюте и в финале намереваемся выйти на неизвестного получателя. Наше руководство пошло на этот риск, рассудив, что дело верное, а победителей не судят... И прокололись мы по-страшному.
– Да уж. Такая операция сорвалась.
– Если бы только сорвалась, это было бы полбеды... Когда Яша не вышел из вагона вместе с остальными, наши подумали было, что умудрились его упустить, и так обрадовались, когда он все-таки появился, что не обратили внимание на отсутствие его спутницы. Тем более что и серый чемоданчик был при нем.
– Как это – при нем? Линда же этот чемоданчик увела.
– Значит, был, второй, точная копия первого. В купе он мог оказаться только двумя путями: либо Линда принесла его с собой в красной сумке и подменила, пока Яша пребывал в отключке, либо кто-то положил его туда заранее, еще до того, как Бриллиант с Линдой сели в поезд. Лично я склоняюсь ко второму варианту – судя по тому, как события развивались дальше, Яша был сознательным участником этой комбинации, и если бы Линда не клюнула на удочку, он нашел бы другой способ избавиться от дипломата с долларами. Выкинул бы из окошка где-нибудь под Калинином – и взятки гладки!
– А отравленное виски...
– Для подстраховки. Расчет был точен – заполучив чемоданчик, Линда превращалась в смертельно опасного свидетеля, и ее нужно было убрать.
– Но я так и не понял, зачем все это было надо?
– А затем, что когда орлы из группы захвата устроили в холле гостиницы «Украина» эффектную сцену задержания при передаче чемоданчика, финал у этой сцены получился нелепым и позорным. Вместо тугих пачек долларов в чемоданчике обнаружили юбилейный трехтомник Чехова и шоколадный набор «Невский». Понятно, что извинениями не обошлось. В течение недели под тем или иным предлогом от работы были отстранены все начальники, бывшие хоть немного в курсе операции, следственная группа расформирована, все материалы по делу Бриллианта изъяли и увезли в Москву. С самого Яши взяли подписку о невыезде, а через несколько дней он, прямо как в известной песне, пьяный на своей машине навернулся с моста, только не с Крымского, а с Аларчина. Вместе с ним в воду ушли все концы. А куда девалась большая часть его нетрудовых накоплений, можно только догадываться.
– Завелся? А ведь всю дорогу отбрыкивался... Нет, брат, хорошенького помаленьку. И этого-то до дому не дотащишь.
Асуров показал на три толстенных гирлянды крупных окуней, насаженных под жабры на длинные проволочные шомпола. Несколько рыб еще трепетало, било серебряными хвостами, остальные смирно уставили круги белых с красным ободом глаз в черное небо. Нил вздохнул и принялся наматывать леску на катушку.
– Я и предположить не мог, – говорил он следователю, методично складывающему снасти. – Я всегда считал, что рыбалка – занятие созерцательное, когда часами сидят с удочкой, кормят комаров или мерзнут над лункой, думают о чем-то великом и изредка подсекают случайную глупую рыбеху. А тут такая динамика, такой азарт! У меня рука устала таскать. Они прямо взбесились, и если бы насадить еще тройник на грузило...
– Главное – правильно выбрать место и время... Кстати, сейчас как раз время ужина. Ты ведь проголодался ?
– Не то слово! Пока ловили, я не ощущал, а сейчас как навалилось – быка бы съел!
– Быка не гарантирую, но ушица отменная будет. Давай, грузи улов на тачку и пошли...
– Ох, а тут цивильно! – сказал Нил, войдя в просторные сени, обшитые крупными лакированными досками. – Не ожидал от здешней глухомани.
– А ты думал! В сапогах не ходи, здесь снимай, на коврике...
Стол был сервирован в изысканном деревенском стиле. Огурчики, сало, соленые грузди, квашеная капуста и моченая брусника, рассыпчатая отварная картошка и восхитительная наваристая уха. Единственной нехарактерной черточкой было малое количество спиртного: перед первой закуской расплескали на два полторастика «маленькую», а всю дальнейшую трапезу запивали домашним квасом – клюквенным и медовым.
– А вот я намедни в журнале читал, как в Исландии на озерах рыбачат. Выходит, значит, крестьянин на лед, один лом в руках, гуляет и смотрит, где внизу рыбина побольше отдыхает. А лед там чистейший, сам понимаешь, страна повышенной экологии... – разглагольствовал Асуров. – Находит он, значит, такое место, встанет над ним и давай ногами топать изо всех сил. Рыбка испугается, отплывет, – а он за нею, она остановится – и он остановится, и снова топает. Рыба на третье место – он туда же. И так до тех пор, пока ее окончательно не утомит, то есть, сколько бы ни топал, она уже не реагирует. Тогда пробивает ломом лунку и вытаскивает добычу голыми руками...
