Воронцова Наталья. Маринкина любовь

   — Ах, ублажать!
   — Ну да. Она мне скандалы устраивала. Но я-то знаю, что бабе нужно… Ты нальешь мне кофе или нет? Башка раскалывается. Ты что, опять плачешь?
   Из последних сил налила она ему кофе и зарыдала взахлеб, опустив лицо на ладони. Удивленный Димка неловко пытался ее утешать. Это было невыносимо.
   — Но как же теперь мы с тобой? — сквозь слезы прохрипела Маринка.
   — Нормально все, ты не плачь, глупая. Сейчас все успокоится, буду к тебе опять прибегать. Ничего же для нас не изменилось…
   — Изменилось, Дима! Я беременна!
   — Что? Ты? — Соловьев изменился в лице. — От кого?
   — От тебя, родной, от тебя!
   — Что же делать? — запаниковал Димка и вскочил с места. — Что теперь будет? Ты же не собираешься все испортить?
   — А вот что будет. — Маринка взяла себя в руки. — Я решила уехать в Москву послезавтра. Ты подумай хорошенько… Если ты хочешь этого ребенка, хочешь остаться со мной — приди, скажи. А если нет… Тогда я сама все сделаю.
   — Нет… Но как же так? — На Димке лица не было. — Я же не могу…
   Он пулей вылетел из кухни. Только дверь в сенях хлопнула. На столе остался дымиться крепкий кофе, к которому он так и не притронулся…
   Он больше не пришел ни в этот день, ни на следующий. Маринка как в тумане собрала вещи, взяла Илюшку и уехала в Москву. Состояние у нее было такое, что хотелось повеситься. Только тихое лопотание ребенка удерживало от этого шага.
   Всю дорогу в Москву Маринка проплакала. За ней внимательно наблюдала сидевшая напротив немолодая женщина.
   — Вам плохо? — спросила она наконец.
   Маринка утвердительно кивнула. Слово за слово, Голубева рассказала ей свою печальную историю. Надо делать аборт, но в районную больницу идти нельзя — там дикие очереди, да вдруг еще муж узнает… А в других больницах никого нет знакомых, и вообще, непонятно, как это делается.
   — Я вам помогу, — неожиданно сказала женщина, — позвоните мне завтра с утра. Меня Мария Петровна зовут.
   Маринка взяла у нее телефон и поблагодарила. В такой ситуации любая встреча как знак судьбы.
   На вокзале жену встретил недоумевающий Голубев.
   — Ты такая странная, — сразу начал ворчать он, — прошлым летом не вытащить тебя оттуда было, сейчас еще август не закончился, а ты уже тут. У тебя семь пятниц на неделе. Неужели надо было делать все вот так стремительно? Я бы приехал, забрал ребенка… И вообще, ты чертовски плохо выглядишь!
   — Я себя не очень хорошо чувствую…
   Больше ей сказать мужу было нечего. Как только приехали домой, Маринка уложила ребенка и сама легла спать. Павел Иванович попробовал выказать ей свое мужское расположение, но жена оттолкнула его, и ему стало не по себе:
   — Ты что?
   — Я же сказала, — взвилась Маринка, — я плохо себя чувствую. А ты тут еще лезешь… Отстань!
   Она отползла от него в другой конец кровати и свернулась клубочком. Голубев немного повздыхал и уснул. Маринка не спала целую ночь, осмысливая произошедшее с Димкой.
   Наутро, как только муж ушел на работу, она кинулась звонить сердобольной попутчице. Все решения были приняты.
   — Мария Петровна, это Марина, мы вчера с вами в электричке познакомились, помните? — выдохнула она в трубку.
   — Конечно, Мариночка! Вы не передумали?
   — Нет! Мне, наоборот, поскорее надо. Муж на работе… Я ребенка соседке оставлю и приеду…
   — Приезжайте, деточка!
   Мария Петровна назвала адрес. Это был другой конец Москвы, самая окраина. Но Маринке в этот момент было все равно. Она позвонила в дверь соседке и попросила ее несколько часов посидеть с Илюшкой. Та без особого восторга, но согласилась. Уже через два часа Маринка была на месте.
