Страница:
– Двадцать шестого июня его святейшество пожаловал Амадео Вольфгаго Моцарту, жителю Зальцбурга, орден Золотой шпоры.
– Двадцать шестого июня! – изумленно повторил Леопольд. Именно в этот день они вернулись в Рим.
– Да, двадцать шестого, но нам надо было подготовить соответствующие бумаги.
– Ваше преосвященство, это великая честь!
– Величайшая, какой может удостоиться музыкант. Вольфганг сказал тихо:
– Благодарю вас, ваше преосвященство!
– Не за что. Прежде чем это решение было принято, вопрос подвергся самому серьезному обсуждению. Послушайте, Амадео! – И кардинал зачитал часть папского патента: «Нашей апостольской властью Мы возводим тебя, который, как Мы знаем, с самых ранних лет совершенствовался в сладчайшем искусстве игры на клавесине, в ранг рыцаря Золотого ордена».
Самый высокий ранг, ликовал Леопольд.
Вольфганг преклонил колена перед кардиналом, и тот надел ему на шею красивый золотой крест на красной ленте и произнес:
– Синьор кавалер, отныне вы рыцарь Золотой шпоры. Вольфганг был рад за Папу.
– Носите его с честью и достоинством, – продолжал кардинал.
– Он будет носить его с честью и достоинством, обязательно будет! – подхватил Леопольд. – Нет слов, чтобы выразить вам нашу благодарность, ваше преосвященство!
Посмотрим, посмеет ли Шраттенбах теперь ему отказать!
– Через несколько дней вы будете приняты его святейшеством.
Через три дня Вольфганг, с золотым крестом ордена на шее, предстал перед папой Клементом XIV в его временной резиденции – палаццо Санта Мария Маджиоре. В зале находился также управляющий графа Фирмиана дон Фернандо, и вид у него был такой, будто награда эта распространялась и на его хозяина; присутствовали здесь и кардинал Паллавичини, и еще целый ряд духовных и светских лиц высокого звания.
Леопольда удивило, с каким вниманием здесь относились к Иерониму Колоредо, епископу Гурка. Обычно епископам не оказывалось подобных почестей, тем более в присутствии кардиналов. Леопольд нашел этого высокого, стройного епископа весьма обаятельным, хотя даже для римского прелата он казался излишне светским и искушенным жизнью. Интересно, кто за ним стоит, подумал Леопольд и тут же вспомнил, что семья Колоредо занимала в Вене очень видное положение. Потом его мысли вернулись к началу аудиенции, когда пана Клемент XIV назвал Вольфганга «Кавалер Моцарт». Почему он говорил по-французски? Видимо, из тщеславия; хорошо еще, что Вольфганг знает этот язык. Леопольд не мог понять, какое впечатление произвела на Вольфганга оказанная ему честь: все держались официально, даже сам Вольфганг.
Слишком уж официально, решил Вольфганг. Вряд ли все эти люди дружески расположены к нему, разве только дон Фернандо и кардинал Паллавичини, да и то поручиться нельзя. Ему казалось, что такое событие должно сопровождаться музыкой и пением, а все были настроены на торжественный лад. Вид у Леопольда был победоносный, словно эта дань таланту сына распахнула перед ним дверь в другой, лучший мир, а Вольфгангу казалось, что, войдя в эту дверь, он вторгнется в чужие владения. В голове рождались и пели все новые мелодии, и он с трудом удерживался от смеха, когда его называли «синьор кавалер». Может, выразить это при помощи музыки? То-то будет весело!
Вечером Пана описывал Маме, как их сын стал дворянином, и Вольфганг сделал приписку для Наннерль на смеси немецкого, французского и итальянского языков: «Моя милая сестренка, я поражен тем, как хорошо ты умеешь при желании сочинять музыку. Твоя песня прелестна. Ты должна почаще заниматься этим делом. Когда будешь посылать мне шесть менуэтов Михаэля Гайдна, которые мне так нравятся, не забудь приложить и что-нибудь свое. Передай сердечный привет всем моим друзьям. Тысячу раз целую Мамины ручки, а тебя, синьорина, возвожу в ранг рыцаря Золотой шпоры. Будь здорова. Здесь стоит такой шум, что нельзя разобрать музыки. Кавалер Моцарт – тра-ля-ля – ха-ха-ха!»
30
31
– Двадцать шестого июня! – изумленно повторил Леопольд. Именно в этот день они вернулись в Рим.
– Да, двадцать шестого, но нам надо было подготовить соответствующие бумаги.
– Ваше преосвященство, это великая честь!
– Величайшая, какой может удостоиться музыкант. Вольфганг сказал тихо:
– Благодарю вас, ваше преосвященство!
– Не за что. Прежде чем это решение было принято, вопрос подвергся самому серьезному обсуждению. Послушайте, Амадео! – И кардинал зачитал часть папского патента: «Нашей апостольской властью Мы возводим тебя, который, как Мы знаем, с самых ранних лет совершенствовался в сладчайшем искусстве игры на клавесине, в ранг рыцаря Золотого ордена».
Самый высокий ранг, ликовал Леопольд.
Вольфганг преклонил колена перед кардиналом, и тот надел ему на шею красивый золотой крест на красной ленте и произнес:
– Синьор кавалер, отныне вы рыцарь Золотой шпоры. Вольфганг был рад за Папу.
– Носите его с честью и достоинством, – продолжал кардинал.
– Он будет носить его с честью и достоинством, обязательно будет! – подхватил Леопольд. – Нет слов, чтобы выразить вам нашу благодарность, ваше преосвященство!
Посмотрим, посмеет ли Шраттенбах теперь ему отказать!
– Через несколько дней вы будете приняты его святейшеством.
Через три дня Вольфганг, с золотым крестом ордена на шее, предстал перед папой Клементом XIV в его временной резиденции – палаццо Санта Мария Маджиоре. В зале находился также управляющий графа Фирмиана дон Фернандо, и вид у него был такой, будто награда эта распространялась и на его хозяина; присутствовали здесь и кардинал Паллавичини, и еще целый ряд духовных и светских лиц высокого звания.
Леопольда удивило, с каким вниманием здесь относились к Иерониму Колоредо, епископу Гурка. Обычно епископам не оказывалось подобных почестей, тем более в присутствии кардиналов. Леопольд нашел этого высокого, стройного епископа весьма обаятельным, хотя даже для римского прелата он казался излишне светским и искушенным жизнью. Интересно, кто за ним стоит, подумал Леопольд и тут же вспомнил, что семья Колоредо занимала в Вене очень видное положение. Потом его мысли вернулись к началу аудиенции, когда пана Клемент XIV назвал Вольфганга «Кавалер Моцарт». Почему он говорил по-французски? Видимо, из тщеславия; хорошо еще, что Вольфганг знает этот язык. Леопольд не мог понять, какое впечатление произвела на Вольфганга оказанная ему честь: все держались официально, даже сам Вольфганг.
