Страница:
Для Вольферля это было забавным происшествием, но Наннерль испугалась, да и Анна Мария ужасно расстроилась. Может, она была права, считая поездку безумием, подумал Леопольд. Многие друзья предостерегали его, и он был готов к трудностям, но кто мог подумать, что беды свалятся на них так скоро! Он уставился на сломанное колесо, пытаясь собраться с мыслями и решить, что делать дальше. Поблизости не видно никаких селений. До Мюнхена – цели их путешествия – далеко, а до ближайшей деревушки Вассербург – несколько часов пути.
Леопольд обратился за советом к кучеру – уж кто-кто, а он повидал на своем веку немало, – но кучер, которого они наняли везти их до Мюнхена, насмешливо посмотрел на колесо и заявил:
– Да разве его починишь!
– Как же быть?
– Колесо новое нужно, вот что, – сказал кучер и пошел за травой для лошадей.
Слуга Себастьян Винтер отправился в кусты.
– Мало того, что приходится платить за прокорм лошадей, да и кучеру, – ворчал Леопольд, – еще и слуга страдает несварением желудка.
Но Себастьян вернулся с доброй вестью. В поисках укромного местечка он набрел на мельницу, и у хозяев оказалось в запасе колесо. Мельник готов был с ним расстаться, правда, за двойную цену.
Леопольд, твердо решивший не дать себя больше обманывать, сообразил, что колесо мало для кареты. Однако выбора не было. Приходится благодарить и за это, сказал он Анне Марии, настаивавшей на возвращении в Зальцбург. Леопольд заплатил за колесо, и тут выяснилось, что колесо не держится на оси, пришлось срубить деревце и примотать к оси чурбачок, чтобы колесо не соскочило по дороге. От кучера и Себастьяна толку было мало, и Леопольд сам произвел починку. В конце концов тронулись в путь, хотя карета угрожающе кренилась набок.
Черепашьим шагом потащились в Вассербург; Леопольд со слугой шли рядом с каретой из опасения, что новое колесо не выдержит большой нагрузки.
Вассербург оказался крошечной деревушкой рядом с древним замком и с еще более древним трактиром. Замок пустовал. Во всей округе не оказалось ни единого дворянина, который захотел бы послушать их игру и приютить на ночь. Такого скверного трактира Леопольд в жизни не видел. Но когда он заикнулся, что хочет ехать дальше в Мюнхен, ему сказали, что путешествие займет всю ночь, дорога не освещена и не охраняется и даже шпага не спасет его от разбойников, которыми с наступлением ночи кишит округа: Новое колесо еле держится, заявил кузнец, и потребуется не меньше суток, чтобы надежно починить карету.
В трактире им подали копченую телятину, черствый хлеб и дрянное вино. Тесные комнатушки не отапливались.
В ту ночь никто не спал, а на следующий день даже Вольферль начал капризничать. Хотя на дворе стоял июнь, мальчик совсем закоченел, и пальцы у него не сгибались. Починка кареты займет еще один день, объявил кузнец.
Утомленный Boльфepль по совету Мамы лег в постель, безуспешно пытаясь уснуть.
Но тут Папа принес интересную новость. В местной церкви он обнаружил отличный орган. Вольферль мигом ожил. Вместе с Папой он поспешил в церковь и очень удивился, когда на лице у Папы отразилось смущение.
– На этом органе можно играть только с педалью. А ты никогда на органе с педалью не играл. Ты ведь не пользовался педалью, когда играл в Иббсе.
– А ты научи меня.
– У тебя ноги не дотянутся до педали.
– Я могу играть стоя.
Он никак не мог понять, почему Папа смотрит на него с недоверием. И почему Папа вдруг так удивился, когда, внимательно выслушав его объяснения, Вольферль отодвинул прочь табурет и заиграл стоя, одной ногой нажимая на педаль. Педаль помогала игре, а вовсе не мешала! Благодаря педали звуки обрели особую густоту и выразительность. Вольферль был в восторге от того, что и ноги его могли участвовать в создании чудесной музыки. Пальцы на руках совсем согрелись.
Папа сказал Маме:
– Он управляется с педалью так, будто учился этому прежде. – И Мама очень удивилась, а Вольферль недоумевал: что же тут странного – раз орган с педалью, значит, он должен уметь ею пользоваться.
Карету починили, и Леопольд, выслушав заверения кузнеца, что она теперь совсем как новая, сказал Анне Марии:
– Поломка обернулась для нас удачей. Бог вновь явил нам свою милость, позволив Вольферлю так быстро научиться пользоваться педалью.
Однако тут же Леопольд решил: не следует полагаться на одну милость божью. Приехав в Мюнхен, он занял комнату в лучшей гостинице и поместил на столбцах самой известной газеты объявление, составленное в форме письма венского музыкального критика:
«Любители музыки! Я рад сообщить вам новость, которая в скором времени приведет в восхищение как всю Германию, так и более далекие страны. Я говорю о двух детях зальцбургского капельмейстера, знаменитого Моцарта. Представьте себе девочку одиннадцати лет, которая исполняет на клавикордах и клавесине труднейшие сонаты удивительно точно, с невероятной легкостью и большим вкусом. Одно это способно привести в изумление публику.
Но вы изумитесь еще больше, когда за клавесин сядет семилетний мальчуган – он играет не как дитя, а как взрослый мужчина. Представьте себе, он может часами импровизировать и аккомпанировать с листа. Признайтесь, такое невозможно себе представить. И тем не менее это истинная правда. Более того, я видел, как он закрывал клавиатуру платком и играл так, словно видел клавиши. Я видел и слышал, как отдельные ноты брались на всевозможных инструментах, а он без запинки называл их из соседней комнаты. А когда звонил колокол или били часы, он мог немедленно определить тональность.
Эти удивительные дети дважды выступали перед императрицей, а также давали концерты принцам и принцессам императорской семьи. Их приглашали самые высокопоставленные лица, и всюду они получали в награду замечательные подарки».
Леопольд исподволь выяснил, где находятся дома аристократов, и, узнав, что князь фон Цвейбрюкен, которому он был представлен в Вене, проживает в Нимфенбургском дворце – летней резиденции баварского курфюрста Максимилиана III, слышавшего игру детей еще до венских триумфов, – отправился туда. Всей семьей они стали прогуливаться в саду перед дворцовыми окнами. Как и рассчитывал Леопольд, князь фон Цвейбрюкен заметил их и пригласил к себе.
