Страница:
– Я просил аудиенции у его светлости, в ваших же замечаниях не нуждаюсь.
– А вам бы только пошли на пользу мои советы.
– Какое отношение они имеют к аудиенции?
– Вы слишком молоды, Моцарт, но ничего, жизнь еще вас научит. Воображаете, у архиепископа только и дела, что думать о вас?
– Нет, конечно! Что вы хотите сказать мне, граф Арко?
– Его светлость недавно узнал, что император Иосиф II остановится в Зальцбурге по пути в Париж, где его ждет Людовик XVI. Баварский курфюрст тяжело болен, и ходят слухи, – что Иосиф хочет после его смерти захватить Баварию, для чего и пытается заручиться поддержкой французского короля. Если он захватит Баварию, мы окажемся в сердце Австрийской империи. У него может появиться затем желание захватить и нас.
– И архиепископ обеспокоен?
– А вам хотелось бы стать частью Габсбургской империи?
Да, подумал Вольфганг, Иосиф II, по крайней мере, любит музыку. Но выскажи он это вслух, его бы сочли изменником. Поэтому, приняв огорченный вид, он озабоченно спросил:
– И тогда его светлость не будет больше князем-архиепископом?
– Понимаете, почему надо особенно осторожно держаться с его светлостью?
– Да, благодарю вас, граф! Можно теперь увидеть его светлость?
Арко приказал лакею провести Моцарта в зал; Вольфганг, не обращая внимания на лакея и находившегося тут же камердинера, направился прямо к архиепископу, сидевшему за письменным столом, и поклонился.
Колоредо удивился, но писать перестал – он был занят составлением письма Иосифу II, в котором заверял императора, что сочтет его посещение за честь, хотя на самом деле мечтал избавиться от этой чести, – и спросил:
– Ну, Моцарт, говорите, что вам нужно?
Каковы бы ни были причины, двигавшие Арко, отмахиваться от его предупреждений не стоило; Вольфганг понимал, что ему следует держаться почтительно, но жажда свободы пересиливала, и он без всяких колебаний сказал:
– Мне нужна помощь, ваша светлость!
– Чтобы сочинять музыку? – Колоредо улыбнулся собственной шутке, а вместе с ним его камердинер, лакей, и граф Арко.
Один лишь Вольфганг остался серьезным.
– Чтобы улучшить мое положение, ваша светлость, – сказал он. – Об этом говорится в прошении.
Колоредо взял прошение, подумав: «Какие ужасные манеры!» Он не согласился бы дать этому наглецу аудиенцию, если бы не приезд Иосифа – придется заказать для него что-нибудь, поскольку Габсбурги благоволили к Моцартам, и император, кроме того, воображал себя знатоком музыки. Не читая прошения, Колоредо приказал:
– Изложите ваше дело.
– Это касается отпуска, ваша светлость, прошу вас рассмотреть прошение. Я мало зарабатываю. И не могу жить на свое жалованье.
– Вы были ребенком, когда я назначил вас концертмейстером. Да и сейчас еще слишком молоды.
– Ваша светлость, ребенком я зарабатывал достаточно. Концертное турне помогло бы мне заработать немало.
– Вы принесли ноты фортепьянного концерта?
– Да, ваша светлость.
– Дайте!
Вольфганг неохотно подал партитуру Колоредо.
– Что это значит? Вы посвятили его мадемуазель Женом?
– Она же заплатила за него, ваша светлость.
– Но вы сочинили концерт, находясь у меня на службе.
– Ваша светлость, я не могу отказываться от заказов. Не могу сидеть на шее у отца, я должен сам зарабатывать.
– Ваше сочинение следовало бы уничтожить. – Колоредо сделал вид, будто собирается порвать ноты и швырнуть в камин, и Вольфганг в ужасе подался вперед, чтобы остановить Колоредо, пусть даже силой, хотя это могло стоить ему жизни – персона князя-архиепископа считалась неприкосновенной.
Граф Арко преградил ему путь, шепнув:
– Ради бога, не злите его больше.
Вольфганг отступил назад, ведь Колоредо при желании может бросить его в темницу крепости Гогензальцбург, такую тесную, что там невозможно ни сесть, ни лечь, и узник выходил оттуда горбуном, если вообще выходил.
С трудом овладев собой, Вольфганг сказал:
– Если вашей светлости нравится мой фортепьянный концерт, я сочту за честь сочинить для вас новый.
– Но этот вы мне не отдадите?
– Ваша светлость, я обещал его мадемуазель Женом. Их взгляды встретились; Вольфганг не опустил глаз, и Колоредо, по-видимому, решил не настаивать. Дорого досталась мне эта победа, подумал Вольфганг, когда архиепископ отдал ему ноты со словами:
– В следующий раз не ждите от меня снисходительности.
Вольфганга словно вернули к жизни. Он прижал к груди дорогую ему партитуру концерта и тут же дал себе клятву немедленно отнести ее к переписчику, пусть даже придется потратить все полученные от мадемуазель Женом деньги.
– Благодарю вас, ваша светлость!
– Многие музыканты готовы служить мне получше вас, Моцарт.
– Значит, вы не возражаете дать мне отпуск, ваша светлость?
– Из-за музыки вы совсем потеряли рассудок, – презрительно заметил Колоредо.
– Ваша светлость, умоляю вас рассмотреть мое прошение.
– Я его уже рассмотрел.
– Вы его даже не прочли! – воскликнул Вольфганг.
– И не надо, – высокомерно объявил Колоредо. – Я знаю, о чем там говорится.
– Значит, ваша светлость, вы разрешаете…
– Я вам разрешаю подготовить застольную музыку к приезду в Зальцбург его величества Иосифа II.
– А может быть, фортепьянный концерт, ваша светлость? – не удержался Вольфганг.
– Кто же его исполнит?
– Я!
– Нет! Вам не хватает блеска в игре. Сочините-ка лучше несколько коротких и простых дивертисментов. Нам предстоит многое обсудить с императором, музыка не должна быть слишком громкой.
– Значит, мы с отцом можем получить отпуск, ваша светлость? – настаивал Вольфганг.
– Ваш отец, по-видимому, вообразил себя импресарио.
– Ему прекрасно удавалась эта роль, когда мы с ним ездили в турне, ваша светлость.
– Вы тогда были ребенком. Диковинкой. С тех пор многое переменилось. Вы мне плохо служите, но я не могу позволить моим музыкантам бродить по свету, как нищим.
– Ваша светлость, три года назад, когда мы просили вашего позволения посетить Вену, вы сказали: тут мне надеяться не на что, лучше поискать счастья в другом месте.