Слишком уж официально, решил Вольфганг. Вряд ли все эти люди дружески расположены к нему, разве только дон Фернандо и кардинал Паллавичини, да и то поручиться нельзя. Ему казалось, что такое событие должно сопровождаться музыкой и пением, а все были настроены на торжественный лад. Вид у Леопольда был победоносный, словно эта дань таланту сына распахнула перед ним дверь в другой, лучший мир, а Вольфгангу казалось, что, войдя в эту дверь, он вторгнется в чужие владения. В голове рождались и пели все новые мелодии, и он с трудом удерживался от смеха, когда его называли «синьор кавалер». Может, выразить это при помощи музыки? То-то будет весело!
Вечером Пана описывал Маме, как их сын стал дворянином, и Вольфганг сделал приписку для Наннерль на смеси немецкого, французского и итальянского языков: «Моя милая сестренка, я поражен тем, как хорошо ты умеешь при желании сочинять музыку. Твоя песня прелестна. Ты должна почаще заниматься этим делом. Когда будешь посылать мне шесть менуэтов Михаэля Гайдна, которые мне так нравятся, не забудь приложить и что-нибудь свое. Передай сердечный привет всем моим друзьям. Тысячу раз целую Мамины ручки, а тебя, синьорина, возвожу в ранг рыцаря Золотой шпоры. Будь здорова. Здесь стоит такой шум, что нельзя разобрать музыки. Кавалер Моцарт – тра-ля-ля – ха-ха-ха!»
30
Фельдмаршал Паллавичини, узнав, что Моцарты вернулись в Болонью и поселились в гостинице, пригласил их пожить у себя на вилле. Он стал особенно настойчив, когда ему сообщили, что Леопольд никуда не выходит из-за раны на ноге.
– Живите сколько вам понравится, – убеждал он, – и ногу свою подлечите.
Леопольд колебался, не хотел проявлять чрезмерную готовность.
– Может, вам надо еще куда-нибудь ехать? Например, в Венецию или Милан?
– Нет, нет, ваше высокопревосходительство. Мы намеревались остаться на лето в Болонье. Это прекрасный город, и падре Мартини хочет позаниматься с Вольфгангом.
– Тогда вы должны провести лето с нами.
– Но мне трудно передвигаться. Правая нога распухла, и я не могу ходить без трости, да и с тростью не так-то' легко.
– В вашем распоряжении один из моих экипажей и мои слуги.
Чем больше отговорок придумывал Леопольд, тем настойчивей становился фельдмаршал.
Отведенные им комнаты были просторны и красивы, с мраморными полами, высокими потолками и окнами, совсем как в Шёнбрунне. И хотя стоял август и в саду было нестерпимо жарко, в доме всегда царила прохлада. Вольфганг наслаждался тонким постельным бельем, комфортабельными широкими кроватями. К ним приставили двух слуг – камердинера и лакея, причем лакей спал в комнате рядом, чтобы находиться под рукой. Как это чудесно, когда все вокруг такое свежее, чистое и приятное, думал Вольфганг. Почему им всегда так не жить? Он понимал, что никакой указ папы римского не сделает из них настоящих аристократов, но разве это так уж важно? Он может расплачиваться за приятную жизнь своей музыкой. Вольфганг был в прекрасном расположении духа и радовался, что Папа тоже полон бодрости и почти перестал хромать.
Вскоре они получили письмо от Шраттенбаха; архиепископ разрешал сочинять оперу для Миланского театра и поздравлял Леопольда с папской милостью. Вслед за тем пришло и либретто, и Леопольд счел такое стечение обстоятельств добрым предзнаменованием, хотя тема либретто немного встревожила его. Граф Фирмиап остановился на «Miliidate, Be di Ponto» («Митридат, царь Понтийский»), трагедии Расина в обработке либреттиста Чинья-Санти.
– Это опера-сериа на историко-героический сюжет, с ней нелегко будет справиться, – сказал Леопольд Вольфгангу. Он попытался коротко пересказать сыну сюжет: – Сыповья Митридата, Сифар и Фарнас, уверенные, что их отец погиб в войне против Рима, добиваются благосклонности невесты Митридата Аспазии. Аспазия предпочитает Сифара, зная, что Фарнас в заговоре с Римом против Митридата. Когда Митридат узнает об этом, он приказывает казнить обоих сыновей и Аспазию. Но сыновья восстанавливают свою честь, вступая в борьбу с Римом, и, когда Митридат действительно погибает, Сифар и Аспазия соединяют свои судьбы.
Вольфганг пожал плечами. Сюжет не произвел никакого впечатления, но можно и на него написать оперу.
Гораздо больше радости приносила Вольфгангу его крепнущая дружба с падре Мартини. На францисканского монаха произвела немалое впечатление награда Клемента XIV.
Леопольд преподнес падре Мартини свою «Скрипичную школу», а в ответ получил его «Storia della Musica» – «Историю музыки» с надписью: «Синьору Леопольдо Моцарту и Кавалеру Амадео Вольфганго Моцарту».
Падре Мартини сказал, что сочтет за честь давать уроки Амадео, и они встречались каждый день после обеда: по утрам Вольфганг работал над оперой, а вечера проводил в обществе фельдмаршала Паллавичини и других друзей.
Ближе познакомившись с падре, Вольфганг понял, что этот чуткий, талантливый музыкант не выносил посредственной музыки и был скорее музыкантом-педагогом, чем францисканским монахом, – ведь, что бы он там ни говорил, подлинным богом для него была музыка.
Падре Мартини открывал Вольфгангу точные законы старинной полифонической музыки и не переставал изумляться трудолюбию юноши.
Понемногу Леопольд догадался, что падре готовит Вольфганга к вступлению в члены Болонской филармонической академии – наиболее высокочтимого музыкального учреждения в Италии.
– Но ведь туда не принимают лиц, моложе двадцати одного года, – как-то напомнил он падре Мартини.
– Амадео не совсем обычный кандидат, – с улыбкой ответил тот.
– Но он должен к началу репетиций оперы в октябре вернуться в Милан.
– Он поспеет туда вовремя. Наберитесь терпения, Леопольд.