– Знает ли курфюрст, что вы находитесь здесь, господин Моцарт? – спросил князь.
– Нет, ваше сиятельство. Мы только что приехали.
– Ах да, я читал об этом в газете.
В восторге от того, что он первый обнаружил детей Моцарта, князь немедленно отправил нарочного с письмом к баварскому курфюрсту, спрашивая, не желает ли тот послушать игру этих чудес природы, детей Моцарта, а Моцартам приказал ждать. Нарочный скоро вернулся с ответом: курфюрст отдал распоряжение, чтобы дети выступили перед ним сегодня же, в восемь часов вечера.
Как и ожидал Леопольд, Наннерль всем понравилась, а Вольферль имел прямо-таки потрясающий успех. Но курфюрст их выступления не слышал – он еще днем отправился на охоту и к вечеру не вернулся. К тому же им ничего не заплатили.
Герцог Клеменс Баварский, самый богатый после курфюрста вельможа в государство, пригласил детей выступить у него во дворце. Концерт длился четыре часа, и опять им не дали ни денег, ни подарков.
Через несколько дней курфюрст вернулся с охоты и захотел послушать детей – он не мог позволить себе в чем-то уступить герцогу Клеменсу. Однако точного дня для концерта не назначил. Его ждала новая охота, и к тому же курфюрст обещал почтить своим присутствием представление Пьесы Мольера. Прошла неделя, прежде чем выступление состоялось. Курфюрст восхвалял мастерство детей и заставил их играть целых пять часов подряд. И снова они покинули дворец без вознаграждения.
Леопольд был в отчаянии. Гостиница стоила дорого, и, чтобы поддержать свое реноме, они жили на широкую ногу. До Леопольда дошли слухи, будто курфюрст хочет сначала узнать, сколько заплатит им герцог, а герцог – насколько раскошелится курфюрст. Прошла еще неделя, расходы непрерывно росли, и Леопольд не чаял поскорее выбраться из Мюнхена. Он опасался, что, тратя деньги так широко, они но смогут добраться до главной цели своего путешествия– Парижа.
Когда фон Цвейбрюкен попросил их еще раз выступить в Нимфенбургском дворце, Леопольд предупредил: концерт будет последним, так как у них есть другие обязательства и они покидают город на следующий день. Князь заплатил Леопольду за выступление пятьдесят гульденов. Герцог Клеменс, желая превзойти щедростью фон Цвейбрюкена, заплатил им семьдесят пять. В тот же день курфюрст прислал Леопольду сто гульденов. Они покинули Мюнхен с полным кошельком. Кроме того, курфюрст, герцог и князь дали Леопольду рекомендательные письма к покровителям искусств, с которыми их могла столкнуть по Пути судьба.
В Аугсбурге Леопольд встретился со своими младшими братьями-переплетчиками, и радостям не было конца. Иозеф Игнац и Франц Алоиз сердечно приняли семью Леопольда и пригласили остановиться у них в доме. Но Леопольд, чтобы ни перед кем не обязываться и произвести впечатление человека преуспевающего, вновь решил поселиться в самой дорогой гостинице. Иозеф Игнац и Франц Алоиз сразу прониклись нежными чувствами к детям, и они отвечали им тем же.
Аугсбург, уроженцем которого был Леопольд, являлся вольным имперским городом, тут не было знати, которая могла бы ему покровительствовать; аристократы-католики, не имея веса в протестантском Аугсбурге, не могли дать ему никаких рекомендаций, и Леопольд был лишен всякой поддержки. Однако как можно допустить, чтобы родной город отнесся к нему равнодушно! Леопольд устроил несколько открытых концертов в величественной городской ратуше, построенной в эпоху Возрождения. Гениальная мысль, считал Леопольд, ратуша – сердце Аугсбурга и гордость его граждан.
Дети играли с блеском, но публики на концертах было мало, и Леопольд признался в письме Хагенауэру: «Спасибо за щедрую сумму, получение которой было для меня неожиданностью. Правда, благодаря Мюнхену мы не испытываем ни в чем нужды. Но я слишком долго задержался в Аугсбурге без всякой для себя пользы. Население города состоит главным образом из зажиточных бюргеров, а они по-немецки расчетливы и бережливы и вовсе не склонны тратиться на музыку. Я заработал значительно меньше, чем думал, поскольку посещали паши концерты почти исключительно лютеране».
Его порадовало, когда в «Salzburger Europaeische Zeitung» появилась заметка о том, что вице-капельмейстер зальцбургского двора Моцарт доставил гражданам Аугсбурга большое удовольствие, устроив в городе концерты, на которых выступили его замечательные дети. Это произведет должное впечатление на архиепископа, надеялся Леопольд.
Из Аугсбурга они направились в богатый и музыкальный Штутгарт, но, прослышав на постоялом дворе в Плохингене, что щедрый покровитель искусств герцог Вюртембергский находится не в Штутгарте, а в своем охотничьем замке вблизи Людвигсбурга, они тут же изменили планы: запрягли свежих лошадей, на козлы сел новый кучер, и полдня они гнали в Людвигсбург в надежде получить аудиенцию у герцога.
Но его высочество охотился, и аудиенция не состоялась. Герцога запрещено беспокоить, когда он на охоте, сказали Леопольду. Тем не менее Леопольд был вынужден задержаться в Людвигсбурге: оказалось, что его высочество забрал для своих нужд всех лошадей, и Леопольду пришлось уплатить круглую сумму за найденную в конце концов упряжку.
Приятель Леопольда, немецкий скрипач, который хотел поступить в оркестр герцога, но был отвергнут, рассказал ему:
– Герцог обожает итальянских музыкантов, а на немцев и смотреть не хочет. К тому же он самый настоящий деспот и сумасброд, недаром говорят, что одна половина его подданных – солдаты и охотники, а вторая – нищие и бродяги.
Но больше всего Леопольда беспокоил Вольферль, мальчик утратил свою обычную живость и заскучал по Зальцбургу, а в то утро, когда они выехали из Людвигсбурга, Вольферль расплакался и стал проситься домой.
Вольферль гордился, что он уже не маленький, – а Наннерль всегда говорит: плачут только маленькие, – но при мысли о том, что Шветцинген, Гейдельберг, Франкфурт и другие города, где они собирались выступать, вдруг окажутся похожими на Людвигсбург, Вольферль не мог удержаться от слез. Людвигсбург такой отвратительный город. Кроме того, ему не хватало ласки, которой его окружали в Аугсбурге дяди. Папа говорил, что их долг – познакомить Германию с настоящей музыкой – пусть даже многие ее не оценят, – однако играть для глухих к музыке людей не доставляло никакой радости.
