Страница:
– Эй! Мио Леонардо! Ты что так долго не тормозил? – закричала я, вылезая из кабины.
– Кара Сандра! Я понял, что это ты только тогда, когда ты совсем села мне на хвост. Как ты оказалась позади меня? Я думал, это Ромео и чуть не свалился в пропасть, выжимая предельную скорость из моей старушки. Я сжег все покрышки, так что новые за твой счет, дорогая! Но как я рад тебя видеть!
Леонардо подбежал ко мне, схватил меня за плечи, на секунду прижал к себе и тут же отпустил. И мне это почему-то не было противно.
– А зачем ты меня преследовал, Леонардо?
– Да как тебе сказать… Давай присядем и придем в себя от нашей погони друг за дружкой. Это тебе не в Реальности гонки устраивать!
Мы забрались в джип. Я достала бабушкин термос и предложила Леонардо стаканчик кофе.
– Так почему же ты поехал за мной?
– С одной стороны, я был очень огорчен, что тебе пришлось удирать, не дождавшись меня. С другой – было приятно услышать, что нашлась девчонка, натянувшая нос нашему неотразимому Ромео. Все парни в нашем городке ненавидят его, потому что ни одна девушка не может устоять против его чар: аристократ, красив, богат да еще и член Семьи. Какой замечательный кофе! Это ты варила? А где ты взяла его, ведь это же натуральный кофе!
– Это из бабушкиных запасов. Она же его и сварила. Я такой вкусный варить не умею.
– Обязательно научись, и я влюблюсь в тебя окончательно.
– А разве ты уже начал?
– А ты что, не заметила? Конечно, мне совсем не нравится, когда ты пытаешься превратить жизнь в Реальность; вчера ты была жутко смешная, когда вырядилась в золотое платье и гремела своими оранжевыми бусами. У нас в городке многие девушки так играют, подражая богатым туристам и членам Семьи. То и дело слышишь о том, что хорошая девчонка, с которой ты учился в одной школе, попалась Надзору не в форме и была за это наказана. Ты знаешь, на нашем побережье живут многие из Семьи, наши девушки и парни им подражают, и в этом, поверь, нет ничего хорошего. А ты мне гораздо больше нравишься в роли лихой макаронной контрабандистки. Я еще не встречал такой смелой и предприимчивой девушки. Это же надо, первый раз в жизни попробовала хорошие фрукты и тут же решила запастись ими для любимой бабушки, не испугалась пчел-убийц! Если бы я был богат, я бы поставил тебе памятник на главной площади нашего городка, рядом с фонтаном, и назвал бы его…
– Красная Шапочка, несущая больной бабушке корзиночку с фруктами.
– Что-нибудь в этом роде!
Мы шутили, пили кофе, и мне было с ним хорошо и свободно. Мне даже не мешало, что длинноногий Леонардо иногда задевал меня своими коленками. Я решила его расспросить кое о чем.
– Леонардо, я за сегодняшний день несколько раз слышала упоминания о какой-то могущественной семье. Вот и ты тоже сказал, что его влияние портит девушек вашею городка. О какой семье идет речь, Леонардо? О семье ди Корти?
– О нет, бери повыше! Семьей называют круг приближенных к Мессии политиков, бизнесменов, военных и аристократов, ну и членов их семей тоже. Ты разве прежде не слышала про Семью? Это страшная сила! Они живут так, как будто в мире не было Катастрофы, они все имеют и делают что хотят. А Ромео плюс ко всему еще и капитан экологистов.
– А Ромео ди Корти-старший – он… тоже?
– Мой старикан? Формально он принадлежит к Семье, но, по-моему, не придает этому никакого значения. Он имеет право ходить в одежде свободных людей, по не будь он членом Семьи, он все равно дома не вылезал бы из своего старого халата. Для него важны только книги и макароны. Мне кажется, что он не просто тайно недолюбливает компанию своего сына, но при случае не прочь принести посильный вред новому режиму.
– А ты, Леонардо?
– К Семье я не принадлежу, как ты понимаешь.
– Но ты их тоже не любишь?
– Кого? Ромео? Терпеть не могу.
– Нет, я имею в виду вообще всех членов Семьи.
– Так… Разговор пошел о политике. Дорогая Сандра, политика не для красивых женщин! Запомни это, если хочешь когда-нибудь понравиться итальянцу.
– Двум итальянцам, внимание которых чего-то стоит, я и так нравлюсь.
– Это кто ж такие, позволь поинтересоваться?
– Ты и Ромео ди Корти. Старший, конечно. На прочих ди Корти, которых я встречала, мне, честно говоря, наплевать. Я спросила тебя, любишь ли ты членов Семьи, потому что хочу знать всю правду.
– Обо мне? Я весьма польщен, Сандра.
– Да не о тебе, с тобой и так все ясно! Я хочу знать правду о Семье. Я вообще с некоторых пор поняла, что не знаю всей правды о мире, в котором живу.
– А с чего ты взяла, что я ее знаю? Я просто живу в своем городе и в своей Реальности, пою песенки и произвожу макароны.
– И ты счастлив?
– Вполне! А сейчас и ты будешь счастлива. Закрой глаза и не открывай, пока я тебе не разрешу.
Я послушно закрыла глаза. Почему-то мелькнула мысль, что сейчас Леонардо меня поцелует. Но он вышел из джипа и побежал вперед к своему мобилю. Через минуту он вернулся, что-то поставил на сиденье рядом со мной и сказал:
– Это подарок тебе и твоей бабушке от меня и ди Корт-старшего. Раз, два, три – Сандра, посмотри!
Рядом со мной стояла большая корзина полная фруктов.
– Что это, мио Леонардо?!
– А ты разве не видишь? Фрукты. Если девушка рискует жизнью из-за фруктов, значит, она достойна самых лучших. Так сказал Ромео ди Корти-старший, а ведь он почти никогда не ошибается. Это он отправил меня с фруктами тебе вдогонку. Сказать тебе, как они называются?
– Леонардо, я знаю, ведь я декоратор-реалист. Вот это ананас, это бананы, а нот это, сверху, виноград… Я знаю названия всех фруктов мира и знаю, как они выглядят. Но я никогда не притрагивалась к ним вне Реальности.
– Смотри, не съешь все по дороге, Красная Шапочка, оставь что-нибудь бедной больной бабушке! И не забудь передать ей от меня привет.