Леопольд старался следовать его совету: прием в академию считался большой честью. Однако, узнав, что экзамен отложен на октябрь, он забеспокоился и молил бога, чтобы ожидание не оказалось напрасным. В день главного испытания Вольфганга заперли в комнате, дали ему мелодию и предложили сочинить на основе старинного грегорианского песнопения шестнадцатого века три верхних голоса для антифона со строгим соблюдением всех правил полифонии. Леопольд не на шутку испугался, задача была весьма трудной и к тому же вовсе не отвечала склонностям Вольфганга. Он немного успокоился, узнан, что Вольфганг справился с ней за час: другим на это понадобилось бы не менее трех часов – и что его работу проверяет сам падре Мартини.
И все же Леопольду не нравилось раздраженное состояние Вольфганга, столь для него необычное. С замиранием сердца слушал он, как падре Мартини читает свое заключение. Однако падре одобрил сочинение, после чего Вольфганг был единогласно избран в члены академии, получив звание композитора и маэстро.
Вольфганг не разделял Папиной гордости. Он заметил, что его партитура пестрит поправками падре Мартини. Когда через несколько дней падре передал ему диплом члена академии, он спросил:
– А ведь я не очень хорошо справился с верхними голосами? Как вы считаете?
– Совершенство возможно разве что на небесах. Ведь вас же приняли в члены академии.
– С вашей помощью, досточтимый отец.
– С божьей помощью, дитя. Я просто выразил его волю.
По пути в Милан Вольфганг все размышлял о своих ошибках. Папа обращался с дипломом как с редчайшей драгоценностью и рассказывал всем, что Вольфганг отлично справился с испытанием, но это было не так. И хотя Вольфганг любил и уважал падре Мартини как учителя и друга, он совсем не ценил его сочинений – они казались ему старомодными. И зачем только его заставили писать в этой старинной манере? В угоду традиции он вставил в грегорианское песнопение невыразительные, скучные пассажи. Сухость и бесцветность произведений шестнадцатого века вызывали у него скуку. Он пытался подавить в себе это чувство и в результате наделал ошибок. Впредь нужно полагаться только на свое чутье и вкус.
В соответствии с контрактом дон Фернандо снял для них квартиру. Но после роскошной виллы Паллавичини две комнаты в частном доме показались им тесными и неудобными. Кроме того, Леопольд, памятуя о почестях, каких они были удостоены, ожидал, что граф Фирмиан пригласит их к себе.
Управляющий догадался о неудовольствии Леопольда, хоть тот и благодарил его за помощь, и сказал:
– Я снял эту квартиру, чтобы вам быть поближе к театру, а палаццо графа Фирмиана слишком далеко отсюда.
Не так уж далеко, если ехать в экипаже, подумал Леопольд, а вслух сказал:
– Комнаты очень хорошие. Мне особенно нравятся балкон и камин. Здесь вдоволь свежего воздуха и тепла.
Но при этом одна кровать на двоих, хотел было возразить Вольфганг. Папа ворочался во сне, и Вольфгангу не нравилось спать с ним вместе. Но он промолчал.
В суете репетиций они скоро позабыли о подобных мелочах. Почти все певцы уже приехали и с нетерпением ждали арий, которые Вольфгангу предстояло сочинять для них тут же, на месте. Ему приходилось но всем слушаться певцов, всячески угождать им, выполнять любой их каприз.
Но для творчества ему нужен был также покой. Надо было столько сделать, и в такой короткий срок: за несколько недель сочинить двадцать арий, увертюру, дуэт и квартет; речитативы были закончены еще в Болонье. Он разрывался между театром и домом. Перестал писать письма Маме и Наннерль. У него болели пальцы. Глаза воспалились от напряжения, потому что перья и чернила никуда не годились.
Он мечтал сочинять милую его сердцу легкую и веселую музыку, а Папа говорил, что для такого текста она не подойдет – слишком лирична и сентиментальна. А сюжет «Митридата» оказался такой напыщенный. Вольфганг сомневался, сумеет ли передать в музыке подобную торжественность. Он с удовольствием изменил бы либретто, но это было невозможно. Поэт находился в Неаполе, работал над либретто для Пиччинни, а без него никто не смел менять текст.
Кроме того, возникла еще одна трудность. Когда Вольфганг вместе с Папой и доном Фернандо пришел в театр прослушать написанный им для примадонны и премьера дуэт, примадонна Антония Бернаскони пожаловалась:
– Дуэт не подходит для моего голоса. Пусть кто-нибудь другой пишет мои арии. Какой-нибудь взрослый композитор.
– Вы уже пробовали петь этот дуэт? – спросил дон Фернандо.
– А зачем? Я и без того знаю, что могу петь и что нет.
– Его сиятельство хочет, чтобы исполнялась музыка господина Моцарта, а не вашего учителя господина Лампуньяни.
– Ну, а если арии придется переписать, как бывает обычно?
– Они и будут переписаны, – заверил примадонну дон Фернандо, – Вольфгангом.
– Может, дуэт слишком высок для голоса госпожи Бернаскони? – спросил Вольфганг.
– Что касается моей партии, то она, наоборот, недостаточно высока. Я могу петь дуэт с любым мужским сопрано.
Под ее недоверчивым взглядом Вольфганг переписал женскую партию и отдал ей со словами:
– Теперь вы сможете блеснуть виртуозной техникой. Госпожа Бернаскони продолжала упорствовать, и тогда дон Фернандо сказал:
– По контракту господин Лампуньяни исполняет обязанности помощника дирижера, а вовсе не композитора. Если он нарушит этот контракт, то нового ему не видать.
Примадонна согласилась петь в дуэте, но заметила:
– А как это получится, будет видно, только когда мы споем его вместе с премьером.
На следующий день премьер Пьетро Бенедетти объявил:
– Я не могу петь дуэт с Бернаскони. Ведь я – ведущий голос, а все высокие ноты в ее партии.
– Господин премьер, – сказал Вольфганг, – я писал вашу партию, думая о Манцуоли.
Леопольд чуть не застонал – какая вопиющая бестактность, но сдержался: его непременно обвинили бы в том, что он вмешивается не в свое дело, и так уж об этом твердят все кому не лень.
Вольфганг был в восторге от своих хороших манер: ведь он не сказал прямо, что Бенедетти и сравнивать нельзя с Манцуоли. Поверив обещанию Манцуоли петь в его опере, он задумал эту роль в расчете на голос кастрата. Только Манцуоли потребовал за участие тысячу дукатов, а дон Фернандо, ведавший расходами, объявил такое требование вздорным и сказал, что за эти деньги можно нанять даже такую звезду, как Фаринелли, хоть тот и покинул сцену. Арии мужского сопрано должны по красоте и выразительности превосходить все остальные – в Италии это закон, преступить который не может никто, и Вольфганг об этом тоже помнил.