   Квартира, адрес которой был указан на бумажке, находилась в старой хрущевке, минутах в пятнадцати троллейбусом от ближайшего метро. Войдя в грязный, вонючий подъезд, Маринка на минуту в последний раз засомневалась, а стоит ли вообще делать то, что она задумала. Неприятное предчувствие холодком пробежало по ее телу. Но все же, помедлив несколько минут, она начала подниматься по ступенькам. Но чем ближе подходила к нужной двери, тем страшнее ей становилось. Наконец она протянула руку и позвонила. Звонок прозвучал хрипло и отрывисто.
   — Ах, это вы, Марина! — Дверь открыла Мария Петровна. — Ну проходите, проходите. Сейчас мы быстро все сделаем. Будете как новенькая!
   Маринка нерешительно прошла. В квартире пахло спиртом, гнилой картошкой и еще какой-то гадостью. По узкому коридору с трудом протискивались какие-то люди.
   — Идите сюда, устраивайтесь! — продолжала щебетать Мария Петровна. — Вы денежки не забыли? Лучше заранее все посчитать…
   Маринку покоробило от слова «денежки», но она достала кошелек и отдала то, что у нее было. После этого в комнату вошли две не очень опрятного вида женщины лет сорока пяти. Они стали раскладывать на небольшом столике какие-то страшные железные инструменты.
   — А долго это будет продолжаться? — робко спросила она.
   — Часа два! — успокоила Мария Петровна. — вы не волнуйтесь так, у нас каждый день такие, как вы, бывают. Все будет хорошо.
   — Раздевайтесь и ложитесь! — коротко сказала другая женщина.
   Голубевой было отчаянно страшно, но она покорно легла. Один укол в вену — и она перестала понимать все, что с ней происходило дальше. Некоторое время она еще слышала словно издалека какие-то голоса, металлический звон, а потом и это закончилось.
   — Просыпайтесь, деточка! Да просыпайтесь же! — было следующее, что услышала Маринка.
   — А может, она в обмороке? — неуверенно спросил другой голос.
   — Нет, просто слабенькая. Тяжело ей было. Эй, деточка, пора вставать!
   Маринке категорически не хотелось открывать глаза. По мере того как возвращалось сознание, откуда-то изнутри наплывала и горячая, пронзительная боль. Она вскрикнула.
   — Ну слава богу. Очнулась! — торжествующе произнесли над ней.
   Маринка попыталась открыть глаза. Прямо над ней маячили какие-то расплывающиеся тени.
   — Что со мной было?
   — Все уже закончилось, девочка моя. Сейчас еще немного посидишь тут — и пойдешь домой бай-бай.
   Голубеву с трудом подняли и усадили на диване. Голова кружилась.
   — Мне жарко. Я хочу пить, — произнесла она.
   Тут же из кухни принесли большую железную кружку с водой. Зубы Маринки беспомощно звякнули о край.
   — Почему мне так плохо?
   — Ничего страшного, деточка. Скоро все пройдет! Маринка закрыла глаза и откинулась на диване. Силы ее покидали.
   — Что это с ней? — спросил голос.
   — Не знаю… Горит вся.
   — Эй, деточка! Тебе пора собираться домой!
   Маринка не реагировала. Голова стала такая тяжелая, что казалось невозможным пошевелиться.
   — Надо ее вывести, не хватало нам еще тут проблем. Доведем до метро?
   — Доведем…
   Как во сне Голубева, в ответ на настоятельные просьбы, поднялась, ее одели, взяли под руки и повели к метро. Ноги не слушались. Казалось, еще миг — и она взлетит.
   В следующий раз Маринка пришла в себя в пустом вагоне метро. Прямо перед ней стояла какая-то женщина.
   — Как тебе не стыдно! — причитала она. — Такая молодая и такая пьяная!
   — Я не пьяная, — слабо возразила Маринка, — мне плохо…
   — Плохо? — недоверчиво посмотрела на нее женщина. — Ну-ка дыхни! И правда, пылаешь вся. Наверно, грипп. А едешь-то куда?
