Вейс Дэвид. Возвышенное и земное

   – Господин Моцарт, говорят, у вашего сына замечательный слух? – спросил Иосиф.
   – Неплохой, ваше высочество.
   – Мама, можно, я что-нибудь сыграю? – Это сказала эрц-герцогиня Мария Антуанетта. – Господин Вагензейль и господин Глюк хвалит мою игру на клавесине.
   – Мы почтем за честь, ваше высочество, – откликнулся Леопольд; младшая дочь императрицы, Мария Антуанетта, была самой хорошенькой.
   – А он пусть скажет, фальшивлю я или нет. – Мария Антуанетта указала на Вольферля.
   – Нет, Антуанетта! – Мария Терезия внезапно посуровела. Позволить простолюдину критиковать Габсбургов было бы непростительно.
   Тогда, словно в пику ей, Иосиф заявил, что хочет сыграть на скрипке.
   Это было совсем уж непозволительно. Но запретить сыну Мария Терезия не могла: Иосиф ее наследник, будущий император.
   Леопольд делал вид, что не слышит фальшивых звуков, которые так и лезли в уши; эрцгерцог был любителем и играл как любитель. Пусть Иосиф и будущий император, думал Леопольд, но музыкального таланта он совсем лишен. Однако Леопольд никак не проявлял своих чувств и надеялся, что и Вольферль будет тоже сдержанным.
   После того как эрцгерцог несколько раз подряд взял неверную ноту, Вольферль сказал:
   – Вы фальшивите, ваше высочество, и у вашей скрипки чересчур резкий звук.
   Леопольд ждал бури. Но вместо этого Иосиф, улыбаясь, сказал:
   – Браво! Наконец-то я встретил честного человека. Императрица тоже улыбнулась, правда ее улыбка показалась Леопольду несколько деланной.
   – Иосиф, – раздраженно сказала она. – Может, мы дадим Моцартам сыграть одним – ведь для этого они учились.
   – Ваше величество, – воскликнула Наннерль, – я могу играть с закрытыми глазами!
   – Ну, это просто фокус, – возразил Иосиф, – а вот можешь ли ты сыграть незнакомую вещь?
   – С листа? – Наннерль вопросительно взглянула на Папу.
   – А почему бы и нет, если это музыка? – вмешался Вольферль.
   – Это соната Вагензейля. – Иосиф поставил ноты на пюпитр и спросил: – Вы ее когда-нибудь видели?
   – Нет, – отозвался Вольферль. – Но сыграть можем. Правда, Наннерль?
   Наннерль постеснялась сказать «нет», однако ей было страшно. Все же она заиграла вслед за Вольферлем и, поняв, что играют они правильно, перестала волноваться. Беря заключительные аккорды, она знала, что игра их вызвала одобрение. Все, даже младшие дети, слушали затаив дыхание, и эрцгерцог Иосиф пожал им руки, что было великой честью, и обращаясь к очень гордому Папе, назвал его «господин капельмейстер».
   Вольферлю очень понравились пирожные со взбитыми сливками, которыми угостила его Мария Антуанетта. Она была такой хорошенькой и веселой – просто глаз не отвести. И предлагала посмотреть ее клавесин – может, ему захочется на нем сыграть, а Вольферль думал, как, должно быть, приятно ее поцеловать.
   – У вас есть свой парк, чтобы в нем играть? – спросила Мария Антуанетта.
   – Нет. – А зачем он нужен, подумал Вольферль.
   – А у нас есть. Но у вас, конечно, есть охотничий парк?
   – Нет, – грустно ответил он. Белокурая, голубоглазая, с нежной кожей и ярким румянцем, она была просто обворожительна, особенно когда улыбалась. А сейчас вдруг стала очень серьезной.
   – У нас самый большой охотничий парк в империи. Папа там сейчас охотится на оленей. А вы любите охотиться?
   Вольферль недоуменно пожал плечами, хорошо бы она поговорила о чем-нибудь, знакомом ему.
