Страница:
Констанца пришла в восторг от роскошного особняка баронессы в Леопольдштадте – одном из предместий Вены, расположенном между Дунайским каналом и Дунаем; особняк находился довольно далеко от Петерплац, и добраться туда пешком мать ее не могла, а в экипаже никогда не ездила, кроме тех случаев, когда расплачивался кто-нибудь другой. Но Констанцу мучило сомнение: уж не питает ли баронесса, больше всего в жизни ценившая всякого рода развлечения, нежных чувств к Вольфгангу? Этой знатной даме стукнуло уже тридцать восемь, но она не утратила привлекательности, а мать еще прежде предостерегала Констанцу: «Человеку низкого происхождения, как Моцарт, льстит, когда к нему проявляют интерес знатные особы вроде баронессы. Я бы этой дружбе не стала доверять».
Баронесса сказала Констанце:
– Мой дом в вашем распоряжении. Я буду очень рада, если нам удастся перехитрить вашу матушку.
Вольфганг торопился на репетицию «Похищения». Он ушел, и только тогда Констанца ответила баронессе:
– А не станут ли люди сплетничать по поводу моего здесь пребывания? – Репутация баронессы фон Вальдштеттен была отнюдь не безупречной.
– Куда от этого денешься? Отнять у людей возможность посплетничать, значит лишить их огромного удовольствия. Да они умрут с тоски. – Помимо всего, баронесса обожала роль свахи, сообщницы; ей казалось, будто она тоже участвует в «Похищении из сераля». – Ну, а нам следует заняться приготовлениями к вашей свадьбе.
– Вольфганг дожидается согласия отца. А я сомневаюсь, снизойдет ли господин Леопольд когда-нибудь до такой милости.
– Но для Вольфганга согласие отца крайне важно, и тут не следует ему перечить.
– Да я и не перечу. Я послала его сестре подарки, написала ласковое письмо, а в ответ ничего, кроме вежливой записки, не получила. Порой мне кажется, мама права – это лишь предлог, чтобы и дальше откладывать нашу свадьбу.
– Нет, вы неправы. Ваша мать злая, вздорная женщина, ей нельзя верить.
– Даже мне, ее дочери?!
– А иначе что бы привело вас сюда, ко мне?
Но Констанцу по-прежнему терзали сомнения относительно истинных намерений Вольфганга.
До премьеры «Похищения из сераля» оставалось всего три недели, и Вольфганг, лелеявший мечту обвенчаться с Констанцей в день премьеры, в последний раз обратился с просьбой к Папе.
«Любимейший, добрый отец! Умоляю Вас во имя всего, что нам обоим дорого, разрешить мне жениться на моей любимой Констанце. Должен признаться, я глубоко разочарован, что Вы не сможете присутствовать на моей свадьбе и на премьере, но ждать дольше я не могу. Свадьбу откладывать нельзя – это необходимо ради моей чести, а также ради чести Констанцы. Чем дольше я жду, тем беспокойнее становлюсь; я растерян, сердце мое и мысли в таком смятении, что работать с ясной головой и вдохновением я уже не могу. Это меня очень пугает, Вы ведь знаете, раньше я писал в любых условиях. Поэтому, дорогой отец, дайте Ваше согласие и благословите нас. Жениться без Вашего разрешения обидно и больно, но время не терпит, и то, что неизбежно должно случиться, не может больше откладываться на недели. Ваш преданный и покорный сын В. А. Моцарт».
Лишь через неделю от Леопольда пришел ответ. Отец советовал сыну не проявлять нетерпения – постепенно все уладится. У него к Вольфгангу важное поручение. Зигмунд Хаффнер – сын бывшего бургомистра Зальцбурга, который в 1772 году умер богатейшим купцом в городе, – хочет заказать симфонию, чтобы исполнить ее на празднестве по случаю возведения его в дворянское достоинство. Леопольд настоятельно просил сына, закончить симфонию к 29 июля, дню церемонии.
Боясь огорчить отца и испытывая нужду в деньгах, Вольфганг принял заказ и обещал написать симфонию к сроку, а времени оставалось меньше, месяца, и он не представлял себе, где выкроить время, потому что работа над оперой была еще далека до завершения.
Репетиции шли с утра до позднего вечера, все же свободное время уходило на доработки, которым, казалось, не будет конца. По-прежнему беспокоило либретто: в нем было слишком мало действия, оно грешило примитивностью и никак не удовлетворяло Вольфганга.
Тревожила и роль паши. Стефани не мог подобрать певца на эту роль; единственный певец, способный выразить все благородство образа паши, говорил он, Фишер, а снять Фишера с роли Осмина невозможно.
– Может, вы предпочли бы кастрата, Моцарт?
– Для паши Селима? Немыслимо!
Стефани улыбнулся. На образе паши он покажет Моцарту, вечно чем-то недовольному, свое мастерство драматурга; паша станет у него выразителем основной драматической идеи оперы. Но на случай, если «Похищение из сераля» пройдет с успехом и композитор еще понадобится ему, Стефани сказал:
– Как бы то ни было, сейчас уже поздно назначать певца и сочинять для этой роли новую арию. В конце концов, не можем же мы подвергать риску нашу оперу.
Вольфгангу пришлось смириться с тем, что паша останется без выигрышной арии. Он пытался найти время для работы над Хаффнеровской симфонией, но на это оставались лишь ночи. И едва он успел наметить идею произведения, как появился еще один срочный заказ.
Баронесса фон Вальдштеттен пожелала иметь серенаду ко дню своих именин, то есть через неделю, а через несколько дней после этого – премьера. Баронессе хотелось развлечь гостей легкой и при этом хорошей музыкой, поскольку она пригласила на свой музыкальный вечер настоящих меломанов. Она извинилась, что поздно спохватилась, но, если Вольфганг выполнит ее просьбу, она будет ему вечно благодарна, и пусть он, пожалуйста, использует духовые инструменты – до сих пор все говорят о серенаде ми-бемоль мажор, созданной им год назад.
Серенаду ми-бемоль мажор он писал в страшной спешке, а новый заказ ему придется выполнить в еще более короткий срок. Но об отказе не могло быть и речи. Он обязан отплатить за любезный прием, оказанный баронессой Констанце. Бессонные ночи, которые он проводил в работе над симфонией Хаффнера, теперь уходили на сочинение серенады. От усталости смыкались веки, выручала лишь привычка сочинять в любых условиях, несмотря ни на какие трудности.