Герцог Клеменс болтал во время игры; от курфюрста несло конюшней, запах которой вызывал у Вольферля тошноту; а фон Цвейбрркен – но утверждению Папы, знаток музыки – предпочитал сонаты Саммартини сонатам Скарлатти, хотя любой мало-мальски смыслящий в музыке человек понимал, что Скарлатти несравненно выше. И все они ничего но понимали в музыке, хоть и хвалили его игру. Курфюрст так плохо играл па виолончели, что Вольферлю хотелось плакать. Если, как говорит Папа, за грехи попадают в ад, курфюрст именно туда и угодит.
Но когда он высказал все это Папе, тот усмехнулся и посоветовал держать подобные мысли при себе. На глазах Вольферля выступили слезы, и он спросил:
– Я плохой мальчик?
В порыве нежности Папа поцеловал его – обычно Папа был так занят устройством дел, что у него не оставалось времени на ласку – и воскликнул:
– Не плохой! Просто невежливый. Но сказал ты правду.
Папа стал всем делиться с Вольферлем – он хотел научить его разбираться в людях, событиях и обстоятельствах не хуже, чем в музыке.
– Это играет важную роль в жизни музыканта, – сказал Папа, – каким бы одаренным он ни был.
Вольферль спросил Папу, почему они только переночевали в Ульме и уехали, хотя там был концертный зал. Папа ответил:
– Ульм – уродливый, старомодный и неинтересный город. Так же как и Вестерштеттен, Гёппинген и Плохинген. В этих городах все третьесортное. Там не услышишь хорошей музыки. Но надо признать, что Вюртембергское княжество очень красиво, хоть герцог и опустошает его своими охотами и военными забавами.
Они проехали через готический Айнцвайинген, и Папа шепнул Вольферлю:
– Отвратительное место, и к тому же населен одними лютеранами.
Папе понравился Брухзаль, где преобладал стиль барокко и жили в основном католики. Он решил задержаться в нем, объявив:
– Достойный город, здесь следует остановиться и познакомиться с ним поближе.
В Шветцингене, летней резиденции курфюрста Карла Теодора Мангоймского, прославленного ценителя музыки, они побывали на концерте местного оркестра, и Папа сказал;
– Это самый лучший немецкий оркестр.
Вольферль еще раньше пришел к такому же заключению. Ему не терпелось выступить перед мангеймскими музыкантами. Он не сомневался, что они будут благодарными слушателями.
Вольферль играл лирично, слегка импровизируя, но точно следуя мелодии. Музыканты восторженно аплодировали, и Вольферль готов был играть для них без конца. Однако после двух вызовов Папа остановил его – сам курфюрст выразил желание послушать мальчика, и Папа не хотел переутомить сына.
Не удивительно, что после второго концерта Папа написал Хагенауэру: «В Шветцингене дети произвели фурор. Курфюрст чрезвычайно высоко оценил их исполнение. Они поразили всех своим мастерством и вкусом; по общему мнению, их игра достойна Мангейма, иными словами исключительна».
Леопольд покинул Шветцинген с чувством искреннего сожаления. Одно приглашение следовало за другим, и дети играли подолгу и допоздна, и ни один из них, к счастью, ни разу не заболел. Это обстоятельство смягчило и Анну Марию, которую по-прежнему тревожило их здоровье. Кроме того, музыканты мангеймского оркестра – а чем больше Леопольд слушал его, тем сильнее убеждался, что это лучший оркестр в Германии, – не раз восхищались талантом детей.
К тому же Леопольд заработал здесь еще одну сотню гульденов. Но больше всего его порадовали слова Карла Теодора. Послушав игру Вольферля на скрипке – Вольферль до этого никогда не играл на скрипке публично, хотя и регулярно упражнялся, – Карл Теодор воскликнул:
– Господин Моцарт, ваш сын – чудо, а вы, его учитель, – просто гений! Будь ваш сын постарше и не имей вы сами других обязательств, я был бы рад принять вас обоих в свою капеллу.
Каждый раз, вспоминая эту фразу, Леопольд сиял от счастья и его охватывало сомнение – а не следовало ли ему на деле проверить искренность предложения мангеймского курфюрста? В Гейдсльберге Вольферль одержал новую победу. Городской магистрат пригласил мальчика – вести об успехах Вольферля опередили его появление – сыграть на великолепном органе, стоявшем в знаменитой гейдельбергской церкви Святого Духа, что само по себе являлось большой честью. Исполнение Вольферля отличалось такой звучностью, выразительностью и красотой, что магистр приказал выгравировать на органе его имя и дату концерта, чтобы навеки сохранить память об этом событии.
Во Франкфурте по настоянию Леопольда, помимо обычной программы, Вольферль выступил еще и с игрой на органе. Концерт привлек очень много слушателей, публика шумно аплодировала, и Леопольд остался весьма доволен сбором. Посланник Марии Терезии граф фон Перген поздравил Леопольда с успехом. В это время к ним приблизился человек средних лет в сопровождении юноши, который выразил желание познакомиться с импресарио, господином Моцартом.
Граф фон Перген представил их:
– Господин Иоганн Гете, один из наших имперских советников, и его сын Иоганн Вольфганг.
Леопольд почувствовал, что граф не слишком расположен к господину Гете, но старается быть предупредительным, потому что тот пользуется известным влиянием. Он отметил про себя, что лицо отца угрюмо, а сын – его полная противоположность. Правда, крупный нос и большой рот Иоганна Вольфганга не соответствовали образцам мужской красоты, но приветливое выражение лица делало юношу по-своему привлекательным, особенно в сравнении с насупленным отцом.
– Господин Моцарт, мой сын заинтересовался вашим сыном, – сказал старший Гете. – Он не верит, что ему всего семь лет.
– Да, всего-навсего семь лет. – Леопольд взглянул на сцену, где стоял Вольферль, – мальчик, не обращая внимания на похвалы окружившей его толпы, взглядом искал Анну Марию, желая увериться в ее одобрении, и, когда она послала ему воздушный поцелуй, радостно засмеялся.
– Но это же замечательно, – сказал Гете-младший. – Я старше его вдвое, с младенчества играю на клавесине, но куда мне до него.