– Без шума и пыли, – согласился Нил, при этом подумав: «Он и меня берет измором, как ту рыбу. Выжидает, когда я сам начну выспрашивать его о деле.»
Следователь словно услышал его мысли и поднялся.
– Ну, вроде насытились, слава Богу. Может сюда перейдем?
Они пересели в кресла возле журнального столика. Нил закурил, а Асуров вытащил из кармана конверт, извлек из него пачку фотографий, отобрал две и положил на гладкую крышку столика.
– Взгляни. Тебе эти личности не знакомы? Нил вгляделся в глянцевые прямоугольники фотографий. Конкретно этих людей он не знал, но характерность типажей вызвала в пальцах трепет узнавания. Первый из изображенных был лысый, тощий, с тяжелыми веками рептилии, большим носом и ушами, похожими на локаторы. Нил готов был поручиться, что при разговоре глазки у этого человека постоянно шныряют туда-сюда и никогда не смотрят на собеседника. Второй же, раскормленный красавчик южного типа, этакий хозяин жизни, наоборот, из тех, кто разглядывает тебя во всех подробностях, нагло и высокомерно, прикидывая, на сколько червонцев ты тянешь.
– Я похож на человека, у которого могут быть такие знакомые?
– Знакомых не всегда выбираем мы сами... Значит, не знаешь ни того, ни другого?
– Нет. А кто это?
– Лысый – это Змей, он же гражданин Евсеев, очень, надо сказать, скользкий гражданин.
– Заметно.
– Крупный валютчик и спекулянт. Хитер, осторожен, мы его полтора года разрабатывали, а взять смогли только на подставе... Ладно, речь не о том. На его процессе свидетелем проходил некто Бриллиант Яков Даниилович...
– Не этот ли? – Нил ткнул во вторую фотографию.
– Ты на редкость догадлив... Того же полета пташка, если не сказать хуже. Ни к одному евсеевскому эпизоду его пристегнуть не удалось, хотя повязаны были крепко. Когда Евсеев получил высшую меру, Бриллиант перетрухал, занялся ликвидацией предприятия. Мы взяли его под плотное наблюдение, но до поры решили не трогать, рассчитывая, что он выведет нас на свои связи. Тактика себя оправдала – мы вычислили всю цепочку, по которой он все свои немалые ценности перекачивал в инвалюту, и установили, что Бриллиант планирует перекинуть капиталы за рубеж. Но по какому каналу? И тут всплывает одна персона совсем иного калибра. Ничего определенного – два невнятных телефонных разговора, встреча при множестве свидетелей. В первую очередь настораживал сам факт контакта: не такой человек этот столичный деятель, чтобы общаться с типами вроде Яши Бриллианта из удовольствия. Связывать их могло только дело, и дело немаленькое. Мы усилили наблюдение за Бриллиантом и вскоре установили точное время и место встречи Якова Данииловича с москвичом. Чтобы взять их обоих с поличным, мы дали Бриллианту упаковать большую партию долларов в серый «дипломат» и сесть с ним в «Красную стрелу».
– И тут внезапно появляются Линда с Ринго и путают все карты?
– Если бы внезапно! На появление любого нового лица мы бы тут же отреагировали, но здесь ситуация была иная. Мы долго и тщательно отслеживали все окружение Бриллианта и, естественно, не обошли вниманием и его, извини, интимную жизнь. Мы знали, что у Яши была однокомнатная квартирка на Юго-Западе, оформленная на престарелого родственника, в которой в разное время проживали несколько его любовниц. Последней, месяца за полтора до той поездки, туда вселилась временно не работающая гражданка Макаренко Анна Григорьевна, двадцати шести лет, беспартийная, незамужняя, не была, не участвовала, не привлекалась, студентка заочного юридического института, по месту учебы и последней работы – городской суд города Таганрога Ростовской области, секретарь – характеризуется положительно... Нил, твоя жена была потрясающей женщиной!
– Спасибо, я знаю...
