Я потихоньку огляделась и только теперь заметила, что за нашими спинами, вдоль рядов стеклянных кабинок, по пустому и менее освещенному пространству прохаживаются зэки в костюмах таких же полосатых, как наши, но только черных с желтыми полосами. Так это же и есть «осы» – зэки из отряда социальной адаптации! Они не спускали глаз с «трудовых пчел», наблюдая за ходом работы и за дисциплиной. Но не только наблюдали. В микрофон они передавали сигналы на табло, а с помощью дистанционного управления наказывали провинившихся ударом тока. Увлекшись наблюдением за «осами» на противоположной половине цеха, я не заметила, что один из черно-желтых остановился за моей спиной.
   На моем табло появилась надпись: «Пчела № 34! Взять в левую руку деталь!»
   – Да знаю, знаю уже… – проворчала я, и тут же подпрыгнула от удара. Ах да, ведь я не имею права разговаривать вслух даже сама с собой! Бессильная злоба вдруг охватила меня. Захотелось что-нибудь грохнуть, расколошматить, разбить собственную голову прямо о панель конвейера, наплевав на воспитание током – пускай убивают! Предклоны проклятые! Я ухватилась обеими руками за ворот своего дурацкого «костюма пчелы», пытаясь разорвать душивший меня пластик.
   Правая рука с болезненно пульсирующим большим пальцем ухватилась за цепочку креста, и сразу же будто невидимая прохладная рука легла мне на лоб. Сознание прояснилось. Я отпустила воротник и положила руку на грудь, где под дурацким черно-желтым пластиком таился мой крестик.
   «Как страшно, – подумалось мне, – а ведь за все время пребывания в обители я ни разу не испытывала таких испепеляющих сознание приступов гнева. А еще раньше, когда я гневалась на мать Евдокию, ревнуя ее к бабушке, кто научил меня бороться с этим? А ведь я боролась! Сама того не понимая, я тогда молилась Богу о даровании мне спокойствия: «Небо, успокой меня!» Так что же мешает мне молиться здесь и сейчас, но уже правильной, обращенной непосредственно к Богу, молитвой? – Ничего. Надо только вспомнить такую молитву, чтобы можно было твердить ее не отвлекаясь от работы и от наблюдения за обстановкой в цехе, чтобы она сама держала меня под охраной».
   И я такую молитву вспомнила: святитель Феофан Затворник обучал ей свою воспитанницу: «Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя, грешную!» Я вспомнила слова из его письма об Иисусовой молитве: «Многие миряне и мирянки молятся сим образом, и Вам пригодится сие». Спаси Господи, отче Феофане, – мне она точно пригодится! Святитель послал девушке четки. У меня четок не было, но я решила вместо четок использовать бирки: одна бирка – одна молитва. Я произносила молитву медленно – по одному слову на вдох и выдох. Очень скоро все во мне успокоилось, как тихая вода. Я даже улыбалась мысленно, вообразив, что персоники с моими бирками будут ломаться при появлении на экране Лжемессии. А может быть, отмеченные моей молитвой, они разбудят в ком-нибудь стремление к духовной жизни? Потом я перестала мечтать и сосредоточилась на работе, не теряя молитвы…
   Через несколько часов конвейер остановился, а на табло появилась надпись «Всем трудовым пчелам! Перерыв». Я покосилась вправо, чтобы поглядеть, что делают более опытные заключенные. Они распрямляли спины, не вставая с кресел, потягивались и махали руками, чтобы восстановить кровообращение. Я стала делать то же самое.