– Мой сын хочет слишком многого, – пояснил господин Гете. – В четырнадцать лет он рисует и играет. Пишет стихи, занимается фехтованием, верховой ездой…
– Одним словом, законченный дилетант, – насмешливо прервал старшего Гете граф фон Перген.
– Ни в коем случае, – ужаснулся господин Гете. Заметив, что дети поджидают его, Леопольд поспешил водворить мир:
– Я уверен, господин Гете, ваш сын многого достигнет в жизни. – Пустой комплимент, но что еще можно было сказать?
Гете-старший недоверчиво хмыкнул.
– Господин Моцарт, если вашему сыну всего семь лет, зачем вы наряжаете его как взрослого и заставляете носить пудреный парик и шпагу? – спросил Гете-младший.
– А играет он, по вашему мнению, как взрослый?
– Еще бы! – с энтузиазмом откликнулся Гете.
– Так почему же не одевать его как взрослого?
– Но он еще ребенок.
– Вы же тоже одеты как взрослый.
– Мне четырнадцать лет.
– А между тем вы еще ребенок. – Но, увидев, что юный Гете вдруг вспыхнул, совсем как Вольферль на сцене, Леопольд добавил: – Хоть и развиты не по годам.
Гете-отец нахмурился, граф фон Перген улыбнулся, но оба промолчали.
Желая показать, что и он обучен манерам, Леопольд предложил:
– Господин Вольфганг Гете, а вы не хотели бы познакомиться с моим сыном?
В душе Леопольд считал, что мальчику больше подошло бы познакомиться с Наннерль, которая была младше его на два года, – с девочкой они нашли бы общий язык, но потом решил, что это ни к чему. А все же в молодом Гете есть много привлекательного, подумал он.
Юный Гете задумался, но, когда дети были уже совсем близко, вдруг ответил:
– Нет! – Что нового о его игре может сказать он этому маленькому человечку? Все уже сказано другими.
Так, Вольфгангу Моцарту и Вольфгангу Гете не суждено было даже познакомиться; в историю каждый из них вошел своим путем.
13
Леопольд обратился за советом к кучеру – уж кто-кто, а он повидал на своем веку немало, – но кучер, которого они наняли везти их до Мюнхена, насмешливо посмотрел на колесо и заявил:
– Да разве его починишь!
– Как же быть?
– Колесо новое нужно, вот что, – сказал кучер и пошел за травой для лошадей.
Слуга Себастьян Винтер отправился в кусты.
– Мало того, что приходится платить за прокорм лошадей, да и кучеру, – ворчал Леопольд, – еще и слуга страдает несварением желудка.
Но Себастьян вернулся с доброй вестью. В поисках укромного местечка он набрел на мельницу, и у хозяев оказалось в запасе колесо. Мельник готов был с ним расстаться, правда, за двойную цену.
Леопольд, твердо решивший не дать себя больше обманывать, сообразил, что колесо мало для кареты. Однако выбора не было. Приходится благодарить и за это, сказал он Анне Марии, настаивавшей на возвращении в Зальцбург. Леопольд заплатил за колесо, и тут выяснилось, что колесо не держится на оси, пришлось срубить деревце и примотать к оси чурбачок, чтобы колесо не соскочило по дороге. От кучера и Себастьяна толку было мало, и Леопольд сам произвел починку. В конце концов тронулись в путь, хотя карета угрожающе кренилась набок.
Черепашьим шагом потащились в Вассербург; Леопольд со слугой шли рядом с каретой из опасения, что новое колесо не выдержит большой нагрузки.
Вассербург оказался крошечной деревушкой рядом с древним замком и с еще более древним трактиром. Замок пустовал. Во всей округе не оказалось ни единого дворянина, который захотел бы послушать их игру и приютить на ночь. Такого скверного трактира Леопольд в жизни не видел. Но когда он заикнулся, что хочет ехать дальше в Мюнхен, ему сказали, что путешествие займет всю ночь, дорога не освещена и не охраняется и даже шпага не спасет его от разбойников, которыми с наступлением ночи кишит округа: Новое колесо еле держится, заявил кузнец, и потребуется не меньше суток, чтобы надежно починить карету.
В трактире им подали копченую телятину, черствый хлеб и дрянное вино. Тесные комнатушки не отапливались.
В ту ночь никто не спал, а на следующий день даже Вольферль начал капризничать. Хотя на дворе стоял июнь, мальчик совсем закоченел, и пальцы у него не сгибались. Починка кареты займет еще один день, объявил кузнец.
Утомленный Boльфepль по совету Мамы лег в постель, безуспешно пытаясь уснуть.
Но тут Папа принес интересную новость. В местной церкви он обнаружил отличный орган. Вольферль мигом ожил. Вместе с Папой он поспешил в церковь и очень удивился, когда на лице у Папы отразилось смущение.
– На этом органе можно играть только с педалью. А ты никогда на органе с педалью не играл. Ты ведь не пользовался педалью, когда играл в Иббсе.
– А ты научи меня.
– У тебя ноги не дотянутся до педали.
– Я могу играть стоя.
Он никак не мог понять, почему Папа смотрит на него с недоверием. И почему Папа вдруг так удивился, когда, внимательно выслушав его объяснения, Вольферль отодвинул прочь табурет и заиграл стоя, одной ногой нажимая на педаль. Педаль помогала игре, а вовсе не мешала! Благодаря педали звуки обрели особую густоту и выразительность. Вольферль был в восторге от того, что и ноги его могли участвовать в создании чудесной музыки. Пальцы на руках совсем согрелись.
Папа сказал Маме:
– Он управляется с педалью так, будто учился этому прежде. – И Мама очень удивилась, а Вольферль недоумевал: что же тут странного – раз орган с педалью, значит, он должен уметь ею пользоваться.
Карету починили, и Леопольд, выслушав заверения кузнеца, что она теперь совсем как новая, сказал Анне Марии:
– Поломка обернулась для нас удачей. Бог вновь явил нам свою милость, позволив Вольферлю так быстро научиться пользоваться педалью.
Однако тут же Леопольд решил: не следует полагаться на одну милость божью. Приехав в Мюнхен, он занял комнату в лучшей гостинице и поместил на столбцах самой известной газеты объявление, составленное в форме письма венского музыкального критика:
«Любители музыки! Я рад сообщить вам новость, которая в скором времени приведет в восхищение как всю Германию, так и более далекие страны. Я говорю о двух детях зальцбургского капельмейстера, знаменитого Моцарта. Представьте себе девочку одиннадцати лет, которая исполняет на клавикордах и клавесине труднейшие сонаты удивительно точно, с невероятной легкостью и большим вкусом. Одно это способно привести в изумление публику.