Серенада ми-бемоль мажор была написана для шести инструментов. На этот раз Вольфганг решил написать серенаду в до миноре и оркестровать ее для восьми духовых инструментов. Серенада была задумана как легкая, салонная музыка для праздничного события, но сочинял ее Вольфганг в подавленном, тяжелом состоянии.
От невероятной усталости он все время пребывал в мрачном настроении, а мысль, что Папа и Наннерль не приедут на его свадьбу и не побывают на премьере, еще прибавляла горечи. Эти чувства находили отражение в музыке серенады, и, чем больше росли его усталость и напряжение, тем отчетливее звучали в ней трагические ноты.
Слушая исполнение серенады на концерте у баронессы, Вольфганг думал: кто бы мог поверить, что она создавалась в спешке – так тщательна была отделка.
Глядя на опухшие глаза Вольфганга, на его мертвенно-бледное лицо, Констанца сказала:
– У вас совсем больной вид. Вы волнуетесь из-за нашей свадьбы?
– Не больше, чем обычно. Какой сегодня день? – Он потерял счет времени.
– Вы слишком много работали. За эту неделю мы ни разу не виделись.
– Тебе нравится серенада?
– Мило. Но не чересчур ли мрачно для такого вечера?
– Это смотря как ее воспринимать.
Он слишком устал, чтобы вдумываться в причины, – хорошо еще, что в одном месте ему удалось, не нарушая патетичности музыки, вставить любовный дуэт двух инструментов.
– Мы не сможем обвенчаться в день премьеры «Похищения», – печально заметила Констанца и не могла сдержать слез, потому что Вольфганг не слушал ее. В ушах у него все еще звучала тема первой части Хаффнеровской симфонии, величественная и горделивая, как и подобало для такого события, a Allegro con spirito, решил он, должно произвести прекрасное впечатление.
66
67
Баронесса сказала Констанце:
– Мой дом в вашем распоряжении. Я буду очень рада, если нам удастся перехитрить вашу матушку.
Вольфганг торопился на репетицию «Похищения». Он ушел, и только тогда Констанца ответила баронессе:
– А не станут ли люди сплетничать по поводу моего здесь пребывания? – Репутация баронессы фон Вальдштеттен была отнюдь не безупречной.
– Куда от этого денешься? Отнять у людей возможность посплетничать, значит лишить их огромного удовольствия. Да они умрут с тоски. – Помимо всего, баронесса обожала роль свахи, сообщницы; ей казалось, будто она тоже участвует в «Похищении из сераля». – Ну, а нам следует заняться приготовлениями к вашей свадьбе.
– Вольфганг дожидается согласия отца. А я сомневаюсь, снизойдет ли господин Леопольд когда-нибудь до такой милости.
– Но для Вольфганга согласие отца крайне важно, и тут не следует ему перечить.
– Да я и не перечу. Я послала его сестре подарки, написала ласковое письмо, а в ответ ничего, кроме вежливой записки, не получила. Порой мне кажется, мама права – это лишь предлог, чтобы и дальше откладывать нашу свадьбу.
– Нет, вы неправы. Ваша мать злая, вздорная женщина, ей нельзя верить.
– Даже мне, ее дочери?!
– А иначе что бы привело вас сюда, ко мне?
Но Констанцу по-прежнему терзали сомнения относительно истинных намерений Вольфганга.
До премьеры «Похищения из сераля» оставалось всего три недели, и Вольфганг, лелеявший мечту обвенчаться с Констанцей в день премьеры, в последний раз обратился с просьбой к Папе.
«Любимейший, добрый отец! Умоляю Вас во имя всего, что нам обоим дорого, разрешить мне жениться на моей любимой Констанце. Должен признаться, я глубоко разочарован, что Вы не сможете присутствовать на моей свадьбе и на премьере, но ждать дольше я не могу. Свадьбу откладывать нельзя – это необходимо ради моей чести, а также ради чести Констанцы. Чем дольше я жду, тем беспокойнее становлюсь; я растерян, сердце мое и мысли в таком смятении, что работать с ясной головой и вдохновением я уже не могу. Это меня очень пугает, Вы ведь знаете, раньше я писал в любых условиях. Поэтому, дорогой отец, дайте Ваше согласие и благословите нас. Жениться без Вашего разрешения обидно и больно, но время не терпит, и то, что неизбежно должно случиться, не может больше откладываться на недели. Ваш преданный и покорный сын В. А. Моцарт».
Лишь через неделю от Леопольда пришел ответ. Отец советовал сыну не проявлять нетерпения – постепенно все уладится. У него к Вольфгангу важное поручение. Зигмунд Хаффнер – сын бывшего бургомистра Зальцбурга, который в 1772 году умер богатейшим купцом в городе, – хочет заказать симфонию, чтобы исполнить ее на празднестве по случаю возведения его в дворянское достоинство. Леопольд настоятельно просил сына, закончить симфонию к 29 июля, дню церемонии.
Боясь огорчить отца и испытывая нужду в деньгах, Вольфганг принял заказ и обещал написать симфонию к сроку, а времени оставалось меньше, месяца, и он не представлял себе, где выкроить время, потому что работа над оперой была еще далека до завершения.
Репетиции шли с утра до позднего вечера, все же свободное время уходило на доработки, которым, казалось, не будет конца. По-прежнему беспокоило либретто: в нем было слишком мало действия, оно грешило примитивностью и никак не удовлетворяло Вольфганга.
Тревожила и роль паши. Стефани не мог подобрать певца на эту роль; единственный певец, способный выразить все благородство образа паши, говорил он, Фишер, а снять Фишера с роли Осмина невозможно.
– Может, вы предпочли бы кастрата, Моцарт?
– Для паши Селима? Немыслимо!
Стефани улыбнулся. На образе паши он покажет Моцарту, вечно чем-то недовольному, свое мастерство драматурга; паша станет у него выразителем основной драматической идеи оперы. Но на случай, если «Похищение из сераля» пройдет с успехом и композитор еще понадобится ему, Стефани сказал:
– Как бы то ни было, сейчас уже поздно назначать певца и сочинять для этой роли новую арию. В конце концов, не можем же мы подвергать риску нашу оперу.
Вольфгангу пришлось смириться с тем, что паша останется без выигрышной арии. Он пытался найти время для работы над Хаффнеровской симфонией, но на это оставались лишь ночи. И едва он успел наметить идею произведения, как появился еще один срочный заказ.