– Я писал ее, думая о Манцуоли, – повторил он, – так что господин премьер может в полную меру показать свой замечательный голос.
– Мне не приходится напрягаться, когда я беру высокие ноты, – усмехнулся Бенедетти.
– Тогда попробуйте взять мои, – с вызовом сказала Бернаскони.
– Кто здесь мужское сопрано – я или госпожа Бернаскони?! – возмутился премьер.
– Я здесь настоящее сопрано! – огрызнулась она.
На мгновение Вольфгангу показалось, что они сейчас вцепятся друг другу в волосы. Но это было всего-навсего представление: куда безопаснее словесно поносить друг друга, ведь, дав волю рукам, они могли попортить свои прически.
– Я в ужасе, – вопил Бенедетти, – у нее совершенно нет вкуса!
– Как вы смеете меня оскорблять! – визжала Бернаскони.
– Вкус есть у вас обоих, – сказал Вольфганг, – потому-то я и написал для вас такую музыку. – В конце концов он должен найти подход к ненцам. – Господип Бенедетти, если вы пожелаете, я могу сделать дуэт выше.
Бенедетти в гневе топнул ногой и воскликнул:
– Баста! Чтобы я мог взять такие высокие ноты, меня пришлось бы кастрировать вторично!
Дон Фернандо успел удержать примадонну от дальнейших замечаний и твердо сказал:
– Граф Фирмиан не потерпит больше никаких проволочек. Мы немедленно возобновим репетиции, как только синьор кавалер Моцарт перепишет этот дуэт, как он любезно обещал. Если же вас это не устраивает, мы найдем замену, если потребуется, даже самих Манцуоли и Бастарделлу.
Тут премьер и примадонна в один голос стали утверждать, что впервые слышат столь прекрасную музыку и что честь Миланской оперы им дороже всего.
Первое представление оперы «Митридат, царь Понтийский» состоялось на второй день рождества. Леопольд гордо восседал в ложе, поглядывая на Вольфганга, который сидел за клавесином, готовый дирижировать. Как бы ни приняли оперу, еще одна цель достигнута – его сын стал признанным оперным композитором. В королевской ложе сидел граф Фирмиан, в следующей – Саммартини и Гассе, в третьей – фельдмаршал Паллавичини. Леопольд готов был плясать от радости, и вдруг перед самым началом увертюры он заметил, как Вольфганг волнуется – это так ему несвойственно. Вольфгангу предстояло дирижировать первыми тремя представлениями, а Лампуньяни – остальными, но сегодняшнее было самым ответственным. У Леопольда сильно заныла правая, «дирижерская», рука. Всего-навсего ревматизм, понимал он, однако, когда увертюра прошла гладко, боль заметно ослабела. А когда началось действие и Вольфганг стал дирижировать все уверенней, боль прошла бесследно.
Дуэт премьера и примадонны вызвал овацию, и, когда занавес опустился, они заставили Вольфганга выйти на сцену и разделить с ними аплодисменты, и тут граф Фирмиан встал и крикнул:
– Браво! Браво, II Signor Cavaliere Filarmonico![8] Публика подхватила его слова и стала скандировать, и даже Саммартини и Гассе присоединились к общему хору.
Повсюду в Италии Вольфганга величали этим титулом. После того как опера двадцать раз прошла в Милане при переполненном зале, они покинули город и отправились в Турин, Виченцу, Падую и Венецию, во теперь это был скорее отдых, которым они наслаждались, хотя Вольфганга всюду ожидал бурный прием.
В Зальцбург они вернулись ровно через год после того, как впервые познакомились с кардиналом Паллавичини. Леопольд чувствовал себя победителем. Домой они возвращались с новым заказом на оперу для миланского карнавала 1772 года, кроме того, ходили слухи, что сама Мария Терезия намерена заказать Вольфгангу оперу.
Вольфганг надеялся, что на этот раз с либретто повезет больше. Несмотря на горячий прием в Милане, он не разделял Папиных восторгов по поводу музыки «Митридата». Продуманная, искусно построенная, да, он согласен, но это еще далеко не все. И тут он очутился в объятиях Мамы, целовал ее и Наннерль, смеялся и плакал от радости, позабыв обо всем на свете.
– Живите сколько вам понравится, – убеждал он, – и ногу свою подлечите.
Леопольд колебался, не хотел проявлять чрезмерную готовность.
– Может, вам надо еще куда-нибудь ехать? Например, в Венецию или Милан?
– Нет, нет, ваше высокопревосходительство. Мы намеревались остаться на лето в Болонье. Это прекрасный город, и падре Мартини хочет позаниматься с Вольфгангом.
– Тогда вы должны провести лето с нами.
– Но мне трудно передвигаться. Правая нога распухла, и я не могу ходить без трости, да и с тростью не так-то' легко.
– В вашем распоряжении один из моих экипажей и мои слуги.
Чем больше отговорок придумывал Леопольд, тем настойчивей становился фельдмаршал.
Отведенные им комнаты были просторны и красивы, с мраморными полами, высокими потолками и окнами, совсем как в Шёнбрунне. И хотя стоял август и в саду было нестерпимо жарко, в доме всегда царила прохлада. Вольфганг наслаждался тонким постельным бельем, комфортабельными широкими кроватями. К ним приставили двух слуг – камердинера и лакея, причем лакей спал в комнате рядом, чтобы находиться под рукой. Как это чудесно, когда все вокруг такое свежее, чистое и приятное, думал Вольфганг. Почему им всегда так не жить? Он понимал, что никакой указ папы римского не сделает из них настоящих аристократов, но разве это так уж важно? Он может расплачиваться за приятную жизнь своей музыкой. Вольфганг был в прекрасном расположении духа и радовался, что Папа тоже полон бодрости и почти перестал хромать.
Вскоре они получили письмо от Шраттенбаха; архиепископ разрешал сочинять оперу для Миланского театра и поздравлял Леопольда с папской милостью. Вслед за тем пришло и либретто, и Леопольд счел такое стечение обстоятельств добрым предзнаменованием, хотя тема либретто немного встревожила его. Граф Фирмиап остановился на «Miliidate, Be di Ponto» («Митридат, царь Понтийский»), трагедии Расина в обработке либреттиста Чинья-Санти.
– Это опера-сериа на историко-героический сюжет, с ней нелегко будет справиться, – сказал Леопольд Вольфгангу. Он попытался коротко пересказать сыну сюжет: – Сыповья Митридата, Сифар и Фарнас, уверенные, что их отец погиб в войне против Рима, добиваются благосклонности невесты Митридата Аспазии. Аспазия предпочитает Сифара, зная, что Фарнас в заговоре с Римом против Митридата. Когда Митридат узнает об этом, он приказывает казнить обоих сыновей и Аспазию. Но сыновья восстанавливают свою честь, вступая в борьбу с Римом, и, когда Митридат действительно погибает, Сифар и Аспазия соединяют свои судьбы.