   Новая надпись гласила: «Всем трудовым пчелам! Приготовиться к доносу!» Конвейер дрогнул и пополз в обратную сторону, а на нем вместо деталей персоников появились доски клавиатур. Когда перед каждым рабочим местом оказалось по клавиатуре, конвейер остановился, а на табло я прочла новую надпись: «Всем трудовым пчелам! Приступить к писанию доносов!» С удивлением я увидела, как многие заключенные пододвинули к себе доски с клавиатурами и начали что-то на них писать, одни с большой скоростью, а другие с трудом выбирая нужные клавиши. Однако! На нашем конце конвейера никто ничего не писал. Потом конвейер снова пополз обратно и унес клавиатуры. Остановка. Новая надпись: «Всем трудовым пчелам! Обед». Конвейер принес на каждое место пластиковый поднос, накрытый прозрачной крышкой. Точно такой, какой я когда-то получала на свой едальный столик у себя дома на «Титанике». Увидев, что другие зэки сняли крышки с подносов и приступили к еде, я сделала то же самое. Обед окапался более чем скромным: две лепешки невнятного происхождения и стакан горячего энергена – на вкус рыбно-фруктового. Я ела с большим аппетитом, подобрав все до крошки. Когда я пила свой энерген, я из-за стакана незаметно скосила глаза на № 29. Поймав ее взгляд, я чуть-чуть приподняла стакан. Она подняла свой и повторила мой жест, не глядя и мою сторону. У меня потеплело на сердце. Вскоре конвейер унес опустевшие подносы, а на табло появилась надпись: «Всем трудовым пчелам! Спать». Спинки наших кресел опустились почти горизонтально, а из-под сидений выдвинулось что-то вроде полочки для ног. Шипяще-свистящий звук работающего конвейера стал затихать, конвейер остановился, но свет над ним продолжал светить так же ярко, как во время работы.
   Примерно через час нас разбудил громкий сигнал, и на табло появилась надпись: «Всем трудовым пчелам! Отстегнуть ремни и приготовиться к оправке!» Я отстегнула ремень, встала, потянулась и остановилась, не понимая, что же я должна делать дальше. Вдруг часть кресла, служившая мне сиденьем, откинулась, и под нею обнаружилось отверстие туалета. Из него пахнуло густым зловонием. Появилась команда: «Всем трудовым пчелам! Оправляться!» Я не могла заставить себя сесть над этой зловонной дырой, но легкий удар током помог мне преодолеть брезгливость… Ну а потом нас снова усадили за работу. Конвейер зашипел, засвистел и двинулся. Воздух в цехе понемногу очистился.
   Я скоро усвоила, что жизнь заключенных шла по такому режиму: одна кормежка, после нее примерно час сна, ночной сон, продолжавшийся 4-5 часов, две «оправки», один перерыв для писания доносов и все остальное время – работа, работа и работа. И я не знаю, как бы сложилась моя жизнь на Белом, если бы Господь не послал мне мою подругу Миру, любящую, мудрую и весьма предприимчивую!
 

Глава 16

   Система наказаний и поощрений на острове Белый была основательно продумана. Конвейер с двумя рядами рабочих мест был одновременно показателем продвижения одних «пчел» к выходу на свободу и других – к выходу на тюремный двор, где в одном из бараков обитали псы-людоеды, которых надо было кормить мясом…
   Новички помещались слева, в начале конвейера, на самых неудобных рабочих местах и выполняли простейшие работы, а по мере продвижения к правому выходу из цеха работа усложнялась, но зато там было теплее и еда была посытнее. В конце конвейера, где снимали готовые персоники и ставили их на погрузочные машины, снова царили сквозняки, но работавшие там зэки получали теплые комбинезоны и сапоги из настоящей кожи. Дальнейший путь наверх был один-единственный: мерзкий черно-желтый костюм и быстрое превращение в предклона.
   С наказанными поступали так: к «трудовой пчеле», получившей замечание па табло, сопровождающееся ударом тока, подходил один из черно-желтых. Он открывал дверцу кабины, прикреплял цепочку к кольцу в носу «пчелы» и переводил ее на одно место влево, к началу конвейера. Таким образом, «пчелы» имели возможность двигаться н обе стороны – к выходу на свободу и на корм собакам-людоедам. Первые три дня нас только били током, приучая к порядку, но на четвертый начали после замечаний передвигать влево. Меня пока Бог хранил…
   Но «пчела» могла совершить и дальний перелет в обе стороны. Такое случалось почти каждые несколько дней, и об этом мы узнавали из надписи на табло. Написавший донос мог в виде награды продвинуться сразу па несколько мест вправо. Ценность доноса сначала определяли «осы»: за пустяковый донос на соседа справа можно было самое большее сесть на его место, а меньшее – получить дополнительный стакан горячего энергена. А жертва доноса могла и сразу вылететь в левые ворота цеха. В цех несчастная «пчела» уже не возвращалась, а на табло появлялась надпись: «Пчела №… подвергнута ликвидации за серьезное нарушение дисциплины», то есть пошла на корм собакам-людоедам.
