Воронцова Наталья. Маринкина любовь

   — Еще как! Чуть руки на себя не наложила! Но он-то хорош! Поварихе его двадцать пять лет всего!
   — Подожди! — снова попросила Маринка и потерла себе глаза. Смысл слов доходил до нее с трудом. — Почему он женился?
   — Да потому, что беременная его Анна!
   — Беременная! — сдавленно вскрикнула Голубева. — Быть не может! Он же детей ненавидит! Я аборт от него делала…
   — И ты? Я тоже делала! И Светка из Митина, с которой он при мне еще спал. Я от нее несколько раз его уводила. Тебе не говорила — не расстраивала… Ты слушай этих мужиков больше, они тебе расскажут! Мы тут все за тебя так переживали… Особенно Павел Иванович, поседел весь. Ты совсем разбаловала Весельцова. Мужик три года не работает, гуляет, а ты его кормишь-поишь-обуваешь. Мыслимое ли дело! Хотя за такой секс, как с ним… Может, и кормить нужно, и все терпеть! Я тебя не осуждаю.
   — Роза! Скажи, он правда женился или просто от меня избавиться хочет, чтобы я не искала?
   — По-моему, — авторитетно сказала та, — его просто окрутили. Пока ты вокруг него с пряниками бегала, он по палке соскучился. Вот его быстро и приручили…
   — Почему же он сам не позвонил мне? Почему не сказал?
   — А вот этого я не знаю, извини. В ваши отношения никогда не совалась. Все приняла и отпустила изменника с миром.
   — Роза, прости…
   Маринка повесила трубку и начала рыдать. Сначала тихо, по-детски, потом громче, наконец, отчаянно завыла, скрючившись на диване. Со всех сторон ее обступила черная, непроглядная бездна. Из нее улыбался двенадцатилетним ребенком еще Димка, потом Светка, его первая жена, которая вдруг обернулась Розой и погрозила ей палкой. Откуда-то смачно матерился Алексей. Потом Димка Соловьев, превращающийся в Весельцова. Несчастный Голубев бродил с министерским портфелем в поисках квартиры. И все они обступили Маринку, сжимаясь вокруг нее плотным, тяжелым кольцом, как в фильмах ужасов. Не выдержав этого страшного нашествия, она со стоном отключилась.
   Понемногу приходить в себя Маринка начала только в больничной палате. Когда она в первый раз осознанно открыла глаза, в окно бил яркий дневной свет. Она лежала в каком-то уродливом балахоне, в чужой, неуютной постели. Со стороны раздалось покашливание. Значит, она была не одна.
   — Где я? — спросила Маринка. Голова была чугунная, язык не ворочался.
   — Мы все уже давно на том свете! — пропел старческий, дребезжащий голос.
   — Я умерла?
   — И ты, и я, и он… Мы все умерли, мы всего лишь тени…
   — Хорошо…
   Маринка снова провалилась в бессознательное, удивившись, как это после смерти может так сильно болеть голова. Ей казалось, что смерть обязательно приносит облегчение, забвение, покой…
   Потом она долго была между чем-то и чем-то. Издалека до нее долетали звуки, которые она не могла распознавать. Слышала только, что они есть. Перед ней по-прежнему плясали и кривлялись уродливые чудовища из ее жизни, отогнать которых не хватало сил. Они звали, тянули за собой в свой дикий танец, и сопротивляться было невозможно. Оказывается, смерть еще тяжелее, мучительнее жизни!
   В следующий раз Маринка вынырнула на свет от чьих-то ледяных прикосновений. Кто-то трогал ее лицо, теребил волосы холодными, костлявыми руками. Голубева открыла глаза и снова зажмурилась. Прямо над ней склонилась уродливая старуха, точь-в-точь из ее кошмаров. Видение поколебалось в воздухе и не исчезло. Маринка снова приоткрыла глаза и отшатнулась.
   — Что вы делаете?
   — Офелия плетет венки для мертвых нимф! — задребезжал знакомый уже, старческий голос.
   — Отойдите от меня! — снова дернула головой Маринка и с ужасом прикоснулась к волосам, в которые были вплетены одуванчики.
   — Не бойся! Она безобидная! — послышался приятный голос из противоположного угла. — Это Офелия тебе венок надела. Ее все тут знают.
   Голубева с большим трудом перевела глаза туда, откуда слышался голос. На кровати сидела дама средних лет в очках и читала.
   — Я разве не умерла? — спросила Маринка, еще сомневаясь.
   — Конечно нет! Это только этой дуре старой, — дама скорчила рожу и показала лохматой старухе язык, — кажется, что мы все мертвые. Офелия хренова! На самом деле все совсем наоборот.
   — Где мы?
   — В больнице, душечка. Если тебя сюда положили, скорее всего, это надолго. Кстати, давай знакомиться. Я Ирина Петровна, кандидат наук, преподаватель кафедры биологии МГУ.
   — Марина…
   — А ты долгонько в себя-то не приходила. Уж тебя кололи, кололи лекарствами…
   Голубева все еще не могла поверить, что действительно жива. Ощущение наступившей смерти было гораздо реальнее. Маринка почувствовала себя оскорбленной таким обманом. Понемногу к ней стали возвращаться физические ощущения. Она с недоверием, медленно ощупала свои ноги, руки, лицо. Действительно, похоже, что она не умерла.
   Старуха между тем, рыдая в три ручья, громко затянула какую-то жалобную песню, состоящую из нечленораздельных звуков, и стала разбрасывать по палате одуванчики. У Голубевой мороз по коже пробежал.
   — Ну вот, опять начинается, — недовольно сказала Ирина Петровна. — Надо санитарку вызвать. Нельзя Офелию на улицу выпускать — всегда принесет мусора…
   Ирина Петровна деловито нажала красную кнопку у кровати. Через несколько минут в комнату вошли двое в белых халатах:
   — Что тут еще случилось?
   — Да вот престарелая Офелия опять буянит. Урезоньте, пожалуйста!
   Санитары быстро подошли к старухе. Один из них достал устрашающих размеров шприц.
   — О, Гамлет! Не покидай меня! — заломила руки старуха, глядя на санитаров.
   — Сейчас будет тебе Гамлет!
   И всадили в руку сопротивлявшейся изо всех сил старухи здоровенный шприц.
   — Ах, ты опять кусаешься, сволочь! Чтоб тебя! — выругался один из санитаров.
   После укола старуха обмякла, ее уложили на кровать. Она что-то еле слышно лепетала.
   — Все, до завтрашнего утра спокойно будет, — удовлетворенно сказала Ирина Петровна, — спасибо, ребятки!
   — Ты смотри, Голубева в себя пришла! — обратили наконец санитары внимание на Маринку. — Значит, не все так хреново, как казалось!
   — Как мы себя чувствуем?
   — Гораздо лучше! — ответила за Маринку ее словоохотливая соседка. — Разговаривает и даже кое-что соображает.
   — Отлично! Завтра) Голубева, тебя врач осмотрит.
   — А в какой я больнице? — подала голос Маринка.
   — А ты еще не поняла? — удивились санитары и начали хихикать, переглядываясь. — Ну тогда у Ирины Петровны вон спроси. Она тут старожил, все тебе расскажет…
   И санитары удалились. Несколько минут в палате было тихо. Слышно было только, как Ирина Петровна шелестит страницами.
   — Ну слава богу, мгновения тишины. Можно отдохнуть спокойно. Я бы тебе… Мешаешь тут процессам осмысления. — Она погрозила кулаком в сторону спящей старухи.
   — А почему она так?
   — Да сумасшедшая она. Ей кажется, что она Офелия, умерла и видит сны. На прогулке собирает цветы, плетет венки и разбрасывает потом по палате. Песни поет…
   — А почему же она тут лежит, с нами?
   — Так потому, что в психушке мы, деточка, в психушке! — весело сказала соседка, широко улыбаясь Маринке.
   — Это не смешно.
   — А я и не шучу, — обиделась Ирина Петровна, — тут третий год уже.
   — Но почему? Вы же абсолютно нормальная!
   — Я знаю… — Соседка встала и, разминаясь, прошлась по палате, оглядываясь на дверь. — Но меня сюда упекли, как упекали диссидентов в сталинские времена. Ты знаешь, со всеми передовыми людьми своего времени такое случалось. Я была на пороге грандиозного научного открытия… К черту теорию Дарвина, она безнадежно устарела!
   Что-то неуловимое в тоне и поведении соседки насторожило Маринку. Она стала внимательно присматриваться к ней. Ирина Петровна нервно ходила по палате, активно жестикулируя и все более распаляясь.
   — Я вступила в контакт, равных которому не было за всю историю человечества. Инопланетные братья, которые создали жизнь на нашей Земле, избрали меня для того, чтобы я сообщила о них человечеству. Сначала мы обменивались мыслеформами…
   — Чем-чем?
   — Мыелеформами! У нас был телепатический контакт. Они посылали мне мысли, которые я по открытым каналам принимала и записывала. Вот послушай, что они мне продиктовали… — Соседка продолжила нараспев, закрыв глаза: — Жизнь на земле началась в результате грандиозного научного эксперимента. Мы, посланцы альфы Ориона, прибыли в Солнечную систему, чтобы попробовать клонировать на земле жизнь. Теперь мы наблюдаем за происходящими процессами. — Ирина Петровна подошла ближе к Маринке и перешла на взволнованный шепот: — Но самое страшное из того, что они сообщили мне, что, если я не сообщу о своем контакте лично президентам России и США, они уничтожат нашу планету. Они хотят вступить в контакт с властями супердержав, чтобы избежать катастрофы… Я написала десятки писем президенту США, обращалась в крупнейшие СМИ! Я выходила к Кремлю с громкоговорителем, чтобы быть наконец услышанной… Там меня и повязали, как некогда тех, кто митинговал против ввода войск в Чехословакию. Такова наша судьба — всех неординарных людей в России. Психушка и изгнание…
   Маринка слушала все это, соображая, кто из них двух бредит. А что, если тетка права и она правда в психушке?
   — Ирина Петровна, так вы не пошутили про психушку?
   — Ты снова спрашиваешь, дитя мое? Вот и я сначала никак смириться не могла, пыталась через унитаз послания в ООН и Европейский суд отправлять, но все пустое. Нас тут никто не услышит…
   — А я почему здесь?
   — Ты больна, деточка, очень больна. У тебя были сумерки сознания…
   — Но я же не душевнобольная?..
   — Здесь все так говорят… Одна только Офелия поет — уже тридцать пять лет. Одевается во все белое — и ждет своего Гамлета на берегу реки смерти… Ей хорошо!
   У Маринки от этих слов в голове окончательно помутилось. Она встала с постели и медленно подошла к небольшому окну. На улице стояли заснеженные деревья, светило солнце.
   — Но как я сюда попала?
   — Тебя привезли в бессознанке, — спокойно ответила тетка, — ты была буйная. Кричала, вырывалась. Димку какого-то звала все время. Потом успокоилась…
   — Димку? Голубева снова легла на кровать, закрыла глаза, напрягла память. Медленно, как из тумана, стали выплывать события последних дней. Димка ее бросил! Поэтому она тут и оказалась. Но она не хотела, не хотела этого помнить!
   У нее началась истерика, и Ирина Петровна нажала на кнопку. Пришли санитары, вкололи ей снотворное, и вновь Маринку окутала непроницаемая, глубокая темнота. Она была отдохновением измученной, исстрадавшейся от непосильной боли душе!
   Наступила ночь, за ней — день, совершенно похожий на предыдущий. Удивительно, но Маринка с готовностью и смирением приняла свое нынешнее существование. В углу что-то тихо бормотала лохматая старуха в белом. Ирина Петровна сосредоточенно читала и делала выписки в пухлую тетрадь, иногда замирая с закрытыми глазами, как будто вслушиваясь в пространство. Никто Маринку ни о чем не спрашивал. Она часами лежала на кровати и глядела в потолок. Когда приходили врачи и что-то говорили, она не отзывалась.