– Она так убедительно сыграла хорошенькую недалекую вертихвостку, которой никакого дела нет до того, каким образом богатенький любовник обеспечивает ей сладкую жизнь, что нам и в голову не пришло поглубже покопаться в ее прошлом. Только экстраординарные обстоятельства ее гибели заставили нас вплотную заняться личностью потерпевшей и установить в ней гражданку Баренцеву, объявленную во всесоюзный розыск по давнему делу о хищении в хозяйственном магазине. Лично я полагаю, что на Яшу она вышла неслучайно, а вывести мог тот же Васютинский. Операцию они продумали основательно. Линде удалось убедить Бриллианта взять ее с собой в Москву, в поезде она подсыпала ему в коньяк снотворного, преспокойно вышла в Бологом, спрятав чемоданчик в сумку, через полчаса пересела на поезд, идущий в обратном направлении, где ее ждал Васютинский. Наш сотрудник, посланный приглядывать за Яшей в поезде, все это элементарно проспал. По-человечески парня понять можно – такой поворот никто не мог предвидеть. – По-человечески? А по службе?
– Переведен районным уполномоченным в Дудинку... Увы, любопытство возобладало над осторожностью, они прямо в купе взломали чемоданчик и, найдя в нем не только баснословные деньги, но и дорогое виски, решили отметить событие... Финал тебе известен. К сожалению, Яшенька оказался им не по зубам.
– Но деньги-то они умыкнули.
– Не так все просто. Все обнаруженные при них доллары оказались фальшивыми, как впрочем и большинство валюты, конфискованной ранее у Евсеева. У змея плешивого был и такой промысел, хотя о причастности к этому бизнесу Бриллианта мы прежде не догадывались.
– Выходит, Яша намеревался втюхать москвичу фальшивые доллары?
– Не думаю. Яхонт наш бриллиантовый, конечно, не Эйнштейн, но и не идиот, профессия не та, к тому же хитрость, трусость и инстинкт самосохранения у таких субъектов развиты, как правило, чрезвычайно и с лихвой покрывают недостаток ума. Он прекрасно понимал, что после такого, как выражаются в их кругах, кидалова он на этом свете не заживется. Нет сомнений, что действовал он по заранее составленному плану, причем составленному не им.
– Но в чем смысл? Возить с собой фальшивые доллары, рисковать?
– Как оказалось, смысл большой. Я уже говорил, что москвич, с которым должен был встретиться.
Бриллиант – человек куда как не простой, и связи у него астрономические. Людей такого уровня можно брать только с поличным, при свидетелях, со всеми процессуальными тонкостями. Более того, скажу тебе по секрету, Москва никогда не санкционировала бы наше оперативное мероприятие, поставь мы их в известность, по кому собираемся работать. Но они знали лишь то, что мы ведем Бриллианта с большой суммой в валюте и в финале намереваемся выйти на неизвестного получателя. Наше руководство пошло на этот риск, рассудив, что дело верное, а победителей не судят... И прокололись мы по-страшному.
– Да уж. Такая операция сорвалась.
– Если бы только сорвалась, это было бы полбеды... Когда Яша не вышел из вагона вместе с остальными, наши подумали было, что умудрились его упустить, и так обрадовались, когда он все-таки появился, что не обратили внимание на отсутствие его спутницы. Тем более что и серый чемоданчик был при нем.
– Как это – при нем? Линда же этот чемоданчик увела.
– Значит, был, второй, точная копия первого. В купе он мог оказаться только двумя путями: либо Линда принесла его с собой в красной сумке и подменила, пока Яша пребывал в отключке, либо кто-то положил его туда заранее, еще до того, как Бриллиант с Линдой сели в поезд. Лично я склоняюсь ко второму варианту – судя по тому, как события развивались дальше, Яша был сознательным участником этой комбинации, и если бы Линда не клюнула на удочку, он нашел бы другой способ избавиться от дипломата с долларами. Выкинул бы из окошка где-нибудь под Калинином – и взятки гладки!
– А отравленное виски...
– Для подстраховки. Расчет был точен – заполучив чемоданчик, Линда превращалась в смертельно опасного свидетеля, и ее нужно было убрать.
– Но я так и не понял, зачем все это было надо?
– А затем, что когда орлы из группы захвата устроили в холле гостиницы «Украина» эффектную сцену задержания при передаче чемоданчика, финал у этой сцены получился нелепым и позорным. Вместо тугих пачек долларов в чемоданчике обнаружили юбилейный трехтомник Чехова и шоколадный набор «Невский». Понятно, что извинениями не обошлось. В течение недели под тем или иным предлогом от работы были отстранены все начальники, бывшие хоть немного в курсе операции, следственная группа расформирована, все материалы по делу Бриллианта изъяли и увезли в Москву. С самого Яши взяли подписку о невыезде, а через несколько дней он, прямо как в известной песне, пьяный на своей машине навернулся с моста, только не с Крымского, а с Аларчина. Вместе с ним в воду ушли все концы. А куда девалась большая часть его нетрудовых накоплений, можно только догадываться.