   Маринка вспомнила и назвала станцию метро. Женщина всплеснула руками:
   — Но это же совсем в другой стороне!
   — Помогите мне выйти, пожалуйста! Мне надо ехать… Меня ребенок ждет!
   — Ладно!
   Женщина довезла Маринку до нужной станции:
   — Ты сама-то дойдешь?
   — Спасибо, дойду…
   Медленно-медленно она поковыляла из вагона к выходу. Потом отдышалась и поднялась по лестнице. Со множеством остановок добралась до дома. Позвонила соседке.
   — Марина, это очень нехорошо с вашей стороны! — поджала губки та. — Мы договаривались на несколько часов, а прошел целый день! Ваш ребенок неуправляемый. Он поломал мне всю мебель!
   — Простите… Я потом все оплачу… — Маринка слабо махнула рукой и позвала Илюшку: — Идем, малыш! А сколько сейчас времени?
   — Семь часов!
   — Еще раз простите. Сегодня был очень трудный день. Она стала пытаться попасть ключом в замочную скважину,
   но это удалось не сразу.
   — Вот странная-то! — сказала соседка мужу. — То ли пьяная, то ли еще что похуже. Недаром ребенок такой психованный! Я Паше сразу говорила, не к добру он женился на ней…
   Голубев пришел часа через полтора. В вечернее время он пытался подрабатывать репетиторством. Вспомнил, что по первой специальности он учитель истории. Маринка тем временем кое-как разогрела ужин и уложила ребенка. Павел Иванович сначала ничего не заметил.
   — Ну как ты? — буркнул он, садясь за стол.
   — Нормально, — прошептала Маринка. — Я пойду в комнате приберусь…
   — Что это ты на ночь глядя прибираться надумала? Дня, что ли, мало? — раздраженно хмыкнул Голубев и уткнулся в газету.
   Маринка, уже отчетливо чувствуя неладное, зачем-то подмела в коридоре пол и взялась гладить белье. Потом бросила утюг и снова пошла в комнату. Минут через десять, дожевывая бутерброд, туда вошел и Голубев. Увидев Маринку, которая, скорчившись на диване, что-то писала, он был очень удивлен:
   — Ты что делаешь?
   — Пишу. На всякий случай, — еле слышно сказала Маринка.
   — Постой, постой, — обеспокоился Голубев, — ничего не понимаю. Ты что имеешь в виду? Ты вообще какая-то красная… Ты здорова?
   Он осторожно потрогал ладонью лоб жены. Он пылал.
   — Если что, ты только Илюшку не оставляй, ему уход нужен… Я тут все написала…
   — Маринка, да что с тобой? Вызвать «скорую»?
   — Подождем… Может, само пройдет? — одними губами спросила Маринка.
   — А это что такое? — Побледневший Павел Иванович трясущейся рукой показал на расплывающееся по дивану кровавое пятно.
   — Вызывай «скорую», кажется, пора… — Маринка еще попыталась улыбнуться.
   Сбив по пути стул, Голубев бросился к телефону. «Скорая» не приезжала очень долго. Часа полтора.
   — Что тут у вас? — недовольно спросил наконец приехавший врач.
   — У меня, кажется, жена умирает… Завещание написала. — Испуганный Голубев начал трясти у врача перед носом листом бумаги.
   — У нее что, суицидальные наклонности? Третья уже за сегодняшний вечер… Полнолуние, что ли?
   Врач не спеша вымыл руки и, продолжая бормотать, вошел в комнату:
   — Ну где тут ваша больная?
   Голубев включил свет. Маринка лежала уже без сознания. Врач подошел к ней и взял за руку, мгновенно изменившись в лице.
   — Что же вы молчите? Носилки, скорее! Где у вас телефон? Дрожащий Голубев показал. Врач прикрыл дверь и что-то быстро проговорил в трубку взволнованным шепотом. Через несколько минут Маринку погрузили на носилки.
   — Что с ней? — спросил Павел Иванович, не отрывая глаз от огромного кровавого пятна на диване.
   — Плохо дело! Молитесь, если умеете! — на ходу произнес врач.
   Из приемного покоя Маринку мгновенно перевезли в операционную. И только после трехчасовой операции появилась надежда.
   — Надо же, такая хрупкая — и какая живучая, кто бы мог подумать! — тихо сказал хирург, когда все было закончено.
   Маринка вернулась домой только через неделю, прозрачная и тихая. Голубев с ней на тему ее болезни не разговаривал. Впрочем, у него и раньше даже упоминания о женских недугах вызывали нервические приступы. Видимо, поэтому он предпочел вести себя так, будто ничего не произошло. Илью на время Маринкиных злоключений увезла к себе Лидия Ивановна…
   Несколько дней она лежала в полном одиночестве дома в постели и смотрела в окно. Часто вставать ей было нельзя, да и сидеть-то можно было по-особенному. В квартире стояла удивительная гулкая тишина. Есть, пить, читать, смотреть телевизор было невозможно. Едва она закрывала глаза, с чудовищной ясностью вспоминалась причиненная ей боль. Не хотелось видеть никого, даже сына. Маринке стало казаться, что она сходит с ума…
   Когда неожиданно зазвонил телефон, Маринка равнодушно потянулась к трубке, предполагая, что звонит мать.
   — Алло?
   — Маринка, привет! — В трубке зазвучал как будто знакомый радостный женский голос. — Наконец-то я тебя отыскала!
   — Привет, а кто это?
   — Ну ты даешь! Это же я, Наташка Андреева, бывшая Соловьева… Помнишь еще?
   — Наташка, ты? — Маринка от волнения едва трубку не выронила. — Как ты меня нашла?
   — Как всегда, это было непросто! — рассмеялась Наташка. — Мы давно не виделись… Новостей столько, не знаю с чего начать!
   — Да уж!
   — А что это у тебя муж такой смурной? Я тебе всю прошлую неделю звонила, а он мне говорит, то ты в душе, то уже спишь, то нет тебя… Я беспокоиться начала уже, все ли с тобой в порядке.
   — Я в больнице была.
   — В больнице? — Радостный тон Наташки сразу сменился озабоченным. — А что с тобой?
   — Операция по женской части…
   — Это серьезно? Почему же твой муж мне ничего не сказал? Мы бы примчались… Ты говорить-то вообще можешь?
   — Могу, могу… Все уже прошло. Ладно, хватит обо мне. Ты-то как?
   — Было у меня тоже приключений, как-нибудь потом расскажу! А если коротко, институт закончила, дочь родила, Юльку…
   — А я знаю!
   — Откуда? — удивилась Наташка и сразу напряглась. — Неужели… Ты что, с моим братом общалась?
   — Нет, то есть да, немного, — засуетилась Маринка, понимая, что сболтнула лишнее. — Я была в Петровском, его случайно на улице увидела. Он и сказал.
   — Вот кровопивец тоже! — успокоилась немного Наташка. — Глаза бы мои его не видели, бездельника. И себе, и другим жизнь портит. Ладно, бог с ним. Я тебе знаешь зачем звоню?
   — Нет, — простодушно сказала Голубева.
   — Я тут решила, что Юльку крестить надо. Серега, конечно, возражает. Но он такой своеобразный… Я вас потом познакомлю… Так вот, я подумала, что лучшей крестной матери, чем ты, мне не найти!
   — Ты серьезно? — Маринка даже задохнулась от волнения. — Ты действительно считаешь, что я достойна?
   — Конечно, считаю! — рассмеялась Наташка. — Ты что там так разволновалась? Я же помню, как ты меня в детстве воспитывала…
   — Это такая ответственность… — сказала тихо Маринка и заплакала.
   — Ну вот, как всегда, эмоциональный перебор! Ты совершенно не изменилась! Так ответь: согласна или нет быть у моей Юльки крестной?
   — Согласна, согласна! Конечно, согласна! — испугалась Маринка.
   — Вот и хорошо! Давай поправляйся! Запиши мой телефон. Когда будешь себя чувствовать лучше — позвони. Я буду ждать.
   — Конечно! Наташенька, ты такая молодец, что нашла меня…
   Этот разговор вернул Маринку к жизни. Она лежала и улыбалась, думая о том, как произойдет ее встреча с Наташкой и ее дочерью. Она уже одинаково любила их обеих. К вечеру Голубева приподнялась и приготовила мужу ужин. Потом позвонила матери, чтобы та привезла ей Илью. Откуда-то взялись силы и настроение. Маринка поняла, что ее жизнь, дав очередной стремительный вираж, возвращается в свое русло.
   Юльку крестили через несколько месяцев в Петровском. Это была воля Наташки. Маринка готовилась к этому мероприятию, как-то особенно остро ощущая, какая ответственность ложится на ее плечи. Спрашивала себя десять раз: готова ли? Если бы речь шла о чьем-то другом ребенке, наверно, испугалась бы, отказалась. Но Наташке отказать было невозможно. Вечерами, когда сын и муж засыпали, Маринка зажигала церковную свечку и в ночной рубашке вставала на колени перед иконой, молилась. Никто никогда не учил ее этому, не водил в церковь. Наоборот, мать всегда избегала разговоров о Боге, хотя иконки хранила. В раннем детстве Маринку тайно крестила бабушка против воли всех остальных членов семьи — только недавно Лидия Ивановна призналась дочери в этом.
   Переборов свои страхи, Голубева даже специально в церковь съездила, поговорила с батюшкой, чтобы лучше понимать, что именно она должна будет делать. Когда переступила порог храма, от непривычного душного запаха ладана голова у нее закружилась так, что она потеряла сознание.
   — Значит, ты великая грешница! Молись! — сказала ей какая-то бабка.
   Так впервые в жизни Маринка исповедалась и причастилась. Ей понравилось бывать в церкви, слушать хор, стоять перед строгими иконами. Как будто для нее начиналась совсем другая, новая страница жизни. Она собиралась даже Илью покрестить, но Голубев не дал ей это сделать.
   — Марина, при чем тут церковь! — говорил он. — Мало ли, что в стране происходит. Сначала все были атеистами и членами партии, теперь все верующие. А завтра что, все сатанистами будут?
   — Павел, я это хочу сделать не потому, что все делают, — пыталась на первых порах что-то объяснять ему Маринка, — просто у меня душевная потребность.
   — Ты ненормальная, у тебя всегда что-то в голове происходит не как у людей. Ну пусть там у тебя потребность, ходи, конечно, куда хочешь, но ты взрослый человек! Это твои проблемы. А Илья-то при чем? Вырастет — пусть сам определяется.
   Хоть крестится, хоть обрезается, хоть в партию вступает. Может, к тому времени все уже назад повернется…
   Крестины Юльки происходили в небольшой церквушке на окраине Петровского. Гостей почти не было, поэтому внутри было достаточно свободно. Присутствовали несколько московских подруг Наташки и ее муж Серега. Приехал все-таки в Петровское, хотя считал все происходящее бабской блажью. Он не понравился Маринке сразу: наглый, самоуверенный. Было такое ощущение, что он в первое же мгновение просто раздел ее взглядом.
   — А какая хорошенькая у нас крестная! — сказал он, причмокивая. — Только ради этого уже стоило приехать! Нам надо познакомиться поближе! Где ты ее скрывала, жена?
   — С Наташей мы и так с самого детства знакомы! — отрезала Маринка. Сердце у нее забилось неспокойно.
   Саму Наташку было не узнать. За прошедшие годы из кудрявой, непосредственной девчонки она превратилась в высокую, статную блондинку с сосредоточенным, строгим лицом. Несколько морщинок уже пересекли лоб. На руках у Наташки лежало завернутое в одеяло сокровище.
   — Отдаю тебе самое дорогое, что у меня есть, — сказала Наташка, протягивая Маринке сверток. — Будь готова, сейчас ор начнется… Беременность у меня была очень нервная, Юлька от этого капризная получилась.