Вольфганг пожал плечами. Сюжет не произвел никакого впечатления, но можно и на него написать оперу.
Гораздо больше радости приносила Вольфгангу его крепнущая дружба с падре Мартини. На францисканского монаха произвела немалое впечатление награда Клемента XIV.
Леопольд преподнес падре Мартини свою «Скрипичную школу», а в ответ получил его «Storia della Musica» – «Историю музыки» с надписью: «Синьору Леопольдо Моцарту и Кавалеру Амадео Вольфганго Моцарту».
Падре Мартини сказал, что сочтет за честь давать уроки Амадео, и они встречались каждый день после обеда: по утрам Вольфганг работал над оперой, а вечера проводил в обществе фельдмаршала Паллавичини и других друзей.
Ближе познакомившись с падре, Вольфганг понял, что этот чуткий, талантливый музыкант не выносил посредственной музыки и был скорее музыкантом-педагогом, чем францисканским монахом, – ведь, что бы он там ни говорил, подлинным богом для него была музыка.
Падре Мартини открывал Вольфгангу точные законы старинной полифонической музыки и не переставал изумляться трудолюбию юноши.
Понемногу Леопольд догадался, что падре готовит Вольфганга к вступлению в члены Болонской филармонической академии – наиболее высокочтимого музыкального учреждения в Италии.
– Но ведь туда не принимают лиц, моложе двадцати одного года, – как-то напомнил он падре Мартини.
– Амадео не совсем обычный кандидат, – с улыбкой ответил тот.
– Но он должен к началу репетиций оперы в октябре вернуться в Милан.
– Он поспеет туда вовремя. Наберитесь терпения, Леопольд.
Леопольд старался следовать его совету: прием в академию считался большой честью. Однако, узнав, что экзамен отложен на октябрь, он забеспокоился и молил бога, чтобы ожидание не оказалось напрасным. В день главного испытания Вольфганга заперли в комнате, дали ему мелодию и предложили сочинить на основе старинного грегорианского песнопения шестнадцатого века три верхних голоса для антифона со строгим соблюдением всех правил полифонии. Леопольд не на шутку испугался, задача была весьма трудной и к тому же вовсе не отвечала склонностям Вольфганга. Он немного успокоился, узнан, что Вольфганг справился с ней за час: другим на это понадобилось бы не менее трех часов – и что его работу проверяет сам падре Мартини.
И все же Леопольду не нравилось раздраженное состояние Вольфганга, столь для него необычное. С замиранием сердца слушал он, как падре Мартини читает свое заключение. Однако падре одобрил сочинение, после чего Вольфганг был единогласно избран в члены академии, получив звание композитора и маэстро.
Вольфганг не разделял Папиной гордости. Он заметил, что его партитура пестрит поправками падре Мартини. Когда через несколько дней падре передал ему диплом члена академии, он спросил:
– А ведь я не очень хорошо справился с верхними голосами? Как вы считаете?
– Совершенство возможно разве что на небесах. Ведь вас же приняли в члены академии.
– С вашей помощью, досточтимый отец.
– С божьей помощью, дитя. Я просто выразил его волю.
По пути в Милан Вольфганг все размышлял о своих ошибках. Папа обращался с дипломом как с редчайшей драгоценностью и рассказывал всем, что Вольфганг отлично справился с испытанием, но это было не так. И хотя Вольфганг любил и уважал падре Мартини как учителя и друга, он совсем не ценил его сочинений – они казались ему старомодными. И зачем только его заставили писать в этой старинной манере? В угоду традиции он вставил в грегорианское песнопение невыразительные, скучные пассажи. Сухость и бесцветность произведений шестнадцатого века вызывали у него скуку. Он пытался подавить в себе это чувство и в результате наделал ошибок. Впредь нужно полагаться только на свое чутье и вкус.
В соответствии с контрактом дон Фернандо снял для них квартиру. Но после роскошной виллы Паллавичини две комнаты в частном доме показались им тесными и неудобными. Кроме того, Леопольд, памятуя о почестях, каких они были удостоены, ожидал, что граф Фирмиан пригласит их к себе.
Управляющий догадался о неудовольствии Леопольда, хоть тот и благодарил его за помощь, и сказал:
– Я снял эту квартиру, чтобы вам быть поближе к театру, а палаццо графа Фирмиана слишком далеко отсюда.
Не так уж далеко, если ехать в экипаже, подумал Леопольд, а вслух сказал:
– Комнаты очень хорошие. Мне особенно нравятся балкон и камин. Здесь вдоволь свежего воздуха и тепла.
Но при этом одна кровать на двоих, хотел было возразить Вольфганг. Папа ворочался во сне, и Вольфгангу не нравилось спать с ним вместе. Но он промолчал.
В суете репетиций они скоро позабыли о подобных мелочах. Почти все певцы уже приехали и с нетерпением ждали арий, которые Вольфгангу предстояло сочинять для них тут же, на месте. Ему приходилось но всем слушаться певцов, всячески угождать им, выполнять любой их каприз.
Но для творчества ему нужен был также покой. Надо было столько сделать, и в такой короткий срок: за несколько недель сочинить двадцать арий, увертюру, дуэт и квартет; речитативы были закончены еще в Болонье. Он разрывался между театром и домом. Перестал писать письма Маме и Наннерль. У него болели пальцы. Глаза воспалились от напряжения, потому что перья и чернила никуда не годились.
Он мечтал сочинять милую его сердцу легкую и веселую музыку, а Папа говорил, что для такого текста она не подойдет – слишком лирична и сентиментальна. А сюжет «Митридата» оказался такой напыщенный. Вольфганг сомневался, сумеет ли передать в музыке подобную торжественность. Он с удовольствием изменил бы либретто, но это было невозможно. Поэт находился в Неаполе, работал над либретто для Пиччинни, а без него никто не смел менять текст.
Кроме того, возникла еще одна трудность. Когда Вольфганг вместе с Папой и доном Фернандо пришел в театр прослушать написанный им для примадонны и премьера дуэт, примадонна Антония Бернаскони пожаловалась:
– Дуэт не подходит для моего голоса. Пусть кто-нибудь другой пишет мои арии. Какой-нибудь взрослый композитор.
– Вы уже пробовали петь этот дуэт? – спросил дон Фернандо.
– А зачем? Я и без того знаю, что могу петь и что нет.
– Его сиятельство хочет, чтобы исполнялась музыка господина Моцарта, а не вашего учителя господина Лампуньяни.