Но вы изумитесь еще больше, когда за клавесин сядет семилетний мальчуган – он играет не как дитя, а как взрослый мужчина. Представьте себе, он может часами импровизировать и аккомпанировать с листа. Признайтесь, такое невозможно себе представить. И тем не менее это истинная правда. Более того, я видел, как он закрывал клавиатуру платком и играл так, словно видел клавиши. Я видел и слышал, как отдельные ноты брались на всевозможных инструментах, а он без запинки называл их из соседней комнаты. А когда звонил колокол или били часы, он мог немедленно определить тональность.
Эти удивительные дети дважды выступали перед императрицей, а также давали концерты принцам и принцессам императорской семьи. Их приглашали самые высокопоставленные лица, и всюду они получали в награду замечательные подарки».
Леопольд исподволь выяснил, где находятся дома аристократов, и, узнав, что князь фон Цвейбрюкен, которому он был представлен в Вене, проживает в Нимфенбургском дворце – летней резиденции баварского курфюрста Максимилиана III, слышавшего игру детей еще до венских триумфов, – отправился туда. Всей семьей они стали прогуливаться в саду перед дворцовыми окнами. Как и рассчитывал Леопольд, князь фон Цвейбрюкен заметил их и пригласил к себе.
– Знает ли курфюрст, что вы находитесь здесь, господин Моцарт? – спросил князь.
– Нет, ваше сиятельство. Мы только что приехали.
– Ах да, я читал об этом в газете.
В восторге от того, что он первый обнаружил детей Моцарта, князь немедленно отправил нарочного с письмом к баварскому курфюрсту, спрашивая, не желает ли тот послушать игру этих чудес природы, детей Моцарта, а Моцартам приказал ждать. Нарочный скоро вернулся с ответом: курфюрст отдал распоряжение, чтобы дети выступили перед ним сегодня же, в восемь часов вечера.
Как и ожидал Леопольд, Наннерль всем понравилась, а Вольферль имел прямо-таки потрясающий успех. Но курфюрст их выступления не слышал – он еще днем отправился на охоту и к вечеру не вернулся. К тому же им ничего не заплатили.
Герцог Клеменс Баварский, самый богатый после курфюрста вельможа в государство, пригласил детей выступить у него во дворце. Концерт длился четыре часа, и опять им не дали ни денег, ни подарков.
Через несколько дней курфюрст вернулся с охоты и захотел послушать детей – он не мог позволить себе в чем-то уступить герцогу Клеменсу. Однако точного дня для концерта не назначил. Его ждала новая охота, и к тому же курфюрст обещал почтить своим присутствием представление Пьесы Мольера. Прошла неделя, прежде чем выступление состоялось. Курфюрст восхвалял мастерство детей и заставил их играть целых пять часов подряд. И снова они покинули дворец без вознаграждения.
Леопольд был в отчаянии. Гостиница стоила дорого, и, чтобы поддержать свое реноме, они жили на широкую ногу. До Леопольда дошли слухи, будто курфюрст хочет сначала узнать, сколько заплатит им герцог, а герцог – насколько раскошелится курфюрст. Прошла еще неделя, расходы непрерывно росли, и Леопольд не чаял поскорее выбраться из Мюнхена. Он опасался, что, тратя деньги так широко, они но смогут добраться до главной цели своего путешествия– Парижа.
Когда фон Цвейбрюкен попросил их еще раз выступить в Нимфенбургском дворце, Леопольд предупредил: концерт будет последним, так как у них есть другие обязательства и они покидают город на следующий день. Князь заплатил Леопольду за выступление пятьдесят гульденов. Герцог Клеменс, желая превзойти щедростью фон Цвейбрюкена, заплатил им семьдесят пять. В тот же день курфюрст прислал Леопольду сто гульденов. Они покинули Мюнхен с полным кошельком. Кроме того, курфюрст, герцог и князь дали Леопольду рекомендательные письма к покровителям искусств, с которыми их могла столкнуть по Пути судьба.
В Аугсбурге Леопольд встретился со своими младшими братьями-переплетчиками, и радостям не было конца. Иозеф Игнац и Франц Алоиз сердечно приняли семью Леопольда и пригласили остановиться у них в доме. Но Леопольд, чтобы ни перед кем не обязываться и произвести впечатление человека преуспевающего, вновь решил поселиться в самой дорогой гостинице. Иозеф Игнац и Франц Алоиз сразу прониклись нежными чувствами к детям, и они отвечали им тем же.
Аугсбург, уроженцем которого был Леопольд, являлся вольным имперским городом, тут не было знати, которая могла бы ему покровительствовать; аристократы-католики, не имея веса в протестантском Аугсбурге, не могли дать ему никаких рекомендаций, и Леопольд был лишен всякой поддержки. Однако как можно допустить, чтобы родной город отнесся к нему равнодушно! Леопольд устроил несколько открытых концертов в величественной городской ратуше, построенной в эпоху Возрождения. Гениальная мысль, считал Леопольд, ратуша – сердце Аугсбурга и гордость его граждан.
Дети играли с блеском, но публики на концертах было мало, и Леопольд признался в письме Хагенауэру: «Спасибо за щедрую сумму, получение которой было для меня неожиданностью. Правда, благодаря Мюнхену мы не испытываем ни в чем нужды. Но я слишком долго задержался в Аугсбурге без всякой для себя пользы. Население города состоит главным образом из зажиточных бюргеров, а они по-немецки расчетливы и бережливы и вовсе не склонны тратиться на музыку. Я заработал значительно меньше, чем думал, поскольку посещали паши концерты почти исключительно лютеране».
Его порадовало, когда в «Salzburger Europaeische Zeitung» появилась заметка о том, что вице-капельмейстер зальцбургского двора Моцарт доставил гражданам Аугсбурга большое удовольствие, устроив в городе концерты, на которых выступили его замечательные дети. Это произведет должное впечатление на архиепископа, надеялся Леопольд.