   — Ты что-нибудь помнишь? Как тебя зовут? — приставали они.
   Маринка отворачивалась и молчала. Что толку отвечать, если это может нарушить зыбкий покой беспамятства, который образовался у нее внутри? Она не хотела ничего вспоминать.
   Дни бежали — быстро или медленно, сказать было трудно. Вместе с Офелией Маринка собирала во дворе цветы, подпевая изредка ее грустным песням. Казалось, никаких перемен не будет больше в этом мире, отгороженном от всего пространства высоким забором.
   Но однажды утром дверь в палату открылась — и вместе с привычными Голубевой врачами вошел какой-то странно знакомый ей мужчина с огромным букетом цветов. На пороге он замер и натянуто улыбнулся:
   — А вот и мы!
   Маринка равнодушно скользнула по нему взглядом и отвернулась. Какое-то беспокойство появилось в ее сердце. Она не хотела слушать, что скажет ей гость, и даже закрыла ладонями уши.
   — Мариночка, ты узнаешь меня? — Над ней склонилось озабоченное лицо. — Это я, Паша, твой муж…
   — Да… — Маринка его вспомнила. Воспоминания не доставили ей радости. — Уходи, пожалуйста…
   Голубев помялся и недоуменно посмотрел на врачей, те развели руками.
   — Ты посмотри, кого я тебе привел!
   Из-за спины Павла Ивановича вышел взволнованный Илья и бросился к Маринке:
   — Мамочка!
   Голубева поморщилась. Зачем так кричать? Она продолжала лежать равнодушно, позволив сыну обнять себя.
   — Я по тебе так соскучился! — говорил Илюшка и плакал. Маринку это раздражало.
   — Марина, у вас же ребенок, — вкрадчивым голосом сказал врач, — вам обязательно надо вернуться домой.
   — Не хочу!
   Через несколько минут врач дал Голубеву незаметный знак рукой, и тот оттащил сына от ее постели.
   — Мы придем еще! — извиняющимся голосом сказал он.
   — Не надо… Мне тут хорошо…
   Еще несколько дней все шло по-прежнему, но визит Голубева с сыном смутил Маринку. Из подсознания снова стали выплывать какие-то неясные картины, звуки, голоса. Она старалась бежать от них, но они неизменно догоняли, лишали покоя, мучили. Головные боли были такие, что Маринка каталась по полу, билась головой об стены. Ей становилось легче только тогда, когда делали укол. Она хотела этих уколов, мечтала о них!
   После лекарства приступы воспоминаний становились все более редкими и тупыми, и от этого было легче.
   — Марина, посмотрите в окно! — приставал к ней врач. — Там снежинки летают. Какие красивые снежинки!
   — И что?
   Какое ей было дело до снежинок, запорошенных деревьев, белых сугробов? Никакого. Есть и есть — где-то вне ее, в другом мире. Она вовсе не хотела возвращаться обратно.
   Через пару недель дверь в палату распахнулась — и на пороге появился высокий, загорелый мужчина в белом халате. Он сразу озабоченно бросился к Маринкиной кровати:
   — Я приехал, как только узнал… Мариночка… О господи!
   Голубева посмотрела на него равнодушно. Он казался знакомым, но кто он — вспомнить никак не удавалось. Она напряглась, и тут ее пронзило так, что сердце заколотилось и кровь прилила к лицу.
   — Боречка, милый! — Она обвила его шею руками. — Как я рада тебя видеть! Со мной тут такое случилось…
   Она заливалась слезами, продолжая обнимать Бориса. Тот тоже прослезился и неловко погладил Маринку по волосам:
   — Ну все, успокойся. Все будет хорошо.
   — Похоже, это кризис… — удивленно прошептал кто-то сзади. — Она реагирует на него!
   — Боречка, я не знаю, что я тут делаю. Мне дают какие-то лекарства… Я ничего не помню. Мне так плохо! Забери меня отсюда!
   — Заберу, заберу, все уже позади.
   Пару часов Смелов посидел с ней, рассказывая какую-то ерунду. Маринка его не слушала — она всхлипывала и никак не могла успокоиться. Возвращение в жизнь состоялось. На нее оглушительной волной со всех сторон нахлынули ничем не сдерживаемые, но больше неопасные воспоминания.
   На следующий день с утра Маринка с удивлением разглядывала палату и ее странных обитательниц, как будто видела их впервые. Интересно, сколько времени она тут провела? Несколько дней или недель?
   Впервые за все время она пристрастно поглядела на себя в зеркало и ужаснулась. На ней была засаленная, основательно вылинявшая ночная рубашка в цветочек. Волосы у корней были совсем седые, глаза казались погасшими. Маринка попробовала причесаться и уложить волосы. Было такое ощущение, что она постарела лет на десять. Нет, она не допустит такого! Она срочно возьмется за себя! Она не намерена провести остаток жизни за высоким забором рядом с больными старухами!
   А как там Илюшка? Маринка вдруг поняла, что за все время, проведенное в больнице, она ни разу не вспомнила о нем. Стало пронзительно стыдно и страшно, Голубева даже заплакала. Какое же у нее было состояние, раз она даже ни разу не вспомнила о единственном сыне? Это потрясение усилило ее желание немедленно выйти из больницы. Несмотря на слабость, она ощущала себя окончательно выздоровевшей.
   Во второй половине дня ее отвели на консилиум врачей. Там ей долго задавали какие-то глупые вопросы, внимательно и сочувственно заглядывая в лицо. Маринка отвечала твердо и спокойно, врачи переглядывались.
   — Можем вас поздравить, — сказал наконец один из них, — наша терапия имела успех. Вы пробудете у нас еще немного, чтобы мы понаблюдали за вами, а потом, если все пойдет нормально, мы отпустим вас домой.
   — Но мне срочно надо домой! У меня там сын! Вы меня что, за сумасшедшую держите?
   — За сына не волнуйтесь. Он в полном порядке, с отцом. А понаблюдаться вам еще надо…
   — Идите вы все знаете куда! — Маринка от отчаяния со всей силы шарахнула стулом об стену и заплакала.
   — Ну вот видите, вам еще нужен покой, — сказал глава консилиума и повернулся к ее лечащему врачу: — Ее нельзя волновать!
   Сопротивляющуюся изо всех сил Маринку увели, опять сделали успокоительный укол. И опять в ее сознании все стало двоиться, расплываться, и Маринка уснула. А когда очнулась, сильно болела голова. Кто-то сидел рядом и гладил ее по руке.
   — Борька, ты? — Маринка с трудом разлепила глаза. Лекарство упорно опрокидывало ее куда-то в вязкую дрему.
   — Я, лежи тихо. Что ты там вчера натворила?
   Голубева напрягла память. Какие-то обрывки, но ничего конкретного.
   — Чертовы таблетки… Не помню!
   — Зачем ты кинула стулом в членов консилиума? Тебя теперь еще за буйную посчитают.
   — А мне плевать… Боречка, милый, забери меня… У меня Илья дома. Я тут больше не могу! С ума сойду.
   — А стульями больше швыряться не будешь?
   — Нет! Это от бессилия. Я больше не буду…
   — Тогда считай, что тебе повезло, — улыбнулся Борис. — Я знаю директора этой больницы еще по институту. Мы уже говорили с ним. Думаю, он не откажет. Только веди себя хорошо!
   — Я буду такой примерной, — Маринка тоже впервые рассмеялась, — как в школе!
   — Да уж, — хмыкнул Борька, — ты, конечно, была у нас самой примерной ученицей!
   — А сам-то!
   — Узнаю прежнюю Смирнову. Ты на самом деле поправилась, раз шутишь! Лежи тихо и жди. Я за тобой приду…
   — Я тут в таком виде, — вдруг забеспокоилась Маринка, — я, наверно, совсем страшная. Прости меня, Боречка. И принеси мне какую-нибудь одежду, пожалуйста. И расческу нормальную…
   — Ты для меня всегда красавица, абсолютно в любом виде, — совершенно серьезно сказал Смелов, — запомни это и не говори глупостей.
   — А еще принеси цветов для Офелии, белых. Если найдешь. И какие-нибудь научные книжки для Ирины Петровны. Им же тут еще оставаться… Бедняги!
   Борька кивнул и исчез. Голубева себе просто места не находила несколько часов — а вдруг не приедет больше? И убеждала себя: нет, он не такой. Раз Смелов пообещал — все будет!
   И действительно, вечером Борька приехал за Маринкой, привез ей огромный букет ярко-алых роз и большую сумку с вещами.
   — Посмотри, подойдет ли, — смущенно сказал он. — Я так брал, на глазок…
   Все вещи были новые, фирменные, еще с бирками. Полный комплект — начиная с шикарного нижнего белья. У нее никогда такого не было. Когда Голубева переоделась в новый спортивный костюм и собрала волосы заколкой, Смелов только вздохнул восхищенно:
   — Вот теперь ты на себя похожа! Только уж очень худая и бледная…
   — Это поправимо! Хорошо, что не наоборот! — улыбнулась Маринка. — Кстати, откуда эти вещи? Это не мои…
   — Заехал по пути, купил… Вот еще теплая куртка и кроссовки, надевай!
   — Но же это все так дорого! Зачем?
   Борька только рукой махнул. Офелия спала, поэтому белые лилии положили прямо у ее кровати.
   — То-то радости ей будет, когда проснется! — задумчиво сказала Голубева, вдыхая дурманящий запах.
   Ирина Петровна сразу нацепила очки и с интересом ухватилась за принесенные ей книги.
   — Спасибо тебе, Марина, — крепко пожимая руку на прощание, сказала она. — Ты очень хорошая. Наверняка тоже состоишь в ментальном контакте с инопланетянами. Просто пока не понимаешь этого. Я попрошу их, чтобы не оставляли тебя…
   Маринка едва не заплакала и вышла из палаты. За забором Смелов усадил ее в красивую иномарку.
   — Борь, а какое сегодня число?
   — Пятнадцатое февраля.
   — А сколько я тут пробыла?
   — Почти полгода, — помявшись, ответил Смелов. Маринка схватилась за голову. Такого предположить она не могла. Казалось, всего несколько долгих дней…
   — Теперь все будет иначе! Обязательно будет иначе! — заклинала она сама себя.
   Пока они ехали, Маринка с недоверием разглядывала заснеженные улицы. Неужели и правда — полгода безвременья? От таких мыслей мороз бежал по коже. А ведь она могла бы остаться там навсегда, если бы не Борис.
   — Спасибо тебе огромное! — Голубева положила руку ему на плечо и снова расплакалась. — Ты меня снова спас.
   — Да ладно тебе! Если бы ты знала, как я испугался! Приехал домой, а отец мне рассказывает… Я сразу к тебе примчался.
   — А что, в Петровском все уже знают?
   — Угу. То есть не знают, что с тобой. Просто что ты в больнице… Не представляешь, как напугала меня!
   — Ой, а куда мы сейчас едем? — спохватилась вдруг Маринка.
   — А куда ты хочешь? Давай поужинаем сначала. Отметим…
   — Нет-нет, — уперлась Голубева, — вези меня домой. Сейчас буду Паше звонить. Ведь я даже не знаю, где мой сын!
   Борис достал из кармана мобильный телефон и набрал номер:
   — Павел, вы? Это Смелов. Мы будем через пятнадцать минут. Встречайте!
   Когда машина притормозила у подъезда, навстречу Маринке выбежал смеющийся, счастливый Илья. Он еще вытянулся, оброс, светлые глаза его лучились.
   — Мама, мамочка!
   — С возвращением! — Голубев помог Маринке выйти из машины.
   — Сыночек мой! — Маринка бросилась обнимать сына. — Как ты был без меня?
   — Ну ладно, я поехал, — грустно сказал Борис, видя, что встреча состоялась. — Будь здорова!
   — Подожди… Может, зайдешь?
   — Нет, не сейчас… Заеду в другой день. Вот номер моего мобильного. Звони, если что.
   — Спасибо! — К машине быстро засеменил Голубев с измятой денежной купюрой в руке. — Вот возьмите, Борис! В благодарность!
   Смелов только отрицательно покачал головой, сел в машину и уехал. Павел Иванович остался стоять в растерянности, держа купюру в вытянутой руке.
   — Надо же, привез тебя и даже денег не взял…
   — Пойдем. — Маринка взяла Голубева под руку. — Не тому ты человеку деньги предложил.
   — А тачка у него классная, — завистливо вздохнул тот. — И сам весь такой навороченный. Кто он тебе?
   — Друг.
   — А мне дядя Боря настоящий музыкальный центр подарил. Японский! — не утерпев, похвастался Илья. — Мне так хотелось!.. И клюшку новую. Во дворе ни у кого такой нет!
   Маринка только руками развела. Что тут скажешь!
   Она настолько была счастлива, что выздоровела и вернулась домой, что несколько дней пребывала в состоянии полной эйфории. Убралась в своей небольшой квартирке, побаловала сына самодельными сладостями, сходила в парикмахерскую. Было странное ощущение, будто она очнулась от тяжелого сна. А ведь можно было и не очнуться… Робкие попытки Голубева переселиться к ней обратно она сразу решительно пресекла, да он и не настаивал особенно. Ходил вокруг, вглядывался, как будто хотел что-то понять.
   — Ну что ты уставился? — спрашивала Маринка.
   — Знаешь, все-таки такая болезнь, — мялся тот, — а вдруг рецидив? Я боюсь оставлять тебя с сыном.
   — Думаешь, не сумасшедшая ли я? Не дождетесь! Я тебе благодарна, что ты занимался сыном, но сейчас можешь уходить. Мы с Ильей вдвоем со всем теперь справимся. А ты все еще с Женей?
   — Да. Она тоже нам с Илюшкой помогала.
   — Очень признательна. Передавай привет!
   Она чувствовала себя отлично, хотя на самом деле было от чего снова впасть в депрессию. Из школы во время болезни Маринку по-тихому уволили. Когда она пришла разбираться, почему, директриса тоже как-то странно на нее посмотрела.
   — А вы что думаете, что раз вышли из дурдома, то можете так сразу и к детям вернуться? А вдруг что случится, что, мне за вас отвечать?
   Это был холодный душ. Илья ей тоже со слезами рассказал, что мальчишки во дворе над ним смеялись и говорили, что его мать сумасшедшая.
   — Не слушай их, сын! — говорила Маринка, а у самой кошки скребли на душе. — Мало ли что люди мелют… Ты же меня любишь?
   — Да!
   — Тогда и не слушай никого!
   Через пару дней прикатила с проверкой мать. Она тоже долго и пристально вглядывалась в Маринку.
   — Мама, да не смотри ты так! Я нормальная! — не выдержала наконец Маринка. — У меня просто был нервный срыв. Теперь я поправилась. Проходи!
   — Вот доигралась! Я тебя предупреждала! Надо было жить замужем как все вокруг, а не бегать, задравши хвост! Как ты теперь жить-то будешь? С таким-то пятном в биографии — и одна? Кому ты нужна вообще?
   — Посмотрим. — Маринка проглотила обиду. — А у тебя-то как, мам?
   — Плохо у меня! — огрызнулась Лидия Ивановна. — Очень плохо. И помощи ждать неоткуда!
   — Что случилось?
   — Кристина беременна. А у Николая постоянная любовница завелась, чертовка!
   — Кристинка? — просияла Голубева. — Она счастлива?
   — Ты что, дура? Она без мужа залетела, поздно спохватилась. Теперь еще позор на мою голову. Рожать ей скоро, а денег нет. Тут еще кормилец наш…
   — Мама, он никогда не был кормильцем! Ты же прекрасно знаешь! Сама семью тянешь!