Баронесса фон Вальдштеттен пожелала иметь серенаду ко дню своих именин, то есть через неделю, а через несколько дней после этого – премьера. Баронессе хотелось развлечь гостей легкой и при этом хорошей музыкой, поскольку она пригласила на свой музыкальный вечер настоящих меломанов. Она извинилась, что поздно спохватилась, но, если Вольфганг выполнит ее просьбу, она будет ему вечно благодарна, и пусть он, пожалуйста, использует духовые инструменты – до сих пор все говорят о серенаде ми-бемоль мажор, созданной им год назад.
Серенаду ми-бемоль мажор он писал в страшной спешке, а новый заказ ему придется выполнить в еще более короткий срок. Но об отказе не могло быть и речи. Он обязан отплатить за любезный прием, оказанный баронессой Констанце. Бессонные ночи, которые он проводил в работе над симфонией Хаффнера, теперь уходили на сочинение серенады. От усталости смыкались веки, выручала лишь привычка сочинять в любых условиях, несмотря ни на какие трудности.
Серенада ми-бемоль мажор была написана для шести инструментов. На этот раз Вольфганг решил написать серенаду в до миноре и оркестровать ее для восьми духовых инструментов. Серенада была задумана как легкая, салонная музыка для праздничного события, но сочинял ее Вольфганг в подавленном, тяжелом состоянии.
От невероятной усталости он все время пребывал в мрачном настроении, а мысль, что Папа и Наннерль не приедут на его свадьбу и не побывают на премьере, еще прибавляла горечи. Эти чувства находили отражение в музыке серенады, и, чем больше росли его усталость и напряжение, тем отчетливее звучали в ней трагические ноты.
Слушая исполнение серенады на концерте у баронессы, Вольфганг думал: кто бы мог поверить, что она создавалась в спешке – так тщательна была отделка.
Глядя на опухшие глаза Вольфганга, на его мертвенно-бледное лицо, Констанца сказала:
– У вас совсем больной вид. Вы волнуетесь из-за нашей свадьбы?
– Не больше, чем обычно. Какой сегодня день? – Он потерял счет времени.
– Вы слишком много работали. За эту неделю мы ни разу не виделись.
– Тебе нравится серенада?
– Мило. Но не чересчур ли мрачно для такого вечера?
– Это смотря как ее воспринимать.
Он слишком устал, чтобы вдумываться в причины, – хорошо еще, что в одном месте ему удалось, не нарушая патетичности музыки, вставить любовный дуэт двух инструментов.
– Мы не сможем обвенчаться в день премьеры «Похищения», – печально заметила Констанца и не могла сдержать слез, потому что Вольфганг не слушал ее. В ушах у него все еще звучала тема первой части Хаффнеровской симфонии, величественная и горделивая, как и подобало для такого события, a Allegro con spirito, решил он, должно произвести прекрасное впечатление.
66
Работу над этой частью симфонии пришлось приостановить из-за премьеры «Похищения из сераля», которая состоялась через несколько дней. Он был поражен возбуждением, царившим в тот день в Бургтеатре. Когда же точно к началу спектакля, в 6.30 вечера, в переполненном зале появился император, Вольфганг возликовал. Однако не успел дирижер встать за пульт, как послышалось шиканье, его не могли заглушить даже аплодисменты, и сердце у Вольфганга упало. Он сидел в ложе ван Свитена, между бароном и графиней Тун, позади него – Констанца с баронессой фон Вальдштеттен и Ветцларом; Вольфгангу хотелось прикрикнуть на публику, прекратить шиканье.
– Не расстраивайтесь, – сказал ван Свитен. – Ничего страшного. Это кучка терзаемых завистью композиторов и их дружков. Императору должна понравиться ваша музыка.
В том-то и беда, думал Вольфганг, глядя на Иосифа II, благосклонно кивающего своим подданным из королевской ложи. Его будущее в Вене зависит исключительно от вкуса одного человека. Но если Иосиф действительно любит оперу, слухам, распространявшимся в Вене и Зальцбурге о том, будто он, Моцарт, поступает на службу к императору, суждено сбыться. Тогда прочь все волнения по поводу того, как обеспечить себя и Констанцу; большую часть своего времени он сможет отдать сочинению музыки; да и какой оплеухой это явится для Колоредо! Но усталость давала себя знать – он так тяжко трудился! В эту музыку вложено столько личного. Как терпеливо ждал он ответа Папы: отсутствие родных в такой день омрачало его радость.
Папе нужно быть сейчас с ним рядом и поздравлять с завершением оперы. Ведь узы, связывающие их, гораздо прочнее, чем узы крови. Как может отец ставить под удар их близость? Ради чего? Неужели Папа так сильно ревнует его к Констанце? Сколько бы он отдал сейчас за то, чтобы ощутить ласковые отцовские объятия.
Император поднял руку, призывая к тишине, и спектакль начался.
Такая увертюра сама по себе может быть частью симфонии, раздумывал ван Свитен, прекрасно оркестрованная и строго построенная, и как удивительно тонко она подводит к вступительной арии. А до чего поэтичен и трогателен Бельмонт, проникновенно рассказывающий о том, как измучился он в поисках своей возлюбленной Констанцы. Ну конечно, и все арии Осмина тоже хороши, только это совсем уж другая музыка; ван Свитен понял, почему Вольфганг так тщательно работал над ариями этого героя – персонаж получился замечательный: веселый и забавный мошенник.
Но почему же опять шикают, с недоумением думал Вольфганг. Вторая ария Осмина драматична и выразительна, уже лишенная неистовости, она приятна и мелодична. Нарастание темпа в арии Осмина, передающее его закипающий гнев, производит прекрасный эффект, но в конце арии в зале снова раздалось шиканье. Наверное, специально подстроено, думал Вольфганг, и не без участия Глюка или Сальери.
Когда Бельмонт исполнил арию, которую Вольфганг особенно любил: «О, как робко», – Констанца прошептала ему на ухо:
– Чудесно, Вольфганг.
Он знал, ария должна была ей понравиться. В эту арию он вложил всю силу чувства к своей возлюбленной. Однако хор янычар – турецкая музыка, воинственная и примитивная, – вызвал гораздо более бурные аплодисменты, и Вольфганг вспомнил слова Стефани о том, что венцы предпочитают громкую музыку: чем громче, тем лучше.