– Ну, а если арии придется переписать, как бывает обычно?
– Они и будут переписаны, – заверил примадонну дон Фернандо, – Вольфгангом.
– Может, дуэт слишком высок для голоса госпожи Бернаскони? – спросил Вольфганг.
– Что касается моей партии, то она, наоборот, недостаточно высока. Я могу петь дуэт с любым мужским сопрано.
Под ее недоверчивым взглядом Вольфганг переписал женскую партию и отдал ей со словами:
– Теперь вы сможете блеснуть виртуозной техникой. Госпожа Бернаскони продолжала упорствовать, и тогда дон Фернандо сказал:
– По контракту господин Лампуньяни исполняет обязанности помощника дирижера, а вовсе не композитора. Если он нарушит этот контракт, то нового ему не видать.
Примадонна согласилась петь в дуэте, но заметила:
– А как это получится, будет видно, только когда мы споем его вместе с премьером.
На следующий день премьер Пьетро Бенедетти объявил:
– Я не могу петь дуэт с Бернаскони. Ведь я – ведущий голос, а все высокие ноты в ее партии.
– Господин премьер, – сказал Вольфганг, – я писал вашу партию, думая о Манцуоли.
Леопольд чуть не застонал – какая вопиющая бестактность, но сдержался: его непременно обвинили бы в том, что он вмешивается не в свое дело, и так уж об этом твердят все кому не лень.
Вольфганг был в восторге от своих хороших манер: ведь он не сказал прямо, что Бенедетти и сравнивать нельзя с Манцуоли. Поверив обещанию Манцуоли петь в его опере, он задумал эту роль в расчете на голос кастрата. Только Манцуоли потребовал за участие тысячу дукатов, а дон Фернандо, ведавший расходами, объявил такое требование вздорным и сказал, что за эти деньги можно нанять даже такую звезду, как Фаринелли, хоть тот и покинул сцену. Арии мужского сопрано должны по красоте и выразительности превосходить все остальные – в Италии это закон, преступить который не может никто, и Вольфганг об этом тоже помнил.
– Я писал ее, думая о Манцуоли, – повторил он, – так что господин премьер может в полную меру показать свой замечательный голос.
– Мне не приходится напрягаться, когда я беру высокие ноты, – усмехнулся Бенедетти.
– Тогда попробуйте взять мои, – с вызовом сказала Бернаскони.
– Кто здесь мужское сопрано – я или госпожа Бернаскони?! – возмутился премьер.
– Я здесь настоящее сопрано! – огрызнулась она.
На мгновение Вольфгангу показалось, что они сейчас вцепятся друг другу в волосы. Но это было всего-навсего представление: куда безопаснее словесно поносить друг друга, ведь, дав волю рукам, они могли попортить свои прически.
– Я в ужасе, – вопил Бенедетти, – у нее совершенно нет вкуса!
– Как вы смеете меня оскорблять! – визжала Бернаскони.
– Вкус есть у вас обоих, – сказал Вольфганг, – потому-то я и написал для вас такую музыку. – В конце концов он должен найти подход к ненцам. – Господип Бенедетти, если вы пожелаете, я могу сделать дуэт выше.
Бенедетти в гневе топнул ногой и воскликнул:
– Баста! Чтобы я мог взять такие высокие ноты, меня пришлось бы кастрировать вторично!
Дон Фернандо успел удержать примадонну от дальнейших замечаний и твердо сказал:
– Граф Фирмиан не потерпит больше никаких проволочек. Мы немедленно возобновим репетиции, как только синьор кавалер Моцарт перепишет этот дуэт, как он любезно обещал. Если же вас это не устраивает, мы найдем замену, если потребуется, даже самих Манцуоли и Бастарделлу.
Тут премьер и примадонна в один голос стали утверждать, что впервые слышат столь прекрасную музыку и что честь Миланской оперы им дороже всего.
Первое представление оперы «Митридат, царь Понтийский» состоялось на второй день рождества. Леопольд гордо восседал в ложе, поглядывая на Вольфганга, который сидел за клавесином, готовый дирижировать. Как бы ни приняли оперу, еще одна цель достигнута – его сын стал признанным оперным композитором. В королевской ложе сидел граф Фирмиан, в следующей – Саммартини и Гассе, в третьей – фельдмаршал Паллавичини. Леопольд готов был плясать от радости, и вдруг перед самым началом увертюры он заметил, как Вольфганг волнуется – это так ему несвойственно. Вольфгангу предстояло дирижировать первыми тремя представлениями, а Лампуньяни – остальными, но сегодняшнее было самым ответственным. У Леопольда сильно заныла правая, «дирижерская», рука. Всего-навсего ревматизм, понимал он, однако, когда увертюра прошла гладко, боль заметно ослабела. А когда началось действие и Вольфганг стал дирижировать все уверенней, боль прошла бесследно.
Дуэт премьера и примадонны вызвал овацию, и, когда занавес опустился, они заставили Вольфганга выйти на сцену и разделить с ними аплодисменты, и тут граф Фирмиан встал и крикнул:
– Браво! Браво, II Signor Cavaliere Filarmonico![8] Публика подхватила его слова и стала скандировать, и даже Саммартини и Гассе присоединились к общему хору.
Повсюду в Италии Вольфганга величали этим титулом. После того как опера двадцать раз прошла в Милане при переполненном зале, они покинули город и отправились в Турин, Виченцу, Падую и Венецию, во теперь это был скорее отдых, которым они наслаждались, хотя Вольфганга всюду ожидал бурный прием.
В Зальцбург они вернулись ровно через год после того, как впервые познакомились с кардиналом Паллавичини. Леопольд чувствовал себя победителем. Домой они возвращались с новым заказом на оперу для миланского карнавала 1772 года, кроме того, ходили слухи, что сама Мария Терезия намерена заказать Вольфгангу оперу.
Вольфганг надеялся, что на этот раз с либретто повезет больше. Несмотря на горячий прием в Милане, он не разделял Папиных восторгов по поводу музыки «Митридата». Продуманная, искусно построенная, да, он согласен, но это еще далеко не все. И тут он очутился в объятиях Мамы, целовал ее и Наннерль, смеялся и плакал от радости, позабыв обо всем на свете.
31
До чего же возмужал Вольфганг, удивлялась Мама. Костюм, сшитый еще в Зальцбурге, стал ему явно тесен и короток. Утирая слезы, Мама немного отступила назад, чтобы хорошенько рассмотреть сына, а Наннерль повисла на шее у Папы и никак не хотела его отпустить.
Папа показал им золотой крест и дипломы Болонской и Веронской академий.
– Мы окупили все наши расходы по поездке, – говорил он, – а к деньгам, что мне дал архиепископ, я даже не притронулся. Знаете, кроме оперы, Вольфганг сочинил еще несколько арий, четыре симфонии, менуэты, несколько духовных произведений, струнный квартет.
А Вольфганг, перебивая его, спрашивал:
– Скажи, Наннерль, как наш господин Кенарь – поет еще? И может по-прежнему взять верхнее соль?
– Ну, конечно, – отвечала Наннерль. – Помнишь, как вы пели с ним дуэтом?
Но Вольфганг уже сам побежал в музыкальную комнату, чтобы удостовериться, и огорчился, когда кенарь не узнал его и забился в дальний угол клетки, отказываясь петь. Вольфганг стал напевать, надеясь подзадорить птичку, но тут же осекся; прибежавшая вслед за ним Наннерль спросила, в чем дело, и он ответил:
– Я больше не могу петь! Что-то случилось с моим голосом. Не могу брать ни низких, ни высоких нот. Совсем пропал голос. Даже собственные арии не могу петь!
Брат вдруг стал так печален, что Наннерль принялась его утешать.
Вольфганг немного приободрился, повидавшись с. Барбарой фон Мельк и Терезой Баризани. Они радостно встретили его. Им были известны его триумфы – весь Зальцбург знает о них, сообщили девушки; они сначала немного смущались, словно подавленные его превосходством. Но в воскресенье во время службы в соборе Барбара села рядом с ним, и, когда он шепнул ей: «Ты очень похорошела за мое отсутствие», она вспыхнула, явно обрадованная его словами, ведь он стал теперь таким знаменитым!
А он был счастлив сидеть рядом с девушкой. По сравнению с Барбарой Тереза выглядела дурнушкой. У Барбары изящный овал лица и тонкие, некрупные черты. Губы немного полноваты, но соблазнительны. Только румяные щечки, «зальцбургские», по его выражению, результат всегдашней сырой и ветреной погоды, были совсем другие, чем у итальянок, на которых он заглядывался. Взгляд Барбары говорил: «Как я рада тебя видеть!»
– Помнишь, Баберль, – так называл он ее в детстве, – помнишь, как, говоря о Шраттенбахе, мы нарочно заменяли букву «ш» на «с»?… – Барбара приказала ему замолчать, но не покраснела, а улыбнулась во весь рот – она узнавала прежнего Вольферля.
И все же он изменился, думала она. Вырос, хотя, возможно, высоким не будет никогда – для своего возраста он маловат, и потом стал таким любезным, обходительным. Держался Вольфганг с такой уверенностью, что девушка не чувствовала между собой и им разницы в возрасте, хотя была на четыре года старше. В продолжение всей службы Вольфганг не отпускал ее руку. Он не желал говорить с Барбарой о музыке, которую написал в Италии, а лишь о менуэтах, сочиненных для нее. Он пригласил Барбару покататься в экипаже.
– Погода очень уж ненадежная, – ответила она.
– Зато я вполне надежен, – возразил он.
Вольфганг сильно огорчился, когда после службы Шраттенбах задержал его, чтобы поздравить с наградой, полученной от Клемента XIV. Но Барбара обещала подождать, поэтому Вольфганг был вежлив, хотя ему не терпелось поскорее убежать.
– Ты хорошо послужил мне, – сказал его светлость, – кардинал Паллавичини писал о твоем благочестии и о музыке, сочиненной тобой, и отметил, что как то, так и другое, делает честь Зальцбургу.
Вольфганг опустился пород архиепископом на колени.
– Благодарю вас, ваша светлость, – начал он, – я счастлив, что…
Но Папа перебил, торопясь напомнить архиепископу:
– Ваша светлость, Вольфганг теперь почетный капельмейстер Болоньи и Вероны, и он действительно принес славу Зальцбургу, хоть тут он всего-навсего третий концертмейстер и даже без жалованья… – Но Шраттенбах резко оборвал Леопольда: – Мне известны заслуги вашего сына, – и знаком отпустил их.
Леопольд расстроился, а Вольфганг был весел – ведь его ждала Барбара. Она сдержала слово, хоть и отказалась от катания в экипаже. Они гуляли по берегу Зальцаха, и Барбара спросила:
– Ты скучал по мне?
– Очень!
– А по Зальцбургу? Вольфганг пожал плечами:
– Все города похожи один на другой, за исключением Вены и Лондона.
– Даже Милан?
– В Милане любят оперу. – Словно этим было все сказано. Он хотел поцеловать Барбару, но она уклонилась.
– Мне очень понравились менуэты, которые ты сочинил для меня, – сказала она.
– А если я сочиню для тебя еще что-нибудь? Тогда как?
Она ничего не сказала, но улыбнулась нежно и лукаво.
– По рукам! – И он тут же потребовал платы.
Его губы были горячи и настойчивы. Барбара понимала, что поступает нехорошо, она старше его и отнюдь не кокетка, а он совсем еще мальчик. Но Вольфганг так настаивал, что она уступила.
На следующее утро Вольфганг долго разглядывал себя в зеркало, раздумывая, как бы украсить свою наружность. Он вспоминал, как Барбара покачивает при ходьбе бедрами, представлял себе ее хорошо развитую грудь. Папа приказывал садиться за клавесин, а у него в ушах звучал голос девушки. Барбара не музыкальна, но голос у нее приятный, он терпеть не мог девушек с резкими голосами. Сидя за клавесином, Вольфганг подсчитывал дни до следующей встречи.
Каждое воскресенье после службы они с Барбарой шли погулять. Но она не позволяла ему ничего, кроме редкого поцелуя, даже после того, как он сочинил для нее еще несколько менуэтов. Но и эти случайные поцелуи, нисколько не удовлетворяя, наполняли его ликующей радостью.
В тот вечер, когда Папа, еле владея собой от возбуждения, принес домой весть о новом заказе, Вольфганг, погруженный в мечты о Барбаре, остался равнодушен к его сообщению.
– Я получил письмо от графа Фирмиана, – торжественно объявил Папа домашним, – от имени императрицы граф предлагает Вольфгангу написать серенаду к празднествам в честь бракосочетания ее сына эрцгерцога Фердинанда с принцессой Беатриче Моденской, которое состоится в Милане в октябре.
Вольфганг очень хотел открыться Папе в своих чувствах к Барбаре, но боялся, как бы Папа не поднял его на смех.
– Заказ самой императрицы! Никогда еще мы не удостаивались подобной чести, а потом это открывает перед нами отличные возможности. – Радость Папы сменилась раздражением: – Вольфганг, ты меня слушаешь?
Папа показал им золотой крест и дипломы Болонской и Веронской академий.