Как и в прошлый раз, Леонардо проводил меня до самого перевала, и мыс ним тепло простились, я даже решилась хлопнуть его на прощанье по плечу. Потом я ехала еще полночи, чтобы оказаться уже наверняка в полной безопасности. Перед рассветом я снова нашла лесную дорогу, въехала на нее и остановилась, чтобы хоть немного поспать.
Я вытащила свою дорожную сумку с фруктами, поставила на обочину и осторожно раскрыла ее: если в ней остались пчелы, они утром вылетят на свободу. Корзину я оставила стоять па сиденье. Потом я вынула спальный мешок и расстелила его прямо на земле, пусть лучше меня ночью съедят жуки и муравьи, чем утром искусают в собственной машине пчелы-убийцы!
Утром я опасливо подошла к джипу, дверцы которого на ночь оставила распахнутыми. Никакого жужжанья. Подобрала несколько камешков и издали стала швырять их в сумку с фруктами. Оттуда тоже никто не вылетел. Тогда я решилась и, подойдя к ней, осторожно раскрыла и заглянула внутрь. Мои фрукты на вид были еще годны к употреблению. Хотя ни в какое сравнение с подаренными ди Кортии Леонардо они, конечно, не шли, но зато я их раздобыла сама!
Глава 8
– Кара Сандра! Я понял, что это ты только тогда, когда ты совсем села мне на хвост. Как ты оказалась позади меня? Я думал, это Ромео и чуть не свалился в пропасть, выжимая предельную скорость из моей старушки. Я сжег все покрышки, так что новые за твой счет, дорогая! Но как я рад тебя видеть!
Леонардо подбежал ко мне, схватил меня за плечи, на секунду прижал к себе и тут же отпустил. И мне это почему-то не было противно.
– А зачем ты меня преследовал, Леонардо?
– Да как тебе сказать… Давай присядем и придем в себя от нашей погони друг за дружкой. Это тебе не в Реальности гонки устраивать!
Мы забрались в джип. Я достала бабушкин термос и предложила Леонардо стаканчик кофе.
– Так почему же ты поехал за мной?
– С одной стороны, я был очень огорчен, что тебе пришлось удирать, не дождавшись меня. С другой – было приятно услышать, что нашлась девчонка, натянувшая нос нашему неотразимому Ромео. Все парни в нашем городке ненавидят его, потому что ни одна девушка не может устоять против его чар: аристократ, красив, богат да еще и член Семьи. Какой замечательный кофе! Это ты варила? А где ты взяла его, ведь это же натуральный кофе!
– Это из бабушкиных запасов. Она же его и сварила. Я такой вкусный варить не умею.
– Обязательно научись, и я влюблюсь в тебя окончательно.
– А разве ты уже начал?
– А ты что, не заметила? Конечно, мне совсем не нравится, когда ты пытаешься превратить жизнь в Реальность; вчера ты была жутко смешная, когда вырядилась в золотое платье и гремела своими оранжевыми бусами. У нас в городке многие девушки так играют, подражая богатым туристам и членам Семьи. То и дело слышишь о том, что хорошая девчонка, с которой ты учился в одной школе, попалась Надзору не в форме и была за это наказана. Ты знаешь, на нашем побережье живут многие из Семьи, наши девушки и парни им подражают, и в этом, поверь, нет ничего хорошего. А ты мне гораздо больше нравишься в роли лихой макаронной контрабандистки. Я еще не встречал такой смелой и предприимчивой девушки. Это же надо, первый раз в жизни попробовала хорошие фрукты и тут же решила запастись ими для любимой бабушки, не испугалась пчел-убийц! Если бы я был богат, я бы поставил тебе памятник на главной площади нашего городка, рядом с фонтаном, и назвал бы его…
– Красная Шапочка, несущая больной бабушке корзиночку с фруктами.
– Что-нибудь в этом роде!
Мы шутили, пили кофе, и мне было с ним хорошо и свободно. Мне даже не мешало, что длинноногий Леонардо иногда задевал меня своими коленками. Я решила его расспросить кое о чем.
– Леонардо, я за сегодняшний день несколько раз слышала упоминания о какой-то могущественной семье. Вот и ты тоже сказал, что его влияние портит девушек вашею городка. О какой семье идет речь, Леонардо? О семье ди Корти?
– О нет, бери повыше! Семьей называют круг приближенных к Мессии политиков, бизнесменов, военных и аристократов, ну и членов их семей тоже. Ты разве прежде не слышала про Семью? Это страшная сила! Они живут так, как будто в мире не было Катастрофы, они все имеют и делают что хотят. А Ромео плюс ко всему еще и капитан экологистов.
– А Ромео ди Корти-старший – он… тоже?
– Мой старикан? Формально он принадлежит к Семье, но, по-моему, не придает этому никакого значения. Он имеет право ходить в одежде свободных людей, по не будь он членом Семьи, он все равно дома не вылезал бы из своего старого халата. Для него важны только книги и макароны. Мне кажется, что он не просто тайно недолюбливает компанию своего сына, но при случае не прочь принести посильный вред новому режиму.
– А ты, Леонардо?
– К Семье я не принадлежу, как ты понимаешь.
– Но ты их тоже не любишь?
– Кого? Ромео? Терпеть не могу.
– Нет, я имею в виду вообще всех членов Семьи.
– Так… Разговор пошел о политике. Дорогая Сандра, политика не для красивых женщин! Запомни это, если хочешь когда-нибудь понравиться итальянцу.
– Двум итальянцам, внимание которых чего-то стоит, я и так нравлюсь.
– Это кто ж такие, позволь поинтересоваться?
– Ты и Ромео ди Корти. Старший, конечно. На прочих ди Корти, которых я встречала, мне, честно говоря, наплевать. Я спросила тебя, любишь ли ты членов Семьи, потому что хочу знать всю правду.
– Обо мне? Я весьма польщен, Сандра.
– Да не о тебе, с тобой и так все ясно! Я хочу знать правду о Семье. Я вообще с некоторых пор поняла, что не знаю всей правды о мире, в котором живу.
– А с чего ты взяла, что я ее знаю? Я просто живу в своем городе и в своей Реальности, пою песенки и произвожу макароны.
– И ты счастлив?
– Вполне! А сейчас и ты будешь счастлива. Закрой глаза и не открывай, пока я тебе не разрешу.
Я послушно закрыла глаза. Почему-то мелькнула мысль, что сейчас Леонардо меня поцелует. Но он вышел из джипа и побежал вперед к своему мобилю. Через минуту он вернулся, что-то поставил на сиденье рядом со мной и сказал:
– Это подарок тебе и твоей бабушке от меня и ди Корт-старшего. Раз, два, три – Сандра, посмотри!
Рядом со мной стояла большая корзина полная фруктов.
– Что это, мио Леонардо?!
– А ты разве не видишь? Фрукты. Если девушка рискует жизнью из-за фруктов, значит, она достойна самых лучших. Так сказал Ромео ди Корти-старший, а ведь он почти никогда не ошибается. Это он отправил меня с фруктами тебе вдогонку. Сказать тебе, как они называются?
– Леонардо, я знаю, ведь я декоратор-реалист. Вот это ананас, это бананы, а нот это, сверху, виноград… Я знаю названия всех фруктов мира и знаю, как они выглядят. Но я никогда не притрагивалась к ним вне Реальности.
– Смотри, не съешь все по дороге, Красная Шапочка, оставь что-нибудь бедной больной бабушке! И не забудь передать ей от меня привет.
Как и в прошлый раз, Леонардо проводил меня до самого перевала, и мыс ним тепло простились, я даже решилась хлопнуть его на прощанье по плечу. Потом я ехала еще полночи, чтобы оказаться уже наверняка в полной безопасности. Перед рассветом я снова нашла лесную дорогу, въехала на нее и остановилась, чтобы хоть немного поспать.
Я вытащила свою дорожную сумку с фруктами, поставила на обочину и осторожно раскрыла ее: если в ней остались пчелы, они утром вылетят на свободу. Корзину я оставила стоять па сиденье. Потом я вынула спальный мешок и расстелила его прямо на земле, пусть лучше меня ночью съедят жуки и муравьи, чем утром искусают в собственной машине пчелы-убийцы!
Утром я опасливо подошла к джипу, дверцы которого на ночь оставила распахнутыми. Никакого жужжанья. Подобрала несколько камешков и издали стала швырять их в сумку с фруктами. Оттуда тоже никто не вылетел. Тогда я решилась и, подойдя к ней, осторожно раскрыла и заглянула внутрь. Мои фрукты на вид были еще годны к употреблению. Хотя ни в какое сравнение с подаренными ди Кортии Леонардо они, конечно, не шли, но зато я их раздобыла сама!
Глава 8
– Больше ты за макаронами не поедешь. Тебя вообще опасно выпускать одну дальше ворот, – заявила бабушка, выслушан мой подробный отчет. Я не спорила, положившись на время, разве бабушка сможет долго па меня сердиться? Но она сердито молчала день, другой – почти целую неделю.
Даже подарок от ди Корти не привел ее в восторг; не сказав ни слова, она убрала корзину с чудесными плодами в свой огромный холодильник, и мы еще долго ими наслаждались – тоже молча. А мои фрукты в дороге изрядно помялись, и бабушка их сварила с сахаром. Теперь вечерами мы пили чай с абрикосово-персиковым джемом в полной укоризны тишине. Мое молчание означало: «Вот видишь, как вкусно! Я для тебя старалась, а ты сердишься…» Бабушка в ответ молчала: «Джем получился прекрасный, но какой ценой он добыт!»
Бабушка на меня сердилась, пчела меня укусила, любви у меня ни с кем не случилось, от ди Корти-младшего я едва спаслась и, несмотря на все эти неприятности, я великолепно себя чувствовала. После завтраки я кормила кур и рыб, а потом уходила гулять. Я подолгу бродила одна по острову, загорала на полянке среди кустов смородины, где никто, даже бабушка, не мог меня увидеть. Я перебирала в памяти вес случившееся со мной за последние месяцы и почему-то всем была очень довольна, даже укусом пчелы – ведь это была обыкновенная пчелка, а могла быть пчела-убийца!
Между тем бабушка поправлялась и большую часть дня теперь проводила на веранде с книгой, ловя редкие солнечные минуты. Она уже могла самостоятельно спускаться по ступеням в сад и тоже иногда прогуливалась в одиночестве. Мы ходили по разным дорожкам сада, стараясь не встречаться на прогулках. Ох, и упрямые же были мы обе! Впрочем, у меня-то было оправдание – гены…
А лето уже кончалось. На березах пожелтели первые листья, смородина и крыжовник переспели и стали осыпаться на землю. Начали поспевать яблоки. Я с грустью думала о том, что мне скоро придется возвращаться в Лондон и приступать к работе. Что я буду делать в Реальности после того, как столько увидела и пережила в подлинной жизни? Я даже по-своему молилась: «О Месс! Хотя бы еще один живой, полный людей и событий день, еще одно, пусть самое маленькое приключение! И Месс мне его обеспечил…»
Бабушка вдруг оживилась, повеселела и однажды вечером сказала мне:
– Все, хватит нам дуться друг на друга. Я хочу, чтобы ты помогла мне управиться с заготовками на зиму. Надо срочно собрать ягоды, а мне сейчас не с руки приглашать женщин из деревни, я жду гостей.
Прежде бабушка всегда нанимала для такой работы женщин из баварской деревни, лежавшей в получасе езды на мобиле. Они убирали овощи с огорода, собирали ягоды и яблоки в саду, а затем укладывали их на храпение. В такие дни бабушкина кухня превращалась в настоящую маленькую фабрику по переработке овощей и плодов; женщины под присмотром бабушки перебирали ягоды, укладывали их в пластиковые контейнеры и ставили их в огромный морозильный шкаф; они чистили и мелко резали овощи и тоже складывали их в морозильные камеры для дальнейшего использования. За работой крестьянки болтали между собой и с бабушкой и даже пели. Прежде в такие дни я старалась не спускаться вниз из своих комнат, чтобы не соприкасаться со всей этой суетой, но сейчас я бы, пожалуй, познакомилась с ними поближе…
Расплачивалась бабушка с деревенскими в основном солью. Через общую распределительную сеть соли крестьяне получали на человека столько же, сколько горожане, а уходило у них в хозяйстве гораздо больше, поэтому многие бабушкины соседки стремились поработать у нее за соль. Неужели она в этом году отказывается от их помощи из экономии, несмотря на свою больную ногу. Уж не я ли тому виной, ведь она опять продлила мой отпуск…
– Бабушка! Да мы с тобой и вдвоем справимся: я буду собирать ягоды, а ты – укладывать их в контейнеры. Вот только потом я должна буду вернуться в Лондон и навряд ли смогу помочь тебе с уборкой овощей и картофеля.
– Ты готова помочь с ягодами? Отлично! А на уборку овощей я потом как всегда приглашу женщин из деревни.
На другой день мы занялись ягодами. Бабушка тоже выбралась в сад и обирала кусты смородины, сидя в легком переносном кресле. Конечно, она сначала собирала ягоды быстрее меня, по потом, когда я перестала обращать внимание на всяких там жучков-паучков и перестала бояться, что из-под каждого куста на меня выпрыгнет лягушка или нападет змея, дело у меня пошло веселей. Кончилось тем, что бабушка должна была полностью заняться укладкой ягод на кухне, а на второй день к вечеру я так завалила ее ягодами, что мне пришлось тоже надеть передник и встать к кухонному столу.
За укладкой смородины и крыжовника на зиму у нас состоялся интересный разговор.
– У меня скоро будет гостья, – сказала бабушка, – и я хочу тебя подготовить к ее приезду. Она пробудет здесь несколько дней. Это русская монахиня.
– Монахиня? Разве в наше время бывают монахини?
– Да, на земле, слава Богу, еще есть монастыри и монахи, и добавила нечто таинственное, в своем духе: – А если бы их не было, то и Земли уже не было бы тоже.
– Почему же о них ничего не слышно? Я ни разу в новостях не видела ни одной монахини.
– Потому что сегодняшний мир воздвиг вокруг еще сохранившихся монастырей своего рода Стену отчуждения: монахи не являются полноправными гражданами планеты, они не могут ничего ни продавать, ни покупать, не могут пользоваться государственной электроэнергией и транспортом и лечиться у врачей.
– Так они вроде асов?
– Бот именно. Когда принятие персонального кода было объявлено обязательным для всех граждан планеты, они отказались принести присягу и поставить код на свои руки.
– Почему?
– Монахи считают, что персональный код – это печать Антихриста, пришедшего под видом Мессии погубить весь род человеческий.
– Какая глупость! Они молятся за весь мир и при этом не понимают, что Мессия пришел спасти мир?
– Они знают, что Мессия уже приходил именно с этой целью две тысячи с лишним лет тому назад, и имя ему Иисус Христос, – тут бабушка перекрестилась, а я как всегда внутренне содрогнулась от возмущения. До меня никак не доходило, как она, с ее умом, образованием и жизненным опытом, может носить в себе такие дикие предрассудки – веру и Бога и в какого-то Христа? Но я хорошо знала, что спорить с ней на эту тему было совершенно бесполезно.
– Неужели все христиане оказались такими фанатиками, бабушка, что отказались от нормальной жизни в пользу своего Бога?
– Многие не выдержали давления властей и приняли печать, чтобы не остаться без жилья, работы и хлеба. Даже некоторые священнослужители, в том числе архиереи, пошли па сделку с Антихристом, наивно полагая таким образом сохранить Церковь. Но монахи почти все отказались от персонального кода. Конечно, они не делали никаких политических заявлений, не выступали в средствах массовой информации, ведь они монахи. Они просто не являлись на пункты регистрации. Если ты помнишь, наш Месс не так уж уверенно чувствовал себя в начале борьбы за мировую власть. Уже была создана Единая мировая религия, но и другие церкви пока не были запрещены. Напротив, сразу после Катастрофы число христиан на земле резко возросло, и, чтобы не вызвать их осуждения и не потерять голоса на выборах, Лжемессия приказал оставить не принявших печать христиан и монахов в покос. Но постепенно большинство христиан вынудили согласиться на персональное кодирование, а непреклонных и монахов полностью блокировали. Монахи и монахини теперь официально объявлены асами, только не бродячими, а оседлыми. Из больших городов монастыри были изгнаны в дикие места якобы из-за нехватки жилья для пострадавших от Катастрофы. На них натравливали обезумевших от лишений и бед несчастных людей, множество монахов и священников были убиты при церковных погромах. В конце концов монахи должны были передать безвозмездно всю спою недвижимость правительству и уйти из своих монастырей буквально с котомками за спиной. Но мать Евдокия, которая приедет к нам погостить, монахиня из счастливой обители: ее монастырь находится в таком глухом уголке, что до них пока не добрались. Они уже больше ста лет живут в тихом местечке Франции, и никто, кроме православных, о них не знает.
– Как же они там существуют, если они отделены от мирового сообщества?
– У монахинь есть свое хозяйство: большой сад, огород – они выращивают овощи, держат пчел. Им помогают православные люди, снабжая их другими продуктами.
– И макаронами?
– Да.
– Уау! Теперь я все поняла!
– Сколько раз я тебя просила, Санечка, не издавать этих бессмысленных младенческих восклицаний! Впрочем, ладно… Теперь ты знаешь, детка, почему я просила тебя быть осторожной в этих поездках.
– И почему тебе так не понравились мои последние приключения. Да, теперь мне кое-что стало ясно.
– И ты не сердишься на меня?
– За что я должна на тебя сердиться, бабушка?
– За то, что я позволила тебе так рисковать собой. Ведь я отправляла тебя за макаронами, не сказав, что потом они будут переправлены монахам-асам.
– Бабушка! А я-то считала тебя самым справедливым человеком!
– А я несправедливо поступила с тобой, отправив тебя на дело, о котором ты не имела понятия?
– Нет, ты несправедлива сейчас, несправедлива к себе, когда говоришь, что ты меня «отправляла» за макаронами. В первую поездку я просто обязана была поехать вместо тебя: вспомни про свою «птичью клетку»! А во второй раз, честно говоря, я сама хотела ехать, чтобы проверить на Леонардо, на единственном молодом человеке, которого знала лично, а не в Реальности, свое женское очарование. И ведь проверила! Ты не можешь себе представить, бабушка, как я была закомплексована до встречи с Ромео и Леонардо. И еще, оказывается, приключения в жизни мне правятся больше, чем в реальности. У меня появилось такое чувство, бабушка, что я только теперь просыпаюсь от спячки и начинаю жить по-настоящему. И если причиной тому макароны, то отныне они объявляются любимым кушаньем Кассандры Саккос! Короче говоря, я не разделяю твоих убеждений, но хочу разделить твои заботы, дорогая ты моя, необыкновенная моя бабушка!
– Спасибо тебе, Санька… Ты даже не представляешь, какой камень ты сейчас сняла с моего сердца.
– Честно говоря, бабушка, я все время считала, что это какая-то макаронная контрабанда. Я ведь знаю, что существует черный рынок продуктов, косметики, нестандартной одежды и прочих вещей, которые не производятся пашей экономикой, и я думала, что ты… ну как бы…
– Спекулирую макаронами?
– Да, вот именно. И я думала, что это для того, чтобы сохранить побольше денег на своем счету; я знаю, что твои деньги – твоя свобода. А теперь я думаю, что ты очень храбрая. Когда я, помнишь, покупала еду для аса с собакой, у меня поджилки тряслись, а вдруг Надзор это заметит, и меня арестуют? А тут целый монастырь…
– Вообще-то, честно говоря, это не единственный монастырь, которому я помогаю.
– Ох, бабушка, бабушка!… Скажи мне, эти монахини действительно так бедны, что им без твоей постоянной помощи никак не обойтись? Нельзя им просто один раз пожертвовать какие-то ценности, что-то из твоих драгоценностей, например, и пускай они сами потом обменивают их на еду.
– Им нужны макароны, а не деньги. Не думай, что Мировое правительство не знает о существовании черного рынка и не контролирует его. Одним разрешено им пользоваться, а другим за то же самое грозит немедленный арест.
– Разрешено членам Семьи?
– Им в первую очередь. Семье разрешено практически все. Коли члены Семьи не будут иметь таких привилегий, которые позволяют им жить особой жизнью и чувствовать себя на голову выше прочих сограждан, они не станут так преданно служить своему Мессии. Привилегии – основа существования любой элиты.
– А почему монахини так любят макароны?
– Ну, дорогая, это уже совсем другая история. Вот приедет мать Евдокия, ты у нее и спроси. Она как раз за макаронами к нам и едет.
– Подумать только, я увижу настоящую монахиню!
– А тебе интересно с ней познакомиться?
– Конечно! Во-первых, я хочу видеть твоих друзей, а во-вторых, у меня тут чисто профессиональный интерес: вдруг когда-нибудь мне понадобится воспроизвести для Реальности облик настоящей монахини. Это же такая экзотика!
– Ну-ну, – сказала бабушка. – А ведь каких-нибудь сто лег назад это вовсе не было экзотикой: в те времена не было русской семьи без монаха или священника в роду…
– Ну, уж в царской-то семье, наверно, не было!
– Родная сестра последней царицы была настоятельницей монастыря, Марфо-Мариинской женской обители. И до нее в царском роду были монахи и монахини.
– А в нашем роду?
– С обеих сторон. На Афоне, до самого его конца, жил родной дядя твоего деда, иеромонах Евстахий, а моя бабушка была игуменьей в новгородской обители. Ее звали матушка София, она погибла мученической смертью в тридцатых годах прошлого столетия.
– Не в ее ли честь вы гак назвали мою мать?
– Ты угадала. Но, к сожалению, твою мать это не спасло. Много у пашей семьи молитвенником на небесах, но много и грешников, умерших без покаяния, и теперь их всех надо отмаливать. А молиться-то некому, кроме монахов да меня, старой…
Бабушка задумалась, склонив голову и опустив руки. Я тоже молчала, не зная, чем ее отвлечь и утешить. Наконец вспомнила безотказное средство.
– Бабушка! Я целый день провела на воздухе и так проголодалась!
– Ох, детка моя, что ж ты раньше не сказала?
Бабушкину меланхолию как рукой сняло, и мы стали вместе варить на ужин… нет, не макароны, а гречневую кашу, которую бабушка считала для меня очень полезной.
Мать Евдокия приехала ночью, когда я спала. Утром я спустилась в кухню и увидела за столом напротив бабушки довольно молодую женщину в длинном черном платье с широким кожаным поясом и в какой-то белой накидке па голове, оставлявшей на виду одно лицо. Я остановилась в дверях, не зная, остаться мне или лучше уйти. Но потом увидела на столе третью чашку и прошла к столу.
– А это, как я понимаю, ваша Санечка, – сказала монахиня звонким, каким-то детским голоском. – Доброе утро, Кассандра!
– Доброе утро, – буркнула я, садясь на свое место.
– Елизавета Николаевна всегда рассказывала про свою внучку, когда приезжала в монастырь. Сестры мне позавидуют, когда я скажу им, что повидала легендарную Санечку!
– Так про меня еще и все ваши монахини знают?
– Не только знают, но и молятся за вас.
– Бесконечно им благодарна. Тем более что я их об этом никогда не просила.
Мать Евдокия внимательно на меня посмотрела, улыбнулась краешками туб и ничего больше не сказала.
– Пей кофе, Саня. Хочешь хлеба с медом? Мать Евдокия привезла нам в подарок монастырского меда.
Я поняла, что бабушка огорчена моим недружелюбием и решила исправиться.
– У вас есть пчелы в монастыре? – спросила я мать Евдокию. – Я слышала, что там, где есть обычные пчелы, обязательно появляются и пчелы-убийцы.
– Нам они, слава Богу, пока не докучают, – и она повернулась к бабушке, продолжая прерванный разговор. – А еще, Елизавета Николаевна, мать Фаина просила поблагодарить вас за теплый платок, теперь она не мерзнет за свечным ящиком.
– Как она? Не болеет?
– Вы же знаете, Елизавета Николаевна, что после потопа в обители никто не болеет. Мать Ангелина даже пережинает по атому поводу и жалуется матушке: – Вот теперь я после такого-то перерыва снова могу исполнять послушание медицинской сестры, а никому теперь это не нужно».
– И все-таки трудно будет вашим старушкам, если придется покидать обитель и куда-то переселяться. Здоровая старость все равно старость, по себе знаю.
– Все в воле Божией. Но пока, слава Богу, живем в своих стенах. Да, еще вам поклон от матери Полины. Она спрашивает, нет ли у вас случайно каких-нибудь известий о ее сыне?
– Нет, к сожалению. Последние слухи об Андрее дошли до меня через митрополита Марка, по я матери Полине уже сообщала, что сын ее теперь иеромонах. Знаю только, что никаких гонений на Православие в России нет.
– Слава Богу!
– Зато в Европе упорно ходят слухи о том, что в Россию готовится вторжение под видом освобождения европейских и американских беженцев. Вот уж для кого вторжение в Россию будет еще одной Катастрофой, тем более, что это будет сделано будто бы для их спасения из плена «православных дикарей".
– Неужели Антихрист так и дойдет до Серафимовой канавки[2]?