Заключительный терцет первого акта, написанный им с особой тщательностью в расчете вызвать в финале первого акта возгласы «браво», был испорчен Фишером, который сфальшивил и сбил с тона двух других певцов. Вольфганг пришел в бешенство, он хотел тут же кинуться за кулисы и предупредить Фишера: если это повторится еще раз, он потребует остановить представление и не возобновлять спектакля до тех пор, пока Фишер не потрудится выучить роль. Он так разволновался, что ван Свитен с трудом удержал его. Фишер, певец с лучшим голосом, так осрамился! Может, его подкупили? Со всех сторон подходили люди, Вольфганга поздравляли, говорили: первый акт прошел прекрасно, но он никого не слушал.
Только когда началась ария Блондхен, открывающая второй акт, Вольфганг понемногу успокоился. Голос певицы прекрасно передавал все изящество и утонченность музыки. Вольфганг вместе с ней пел арию про себя. И Осмин не сделал ни единой ошибки в следующем затем дуэте с Блондхен.
Во время печальной арии Констанцы, в которой она жалуется, что возлюбленного нет с ней рядом, у Вольфганга на глаза навернулись слезы. Кавальєри пела нежно, задушевно: Вольфганг лишний раз порадовался, что остановил свой выбор на ней, а не на Алоизии.
Констанца с облегчением вздохнула. Теперь уже никто в зрительном зале не кашлял и не шикал.
Моцарт слишком расточителен в своей музыке, размышлял Стефани, стоявший за кулисами, чтобы руководить оттуда спектаклем. Не успела Кавальєри закончить арию, исполненную душевной боли, как за ней последовала другая, в чем-то даже превосходившая первую. Моцарт вначале сомневался, стоит ли ставить рядом две длинные арии, исполняемые одной и той же певицей, и утверждал, что вторая сцена недостаточно драматична. Но когда он, Стефани, отказался менять текст либретто и стал доказывать, что именно в этот момент Констанца и должна повести себя героически и оказать неповиновение паше, композитор согласился с ним и сочинил вот эту виртуозную, полную благородства и красоты арию.
Кавальєри пела, и Стефани казалось, что он слышит арию «Marten aller Arten» («Козням страшной муки») впервые. Моцарт прав, думал либреттист, сцену эту надо переместить подальше, она прозвучала бы еще эффектней, и все же для примадонны, желающей показать себя во всем блеске, ария чрезвычайно выигрышна, и Кавальєри сумела использовать это в полной мере. Восторг публики не поддавался никакому описанию. Стефани лишний раз убедился, как мудро поступил, что пригласил для работы Моцарта.
Какую арию ни возьми, все мелодичны и насыщены драматизмом, думал ван Свитен. И как похоже на Вольфганга: партии второстепенных действующих лиц столь же восхитительны, как и партии главных героев. Ария Блондхен «Welche Wohne» («Как отрадно, как легко») ласкала слух. Песенки Педрильо тоже очаровательны и удачно передают его характер. Дуэт в сцене, где Педрильо спаивает Осмина, совершенно пленил ван Свитена, так же как и прекрасный квартет Бельмонта, Констанцы, Педрильо и Блондхен, заключающий второй акт.
Констанца Вебер ликовала: бурные аплодисменты заглушили наконец свистки и шиканье. Баронесса фон Вальдштеттен в антракте болтала с графиней Тун, а Ветцлар думал, как не хватает Моцарту либреттиста, который оказался бы достоин его музыки.
Вольфгангу хотелось разгадать мысли императора, но Иосиф сидел с непроницаемым видом, и догадаться, о чем он думает, было невозможно. Однако, когда начался третий акт, Иосиф сосредоточил все внимание на сцене и, казалось, весь превратился в слух.
Зал слушал затаив дыхание. Видимо, публика уже привыкла к нежному лиризму моей музыки, подумал Вольфганг, ей хочется побольше подобных арий.
Ария Бельмонта перенесла графиню Тун в прошлое, в дни ее юности. Бельмонт ждал встречи со своей любимой Констанцей, и музыка, вся проникнутая нетерпеливым ожиданием, живо напоминала графине время влюбленности в мужа. Но как бы сильно ни тронула графиню ария Бельмонта, то, что последовало за этим, превзошло все ее ожидания. Простенькая серенада, пропетая Педрильо, вызвала у нее слезы, чего она за собой давно не помнила.
Песенка Педрильо – Вольфганг не считал ее арией, так проста была ее композиция, – это не просто музыка, это его жизнь, выражение его «я». Он вложил в нее частицу своего сердца. Песенка призвана была спасти его, как сам он в свою очередь призван спасти Констанцу. Понимает ли его возлюбленная, что он хотел сказать этой музыкой?
Констанца наклонилась вперед, стараясь прижаться к Вольфгангу, руки их встретились, и она зарделась от счастья. Она так нужна была ему в этот момент. Пусть музыка откроет ей то, что невозможно выразить словами.
Констанца вздохнула, но Вольфганг не мог разгадать ее мысли.
Восхищенный Ветцлар старался слушать только музыку. Либретто и сейчас казалось ему скучным, бесцветным, а только гениальная музыка Моцарта вдохнула в него жизнь, Ветцлару не нравилось, что у паши так мало арий, но это лишь усиливало его желание слушать других певцов. К концу спектакля он, сам того не замечая, вскочил и вместе со всем залом стал кричать: «Браво, Моцарт!»
Когда Вольфганг появился на сцене перед опущенным занавесом вместе с Кавальери, Адамбергером и Фишером, восторгам слушателей не было предела, и Ветцлар подумал: на нем лежит печать гения. Он вовлечен в бушующую вокруг него борьбу – борьбу между плотью и духом, между язычниками и пуританами, между возвышенным и низменным. Сможет ли он выстоять в этой борьбе, способен ли интригами отвечать на интриги? Яркие губы Вольфганга, выделявшиеся на бледном лице, приоткрылись в улыбке в ответ на аплодисменты, а глаза сияли от радости так, словно он никогда и не испытывал усталости; однако рядом с высоченным Фишером он казался особенно тщедушным и незаметным.
Вольфганг не забыл и не простил Фишеру ошибки, допущенной в первом акте. Прежде чем поздравить певца с хорошим исполнением арий в последних актах, Вольфганг упомянул об ошибке, не обращая внимания на Стефани, пытавшегося его урезонить; Фишер резко возразил Моцарту:
– Трудность заключается в том, что господин Моцарт пишет арии для идеальных голосов, поэтому исполнять их почти невозможно.