Из Аугсбурга они направились в богатый и музыкальный Штутгарт, но, прослышав на постоялом дворе в Плохингене, что щедрый покровитель искусств герцог Вюртембергский находится не в Штутгарте, а в своем охотничьем замке вблизи Людвигсбурга, они тут же изменили планы: запрягли свежих лошадей, на козлы сел новый кучер, и полдня они гнали в Людвигсбург в надежде получить аудиенцию у герцога.
Но его высочество охотился, и аудиенция не состоялась. Герцога запрещено беспокоить, когда он на охоте, сказали Леопольду. Тем не менее Леопольд был вынужден задержаться в Людвигсбурге: оказалось, что его высочество забрал для своих нужд всех лошадей, и Леопольду пришлось уплатить круглую сумму за найденную в конце концов упряжку.
Приятель Леопольда, немецкий скрипач, который хотел поступить в оркестр герцога, но был отвергнут, рассказал ему:
– Герцог обожает итальянских музыкантов, а на немцев и смотреть не хочет. К тому же он самый настоящий деспот и сумасброд, недаром говорят, что одна половина его подданных – солдаты и охотники, а вторая – нищие и бродяги.
Но больше всего Леопольда беспокоил Вольферль, мальчик утратил свою обычную живость и заскучал по Зальцбургу, а в то утро, когда они выехали из Людвигсбурга, Вольферль расплакался и стал проситься домой.
Вольферль гордился, что он уже не маленький, – а Наннерль всегда говорит: плачут только маленькие, – но при мысли о том, что Шветцинген, Гейдельберг, Франкфурт и другие города, где они собирались выступать, вдруг окажутся похожими на Людвигсбург, Вольферль не мог удержаться от слез. Людвигсбург такой отвратительный город. Кроме того, ему не хватало ласки, которой его окружали в Аугсбурге дяди. Папа говорил, что их долг – познакомить Германию с настоящей музыкой – пусть даже многие ее не оценят, – однако играть для глухих к музыке людей не доставляло никакой радости.
Герцог Клеменс болтал во время игры; от курфюрста несло конюшней, запах которой вызывал у Вольферля тошноту; а фон Цвейбрркен – но утверждению Папы, знаток музыки – предпочитал сонаты Саммартини сонатам Скарлатти, хотя любой мало-мальски смыслящий в музыке человек понимал, что Скарлатти несравненно выше. И все они ничего но понимали в музыке, хоть и хвалили его игру. Курфюрст так плохо играл па виолончели, что Вольферлю хотелось плакать. Если, как говорит Папа, за грехи попадают в ад, курфюрст именно туда и угодит.
Но когда он высказал все это Папе, тот усмехнулся и посоветовал держать подобные мысли при себе. На глазах Вольферля выступили слезы, и он спросил:
– Я плохой мальчик?
В порыве нежности Папа поцеловал его – обычно Папа был так занят устройством дел, что у него не оставалось времени на ласку – и воскликнул:
– Не плохой! Просто невежливый. Но сказал ты правду.
Папа стал всем делиться с Вольферлем – он хотел научить его разбираться в людях, событиях и обстоятельствах не хуже, чем в музыке.
– Это играет важную роль в жизни музыканта, – сказал Папа, – каким бы одаренным он ни был.
Вольферль спросил Папу, почему они только переночевали в Ульме и уехали, хотя там был концертный зал. Папа ответил:
– Ульм – уродливый, старомодный и неинтересный город. Так же как и Вестерштеттен, Гёппинген и Плохинген. В этих городах все третьесортное. Там не услышишь хорошей музыки. Но надо признать, что Вюртембергское княжество очень красиво, хоть герцог и опустошает его своими охотами и военными забавами.
Они проехали через готический Айнцвайинген, и Папа шепнул Вольферлю:
– Отвратительное место, и к тому же населен одними лютеранами.
Папе понравился Брухзаль, где преобладал стиль барокко и жили в основном католики. Он решил задержаться в нем, объявив:
– Достойный город, здесь следует остановиться и познакомиться с ним поближе.
В Шветцингене, летней резиденции курфюрста Карла Теодора Мангоймского, прославленного ценителя музыки, они побывали на концерте местного оркестра, и Папа сказал;
– Это самый лучший немецкий оркестр.
Вольферль еще раньше пришел к такому же заключению. Ему не терпелось выступить перед мангеймскими музыкантами. Он не сомневался, что они будут благодарными слушателями.
Вольферль играл лирично, слегка импровизируя, но точно следуя мелодии. Музыканты восторженно аплодировали, и Вольферль готов был играть для них без конца. Однако после двух вызовов Папа остановил его – сам курфюрст выразил желание послушать мальчика, и Папа не хотел переутомить сына.
Не удивительно, что после второго концерта Папа написал Хагенауэру: «В Шветцингене дети произвели фурор. Курфюрст чрезвычайно высоко оценил их исполнение. Они поразили всех своим мастерством и вкусом; по общему мнению, их игра достойна Мангейма, иными словами исключительна».
Леопольд покинул Шветцинген с чувством искреннего сожаления. Одно приглашение следовало за другим, и дети играли подолгу и допоздна, и ни один из них, к счастью, ни разу не заболел. Это обстоятельство смягчило и Анну Марию, которую по-прежнему тревожило их здоровье. Кроме того, музыканты мангеймского оркестра – а чем больше Леопольд слушал его, тем сильнее убеждался, что это лучший оркестр в Германии, – не раз восхищались талантом детей.
К тому же Леопольд заработал здесь еще одну сотню гульденов. Но больше всего его порадовали слова Карла Теодора. Послушав игру Вольферля на скрипке – Вольферль до этого никогда не играл на скрипке публично, хотя и регулярно упражнялся, – Карл Теодор воскликнул:
– Господин Моцарт, ваш сын – чудо, а вы, его учитель, – просто гений! Будь ваш сын постарше и не имей вы сами других обязательств, я был бы рад принять вас обоих в свою капеллу.
Каждый раз, вспоминая эту фразу, Леопольд сиял от счастья и его охватывало сомнение – а не следовало ли ему на деле проверить искренность предложения мангеймского курфюрста? В Гейдсльберге Вольферль одержал новую победу. Городской магистрат пригласил мальчика – вести об успехах Вольферля опередили его появление – сыграть на великолепном органе, стоявшем в знаменитой гейдельбергской церкви Святого Духа, что само по себе являлось большой честью. Исполнение Вольферля отличалось такой звучностью, выразительностью и красотой, что магистр приказал выгравировать на органе его имя и дату концерта, чтобы навеки сохранить память об этом событии.