   – Пойдемте, я покажу вам свой клавесин, – предложила Мария Антуанетта.
   Тринадцатилетняя эрцгерцогиня Иоганна, решив, очевидно, что отпускать их одних не следует, присоединилась к сестре. Вольферль, желая доказать, что он не маленький, поспешил вслед за старшими, но, непривычный к натертому паркету, поскользнулся и упал. Иоганна сделала вид, будто ничего не заметила, а Мария Антуанетта подбежала к мальчику и, стараясь ободрить, помогла подняться.
   Отправившиеся на поиски детей Мария Терезия с Мамой подошли как раз, когда Вольферль говорил Марии Антуанетте:
   – Вы очень добры. Когда я вырасту, я женюсь на вас.
   Немало удивленная, Мария Терезия спросила почему.
   – Из благодарности, – ответил Вольферль, – и еще потому, что она добрая. Ее сестра не захотела мне помочь, а она помогла.
   Дети были оставлены на попечение придворной дамы, и императрица указала Анне Марии на кресло. Анну Марию потрясла ее благосклонность. Правда, сама императрица уселась на более высокое кресло с величественной, как у трона, спинкой, но, в общем, они сидели почти как равные.
   Марию Терезию заинтересовал маленький мальчик. Она понимала, отец не даст откровенных ответов на ее вопросы, ей казалось, что он слишком эксплуатирует ребенка, но императрице поправилась Анна Мария, в ее представлении образец доброй немки – матери семейства. Дружелюбно, насколько позволяло ее положение, она спросила:
   – Когда же это проявилось? – Что, ваше величество?
   – Его одаренность, очарование, способности.
   – Не знаю, – Анна Мария обвела взглядом натертый паркет, сверкающие люстры, изящные зеркала и снова посмотрела на императрицу. Она встретила ее ободряющую улыбку – улыбку матери и одновременно всеведущей властительницы, которую сам создатель облек властью, – и вдруг высказала вопрос, годами не дававший ей покоя.
   – Ваше величество, откуда у него это?
   – Что это? – На сей раз озадачена была Мария Терезия.
   – Гениальность. Ведь правда, он гениален, ваше величество?
   – Потому, что так хорошо играет для своего возраста? – Мария Терезия снисходительно улыбнулась.
   – Нет, ваше величество, не только потому. Что касается музыки, для него нет трудностей.
   – Это необычно, – согласилась Мария Терезия, – и, разумеется, он прелестный ребенок.
   – Мне иногда кажется, ваше величество, что его гениальность – дар божий.
   Мария Терезия не ответила, слова Анны Марии показались ей чересчур дерзкими. Унаследованный ею трон действительно был даром свыше, но что мог получить в наследство от своих предков сын Моцартов? Кроме того, почти все музыканты – цыгане. Мальчик вызывал у нее интерес как у матери, а не как у покровительницы искусств.
   – Надеюсь, вы не рассердились на меня, ваше величество, – смиренно произнесла Анна-Мария, – но право же, у Вольфганга вместо крови в жилах течет музыка.
   – В вашей семье есть дворянская кровь?
   – Говорят, мой отец родом из мелкопоместных дворян, но никаких доказательств нет.
   – А по линии вашего мужа?
   – Никогда об этом не слышала, ваше величество.
   – Поразительно!
   – Ваше величество, у Вольферля мой характер, но музыкальные способности мужа.
   – Господин Моцарт очень хороший музыкант?
   – Да. И наша дочь тоже прекрасная музыкантша. Но они не могут равняться с Вольфгангом. Вот почему мне кажется, ваше величество, что талант его – дар господень.
   – При его происхождении это невозможно;
   – Но когда он играет, мне кажется, им владеют высшие силы, ваше величество.
   – Сомневаюсь. Заботитесь ли вы о духовном воспитании ваших детей?
   – Когда мы дома, муж занимается с ними каждый день. Он сам окончил иезуитскую гимназию в Аугсбурге, и мы все ревностные католики.
   – Похвально. Нет ничего важнее христианского воспитания.
   – Господь – наша опора в трудные дни, ваше величество.
   – Господь бог часто одаривает нас своими милостями. И его высшая милость – это наши дети.
   – Осмелюсь сказать, ваше величество, мне кажется, ее высочество эрцгерцогиня Мария Антуанетта прелестна и так добра.
   – Добра она далеко не всегда. Но ваш сын ее чем-то привлекает.
   – Может быть, она дар божий, посланный вам, ваше величество.
   – Вполне возможно. – Мария Терезия была убеждена, что это именно так. – Хоть она и моя дочь, но проявляет порой легкомыслие и леность, но гораздо чаще это маленькая богиня, которая знает, что самой судьбой ей предопределено властвовать.
   Уместно ли задать императрице вопрос о ее детях, подумала Анна Мария, хотя бы для того, чтобы и со своей стороны проявить интерес?
   – Ваше величество, – вдруг спросила она, – а ваши дети когда-нибудь жалуются на усталость? Я не смею огорчать мужа, по мне не хочется, чтобы Вольферль чрезмерно утомлялся. А Вольферль уверяет, будто никогда не устает. Разве такое возможно?
   – Никогда не знаешь, когда верить детям и когда нет. Они-то хотят, чтобы им всегда верили. Сама я верю им наполовину, и то считаю себя излишне снисходительной.
   – И еще он очень любит путешествовать, даже больше, чем его отец.
   – Это тревожит вас, госпожа Моцарт?
   – Да, ваше величество. Дома я могу пойти куда мне вздумается. А здесь меня все время водят, как малое дитя. В Зальцбурге мне все знакомо. А в пути не знаешь, что увидишь через минуту. И потом, кругом столько болезней. Вольферль наш последыш. Из семи детей выжили только он да Наннерль. Если с ними что-нибудь случится, просто не знаю, что делать.
   – Жить дальше, – с горечью сказала Мария Терезия. – Я вот живу.
   – Но вы – императрица, ваше величество, вы должны жить!
   Мария Терезия ничего не ответила. Она думала о войне с Фридрихом Прусским, этим чудовищем, как она его называла, которая тянется с того времени, как она взошла на престол. Только теперь, после многих лет войны и тяжких потрясений, забрезжила наконец надежда на мир. Надо устраивать браки детей так, чтобы укреплять империю. Даже свою любимицу Марию Антуанетту, которой нет еще и семи, ей нужно просватать именно с таким расчетом – и как можно скорее. А эти Моцарты – за исключением, быть может, Анны Марии – мечтают о славе. Право, наивные!
   Анна Мария раздумывала, как хорошо было бы, если бы люди могли доверять друг другу и быть в хороших отношениях независимо от занимаемого положения, и тут Мария Терезия сказала:
   – Вы правы, госпожа Моцарт, человек должен жить, что бы ни творилось у него в душе. Мы приходим в этот мир не для того, чтобы развлекаться. Не каждому можно подарить свою дружбу, а тем более доверие.
   Дети вернулись вместе с Леопольдом, и императрица поднялась, давая понять, что аудиенция окончена.
   Вольферль был возбужден – Анна Мария невольно подумала, до чего скучным покажется ему теперь Зальцбург – и сразу принялся рассказывать.
   – Мама, вы знаете, у них есть свой зверинец. У Туанетты есть волки, и львы, и медведи!
   – Хорошо, хорошо, дорогой, нам пора ехать. Ты, верно, очень устал.
   – Нет, совсем не устал, честное слово.
   Анна Мария и Мария Терезия понимающе улыбнулись друг другу, а потом все пошло по установленному порядку. Моцарты низко поклонились императрице, и Леопольд поблагодарил ее за доброту, делая вид, что не замечает ее усмешки. Императрица удостоила Анну Марию личной аудиенции, это произведет сенсацию в Вене. Мария Терезия подняла руку – и появившийся откуда-то граф Майр повел их к карете, ожидавшей у ворот.
   Вольферль взял Маму за руку: какие у него теплые, доверчивые пальцы, подумала она, как они верят ей, эти замечательные пальцы, творящие музыку и дарующие ласку.

10

   Молва о том, что Марии Терезии понравилась игра детей, мгновенно распространилась по Вене. Теперь они получали столько приглашений, что им подчас приходилось выступать с концертами в домах знати и днем и вечером. Анна Мария боялась за здоровье детей, но Леопольд успокаивал: им только полезна столь бурная деятельность. Он был всем доволен и к тому же очень занят. Он писал в Зальцбург о своих успехах, и это приносило ему огромное удовлетворение. Ответ от Хагенауэра пришел очень скоро – тот уведомлял, что сообщил архиепископу добрые вести, и они произвели должное впечатление, тем не менее его светлость интересует вопрос, когда Моцарт пожалует обратно.
   Спустя несколько недель после второго концерта в Шёнбрунне Леопольд снова уселся за письмо Хагенауэру; писал он весьма старательно, хотя и перо и чернила были из рук вон плохи.
   «Уже после того, как я сообщил Вам о получении ста дукатов, императорский казначей известил меня, что ее величество намеревается пригласить детей выступать снова. А поскольку она принимала нас с добротой необычайной, я не считаю себя вправе огорчить ее. Поэтому, как я ни прикидываю, очевидно, раньше рождественского поста домой мы не вернемся. Если и удастся выехать отсюда через две-три недели – что невозможно из-за приглашения ее величества, – нам все равно придется ехать не спеша, – не дай бог, дети переутомятся и расхвораются.
   Вчера мы играли у французского посла, который любезно пригласил нас посетить Версаль и заверил, что его величество король Людовик XV придет в восторг от игры детей. Завтра между четырьмя и шестью мы играем у графа Гарраха, а между шестью и девятью – в доме канцлера графа Кауница. Граф Кауниц – самое влиятельное лицо при дворе и близок к императрице, поскольку является ее главным советником.
   Теперь аристократы посылают нам приглашения за три, четыре, а то и за шесть дней вперед, чтобы заручиться нашим согласием. Главный почтмейстер граф Паар уже ангажировал нас на следующую неделю. Мы также выступали с концертами у Тунов, у графа Цинцендорфа, человека весьма близкого к императрице, который знает в Вене всех, у вице-канцлера графа Колоредо и у многих других. Все они очарованы детьми, восхваляют их игру и хорошие манеры. Женщины более восприимчивы к музыке, чем мужчины, и Вольферль имеет у них особенный успех. Они его балуют, а Вольферль, да хранит его господь, держится с ними как с давними знакомыми.
   Мам каждый раз что-нибудь дарят; после подарка императрицы мы получили уже не одну сотню дукатов, хотя никто еще не сравнялся щедростью с ее величеством, и обычно мы получаем от десяти до двадцати дукатов за трехчасовое выступление. Так как мы обходимся одним-двумя дукатами в день – за исключением тех дней, когда приходится нанимать карету, – то вернемся домой с кругленькой суммой, и тогда я смогу вернуть деньги, которые Вы так любезно мне одолжили. Тут по-прежнему почти не поминают о войне с Фридрихом Прусским, а если и говорят, то о скором примирении, поскольку пи одна из сторон не может добиться победы.
   Если бы Вы могли разузнать намерения его светлости относительно места капельмейстера, я был бы Вам глубоко обязан. Надеюсь, из дружеских чувств Вы выполните эту просьбу. Если выбор его светлости падет на кого-то другого, кто знает, может, планы мои и изменятся.
   И все же я по-прежнему предпочитаю Зальцбург всем другим возможностям. Еще раз прошу Вас рассказать его светлости, которого мы каждодневно благодарим за любезно предоставленный нам отпуск, о том, какой мы здесь имеем успех. И сам император и наследник престола эрцгерцог Иосиф называют меня не иначе как зальцбургским капельмейстером, и все расточают похвалы за то, что я прославляю музыку двора его светлости, немало способствовавшую проявлению замечательного таланта Вольферля и Наннерль.
   Ваш искренний друг Леопольд Моцарт».
   Хагснауэр тут же ответил. Место капельмейстера пока свободно, и, хотя архиепископ и доволен успехами Моцартов в Вене, он хотел бы знать, когда Моцарт вновь займет свое место.
   Леопольд медлил с ответом. Мария Терезия прислала им приглашение присутствовать на торжественном обеде в честь ее детей, и он надеялся, что императрица предложит ему постоянное место в Вене. Но, хотя она приветливо встретила Моцартов, и особенно Вольферля и после обеда дети играли с эрцгерцогом Максимилианом и эрцгерцогинями Иоганной и Марией Антуанеттой, ни о музыке, ни о будущем никакого разговора не состоялось.
   Разочарованный Леопольд не мог понять, что же произошло. На следующий день после обеда у императрицы он сел за письменный стол и занялся подсчетом своих финансов. Моцарты занимали в «Белом быке» самые просторные и лучшие комнаты: пока они прилично зарабатывают, но, как только приток денег прекратится, это станет пустой роскошью. Затем надо решить вопрос о покупке кареты. Кареты стоили недешево, и, кроме того, пришлось бы нанять кучера; с другой стороны, передвижение в карете сохранит здоровье детей.
   Все же сумма испугала его, и он сказал вошедшей в комнату Анне Марии:
   – Мне совсем не улыбается кормить лошадей и кучера, даже в те дни, когда я не пользуюсь ими. Хотя, и то сказать, собственный выезд позволит сэкономить на чем-нибудь другом.
   – Ты прав, Леопольд.
   – И потом, за один месяц в Вене мы заработали столько, сколько я зарабатываю в Зальцбурге за год. – Он вдруг заметил, что жена его не слушает – это было совсем на нее непохоже. – Что случилось? – встревоженно спросил он.
   – Меня беспокоит Вольферль. Он все время жалуется на усталость. Даже упражняться не захотел.
   Леопольд оторвался от подсчетов:
   – А ты не ошибаешься?
   – Он играл сонату Скарлатти, ту новую, о которой только и говорил вчера, и вдруг остановился и сказал, что не помнит, как играть дальше.
   – Где он?
   – Я уложила его в кровать. Уговаривала уснуть, но он не спит.
   Увидев у своей постели родителей, Вольферль попытался приподняться.
   – Папа, простите, что я не мог доиграть сонату, по мне трудно сидеть. – И снова упал на подушки.
   – У тебя что-нибудь болит? – спросил Леопольд.
   – Мне то холодно, то жарко. И еще у меня всюду пятнышки.
   Пятна были симптомом самой ужасной болезни, оспы. Леопольд постарался ничем не выдать охвативший его страх и с напускным спокойствием стал осматривать Вольферля. Пятна были красные, твердые и болезненные. Похоже на оспу. Леопольд содрогнулся от ужаса. Он уже слышал, что в Вене началась эпидемия оспы, знал он и грозные цифры; обычно заболевало более половины населения города, большая часть заболевших умирала, а из выживших многие оставались рябыми на всю жизнь.
   – Папа, я очень устал, – заплакал Вольферль.
   – Сейчас примешь лекарство, и тебе полегчает. – Он дал ему порошки, помогавшие, как считалось, от всех болезней.
   – Думаешь, поможет? – недоверчиво спросила Анна Марияя.
   Он пожал плечами, подумал с горечью: «Ноmо proponit, Deua disponit» и кинулся за лекарем, чтобы вконец не поддаться отчаянию.
   Лекарь Франке только что окончил университет. Напустив на себя солидность, он объявил:
   – Мальчик серьезно болен.
   Сперва он посоветовал кровопускание, но, увидев, как перепугался Леопольд, решил обойтись без кровопускания, но прописал порошки и побольше питья, чтобы хорошенько очистить организм. Леопольд выполнил его указания, но Вольферлю стало хуже.
   – Вы считаете, это оспа? – спросил Леопольд. Лекарь Франке принял важный вид.
   – Все в руках божьих, – ответил он.
   Лекарь Дессау был глубокий старик. Он непрестанно поправлял сползавший на лоб парик, ронял инструменты, и его очки были плохо протерты. Леопольд сомневался, разглядит ли лекарь сыпь на теле мальчика. Дессау тоже хотел сделать Вольферлю кровопускание, а когда Леопольд воспротивился, прописал еще какие-то порошки и питье. После того как Вольферль принял порошки, боли стали просто невыносимыми. И снова Леопольд спросил:
   – Вы считаете, это оспа? Лекарь ничего не ответил и хотел поставить Вольферлю клизму, но Леопольд не разрешил – мальчика и так мучил сильный понос.
   Вольферлю становилось все хуже, и Леопольд попросил графов Тун рекомендовать хорошего доктора. Графиня Тун знала отличного доктора по фамилии Бернгард, но, к сожалению, того не было сейчас в Вене; как только доктор вернется, она обещала прислать его к Моцартам.
   Леопольду было ясно, что оба лекаря невежды, и он решил дождаться приезда доктора Бернгарда, и никого больше не приглашать. Однако время шло, не принося Вольферлю облегчения, и у Леопольда не выходили из ума слова хозяина гостиницы, с которым он поделился своими сомнениями насчет искусства Франка и Дессау.
   «Больше половины детей в Вене умирают до семи лет», – сказал ему тогда Отто Хейнц. И при этом пожал плечами, словно хотел добавить: «Чем ваш ребенок лучше других?»
   Вольферлю не понравились лекари, которых приводил Папа. Они называли его болезнь непонятно, по-латыни, прописывали порошки и питье, от которых его непрерывно слабило и все тело ломило. Ему было стыдно, он знал, что не сможет играть и подводит Папу. После визита второго лекаря у него сильно разболелся живот, есть он совсем не мог. Мама уговаривала выпить немного бульону, но он бормотал:
   – Мне не хочется.
   – Надо непременно поесть.
   – Не могу.
   У Вольферля кружилась голова, от страха перехватывало дыхание, он не понимал, где находится. В ушах так звенело, что он ничего не слышал. Он не мог разглядеть Маму и вдруг страшно испугался, что никогда больше не увидит ее. Кто-то что-то говорил Вольферлю, но он не понимал ни слова и не мог разобрать, кто же перед ним. В бредовом кошмаре ему представилось, что он сидит со связанными руками за клавесином, а со всех сторон его обступают клавесины без клавиш, которые ухмыляются, Смеются над ним. И вдруг он почувствовал, что руки у него свободны, только клавиш так и не было.
   Жар немного спал: это Мама, едва касаясь, обтирала влажной салфеткой его лицо и нежно нашептывала:
   – Спи, дорогой, усни, мой мальчик.
   А что, если он заснет и никогда не проснется, подумал Вольферль. Мама все повторяла ласковые слова, а он боялся уснуть. Ужасное предчувствие, что он никогда не проснется, охватило его. Впервые он испугался смерти и понял, что это такое. Ему не раз говорили: смерть унесла его маленьких братьев и сестер, но прежде это были пустые слова. Неужели им было так же больно, неужели их мучили перед смертью такие же кошмары, неужели никогда больше он не сядет за клавесин? От страшной мысли Вольферль расплакался.
   – Милосердный боже, оставь мне хоть этого, – всхлипывала Мама.
   Вольферль почувствовал себя лучше, когда увидел возле кровати Наннерль, хотя сестра тоже выглядела больной, бледной и испуганной. Он потянулся обнять Наннерль, но она отстранилась. Он не знал, что ей запретили приближаться во избежание заразы. Вольферлю опять стало хуже, он снова впал в беспамятство, звал: «Папа, спасите меня, спасите!» Но Папа не откликался. Придя в себя, он услышал, как Пана говорит Отто Хейнцу: Надо позвать священника.
   Вид у Папы был ужасный.
   Хозяин уже собирался выполнить просьбу Папы, когда приехал доктор Вервгард. Доктор Бернгард, профессор медицины в Венском университете, словно излучал спокойствие. Он не стал сразу осматривать мальчика, а сперва ласково заговорнл с ним, спросил, что болит, в каком месте, как сильно и когда заболело. Доктор не выказывал ни малейшей тревоги, пока не познакомился с рецептами двух первых лекарей. «Глупцы», – пробормотал он и принялся осматривать Вольферля.
   – Может, послать за священником? – в отчаянии спросил Леопольд.
   – Но надо.
   – Вы уверены?
   – Уверенным быть ни в чем нельзя. Но хоронить его еще рано.
   – Это оспа?
   – С чего вы взяли? – Доктор вдруг рассердился.
   – А эти пятна. И потом, у него неблагополучно с почками.
   – Еще бы! Ведь этот шарлатан прописал ему не те лекарства. Нет, это не оспа.
   – А что же тогда, доктор?
   На лице Папы появились краски.
   – Возможно, скарлатина в легкой форме. Я приеду завтра. Сейчас мальчику важнее всего сон. – Он дал Вольферлю снотворное, ребенок успокоился и тут же уснул.
   Кошмары исчезли. Во сне Вольферлю явилась Мария Антуанетта. Она говорила, что терпеть не может играть упражнения на клавесине, чем немало его озадачила. Но когда она попросила его сыграть, он сразу приободрился. Оказалось, играть он может, клавесины-уроды куда-то исчезли, перед ним стоял клавесин с чудесными клавишами.
   Пробудившись на следующий день, Вольферль не увидел ни Марии Антуанетты, ни клавесина, зато доктор Бернгард улыбался, и Вольферль почувствовал, что все настроены гораздо бодрее.
   Через неделю исчезли сыпь, боли и ломота, а вместе с ними исчезли и сны. Все очень радовались его выздоровлению, и Вольферль постеснялся сказать, до чего ему жаль, что он больше не видит во сне Марию Антуанетту. Утешила лишь мысль, что скоро их опять пригласят играть к императрице, где он увидит ее.
   Но приглашения не последовало. Заболела эрцгерцогиня Иоганна, сказал доктор Бернгард, и императрица отменила все развлечения. Вольферль был разочарован. И еще он расстроился, узнав, что выступления одной Наннерль не привлекают внимания. Однако и после выздоровления Вольферля они не получили приглашения выступить в домах придворной знати.
   Доктор Бернгард отказался от платы, но пришел в восторг, когда дети в знак благодарности предложили выступить у него в доме. Он пригласил нескольких друзей – цвет венской интеллигенции, и все пришли в восторг. А Леопольд, сидя в уютной, хоть и непритязательной гостиной доктора и слушая слаженную игру детей, думал о том, что пути обратно для него нет, какие бы трудности и неудачи не ждали впереди.
   Затем Вольферль играл соло. Сонаты Скарлатти, до чего же певучи эти маленькие сонаты! Даже с закрытыми глаза ми Леопольд мгновенно определил бы, что играет их Вольферль.
   Насмехайтесь, называйте меня честолюбцем, но разве кто-нибудь догадывается, о чем я мечтаю? Люди говорят, что для меня не существует иллюзий, кроме созданных собственным воображением. Всемогущий боже, сделай моего сына своим рупором, обратись через него к сердцам людей. Боже милостивый, отпусти ему время – пусть сумеет он тронуть их сердца. Тронуть своей музыкой.