   — Мне не привыкать, — отозвалась Маринка, бережно принимая на руки малышку.
   Юлька спала, только крошечные реснички немного подрагивали.
   — Как ты думаешь, тут не холодно? — беспокоилась Наташка. — Нам только простуды не хватало, все остальное и так есть…
   — Да не волнуйся ты! Все нормально будет.
   В этот самый момент за Маринкиной спиной мрачно прозвучал чей-то голос:
   — Привет!
   — Надо же, братец явился не запылился, и не опоздал даже! — язвительно отозвалась Наташка.
   Маринка обернулась. Сзади, засунув руки в карманы, стоял щетинистый, исхудавший Димка.
   — Здравствуй! — только и смогла сказать она.
   — Вот мы снова все вместе, как в детстве, правда, сестренка? И повод нашелся. — Димка хулигански подмигнул Наташке.
   — Слушай, или ты ведешь себя нормально, или сваливаешь отсюда. Это не то место, где нужно действовать мне на нервы, — раздражаясь, ответила сестра.
   Маринка ничего не сказала, только вцепилась покрепче в Юльку.
   — Как там моя племяшечка? — Димка склонился над ребенком и пощекотал ее за щечку. — Уси-пуси!
   — Убери руки! — не выдержала Наташка. — Не видишь, спит ребенок!
   — А Лена как поживает? — спросила Маринка, чтобы разрядить обстановку.
   — Как будто он ее видит! — презрительным голосом сказала Наташка.
   — Ничего, нормально. Растет, вся в отца! А Илюха твой как?
   — Тоже хорошо. Я с ним приехала, он сейчас у мамы.
   — И уедем мы отсюда сразу после крестин, так что не раскатывай губу на то, чтобы отметить! — добавила Наташка.
   Димка отошел.
   — Зачем ты с ним так? — спросила Маринка, покачивая Юльку.
   — Тошнит меня от него! Ненавижу таких мужиков! Ничтожество!
   — Наташка, он тебя так любит! Когда мы с ним вместе с тобой рожали, он больше меня переживал. Он тебя так любит!
   — Что ты сказала? — присвистнула Наташка и уставилась на Голубеву с непониманием. — Вы с ним… что делали?
   Ответить Маринка не успела, поскольку началась церемония. Первую ее часть Юлька проспала крепким сном на руках у крестной. Когда малышку окунули в купель, она открыла глазенки и попробовала жалобно пискнуть.
   — Ну что ты, девочка! — прошептала ей Маринка. — Сейчас с тобой чудо происходит. Не надо плакать, лучше посмотри вокруг…
   И Юлька покорно перевела глаза на иконы и смотрела на них не моргая. Потом снова задремала. Несколько раз Маринка встречалась взглядом со стоявшим неподалеку Димкой. Его обычно светло-серые глаза казались сейчас глубокими и темными. Он сосредоточенно держал в руках свечу, оплывающий воск с которой капал прямо ему на свитер. Но Димка этого не замечал, погруженный в какие-то мысли.
   Когда все закончилось, Маринка бережно передала Наташке дочь, закутанную в одеяльце.
   — Принимайте новокрещеную!
   — Неужели не раскричалась даже? Я тут три сигареты выкурила, пока ждала. Все прислушивалась: сейчас заорет, забирать придется…
   — А что нам орать было? — Маринка наклонилась к девочке. — У нас все было хорошо, правда, крестница?
   Юлька улыбнулась и показала всем маленький розовый язык.
   — Что ее ждет… — вздохнула Наташка. — Милая, спасибо тебе. Я не ошиблась в выборе крестной.
   — Еще бы! — хмыкнул подошедший Димка. — Я все смотрел — она с ребенком сама как с иконы… Я всегда говорил: мадонна!
   — Помолчал бы! — взвилась Маринка и быстро зашагала прочь.
   — Что это с ней? — строго спросила Наташка брата.
   — Откуда я знаю? Она ведь всегда была странная, — ответил тот, даже не смутившись.
   На следующее лето в знакомые места Маринка не поехала, хотя Наташка, с которой они после крестин стали общаться часто, не раз уговаривала ее отправиться с ней в Петровское. Отрекомендованная Матвеевне, Наташка поселилась там, где в предыдущие годы жила сама Маринка.
   Маринке же через прежних знакомых мужа по министерству удалось каким-то чудом устроиться нянечкой в детский лагерь на Черноморском побережье. Маринка уехала туда на все лето и забрала с собой сына. Худенький, бледный после затяжной весны Илюшка в первый раз увидел море и вдоволь наелся фруктов.
   Осенью она вышла на работу в школу, а сына скрепя сердце отправила в детский сад. Естественно, уже на следующий день Илюшка заболел ангиной, и Маринка с мужем попеременно правдами и неправдами вырывались из школы, чтобы сидеть с ним — специально устраивались работать в разные смены. Год проскользнул незаметно. На следующий сезон устроиться в летний лагерь на море не удалось, политическая чехарда сказалась и на детском отдыхе. Денег на то, чтобы ехать самим куда-то отдыхать, не было. Так семья Голубевых в полном составе снова оказалась в Петровском, поскольку в Москве стояла невыносимая, тяжелая жара.
   Многие жители Петровского, наслышанные о приключениях Маринки, с нескрываемым любопытством таращились на неразлучную троицу. Было похоже, что все наконец устоялось у них в семейной жизни. С раннего утра Павел Иванович вел жену и сына на прогулку к реке. Сам Голубев жару не переносил, поэтому надевал большую белую панаму и усаживался с газетами в тени под деревом. Маринка с сыном резвились на солнышке, играли и купались. Наступил момент, когда все прежние тревоги, казалось, окончательно отступили. Первые дни Маринка опасалась, что увидит Димку, но он не показывался, и ничто не омрачало их семейный отдых.
   Однажды на улице, направляясь за молоком, Маринка встретила Смелова-старшего. Что приключилось с ним за эти годы! Он сильно поседел и постарел так, что у Маринки сердце екнуло, когда она его увидела.
   — Андрей Семенович, здравствуйте! Что с вами? Смелов махнул рукой и едва не заплакал.
   — Дело всей жизни, — пробормотал он, — а они прихлопнули его за несколько дней! Да как же так можно!
   Оказалось, что райком закрыли, а Смелова отправили на пенсию. После этого у него был инфаркт, от которого он с трудом оправился. Маринке стало стыдно, что она даже не знала об этом.
   — Андрей Семенович, может быть, вам чем помочь? Мы с мужем все лето в городе… Вы скажите только!
   — Да разве тут поможешь… Я бы им всем… — Смелов погрозил кулаком куда-то вверх.
   — Мне жаль, — помялась Маринка, — очень жаль. А Борис как поживает? Навещает вас?
   — Куда уж там, навещает! — горько сказал Смелов. — Борис наш в Германии второй год. Работать его туда в частную клинику пригласили. Только письма пишет, да и то редко…
   — Да что вы!
   — Я его отговаривал уезжать, а теперь, глядя на все это, думаю, правильно мой мальчик поступил. Нечего тут делать, все разваливается… И медицина развалится. Про тебя Борька все время спрашивает. Как ты живешь-то? Счастлива? Что сказать ему?
   — Даже не знаю, — растерялась Маринка. — Скажите, что, наверно, счастлива. Я не думаю об этом, Андрей Семенович. Мне некогда… У меня ребенок! А Боре привет передавайте! Скажите, что все у меня хорошо.
   — Передам… Ты не забывай, заходи к нам, Мариночка, посидим, чаю попьем… И мать рада будет. А то, кроме кошек, никакой у нас радости.
   — Конечно зайду, спасибо…
   Маринка была потрясена и подавлена этим разговором. Неприятности, происходящие с Голубевым, она воспринимала как-то философски. А вот в ситуации со Смеловым была острейшая несправедливость. Ведь такой работник был, огонь просто! И Борька теперь в Германии… Вот бы увидеть его, каким он стал!..