– Верно. Но отпуска вы все-таки не получите. – Не читая, Колоредо отложил в сторону прошение. – И больше не являйтесь ко мне с этим крестом на шее. Вы не дворянин, и самый благожелательный папа римский в дворяне вас не произведет.
42
Часть шестая. В ПОИСКАХ СЧАСТЬЯ
43
– А вам бы только пошли на пользу мои советы.
– Какое отношение они имеют к аудиенции?
– Вы слишком молоды, Моцарт, но ничего, жизнь еще вас научит. Воображаете, у архиепископа только и дела, что думать о вас?
– Нет, конечно! Что вы хотите сказать мне, граф Арко?
– Его светлость недавно узнал, что император Иосиф II остановится в Зальцбурге по пути в Париж, где его ждет Людовик XVI. Баварский курфюрст тяжело болен, и ходят слухи, – что Иосиф хочет после его смерти захватить Баварию, для чего и пытается заручиться поддержкой французского короля. Если он захватит Баварию, мы окажемся в сердце Австрийской империи. У него может появиться затем желание захватить и нас.
– И архиепископ обеспокоен?
– А вам хотелось бы стать частью Габсбургской империи?
Да, подумал Вольфганг, Иосиф II, по крайней мере, любит музыку. Но выскажи он это вслух, его бы сочли изменником. Поэтому, приняв огорченный вид, он озабоченно спросил:
– И тогда его светлость не будет больше князем-архиепископом?
– Понимаете, почему надо особенно осторожно держаться с его светлостью?
– Да, благодарю вас, граф! Можно теперь увидеть его светлость?
Арко приказал лакею провести Моцарта в зал; Вольфганг, не обращая внимания на лакея и находившегося тут же камердинера, направился прямо к архиепископу, сидевшему за письменным столом, и поклонился.
Колоредо удивился, но писать перестал – он был занят составлением письма Иосифу II, в котором заверял императора, что сочтет его посещение за честь, хотя на самом деле мечтал избавиться от этой чести, – и спросил:
– Ну, Моцарт, говорите, что вам нужно?
Каковы бы ни были причины, двигавшие Арко, отмахиваться от его предупреждений не стоило; Вольфганг понимал, что ему следует держаться почтительно, но жажда свободы пересиливала, и он без всяких колебаний сказал:
– Мне нужна помощь, ваша светлость!
– Чтобы сочинять музыку? – Колоредо улыбнулся собственной шутке, а вместе с ним его камердинер, лакей, и граф Арко.
Один лишь Вольфганг остался серьезным.
– Чтобы улучшить мое положение, ваша светлость, – сказал он. – Об этом говорится в прошении.
Колоредо взял прошение, подумав: «Какие ужасные манеры!» Он не согласился бы дать этому наглецу аудиенцию, если бы не приезд Иосифа – придется заказать для него что-нибудь, поскольку Габсбурги благоволили к Моцартам, и император, кроме того, воображал себя знатоком музыки. Не читая прошения, Колоредо приказал:
– Изложите ваше дело.
– Это касается отпуска, ваша светлость, прошу вас рассмотреть прошение. Я мало зарабатываю. И не могу жить на свое жалованье.
– Вы были ребенком, когда я назначил вас концертмейстером. Да и сейчас еще слишком молоды.
– Ваша светлость, ребенком я зарабатывал достаточно. Концертное турне помогло бы мне заработать немало.
– Вы принесли ноты фортепьянного концерта?
– Да, ваша светлость.
– Дайте!
Вольфганг неохотно подал партитуру Колоредо.
– Что это значит? Вы посвятили его мадемуазель Женом?
– Она же заплатила за него, ваша светлость.
– Но вы сочинили концерт, находясь у меня на службе.
– Ваша светлость, я не могу отказываться от заказов. Не могу сидеть на шее у отца, я должен сам зарабатывать.
– Ваше сочинение следовало бы уничтожить. – Колоредо сделал вид, будто собирается порвать ноты и швырнуть в камин, и Вольфганг в ужасе подался вперед, чтобы остановить Колоредо, пусть даже силой, хотя это могло стоить ему жизни – персона князя-архиепископа считалась неприкосновенной.
Граф Арко преградил ему путь, шепнув:
– Ради бога, не злите его больше.
Вольфганг отступил назад, ведь Колоредо при желании может бросить его в темницу крепости Гогензальцбург, такую тесную, что там невозможно ни сесть, ни лечь, и узник выходил оттуда горбуном, если вообще выходил.
С трудом овладев собой, Вольфганг сказал:
– Если вашей светлости нравится мой фортепьянный концерт, я сочту за честь сочинить для вас новый.
– Но этот вы мне не отдадите?
– Ваша светлость, я обещал его мадемуазель Женом. Их взгляды встретились; Вольфганг не опустил глаз, и Колоредо, по-видимому, решил не настаивать. Дорого досталась мне эта победа, подумал Вольфганг, когда архиепископ отдал ему ноты со словами:
– В следующий раз не ждите от меня снисходительности.
Вольфганга словно вернули к жизни. Он прижал к груди дорогую ему партитуру концерта и тут же дал себе клятву немедленно отнести ее к переписчику, пусть даже придется потратить все полученные от мадемуазель Женом деньги.
– Благодарю вас, ваша светлость!
– Многие музыканты готовы служить мне получше вас, Моцарт.
– Значит, вы не возражаете дать мне отпуск, ваша светлость?
– Из-за музыки вы совсем потеряли рассудок, – презрительно заметил Колоредо.
– Ваша светлость, умоляю вас рассмотреть мое прошение.
– Я его уже рассмотрел.
– Вы его даже не прочли! – воскликнул Вольфганг.
– И не надо, – высокомерно объявил Колоредо. – Я знаю, о чем там говорится.
– Значит, ваша светлость, вы разрешаете…
– Я вам разрешаю подготовить застольную музыку к приезду в Зальцбург его величества Иосифа II.
– А может быть, фортепьянный концерт, ваша светлость? – не удержался Вольфганг.
– Кто же его исполнит?
– Я!
– Нет! Вам не хватает блеска в игре. Сочините-ка лучше несколько коротких и простых дивертисментов. Нам предстоит многое обсудить с императором, музыка не должна быть слишком громкой.
– Значит, мы с отцом можем получить отпуск, ваша светлость? – настаивал Вольфганг.
– Ваш отец, по-видимому, вообразил себя импресарио.
– Ему прекрасно удавалась эта роль, когда мы с ним ездили в турне, ваша светлость.