– Мы окупили все наши расходы по поездке, – говорил он, – а к деньгам, что мне дал архиепископ, я даже не притронулся. Знаете, кроме оперы, Вольфганг сочинил еще несколько арий, четыре симфонии, менуэты, несколько духовных произведений, струнный квартет.
А Вольфганг, перебивая его, спрашивал:
– Скажи, Наннерль, как наш господин Кенарь – поет еще? И может по-прежнему взять верхнее соль?
– Ну, конечно, – отвечала Наннерль. – Помнишь, как вы пели с ним дуэтом?
Но Вольфганг уже сам побежал в музыкальную комнату, чтобы удостовериться, и огорчился, когда кенарь не узнал его и забился в дальний угол клетки, отказываясь петь. Вольфганг стал напевать, надеясь подзадорить птичку, но тут же осекся; прибежавшая вслед за ним Наннерль спросила, в чем дело, и он ответил:
– Я больше не могу петь! Что-то случилось с моим голосом. Не могу брать ни низких, ни высоких нот. Совсем пропал голос. Даже собственные арии не могу петь!
Брат вдруг стал так печален, что Наннерль принялась его утешать.
Вольфганг немного приободрился, повидавшись с. Барбарой фон Мельк и Терезой Баризани. Они радостно встретили его. Им были известны его триумфы – весь Зальцбург знает о них, сообщили девушки; они сначала немного смущались, словно подавленные его превосходством. Но в воскресенье во время службы в соборе Барбара села рядом с ним, и, когда он шепнул ей: «Ты очень похорошела за мое отсутствие», она вспыхнула, явно обрадованная его словами, ведь он стал теперь таким знаменитым!
А он был счастлив сидеть рядом с девушкой. По сравнению с Барбарой Тереза выглядела дурнушкой. У Барбары изящный овал лица и тонкие, некрупные черты. Губы немного полноваты, но соблазнительны. Только румяные щечки, «зальцбургские», по его выражению, результат всегдашней сырой и ветреной погоды, были совсем другие, чем у итальянок, на которых он заглядывался. Взгляд Барбары говорил: «Как я рада тебя видеть!»
– Помнишь, Баберль, – так называл он ее в детстве, – помнишь, как, говоря о Шраттенбахе, мы нарочно заменяли букву «ш» на «с»?… – Барбара приказала ему замолчать, но не покраснела, а улыбнулась во весь рот – она узнавала прежнего Вольферля.
И все же он изменился, думала она. Вырос, хотя, возможно, высоким не будет никогда – для своего возраста он маловат, и потом стал таким любезным, обходительным. Держался Вольфганг с такой уверенностью, что девушка не чувствовала между собой и им разницы в возрасте, хотя была на четыре года старше. В продолжение всей службы Вольфганг не отпускал ее руку. Он не желал говорить с Барбарой о музыке, которую написал в Италии, а лишь о менуэтах, сочиненных для нее. Он пригласил Барбару покататься в экипаже.
– Погода очень уж ненадежная, – ответила она.
– Зато я вполне надежен, – возразил он.
Вольфганг сильно огорчился, когда после службы Шраттенбах задержал его, чтобы поздравить с наградой, полученной от Клемента XIV. Но Барбара обещала подождать, поэтому Вольфганг был вежлив, хотя ему не терпелось поскорее убежать.
– Ты хорошо послужил мне, – сказал его светлость, – кардинал Паллавичини писал о твоем благочестии и о музыке, сочиненной тобой, и отметил, что как то, так и другое, делает честь Зальцбургу.
Вольфганг опустился пород архиепископом на колени.
– Благодарю вас, ваша светлость, – начал он, – я счастлив, что…
Но Папа перебил, торопясь напомнить архиепископу:
– Ваша светлость, Вольфганг теперь почетный капельмейстер Болоньи и Вероны, и он действительно принес славу Зальцбургу, хоть тут он всего-навсего третий концертмейстер и даже без жалованья… – Но Шраттенбах резко оборвал Леопольда: – Мне известны заслуги вашего сына, – и знаком отпустил их.
Леопольд расстроился, а Вольфганг был весел – ведь его ждала Барбара. Она сдержала слово, хоть и отказалась от катания в экипаже. Они гуляли по берегу Зальцаха, и Барбара спросила:
– Ты скучал по мне?
– Очень!
– А по Зальцбургу? Вольфганг пожал плечами:
– Все города похожи один на другой, за исключением Вены и Лондона.
– Даже Милан?
– В Милане любят оперу. – Словно этим было все сказано. Он хотел поцеловать Барбару, но она уклонилась.
– Мне очень понравились менуэты, которые ты сочинил для меня, – сказала она.
– А если я сочиню для тебя еще что-нибудь? Тогда как?
Она ничего не сказала, но улыбнулась нежно и лукаво.
– По рукам! – И он тут же потребовал платы.
Его губы были горячи и настойчивы. Барбара понимала, что поступает нехорошо, она старше его и отнюдь не кокетка, а он совсем еще мальчик. Но Вольфганг так настаивал, что она уступила.
На следующее утро Вольфганг долго разглядывал себя в зеркало, раздумывая, как бы украсить свою наружность. Он вспоминал, как Барбара покачивает при ходьбе бедрами, представлял себе ее хорошо развитую грудь. Папа приказывал садиться за клавесин, а у него в ушах звучал голос девушки. Барбара не музыкальна, но голос у нее приятный, он терпеть не мог девушек с резкими голосами. Сидя за клавесином, Вольфганг подсчитывал дни до следующей встречи.
Каждое воскресенье после службы они с Барбарой шли погулять. Но она не позволяла ему ничего, кроме редкого поцелуя, даже после того, как он сочинил для нее еще несколько менуэтов. Но и эти случайные поцелуи, нисколько не удовлетворяя, наполняли его ликующей радостью.
В тот вечер, когда Папа, еле владея собой от возбуждения, принес домой весть о новом заказе, Вольфганг, погруженный в мечты о Барбаре, остался равнодушен к его сообщению.
– Я получил письмо от графа Фирмиана, – торжественно объявил Папа домашним, – от имени императрицы граф предлагает Вольфгангу написать серенаду к празднествам в честь бракосочетания ее сына эрцгерцога Фердинанда с принцессой Беатриче Моденской, которое состоится в Милане в октябре.
Вольфганг очень хотел открыться Папе в своих чувствах к Барбаре, но боялся, как бы Папа не поднял его на смех.
– Заказ самой императрицы! Никогда еще мы не удостаивались подобной чести, а потом это открывает перед нами отличные возможности. – Радость Папы сменилась раздражением: – Вольфганг, ты меня слушаешь?