   Моя соседка, сидевшая сначала под № 29, через какое-то время оказалась сидящей напротив меня, под № 35. Меня это очень обрадовало, потому что мы сразу начали с ней осторожно переглядываться и обмениваться едва заметными жестами. Как и я, она пропускала мимо себя доску для доносов, но работала старательно и дисциплины не нарушала. Вдруг в один день сразу несколько зэков на той стороне были переведены на начало конвейера, и моя визави сразу же оказалась под № 41. Мы могли еще видеть друг друга, но играть в переглядки стало опасно: пришедшие с нами одним этапом уже понемногу вошли в курс дела и тоже принялись активно строчить доносы друг на дружку. По хмурому виду № 41 я поняла, что она тоже огорчена нашей разлукой. А потом случились следующие события. Сначала она опрокинула свой энерген прямо на конвейер и сразу же подпрыгнула от удара током. Подбежавший клон перевел ее под № 39. Потом она во время дневного отдыха, видимо во сне, положила обе ноги на панель конвейера и стала «пчелой № 47». Еще через пару дней она громко, во весь голос, с подвизгиванием, чихнула, подскочила от удара, улыбнулась – и вновь оказалась сидящей напротив меня! Я глубоко и выразительно вздохнула, а за обедом приветствовала ее приподнятым стаканом энергена. Я поняла, что теперь у меня есть подруга. И что особенно ценно в наших условиях, подружка оказалась умней меня!
   На время сна конвейер останавливался, за рядами спящих «пчел» прохаживались «осы», табло тихонько гудели. Во сне многие зэки стонали, плакали и бредили. Если они это делали слишком громко, их наказывали, по обычно оставляли без внимания. Оказавшись напротив меня, моя подруга во время первого же дневного сна негромко познала: «Сандра!» Я вздрогнула от неожиданности и открыла глаза. Моя подружка напротив спала с приоткрытым ртом и даже слегка всхрапывала. Я решила, что это она во сне вспомнила мое имя, которое я так неосторожно сообщила ей на этапе, немного встревожилась, но потом успокоилась и снова уснула. До вечера мы только переглядывались. А в начале ночного сна я услышала с той стороны конвейера всхрапывапие, стон, а сквозь него протяжное: «Зову-у-т ме-е-ня…» Я подумала, что она имеет привычку разговаривать во сне. Бывает. Но примерно через полчаса я снова услышала стон: «Ми-и-ра! Ми-и-ра!» Интересно, о каком мире и кого она просит во сне? Я чуть приоткрыла глаза, посмотрела на нее и увидела, что она положила руку на грудь и указательным пальцем слегка постукивает по ней, продолжая постанывать: «Ми-и-ра, Ми-и-ра…«Господи, да ведь это она мне представляется: «Меня зовут Мира»!
   Я «во сне» потянулась, улыбнулась и пробормотала: «Очень… приятно… Хр-р-р…» Итак, мы теперь были знакомы, но главное – мы научились разговаривать друг с другом. Конечно, этот способ общения был опасным и несовершенным, но для особых случаев годился. А вскоре Мира придумала другой, изменивший всю нашу жизнь на Белом. «Во сне» она мне сказала: «Следи за моей левой рукой!» В левой руке она, как и все, держала фирменную бирку, а в правой – трубочку клен. Сосредоточенно глядя на плывущие к ней корпуса будущих персоников, Мира биркой выбила на своей панели букву "С». Я чуть заметно кивнула. Она вывела «А» – я снова кивнула. Потом она наклеила бирку, взяла другую и ею закончила – Н, Д, Р и А. Я кивнула ей и немедленно ответила таким же способом: «МИРА». Только я, к стыду моему не сразу сообразила, что писать надо перевернутыми буквами, как это делает Мира. Но со временем мы технику писания освоили так, что процесс начертания букв стал похожим всего лишь на легкую дрожь в пальцах. А почему нашим пальцам не дрожать? Работа у нас нервная… С этого времени змеиная шипяще-свистящая тишина цеха перестала на меня давить и угрожать безумием: я молилась и беседовала с подругой – и этого мне было достаточно, чтобы выжить и сохранить разум. Мира была жительницей острова Иерусалим. Она принадлежала к христианской Церкви евреев, не принявших Мессию. Я ответила на это признанием: «Я православная христианка и тоже не признаю Мессию». От Миры я узнала, что в Иерусалиме появились два пророка, которых звали Элия и Ханох. Они встретились с вождями правоверных иудеев и предоставили им для изучения подлинные древние свитки книг Торы.
   Из этих древних писаний вожди выяснили, каким должен быть Мессия и каков должен быть его приход. Правоверные старцы пришли к выводу, что Мессия уже приходил и это был тот самый Иисус, от которого две тысячи лет тому назад отреклись их предки. Они и основали в Иерусалиме Еврейскую Христианскую Церковь. Специальные хирурги, прежде делавшие обрезание новорожденным еврейским младенцам, теперь оперативным путем удаляли членам Христианской Церкви персональные коды, а раввины при этом исполняли особый обряд отречения от сатаны и Антихриста. Элия и Ханох пророчествовали, исцеляли больных и учили, что все люди – братья. – Как хорошо, что мы одной веры – ты и я! – обрадовалась я и тоже рассказала Мире свою историю. Рассказала все без утайки и про бабушку, и про монастырь, ведь я ей абсолютно доверяла. Я сказала, что тоже встретила пророка, и рассказала, как Айно лечил меня. Ее очень заинтересовали школы Айно, она подробно расспрашивала меня о русском монастыре. Но, по-моему, больше всего ей поправилось, как я осталась на обительском острове и одна «функционировала» за целый монастырь, у нее даже глаза разгорелись. Туг-то она меня еще раз потрясла своей предприимчивостью.
   – У вашего дяди Леши в гараже оставался бензин?
   – Немного, в резервуарах бензопилы и газонокосилки.
   – Этого хватило бы. Окна келий можно было держать открытыми:
   – Конечно.
   – Можно было устроить одновременное зажигание всех свечей в кельях. У тебя был шнур, из которого делали фитили. Надо было пропитать его бензином, отрезки шнура привязать к фитилям свечей на окнах, связать вместе и общий конец опустить к земле. Когда надо зажечь свечи, ты подходишь и только поджигаешь спичкой конец фитиля – через полминуты все свечи горят!
   – Как ты это сообразила?
   – Мне приходилось поджигать бикфордовы шнуры. Принцип тот же.
   – А зачем ты их поджигала?
   – Приходилось кое-что взрывать.
   Вот так мы разговаривали. Жаль только, что голоса друг друга мы почти не слышали, не считая сонных и нарочито невнятных «разговоров во сне».
   Мира рассказала мне, как она попала под арест. Она отправилась из Иерусалима собирать деньги у единоверцев в Европе. Ее часто посылали с этой миссией, потому что у нее это здорово получалось. Деньги христианско-иудейской общине нужны были немалые, и шли они в основном на выкуп тех, кто попал в лапы экологистов. За деньги они легко отдавали узников, содержащихся на каторге; экологисты получали чины и награды за выслеживание инакомыслящих и за их арест, а дальнейшая судьба арестованных уже никого не волновала. Считалось, что все они обречены на гибель, что выживает на каторге только криминальный элемент, в основном бандиты и убийцы.
   «Обидно, да? – жаловалась она мне. – На собранные мной деньги выкуплены десятки людей, а меня выкупить некому. Меня арестовали случайно, когда я просто гуляла в Мадриде по набережной. Было жарко, я сняла ненадолго перчатки, а кто-то из прохожих углядел, что v меня нет персонального кода. Вот так меня и сцапали!»
   Наши беседы занимали нас настолько, что мы иногда делали ошибки в работе и перескакивали па одно-другое место назад. Но нас это мало огорчало, потому что стоило одной попасться, как другая следом специально допускала какое-нибудь мелкое нарушение, и мы снова оказывались сидящими друг против друга. Но порой, чтобы «осы» не заметили нашей неразлучности, мы ненадолго расходились, сбивая их с толку: либо Мира, либо я застревали позади на неделю-другую и только издали с тоской переглядывались. Но «осы» были настоящими пред клонами; они могли думать только о том, что происходит сейчас перед их глазами, а сопоставить события, разделенные во времени, у них ума не хватало: постоянная злоба и психическое напряжение не оставляли им сил для размышлений. Выдержав паузу, мы снова оказывались вместе и тут же начинали наши нескончаемые беседы.
   Проходил этап за этапом, и с каждым из них мы продвигались в центр цеха. В центре было тепло, хотя работа была намного сложнее и требовала уже серьезного внимания: тут шла сборка электронной начинки персоников, и каждая ошибка не просто отодвигала нарушителя назад, но сбрасывала его влево на десять-двадцать мест. Нам пришлось немного сократить наши разговоры за работой. Зато уж во время еды мы болтали не переставая, наши пальцы дрожали как листья двух осин на ветру.
   Вскоре мы задумались, а что же нам делать дальше? Продвигаться вконец цеха, где находилась привилегированная часть «трудовых пчел», или нет? Выяснилось, что мы обе питаем отвращение к Реальности, но хотели бы смотреть новости. Обдумав все за и против, мы решили продвигаться к новостям и там остановиться. Я не знаю, сколько нам понадобилось для этого времени, наверное несколько педель, но в конце концов этого поощрения мы добились – одновременно оказались на местах, перед которыми на конвейере проплывали уже готовые персоники. Нам выдали наушники, и мы должны были проверять качество этих персоников. Сначала мы видели оригинальную передачу новостей, а затем на персоники передавалось их повторение, записанное в местной студии. Наша задача была в том, чтобы пометить особыми наклейками те персоники, изображение или звук в которых были некачественными.
   С ужасом мы узнали, что провели на Белом уже больше года: мы попали сюда прошлой осенью, а сейчас шла уже вторая зима. Мы немного попереживали по этому поводу, вспомнили наших близких, а потом утешились. Теперь наш мир расширился: мы смотрели новости, обсуждали их и даже иногда спорили. Мира, например, недоверчиво относилась к российской политике и склонна была отчасти верить тому, что в новостях говорилось о России и её царе. По-моему, она только в этом вопросе и доверяла отчасти официальным новостям, я же не верила ничему. Но мы учились слушать и смотреть, стараясь угадать и собрать крупицы правды из этого потока лжи. Так, например, в новостях говорилось, что постройка новой плотины предотвратила наводнение в Скандинавии, а в следующей передаче сообщалось, что Мессия пожертвовал из своих личных средств миллион планет на палатки для пострадавших от наводнения в Скандинавии.
   Этой весной, приход которой мы смогли заметить только по новостям, случилось нечто совершенно непредвиденное. В вечер них новостях существовала короткая передача под названием «Поможем найти и разоблачить врагов Мессии». В ней показывали портреты скрывающихся политических преступников и всем, кто о них что-либо знает, предлагалось немедленно сообщить об этом Надзору за крупное денежное вознаграждение. К этой передаче, когда она транслировалась из местной студии, специально для «пчел» делалось дополнение: «В этой акции могут участвовать заключенные. 15 случае помощи в поимке крупного преступника заключенный может быть освобожден от наказания немедленно». И вот однажды я увидела на экране персоника свой портрет. Это была фотографии, которую когда-то сделал ди Корти-младший: я сижу на диване на его террасе в бабушкиной черной комбинации с широкими кружевами и улыбаюсь в объектив. Мира не обратила внимания ни на передачу, ни на мой портрет. Я сначала ничего ей не сказала, но потом устыдилась своего недоверия и предупредила ее, чтобы во время повторения передачи новостей она обратила внимание на передачу «Поможем найти врагов», а в ней – на мою фотографию. Мира вначале меня не узнала: мало того, что я теперь была лысая, как коленка, я еще и выглядела, видимо, намного старше, чем тогда… Но вглядевшись, она написала: «Да, это ты. А ты была красотка! Что тюрьма с людьми делает!» Я ей ответила: «На себя посмотри!» Мира чуть улыбнулась и ответила: «И не дай Бог увидеть даже во сне! Ты была хороша собой, но зато теперь выглядишь значительно умнее, – а потом продолжила: – И как, по-твоему, мы можем это использовать?» Я очень удивилась: «Как МЫ можем это использовать, я не знаю и не представляю. Как ТЫ – знаю, но тоже не представляю. Ты же не донесешь на меня!» И тут моя дорогая подруга Мира начинает задумчиво вычерчивать своим тонким пальчиком: «А почему нет? Почему бы и нет?» Я ей телеграфирую: «Ты с ума не сошла?!» Она отвечает: «Нет! И пока это не случилось с нами обеими, надо из этой ситуации получить максимальную пользу. Может быть, даже вырваться отсюда. Думай, Сандра, думай!» У Миры на лице появилось сосредоточенное выражение и не сходило несколько дней. Признаюсь, что несколько раз сомнения на ее счет подкрадывались ко мне, хотя я тут же их отгоняла: Мира не предаст. Но о чем же, в таком случае, можно так сосредоточенно размышлять? Она почти не вступала со мной в беседы и не отреагировала даже на заявление Мессии о том, что на планете уже давно не используется труд заключенных. Впрочем, это сообщение промелькнуло только раз в вечерних новостях, а потом, при повторении, в местной студии его вырезали, так что и обсуждать стало нечего.
   Через неделю Мира потребовала, чтобы я подробнейшим образом рассказала ей, откуда Надзор мог получить мою фотографию и при каких обстоятельствах она была сделана, после чего задумалась уже на две недели.
   И вот в один прекрасный день Мира мне заявляет: «Я знаю, что нам надо делать. Вопрос стоит так: доверяешь ли ты мне и сможешь ли ты одна выдержать здесь столько, сколько понадобится, пока я найду деньги на твой выкуп?». Я испугалась: «Меня нельзя выкупить, ведь я не хочу, чтобы власти узнали мое имя!» «Нашла о чем беспокоиться! Имя у тебя будет еврейское: экологисты привыкли, что я выкупаю только евреев». Мне ничего не оставалось, как ответить утвердительно. И тогда Мира протелеграфировала мне свой план. Состоял он в том, что она делает на меня донос, но говорит, что встречалась со мной задолго до ареста. Во время допросов она отвечает таким образом, чтобы вызвать новые вопросы, а из них постарается понять, что именно известно обо мне экологистам. Затем она «вспомнит» ровно столько, сколько нужно, чтобы доносу поверили и ее освободили, а меня бросились бы искать где-нибудь подальше отсюда и еще дальше от моей бабушки и сестер с матушкой Руфиной. Затем она найдет деньги па мой выкуп, и с Белого будет освобождена за деньги «трудовая пчела» еврейка Лия Лехтман, то есть я. Но у меня еще оставались сомнения: «Мира, сколько это может стоить?» «Обычная цена – миллион планет». Я усмехнулась про себя и ответила: «Все отменяется. У меня никогда не будет денег, чтобы вернуть такой долг». Мира чуть-чуть приподняла одну бровь, что в наших обстоятельствах выражало крайнюю степень удивления: «А кто сказал, что тебе придется отдавать какие-то долги? Это я буду искать деньги на выкуп моей лучшей подруги, а все остальное тебя не касается!» В общем, мне пришлось согласиться полностью и на все. После этого Мира сказала: «Давай эту неделю просто посидим, поговорим о жизни. А потом ты что-нибудь натворишь и отлетишь как можно дальше назад». «Зачем?» – удивилась я. «Затем, конечно, чтобы мне не стыдно было смотреть тебе в глаза во время доноса! – ответила Мира, едва сдерживал улыбку. – Дурочка! Чтобы никто случайно не заметил сходства моей обычной соседки с разыскиваемой преступницей». Я уже говорила, что Мира была намного умней меня.
   Неделю мы говорили просто о жизни. Я рассказала Мире, как найти мою бабушку, и попросила ее сказать ей, что я жива и здорова, но без особой необходимости не говорить, где именно я живу и здравствую… А через неделю однажды утром Мира сказала мне одними глазами: «Пора!» Выждав, когда по новостям показывали сцены счастливой народной жизни и н том числе ломящиеся от продуктов склады еды в жилых домах, я грохнула кулаком но новенькому персонику и завопила на весь цех: «Хочу нормальной еды! Хочу хлеба, хочу мяса, хочу макарон! С томатным соусом! Хочу нормальной еды!» Меня шарахнуло током. Ко мне сразу бросилось несколько «ос», которые схватили под руки, даже не цепляя цепочки к моему носу, и поволокли налево. По дороге я «пришла в себя» и стала растерянно оглядываться. Номер сработал, моя выходка была принята за обычную истерику, и меня, слава Богу, бросили за конвейер, и даже не у самого входа, а в начале сборки электроники. Но это было уже за сотни метров от Миры, и я не видела, как она написала донос и что из этого вышло. Я ее вообще больше не видела.
   И потекли недели каторжной жизни в одиночестве. Я медленно продвигалась к центру конвейера и старалась не думать о Мире и ни на что не надеяться, чтобы потом не было стресса. Зато я вспоминала все наши с ней беседы, старалась припомнить все, что она рассказывала о себе, чтобы сохранить хотя бы память о ней.