Страница:
Наталья Воронцова
Маринкина любовь
Пролог
Поздним летним вечером мы с моей подругой Маринкой сидим на веранде ее огромного дома и пьем чай. Точнее, чай остывает на столе, а мы, блаженно вытянувшись в креслах, смотрим в темнеющее на глазах небо и молчим. Редкий миг: кругом какая-то восхитительная, наполненная травяными ароматами уходящего лета тишина, в которой хочется раствориться без остатка. Где-то внизу разноцветные фонарики просвечивают изнутри спокойную воду бассейна. На душе удивительная, почти забытая гармония, которой так не хватает в рваных, суетливых буднях. В бархатном, глубоком небе изредка мелькают искорки — время августовского звездопада…
— Таша, ты уже загадала желание? — шепчет мне Маринка.
— Да… — отвечаю задумчиво. — Хочу, чтобы у тебя теперь всегда так было…
— Как — так?
— Спокойно. Как сейчас.
Маринка ничего не отвечает, только загадочно улыбается куда-то в темноту.
— Кто знает, что будет… Кстати, ты помнишь, сколько лет мы уже знакомы? Я тут стала вспоминать — и со счета сбилась. Знаешь, странная штука: четко помню только те последние три года, что живу с Борисом. Все остальное смешалось в какой-то чудовищный клубок: имена, даты, что, когда и с кем происходило. Как будто затмение какое-то.
— Сколько, спрашиваешь, лет? Непростой вопрос! — силюсь в свою очередь вспомнить я. — Когда ты меня на мосту тогда подобрала, помнишь?
— Еще бы не помнить! Мне те твои стеклянные глаза до сих пор в кошмарах снятся…
— Так вот, — продолжаю я, — тогда мне было двадцать два года. Я как раз институт заканчивала… Значит, почти десять лет! Даже не верится…
— Не говори! Каждый раз удивляюсь, как время пролетело. Мне-то все кажется, что я только-только школу закончила, — а уже бабушка! Скажи, я очень изменилась за эти годы? — вдруг спрашивает Маринка, взволнованно приглаживая волосы, и пытливо смотрит на меня.
— Очень! И дело даже не во всем этом, — искренне говорю я и обвожу рукой окружающую обстановку. — Это только дополнение. Ты изменилась изнутри. Стала такая живая, свободная, какой, наверно, и должна была быть с самого начала. Как будто ты много лет была зачарованная, по какому-то кругу ходила, а сейчас наконец очнулась, вернулась к себе самой… — Вдруг мне в голову приходит неожиданная мысль. Я взволнованно приподнимаюсь и смотрю на подругу. — Маринка! А можно я про все это напишу?
— Про что, Таша?
— Про все, что было! Про твою жизнь, про мою… Я ведь не знаю, где бы я сейчас была, если бы не ты!
— Ладно тебе! Кому это может быть интересно? Подумаешь, жизнь! Обычная, как у всех. — Маринка снова смеется. У нее очень молодой, заливистый смех. Да и на вид ей не дашь больше тридцати пяти — она скорее похожа на мою старшую сестру. Хотя на самом деле ей уже сорок пять.
— Нет, не обычная! Ты только вспомни, что с тобой было еще пять лет назад. И со мной… Могли ли мы представить, что будем сидеть на веранде в твоем загородном доме — вот так?
— Ты неисправимый романтик, Таша! — говорит Маринка уже серьезно, встает и облокачивается на резные деревянные перила, как будто хочет закончить этот разговор. В мерцании фонариков ее тонкая, гибкая фигура кажется совсем прозрачной. — Все бы тебе вспоминать, что было. Давай лучше чай пить, а то остынет совсем…
Я смотрю на Маринку: удивительно, что остались в России еще такие женщины. Как будто шагнувшие из романов Достоевского. Вроде бы внешне ничего особенного — достоинство и скромность, но внутри дремлет скрытый огонь, который в одну минуту может выплеснуться и все вокруг разрушить… Надо же, какой странный образ пришел мне в голову в этот волшебный вечер! И вздрагиваю от знакомого голоса:
— Эй, девчонки! Вы тут не спите еще? — Через балконную дверь к нам, широко улыбаясь, выходит Борис. У него на плече египетским изваянием замерла сиамская кошка Нифа. Борис выносит две большие пушистые шали: — Укройтесь вот. А то замерзнете еще, простудитесь. Все-таки осень скоро. Утверждаю как врач: августовское тепло обманчиво…
— Борис, ты, как всегда, внимателен! Кто еще обо мне так позаботится? — Я растроганно кутаюсь в шерстяную шаль.
— Ты заслужила заботу! — смеется Борис. — В этом доме к тебе особое отношение, несмотря на все твои фокусы…
Маринка стоит у перил не поворачиваясь и смотрит вдаль. Борис накидывает шаль ей на плечи и бережно обнимает. Я улыбаюсь. Когда рядом с Маринкой появился Борис, мне впервые стало за нее спокойно.
— Шли бы вы в дом, — говорит он.
— Еще пару минут. — Маринка смотрит на него умоляюще. — Тут так хорошо!
— Так и быть! — говорит ей Борис. — Но только не засиживайтесь: завтра Таше и мне на работу, вставать рано, а наши ночные птички еще не раз проснутся!
— Хорошо! — кивает Маринка. — Иди ложись. Мы скоро… Борис уходит, и вокруг нас снова воцаряется прежняя тягучая тишина.
— Он у тебя такой хороший! — вздыхаю я.
— Да, очень, — рассеянно подтверждает Маринка.
— Ты, наверно, сейчас очень счастлива?
— Наверно, — тихо говорит Маринка и поворачивается ко мне: — Борис прав, поздно уже. Пойдем, я уложу тебя спать. Ляжешь, как всегда, в его кабинете?
— Конечно! Там атмосфера особенная. Картины, книги… Вдруг приснится вещий сон о прошлой жизни?
— Ты с этой-то разберись! Идем! Только тихо. Сокровищ моих не разбуди!
— Буду как мышка!
Мы на цыпочках поднимаемся по широкой лестнице.
— Хочешь посмотреть на них? — подмигивая, спрашивает Маринка.
— Да!
Подруга прикладывает палец к губам и открывает одну из дверей. За ней все дышит духом детской — особым духом чистого молочного тепла и счастья. Приглушенный свет ночника не мешает мне рассмотреть пухлые, милые мордашки троих малышей.
— Какие хорошенькие! — улыбаясь, шепчу я и осторожно прикрываю за собой дверь. — И так выросли! Ты молодчина!
Маринка ничего не отвечает, но я вижу, что она очень довольна. Лучшего комплимента для нее и придумать нельзя.
В кабинете меня ждет большой кожаный диван. Подруга ловко стелит на него хрустящее, ослепительно белое белье и приподнимает одеяло:
— Ныряй!
Я скидываю джинсы и заползаю на гладкие, свежие простыни, с удовольствием вытягиваясь во весь рост.
— Спокойной ночи! — Маринка целует меня и гасит свет. Я закрываю глаза и снова думаю о том, как хорошо было бы обо всем написать… Передо мной, как в кинофильме, пробегают кадры Маринкиной жизни. Мысленно стараюсь зафиксировать внимание на каких-то эпизодах, но не могу и с головой погружаюсь в безмятежный, глубокий сон…
— Таша, ты уже загадала желание? — шепчет мне Маринка.
— Да… — отвечаю задумчиво. — Хочу, чтобы у тебя теперь всегда так было…
— Как — так?
— Спокойно. Как сейчас.
Маринка ничего не отвечает, только загадочно улыбается куда-то в темноту.
— Кто знает, что будет… Кстати, ты помнишь, сколько лет мы уже знакомы? Я тут стала вспоминать — и со счета сбилась. Знаешь, странная штука: четко помню только те последние три года, что живу с Борисом. Все остальное смешалось в какой-то чудовищный клубок: имена, даты, что, когда и с кем происходило. Как будто затмение какое-то.
— Сколько, спрашиваешь, лет? Непростой вопрос! — силюсь в свою очередь вспомнить я. — Когда ты меня на мосту тогда подобрала, помнишь?
— Еще бы не помнить! Мне те твои стеклянные глаза до сих пор в кошмарах снятся…
— Так вот, — продолжаю я, — тогда мне было двадцать два года. Я как раз институт заканчивала… Значит, почти десять лет! Даже не верится…
— Не говори! Каждый раз удивляюсь, как время пролетело. Мне-то все кажется, что я только-только школу закончила, — а уже бабушка! Скажи, я очень изменилась за эти годы? — вдруг спрашивает Маринка, взволнованно приглаживая волосы, и пытливо смотрит на меня.
— Очень! И дело даже не во всем этом, — искренне говорю я и обвожу рукой окружающую обстановку. — Это только дополнение. Ты изменилась изнутри. Стала такая живая, свободная, какой, наверно, и должна была быть с самого начала. Как будто ты много лет была зачарованная, по какому-то кругу ходила, а сейчас наконец очнулась, вернулась к себе самой… — Вдруг мне в голову приходит неожиданная мысль. Я взволнованно приподнимаюсь и смотрю на подругу. — Маринка! А можно я про все это напишу?
— Про что, Таша?
— Про все, что было! Про твою жизнь, про мою… Я ведь не знаю, где бы я сейчас была, если бы не ты!
— Ладно тебе! Кому это может быть интересно? Подумаешь, жизнь! Обычная, как у всех. — Маринка снова смеется. У нее очень молодой, заливистый смех. Да и на вид ей не дашь больше тридцати пяти — она скорее похожа на мою старшую сестру. Хотя на самом деле ей уже сорок пять.
— Нет, не обычная! Ты только вспомни, что с тобой было еще пять лет назад. И со мной… Могли ли мы представить, что будем сидеть на веранде в твоем загородном доме — вот так?
— Ты неисправимый романтик, Таша! — говорит Маринка уже серьезно, встает и облокачивается на резные деревянные перила, как будто хочет закончить этот разговор. В мерцании фонариков ее тонкая, гибкая фигура кажется совсем прозрачной. — Все бы тебе вспоминать, что было. Давай лучше чай пить, а то остынет совсем…
Я смотрю на Маринку: удивительно, что остались в России еще такие женщины. Как будто шагнувшие из романов Достоевского. Вроде бы внешне ничего особенного — достоинство и скромность, но внутри дремлет скрытый огонь, который в одну минуту может выплеснуться и все вокруг разрушить… Надо же, какой странный образ пришел мне в голову в этот волшебный вечер! И вздрагиваю от знакомого голоса:
— Эй, девчонки! Вы тут не спите еще? — Через балконную дверь к нам, широко улыбаясь, выходит Борис. У него на плече египетским изваянием замерла сиамская кошка Нифа. Борис выносит две большие пушистые шали: — Укройтесь вот. А то замерзнете еще, простудитесь. Все-таки осень скоро. Утверждаю как врач: августовское тепло обманчиво…
— Борис, ты, как всегда, внимателен! Кто еще обо мне так позаботится? — Я растроганно кутаюсь в шерстяную шаль.
— Ты заслужила заботу! — смеется Борис. — В этом доме к тебе особое отношение, несмотря на все твои фокусы…
Маринка стоит у перил не поворачиваясь и смотрит вдаль. Борис накидывает шаль ей на плечи и бережно обнимает. Я улыбаюсь. Когда рядом с Маринкой появился Борис, мне впервые стало за нее спокойно.
— Шли бы вы в дом, — говорит он.
— Еще пару минут. — Маринка смотрит на него умоляюще. — Тут так хорошо!
— Так и быть! — говорит ей Борис. — Но только не засиживайтесь: завтра Таше и мне на работу, вставать рано, а наши ночные птички еще не раз проснутся!
— Хорошо! — кивает Маринка. — Иди ложись. Мы скоро… Борис уходит, и вокруг нас снова воцаряется прежняя тягучая тишина.
— Он у тебя такой хороший! — вздыхаю я.
— Да, очень, — рассеянно подтверждает Маринка.
— Ты, наверно, сейчас очень счастлива?
— Наверно, — тихо говорит Маринка и поворачивается ко мне: — Борис прав, поздно уже. Пойдем, я уложу тебя спать. Ляжешь, как всегда, в его кабинете?
— Конечно! Там атмосфера особенная. Картины, книги… Вдруг приснится вещий сон о прошлой жизни?
— Ты с этой-то разберись! Идем! Только тихо. Сокровищ моих не разбуди!
— Буду как мышка!
Мы на цыпочках поднимаемся по широкой лестнице.
— Хочешь посмотреть на них? — подмигивая, спрашивает Маринка.
— Да!
Подруга прикладывает палец к губам и открывает одну из дверей. За ней все дышит духом детской — особым духом чистого молочного тепла и счастья. Приглушенный свет ночника не мешает мне рассмотреть пухлые, милые мордашки троих малышей.
— Какие хорошенькие! — улыбаясь, шепчу я и осторожно прикрываю за собой дверь. — И так выросли! Ты молодчина!
Маринка ничего не отвечает, но я вижу, что она очень довольна. Лучшего комплимента для нее и придумать нельзя.
В кабинете меня ждет большой кожаный диван. Подруга ловко стелит на него хрустящее, ослепительно белое белье и приподнимает одеяло:
— Ныряй!
Я скидываю джинсы и заползаю на гладкие, свежие простыни, с удовольствием вытягиваясь во весь рост.
— Спокойной ночи! — Маринка целует меня и гасит свет. Я закрываю глаза и снова думаю о том, как хорошо было бы обо всем написать… Передо мной, как в кинофильме, пробегают кадры Маринкиной жизни. Мысленно стараюсь зафиксировать внимание на каких-то эпизодах, но не могу и с головой погружаюсь в безмятежный, глубокий сон…
Глава 1
ДЕТСКАЯ ЛЮБОВЬ
— Мам, а мам! Слышишь, много это или мало — тридцать лет?
— Спи, Маринка! Вот рассказала, на свою голову! Не знаю я. Не важно это. Бог дал, Бог взял. Все под Богом ходим.
— Мам, а почему он дал, чтобы Татьяна Алексеевна погибла?
— Да уснешь ты сегодня или нет! Уже три часа ночи. Спи немедленно! Откуда я знаю почему!
— А как же ее детишки теперь будут? Наташка-то Соловьева совсем маленькая, ей в этом году только в первый класс идти… А Димке вместе со мной в пятый… Как же они будут вообще без нее, мам?
— Ну вот, разревелась опять! Тебе-то чего? — Мать шумно поднялась с кровати, зажгла ночник, прошлась по комнате. — Держи платок, вытрись! И в кого ты у нас такая странная! В отца своего психованного, не иначе. У него все родственнички ненормальные были! Нашла о ком переживать — чужие люди! У тебя мать одна бьется, а тебе хоть бы что! Когда от нас отец уходил, не рыдала небось…
— Но у них мама погибла, а наш отец алкоголик! Это другое… Мамочка, я так люблю тебя! Я даже не представляю… — И девочка захлебнулась в рыданиях.
— Хватит уже ныть, Маринка! Слезами горю не поможешь, да и не твое это горе, не выдумывай! — Щурясь на свет, Лидия Ивановна раздраженно накапала в стакан валерьянки. — На выпей, и быстро спать! Мне завтра на работу рано. Что за ребенок такой чувствительный!
Слушая усталый храп матери, Маринка еще долго ворочалась на узкой кровати, до глубины своего двенадцатилетнего сознания потрясенная страшной новостью. Раньше смерть всегда казалась ей чем-то далеким, касающимся только дряхлых стариков и старух, которых она очень боялась. Смерть существовала где-то в параллельном пространстве — Маринка знала о ней, но не думала, что это слово может внезапно стать чем-то таким реальным. Размазывая по лицу слезы маленьким кулачком, она пыталась поставить себя на место Наташки и Димки Соловьевых, в одно мгновение потерявших мать. Еще утром они были счастливой семьей, на зависть многим отдыхающей в Пицунде, а через несколько часов, после того как перевернулась злополучная лодка, стали неприкаянными, потерявшими самое дорогое сиротинками. От таких мыслей слезы лились сильнее, Маринка содрогалась всем телом, не в силах осознать всей бездушной неотвратимости смерти. Тогда же Маринка решила, что будет помогать Димке и Наташке, чего бы ей это ни стоило.
Первого сентября Маринка шла в школу необычно взволнованная. Целых три недели она готовилась к тому, чтобы встретиться с Соловьевыми. Ей казалось, что произошедшая трагедия стала для брата и сестры водоразделом, после которого ничего уже для них не сможет быть как прежде. Ведь и сама же Маринка, тихо сопереживая в уголке чужому горю, ставшему неожиданно ее собственным, ощутила, что ее детство закончилось в ту минуту, когда она узнала о гибели мамы Димки и Наташки. А уж для них-то — более… Она представляла, как она увидит брата и сестру, подойдет к ним, — и ей становилось мучительно страшно оттого, что не найдется, что им сказать. Дети Соловьевы, пережившие смерть матери, представлялись ей кем-то вроде инопланетян, у которых все теперь по-другому.
Но на школьной линейке Маринка так и не решилась подойти к ним, хотя душа отчаянно этого требовала. Она только наблюдала исподтишка, как они стояли рядышком, зябко прижимаясь друг к другу, два маленьких светловолосых существа. Как будто нахохлившиеся воробушки на ветке, грелись теплом друг друга. Где-то в стороне, ни с кем не общаясь, стоял их отец Лев Дмитриевич, в темном костюме и темных очках. Он тоже как будто ссутулился, стал меньше за последний месяц. У Маринки снова потекли горючие слезы от ощущения какого-то безысходного одиночества. Но, поймав на себе удивленно-раздраженный взгляд матери, девочка мгновенно утерлась рукавом и продолжила стоять в шеренге одноклассников, не слыша ни единого слова из приветственных речей учителей.
Перед первым уроком Маринка, опасаясь, что не все дети знают о Димкиной трагедии, осторожно предупредила одноклассников, чтобы ему не задавали лишних вопросов. Ей казалось, что он не выдержит, если кто-то хотя бы намеком напомнит ему о случившемся. Целый день потом она следила за Димкой, пытаясь заметить предательские штрихи произошедших с ним перемен. Но он держался ровно и отстраненно, как обычно, даже улыбался и рассказывал что-то смешное. Может быть, он был чуть бледнее обычного… Или ей так показалось тогда?
После уроков Маринка увидела, как Димка помог сестренке надеть ранец, и они медленно вышли вдвоем из серого здания школы. Крепко держась за руки, дети потопали по дорожке к дому, где жила элита маленького подмосковного городка Петровское — Соловьев-старший был «шишкой» в местной номенклатуре. По пути они зачем-то свернули в другой дворик, где бросили на скамеечке ранцы. Маринка смотрела на них, притаившись за стеной дома. Димка осторожно покачал Наташку на качелях, потом они вместе повисели на железных брусьях, раскачиваясь как обезьянки. Сердце Маринки разрывалось от боли. Она жадно следила за каждым движением детей, готовая в любую минуту рвануть им на помощь, утешить, поддержать…
— Мамочка, я сегодня видела Димку Соловьева, — взахлеб рассказывала Маринка вечером. — Он такой тонкий, такой…
— Что ты мне про Димку этого битый уже час рассказываешь? — прервала ее мать и подозрительно посмотрела на дочь. — Ты в него, часом, не влюбилась? Смотри у меня! Я тебе дам — с мальчиками крутить! Рано еще о глупостях думать!
Маринка замолчала и никому больше не рассказывала про свои чувства — только подружке Вике, да и то не все. Следующие месяцы прошли для девочки с глубоким осознанием своей тайной причастности к чему-то нестерпимо важному. Оставаясь по-прежнему незаметной для объекта своей заботы, она делала все возможное, чтобы хоть как-то облегчить жизнь бедным детям. Как будто она почувствовала себя гораздо старше и сильнее их обоих.
В столовой у Димки всегда каким-то чудом оказывалась самая большая порция холодных, скользких пельменей. Это Маринка незаметно перекладывала ему еду из своей тарелки. Иногда она приносила в школу вкусные домашние пирожки и всех угощала, оставляя самые большие, конечно, Димке. Если девочка узнавала, что он не успел подготовить домашнее задание по русскому, который отчего-то не любил, то тянула руку и первая вызывалась к доске, чтобы, не дай бог, Соловьев не получил плохую отметку. Каждый день она наблюдала за тем, как выглядит Димка, и, если ловила тени усталости в уголках его живых серых глаз, страшно переживала.
Дни бежали за днями, и каждый из них был наполнен для Маринки глубоким смыслом. Кто уполномочивал ее на такие поступки и насколько нужна была тогда сиротам ее помощь, Маринка не могла бы ответить и спустя многие годы. Тогда же она просто повиновалась мощному импульсу, который двигал ею изнутри, не оставляя никаких шансов на сопротивление.
К Новому году Маринка связала Наташке варежки. Стояли морозы, и она беспокоилась, чтобы малышка не мерзла. Маринка принесла их с собой в ранце и ждала удобного момента, чтобы передать варежки Димке. Подойти и поговорить с ним она по-прежнему стеснялась. Выждав удобный момент после уроков, когда в классе никого не было, Маринка положила варежки к Димке в парту.
— Эй, Смирнова! Ты что там делаешь? — Оклик прозвучал как пощечина. Маринка медленно повернулась и покраснела до кончиков ушей.
— Да так, ничего… — Она переминалась с ноги на ногу, как будто ее застали за каким-то неблаговидным поступком.
— Я давно заметил, что ты за мной наблюдаешь… Чего тебе нужно?
— Я… В общем, я связала варежки для твоей сестры…
— Что? Варежки? Зачем? — Димка изумленно повертел в руках яркие шерстяные рукавички.
— К Новому году… Хотела подарок сделать… — В глазах у Маринки застыли слезы. Какая же она дура! Совсем не то сказать-то хотела…
— Ты что, знакома с Наташкой?
— Нет…
— Ну ладно, спасибо! — смягчился мальчик. — А я тут тетради в парте забыл, вернулся. Ты идешь домой, что ли? А варежки сама сестре подари, она меня внизу ждет.
— Да-да, я уже иду! — засуетилась Маринка. Наташка пришла от варежек в восторг.
— Мне так давно никто уже ничего не дарил! — восклицала она, примеряя их.
Втроем они погуляли немного по заснеженному школьному двору, потом разбрелись по домам. Так начались их странные отношения, перейдя из плоскости девичьих мечтаний в реальность. Теперь Маринка вздохнула спокойнее, поскольку стала чуть-чуть ближе к тем, кто так сильно волновал ее душу.
А весной Маринку ждал новый сильный стресс. Однажды в солнечную майскую пятницу Димка стал отпрашиваться с субботних уроков.
— Соловьев, что там у тебя такое случилось? — спросила классная руководительница Ирина Николаевна. Она была расположена к Димке и старалась опекать его в меру возможностей.
— Понимаете, Анна Сергеевна, у меня папа в Москве женится…
— Ах вот как! — Учительница была, конечно, в курсе недавней трагедии семьи Соловьевых, так что сейчас не смогла сдержать удивления. — Ну тогда конечно, поезжай!
Стоявшей рядом Маринке в этот момент показалось, что ее приподняли в воздух и изо всех сил швырнули лицом на холодные бетонные плиты. Она попыталась закрыть обеими руками уши и выбежала из класса. До самого вечера девочка проплакала в школьном туалете, не понимая, как это отец Димки может на ком-то жениться после того, что случилось, и вообще — как может существовать в мире подобная несправедливость. Она всего несколько раз видела Татьяну Алексеевну, мать Димки, но ей казалось, что им обеим сегодня нанесено величайшее в мире оскорбление.
В воскресенье Маринка задумчиво бродила по пустынному парку на окраине их города. Она очень любила этот парк в любое время года, но особенно — весной, когда из клейких, ароматных почек выстреливали первые листья и в воздухе носилось ощущение скорых замечательных перемен. Из-за деревьев Маринка увидела, как неподалеку остановилась черная «Волга». Из нее вышли Димкин отец и высокая, стройная женщина в кокетливой белой шляпке. Смеясь и болтая о чем-то, они пошли по дорожке в глубь парка. Не зная, зачем она это делает, Маринка последовала за ними, прячась за деревьями.
Лев Дмитриевич нежно вел свою даму под руку, изредка наклоняя лицо к ее вьющимся темным волосам. Маринка неотступно следовала за ними, не в силах оторвать от парочки жадного взгляда. Силуэтом дама была очень похожа на Татьяну Алексеевну, но держалась как-то свободнее, раскованней. В какой-то момент сильным движением Соловьев опустил свою спутницу на скамейку, она начала смеяться и шутя отбиваться от него. Боже! На кого он променял умершую жену! Как они могут вот так запросто целоваться в парке, когда Татьяна Алексеевна лежит сейчас в холодной, недавно оттаявшей земле и не видит этой ранней прекрасной весны! Даже года еще не прошло… Сердце Маринки забилось так сильно, что едва не выпрыгнуло из грудной клетки. Лев Дмитриевич между тем сильно прижал даму к себе и страстно впился в нее губами. Маринка вскрикнула и чуть не потеряла сознание. Парочка встрепенулась. Лев Дмитриевич привстал и внимательно посмотрел в сторону деревьев, где пряталась девочка.
— Кто здесь? — громко спросил он.
На Маринку точно столбняк нашел. Она стояла, не в силах пошевелить ни рукой, ни ногой. Лев Дмитриевич, конечно, увидел ее из-за веток. На одно мгновение их взгляды встретились. После этого Маринка как ошпаренная побежала прочь, не разбирая дороги.
Домой она пришла поздно вечером, измученная и несчастная. Мысли о Димке и Наташке не давали покоя. Не было никакого сомнения в том, что эта высокая, стройная дама окончательно и бесповоротно намерена занять место Татьяны Алексеевны.
— Привет, дочь! Ты откуда так поздно? Я уже беспокоилась…
В квартире все было непривычно: разрумянившаяся взволнованная мать встретила ее на пороге, в коридоре вкусно пахло пирогами. Маринка попыталась избежать вопросов и сразу нырнуть в комнату, но не тут-то было.
— Николай! — необычно весело обратилась мать к кому-то в кухне. — А вот и моя дочь Маринка вернулась. Сейчас будем пить чай.
Маринка обреченно вздохнула и пошла на кухню. Только теперь она обратила внимание, что мать была нарядно одета, завита и накрашена, чего с ней давно уже не случалось. Значит, гости. На кухне сидел немолодой гражданин в помятом пиджаке и аппетитно закусывал салатом. Перед ним стояла полупустая бутылка водки. При виде девочки гость изобразил некое подобие улыбки.
— А, здравствуй, Мариночка! Проходи, много о тебе слышал от мамы. Ну, Лидка, какая она у тебя красавица-то! Надо за это выпить! — И Николай, не дожидаясь ответа, потянулся к бутылке.
Девочка снова вздохнула и послушно села за стол. Меньше всего ей сейчас хотелось общаться с каким-то Николаем.
— Да ты кушай, дочка, кушай! — Мать суетилась вокруг, подмигивая гостю. — А у нас для тебя есть хорошие новости!
— Какие? — Маринка, не поднимая глаз, положила себе немного салата и картошки.
Мать торжественно посмотрела на гостя и подбоченилась:
— Мы с Николаем Степановичем решили пожениться!
— О господи! И вы тоже… — Маринка бросила вилку и выбежала из-за стола, не в силах более выносить все это. Но мать преградила ей дорогу:
— Да, и мы! Еще молодые небось! Ты что, своей матери счастья не хочешь? Думаешь, только твоему Соловьеву жениться можно? И главное — где он только отыскал такую, чтоб глаза, фигура — все как у бывшей жены. Даже зовут Татьяной… Как по заказу!
— Перестань, пожалуйста! — Маринка подавила рыдание. Сердце у нее снова заколотилось — как тогда, когда она увидела парочку в парке.
— Доченька моя, да что ты опять! Николай Степанович очень хороший, работящий, почти без вредных привычек. Работает шофером. Он будет о нас заботиться… Куда же ты?
— Отстаньте от меня все! — закричала девочка и выбежала с кухни, хлопнув дверью.
— Не обижайся на нее, Коленька. — Мать услужливо подкладывала в тарелку гостю еду. — У нее возраст сложный. А еще она у меня чудная, впечатлительная слишком…
— Ничего, Лидка! Мы найдем с ней общий язык! Она у тебя о-го-го! — смачно закусывая, отвечал Николай.
За то лето в жизни Маринки произошло много перемен. Мама с Николаем действительно вскоре поженились, он переехал жить к ним. Маринку на все лето отправили в пионерский лагерь. Там она загорела и впервые в жизни осмелилась несколько месяцев не стричься — раньше мать всегда коротко стригла ее, едва волосы начинали прикрывать уши. Теперь у нее отросли настоящие кудряшки, которые забавно щекотали шею. Вечерами Маринка прилежно записывала в заветную тетрадку тексты популярных песен про любовь и разлуку и скучала по Димке, который отдыхал где-то на море. Она всерьез рассказывала всем девочкам в палате, что у нее есть замечательный мальчик, с которым они теперь дружат.
Однако возвращение в школу, которого Маринка так ждала все лето, принесло ей сильное разочарование. Бронзовый от загара, веселый Димка первого сентября к ней даже не подошел, не поздоровался, не обратил никакого внимания на новую прическу, которую Маринка сооружала себе утром целый час. Он шумно обсуждал с другими одноклассниками летние приключения. Маринка с жадностью наблюдала произошедшие в нем перемены: как он вытянулся, загорел, окреп. Он был такой чужой, и на мгновение девочка поверила, что ничего и не было между ними, что она все себе просто придумала.
На следующий день Димка машинально кивнул ей, когда они садились за соседние парты на уроке истории. И стал задорно болтать с Маринкиной лучшей подружкой Викой. И все! Свет для Маринки померк окончательно. Димку с Наташкой теперь иногда провожала в школу сухая, высокая женщина в очках, похожая на строгую учительницу. Льва Дмитриевича и его новой жены было не видно.
Ситуацию спасла Наташка, которая однажды после уроков бросилась Маринке на шею и попросила пойти с ней погулять.
— Митька теперь совсем мало со мной разговаривает, — жаловалась она, — мне так грустно! Он больше не берет меня в свои игры.
Димка теперь обязательно почти каждый день занимался спортом, так что Наташка вынуждена была его ждать в одиночестве в школьном дворе. В тот день они дождались его вдвоем.
— О, Смирнова! — удивился Димка, увидев Маринку с сестрой. — А ты что тут делаешь?
— Она гуляла со мной, пока ты там бегал с большими мальчиками, — с гордостью сказала Наташка, держа Маринку за руку. — Она моя лучшая подруга.
— Не обижай сестру! Она у тебя замечательная, — глядя Димке в глаза, строго сказала Маринка.
Димка что-то хмыкнул в ответ, потом задумчиво почесал макушку:
— Ладно, подруги, пойдемте домой!
Так они снова стали возвращаться после школы втроем. Мальчик сначала немного стеснялся Маринки перед ребятами, потом привык, оттаял, стал прежним.
— Скажи, ты скучал по мне там, на море? — однажды, набравшись храбрости, спросила она.
— А почему я должен был скучать? — удивился Димка. — Там было очень весело. Мы с Наташкой купались, загорали, играли с мальчишками и девчонками в казаки-разбойники…
Маринке снова стало больно, но она даже вида не подала. Только вечером перед сном поплакала на кухонной кушетке, где теперь спала, — вот и все. От Димки она узнала его последние новости. Оказывается, Лев Дмитриевич перебрался в Москву. Его женитьба самым удачным образом совпала с его переводом на повышение по партийной линии, в дальнейшем были вероятны длительные зарубежные командировки.
— А ты, как же ты? — только и смогла выдохнуть пораженная девочка, боясь услышать страшный ответ.
— А мы с Наташкой тут пока остаемся. Папа и Татьяна так решили. Старая школа, привычные условия. Нам так будет лучше. Вот и бабушка к нам переехала…
В школе у них с этого года начался английский язык. На первом занятии англичанка Елена Леонидовна — вчерашняя студентка московского педагогического вуза — решила со всеми познакомиться. Маринке эта учительница сразу не понравилась: нервная, худая, она слишком вызывающе себя вела по отношению ко всем, кичилась тем, что только что приехала из Москвы. Она объявила, что не планирует долго задерживаться в провинции и при первой возможности уедет обратно в столицу. Маринка сразу окрестила ее про себя «воблой».
— Сейчас каждый встает, называет свое имя и рассказывает о себе и своей семье, — сказала учительница визгливым голосом. Никто не встал. В классе повисла гробовая тишина. Выскочек в Маринкином классе не любили.
Подождав несколько секунд, училка зловеще ткнула пальцем в журнал:
— Я сказала, каждый встает и представляется! Не хотите по-хорошему, будет по-плохому! Так… — Она нервно водила глазами по странице. — Соловьев, быстро встать!
Димка нехотя поднялся с последней парты.
— Елена Леонидовна! Можно лучше я отвечу? — Маринка уже тянула руку, предчувствуя неладное.
— Спи, Маринка! Вот рассказала, на свою голову! Не знаю я. Не важно это. Бог дал, Бог взял. Все под Богом ходим.
— Мам, а почему он дал, чтобы Татьяна Алексеевна погибла?
— Да уснешь ты сегодня или нет! Уже три часа ночи. Спи немедленно! Откуда я знаю почему!
— А как же ее детишки теперь будут? Наташка-то Соловьева совсем маленькая, ей в этом году только в первый класс идти… А Димке вместе со мной в пятый… Как же они будут вообще без нее, мам?
— Ну вот, разревелась опять! Тебе-то чего? — Мать шумно поднялась с кровати, зажгла ночник, прошлась по комнате. — Держи платок, вытрись! И в кого ты у нас такая странная! В отца своего психованного, не иначе. У него все родственнички ненормальные были! Нашла о ком переживать — чужие люди! У тебя мать одна бьется, а тебе хоть бы что! Когда от нас отец уходил, не рыдала небось…
— Но у них мама погибла, а наш отец алкоголик! Это другое… Мамочка, я так люблю тебя! Я даже не представляю… — И девочка захлебнулась в рыданиях.
— Хватит уже ныть, Маринка! Слезами горю не поможешь, да и не твое это горе, не выдумывай! — Щурясь на свет, Лидия Ивановна раздраженно накапала в стакан валерьянки. — На выпей, и быстро спать! Мне завтра на работу рано. Что за ребенок такой чувствительный!
Слушая усталый храп матери, Маринка еще долго ворочалась на узкой кровати, до глубины своего двенадцатилетнего сознания потрясенная страшной новостью. Раньше смерть всегда казалась ей чем-то далеким, касающимся только дряхлых стариков и старух, которых она очень боялась. Смерть существовала где-то в параллельном пространстве — Маринка знала о ней, но не думала, что это слово может внезапно стать чем-то таким реальным. Размазывая по лицу слезы маленьким кулачком, она пыталась поставить себя на место Наташки и Димки Соловьевых, в одно мгновение потерявших мать. Еще утром они были счастливой семьей, на зависть многим отдыхающей в Пицунде, а через несколько часов, после того как перевернулась злополучная лодка, стали неприкаянными, потерявшими самое дорогое сиротинками. От таких мыслей слезы лились сильнее, Маринка содрогалась всем телом, не в силах осознать всей бездушной неотвратимости смерти. Тогда же Маринка решила, что будет помогать Димке и Наташке, чего бы ей это ни стоило.
Первого сентября Маринка шла в школу необычно взволнованная. Целых три недели она готовилась к тому, чтобы встретиться с Соловьевыми. Ей казалось, что произошедшая трагедия стала для брата и сестры водоразделом, после которого ничего уже для них не сможет быть как прежде. Ведь и сама же Маринка, тихо сопереживая в уголке чужому горю, ставшему неожиданно ее собственным, ощутила, что ее детство закончилось в ту минуту, когда она узнала о гибели мамы Димки и Наташки. А уж для них-то — более… Она представляла, как она увидит брата и сестру, подойдет к ним, — и ей становилось мучительно страшно оттого, что не найдется, что им сказать. Дети Соловьевы, пережившие смерть матери, представлялись ей кем-то вроде инопланетян, у которых все теперь по-другому.
Но на школьной линейке Маринка так и не решилась подойти к ним, хотя душа отчаянно этого требовала. Она только наблюдала исподтишка, как они стояли рядышком, зябко прижимаясь друг к другу, два маленьких светловолосых существа. Как будто нахохлившиеся воробушки на ветке, грелись теплом друг друга. Где-то в стороне, ни с кем не общаясь, стоял их отец Лев Дмитриевич, в темном костюме и темных очках. Он тоже как будто ссутулился, стал меньше за последний месяц. У Маринки снова потекли горючие слезы от ощущения какого-то безысходного одиночества. Но, поймав на себе удивленно-раздраженный взгляд матери, девочка мгновенно утерлась рукавом и продолжила стоять в шеренге одноклассников, не слыша ни единого слова из приветственных речей учителей.
Перед первым уроком Маринка, опасаясь, что не все дети знают о Димкиной трагедии, осторожно предупредила одноклассников, чтобы ему не задавали лишних вопросов. Ей казалось, что он не выдержит, если кто-то хотя бы намеком напомнит ему о случившемся. Целый день потом она следила за Димкой, пытаясь заметить предательские штрихи произошедших с ним перемен. Но он держался ровно и отстраненно, как обычно, даже улыбался и рассказывал что-то смешное. Может быть, он был чуть бледнее обычного… Или ей так показалось тогда?
После уроков Маринка увидела, как Димка помог сестренке надеть ранец, и они медленно вышли вдвоем из серого здания школы. Крепко держась за руки, дети потопали по дорожке к дому, где жила элита маленького подмосковного городка Петровское — Соловьев-старший был «шишкой» в местной номенклатуре. По пути они зачем-то свернули в другой дворик, где бросили на скамеечке ранцы. Маринка смотрела на них, притаившись за стеной дома. Димка осторожно покачал Наташку на качелях, потом они вместе повисели на железных брусьях, раскачиваясь как обезьянки. Сердце Маринки разрывалось от боли. Она жадно следила за каждым движением детей, готовая в любую минуту рвануть им на помощь, утешить, поддержать…
— Мамочка, я сегодня видела Димку Соловьева, — взахлеб рассказывала Маринка вечером. — Он такой тонкий, такой…
— Что ты мне про Димку этого битый уже час рассказываешь? — прервала ее мать и подозрительно посмотрела на дочь. — Ты в него, часом, не влюбилась? Смотри у меня! Я тебе дам — с мальчиками крутить! Рано еще о глупостях думать!
Маринка замолчала и никому больше не рассказывала про свои чувства — только подружке Вике, да и то не все. Следующие месяцы прошли для девочки с глубоким осознанием своей тайной причастности к чему-то нестерпимо важному. Оставаясь по-прежнему незаметной для объекта своей заботы, она делала все возможное, чтобы хоть как-то облегчить жизнь бедным детям. Как будто она почувствовала себя гораздо старше и сильнее их обоих.
В столовой у Димки всегда каким-то чудом оказывалась самая большая порция холодных, скользких пельменей. Это Маринка незаметно перекладывала ему еду из своей тарелки. Иногда она приносила в школу вкусные домашние пирожки и всех угощала, оставляя самые большие, конечно, Димке. Если девочка узнавала, что он не успел подготовить домашнее задание по русскому, который отчего-то не любил, то тянула руку и первая вызывалась к доске, чтобы, не дай бог, Соловьев не получил плохую отметку. Каждый день она наблюдала за тем, как выглядит Димка, и, если ловила тени усталости в уголках его живых серых глаз, страшно переживала.
Дни бежали за днями, и каждый из них был наполнен для Маринки глубоким смыслом. Кто уполномочивал ее на такие поступки и насколько нужна была тогда сиротам ее помощь, Маринка не могла бы ответить и спустя многие годы. Тогда же она просто повиновалась мощному импульсу, который двигал ею изнутри, не оставляя никаких шансов на сопротивление.
К Новому году Маринка связала Наташке варежки. Стояли морозы, и она беспокоилась, чтобы малышка не мерзла. Маринка принесла их с собой в ранце и ждала удобного момента, чтобы передать варежки Димке. Подойти и поговорить с ним она по-прежнему стеснялась. Выждав удобный момент после уроков, когда в классе никого не было, Маринка положила варежки к Димке в парту.
— Эй, Смирнова! Ты что там делаешь? — Оклик прозвучал как пощечина. Маринка медленно повернулась и покраснела до кончиков ушей.
— Да так, ничего… — Она переминалась с ноги на ногу, как будто ее застали за каким-то неблаговидным поступком.
— Я давно заметил, что ты за мной наблюдаешь… Чего тебе нужно?
— Я… В общем, я связала варежки для твоей сестры…
— Что? Варежки? Зачем? — Димка изумленно повертел в руках яркие шерстяные рукавички.
— К Новому году… Хотела подарок сделать… — В глазах у Маринки застыли слезы. Какая же она дура! Совсем не то сказать-то хотела…
— Ты что, знакома с Наташкой?
— Нет…
— Ну ладно, спасибо! — смягчился мальчик. — А я тут тетради в парте забыл, вернулся. Ты идешь домой, что ли? А варежки сама сестре подари, она меня внизу ждет.
— Да-да, я уже иду! — засуетилась Маринка. Наташка пришла от варежек в восторг.
— Мне так давно никто уже ничего не дарил! — восклицала она, примеряя их.
Втроем они погуляли немного по заснеженному школьному двору, потом разбрелись по домам. Так начались их странные отношения, перейдя из плоскости девичьих мечтаний в реальность. Теперь Маринка вздохнула спокойнее, поскольку стала чуть-чуть ближе к тем, кто так сильно волновал ее душу.
А весной Маринку ждал новый сильный стресс. Однажды в солнечную майскую пятницу Димка стал отпрашиваться с субботних уроков.
— Соловьев, что там у тебя такое случилось? — спросила классная руководительница Ирина Николаевна. Она была расположена к Димке и старалась опекать его в меру возможностей.
— Понимаете, Анна Сергеевна, у меня папа в Москве женится…
— Ах вот как! — Учительница была, конечно, в курсе недавней трагедии семьи Соловьевых, так что сейчас не смогла сдержать удивления. — Ну тогда конечно, поезжай!
Стоявшей рядом Маринке в этот момент показалось, что ее приподняли в воздух и изо всех сил швырнули лицом на холодные бетонные плиты. Она попыталась закрыть обеими руками уши и выбежала из класса. До самого вечера девочка проплакала в школьном туалете, не понимая, как это отец Димки может на ком-то жениться после того, что случилось, и вообще — как может существовать в мире подобная несправедливость. Она всего несколько раз видела Татьяну Алексеевну, мать Димки, но ей казалось, что им обеим сегодня нанесено величайшее в мире оскорбление.
В воскресенье Маринка задумчиво бродила по пустынному парку на окраине их города. Она очень любила этот парк в любое время года, но особенно — весной, когда из клейких, ароматных почек выстреливали первые листья и в воздухе носилось ощущение скорых замечательных перемен. Из-за деревьев Маринка увидела, как неподалеку остановилась черная «Волга». Из нее вышли Димкин отец и высокая, стройная женщина в кокетливой белой шляпке. Смеясь и болтая о чем-то, они пошли по дорожке в глубь парка. Не зная, зачем она это делает, Маринка последовала за ними, прячась за деревьями.
Лев Дмитриевич нежно вел свою даму под руку, изредка наклоняя лицо к ее вьющимся темным волосам. Маринка неотступно следовала за ними, не в силах оторвать от парочки жадного взгляда. Силуэтом дама была очень похожа на Татьяну Алексеевну, но держалась как-то свободнее, раскованней. В какой-то момент сильным движением Соловьев опустил свою спутницу на скамейку, она начала смеяться и шутя отбиваться от него. Боже! На кого он променял умершую жену! Как они могут вот так запросто целоваться в парке, когда Татьяна Алексеевна лежит сейчас в холодной, недавно оттаявшей земле и не видит этой ранней прекрасной весны! Даже года еще не прошло… Сердце Маринки забилось так сильно, что едва не выпрыгнуло из грудной клетки. Лев Дмитриевич между тем сильно прижал даму к себе и страстно впился в нее губами. Маринка вскрикнула и чуть не потеряла сознание. Парочка встрепенулась. Лев Дмитриевич привстал и внимательно посмотрел в сторону деревьев, где пряталась девочка.
— Кто здесь? — громко спросил он.
На Маринку точно столбняк нашел. Она стояла, не в силах пошевелить ни рукой, ни ногой. Лев Дмитриевич, конечно, увидел ее из-за веток. На одно мгновение их взгляды встретились. После этого Маринка как ошпаренная побежала прочь, не разбирая дороги.
Домой она пришла поздно вечером, измученная и несчастная. Мысли о Димке и Наташке не давали покоя. Не было никакого сомнения в том, что эта высокая, стройная дама окончательно и бесповоротно намерена занять место Татьяны Алексеевны.
— Привет, дочь! Ты откуда так поздно? Я уже беспокоилась…
В квартире все было непривычно: разрумянившаяся взволнованная мать встретила ее на пороге, в коридоре вкусно пахло пирогами. Маринка попыталась избежать вопросов и сразу нырнуть в комнату, но не тут-то было.
— Николай! — необычно весело обратилась мать к кому-то в кухне. — А вот и моя дочь Маринка вернулась. Сейчас будем пить чай.
Маринка обреченно вздохнула и пошла на кухню. Только теперь она обратила внимание, что мать была нарядно одета, завита и накрашена, чего с ней давно уже не случалось. Значит, гости. На кухне сидел немолодой гражданин в помятом пиджаке и аппетитно закусывал салатом. Перед ним стояла полупустая бутылка водки. При виде девочки гость изобразил некое подобие улыбки.
— А, здравствуй, Мариночка! Проходи, много о тебе слышал от мамы. Ну, Лидка, какая она у тебя красавица-то! Надо за это выпить! — И Николай, не дожидаясь ответа, потянулся к бутылке.
Девочка снова вздохнула и послушно села за стол. Меньше всего ей сейчас хотелось общаться с каким-то Николаем.
— Да ты кушай, дочка, кушай! — Мать суетилась вокруг, подмигивая гостю. — А у нас для тебя есть хорошие новости!
— Какие? — Маринка, не поднимая глаз, положила себе немного салата и картошки.
Мать торжественно посмотрела на гостя и подбоченилась:
— Мы с Николаем Степановичем решили пожениться!
— О господи! И вы тоже… — Маринка бросила вилку и выбежала из-за стола, не в силах более выносить все это. Но мать преградила ей дорогу:
— Да, и мы! Еще молодые небось! Ты что, своей матери счастья не хочешь? Думаешь, только твоему Соловьеву жениться можно? И главное — где он только отыскал такую, чтоб глаза, фигура — все как у бывшей жены. Даже зовут Татьяной… Как по заказу!
— Перестань, пожалуйста! — Маринка подавила рыдание. Сердце у нее снова заколотилось — как тогда, когда она увидела парочку в парке.
— Доченька моя, да что ты опять! Николай Степанович очень хороший, работящий, почти без вредных привычек. Работает шофером. Он будет о нас заботиться… Куда же ты?
— Отстаньте от меня все! — закричала девочка и выбежала с кухни, хлопнув дверью.
— Не обижайся на нее, Коленька. — Мать услужливо подкладывала в тарелку гостю еду. — У нее возраст сложный. А еще она у меня чудная, впечатлительная слишком…
— Ничего, Лидка! Мы найдем с ней общий язык! Она у тебя о-го-го! — смачно закусывая, отвечал Николай.
За то лето в жизни Маринки произошло много перемен. Мама с Николаем действительно вскоре поженились, он переехал жить к ним. Маринку на все лето отправили в пионерский лагерь. Там она загорела и впервые в жизни осмелилась несколько месяцев не стричься — раньше мать всегда коротко стригла ее, едва волосы начинали прикрывать уши. Теперь у нее отросли настоящие кудряшки, которые забавно щекотали шею. Вечерами Маринка прилежно записывала в заветную тетрадку тексты популярных песен про любовь и разлуку и скучала по Димке, который отдыхал где-то на море. Она всерьез рассказывала всем девочкам в палате, что у нее есть замечательный мальчик, с которым они теперь дружат.
Однако возвращение в школу, которого Маринка так ждала все лето, принесло ей сильное разочарование. Бронзовый от загара, веселый Димка первого сентября к ней даже не подошел, не поздоровался, не обратил никакого внимания на новую прическу, которую Маринка сооружала себе утром целый час. Он шумно обсуждал с другими одноклассниками летние приключения. Маринка с жадностью наблюдала произошедшие в нем перемены: как он вытянулся, загорел, окреп. Он был такой чужой, и на мгновение девочка поверила, что ничего и не было между ними, что она все себе просто придумала.
На следующий день Димка машинально кивнул ей, когда они садились за соседние парты на уроке истории. И стал задорно болтать с Маринкиной лучшей подружкой Викой. И все! Свет для Маринки померк окончательно. Димку с Наташкой теперь иногда провожала в школу сухая, высокая женщина в очках, похожая на строгую учительницу. Льва Дмитриевича и его новой жены было не видно.
Ситуацию спасла Наташка, которая однажды после уроков бросилась Маринке на шею и попросила пойти с ней погулять.
— Митька теперь совсем мало со мной разговаривает, — жаловалась она, — мне так грустно! Он больше не берет меня в свои игры.
Димка теперь обязательно почти каждый день занимался спортом, так что Наташка вынуждена была его ждать в одиночестве в школьном дворе. В тот день они дождались его вдвоем.
— О, Смирнова! — удивился Димка, увидев Маринку с сестрой. — А ты что тут делаешь?
— Она гуляла со мной, пока ты там бегал с большими мальчиками, — с гордостью сказала Наташка, держа Маринку за руку. — Она моя лучшая подруга.
— Не обижай сестру! Она у тебя замечательная, — глядя Димке в глаза, строго сказала Маринка.
Димка что-то хмыкнул в ответ, потом задумчиво почесал макушку:
— Ладно, подруги, пойдемте домой!
Так они снова стали возвращаться после школы втроем. Мальчик сначала немного стеснялся Маринки перед ребятами, потом привык, оттаял, стал прежним.
— Скажи, ты скучал по мне там, на море? — однажды, набравшись храбрости, спросила она.
— А почему я должен был скучать? — удивился Димка. — Там было очень весело. Мы с Наташкой купались, загорали, играли с мальчишками и девчонками в казаки-разбойники…
Маринке снова стало больно, но она даже вида не подала. Только вечером перед сном поплакала на кухонной кушетке, где теперь спала, — вот и все. От Димки она узнала его последние новости. Оказывается, Лев Дмитриевич перебрался в Москву. Его женитьба самым удачным образом совпала с его переводом на повышение по партийной линии, в дальнейшем были вероятны длительные зарубежные командировки.
— А ты, как же ты? — только и смогла выдохнуть пораженная девочка, боясь услышать страшный ответ.
— А мы с Наташкой тут пока остаемся. Папа и Татьяна так решили. Старая школа, привычные условия. Нам так будет лучше. Вот и бабушка к нам переехала…
В школе у них с этого года начался английский язык. На первом занятии англичанка Елена Леонидовна — вчерашняя студентка московского педагогического вуза — решила со всеми познакомиться. Маринке эта учительница сразу не понравилась: нервная, худая, она слишком вызывающе себя вела по отношению ко всем, кичилась тем, что только что приехала из Москвы. Она объявила, что не планирует долго задерживаться в провинции и при первой возможности уедет обратно в столицу. Маринка сразу окрестила ее про себя «воблой».
— Сейчас каждый встает, называет свое имя и рассказывает о себе и своей семье, — сказала учительница визгливым голосом. Никто не встал. В классе повисла гробовая тишина. Выскочек в Маринкином классе не любили.
Подождав несколько секунд, училка зловеще ткнула пальцем в журнал:
— Я сказала, каждый встает и представляется! Не хотите по-хорошему, будет по-плохому! Так… — Она нервно водила глазами по странице. — Соловьев, быстро встать!
Димка нехотя поднялся с последней парты.
— Елена Леонидовна! Можно лучше я отвечу? — Маринка уже тянула руку, предчувствуя неладное.