– Вы тогда были ребенком. Диковинкой. С тех пор многое переменилось. Вы мне плохо служите, но я не могу позволить моим музыкантам бродить по свету, как нищим.
– Ваша светлость, три года назад, когда мы просили вашего позволения посетить Вену, вы сказали: тут мне надеяться не на что, лучше поискать счастья в другом месте.
– Верно. Но отпуска вы все-таки не получите. – Не читая, Колоредо отложил в сторону прошение. – И больше не являйтесь ко мне с этим крестом на шее. Вы не дворянин, и самый благожелательный папа римский в дворяне вас не произведет.
42
Два дивертисмента, сочиненные Вольфгангом для Иосифа II, так и не дождались исполнения. Император приехал в Зальцбург инкогнито, в его честь не устраивалось никаких приемов, а следовательно, не было и музыки. Вольфганга не пригласили на закрытый прием в честь императора, и он несколько огорчился; гостями на приеме оказались одни дворяне. Шло много толков о том, собирается ли император действительно захватить Баварию и Зальцбург, но, поскольку ничего не произошло, постепенно внимание всех переключилось на другое.
С наступлением лета вопросами первостепенной важности стало: кого Колоредо пригласил на охоту, кого – на обед, что там подавали и кто выпил лишнего. Немалое значение придавалось также состоянию желудка и подагре архиепископа, так как при обострении его болезней страдал не он один. Взбудоражило город и поведение Михаэля Гайдна: играя на органе во время торжественной мессы, которую служил сам архиепископ, он столько раз ударил невпопад по клавишам, что все поняли – перед службой Гайдн выпил целую бутылку вина. Но на положении музыканта это никак не сказалось, и мало-помалу разговоры смолкли. Затем распространилась молва о беременности любовницы Брунетти, и все ломали голову над тем, как отнесется к этому факту Колоредо; когда же тот предпочел посмотреть и на это сквозь пальцы, интерес к событию упал.
Вольфганг задыхался в смрадном мирке Зальцбурга, желание покинуть город стало непреодолимым. Как-то вечером за обедом он с несвойственным ему жаром объявил:
– Я должен уволиться со службы у Муфтия, – шаг, куда более серьезный, чем просьба об отпуске, и Вольфганг ожидал протеста со стороны Папы.
Но Папа, помолчав, сказал:
– Твои чувства понятны, однако сначала следует все хорошенько взвесить.
– Не могу я больше ждать. Я старался сохранять терпение, но ведь вы сами знаете, как недолговечна мирская слава.
– И все же оба мы уволиться не можем – на что тогда жить?
– Я могу взять еще несколько уроков, – предложила Наннерль.
– Это поможет, но отнюдь не решит вопроса, – ответил Папа.
– Будем жить экономнее. Я могу сама готовить и убирать, – сказала Мама.
– Все мы проявляем удивительное благородство, а не лучше ли подойти к вопросу трезво и благоразумно, – сказал Папа. Он сознавал: если Вольфганг оставит службу у архиепископа, им придет конец.
Но Вольфганг упорствовал. Он еле сдерживался от раздражения.
– Мне никогда не удастся сочинить тут оперу. А ведь я – оперный композитор и не могу зарывать в землю талант, которым всемилостивейшему господу было угодно меня одарить. Во мне говорит вовсе не тщеславие, просто я отчетливо, как никогда раньше, сознаю это.
– Верно, но ведь нельзя же бродяжить но свету. Нужно все подготовить. Если тебе удастся освободиться от Муфтия, а мне он предоставит отпуск, мы подыщем такое место, где ты сможешь развивать твой талант, зарабатывать достаточно денег на приличную жизнь и строить планы на будущее.
– Чудесно! – воскликнул Вольфганг. – Значит, давайте снова обратимся к архиепископу!
В голосе сына было столько горечи, что тщательно подавляемые воспоминания о годах вынужденного повиновения и раболепия всколыхнулись вдруг в душе Леопольда, и он чуть не заплакал от обиды. Архиепископа Шраттенбаха можно было назвать великодушным лишь по сравнению с Колоредо, подумал он. Чтобы отрезать себе путь к отступлению, Леопольд торопливо написал прошение об увольнении Вольфганга. Если прошение примут, он поедет с сыном и не оставит его, пока Вольфганг не найдет подходящего прибежища для своего таланта.
На этот раз Моцарты подали прошение через гофмейстера, графа Георга Арко, который по-прежнему благоволил к ним.
На прошение, поданное 1 августа, спустя месяц все еще не было ответа, и Леопольд с Вольфгангом начали беспокоиться. Но 28 августа их обоих уволили со службы.
Вольфганг ликовал, а Леопольд совсем пал духом. Деньги, заработанные во время поездки по Европе, были истрачены, и теперь, лишившись места в Зальцбурге, куда он мог бы вернуться в случае неудачи, Леопольд оказался в полной растерянности. Он не хотел поверить, что с ним так легко расстались после тридцати семи лет службы. И готов уже был просить Колоредо о восстановлении на службе, когда от архиепископа пришел следующий указ:
«Его светлость пересмотрел свое первоначальное решение и милостиво повелевает Леопольду Моцарту, при условии, что он берется усердно исполнять свои обязанности в капелле, вернуться на прежнюю должность без изменения в жалованье».
Как выяснилось, причиной тому явилась неспособность Фишетти и Лолли справляться со своими обязанностями. Капелла просто не смогла обойтись без Леопольда.
Но тут возникло новое осложнение. Леопольд не решался отпустить сына одного.
– Ты же не сумеешь договариваться насчет лошадей и представления не имеешь, как разрешать трудности, возникающие в дороге на каждом шагу, – сказал он.
И тогда Леопольду пришлось принять одно из самых мучительных в его жизни решений: с Вольфгангом поедет Анна Мария.
Анна Мария не хотела ехать. Она боялась, что это путешествие в Мюнхен, Аугсбург, Мангейм и Париж окажется трудным и опасным; она будет скучать без близких и друзей, да и как ей обойтись без Леопольда?
Однако муж оставался неумолим, иного выхода он не видел.
Приготовления к отъезду вконец измучили всю семью. Дел было множество; и еще больше мрачных предчувствий. Наннерль вела себя так, словно навеки расставалась с Мамой и Вольфгангом, а Леопольда больше всего беспокоил денежный вопрос. Денег на поездку недоставало, а просить взаймы не хотелось. Самая мысль о подобной просьбе приводила его в ужас. Поэтому его тронуло до глубины души, когда Шахтнер одолжил им пятьдесят, а Буллингер – триста гульденов. Как и прежде, сто гульденов дал взаймы Хагенауэр, но на это Леопольд рассчитывал; священник же предложил на поездку почти все свои сбережения.
23 сентября они тронулись в путь. Леопольд рассчитал так: Вольфганг с Анной Марией, выехав на рассвете, проведут весь день в пути и назавтра, если все сойдет благополучно, достигнут Мюнхена. Накануне отъезда никто не спал. Леопольд занялся укладкой вещей. Анну Марию от волнения все время мутило, Наннерль мучилась сильнейшей мигренью, а Вольфганг, отбиравший сочинения, которые он хотел взять с собой, не мог усидеть на месте.
Вольфганг и Анна Мария уже устроились в нанятой Леопольдом карете, и Леопольд тщательно проверял, все ли надежно упаковано и привязано; чтобы скрыть тревогу, он без умолку давал им наставления:
– Выезжайте всегда спозаранку, ночью ехать опасно, перед выездом внимательно осматривайте карету, особенно колеса. Если нет дождя, проследите, чтобы колеса облили водой. И никому не рассказывайте на постоялом дворе, куда и когда едете. Помните, в первую очередь необходимо заработать деньги, не забывайте об этом ни на минуту. А ты, Вольфганг, не бросай латыни и, если потребуется, не отказывайся играть на скрипке – тебе пригодится любой заработок. В Мюнхене и Мангейме любят музыку, и если ты сумеешь там устроиться, то и слава богу, но помни: настоящие деньги и имя можно сделать только в Париже, однако и расходы там велики: сколько денег уходит на свечи, на дрова, на портных, на вино…
– Что верно, то верно, – прервала его Анна Мария, с трудом удерживаясь от слез, – только смерть ничего не стоит, да и это не совсем так.
Потрясенный таким взрывом отчаяния, Леопольд хотел как-то утешить жену, но тут громко залаял Бимперль, заглушая последние слова прощания. Карета двинулась; все сдерживались из последних сил, боясь сделать расставание невыносимым.
Усталый, подавленный Леопольд поднялся к себе в комнату и бросился на кровать. Он мужественно держался весь день и вдруг вспомнил, что в суете забыл дать сыну родительское благословение. Подбежав к окну, он хотел издали благословить сына и жену, но опоздал – дорога, ведущая к городским воротам, была пуста. Долго сидел он, не шелохнувшись. Наннерль рыдала в соседней комнате, и Леопольд пошел ее утешать. Она никак не могла успокоиться, и наконец он уложил ее в постель. Он лег и сам, но, несмотря на усталость и упадок сил, уснуть не смог. «Самый печальный день в моей жизни», – подумал Леопольд и прочел утреннюю молитву.
Вольфганг не помнил себя от радости. В ушах звучали напутственные слова Папы: «Если ты завоюешь положение в Париже, в Мангейме или в Мюнхене, я буду самым счастливым человеком на земле».
И еще Папа сказал: «Путешествие – дело серьезное, старайся не терять ни минуты», – и повторил свои наставления на тему о высокой нравственности, осторожности и экономии, а когда карета отъезжала, Папа зашелся в нервном кашле. Слезы навернулись на глаза, но тут Вольфганг увидел, что Анна Мария плачет навзрыд. Теперь ведь он глава семьи, вспомнилось Вольфгангу, надо как-то развеять Мамину тоску.
– Тебе обязательно понравится Мюнхен, – сказал он. – Там очень хорошо приняли «Мнимую садовницу».
– Так я же знаю этот город, бывала там, – ответила Анна Мария.
– Ну, разумеется!
Глупо бояться. Ничто не могло охладить его восторга. Вольфганг твердо верил: теперь-то он достигнет в музыке всего, с честью выдержит любое испытание. Вне Зальцбурга жизнь казалась ему прекрасной.
С наступлением лета вопросами первостепенной важности стало: кого Колоредо пригласил на охоту, кого – на обед, что там подавали и кто выпил лишнего. Немалое значение придавалось также состоянию желудка и подагре архиепископа, так как при обострении его болезней страдал не он один. Взбудоражило город и поведение Михаэля Гайдна: играя на органе во время торжественной мессы, которую служил сам архиепископ, он столько раз ударил невпопад по клавишам, что все поняли – перед службой Гайдн выпил целую бутылку вина. Но на положении музыканта это никак не сказалось, и мало-помалу разговоры смолкли. Затем распространилась молва о беременности любовницы Брунетти, и все ломали голову над тем, как отнесется к этому факту Колоредо; когда же тот предпочел посмотреть и на это сквозь пальцы, интерес к событию упал.
Вольфганг задыхался в смрадном мирке Зальцбурга, желание покинуть город стало непреодолимым. Как-то вечером за обедом он с несвойственным ему жаром объявил:
– Я должен уволиться со службы у Муфтия, – шаг, куда более серьезный, чем просьба об отпуске, и Вольфганг ожидал протеста со стороны Папы.
Но Папа, помолчав, сказал:
– Твои чувства понятны, однако сначала следует все хорошенько взвесить.
– Не могу я больше ждать. Я старался сохранять терпение, но ведь вы сами знаете, как недолговечна мирская слава.
– И все же оба мы уволиться не можем – на что тогда жить?
– Я могу взять еще несколько уроков, – предложила Наннерль.
– Это поможет, но отнюдь не решит вопроса, – ответил Папа.
– Будем жить экономнее. Я могу сама готовить и убирать, – сказала Мама.
– Все мы проявляем удивительное благородство, а не лучше ли подойти к вопросу трезво и благоразумно, – сказал Папа. Он сознавал: если Вольфганг оставит службу у архиепископа, им придет конец.
Но Вольфганг упорствовал. Он еле сдерживался от раздражения.
– Мне никогда не удастся сочинить тут оперу. А ведь я – оперный композитор и не могу зарывать в землю талант, которым всемилостивейшему господу было угодно меня одарить. Во мне говорит вовсе не тщеславие, просто я отчетливо, как никогда раньше, сознаю это.
– Верно, но ведь нельзя же бродяжить но свету. Нужно все подготовить. Если тебе удастся освободиться от Муфтия, а мне он предоставит отпуск, мы подыщем такое место, где ты сможешь развивать твой талант, зарабатывать достаточно денег на приличную жизнь и строить планы на будущее.
– Чудесно! – воскликнул Вольфганг. – Значит, давайте снова обратимся к архиепископу!