Во Франкфурте по настоянию Леопольда, помимо обычной программы, Вольферль выступил еще и с игрой на органе. Концерт привлек очень много слушателей, публика шумно аплодировала, и Леопольд остался весьма доволен сбором. Посланник Марии Терезии граф фон Перген поздравил Леопольда с успехом. В это время к ним приблизился человек средних лет в сопровождении юноши, который выразил желание познакомиться с импресарио, господином Моцартом.
Граф фон Перген представил их:
– Господин Иоганн Гете, один из наших имперских советников, и его сын Иоганн Вольфганг.
Леопольд почувствовал, что граф не слишком расположен к господину Гете, но старается быть предупредительным, потому что тот пользуется известным влиянием. Он отметил про себя, что лицо отца угрюмо, а сын – его полная противоположность. Правда, крупный нос и большой рот Иоганна Вольфганга не соответствовали образцам мужской красоты, но приветливое выражение лица делало юношу по-своему привлекательным, особенно в сравнении с насупленным отцом.
– Господин Моцарт, мой сын заинтересовался вашим сыном, – сказал старший Гете. – Он не верит, что ему всего семь лет.
– Да, всего-навсего семь лет. – Леопольд взглянул на сцену, где стоял Вольферль, – мальчик, не обращая внимания на похвалы окружившей его толпы, взглядом искал Анну Марию, желая увериться в ее одобрении, и, когда она послала ему воздушный поцелуй, радостно засмеялся.
– Но это же замечательно, – сказал Гете-младший. – Я старше его вдвое, с младенчества играю на клавесине, но куда мне до него.
– Мой сын хочет слишком многого, – пояснил господин Гете. – В четырнадцать лет он рисует и играет. Пишет стихи, занимается фехтованием, верховой ездой…
– Одним словом, законченный дилетант, – насмешливо прервал старшего Гете граф фон Перген.
– Ни в коем случае, – ужаснулся господин Гете. Заметив, что дети поджидают его, Леопольд поспешил водворить мир:
– Я уверен, господин Гете, ваш сын многого достигнет в жизни. – Пустой комплимент, но что еще можно было сказать?
Гете-старший недоверчиво хмыкнул.
– Господин Моцарт, если вашему сыну всего семь лет, зачем вы наряжаете его как взрослого и заставляете носить пудреный парик и шпагу? – спросил Гете-младший.
– А играет он, по вашему мнению, как взрослый?
– Еще бы! – с энтузиазмом откликнулся Гете.
– Так почему же не одевать его как взрослого?
– Но он еще ребенок.
– Вы же тоже одеты как взрослый.
– Мне четырнадцать лет.
– А между тем вы еще ребенок. – Но, увидев, что юный Гете вдруг вспыхнул, совсем как Вольферль на сцене, Леопольд добавил: – Хоть и развиты не по годам.
Гете-отец нахмурился, граф фон Перген улыбнулся, но оба промолчали.
Желая показать, что и он обучен манерам, Леопольд предложил:
– Господин Вольфганг Гете, а вы не хотели бы познакомиться с моим сыном?
В душе Леопольд считал, что мальчику больше подошло бы познакомиться с Наннерль, которая была младше его на два года, – с девочкой они нашли бы общий язык, но потом решил, что это ни к чему. А все же в молодом Гете есть много привлекательного, подумал он.
Юный Гете задумался, но, когда дети были уже совсем близко, вдруг ответил:
– Нет! – Что нового о его игре может сказать он этому маленькому человечку? Все уже сказано другими.
Так, Вольфгангу Моцарту и Вольфгангу Гете не суждено было даже познакомиться; в историю каждый из них вошел своим путем.
13
В тот же вечер Леопольд услышал, как господин Гете по-французски, чтобы его не поняли, жаловался графу фон Нергену, что это грабеж брать 4 гульдена 7 крейцеров за удовольствие послушать игру двух детей, как бы талантливы они ни были. Леопольд пришел в бешенство. Господин Гете высокомерно полагал, будто Леопольд не знает французского, бегло изъясняться на котором полагалось всем немецким дворянам, и замечание его было в высшей степени невежливо и недостойно. Перед отъездом из Франкфурта, после еще одного прибыльного концерта, Леопольд гордо вывел на окне гостиницы: «Mozart Maitre de la Musique de la Chapello de Salzbourg avec Sa Famille 12 Aofit 1763»[2]
Спустя несколько недель, находясь в Ахене, Леопольд подумал, а не написать ли господину Гете о том, как принцесса Амалия, услышав игру его детей, умоляла Леопольда не ездить в Париж, а поехать с ней в Берлин, где их, без сомнения, приняли бы с распростертыми объятиями. Принцесса Амалия приходилась родной сестрой Фридриху Прусскому, и подобное приглашение расценивалось как великую честь. Леопольд писал Хагенауэру: «Принцесса Амалия всячески старалась уговорить меня поехать с ней в Берлин. Вся беда в том, что у принцессы совсем нет денег, и двор ее скорее напоминает приют для сирых и убогих, нежели королевскую свиту. Если бы все поцелуи, которыми она одарила моих детей, и особенно Вольферля, превратились в гульдены, мы стали бы богачами. Но, как Вам известно, ни с почтовым смотрителем, ни с хозяином гостиницы поцелуями не расплатишься».
Когда же принцесса стала настаивать, уверяя, что ее брат Фридрих с удовольствием послушает игру детей, Леопольд смиренно ответил:
– Ваше высочество, для нас это большая честь, и все же наше любезное приглашение я принять не смогу. Я обещал, что дети выступят перед королем Франции и госпожой Помпадур, и не вправе нарушить свое слово.
Никаких обещаний Леопольд никому не давал, однако, приехав в Брюссель, предпринял кое-какие шаги, пытаясь заручиться рекомендательными письмами к придворным французского короля. Прошла неделя, не принеся Леопольду успеха, и он решил в первую очередь обеспечить себе покровительство Карла Александра, брата императора и генерал губернатора австрийской провинции Нидерландов.
Принц Карл принял Леопольда и согласился через несколько дней послушать детей, но на том дело и кончилось.
Напрасно прождав несколько недель приглашения принца Карла, Леопольд созвал семейный совет. Он знал, что окончательное решение примет сам, и не желал показывать своего мрачного настроения, постепенно овладевавшего им, но ведь надо же выяснить мнение жены и детей. Они сидели в роскошной приемной своего номера в гостинице «Англетер», и не успел Леопольд рта раскрыть, как Анна Мария сказала:
– Мы живем не по средствам.
– Я снял эти комнаты, заботясь о здоровье семьи и нашем положении. Живи мы скромнее, высокопоставленные люди не станут нас принимать и относиться к нам с уважением.
– Эти комнаты слишком парадны. Я в них теряюсь.
– Ты должна привыкать к такой жизни.
– Я никогда к ней не привыкну, – вырвалось у Анны Марии.
– Скажи, Анна Мария, разве до сих пор все наши мечты не сбывались?
– Еще вчера ты жаловался, что мы тратим слишком много.
– Но ведь эти траты покрываем не мы, а другие.
– Другие, другие, – с тоской повторила она. – Не ты ли постоянно твердил, что надо полагаться только на самих себя?
– Верно. Но ведь я заработал больше, чем рассчитывал.
– Но и израсходовал больше, чем ожидал. Наступило молчание.
Несмотря на все успехи, мы не богаче прежнего, с горечью думала Анна Мария. Леопольда осыпали похвалами, но никто не предложил ему хорошего места, и, что бы он там ни говорил, нет у него уверенности в завтрашнем дне. Прошлой ночью ей приснилось, что они движутся навстречу гибели. Она не посмела рассказать об этом мужу – он не верил в дурные приметы и посмеялся бы над ней. Леопольд знает людей и умеет им угождать. Он изучал историю. Но разве можно заглянуть в будущее? Что было, то было. Чему быть, того не миновать. Видно, останутся они до конца дней своих странниками, и никогда, никогда у них не будет надежного крова над головой, но что могла она поделать? Только следовать за ним, даже если это грозило им безвременной гибелью.
Стремясь рассеять мрачные предчувствия, Анна Мария порывисто поцеловала Вольферля, и сын с любовью прижался к ней. Без нарядного камзола, без пудреного парика и шпаги он казался таким маленьким и беззащитным. Страстное желание оградить сына от всех бед овладело ею; в эту минуту она с радостью променяла бы его талант па обычное человеческое детство. Но нужно взять себя в руки, Леопольд не одобрит подобную слабость. И все же Анна Мария спросила:
Спустя несколько недель, находясь в Ахене, Леопольд подумал, а не написать ли господину Гете о том, как принцесса Амалия, услышав игру его детей, умоляла Леопольда не ездить в Париж, а поехать с ней в Берлин, где их, без сомнения, приняли бы с распростертыми объятиями. Принцесса Амалия приходилась родной сестрой Фридриху Прусскому, и подобное приглашение расценивалось как великую честь. Леопольд писал Хагенауэру: «Принцесса Амалия всячески старалась уговорить меня поехать с ней в Берлин. Вся беда в том, что у принцессы совсем нет денег, и двор ее скорее напоминает приют для сирых и убогих, нежели королевскую свиту. Если бы все поцелуи, которыми она одарила моих детей, и особенно Вольферля, превратились в гульдены, мы стали бы богачами. Но, как Вам известно, ни с почтовым смотрителем, ни с хозяином гостиницы поцелуями не расплатишься».
Когда же принцесса стала настаивать, уверяя, что ее брат Фридрих с удовольствием послушает игру детей, Леопольд смиренно ответил:
– Ваше высочество, для нас это большая честь, и все же наше любезное приглашение я принять не смогу. Я обещал, что дети выступят перед королем Франции и госпожой Помпадур, и не вправе нарушить свое слово.
Никаких обещаний Леопольд никому не давал, однако, приехав в Брюссель, предпринял кое-какие шаги, пытаясь заручиться рекомендательными письмами к придворным французского короля. Прошла неделя, не принеся Леопольду успеха, и он решил в первую очередь обеспечить себе покровительство Карла Александра, брата императора и генерал губернатора австрийской провинции Нидерландов.
Принц Карл принял Леопольда и согласился через несколько дней послушать детей, но на том дело и кончилось.
Напрасно прождав несколько недель приглашения принца Карла, Леопольд созвал семейный совет. Он знал, что окончательное решение примет сам, и не желал показывать своего мрачного настроения, постепенно овладевавшего им, но ведь надо же выяснить мнение жены и детей. Они сидели в роскошной приемной своего номера в гостинице «Англетер», и не успел Леопольд рта раскрыть, как Анна Мария сказала:
– Мы живем не по средствам.
– Я снял эти комнаты, заботясь о здоровье семьи и нашем положении. Живи мы скромнее, высокопоставленные люди не станут нас принимать и относиться к нам с уважением.
– Эти комнаты слишком парадны. Я в них теряюсь.
– Ты должна привыкать к такой жизни.
– Я никогда к ней не привыкну, – вырвалось у Анны Марии.
– Скажи, Анна Мария, разве до сих пор все наши мечты не сбывались?
– Еще вчера ты жаловался, что мы тратим слишком много.
– Но ведь эти траты покрываем не мы, а другие.
– Другие, другие, – с тоской повторила она. – Не ты ли постоянно твердил, что надо полагаться только на самих себя?
– Верно. Но ведь я заработал больше, чем рассчитывал.
– Но и израсходовал больше, чем ожидал. Наступило молчание.
Несмотря на все успехи, мы не богаче прежнего, с горечью думала Анна Мария. Леопольда осыпали похвалами, но никто не предложил ему хорошего места, и, что бы он там ни говорил, нет у него уверенности в завтрашнем дне. Прошлой ночью ей приснилось, что они движутся навстречу гибели. Она не посмела рассказать об этом мужу – он не верил в дурные приметы и посмеялся бы над ней. Леопольд знает людей и умеет им угождать. Он изучал историю. Но разве можно заглянуть в будущее? Что было, то было. Чему быть, того не миновать. Видно, останутся они до конца дней своих странниками, и никогда, никогда у них не будет надежного крова над головой, но что могла она поделать? Только следовать за ним, даже если это грозило им безвременной гибелью.
Стремясь рассеять мрачные предчувствия, Анна Мария порывисто поцеловала Вольферля, и сын с любовью прижался к ней. Без нарядного камзола, без пудреного парика и шпаги он казался таким маленьким и беззащитным. Страстное желание оградить сына от всех бед овладело ею; в эту минуту она с радостью променяла бы его талант па обычное человеческое детство. Но нужно взять себя в руки, Леопольд не одобрит подобную слабость. И все же Анна Мария спросила: