Страница:
И так они сияли, так таинственно о чем-то шептались, что я решила: наверняка им недавно привели какого-нибудь отбившегося от людей пони, вот они и хотят меня порадовать после моего рассказа о том, как я потеряла Лебедя.
Они привели меня на берег. Там, на краю небольшого овсяного поля, стоял сарайчик с загоном.
– Здесь живет ваша лошадка?
– Здесь, здесь! Тетя Сандра, закройте глаза и стойте с закрытыми глазами, пока мы вам не скажем, что можно уже открыть. Хорошо?
– Пожалуйста!
Я послушно закрыла глаза. Одни ребятишки побежали к сарайчику, а другие остались рядом со мной и приговаривали:
– Еще нельзя… Нельзя… Открывайте глаза, тетя Сандра!
Я открыла глаза и увидела… Лебедя! Он стоял, окруженный детьми, и внимательно смотрел на меня. Потом он заржал и пошел ко мне быстрым шагом. Я бросилась к нему и обняла его за шею, стала гладить и целовать его чудную белую морду. Лебедь обнюхивал меня и терся о меня головой. Кажется, он меня простил!
– Откуда он у вас, дети?
– Дядя Леша привел! Он его на дороге нашел, когда ездил за вами в монастырь и не встретил. Лебедь долго болел, а мы за ним ухаживали. Знаете, как трудно было искать для него сухие листья и траву, пока мы жили в горах! Потом он вместе с нами добрался до бабушки Лизы. Вот у нее он и выздоровел совсем. Но мы его бережем и пока не разрешаем на нем пахать и возить бревна из леса. Но дядя Леша говорит, что так не может долго продолжаться, что мы балуем и портим здорового коня. А он ведь хромает, тетя Сандра! Дядя Леша сделал соху, чтобы Лебедь мог вспахать себе поле под овес. Видите, вот это – Лебединое поле, это его собственный овес тут растет. Он его немного подъедает у краешка, но никогда не топчет. Он очень умный! Но пахать и бревна возить ему еще рано, правда, тетя Сандра? Вы заступитесь за Лебедя, если дядя Леша и мать Лариса захотят на нем работать? Вы же с ним такие старые друзья!
Ах, вот зачем они меня сюда привели! Они не столько меня порадовать хотели, сколько заступницу Лебедю искали.
– Хорошо, дети. Я вместе с вами буду его любить, баловать и заступаться за него. Переутомляться мы ему, конечно, не дадим. Но вы знаете, дети, что лошадям для здоровья необходимо много двигаться и работать? Ведь Господь дал человеку домашних животных, чтобы они стали ему помощниками.
– А как же, знаем! Мы на нем катаемся!
– Да, детей катать – это, конечно, тоже лошадиная работа, ничего не скажешь. А вот яблоками вы его кормите?
– У нас мало яблок. Мать Лариса говорит, что деревья еще очень молодые.
– А Лебедь очень любит яблоки. Я привезла из Италии два ящика яблок для бабушки Лизы. Идемте к ней, она даст немного для Лебедя. Он им обрадуется. Я думаю, дети, если его побольше кормить яблоками, он скоро совсем поправится. Вот тогда мы и посмотрим, какую он сможет выполнять работу. Яблоки для лошадей – лучшее в мире лекарство, а работа – лучшая гимнастика.
И мы отправились за яблоками к бабушке Лизе. Лебеды шел с нами, малыши по очереди ехали па нем – по двое и по трое сразу, Яблок бабушка дала на всех, но дети уступили свои Лебедю. Она подтвердила, что яблоки лошадям полезны, а безделье вредно. – Как и детям, – добавила она. Моя бабушка и дети общины – это тема требующая отдельного разговора. Для бабушки в общинной деревне был выстроен большой дом с учетом ее призвания. Бабушка трудилась вовсю: она была тут единственной бабушкой всех детей. С утра, после литургии, к ней в дом приводили малышей, которые еще не ходили в школу, и она ими занималась весь день – до самой вечерней службы. Готовили, убирали и даже вели занятия сами матери детей. Например, красавица Татьяна, бывшая уличная музыкантша, приходила со своей маленькой дочкой и вела музыкальные занятия. А моя бабушка исполняла роль именно бабушки: она учила их детским молитвам, пела им песенки, рассказывала сказки, утешала и ласкала, и у нее с малышами было множество своих секретов, словечек, каких-то маленьких смешных ритуалов. Дети были славные: они никогда не ссорились между собой и не капризничали. Бабушка объясняла это не только правильным воспитанием, но и особым воздействием долинного воздуха, полного Благодати.
Мы с бабушкой проводили много времени вместе: каждый вечер, возвратись домой из трапезной после ужина, мы садились на террасе нашего домика и разговаривали, разговаривали, разговаривали… На террасе стоял потемневший от времени стол грубой работы и несколько таких же скамеек.
– Знаешь, откуда эта мебель? – спросила бабушка.
– Догадываюсь, это остатки имущества старого Кролля. Подумать только, за этим столом, на этой самой скамье, может быть, сидел мой молодой дедушка! А что стало со старым Кроллем? Неизвестно?
– К сожалению, да. Но вместо него у нас есть дядя Леша: он важничает, на всех ворчит, всеми командует и вообще играет роль местного тролля.
– Да он всегда такой был, бабушка! Скажи-ка мне, а ты втайне не сердишься на него за то, что он оставил меня в монастыре?
– Ужасно сердилась, пока не узнала, что Лариса в это время собиралась скоро родить, а по их давнему плану она должна была прикрывать уход монастыря с острова. Но он сам так переживал твое исчезновение, что на него невозможно было сердиться.
О чем еще мы говорили с бабушкой, я не стану пересказывать – это наши с ней секреты. Только через неделю мы позволили Леонардо присоединиться к нам; он пришел и рассказал, что отец Александр позволил ему прислуживать в алтаре. Он очень был горд этим. Поселили его через несколько домов от нас, в общинном доме для неженатых молодых людей. Он работал на строительстве общинного храма, но вечера проводил теперь с нами. Потом мы уже втроем стали принимать и других вечерних тетей. Бабушку тут все любили и тянулись к ней, так что по вечерам кто-нибудь всегда заглядывал к нам па огонек свечи, горевшей на троллевском столе в глиняном подсвечнике, который дети вылепили в подарок бабушке к дню ее ангела. Подсвечник был соответствующий: вокруг свечи в хороводе стоят семь веселых ангелят.
С Леонардо мы виделись только вечерами. Дядя Леша его совсем прибрал к рукам, особенно после того, как Леонардо предложил использовать водопад для устройства лесопилки, сделал чертежи и принес их дяде Леше «на подпись». Тот загорелся и тут же побежал к матушке благословляться строить электростанцию. Лесопилку матушка благословила и даже велела подумать о строительстве небольшой водяной мельницы, а от электрификации монастыря и общины решительно отказалась.
Я спросила у матери Евдокии, почему матушка отказалась от электростанции? Неужели она отрицает все достижения цивилизации и считает, что мир должен вернуться к примитивной жизни?
– Глупости! – сказала мать Евдокия. – просто паши инженеры не подумали о том, что у Надзора есть средства определить и достаточно малый источник электрической энергии, а матушка обязана все предусмотреть. У меня тоже была работа, свое послушание, – сестра Агния как-то в разговоре посетовала, что из очередного похода принесли так много воска диких пчел, что она не успевает его переплавить и очистить: эту работу приходится делать на дворе, а пчелы летят па запах и разворовывают воск, свечная мастерская у нее пока была крохотная, просто еще один маленький сарайчик на берегу. Матушка благословила меня помогать сестре Агнии. Вот где пригодился мой монастырский рабочий подрясник! Любопытно, что как только я его надела, он тут же начал выгорать с немыслимой скоростью и уже через несколько дней стал совершенно белым. А вот мирская одежда на этом горном солнце только светлела, но цвет сохраняла: синее становилось голубым, красное – розовым, коричневое – бежевым. У меня, кроме шелкового дорожного костюма, ставшего теперь салатовым, появились две юбки, голубая и бежевая, и дне белые блузки. Иногда, правда, я надевала спортивный костюм, доставшийся мне в наследство от ди Корти-старшего и бывший когда-то темно-красным. На солнце он моментально выгорел до розового, а бабушка говорила, что он стал цвета «сомон» – лососины. А в озере водились не только сиги и форель, но и огромные лососи! В свободное от работы время дядя Леша блаженствовал на берегу и в коптильне. Озорная сестра Масса мелом написала на ее стене – Фирма «Монашеское искушение». И была права: на голодный желудок мимо коптильни ходить было опасно – такие от нее плыли умопомрачающие запахи.
Как-то бабушка спросила меня:
– Я еще не передавала тебе поклон от Дины?
– Нет! Что с ней? Где ты ее видела?
– Она приезжала ко мне в усадьбу. Она хотела рассказать мне о твоей судьбе, но к этому времени у нас успела побывать твоя подруга Мира, и мы уже знали, где ты. Пророк Айно через Дину просил передать мне, что с тобой все будет в порядке и мы тебя скоро увидим, а в дальнейшем тебе предстоит какой-то особенный, светлый и добрый путь. Ты знаешь, о чем он говорил?
– Догадываюсь.
– И что же это за путь, моя Кассандра?
– Пока еще не могу сказать, бабушка. Но уверяю, тебе понравится то, что я задумала.
– Ну-ну, фантазерка ты моя! Помни только, Кассандра ты моя, что никто не пророк самому себе. А вместо размышлений о будущих подвигах ты бы лучше поисповедалась у отца Александра и, благословись, причастилась Святых Христовых Тайн. Ты с детства не причащалась. Забыла уж, как это бывает?
– Не забыла, бабушка. Вернее, вспомнила. Сразу же, как только выжгла печать, так и вспомнила. Но я еще не готова причащаться, я пока недостойна…
– Начинается! Когда люди надолго лишаются таинств, у всех всегда одни и те же разговоры – потом! Неужели ты думаешь, человек может сам приготовиться к такому таинству и быть его достойным? Откуда такое самомнение? Мы причащаемся не по готовности и достоинству, а по великой милости Божией. Ты сделай сколько можешь, но старайся изо всех своих духовных сил приготовиться, а уж Господь Сам восполнит недостающее. Отправляйся к отцу Александру! И я отправилась.
– Благой замысел, помоги тебе Господь его исполнить, – сказал отец Александр. – Тебе, Кассандра, надо исповедаться за всю жизнь, с самого детства, с тех пор, как ты причащалась в последний раз. Вот эту неделю поговей, мы с тобой еще несколько раз побеседуем, а потом – исповедь и причастие,
– Благословите, батюшка! – вполне грамотно ответила я и подошли под благословение.
Перед причастием я просила прощения у всех, в первую очередь, конечно, у бабушки – было за что, набралось за всю-то мою жизнь. Попросила прощения и у матушки Руфины. хотя епитимьи за старое я уже исполнила. Просила прощения у матери Евдокии за свое когдатошнее раздражение:
– Бог простит, Сандра! Да кто ж об этом помнит? И вы ведь просили прощения тогда сразу, по-монашески – до захода солнца, – засмеялась она.
– А как высчитаете, мать Евдокия, у меня и характере есть хоть что-то пригодное для монашества?
– Есть.
– Например?
– Жажда истины и отвага. И хватит с вас, а то возгордитесь.
– Вы думаете, я могла бы стать монахиней?
– А уж это знает один только Господь. Но с чего это вы о монашестве задумались.
Я не ответила, смутилась и пошла просить прощения дальше. Я обошла сестер и матерей, все они ласково и серьезно говорили мне: «Бог простит!» – и желали хорошо исповедаться.
Потом наступило самое трудное – я должна была просить прощения у Леонардо. Я сказала ему, что мне надо с ним поговорить, и мы условились встретиться на берегу озера в субботу, рано утром, когда все уйдут в церковь.
Я встала со звоном колокола и уже через четверть часа пришла на берег, кутаясь в теплый бабушкин платок – по утрам в долине было прохладно. Леонардо уже ждал меня на скамейке возле дяди Лешиной коптильни. Я подошла и села рядом. Мы помолчали. Пахло водой, дымком и копченой рыбой.
– Что же ты мне хотела сказать, кара Сандра? – спросил Леонардо.
– Я завтра в первый раз буду причащаться. Я всю неделю готовлюсь и у всех прошу прощения.
– А я удивлялся, что ты как-то избегаешь меня. Оказывается, это из-за твоей бурной духовной жизни.
– Да, из-за нее тоже. А вообще, я хочу сказать тебе, Леонардо, что я решила остаться тут, в этой долине.
– Я тоже об этом думал. В общине прекрасные люди, можно выстроить себе дом…
– Леонардо! Я не в общине хочу остаться и не с тобой. Я хочу стать монахиней, уйти в монастырь. Я очень давно об этом мечтаю, еще с тех пор, как на монастырском острове читала Феофана Затворника.
– Вот как… С бабушкой ты уже на эту тему говорила?
– Еще нет, но обязательно буду: я ведь у нее должна брать благословение.
– А у меня, значит, нет…
– А ты бы меня благословил?
– Ты вес знаешь, Сандра, поэтому не кокетничай. Ты пришла просить у меня прощения? Вот и проси.
– А ты меня простишь?
– А я подумаю. В чем же ты передо мной провинилась, кара Сандра?
– Ну… В том, что ты меня любишь. Я ведь знаю, что это так.
– Предположим. Ну а в чем же тут твоя вина?
– Моя вина в том, что иногда я вела себя с тобой так, как будто я тоже тебя люблю.
– Так…
Мы оба замолчали, глядя на розовые ледники. Над зубчатыми вершинами гор появился краешек солнца, и воздух над озером, еще по-утреннему полный влаги, просветлел и засверкал. Откуда-то прилетели чайки и начали носиться над водой, купаясь в утреннем свете.
– А я хотел жить здесь, в общине, с тобой, с бабушкой и с нашими детьми, Сандра. Но я не стану конкурировать с таким женихом, которого ты для себя выбрала. Это не получится.
– Но в общине есть хорошие незамужние девушки. Ты мог бы…
– Нет, кара Сандра. Этого не будет. Я просто уеду обратно в Мерано и буду там жить один.
– А чем ты будешь заниматься, Леонардо? Неужели опять засядешь за персоник и уйдешь в Реальность?
– Конечно, нет! В мире еще остались настоящие христиане, не все ушли в горы. Я их найду с помощью Миры, а дальше видно будет. Может быть, найду возможность снова заниматься макаронами. Обо мне ты не беспокойся, пожалуйста. Я буду иногда сюда приезжать – к тебе и к бабушке, – он поднялся со скамьи и поглядел на озеро. – Как хороши чайки на рассвете, правда?
– Да, правда… А ты на меня не сердишься, мио Леонардо? У нас с тобой все в порядке, мы друзья? Ты меня простил?
– Конечно, кара Сандра. Я тебя простил. Спокойно готовься к исповеди и причащайся. Я рад, что завтра буду прислуживать в алтаре. И помни: со мной у тебя всегда все будет в порядке, тебе ни о чем не надо беспокоиться. Сегодня тем более. Иди в церковь!
Я ушла, оглядываясь. А Леонардо смотрел на чаек и на меня ни разу не оглянулся,
До воскресенья я уже больше ни о чем не думала, только молилась и молилась, одна и с бабушкой. С нею вместе мы читали огромнейшее Правило к причащению, в котором каждое, ну буквально каждое слово было про меня!
На литургию я шла как во сне, меня шатало от страха, от волнения и немного от голода, ведь я всю эту неделю ничего не ела и почти не пила. Пока не запели Херувимскую, я ужасно себя чувствовала, и в какой-то момент на меня напал такой страх, что я чуть не убежала из церкви, а потом вдруг что-то переменилось, меня будто ангелы приподняли па руках, и дальше всю литургию я мыслью и душой летела, как птичка, и долетела до счастливого мгновения: я подошла к Чаше со всеми причастниками и после стольких лет снова приняла Тело и Кровь Христовы. Когда, выслушав благодарственные молитвы, я вышла из церкви, ко мне первой с поздравлениями подошла бабушка, а потом матушка Руфина и Леонардо, уже успевший снять свой белый стихарь. За ними все сестры, общинники, Лара и дядя Леша с дочкой на руках – все радовались за меня и поздравляли. Я едва их всех слышала. Потом я долго ходила одна по берегу, прислушиваясь к тому, что происходило во мне, и молясь: «Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, слава Тебе!».
Только через два дня я заметила, что Леонардо не показывается мне на глаза. Я спросила о нем бабушку.
– Леонардо? А он уехал, детка.
– Как это уехал! Не простившись со мной?
– А зачем тебе с ним прощаться? Ты у нас в монастырь собралась, нечего тебе с молодыми людьми сантименты разводить.
– Бабушка! Как ты не понимаешь – это же Леонардо! Ты знаешь, сколько он для меня сделал, как он меня любит?
– Догадываюсь. Но, как говорится, дальние проводы – лишние слезы.
– Когда он уехал?
– Сегодня рано утром.
– Так. Бабушка, ты можешь еще разок дать мне свой джип?
– Зачем он тебе?
– Я должна догнать Леонардо и… проститься с ним как следует!
– Не дам я тебе джип.
– Почему, бабушка?
– Во-первых, потому что будущей монахине не следует кокетничать с молодыми людьми. Ты его прогнала? Все, пусть уходит. Во-вторых, мне жалко Леонардо. Не забывай, он и мой друг тоже, не только твой. Я не хочу, чтобы он лишний раз мучился. Человеческое сердце не игрушка. Пускай он поскорей тебя забудет и найдет себе другую девушку. Без фантазий. А в третьих, у меня нет джипа.
– Куда же он делся?
– Я отдала его Леонардо. Между прочим, насовсем. Подарила.
– Ах, так…
– Да, так! Постой, ты куда это подхватилась бежать?
– К матери Евдокии! Попрошу у нее мобишку, раз ты так… раз ты такая, бабушка!
– На мобиле джип не догонишь, дорогая моя. Если только не…
Но я не стала ее слушать и убежала, хлопнув дверью.
Мать Евдокия сидела у себя в келье и что-то писала.
– Мать Евдокия, одолжите мне монастырский мобиль!
– Зачем он вам?
– А зачем вы спрашиваете, мать Евдокия? Вы что, просто так не можете мне дать наш мобиль на пару часов? Неужели вам жалко? Неужели я и этого не заслужила.
– Вы у матушки взяли благословение.
– Нет…
– Пойдите и возьмите.
– Мать Евдокия, я не могу…
– Значит, вам никуда не надо ехать.
– Откуда вы можете знать, что мне надо и что не надо делать?
– Из опыта.
– У вас опыт монастырской жизни, мать Евдокия, монашеский опыт. Что вы-то можете знать о страданиях обыкновенных живых людей!
– Осторожно, Кассандра, ведь до вечера уже недалеко.
– При чем тут вечер! О чем вы?
– О том, что наш гнев должен угаснуть до заката, а то будете еще два года вспоминать. Я опомнилась.
– Простите меня, мать Евдокия! Ненавижу хамские выходки, особенно собственные. Простите!
– Бог простит, Сандра. Но что касается ваших переживаний, я все-таки вам скажу: если вы всерьез намерены отказаться от своего личного подвига и приступить к подвигу монашескому, все подобные переживания надо оставить, а чувства сердечные забыть. Попробуйте, вдруг получится. Хотя я считаю, что лучше каждому служить Богу на своем, ему предназначенном месте.
– Подождите, мать Евдокия, я что-то вас не понимаю. Что значит «отказаться от своего личного подвига»? Что вы имеете в виду?
– Я имею в виду то, что, на мой взгляд, вам совсем не нужно искусственно, по своей воле строить свою жизнь. Предоставьте все одному Богу! В сущности, ваша жизнь уже выстроилась: вы снова веруете в Господа и вы член Церкви Христовой – это основное, это залог спасения души. Вы любите монахов – это спасительно для вас, да и для нас полезно. В старину было даже специальное слово для таких людей – их звали «монахолюбцами». Но у вас есть друг, который вас любит и готов вместе с вами решиться на самый тяжелый и опасный христианский подвиг, какой только может быть в эти последние времена, – подвиг супружества и подвиг рождения и воспитания детей.
– Вы – монахиня и вы говорите мне, что выходить замуж и рожать детей – христианский подвиг?!
– В наше время – безусловно. Человечество иссякает, оно само себя выхолостило, обесплодило. Люди не могут и не хотят иметь детей, а из пробирок выползают несчастные клоны, которые никоим образом не могут быть причислены к Божиим творениям. И только христиане вопреки всему решаются рожать детей и воспитывать их в Боге, Я думаю, каждый такой ребенок – это особенный, драгоценный человеческий дар Богу, великая Ему радость. Конечно, на такое трудно решиться. Но и монашество тоже* подвиг! И очень важно, Сандра, не ошибиться, не приняться в восторге за чужое, пусть даже очень славное дело, отбросив по неразумию то, которому Господь тебя предназначил. Я вам решительно советую – определитесь. Или то, или это, а оба два – никак нельзя!
– А вы не считаете, мать Евдокия, что Леонардо послан мне в виде искушения на пути к монашеству?
– Господи, ну какая же вы фантазерка, Саня! Ведь он же не на голову вам свалился, не напал из-за угла, как партизан! Он ведь с вами с самого начала вашего пути. Да и взгляните вы на своего Леонардо повнимательней – он же чист и тверд как алмаз. Вот ваша бабушка – та давно это поняла. Да если хотите знать, вас с вашим Леонардо и ваша бабушка, и матушка, и все сестры наши уже давно считают женихом и невестой, еще с той поры, как он вас искал по всему свечу. Искушение… Это вы у нас искушение, солнышко вы наше неуемное!
Я помолчала. Подумала. А потом сказала решительно:
– Мать Евдокия. Дайте мобиль, а то пешком пойду.
– От вас чего-нибудь такого только и жди, – она, вздыхая, выдвинула ящик стола и достала из него электронный ключ от мобиля и еще один большой железный ключ – от семи дверей. – Берите и езжайте спокойно, матушка благословила. Вот и ключ от ворот велела вам передать.
– Сама матушка?
– Вы же знаете, как матушка детей любит…
Когда я выехала за последние, седьмые, железные двери, я увидела стоящий за ними джип, а возле него сидящего на камне Леонардо.
– Мио Леонардо! Ты что тут делаешь?
– Тебя жду, кара Сандра.
Подвенечное платье шила мне Лара. Венчал нас отец Александр.
Санкт-Петербург. Ириночка– Мюнхен 2001 г.
Они привели меня на берег. Там, на краю небольшого овсяного поля, стоял сарайчик с загоном.
– Здесь живет ваша лошадка?
– Здесь, здесь! Тетя Сандра, закройте глаза и стойте с закрытыми глазами, пока мы вам не скажем, что можно уже открыть. Хорошо?
– Пожалуйста!
Я послушно закрыла глаза. Одни ребятишки побежали к сарайчику, а другие остались рядом со мной и приговаривали:
– Еще нельзя… Нельзя… Открывайте глаза, тетя Сандра!
Я открыла глаза и увидела… Лебедя! Он стоял, окруженный детьми, и внимательно смотрел на меня. Потом он заржал и пошел ко мне быстрым шагом. Я бросилась к нему и обняла его за шею, стала гладить и целовать его чудную белую морду. Лебедь обнюхивал меня и терся о меня головой. Кажется, он меня простил!
– Откуда он у вас, дети?
– Дядя Леша привел! Он его на дороге нашел, когда ездил за вами в монастырь и не встретил. Лебедь долго болел, а мы за ним ухаживали. Знаете, как трудно было искать для него сухие листья и траву, пока мы жили в горах! Потом он вместе с нами добрался до бабушки Лизы. Вот у нее он и выздоровел совсем. Но мы его бережем и пока не разрешаем на нем пахать и возить бревна из леса. Но дядя Леша говорит, что так не может долго продолжаться, что мы балуем и портим здорового коня. А он ведь хромает, тетя Сандра! Дядя Леша сделал соху, чтобы Лебедь мог вспахать себе поле под овес. Видите, вот это – Лебединое поле, это его собственный овес тут растет. Он его немного подъедает у краешка, но никогда не топчет. Он очень умный! Но пахать и бревна возить ему еще рано, правда, тетя Сандра? Вы заступитесь за Лебедя, если дядя Леша и мать Лариса захотят на нем работать? Вы же с ним такие старые друзья!
Ах, вот зачем они меня сюда привели! Они не столько меня порадовать хотели, сколько заступницу Лебедю искали.
– Хорошо, дети. Я вместе с вами буду его любить, баловать и заступаться за него. Переутомляться мы ему, конечно, не дадим. Но вы знаете, дети, что лошадям для здоровья необходимо много двигаться и работать? Ведь Господь дал человеку домашних животных, чтобы они стали ему помощниками.
– А как же, знаем! Мы на нем катаемся!
– Да, детей катать – это, конечно, тоже лошадиная работа, ничего не скажешь. А вот яблоками вы его кормите?
– У нас мало яблок. Мать Лариса говорит, что деревья еще очень молодые.
– А Лебедь очень любит яблоки. Я привезла из Италии два ящика яблок для бабушки Лизы. Идемте к ней, она даст немного для Лебедя. Он им обрадуется. Я думаю, дети, если его побольше кормить яблоками, он скоро совсем поправится. Вот тогда мы и посмотрим, какую он сможет выполнять работу. Яблоки для лошадей – лучшее в мире лекарство, а работа – лучшая гимнастика.
И мы отправились за яблоками к бабушке Лизе. Лебеды шел с нами, малыши по очереди ехали па нем – по двое и по трое сразу, Яблок бабушка дала на всех, но дети уступили свои Лебедю. Она подтвердила, что яблоки лошадям полезны, а безделье вредно. – Как и детям, – добавила она. Моя бабушка и дети общины – это тема требующая отдельного разговора. Для бабушки в общинной деревне был выстроен большой дом с учетом ее призвания. Бабушка трудилась вовсю: она была тут единственной бабушкой всех детей. С утра, после литургии, к ней в дом приводили малышей, которые еще не ходили в школу, и она ими занималась весь день – до самой вечерней службы. Готовили, убирали и даже вели занятия сами матери детей. Например, красавица Татьяна, бывшая уличная музыкантша, приходила со своей маленькой дочкой и вела музыкальные занятия. А моя бабушка исполняла роль именно бабушки: она учила их детским молитвам, пела им песенки, рассказывала сказки, утешала и ласкала, и у нее с малышами было множество своих секретов, словечек, каких-то маленьких смешных ритуалов. Дети были славные: они никогда не ссорились между собой и не капризничали. Бабушка объясняла это не только правильным воспитанием, но и особым воздействием долинного воздуха, полного Благодати.
Мы с бабушкой проводили много времени вместе: каждый вечер, возвратись домой из трапезной после ужина, мы садились на террасе нашего домика и разговаривали, разговаривали, разговаривали… На террасе стоял потемневший от времени стол грубой работы и несколько таких же скамеек.
– Знаешь, откуда эта мебель? – спросила бабушка.
– Догадываюсь, это остатки имущества старого Кролля. Подумать только, за этим столом, на этой самой скамье, может быть, сидел мой молодой дедушка! А что стало со старым Кроллем? Неизвестно?
– К сожалению, да. Но вместо него у нас есть дядя Леша: он важничает, на всех ворчит, всеми командует и вообще играет роль местного тролля.
– Да он всегда такой был, бабушка! Скажи-ка мне, а ты втайне не сердишься на него за то, что он оставил меня в монастыре?
– Ужасно сердилась, пока не узнала, что Лариса в это время собиралась скоро родить, а по их давнему плану она должна была прикрывать уход монастыря с острова. Но он сам так переживал твое исчезновение, что на него невозможно было сердиться.
О чем еще мы говорили с бабушкой, я не стану пересказывать – это наши с ней секреты. Только через неделю мы позволили Леонардо присоединиться к нам; он пришел и рассказал, что отец Александр позволил ему прислуживать в алтаре. Он очень был горд этим. Поселили его через несколько домов от нас, в общинном доме для неженатых молодых людей. Он работал на строительстве общинного храма, но вечера проводил теперь с нами. Потом мы уже втроем стали принимать и других вечерних тетей. Бабушку тут все любили и тянулись к ней, так что по вечерам кто-нибудь всегда заглядывал к нам па огонек свечи, горевшей на троллевском столе в глиняном подсвечнике, который дети вылепили в подарок бабушке к дню ее ангела. Подсвечник был соответствующий: вокруг свечи в хороводе стоят семь веселых ангелят.
С Леонардо мы виделись только вечерами. Дядя Леша его совсем прибрал к рукам, особенно после того, как Леонардо предложил использовать водопад для устройства лесопилки, сделал чертежи и принес их дяде Леше «на подпись». Тот загорелся и тут же побежал к матушке благословляться строить электростанцию. Лесопилку матушка благословила и даже велела подумать о строительстве небольшой водяной мельницы, а от электрификации монастыря и общины решительно отказалась.
Я спросила у матери Евдокии, почему матушка отказалась от электростанции? Неужели она отрицает все достижения цивилизации и считает, что мир должен вернуться к примитивной жизни?
– Глупости! – сказала мать Евдокия. – просто паши инженеры не подумали о том, что у Надзора есть средства определить и достаточно малый источник электрической энергии, а матушка обязана все предусмотреть. У меня тоже была работа, свое послушание, – сестра Агния как-то в разговоре посетовала, что из очередного похода принесли так много воска диких пчел, что она не успевает его переплавить и очистить: эту работу приходится делать на дворе, а пчелы летят па запах и разворовывают воск, свечная мастерская у нее пока была крохотная, просто еще один маленький сарайчик на берегу. Матушка благословила меня помогать сестре Агнии. Вот где пригодился мой монастырский рабочий подрясник! Любопытно, что как только я его надела, он тут же начал выгорать с немыслимой скоростью и уже через несколько дней стал совершенно белым. А вот мирская одежда на этом горном солнце только светлела, но цвет сохраняла: синее становилось голубым, красное – розовым, коричневое – бежевым. У меня, кроме шелкового дорожного костюма, ставшего теперь салатовым, появились две юбки, голубая и бежевая, и дне белые блузки. Иногда, правда, я надевала спортивный костюм, доставшийся мне в наследство от ди Корти-старшего и бывший когда-то темно-красным. На солнце он моментально выгорел до розового, а бабушка говорила, что он стал цвета «сомон» – лососины. А в озере водились не только сиги и форель, но и огромные лососи! В свободное от работы время дядя Леша блаженствовал на берегу и в коптильне. Озорная сестра Масса мелом написала на ее стене – Фирма «Монашеское искушение». И была права: на голодный желудок мимо коптильни ходить было опасно – такие от нее плыли умопомрачающие запахи.
Как-то бабушка спросила меня:
– Я еще не передавала тебе поклон от Дины?
– Нет! Что с ней? Где ты ее видела?
– Она приезжала ко мне в усадьбу. Она хотела рассказать мне о твоей судьбе, но к этому времени у нас успела побывать твоя подруга Мира, и мы уже знали, где ты. Пророк Айно через Дину просил передать мне, что с тобой все будет в порядке и мы тебя скоро увидим, а в дальнейшем тебе предстоит какой-то особенный, светлый и добрый путь. Ты знаешь, о чем он говорил?
– Догадываюсь.
– И что же это за путь, моя Кассандра?
– Пока еще не могу сказать, бабушка. Но уверяю, тебе понравится то, что я задумала.
– Ну-ну, фантазерка ты моя! Помни только, Кассандра ты моя, что никто не пророк самому себе. А вместо размышлений о будущих подвигах ты бы лучше поисповедалась у отца Александра и, благословись, причастилась Святых Христовых Тайн. Ты с детства не причащалась. Забыла уж, как это бывает?
– Не забыла, бабушка. Вернее, вспомнила. Сразу же, как только выжгла печать, так и вспомнила. Но я еще не готова причащаться, я пока недостойна…
– Начинается! Когда люди надолго лишаются таинств, у всех всегда одни и те же разговоры – потом! Неужели ты думаешь, человек может сам приготовиться к такому таинству и быть его достойным? Откуда такое самомнение? Мы причащаемся не по готовности и достоинству, а по великой милости Божией. Ты сделай сколько можешь, но старайся изо всех своих духовных сил приготовиться, а уж Господь Сам восполнит недостающее. Отправляйся к отцу Александру! И я отправилась.
– Благой замысел, помоги тебе Господь его исполнить, – сказал отец Александр. – Тебе, Кассандра, надо исповедаться за всю жизнь, с самого детства, с тех пор, как ты причащалась в последний раз. Вот эту неделю поговей, мы с тобой еще несколько раз побеседуем, а потом – исповедь и причастие,
– Благословите, батюшка! – вполне грамотно ответила я и подошли под благословение.
Перед причастием я просила прощения у всех, в первую очередь, конечно, у бабушки – было за что, набралось за всю-то мою жизнь. Попросила прощения и у матушки Руфины. хотя епитимьи за старое я уже исполнила. Просила прощения у матери Евдокии за свое когдатошнее раздражение:
– Бог простит, Сандра! Да кто ж об этом помнит? И вы ведь просили прощения тогда сразу, по-монашески – до захода солнца, – засмеялась она.
– А как высчитаете, мать Евдокия, у меня и характере есть хоть что-то пригодное для монашества?
– Есть.
– Например?
– Жажда истины и отвага. И хватит с вас, а то возгордитесь.
– Вы думаете, я могла бы стать монахиней?
– А уж это знает один только Господь. Но с чего это вы о монашестве задумались.
Я не ответила, смутилась и пошла просить прощения дальше. Я обошла сестер и матерей, все они ласково и серьезно говорили мне: «Бог простит!» – и желали хорошо исповедаться.
Потом наступило самое трудное – я должна была просить прощения у Леонардо. Я сказала ему, что мне надо с ним поговорить, и мы условились встретиться на берегу озера в субботу, рано утром, когда все уйдут в церковь.
Я встала со звоном колокола и уже через четверть часа пришла на берег, кутаясь в теплый бабушкин платок – по утрам в долине было прохладно. Леонардо уже ждал меня на скамейке возле дяди Лешиной коптильни. Я подошла и села рядом. Мы помолчали. Пахло водой, дымком и копченой рыбой.
– Что же ты мне хотела сказать, кара Сандра? – спросил Леонардо.
– Я завтра в первый раз буду причащаться. Я всю неделю готовлюсь и у всех прошу прощения.
– А я удивлялся, что ты как-то избегаешь меня. Оказывается, это из-за твоей бурной духовной жизни.
– Да, из-за нее тоже. А вообще, я хочу сказать тебе, Леонардо, что я решила остаться тут, в этой долине.
– Я тоже об этом думал. В общине прекрасные люди, можно выстроить себе дом…
– Леонардо! Я не в общине хочу остаться и не с тобой. Я хочу стать монахиней, уйти в монастырь. Я очень давно об этом мечтаю, еще с тех пор, как на монастырском острове читала Феофана Затворника.
– Вот как… С бабушкой ты уже на эту тему говорила?
– Еще нет, но обязательно буду: я ведь у нее должна брать благословение.
– А у меня, значит, нет…
– А ты бы меня благословил?
– Ты вес знаешь, Сандра, поэтому не кокетничай. Ты пришла просить у меня прощения? Вот и проси.
– А ты меня простишь?
– А я подумаю. В чем же ты передо мной провинилась, кара Сандра?
– Ну… В том, что ты меня любишь. Я ведь знаю, что это так.
– Предположим. Ну а в чем же тут твоя вина?
– Моя вина в том, что иногда я вела себя с тобой так, как будто я тоже тебя люблю.
– Так…
Мы оба замолчали, глядя на розовые ледники. Над зубчатыми вершинами гор появился краешек солнца, и воздух над озером, еще по-утреннему полный влаги, просветлел и засверкал. Откуда-то прилетели чайки и начали носиться над водой, купаясь в утреннем свете.
– А я хотел жить здесь, в общине, с тобой, с бабушкой и с нашими детьми, Сандра. Но я не стану конкурировать с таким женихом, которого ты для себя выбрала. Это не получится.
– Но в общине есть хорошие незамужние девушки. Ты мог бы…
– Нет, кара Сандра. Этого не будет. Я просто уеду обратно в Мерано и буду там жить один.
– А чем ты будешь заниматься, Леонардо? Неужели опять засядешь за персоник и уйдешь в Реальность?
– Конечно, нет! В мире еще остались настоящие христиане, не все ушли в горы. Я их найду с помощью Миры, а дальше видно будет. Может быть, найду возможность снова заниматься макаронами. Обо мне ты не беспокойся, пожалуйста. Я буду иногда сюда приезжать – к тебе и к бабушке, – он поднялся со скамьи и поглядел на озеро. – Как хороши чайки на рассвете, правда?
– Да, правда… А ты на меня не сердишься, мио Леонардо? У нас с тобой все в порядке, мы друзья? Ты меня простил?
– Конечно, кара Сандра. Я тебя простил. Спокойно готовься к исповеди и причащайся. Я рад, что завтра буду прислуживать в алтаре. И помни: со мной у тебя всегда все будет в порядке, тебе ни о чем не надо беспокоиться. Сегодня тем более. Иди в церковь!
Я ушла, оглядываясь. А Леонардо смотрел на чаек и на меня ни разу не оглянулся,
До воскресенья я уже больше ни о чем не думала, только молилась и молилась, одна и с бабушкой. С нею вместе мы читали огромнейшее Правило к причащению, в котором каждое, ну буквально каждое слово было про меня!
На литургию я шла как во сне, меня шатало от страха, от волнения и немного от голода, ведь я всю эту неделю ничего не ела и почти не пила. Пока не запели Херувимскую, я ужасно себя чувствовала, и в какой-то момент на меня напал такой страх, что я чуть не убежала из церкви, а потом вдруг что-то переменилось, меня будто ангелы приподняли па руках, и дальше всю литургию я мыслью и душой летела, как птичка, и долетела до счастливого мгновения: я подошла к Чаше со всеми причастниками и после стольких лет снова приняла Тело и Кровь Христовы. Когда, выслушав благодарственные молитвы, я вышла из церкви, ко мне первой с поздравлениями подошла бабушка, а потом матушка Руфина и Леонардо, уже успевший снять свой белый стихарь. За ними все сестры, общинники, Лара и дядя Леша с дочкой на руках – все радовались за меня и поздравляли. Я едва их всех слышала. Потом я долго ходила одна по берегу, прислушиваясь к тому, что происходило во мне, и молясь: «Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, слава Тебе!».
Только через два дня я заметила, что Леонардо не показывается мне на глаза. Я спросила о нем бабушку.
– Леонардо? А он уехал, детка.
– Как это уехал! Не простившись со мной?
– А зачем тебе с ним прощаться? Ты у нас в монастырь собралась, нечего тебе с молодыми людьми сантименты разводить.
– Бабушка! Как ты не понимаешь – это же Леонардо! Ты знаешь, сколько он для меня сделал, как он меня любит?
– Догадываюсь. Но, как говорится, дальние проводы – лишние слезы.
– Когда он уехал?
– Сегодня рано утром.
– Так. Бабушка, ты можешь еще разок дать мне свой джип?
– Зачем он тебе?
– Я должна догнать Леонардо и… проститься с ним как следует!
– Не дам я тебе джип.
– Почему, бабушка?
– Во-первых, потому что будущей монахине не следует кокетничать с молодыми людьми. Ты его прогнала? Все, пусть уходит. Во-вторых, мне жалко Леонардо. Не забывай, он и мой друг тоже, не только твой. Я не хочу, чтобы он лишний раз мучился. Человеческое сердце не игрушка. Пускай он поскорей тебя забудет и найдет себе другую девушку. Без фантазий. А в третьих, у меня нет джипа.
– Куда же он делся?
– Я отдала его Леонардо. Между прочим, насовсем. Подарила.
– Ах, так…
– Да, так! Постой, ты куда это подхватилась бежать?
– К матери Евдокии! Попрошу у нее мобишку, раз ты так… раз ты такая, бабушка!
– На мобиле джип не догонишь, дорогая моя. Если только не…
Но я не стала ее слушать и убежала, хлопнув дверью.
Мать Евдокия сидела у себя в келье и что-то писала.
– Мать Евдокия, одолжите мне монастырский мобиль!
– Зачем он вам?
– А зачем вы спрашиваете, мать Евдокия? Вы что, просто так не можете мне дать наш мобиль на пару часов? Неужели вам жалко? Неужели я и этого не заслужила.
– Вы у матушки взяли благословение.
– Нет…
– Пойдите и возьмите.
– Мать Евдокия, я не могу…
– Значит, вам никуда не надо ехать.
– Откуда вы можете знать, что мне надо и что не надо делать?
– Из опыта.
– У вас опыт монастырской жизни, мать Евдокия, монашеский опыт. Что вы-то можете знать о страданиях обыкновенных живых людей!
– Осторожно, Кассандра, ведь до вечера уже недалеко.
– При чем тут вечер! О чем вы?
– О том, что наш гнев должен угаснуть до заката, а то будете еще два года вспоминать. Я опомнилась.
– Простите меня, мать Евдокия! Ненавижу хамские выходки, особенно собственные. Простите!
– Бог простит, Сандра. Но что касается ваших переживаний, я все-таки вам скажу: если вы всерьез намерены отказаться от своего личного подвига и приступить к подвигу монашескому, все подобные переживания надо оставить, а чувства сердечные забыть. Попробуйте, вдруг получится. Хотя я считаю, что лучше каждому служить Богу на своем, ему предназначенном месте.
– Подождите, мать Евдокия, я что-то вас не понимаю. Что значит «отказаться от своего личного подвига»? Что вы имеете в виду?
– Я имею в виду то, что, на мой взгляд, вам совсем не нужно искусственно, по своей воле строить свою жизнь. Предоставьте все одному Богу! В сущности, ваша жизнь уже выстроилась: вы снова веруете в Господа и вы член Церкви Христовой – это основное, это залог спасения души. Вы любите монахов – это спасительно для вас, да и для нас полезно. В старину было даже специальное слово для таких людей – их звали «монахолюбцами». Но у вас есть друг, который вас любит и готов вместе с вами решиться на самый тяжелый и опасный христианский подвиг, какой только может быть в эти последние времена, – подвиг супружества и подвиг рождения и воспитания детей.
– Вы – монахиня и вы говорите мне, что выходить замуж и рожать детей – христианский подвиг?!
– В наше время – безусловно. Человечество иссякает, оно само себя выхолостило, обесплодило. Люди не могут и не хотят иметь детей, а из пробирок выползают несчастные клоны, которые никоим образом не могут быть причислены к Божиим творениям. И только христиане вопреки всему решаются рожать детей и воспитывать их в Боге, Я думаю, каждый такой ребенок – это особенный, драгоценный человеческий дар Богу, великая Ему радость. Конечно, на такое трудно решиться. Но и монашество тоже* подвиг! И очень важно, Сандра, не ошибиться, не приняться в восторге за чужое, пусть даже очень славное дело, отбросив по неразумию то, которому Господь тебя предназначил. Я вам решительно советую – определитесь. Или то, или это, а оба два – никак нельзя!
– А вы не считаете, мать Евдокия, что Леонардо послан мне в виде искушения на пути к монашеству?
– Господи, ну какая же вы фантазерка, Саня! Ведь он же не на голову вам свалился, не напал из-за угла, как партизан! Он ведь с вами с самого начала вашего пути. Да и взгляните вы на своего Леонардо повнимательней – он же чист и тверд как алмаз. Вот ваша бабушка – та давно это поняла. Да если хотите знать, вас с вашим Леонардо и ваша бабушка, и матушка, и все сестры наши уже давно считают женихом и невестой, еще с той поры, как он вас искал по всему свечу. Искушение… Это вы у нас искушение, солнышко вы наше неуемное!
Я помолчала. Подумала. А потом сказала решительно:
– Мать Евдокия. Дайте мобиль, а то пешком пойду.
– От вас чего-нибудь такого только и жди, – она, вздыхая, выдвинула ящик стола и достала из него электронный ключ от мобиля и еще один большой железный ключ – от семи дверей. – Берите и езжайте спокойно, матушка благословила. Вот и ключ от ворот велела вам передать.
– Сама матушка?
– Вы же знаете, как матушка детей любит…
Когда я выехала за последние, седьмые, железные двери, я увидела стоящий за ними джип, а возле него сидящего на камне Леонардо.
– Мио Леонардо! Ты что тут делаешь?
– Тебя жду, кара Сандра.
Подвенечное платье шила мне Лара. Венчал нас отец Александр.
Санкт-Петербург. Ириночка– Мюнхен 2001 г.
Придет время, когда люди станут безумны, и если встретится им кто-нибудь кто не безумен, они обратятся к нему, говоря: «Ты бредишь»! И все потому, что он не похож на них.
Апофтегмы отцов – пустынниковАвва Антоний