– Если постараться, то возможно, – сказал Вольфганг. Теперь они стояли за кулисами.
Певец пожал плечами:
– Я сделал все, что в моих силах.
– Вы могли бы петь и лучше. Я не допущу новой постановки оперы, пока мы не проведем репетицию с певцами.
– Все билеты на следующие два спектакля распроданы, – заметил Стефани.
– Тогда мы устроим репетицию завтра днем, перед спектаклем, – сказал Вольфганг.
– Неужели вы недовольны, маэстро? – спросил Адамбергер. – Мне кажется, публике понравилась опера, просто она не привыкла к такой музыке.
– Вы пели очень хорошо. Все пели хорошо, но могли бы петь и лучше.
Фон Штрак подошел к Вольфгангу, который уже начал было терять самообладание, и объявил:
– Господин Моцарт, император изъявил желание поговорить с вами.
Вольфганг прошел в ложу Иосифа.
– Либретто не кажется мне оригинальным, – заметил император.
– Оно, по-видимому, взято у Бретцнера, который в свою очередь заимствовал его еще у четырех авторов.
– А музыка?
– Музыка оригинальна, ваше величество. Ни одна из моих опер не повторяет предыдущую. А что вы, ваше величество, думаете о «Похищении из сераля»?
– Слишком оригинально, слишком красиво и слишком сложно для наших ушей. И чересчур мною нот.
– Ровно столько, сколько требуется, ваше величество. На этом аудиенция закончилась. Больше император Моцарту ничего не сказал.
– Не расстраивайтесь, – сказал ван Свитен. – Ничего страшного. Это кучка терзаемых завистью композиторов и их дружков. Императору должна понравиться ваша музыка.
В том-то и беда, думал Вольфганг, глядя на Иосифа II, благосклонно кивающего своим подданным из королевской ложи. Его будущее в Вене зависит исключительно от вкуса одного человека. Но если Иосиф действительно любит оперу, слухам, распространявшимся в Вене и Зальцбурге о том, будто он, Моцарт, поступает на службу к императору, суждено сбыться. Тогда прочь все волнения по поводу того, как обеспечить себя и Констанцу; большую часть своего времени он сможет отдать сочинению музыки; да и какой оплеухой это явится для Колоредо! Но усталость давала себя знать – он так тяжко трудился! В эту музыку вложено столько личного. Как терпеливо ждал он ответа Папы: отсутствие родных в такой день омрачало его радость.
Папе нужно быть сейчас с ним рядом и поздравлять с завершением оперы. Ведь узы, связывающие их, гораздо прочнее, чем узы крови. Как может отец ставить под удар их близость? Ради чего? Неужели Папа так сильно ревнует его к Констанце? Сколько бы он отдал сейчас за то, чтобы ощутить ласковые отцовские объятия.
Император поднял руку, призывая к тишине, и спектакль начался.
Такая увертюра сама по себе может быть частью симфонии, раздумывал ван Свитен, прекрасно оркестрованная и строго построенная, и как удивительно тонко она подводит к вступительной арии. А до чего поэтичен и трогателен Бельмонт, проникновенно рассказывающий о том, как измучился он в поисках своей возлюбленной Констанцы. Ну конечно, и все арии Осмина тоже хороши, только это совсем уж другая музыка; ван Свитен понял, почему Вольфганг так тщательно работал над ариями этого героя – персонаж получился замечательный: веселый и забавный мошенник.
Но почему же опять шикают, с недоумением думал Вольфганг. Вторая ария Осмина драматична и выразительна, уже лишенная неистовости, она приятна и мелодична. Нарастание темпа в арии Осмина, передающее его закипающий гнев, производит прекрасный эффект, но в конце арии в зале снова раздалось шиканье. Наверное, специально подстроено, думал Вольфганг, и не без участия Глюка или Сальери.
Когда Бельмонт исполнил арию, которую Вольфганг особенно любил: «О, как робко», – Констанца прошептала ему на ухо:
– Чудесно, Вольфганг.
Он знал, ария должна была ей понравиться. В эту арию он вложил всю силу чувства к своей возлюбленной. Однако хор янычар – турецкая музыка, воинственная и примитивная, – вызвал гораздо более бурные аплодисменты, и Вольфганг вспомнил слова Стефани о том, что венцы предпочитают громкую музыку: чем громче, тем лучше.
Заключительный терцет первого акта, написанный им с особой тщательностью в расчете вызвать в финале первого акта возгласы «браво», был испорчен Фишером, который сфальшивил и сбил с тона двух других певцов. Вольфганг пришел в бешенство, он хотел тут же кинуться за кулисы и предупредить Фишера: если это повторится еще раз, он потребует остановить представление и не возобновлять спектакля до тех пор, пока Фишер не потрудится выучить роль. Он так разволновался, что ван Свитен с трудом удержал его. Фишер, певец с лучшим голосом, так осрамился! Может, его подкупили? Со всех сторон подходили люди, Вольфганга поздравляли, говорили: первый акт прошел прекрасно, но он никого не слушал.
Только когда началась ария Блондхен, открывающая второй акт, Вольфганг понемногу успокоился. Голос певицы прекрасно передавал все изящество и утонченность музыки. Вольфганг вместе с ней пел арию про себя. И Осмин не сделал ни единой ошибки в следующем затем дуэте с Блондхен.
Во время печальной арии Констанцы, в которой она жалуется, что возлюбленного нет с ней рядом, у Вольфганга на глаза навернулись слезы. Кавальєри пела нежно, задушевно: Вольфганг лишний раз порадовался, что остановил свой выбор на ней, а не на Алоизии.
Констанца с облегчением вздохнула. Теперь уже никто в зрительном зале не кашлял и не шикал.
Моцарт слишком расточителен в своей музыке, размышлял Стефани, стоявший за кулисами, чтобы руководить оттуда спектаклем. Не успела Кавальєри закончить арию, исполненную душевной боли, как за ней последовала другая, в чем-то даже превосходившая первую. Моцарт вначале сомневался, стоит ли ставить рядом две длинные арии, исполняемые одной и той же певицей, и утверждал, что вторая сцена недостаточно драматична. Но когда он, Стефани, отказался менять текст либретто и стал доказывать, что именно в этот момент Констанца и должна повести себя героически и оказать неповиновение паше, композитор согласился с ним и сочинил вот эту виртуозную, полную благородства и красоты арию.
Кавальєри пела, и Стефани казалось, что он слышит арию «Marten aller Arten» («Козням страшной муки») впервые. Моцарт прав, думал либреттист, сцену эту надо переместить подальше, она прозвучала бы еще эффектней, и все же для примадонны, желающей показать себя во всем блеске, ария чрезвычайно выигрышна, и Кавальєри сумела использовать это в полной мере. Восторг публики не поддавался никакому описанию. Стефани лишний раз убедился, как мудро поступил, что пригласил для работы Моцарта.
Какую арию ни возьми, все мелодичны и насыщены драматизмом, думал ван Свитен. И как похоже на Вольфганга: партии второстепенных действующих лиц столь же восхитительны, как и партии главных героев. Ария Блондхен «Welche Wohne» («Как отрадно, как легко») ласкала слух. Песенки Педрильо тоже очаровательны и удачно передают его характер. Дуэт в сцене, где Педрильо спаивает Осмина, совершенно пленил ван Свитена, так же как и прекрасный квартет Бельмонта, Констанцы, Педрильо и Блондхен, заключающий второй акт.
Констанца Вебер ликовала: бурные аплодисменты заглушили наконец свистки и шиканье. Баронесса фон Вальдштеттен в антракте болтала с графиней Тун, а Ветцлар думал, как не хватает Моцарту либреттиста, который оказался бы достоин его музыки.
Вольфгангу хотелось разгадать мысли императора, но Иосиф сидел с непроницаемым видом, и догадаться, о чем он думает, было невозможно. Однако, когда начался третий акт, Иосиф сосредоточил все внимание на сцене и, казалось, весь превратился в слух.
Зал слушал затаив дыхание. Видимо, публика уже привыкла к нежному лиризму моей музыки, подумал Вольфганг, ей хочется побольше подобных арий.
Ария Бельмонта перенесла графиню Тун в прошлое, в дни ее юности. Бельмонт ждал встречи со своей любимой Констанцей, и музыка, вся проникнутая нетерпеливым ожиданием, живо напоминала графине время влюбленности в мужа. Но как бы сильно ни тронула графиню ария Бельмонта, то, что последовало за этим, превзошло все ее ожидания. Простенькая серенада, пропетая Педрильо, вызвала у нее слезы, чего она за собой давно не помнила.
Песенка Педрильо – Вольфганг не считал ее арией, так проста была ее композиция, – это не просто музыка, это его жизнь, выражение его «я». Он вложил в нее частицу своего сердца. Песенка призвана была спасти его, как сам он в свою очередь призван спасти Констанцу. Понимает ли его возлюбленная, что он хотел сказать этой музыкой?
Констанца наклонилась вперед, стараясь прижаться к Вольфгангу, руки их встретились, и она зарделась от счастья. Она так нужна была ему в этот момент. Пусть музыка откроет ей то, что невозможно выразить словами.
Констанца вздохнула, но Вольфганг не мог разгадать ее мысли.
Восхищенный Ветцлар старался слушать только музыку. Либретто и сейчас казалось ему скучным, бесцветным, а только гениальная музыка Моцарта вдохнула в него жизнь, Ветцлару не нравилось, что у паши так мало арий, но это лишь усиливало его желание слушать других певцов. К концу спектакля он, сам того не замечая, вскочил и вместе со всем залом стал кричать: «Браво, Моцарт!»
Когда Вольфганг появился на сцене перед опущенным занавесом вместе с Кавальери, Адамбергером и Фишером, восторгам слушателей не было предела, и Ветцлар подумал: на нем лежит печать гения. Он вовлечен в бушующую вокруг него борьбу – борьбу между плотью и духом, между язычниками и пуританами, между возвышенным и низменным. Сможет ли он выстоять в этой борьбе, способен ли интригами отвечать на интриги? Яркие губы Вольфганга, выделявшиеся на бледном лице, приоткрылись в улыбке в ответ на аплодисменты, а глаза сияли от радости так, словно он никогда и не испытывал усталости; однако рядом с высоченным Фишером он казался особенно тщедушным и незаметным.
Вольфганг не забыл и не простил Фишеру ошибки, допущенной в первом акте. Прежде чем поздравить певца с хорошим исполнением арий в последних актах, Вольфганг упомянул об ошибке, не обращая внимания на Стефани, пытавшегося его урезонить; Фишер резко возразил Моцарту:
– Трудность заключается в том, что господин Моцарт пишет арии для идеальных голосов, поэтому исполнять их почти невозможно.
– Если постараться, то возможно, – сказал Вольфганг. Теперь они стояли за кулисами.
Певец пожал плечами:
– Я сделал все, что в моих силах.
– Вы могли бы петь и лучше. Я не допущу новой постановки оперы, пока мы не проведем репетицию с певцами.
– Все билеты на следующие два спектакля распроданы, – заметил Стефани.
– Тогда мы устроим репетицию завтра днем, перед спектаклем, – сказал Вольфганг.
– Неужели вы недовольны, маэстро? – спросил Адамбергер. – Мне кажется, публике понравилась опера, просто она не привыкла к такой музыке.
– Вы пели очень хорошо. Все пели хорошо, но могли бы петь и лучше.
Фон Штрак подошел к Вольфгангу, который уже начал было терять самообладание, и объявил:
– Господин Моцарт, император изъявил желание поговорить с вами.
Вольфганг прошел в ложу Иосифа.
– Либретто не кажется мне оригинальным, – заметил император.
– Оно, по-видимому, взято у Бретцнера, который в свою очередь заимствовал его еще у четырех авторов.
– А музыка?
– Музыка оригинальна, ваше величество. Ни одна из моих опер не повторяет предыдущую. А что вы, ваше величество, думаете о «Похищении из сераля»?
– Слишком оригинально, слишком красиво и слишком сложно для наших ушей. И чересчур мною нот.
– Ровно столько, сколько требуется, ваше величество. На этом аудиенция закончилась. Больше император Моцарту ничего не сказал.
67
С горьким чувством Вольфганг возобновил работу над Хаффнеровской симфонией. Второе представление онеры имело еще больший успех, чём первое, что его немало порадовало. Бургтеатр ломился от публики, громкие аплодисменты заглушали отдельные свистки и шиканье, все исполнители пели безупречно, многие арии пришлось повторять на «бис», и все же у него не шло из головы язвительное замечание императора. Приятно, конечно, что публика приходит в восторг от его музыки, но ведь дает заказы композитору и выбирает оперы по своему вкусу только император.
Прошла неделя после премьеры «Похищения», Вольфганг шагал из угла в угол по своей комнатенке на Грабене, занятый одной мыслью, как бы закончить наконец симфонию Хаффнера, и мало-помалу медленная вторая часть обретала в его воображении ту же лиричность и экспрессию, что так покоряли в новой опере: Но он никак не мог сосредоточиться. Единственное, что он получил от Папы, – это сдержанное письмо, где Леопольд предупреждал сына об опасностях, которыми грозит ему женитьба. Папа впервые в жизни не поздравил его с постановкой новой оперы. Констанца при каждой встрече плакала и жаловалась, что терпению ее приходит конец, она не может больше выносить ожидания, да и сам он очень нервничал.
Он все еще искал выход из создавшегося положения, когда в дверях его комнаты появилась Софи Вебер. Софи с облегчением вздохнула, застав его дома. Девушка была явно смущена и встревожена.
– В чем дело? – спросил Вольфганг.
– Мама хочет обратиться в полицию и вернуть Констанцу домой. Ей стало известно, что баронесса вовсе не больна – ведь ее видели на премьере вашей оперы. Она грозится арестовать вас за то, что вы похитили ее дочь.
Вольфганг в недоумении уставился на Софи. Софи совсем еще ребенок, ей только исполнилось пятнадцать, она очень впечатлительна и неуравновешенна.
– Я не вру, господин Моцарт.
– Твоя мать знает, что ты отправилась сюда?
– Нет! Она бы мне в жизни не простила.
Но ведь госпожа Вебер зорко следит за дочерьми, и Софи никогда без разрешения не выходит из дому. Правда, он живет в нескольких шагах от Петерплац. Вольфганг спросил:
– Тогда зачем же ты пришла?
– Я не хочу, чтобы мама испортила жизнь Констанце, как испортила Алоизии.
– Но Алоизия, кажется, достаточно самостоятельна.
– Вы думаете, она хотела выходить замуж за Ланге? Все подстроила мама.
Это сообщение потрясло Вольфганга, хотя он и не показал виду.
– Пусть хоть кто-нибудь из нас освободится от ее опеки. А теперь она хочет расстроить вашу свадьбу с Констанцей. – Вольфганг был в растерянности, и Софи добавила: – Мне нужно возвращаться. Я и так уж слишком долга здесь пробыла. Мама твердо вознамерилась вернуть Констанцу домой и потребовать вашего ареста. Ждет лишь решения Торварта.
– А пока приказала тебе передать все это мне.
– Что вы! Она не знает, что я здесь. И вы ей не говорите.
– Но она заинтересуется, откуда мне все известно.
– Служанка могла проговориться. Или она сама поделилась с кем-нибудь. На вашем месте, господин Моцарт, я бы не стала медлить – она, возможно, уже пошла в полицию.
Вольфганг, подозревая, что все это проделки госпожи. Вебер, желающей принудить его жениться, решил, однако, не подвергать себя риску. Если госпожа Вебер на самом деле прибегнет к полиции, достоинство его будет оскорблено и может разразиться скандал.
Придя к баронессе, он, к немалому своему облегчению, узнал, что пока ничего страшного не произошло.
– Разве полиции дозволено входить в ваш дом? – спросил он баронессу. – В Зальцбурге человек простого звания пальцем не может тронуть дворянина, как бы тот виноват ни был.
Констанца разрыдалась, а баронесса внушительно заявила:
– Полиция не войдет в мой дом, пока я сама ее не приглашу. Но подумайте, как неприятно складываются обстоятельства. Теперь об этой истории, разумеется, болтает вся Вена.
– По-вашему, это ловушка, чтобы заставить Констанцу вернуться домой?
– Сколько вы еще собираетесь ждать ответа от господина Леопольда? – с отчаянием воскликнула Констанца.
– Баронесса, что вы посоветуете? – спросил Вольфганг.
– После свадьбы никто не посмеет вам слова сказать. Но нужно разрешение Торнарта – ведь он опекун.
– Я постараюсь повидать его немедленно. Сегодня же, если удастся.
Вольфганг разыскал опекуна в канцелярии Бургтеатра.
При виде Моцарта Торварт удовлетворенно усмехнулся. До чего разумно и просто было использовать в качестве угрозы полицию! А простодушная Софи, которой они нарочно дали подслушать свой разговор, ни о чем не подозревая, попалась на удочку. Неплохо получилось!
Обозленный тем, что Торварт сидит перед ним, как инквизитор, Вольфганг решил перейти в наступление.
– Когда вы намерены дать Констанце разрешение выйти за меня замуж? – сказал он.
– Вы изволите шутить! – Вопросы должен был задавать он, Торварт, а вовсе не Моцарт.
– Нисколько! Ни вы и ни ее мать еще ни разу не сказали, что Констанца может выйти за меня замуж. Вопрос всегда ставился так: могу ли я жениться на ней?
– Что вы такое несете?
– По-вашему, выходит, будто решение вопроса о нашей свадьбе всецело зависит от меня, тогда как на дело все обстоит наоборот.
Торварт в растерянности занял оборонительную позицию, напустив на себя неприступный вид.
– Я как раз сочиняю прошение о вашем аресте за опорочение доброго имени Констанцы, – объявил он.
– Тем, что собираюсь на ней жениться?
– Жениться? Когда?
– Как только будет намечен день. Когда вы предлагаете?
– Я… – Торварт замолчал, совсем сбитый с толку.
– Или вы просто водили меня за нос и вовсе но хотите, чтобы я на ней женился?
– О, напротив! – Торварт постарался взять себя в руки, хотя весь кипел от злости: Моцарт сумел поставить его в дурацкое положение. – Но нам нужны гарантии.
– Мы уже обсуждали это раньше. Я рассчитывал жениться немедленно, хоть завтра, но вы, по-видимому, намерены чинить мне препятствия. – И Вольфганг собрался уходить.
– Одну минуту, Моцарт. Завтра – слишком скоро, а вот если через неделю-две?
– Я хочу знать точную дату. Мне надоело болтаться между небом и землей.
– И вы вините в этом нас? – Квадратная челюсть Торварта от удивления отвисла.
Вольфганг строго сказал:
– И не позволяйте себе больше выпадов против меня. Я достаточно долго терпел ваши оскорбления и унижения. Если меня оскорбляют, я требую сатисфакции. Хватит с меня!
Прошла неделя после премьеры «Похищения», Вольфганг шагал из угла в угол по своей комнатенке на Грабене, занятый одной мыслью, как бы закончить наконец симфонию Хаффнера, и мало-помалу медленная вторая часть обретала в его воображении ту же лиричность и экспрессию, что так покоряли в новой опере: Но он никак не мог сосредоточиться. Единственное, что он получил от Папы, – это сдержанное письмо, где Леопольд предупреждал сына об опасностях, которыми грозит ему женитьба. Папа впервые в жизни не поздравил его с постановкой новой оперы. Констанца при каждой встрече плакала и жаловалась, что терпению ее приходит конец, она не может больше выносить ожидания, да и сам он очень нервничал.
Он все еще искал выход из создавшегося положения, когда в дверях его комнаты появилась Софи Вебер. Софи с облегчением вздохнула, застав его дома. Девушка была явно смущена и встревожена.
– В чем дело? – спросил Вольфганг.
– Мама хочет обратиться в полицию и вернуть Констанцу домой. Ей стало известно, что баронесса вовсе не больна – ведь ее видели на премьере вашей оперы. Она грозится арестовать вас за то, что вы похитили ее дочь.
Вольфганг в недоумении уставился на Софи. Софи совсем еще ребенок, ей только исполнилось пятнадцать, она очень впечатлительна и неуравновешенна.
– Я не вру, господин Моцарт.
– Твоя мать знает, что ты отправилась сюда?
– Нет! Она бы мне в жизни не простила.
Но ведь госпожа Вебер зорко следит за дочерьми, и Софи никогда без разрешения не выходит из дому. Правда, он живет в нескольких шагах от Петерплац. Вольфганг спросил:
– Тогда зачем же ты пришла?
– Я не хочу, чтобы мама испортила жизнь Констанце, как испортила Алоизии.
– Но Алоизия, кажется, достаточно самостоятельна.
– Вы думаете, она хотела выходить замуж за Ланге? Все подстроила мама.
Это сообщение потрясло Вольфганга, хотя он и не показал виду.
– Пусть хоть кто-нибудь из нас освободится от ее опеки. А теперь она хочет расстроить вашу свадьбу с Констанцей. – Вольфганг был в растерянности, и Софи добавила: – Мне нужно возвращаться. Я и так уж слишком долга здесь пробыла. Мама твердо вознамерилась вернуть Констанцу домой и потребовать вашего ареста. Ждет лишь решения Торварта.
– А пока приказала тебе передать все это мне.
– Что вы! Она не знает, что я здесь. И вы ей не говорите.
– Но она заинтересуется, откуда мне все известно.
– Служанка могла проговориться. Или она сама поделилась с кем-нибудь. На вашем месте, господин Моцарт, я бы не стала медлить – она, возможно, уже пошла в полицию.
Вольфганг, подозревая, что все это проделки госпожи. Вебер, желающей принудить его жениться, решил, однако, не подвергать себя риску. Если госпожа Вебер на самом деле прибегнет к полиции, достоинство его будет оскорблено и может разразиться скандал.
Придя к баронессе, он, к немалому своему облегчению, узнал, что пока ничего страшного не произошло.
– Разве полиции дозволено входить в ваш дом? – спросил он баронессу. – В Зальцбурге человек простого звания пальцем не может тронуть дворянина, как бы тот виноват ни был.
Констанца разрыдалась, а баронесса внушительно заявила:
– Полиция не войдет в мой дом, пока я сама ее не приглашу. Но подумайте, как неприятно складываются обстоятельства. Теперь об этой истории, разумеется, болтает вся Вена.
– По-вашему, это ловушка, чтобы заставить Констанцу вернуться домой?
– Сколько вы еще собираетесь ждать ответа от господина Леопольда? – с отчаянием воскликнула Констанца.
– Баронесса, что вы посоветуете? – спросил Вольфганг.
– После свадьбы никто не посмеет вам слова сказать. Но нужно разрешение Торнарта – ведь он опекун.
– Я постараюсь повидать его немедленно. Сегодня же, если удастся.
Вольфганг разыскал опекуна в канцелярии Бургтеатра.
При виде Моцарта Торварт удовлетворенно усмехнулся. До чего разумно и просто было использовать в качестве угрозы полицию! А простодушная Софи, которой они нарочно дали подслушать свой разговор, ни о чем не подозревая, попалась на удочку. Неплохо получилось!
Обозленный тем, что Торварт сидит перед ним, как инквизитор, Вольфганг решил перейти в наступление.
– Когда вы намерены дать Констанце разрешение выйти за меня замуж? – сказал он.
– Вы изволите шутить! – Вопросы должен был задавать он, Торварт, а вовсе не Моцарт.
– Нисколько! Ни вы и ни ее мать еще ни разу не сказали, что Констанца может выйти за меня замуж. Вопрос всегда ставился так: могу ли я жениться на ней?
– Что вы такое несете?
– По-вашему, выходит, будто решение вопроса о нашей свадьбе всецело зависит от меня, тогда как на дело все обстоит наоборот.
Торварт в растерянности занял оборонительную позицию, напустив на себя неприступный вид.
– Я как раз сочиняю прошение о вашем аресте за опорочение доброго имени Констанцы, – объявил он.
– Тем, что собираюсь на ней жениться?
– Жениться? Когда?
– Как только будет намечен день. Когда вы предлагаете?
– Я… – Торварт замолчал, совсем сбитый с толку.
– Или вы просто водили меня за нос и вовсе но хотите, чтобы я на ней женился?
– О, напротив! – Торварт постарался взять себя в руки, хотя весь кипел от злости: Моцарт сумел поставить его в дурацкое положение. – Но нам нужны гарантии.
– Мы уже обсуждали это раньше. Я рассчитывал жениться немедленно, хоть завтра, но вы, по-видимому, намерены чинить мне препятствия. – И Вольфганг собрался уходить.
– Одну минуту, Моцарт. Завтра – слишком скоро, а вот если через неделю-две?
– Я хочу знать точную дату. Мне надоело болтаться между небом и землей.
– И вы вините в этом нас? – Квадратная челюсть Торварта от удивления отвисла.
Вольфганг строго сказал:
– И не позволяйте себе больше выпадов против меня. Я достаточно долго терпел ваши оскорбления и унижения. Если меня оскорбляют, я требую сатисфакции. Хватит с меня!