В голосе сына было столько горечи, что тщательно подавляемые воспоминания о годах вынужденного повиновения и раболепия всколыхнулись вдруг в душе Леопольда, и он чуть не заплакал от обиды. Архиепископа Шраттенбаха можно было назвать великодушным лишь по сравнению с Колоредо, подумал он. Чтобы отрезать себе путь к отступлению, Леопольд торопливо написал прошение об увольнении Вольфганга. Если прошение примут, он поедет с сыном и не оставит его, пока Вольфганг не найдет подходящего прибежища для своего таланта.
На этот раз Моцарты подали прошение через гофмейстера, графа Георга Арко, который по-прежнему благоволил к ним.
На прошение, поданное 1 августа, спустя месяц все еще не было ответа, и Леопольд с Вольфгангом начали беспокоиться. Но 28 августа их обоих уволили со службы.
Вольфганг ликовал, а Леопольд совсем пал духом. Деньги, заработанные во время поездки по Европе, были истрачены, и теперь, лишившись места в Зальцбурге, куда он мог бы вернуться в случае неудачи, Леопольд оказался в полной растерянности. Он не хотел поверить, что с ним так легко расстались после тридцати семи лет службы. И готов уже был просить Колоредо о восстановлении на службе, когда от архиепископа пришел следующий указ:
«Его светлость пересмотрел свое первоначальное решение и милостиво повелевает Леопольду Моцарту, при условии, что он берется усердно исполнять свои обязанности в капелле, вернуться на прежнюю должность без изменения в жалованье».
Как выяснилось, причиной тому явилась неспособность Фишетти и Лолли справляться со своими обязанностями. Капелла просто не смогла обойтись без Леопольда.
Но тут возникло новое осложнение. Леопольд не решался отпустить сына одного.
– Ты же не сумеешь договариваться насчет лошадей и представления не имеешь, как разрешать трудности, возникающие в дороге на каждом шагу, – сказал он.
И тогда Леопольду пришлось принять одно из самых мучительных в его жизни решений: с Вольфгангом поедет Анна Мария.
Анна Мария не хотела ехать. Она боялась, что это путешествие в Мюнхен, Аугсбург, Мангейм и Париж окажется трудным и опасным; она будет скучать без близких и друзей, да и как ей обойтись без Леопольда?
Однако муж оставался неумолим, иного выхода он не видел.
Приготовления к отъезду вконец измучили всю семью. Дел было множество; и еще больше мрачных предчувствий. Наннерль вела себя так, словно навеки расставалась с Мамой и Вольфгангом, а Леопольда больше всего беспокоил денежный вопрос. Денег на поездку недоставало, а просить взаймы не хотелось. Самая мысль о подобной просьбе приводила его в ужас. Поэтому его тронуло до глубины души, когда Шахтнер одолжил им пятьдесят, а Буллингер – триста гульденов. Как и прежде, сто гульденов дал взаймы Хагенауэр, но на это Леопольд рассчитывал; священник же предложил на поездку почти все свои сбережения.
23 сентября они тронулись в путь. Леопольд рассчитал так: Вольфганг с Анной Марией, выехав на рассвете, проведут весь день в пути и назавтра, если все сойдет благополучно, достигнут Мюнхена. Накануне отъезда никто не спал. Леопольд занялся укладкой вещей. Анну Марию от волнения все время мутило, Наннерль мучилась сильнейшей мигренью, а Вольфганг, отбиравший сочинения, которые он хотел взять с собой, не мог усидеть на месте.
Вольфганг и Анна Мария уже устроились в нанятой Леопольдом карете, и Леопольд тщательно проверял, все ли надежно упаковано и привязано; чтобы скрыть тревогу, он без умолку давал им наставления:
– Выезжайте всегда спозаранку, ночью ехать опасно, перед выездом внимательно осматривайте карету, особенно колеса. Если нет дождя, проследите, чтобы колеса облили водой. И никому не рассказывайте на постоялом дворе, куда и когда едете. Помните, в первую очередь необходимо заработать деньги, не забывайте об этом ни на минуту. А ты, Вольфганг, не бросай латыни и, если потребуется, не отказывайся играть на скрипке – тебе пригодится любой заработок. В Мюнхене и Мангейме любят музыку, и если ты сумеешь там устроиться, то и слава богу, но помни: настоящие деньги и имя можно сделать только в Париже, однако и расходы там велики: сколько денег уходит на свечи, на дрова, на портных, на вино…
– Что верно, то верно, – прервала его Анна Мария, с трудом удерживаясь от слез, – только смерть ничего не стоит, да и это не совсем так.
Потрясенный таким взрывом отчаяния, Леопольд хотел как-то утешить жену, но тут громко залаял Бимперль, заглушая последние слова прощания. Карета двинулась; все сдерживались из последних сил, боясь сделать расставание невыносимым.
Усталый, подавленный Леопольд поднялся к себе в комнату и бросился на кровать. Он мужественно держался весь день и вдруг вспомнил, что в суете забыл дать сыну родительское благословение. Подбежав к окну, он хотел издали благословить сына и жену, но опоздал – дорога, ведущая к городским воротам, была пуста. Долго сидел он, не шелохнувшись. Наннерль рыдала в соседней комнате, и Леопольд пошел ее утешать. Она никак не могла успокоиться, и наконец он уложил ее в постель. Он лег и сам, но, несмотря на усталость и упадок сил, уснуть не смог. «Самый печальный день в моей жизни», – подумал Леопольд и прочел утреннюю молитву.
Вольфганг не помнил себя от радости. В ушах звучали напутственные слова Папы: «Если ты завоюешь положение в Париже, в Мангейме или в Мюнхене, я буду самым счастливым человеком на земле».
И еще Папа сказал: «Путешествие – дело серьезное, старайся не терять ни минуты», – и повторил свои наставления на тему о высокой нравственности, осторожности и экономии, а когда карета отъезжала, Папа зашелся в нервном кашле. Слезы навернулись на глаза, но тут Вольфганг увидел, что Анна Мария плачет навзрыд. Теперь ведь он глава семьи, вспомнилось Вольфгангу, надо как-то развеять Мамину тоску.
– Тебе обязательно понравится Мюнхен, – сказал он. – Там очень хорошо приняли «Мнимую садовницу».
– Так я же знаю этот город, бывала там, – ответила Анна Мария.
– Ну, разумеется!
Глупо бояться. Ничто не могло охладить его восторга. Вольфганг твердо верил: теперь-то он достигнет в музыке всего, с честью выдержит любое испытание. Вне Зальцбурга жизнь казалась ему прекрасной.