– Где-то же он должен остановиться…
Монастырский мед был очень вкусен с белым хлебом, но я положила обратно на тарелку недоеденный кусок. Мать Евдокия до крайности раздражала меня своим детски-безмятежным голоском и этими бесконечными «Слава Богу». Теперь еще какие-то «канавки», которые должны остановить Антихриста, нелепые слухи о готовящемся вторжении в Россию… И неужели ей невдомек, что я знаю от бабушки, кого монахи называют Антихристом и какой смысл они вкладывают в это слово? Мне стало тошно, и я поняла – еще пять минут завтрака в обстановке этого елейного мракобесия, и я взорвусь, затопаю ногами, закричу и вообще устрою скандал. После чего мне останется одно – сесть в свой мобиль и катить в Лондон.
– Спасибо, бабушка, я сыта. Пойду в сад собирать черную смородину, там еще два куста осталось.
Не взглянув больше на монахиню, я собрала свою посуду, отнесла ее к раковине, сполоснула под краном и поставила в посудомоечную машину У меня дрожали руки, и посуда звякала.
Собирать смородину было рано: на ягодах еще не высохла роса. Я побежала по тропинке к лесу. Я чувствовала, что должна бежать, двигаться, чтобы освободиться от раздражения. Да какое там раздражение, меня просто колотило от ярости и гнева, даже в глазах потемнело. О Месс! Что же это такое со мной? С ума я что ли схожу? Со мной никогда такого не бывало, чтобы я теряла голову от злости. Я бежала по тропинке к лесу, будто за мной гнался какой-то монстр.
Бабушка на меня сердилась, пчела меня укусила, любви у меня ни с кем не случилось, от ди Корти-младшего я едва спаслась и, несмотря на все эти неприятности, я великолепно себя чувствовала. После завтраки я кормила кур и рыб, а потом уходила гулять. Я подолгу бродила одна по острову, загорала на полянке среди кустов смородины, где никто, даже бабушка, не мог меня увидеть. Я перебирала в памяти вес случившееся со мной за последние месяцы и почему-то всем была очень довольна, даже укусом пчелы – ведь это была обыкновенная пчелка, а могла быть пчела-убийца!
Между тем бабушка поправлялась и большую часть дня теперь проводила на веранде с книгой, ловя редкие солнечные минуты. Она уже могла самостоятельно спускаться по ступеням в сад и тоже иногда прогуливалась в одиночестве. Мы ходили по разным дорожкам сада, стараясь не встречаться на прогулках. Ох, и упрямые же были мы обе! Впрочем, у меня-то было оправдание – гены…
А лето уже кончалось. На березах пожелтели первые листья, смородина и крыжовник переспели и стали осыпаться на землю. Начали поспевать яблоки. Я с грустью думала о том, что мне скоро придется возвращаться в Лондон и приступать к работе. Что я буду делать в Реальности после того, как столько увидела и пережила в подлинной жизни? Я даже по-своему молилась: «О Месс! Хотя бы еще один живой, полный людей и событий день, еще одно, пусть самое маленькое приключение! И Месс мне его обеспечил…»
Бабушка вдруг оживилась, повеселела и однажды вечером сказала мне:
– Все, хватит нам дуться друг на друга. Я хочу, чтобы ты помогла мне управиться с заготовками на зиму. Надо срочно собрать ягоды, а мне сейчас не с руки приглашать женщин из деревни, я жду гостей.
Прежде бабушка всегда нанимала для такой работы женщин из баварской деревни, лежавшей в получасе езды на мобиле. Они убирали овощи с огорода, собирали ягоды и яблоки в саду, а затем укладывали их на храпение. В такие дни бабушкина кухня превращалась в настоящую маленькую фабрику по переработке овощей и плодов; женщины под присмотром бабушки перебирали ягоды, укладывали их в пластиковые контейнеры и ставили их в огромный морозильный шкаф; они чистили и мелко резали овощи и тоже складывали их в морозильные камеры для дальнейшего использования. За работой крестьянки болтали между собой и с бабушкой и даже пели. Прежде в такие дни я старалась не спускаться вниз из своих комнат, чтобы не соприкасаться со всей этой суетой, но сейчас я бы, пожалуй, познакомилась с ними поближе…
Расплачивалась бабушка с деревенскими в основном солью. Через общую распределительную сеть соли крестьяне получали на человека столько же, сколько горожане, а уходило у них в хозяйстве гораздо больше, поэтому многие бабушкины соседки стремились поработать у нее за соль. Неужели она в этом году отказывается от их помощи из экономии, несмотря на свою больную ногу. Уж не я ли тому виной, ведь она опять продлила мой отпуск…
– Бабушка! Да мы с тобой и вдвоем справимся: я буду собирать ягоды, а ты – укладывать их в контейнеры. Вот только потом я должна буду вернуться в Лондон и навряд ли смогу помочь тебе с уборкой овощей и картофеля.
– Ты готова помочь с ягодами? Отлично! А на уборку овощей я потом как всегда приглашу женщин из деревни.
На другой день мы занялись ягодами. Бабушка тоже выбралась в сад и обирала кусты смородины, сидя в легком переносном кресле. Конечно, она сначала собирала ягоды быстрее меня, по потом, когда я перестала обращать внимание на всяких там жучков-паучков и перестала бояться, что из-под каждого куста на меня выпрыгнет лягушка или нападет змея, дело у меня пошло веселей. Кончилось тем, что бабушка должна была полностью заняться укладкой ягод на кухне, а на второй день к вечеру я так завалила ее ягодами, что мне пришлось тоже надеть передник и встать к кухонному столу.
За укладкой смородины и крыжовника на зиму у нас состоялся интересный разговор.
– У меня скоро будет гостья, – сказала бабушка, – и я хочу тебя подготовить к ее приезду. Она пробудет здесь несколько дней. Это русская монахиня.
– Монахиня? Разве в наше время бывают монахини?
– Да, на земле, слава Богу, еще есть монастыри и монахи, и добавила нечто таинственное, в своем духе: – А если бы их не было, то и Земли уже не было бы тоже.
– Почему же о них ничего не слышно? Я ни разу в новостях не видела ни одной монахини.
– Потому что сегодняшний мир воздвиг вокруг еще сохранившихся монастырей своего рода Стену отчуждения: монахи не являются полноправными гражданами планеты, они не могут ничего ни продавать, ни покупать, не могут пользоваться государственной электроэнергией и транспортом и лечиться у врачей.
– Так они вроде асов?
– Бот именно. Когда принятие персонального кода было объявлено обязательным для всех граждан планеты, они отказались принести присягу и поставить код на свои руки.
– Почему?
– Монахи считают, что персональный код – это печать Антихриста, пришедшего под видом Мессии погубить весь род человеческий.
– Какая глупость! Они молятся за весь мир и при этом не понимают, что Мессия пришел спасти мир?
– Они знают, что Мессия уже приходил именно с этой целью две тысячи с лишним лет тому назад, и имя ему Иисус Христос, – тут бабушка перекрестилась, а я как всегда внутренне содрогнулась от возмущения. До меня никак не доходило, как она, с ее умом, образованием и жизненным опытом, может носить в себе такие дикие предрассудки – веру и Бога и в какого-то Христа? Но я хорошо знала, что спорить с ней на эту тему было совершенно бесполезно.
– Неужели все христиане оказались такими фанатиками, бабушка, что отказались от нормальной жизни в пользу своего Бога?
– Многие не выдержали давления властей и приняли печать, чтобы не остаться без жилья, работы и хлеба. Даже некоторые священнослужители, в том числе архиереи, пошли па сделку с Антихристом, наивно полагая таким образом сохранить Церковь. Но монахи почти все отказались от персонального кода. Конечно, они не делали никаких политических заявлений, не выступали в средствах массовой информации, ведь они монахи. Они просто не являлись на пункты регистрации. Если ты помнишь, наш Месс не так уж уверенно чувствовал себя в начале борьбы за мировую власть. Уже была создана Единая мировая религия, но и другие церкви пока не были запрещены. Напротив, сразу после Катастрофы число христиан на земле резко возросло, и, чтобы не вызвать их осуждения и не потерять голоса на выборах, Лжемессия приказал оставить не принявших печать христиан и монахов в покос. Но постепенно большинство христиан вынудили согласиться на персональное кодирование, а непреклонных и монахов полностью блокировали. Монахи и монахини теперь официально объявлены асами, только не бродячими, а оседлыми. Из больших городов монастыри были изгнаны в дикие места якобы из-за нехватки жилья для пострадавших от Катастрофы. На них натравливали обезумевших от лишений и бед несчастных людей, множество монахов и священников были убиты при церковных погромах. В конце концов монахи должны были передать безвозмездно всю спою недвижимость правительству и уйти из своих монастырей буквально с котомками за спиной. Но мать Евдокия, которая приедет к нам погостить, монахиня из счастливой обители: ее монастырь находится в таком глухом уголке, что до них пока не добрались. Они уже больше ста лет живут в тихом местечке Франции, и никто, кроме православных, о них не знает.
– Как же они там существуют, если они отделены от мирового сообщества?
– У монахинь есть свое хозяйство: большой сад, огород – они выращивают овощи, держат пчел. Им помогают православные люди, снабжая их другими продуктами.
– И макаронами?
– Да.
– Уау! Теперь я все поняла!
– Сколько раз я тебя просила, Санечка, не издавать этих бессмысленных младенческих восклицаний! Впрочем, ладно… Теперь ты знаешь, детка, почему я просила тебя быть осторожной в этих поездках.
– И почему тебе так не понравились мои последние приключения. Да, теперь мне кое-что стало ясно.
– И ты не сердишься на меня?
– За что я должна на тебя сердиться, бабушка?
– За то, что я позволила тебе так рисковать собой. Ведь я отправляла тебя за макаронами, не сказав, что потом они будут переправлены монахам-асам.
– Бабушка! А я-то считала тебя самым справедливым человеком!
– А я несправедливо поступила с тобой, отправив тебя на дело, о котором ты не имела понятия?
– Нет, ты несправедлива сейчас, несправедлива к себе, когда говоришь, что ты меня «отправляла» за макаронами. В первую поездку я просто обязана была поехать вместо тебя: вспомни про свою «птичью клетку»! А во второй раз, честно говоря, я сама хотела ехать, чтобы проверить на Леонардо, на единственном молодом человеке, которого знала лично, а не в Реальности, свое женское очарование. И ведь проверила! Ты не можешь себе представить, бабушка, как я была закомплексована до встречи с Ромео и Леонардо. И еще, оказывается, приключения в жизни мне правятся больше, чем в реальности. У меня появилось такое чувство, бабушка, что я только теперь просыпаюсь от спячки и начинаю жить по-настоящему. И если причиной тому макароны, то отныне они объявляются любимым кушаньем Кассандры Саккос! Короче говоря, я не разделяю твоих убеждений, но хочу разделить твои заботы, дорогая ты моя, необыкновенная моя бабушка!
– Спасибо тебе, Санька… Ты даже не представляешь, какой камень ты сейчас сняла с моего сердца.
– Честно говоря, бабушка, я все время считала, что это какая-то макаронная контрабанда. Я ведь знаю, что существует черный рынок продуктов, косметики, нестандартной одежды и прочих вещей, которые не производятся пашей экономикой, и я думала, что ты… ну как бы…
– Спекулирую макаронами?
– Да, вот именно. И я думала, что это для того, чтобы сохранить побольше денег на своем счету; я знаю, что твои деньги – твоя свобода. А теперь я думаю, что ты очень храбрая. Когда я, помнишь, покупала еду для аса с собакой, у меня поджилки тряслись, а вдруг Надзор это заметит, и меня арестуют? А тут целый монастырь…
– Вообще-то, честно говоря, это не единственный монастырь, которому я помогаю.
– Ох, бабушка, бабушка!… Скажи мне, эти монахини действительно так бедны, что им без твоей постоянной помощи никак не обойтись? Нельзя им просто один раз пожертвовать какие-то ценности, что-то из твоих драгоценностей, например, и пускай они сами потом обменивают их на еду.
– Им нужны макароны, а не деньги. Не думай, что Мировое правительство не знает о существовании черного рынка и не контролирует его. Одним разрешено им пользоваться, а другим за то же самое грозит немедленный арест.
– Разрешено членам Семьи?
– Им в первую очередь. Семье разрешено практически все. Коли члены Семьи не будут иметь таких привилегий, которые позволяют им жить особой жизнью и чувствовать себя на голову выше прочих сограждан, они не станут так преданно служить своему Мессии. Привилегии – основа существования любой элиты.
– А почему монахини так любят макароны?
– Ну, дорогая, это уже совсем другая история. Вот приедет мать Евдокия, ты у нее и спроси. Она как раз за макаронами к нам и едет.
– Подумать только, я увижу настоящую монахиню!
– А тебе интересно с ней познакомиться?
– Конечно! Во-первых, я хочу видеть твоих друзей, а во-вторых, у меня тут чисто профессиональный интерес: вдруг когда-нибудь мне понадобится воспроизвести для Реальности облик настоящей монахини. Это же такая экзотика!
– Ну-ну, – сказала бабушка. – А ведь каких-нибудь сто лег назад это вовсе не было экзотикой: в те времена не было русской семьи без монаха или священника в роду…
– Ну, уж в царской-то семье, наверно, не было!
– Родная сестра последней царицы была настоятельницей монастыря, Марфо-Мариинской женской обители. И до нее в царском роду были монахи и монахини.
– А в нашем роду?
– С обеих сторон. На Афоне, до самого его конца, жил родной дядя твоего деда, иеромонах Евстахий, а моя бабушка была игуменьей в новгородской обители. Ее звали матушка София, она погибла мученической смертью в тридцатых годах прошлого столетия.
– Не в ее ли честь вы гак назвали мою мать?
– Ты угадала. Но, к сожалению, твою мать это не спасло. Много у пашей семьи молитвенником на небесах, но много и грешников, умерших без покаяния, и теперь их всех надо отмаливать. А молиться-то некому, кроме монахов да меня, старой…
Бабушка задумалась, склонив голову и опустив руки. Я тоже молчала, не зная, чем ее отвлечь и утешить. Наконец вспомнила безотказное средство.
– Бабушка! Я целый день провела на воздухе и так проголодалась!
– Ох, детка моя, что ж ты раньше не сказала?
Бабушкину меланхолию как рукой сняло, и мы стали вместе варить на ужин… нет, не макароны, а гречневую кашу, которую бабушка считала для меня очень полезной.
Мать Евдокия приехала ночью, когда я спала. Утром я спустилась в кухню и увидела за столом напротив бабушки довольно молодую женщину в длинном черном платье с широким кожаным поясом и в какой-то белой накидке па голове, оставлявшей на виду одно лицо. Я остановилась в дверях, не зная, остаться мне или лучше уйти. Но потом увидела на столе третью чашку и прошла к столу.
– А это, как я понимаю, ваша Санечка, – сказала монахиня звонким, каким-то детским голоском. – Доброе утро, Кассандра!
– Доброе утро, – буркнула я, садясь на свое место.
– Елизавета Николаевна всегда рассказывала про свою внучку, когда приезжала в монастырь. Сестры мне позавидуют, когда я скажу им, что повидала легендарную Санечку!
– Так про меня еще и все ваши монахини знают?
– Не только знают, но и молятся за вас.
– Бесконечно им благодарна. Тем более что я их об этом никогда не просила.
Мать Евдокия внимательно на меня посмотрела, улыбнулась краешками туб и ничего больше не сказала.
– Пей кофе, Саня. Хочешь хлеба с медом? Мать Евдокия привезла нам в подарок монастырского меда.
Я поняла, что бабушка огорчена моим недружелюбием и решила исправиться.
– У вас есть пчелы в монастыре? – спросила я мать Евдокию. – Я слышала, что там, где есть обычные пчелы, обязательно появляются и пчелы-убийцы.
– Нам они, слава Богу, пока не докучают, – и она повернулась к бабушке, продолжая прерванный разговор. – А еще, Елизавета Николаевна, мать Фаина просила поблагодарить вас за теплый платок, теперь она не мерзнет за свечным ящиком.
– Как она? Не болеет?
– Вы же знаете, Елизавета Николаевна, что после потопа в обители никто не болеет. Мать Ангелина даже пережинает по атому поводу и жалуется матушке: – Вот теперь я после такого-то перерыва снова могу исполнять послушание медицинской сестры, а никому теперь это не нужно».
– И все-таки трудно будет вашим старушкам, если придется покидать обитель и куда-то переселяться. Здоровая старость все равно старость, по себе знаю.
– Все в воле Божией. Но пока, слава Богу, живем в своих стенах. Да, еще вам поклон от матери Полины. Она спрашивает, нет ли у вас случайно каких-нибудь известий о ее сыне?
– Нет, к сожалению. Последние слухи об Андрее дошли до меня через митрополита Марка, по я матери Полине уже сообщала, что сын ее теперь иеромонах. Знаю только, что никаких гонений на Православие в России нет.
– Слава Богу!
– Зато в Европе упорно ходят слухи о том, что в Россию готовится вторжение под видом освобождения европейских и американских беженцев. Вот уж для кого вторжение в Россию будет еще одной Катастрофой, тем более, что это будет сделано будто бы для их спасения из плена «православных дикарей".
– Неужели Антихрист так и дойдет до Серафимовой канавки[2]?
– Где-то же он должен остановиться…
Монастырский мед был очень вкусен с белым хлебом, но я положила обратно на тарелку недоеденный кусок. Мать Евдокия до крайности раздражала меня своим детски-безмятежным голоском и этими бесконечными «Слава Богу». Теперь еще какие-то «канавки», которые должны остановить Антихриста, нелепые слухи о готовящемся вторжении в Россию… И неужели ей невдомек, что я знаю от бабушки, кого монахи называют Антихристом и какой смысл они вкладывают в это слово? Мне стало тошно, и я поняла – еще пять минут завтрака в обстановке этого елейного мракобесия, и я взорвусь, затопаю ногами, закричу и вообще устрою скандал. После чего мне останется одно – сесть в свой мобиль и катить в Лондон.
– Спасибо, бабушка, я сыта. Пойду в сад собирать черную смородину, там еще два куста осталось.
Не взглянув больше на монахиню, я собрала свою посуду, отнесла ее к раковине, сполоснула под краном и поставила в посудомоечную машину У меня дрожали руки, и посуда звякала.
Собирать смородину было рано: на ягодах еще не высохла роса. Я побежала по тропинке к лесу. Я чувствовала, что должна бежать, двигаться, чтобы освободиться от раздражения. Да какое там раздражение, меня просто колотило от ярости и гнева, даже в глазах потемнело. О Месс! Что же это такое со мной? С ума я что ли схожу? Со мной никогда такого не бывало, чтобы я теряла голову от злости. Я бежала по тропинке к лесу, будто за мной гнался какой-то монстр.