Часть шестая. В ПОИСКАХ СЧАСТЬЯ
43
В Мюнхене Вольфганг и Анна Мария сняли номер в гостинице «Черный орел» у господина Альберта. Он радостно принял их и, узнав, что Вольфганг оставил службу у архиепископа, предсказал ему великое будущее в музыкальном городе Мюнхене.
Но когда на следующее утро Вольфганг явился с визитом к графу Цейлю, оказалось, что театральный директор отправился с курфюрстом на охоту. Памятуя наказ Папы, Вольфганг проявил настойчивость, и через несколько дней граф Цейль принял его. И хотя Вольфганг, освободившись от Колоредо, готов был служить в Мюнхене, граф Цейль не мог обещать ему аудиенции у курфюрста.
Вольфганг рассказал об этой неудаче своему приятелю, виолончелисту мюнхенского оркестра Францу Вошитке, и тот взялся помочь.
– Я устрою тебе аудиенцию у Максимилиана, – сказал он.
Но когда они направлялись ко дворцу курфюрста, Вольфганг начал сомневаться в разумности подобной затеи. Вошитка объяснил: аудиенция будет неофициальной, для официальной слишком рано, всего девять часов утра, и Вольфганг заподозрил неладное. Вошитка привел его в крошечную проходную комнатку и сказал:
– В десять часов его высочество пройдет здесь по пути в церковь перед охотой.
Вольфганг совсем пал духом.
– Обратиться к нему прямо тут?
– Лучше не придумаешь. Тут он от тебя не ускользнет.
С тех пор как курфюрст в последний раз видел Вольфганга, прошло несколько лет, но он тотчас узнал юношу, подошел и спросил:
– Что вы хотите, Моцарт?
Максимилиан был в охотничьем костюме, он излучал здоровье и приветливость и отнюдь не походил на человека обреченного или на правителя, чья страна находилась в опасности, и Вольфганг, опустившись перед ним на колени, сказал:
– Позвольте, ваше высочество, предложить вам свои услуги.
– Вы что, навсегда покинули Зальцбург?
– Навсегда, ваше высочество.
– Что же произошло? Поссорились с архиепископом?
– Нет, ваше высочество. Я попросил разрешения совершить турне, он отказал, и мне пришлось уйти со службы. Я уже давно собирался просить об увольнении, ибо хорошо знаю, что зальцбургский двор не для меня.
– Господи, вот что значит молодость! А разве ваш отец не в Зальцбурге?
– Он там, ваше высочество, смиренно просит засвидетельствовать вам свое почтение и надеется, что вы возьмете меня на службу. Я слышал, вы нуждаетесь в хорошем композиторе.
– Не слишком ли вы спешите? Вам следует повидать свет, посетить Италию, набраться опыта.
– Ваше высочество, я сочинил в Италии три оперы, я член и почетный капельмейстер Болонской и Веронской академий, самых знаменитых в Италии музыкальных школ. Дипломы у меня с собой. Я удостоился милостей и папы Клемента XIV, и падре Мартини, однако мое единственное желание – служить вашему высочеству.
Курфюрст не обратил внимания на дипломы, протягиваемые ему Вольфгангом.
– Ну, а что вы еще умеете делать? – проговорил он.
– Ваше высочество, созовите всех мюнхенских композиторов или пригласите кого угодно из Италии, Германии, Франции, и я готов состязаться с любым из них.
– Вы уже предлагали где-нибудь свои услуги?
– Нет, ваше высочество, – с надеждой сказал Вольганг.
Курфюрст замолчал, словно задумался, но, вспомнив, что опаздывает на охоту, неожиданно сурово отрезал:
– Сейчас не время говорить об этом.
– Ваше высочество, вы сами убедитесь, что я могу служить любому европейскому двору.
– Не сомневаюсь, молодой человек, да только места у меня нет.
– Ваше высочество, позвольте мне сыграть для вас.
– Я уже слышал вашу игру.
Максимилиан и не представляет себе, на что я способен, с обидой думал Вольфганг, нет, этих властителей ни в чем не убедить, если они сами не желают в чем-то убедиться, однако вслух сказал:
– Ваше высочество, я постараюсь прославить ваш двор.
– Очень сожалею, но, как я уже сказал… – Курфюрст раздраженно удалился, задержка означала запоздание с охотой, поскольку при всем желании мессу он пропустить не мог. Свита последовала за ним, и Вольфганг остался в одиночестве.
Сразу после мессы курфюрст и его двор отбыли на охоту, и, когда возвратятся в Мюнхен, никто не знал. Но едва Вольфганг оправился после этого удара, как его природная стойкость вновь восторжествовала. Альберт придумал для него новый план, как ему остаться в Мюнхене, и, хотя Мама считала этот план неосуществимым, Вольфганг за него ухватился. «У господина Альберта возникла весьма разумная идея, – писал он Папе, – он подыщет десять любителей музыки, каждый из которых берется платить мне пять гульденов в месяц, а я взамен буду выполнять любой их музыкальный заказ. Это составит шестьсот гульденов в год, и, живя один, я сумею как-нибудь перебиться на эту сумму.
Я постараюсь быть бережливым. Пропитание не обойдется мне дорого – меня часто приглашают в гости, когда же приглашений нет, господин Альберт всегда рад угостить меня обедом. Ем я мало, а после обеда съедаю что-нибудь из фруктов и выпиваю рюмочку вина. А деньги на квартиру я всегда сумею заработать уроками.
Папа, я хочу остаться в Мюнхене. Здесь есть опера. Даже когда двор выезжает, оперу все равно часто ставят. У меня такое желание вновь сочинить оперу, что я с трудом сдерживаюсь. Это моя величайшая страсть, приносящая мне радость. Без мыслей об опере я не могу жить, не могу не посещать оперный театр, не слушать, как музыканты настраивают свои инструменты – все это бесконечно волнует меня».
Вольфганг не сомневался, что Папа разрешит ему остаться, и с нетерпением ждал ответа. Ответ скоро пришел. «Я уверен, что Альберт твой добрый друг, но кто эти твои будущие покровители? На самом деле любители музыки или просто филантропы? Возможно, ты сумеешь сам содержать себя в Мюнхене, но какая в этом честь? Представляю, как известие об этом развеселит архиепископа! Таким делом ты можешь заниматься повсюду, не только в Мюнхене. Не следует себя недооценивать и размениваться на мелочи. В этом нет нужды: мы еще не дошли до подобной крайности. Ты должен немедля отправляться в Аугсбург, потому что, несмотря на все проявления дружбы и похвалы, ты только растрачиваешь даром время и деньги, а наших запасов ненадолго хватит. Ваш любящий отец и муж».
На следующий день Вольфганг и Анна Мария выехали в Аугсбург.
Они не роптали, привыкнув к тому, что за Леопольдом всегда было решающее слово. Желая доказать свое послушание, Вольфганг во всем последовал совету Папы. По приезде в Аугсбург он снял комнаты в лучшей гостинице, навестил любимого Папиного брата Франца Алоиза и попросил представить его бургомистру Лангенмантелю и известному клавесинному мастеру Андреасу Штейну.
Франц Алоиз, уже много лет не видевшийся с ними, отнесся к Вольфгангу и Анне Марии как к самым почетным гостям и с готовностью согласился выполнить любую просьбу Леопольда. Его жена, Мария Виктория, простая и приветливая, и их девятнадцатилетняя дочь Мария Текла, которую Вольфганг называл Безль, приняли их по-родственному.
Полненькая, круглолицая Безль, с пухлым ртом и пышными бедрами и грудью, была олицетворением молодой, здоровой жизнерадостности, и Вольфганга тянуло к ней. Ему нравились ее острый язык и неизменное чувство юмора. Безль сообщила ему, что Аугсбург – лютеранский город, хотя сами они католики. Вольфганг ответил:
– Все равно мне придется целовать им задницу, – И Безль громко расхохоталась.
Они придумали условный язык специально, чтобы передразнивать чванливых и надутых бюргеров, и дружба о Безль приятно возбуждала Вольфганга. С ней было просто, она позволяла себя погладить, ущипнуть за мягкое место, дотронуться до груди – и в ответ только хихикала. Все шло легко, без всяких сложностей, он вовсе не был влюблен, но Безль давала ему то, в чем он так нуждался, – женское кокетство; с ней было интересно, забавно испытывать, как далеко она позволит зайти, говорить самые ужасные вещи, которые она выслушивала с невозмутимой улыбкой. Они прекрасно понимали друг друга. У них создался свой собственный мир, полный шуток, многозначительных взглядов, подталкиваний в бок и откровенных признаний, и они чувствовали себя в этом мире прекрасно. Им было легко и весело вместе.
На другой день после приезда Франц Алоиз представил Вольфганга Якобу Лангенмантелю. Вольфганг засвидетельствовал ему от имени Леопольда почтение, хотя бургомистр отнюдь не вызвал у него почтительных чувств – спесивый бюргер знатного рода в чересчур напудренном белом парике.
Лангенмантель, самый видный гражданин Аугсбурга, помнил Леопольда смолоду и знал о славе Вольфганга. Он приказал Францу Алоизу подождать в приемной и попросил Вольфганга сыграть для него.
Вольфганга разозлило пренебрежительное отношение бургомистра к его дяде, и при других условиях он отказал бы Лангенмантелю.
Но Папа предупреждал, что с такими влиятельными людьми следует быть любезным, поэтому Вольфганг поблагодарил Франца Алоиза за то, что тот познакомил его с сановником, и предложил не ждать – никто не знал, как долго затянется концерт. Исполнив несколько вещей на клавесине Лангенмантеля, Вольфганг извинился, на сегодня у него назначен еще визит к Андреасу Штейну. На бургомистра произвела впечатление игра юноши. Сын Лангенмантеля вызвался проводить Вольфганга до дома Штейна.
По пути Вольфганг попросил сына бургомистра, коренастого молодого человека с короткой толстой шеей и большой, как у отца, головой:
Но когда на следующее утро Вольфганг явился с визитом к графу Цейлю, оказалось, что театральный директор отправился с курфюрстом на охоту. Памятуя наказ Папы, Вольфганг проявил настойчивость, и через несколько дней граф Цейль принял его. И хотя Вольфганг, освободившись от Колоредо, готов был служить в Мюнхене, граф Цейль не мог обещать ему аудиенции у курфюрста.
Вольфганг рассказал об этой неудаче своему приятелю, виолончелисту мюнхенского оркестра Францу Вошитке, и тот взялся помочь.
– Я устрою тебе аудиенцию у Максимилиана, – сказал он.
Но когда они направлялись ко дворцу курфюрста, Вольфганг начал сомневаться в разумности подобной затеи. Вошитка объяснил: аудиенция будет неофициальной, для официальной слишком рано, всего девять часов утра, и Вольфганг заподозрил неладное. Вошитка привел его в крошечную проходную комнатку и сказал:
– В десять часов его высочество пройдет здесь по пути в церковь перед охотой.
Вольфганг совсем пал духом.
– Обратиться к нему прямо тут?
– Лучше не придумаешь. Тут он от тебя не ускользнет.
С тех пор как курфюрст в последний раз видел Вольфганга, прошло несколько лет, но он тотчас узнал юношу, подошел и спросил:
– Что вы хотите, Моцарт?
Максимилиан был в охотничьем костюме, он излучал здоровье и приветливость и отнюдь не походил на человека обреченного или на правителя, чья страна находилась в опасности, и Вольфганг, опустившись перед ним на колени, сказал:
– Позвольте, ваше высочество, предложить вам свои услуги.
– Вы что, навсегда покинули Зальцбург?
– Навсегда, ваше высочество.
– Что же произошло? Поссорились с архиепископом?
– Нет, ваше высочество. Я попросил разрешения совершить турне, он отказал, и мне пришлось уйти со службы. Я уже давно собирался просить об увольнении, ибо хорошо знаю, что зальцбургский двор не для меня.
– Господи, вот что значит молодость! А разве ваш отец не в Зальцбурге?
– Он там, ваше высочество, смиренно просит засвидетельствовать вам свое почтение и надеется, что вы возьмете меня на службу. Я слышал, вы нуждаетесь в хорошем композиторе.
– Не слишком ли вы спешите? Вам следует повидать свет, посетить Италию, набраться опыта.
– Ваше высочество, я сочинил в Италии три оперы, я член и почетный капельмейстер Болонской и Веронской академий, самых знаменитых в Италии музыкальных школ. Дипломы у меня с собой. Я удостоился милостей и папы Клемента XIV, и падре Мартини, однако мое единственное желание – служить вашему высочеству.
Курфюрст не обратил внимания на дипломы, протягиваемые ему Вольфгангом.
– Ну, а что вы еще умеете делать? – проговорил он.
– Ваше высочество, созовите всех мюнхенских композиторов или пригласите кого угодно из Италии, Германии, Франции, и я готов состязаться с любым из них.
– Вы уже предлагали где-нибудь свои услуги?
– Нет, ваше высочество, – с надеждой сказал Вольганг.
Курфюрст замолчал, словно задумался, но, вспомнив, что опаздывает на охоту, неожиданно сурово отрезал:
– Сейчас не время говорить об этом.
– Ваше высочество, вы сами убедитесь, что я могу служить любому европейскому двору.
– Не сомневаюсь, молодой человек, да только места у меня нет.
– Ваше высочество, позвольте мне сыграть для вас.
– Я уже слышал вашу игру.
Максимилиан и не представляет себе, на что я способен, с обидой думал Вольфганг, нет, этих властителей ни в чем не убедить, если они сами не желают в чем-то убедиться, однако вслух сказал:
– Ваше высочество, я постараюсь прославить ваш двор.
– Очень сожалею, но, как я уже сказал… – Курфюрст раздраженно удалился, задержка означала запоздание с охотой, поскольку при всем желании мессу он пропустить не мог. Свита последовала за ним, и Вольфганг остался в одиночестве.
Сразу после мессы курфюрст и его двор отбыли на охоту, и, когда возвратятся в Мюнхен, никто не знал. Но едва Вольфганг оправился после этого удара, как его природная стойкость вновь восторжествовала. Альберт придумал для него новый план, как ему остаться в Мюнхене, и, хотя Мама считала этот план неосуществимым, Вольфганг за него ухватился. «У господина Альберта возникла весьма разумная идея, – писал он Папе, – он подыщет десять любителей музыки, каждый из которых берется платить мне пять гульденов в месяц, а я взамен буду выполнять любой их музыкальный заказ. Это составит шестьсот гульденов в год, и, живя один, я сумею как-нибудь перебиться на эту сумму.
Я постараюсь быть бережливым. Пропитание не обойдется мне дорого – меня часто приглашают в гости, когда же приглашений нет, господин Альберт всегда рад угостить меня обедом. Ем я мало, а после обеда съедаю что-нибудь из фруктов и выпиваю рюмочку вина. А деньги на квартиру я всегда сумею заработать уроками.
Папа, я хочу остаться в Мюнхене. Здесь есть опера. Даже когда двор выезжает, оперу все равно часто ставят. У меня такое желание вновь сочинить оперу, что я с трудом сдерживаюсь. Это моя величайшая страсть, приносящая мне радость. Без мыслей об опере я не могу жить, не могу не посещать оперный театр, не слушать, как музыканты настраивают свои инструменты – все это бесконечно волнует меня».
Вольфганг не сомневался, что Папа разрешит ему остаться, и с нетерпением ждал ответа. Ответ скоро пришел. «Я уверен, что Альберт твой добрый друг, но кто эти твои будущие покровители? На самом деле любители музыки или просто филантропы? Возможно, ты сумеешь сам содержать себя в Мюнхене, но какая в этом честь? Представляю, как известие об этом развеселит архиепископа! Таким делом ты можешь заниматься повсюду, не только в Мюнхене. Не следует себя недооценивать и размениваться на мелочи. В этом нет нужды: мы еще не дошли до подобной крайности. Ты должен немедля отправляться в Аугсбург, потому что, несмотря на все проявления дружбы и похвалы, ты только растрачиваешь даром время и деньги, а наших запасов ненадолго хватит. Ваш любящий отец и муж».
На следующий день Вольфганг и Анна Мария выехали в Аугсбург.
Они не роптали, привыкнув к тому, что за Леопольдом всегда было решающее слово. Желая доказать свое послушание, Вольфганг во всем последовал совету Папы. По приезде в Аугсбург он снял комнаты в лучшей гостинице, навестил любимого Папиного брата Франца Алоиза и попросил представить его бургомистру Лангенмантелю и известному клавесинному мастеру Андреасу Штейну.
Франц Алоиз, уже много лет не видевшийся с ними, отнесся к Вольфгангу и Анне Марии как к самым почетным гостям и с готовностью согласился выполнить любую просьбу Леопольда. Его жена, Мария Виктория, простая и приветливая, и их девятнадцатилетняя дочь Мария Текла, которую Вольфганг называл Безль, приняли их по-родственному.
Полненькая, круглолицая Безль, с пухлым ртом и пышными бедрами и грудью, была олицетворением молодой, здоровой жизнерадостности, и Вольфганга тянуло к ней. Ему нравились ее острый язык и неизменное чувство юмора. Безль сообщила ему, что Аугсбург – лютеранский город, хотя сами они католики. Вольфганг ответил:
– Все равно мне придется целовать им задницу, – И Безль громко расхохоталась.
Они придумали условный язык специально, чтобы передразнивать чванливых и надутых бюргеров, и дружба о Безль приятно возбуждала Вольфганга. С ней было просто, она позволяла себя погладить, ущипнуть за мягкое место, дотронуться до груди – и в ответ только хихикала. Все шло легко, без всяких сложностей, он вовсе не был влюблен, но Безль давала ему то, в чем он так нуждался, – женское кокетство; с ней было интересно, забавно испытывать, как далеко она позволит зайти, говорить самые ужасные вещи, которые она выслушивала с невозмутимой улыбкой. Они прекрасно понимали друг друга. У них создался свой собственный мир, полный шуток, многозначительных взглядов, подталкиваний в бок и откровенных признаний, и они чувствовали себя в этом мире прекрасно. Им было легко и весело вместе.
На другой день после приезда Франц Алоиз представил Вольфганга Якобу Лангенмантелю. Вольфганг засвидетельствовал ему от имени Леопольда почтение, хотя бургомистр отнюдь не вызвал у него почтительных чувств – спесивый бюргер знатного рода в чересчур напудренном белом парике.
Лангенмантель, самый видный гражданин Аугсбурга, помнил Леопольда смолоду и знал о славе Вольфганга. Он приказал Францу Алоизу подождать в приемной и попросил Вольфганга сыграть для него.
Вольфганга разозлило пренебрежительное отношение бургомистра к его дяде, и при других условиях он отказал бы Лангенмантелю.
Но Папа предупреждал, что с такими влиятельными людьми следует быть любезным, поэтому Вольфганг поблагодарил Франца Алоиза за то, что тот познакомил его с сановником, и предложил не ждать – никто не знал, как долго затянется концерт. Исполнив несколько вещей на клавесине Лангенмантеля, Вольфганг извинился, на сегодня у него назначен еще визит к Андреасу Штейну. На бургомистра произвела впечатление игра юноши. Сын Лангенмантеля вызвался проводить Вольфганга до дома Штейна.
По пути Вольфганг попросил сына бургомистра, коренастого молодого человека с короткой толстой шеей и большой, как у отца, головой: