Страница:
Когда у меня сбилось дыхание и закололо в левом боку, я остановилась и ничком бросилась прямо в мокрую траву. Мне казалось, что постепенно эта необъяснимая ярость уходит из меня в землю. Через некоторое время я села, собрала с травы руками росу и охладила ею лицо. Потом встала и пошла назад, к дому.
Что же это такое было со мной сейчас? Ну хорошо, мать Евдокия постоянно твердит «Слава Богу!», «Слава Богу!», ну так и что с этого? Бабушка тоже видит на всех столбах и стенах плакаты с надписями «Слава Мессу!», ее же это не бесит? У матери Евдокии лицо взрослой женщины, умные глаза, будто она видит меня насквозь, но при этом голос, как у маленькой девочки, ну а мне что за дело? Почему мне чудится в этом какая-то фальшь? Может быть, у нее так устроены голосовые связки. Что такое особенное ома говорила? Она ведь почти и не обращалась ко мне. Какая-то там мать Фаина в бабушкином платке, мать Полипа с таким же чокнутым сыном в России – мне-то что? Или я просто ревную бабушку, слыша, что в монастыре этом ее знают и любят, а она отвечает монахиням взаимностью? Какое мне до них дело, а им до меня? Но как они смеют обо мне молиться?! К моему сознанию опять стала подбираться эта тяжелая горячая волна гнева. Нет! Где же мой внутренний «стоп-сторож»?
– Нельзя унижаться до ревности к каким-то асам, – говорила я себе. Но мутная волна продолжала затоплять мой разум, захотелось немедленно бежать к дому, порваться в кухню и выкрикнуть в лицо этим двум фанатичкам нею правду! Но и бежать не было сил… Да что же это такое происходит со мной, ведь я не могу с собой справиться!
Я перевернулась на спину и стала глядеть и небо. Оно было затянуто обычной дымкой, но над самой моей головой сквозь нее угадывалась чистая голубизна высоты. Бабушка говорит, что выше парниковой дымки и над Баварским Лесом всегда такое же чистое синее небо, какое бывает над Средиземным океаном, только нам с земли его не видно. Я лежала, неотрывно глядя в небо, и мне казалось, что небесный туман рассеивается и надо мной появляется круглое голубое окно. Небо, помоги хоть ты мне! Небесная голубизна вливалась в меня через глаза и разгоняла мутную волну гнева. Я лежала, раскинув руки, и твердила: «Небо, помоги! Небо, помоги! Небо, очисти меня, пожалуйста!»
Релаксация и эта психотерапия, видно, помогли, потому что некоторое время спустя я поднялась с земли совершенно успокоенная. Только голова кружилась. И тут я обнаружила, что рядом со мной валяется корзинка для ягод. Ну что ж, можно походить по лесу и поискать грибы. Бабушка умеет готовить из них очень вкусное жаркое, а еще сушит на зиму. Сейчас она не может ходить в лес. так я это сделаю за нее.
Я бродила но лесу около часа и нечаянно набрала полную корзину грибов, а главное, окончательно успокоилась. Когда я зашла на кухню, чтобы оставить, там грибы и взять пустую корзину для ягод, я обнаружила, что бабушка и мать Евдокия сидят все в тех же позах за столом, между ними стоит дымящийся кофейник, а они продолжают беседу.
– Бабушка! Погляди-ка, что я тебе принесла! – и я поставила корзину прямо на стол возле кофейника.
– Сколько грибов! – воскликнула мать Евдокия. – И белые есть… А у нас в парке растут только опята.
– Зато сколько их у нас! – засмеялась бабушка. – Я помню, как носила на кухню по десять ведер в день, и вы уже начинали на меня сердиться, мать Евдокия, что я отвлекаю сестер от молитвы своими грибами.
– Да, тогда можно было не дорожить каждым грибочком. Теперь ведь от монастырского парка остался только клочок былого великолепия: все кругом затоплено. И ваш домик ушел под воду…
Вау, у бабушки, оказывается, был какой-то домик в монастыре! Этого я не знала… Острая ревность опять кольнула меня в сердце, но я произнесла мысленно спасительную формулу «Небо, помоги!» и тут же успокоилась.
– А грибы по-прежнему обрабатывает мать Алония?
– Конечно. На ней все маринады и консервы. Помните, как вы ее прозвали «монастырским консерватором»?
– А она пресерьезнейшим образом отвечала, что настоящий монах по духу всегда консерватор.
Обе засмеялись.
Сколько же у них общих воспоминаний! Видно, помощь монахиням для бабушки не просто благотворительность: тут связь более глубокая, чем простое снисхождение к обездоленным асам.
– Я вижу, ваших воспоминаний хватит вам до обеда, – сказала я, выложив на стол последние грибы. – Я вас оставляю и ухожу в сад, надо все-таки добрать эту несчастную смородину. Только не забудь, бабушка, спой афоризм про кофе.
– «До полудня кофе – допинг, а после полудня-яд!» Как же, как же, знаем, – улыбнулась мать Евдокия.
– Только еще один вопрос, бабушка. А кто у нас сегодня готовит обед?
– Грибы я никому не уступлю! – объявила мать Евдокия.
– Разберитесь между собой без меня, – сказала я, подхватывая пустую корзинку, – Я все равно не умею их готовить, так что – чао!
Прошло еще два дня. Бабушка с матерью Евдокией были неразлучны. По утрам и вечерам они в бабушкиной комнате бормотали свои молитвы и музицировали: исполняли на два голоса какие-то заунывные песнопения, а потом целый день проводили в нескончаемых разговорах. Па третий день я нечаянно подслушала один из них, оказавшийся важным и для меня.
Я покончила с хозяйственными заботами незадолго до обеда и улеглась загорать на одеяле за каменной беседкой в саду, где меня нельзя было увидеть из окон дома. Слегка сдвинувшись на собственном здоровье, я теперь старалась поймать каждый луч солнца, пробившийся сквозь обычную дымку, а загорала я теперь вообще без одежды. Я лежала, пригрелась и уснула, а потом меня разбудили голоса, доносившиеся из беседки. Я совсем не собиралась подслушивать, да и не думала, что услышу что-то для себя важное; я была уверена, что мать Евдокия с бабушкой все еще предаются общим воспоминаниям или рассуждают на метафизические темы. Но оказалось, что говорили они о делах сегодняшних, и делах серьезных, а когда я это поняла, объявляться было уже совсем глупо. И я стала слушать.
– Вы так и не научились водить обыкновенную машину? – спрашивала бабушка.
– Нет. Когда еще было можно, я несколько раз пыталась сдать на права, но всякий раз с треском проваливалась. Я и на мобиле-то езжу с большим трудом, почти все время пользуюсь автоводителем.
– Что же матушка Руфина не благословила ехать кого-то другого?
– А некого было благословлять. Сестра Дарья на тракторе в такую даль не доберется, а машину она не водит; сестра Агния прекрасно водит машину, но ей надо заготовить несколько тысяч свечей к празднику, ведь из всех общин к нам идут заказы па свечи. Мать Анна когда-то водила машину, но она с: помощницами день-деньской в иконописной: столько икон уничтожено, сожжено по приказу Антихриста, а люди-то молятся, где им искать иконы как не в монастыре? Теперь даже катакомбные протестанты стали приходить к нам за иконами – такое время!
– Выходит, что никто не может даже на несколько дней оставить обитель, кроме матери казначеи!
– Получается так. Кто, слава Богу, что меня на клиросе теперь есть кому заменить.
– А кто за вас остался регентом? – живо спросила бабушка.
– Мать Наталья Воронежская.
– А сестра Васса?
– Учится.
– Получается у нее?
– Слава Богу.
– Как мне хочется всех их увидеть… Проклятая моя нога, как же ты меня подвела! А ведь я уже два года не была у вас в обители, всегда кто-то от вас приезжает за макаронами.
– Ничего, поправится ваша нога, вы и без макарон приезжайте. Вы же знаете, как мы вас любим.
«Как бы вы там мою бабушку не любили, когда она так рискует собой ради вас», – подумала я уже без всякой ревности.
– Так что, дорогая Елизавета Николаевна, – продолжала мать Евдокия, – придется мне перевезти макароны за несколько раз.
– И тем самым в несколько раз увеличить опасность быть обнаруженной?
– Что делить! Положусь на волю Божью.
– И волю Божию нельзя искушать бесконечно.
– Наша правда, но ведь и выхода у меня нет. В монастыре макарон почти не осталось, а впереди Преображение, за ним Успение; со всех сторон тайно съедутся наши паломники. Для многих это будет последняя возможность побывать на литургии, получить отпущение грехов, причаститься Святых Таинств. Ряды православных редеют, па каждом празднике мы узнаем, что кого-то взяли, кто-то пропал без вести, а кто-то принял печать. Как можно в такое время оставить обитель без макарон! Мы так надеялись, что есть кто-нибудь, кто сможет вместо вас отвезти макароны на джипе…
– Может быть, мне все же испытать еще раз мою ногу? Она уже гораздо лучше себя ведет…
Ну, уж это нет! Я вскочила, завернулась в одеяло и предстала перед собеседницами в ослепительно дурацком виде – с голыми руками и ногами. Но мне это было все равно.
– Эй вы, заговорщицы! А обо мне вы позабыли? Я что, уже совсем не в счет? Отвезу я вам ваши макароны куда надо.
– Санька! – всплеснула руками бабушка. – Ты подслушивала? Как не стыдно!
– Я не подслушивала! Это ВЫ пришли сюда, когда я мирно дремала на солнышке, и разбудили меня, сироту, своими разговорами. Это НАМ как не стыдно, ведь это ВЫ забыли про меня. Не выйдет! Я теперь такой крупный специалист по перевозке макарон туда-сюда и во все стороны, что вам без меня обойтись просто никак невозможно.
Я села перед ними на траву, поплотнее укутавшись в одеяло, и принялась объяснять им, почему именно им не обойтись без меня: я научилась водить джип по любым дорогам, пользоваться рулевым управлением и могу даже ездить ночью; я никого не боюсь, я могу выдать себя за экологистку или за члена Семьи, ведь у меня есть персональный код.
– Последний аргумент самый слабый из всех, – сказала мать Евдокия, – а все остальное прозвучало вполне убедительно, если это на самом деле так.
– К сожалению, это действительно так: моя озорница ничего не боится. Даже пчел-убийц!
– Боюсь, бабушка, ужасно боюсь, я даже простых пчел боюсь! Но потерять тебя я боюсь еще больше. Я знаю, как избежать укусов пчел-убийц, – надо идти в места их обитания ночью или в дождь, когда они не летают, и я знаю как беречь любимую бабушку – надо просто по возможности делать за нее ее работ)'.
– А карты вы умеете читать, Кассандра? – спросила мать Евдокия.
– Меня все зовут Сандрой, а бабушка – Саней. Может, выбрать, что вам больше подходит. А карты я читаю любые, кроме гадальных.
– А в двигателе мобиля вы случайно не разбираетесь?
– Нет. Но зато я могу вас взять на буксир, если ваш мобиль откажет. Специально захвачу с собой буксировочный трос.
– Ну как. Елизавета Николаевна, отпустите со мной внучку?
– А вы знаете, мать Евдокия, отпущу. Не с легким сердцем, но отпущу. Другого выхода у пас и вправду пет. Кроме того, меня радует, что девочка моя увидит настоящую духовную жизнь, может быть. Бога вспомнит.
– Это уж пускай Ом обо мне вспоминает! Мать Евдокия опустила глаза и тихо, будто про себя, сказала:
– Бог никогда никого не забывает, это мы Его забываем.
– Мы с Ним можем договориться: я Его вспомню, если Он о себе напомнит! – засмеялась я.
– Дал бы Бог, – вздохнула бабушка.
Дальше я перестала углубляться в тему Бога и наших с Ним якобы сложных взаимоотношений, чтобы не поколебать их решения, а вскочила, подхватила свою одежду и помчалась к дому, чрезвычайно довольная и собой, и поворотом событий. Приключение назревало! Да здравствуют макароны!
Подготовку к моей поной поездке бабушка начала с того, что внесла на мой счет деньги и продлила мне отпуск до конца года – на всякий случай. Собирались мы так основательно, что я мысленно стала готовить себя к приключениям необычайным, – начать с того, что бабушка вынесла нам из своей необъятной гардеробной шубы, зимние сапоги, свитера и большие шерстяные платки.
– Это вам понадобится, когда будете ехать через горы. Шубы из искусственного меха, их можно стирать даже в стиральной машине, а вот платки, если они запачкаются по дороге, не вздумайте сами стирать, попросите матушку Руфину – это настоящие оренбургские платки из России.
Потом она велела мне принести из подвала несколько банок варенья из садовых ягод, а потом добавила к ним еще одну – варенье из лесной малины.
– Это для матери Ольги, – пояснила она матери Евдокии. – Малина прошлогодняя, но для лечения простуды она годится. В этом году я в лес не ходила – нога не пустила.
Бабушка наполнила горячим кофе и чаем из каких-то особенно пахучих трав несколько термосов и велела наполнить чистой водой несколько больших пластиковых контейнеров.
В большую корзину были уложены рыбные консервы, хлеб и сыр, принесенный крестьянами из деревни. У матери Евдокии, видимо, что-то не в порядке было со здоровьем – бабушка шепнула мне, что она не может есть ни рыбы, ни сыра, ни яиц, а потому специально для нее она наварила целую кучу овощей и уложила несколько банок консервированных бобов.
Еще бабушка набрала в саду корзину первых спелых яблок и отдала их матери Евдокии со словами:
– Это для матери Ольги, навряд ли у них есть яблоки на преображение.
– Спаси Господи, – ответила та.
Еще она дала нам железную коробку-аптечку с бинтами, ватой, пластырями и лекарствами, подробно объяснив, что для чего может пригодиться, словом, готовилась целая экспедиция!
Вечером накануне отъезда бабушка позвала меня в свою спальню, и у нас с ней состоялся странный разговор.
– Я надеюсь, что все у нас будет в порядке, и я благополучно дождусь твоего возвращения, но я очень старый человек, Санечка, и всякое может случиться. Поэтому я хочу сейчас дать тебе некоторые разъяснения на случай моей смерти.
– Бабушка, ты что, умирать собралась. Все, иду разгружать джип! Я никуда не еду!
– Не паникуй, пожалуйста. Господь может признать меня в любой день, как и всякого смертного человека. Я не делаю на этот счет никаких прогнозов, но это может случиться в любой день.
– Бабушка, я все понимаю: ты не Месс и ты не бессмертна. Но если ты будешь себя беречь, то твой Бог не призовет тебя раньше времени.
– Я не вступаю с Богом в торги по поводу его имущества.
– Какого имущества, бабушка?
– Моей души.
– Разве она принадлежит не тебе, а твоему Богу?
– Конечно. Моя земная жизнь дана мне лишь во временное пользование. Когда Господь захочет ее забрать у меня, мое дело – вернуть Ему мою душу в наиболее приличном состоянии. А вот о земном имуществе я должна побеспокоиться сама и хочу это сделать заблаговременно. Слушай меня внимательно, детка. Я почти уверена, что в случае моей смерти Месс наложит руки на мой капитал и тебе ничего не достанется.
– Мне ничего и не надо.
– Я так и думала. Но кое-что я хочу тебе оставить, хотя бы просто па память обо мне. Я постаралась составить мое завещание так, чтобы усадьба досталась тебе, но я неуверенна, что тебя не ограбят. Поэтому я собрала для тебя маленький клад, кое какие драгоценности. Ди Корти всегда это купит у тебя.
– И заплатит макаронами.
– Если ты потребуешь, он заплатит золотом. В случае моей смерти ты приедешь сюда, но если в усадьбу нельзя будет заехать, не горюй. В правом столбе въездных ворот внизу есть один кирпич, отличающийся по цвет)' от остальных, – ты надавишь на него, и тебе откроется тайник – там и будет лежать мое наследство.
– Бабушка, я ничего не хочу об этом слышать!
– Но ты все-таки запомни: в правом столбе в самом низу, у самой земли, кирпич более темного цвета, чем остальные.
– Ну хорошо, я запомнила. Только давай больше об этом не говорить.
И больше мы об этом не говорили.
Глава 9
Что же это такое было со мной сейчас? Ну хорошо, мать Евдокия постоянно твердит «Слава Богу!», «Слава Богу!», ну так и что с этого? Бабушка тоже видит на всех столбах и стенах плакаты с надписями «Слава Мессу!», ее же это не бесит? У матери Евдокии лицо взрослой женщины, умные глаза, будто она видит меня насквозь, но при этом голос, как у маленькой девочки, ну а мне что за дело? Почему мне чудится в этом какая-то фальшь? Может быть, у нее так устроены голосовые связки. Что такое особенное ома говорила? Она ведь почти и не обращалась ко мне. Какая-то там мать Фаина в бабушкином платке, мать Полипа с таким же чокнутым сыном в России – мне-то что? Или я просто ревную бабушку, слыша, что в монастыре этом ее знают и любят, а она отвечает монахиням взаимностью? Какое мне до них дело, а им до меня? Но как они смеют обо мне молиться?! К моему сознанию опять стала подбираться эта тяжелая горячая волна гнева. Нет! Где же мой внутренний «стоп-сторож»?
– Нельзя унижаться до ревности к каким-то асам, – говорила я себе. Но мутная волна продолжала затоплять мой разум, захотелось немедленно бежать к дому, порваться в кухню и выкрикнуть в лицо этим двум фанатичкам нею правду! Но и бежать не было сил… Да что же это такое происходит со мной, ведь я не могу с собой справиться!
Я перевернулась на спину и стала глядеть и небо. Оно было затянуто обычной дымкой, но над самой моей головой сквозь нее угадывалась чистая голубизна высоты. Бабушка говорит, что выше парниковой дымки и над Баварским Лесом всегда такое же чистое синее небо, какое бывает над Средиземным океаном, только нам с земли его не видно. Я лежала, неотрывно глядя в небо, и мне казалось, что небесный туман рассеивается и надо мной появляется круглое голубое окно. Небо, помоги хоть ты мне! Небесная голубизна вливалась в меня через глаза и разгоняла мутную волну гнева. Я лежала, раскинув руки, и твердила: «Небо, помоги! Небо, помоги! Небо, очисти меня, пожалуйста!»
Релаксация и эта психотерапия, видно, помогли, потому что некоторое время спустя я поднялась с земли совершенно успокоенная. Только голова кружилась. И тут я обнаружила, что рядом со мной валяется корзинка для ягод. Ну что ж, можно походить по лесу и поискать грибы. Бабушка умеет готовить из них очень вкусное жаркое, а еще сушит на зиму. Сейчас она не может ходить в лес. так я это сделаю за нее.
Я бродила но лесу около часа и нечаянно набрала полную корзину грибов, а главное, окончательно успокоилась. Когда я зашла на кухню, чтобы оставить, там грибы и взять пустую корзину для ягод, я обнаружила, что бабушка и мать Евдокия сидят все в тех же позах за столом, между ними стоит дымящийся кофейник, а они продолжают беседу.
– Бабушка! Погляди-ка, что я тебе принесла! – и я поставила корзину прямо на стол возле кофейника.
– Сколько грибов! – воскликнула мать Евдокия. – И белые есть… А у нас в парке растут только опята.
– Зато сколько их у нас! – засмеялась бабушка. – Я помню, как носила на кухню по десять ведер в день, и вы уже начинали на меня сердиться, мать Евдокия, что я отвлекаю сестер от молитвы своими грибами.
– Да, тогда можно было не дорожить каждым грибочком. Теперь ведь от монастырского парка остался только клочок былого великолепия: все кругом затоплено. И ваш домик ушел под воду…
Вау, у бабушки, оказывается, был какой-то домик в монастыре! Этого я не знала… Острая ревность опять кольнула меня в сердце, но я произнесла мысленно спасительную формулу «Небо, помоги!» и тут же успокоилась.
– А грибы по-прежнему обрабатывает мать Алония?
– Конечно. На ней все маринады и консервы. Помните, как вы ее прозвали «монастырским консерватором»?
– А она пресерьезнейшим образом отвечала, что настоящий монах по духу всегда консерватор.
Обе засмеялись.
Сколько же у них общих воспоминаний! Видно, помощь монахиням для бабушки не просто благотворительность: тут связь более глубокая, чем простое снисхождение к обездоленным асам.
– Я вижу, ваших воспоминаний хватит вам до обеда, – сказала я, выложив на стол последние грибы. – Я вас оставляю и ухожу в сад, надо все-таки добрать эту несчастную смородину. Только не забудь, бабушка, спой афоризм про кофе.
– «До полудня кофе – допинг, а после полудня-яд!» Как же, как же, знаем, – улыбнулась мать Евдокия.
– Только еще один вопрос, бабушка. А кто у нас сегодня готовит обед?
– Грибы я никому не уступлю! – объявила мать Евдокия.
– Разберитесь между собой без меня, – сказала я, подхватывая пустую корзинку, – Я все равно не умею их готовить, так что – чао!
Прошло еще два дня. Бабушка с матерью Евдокией были неразлучны. По утрам и вечерам они в бабушкиной комнате бормотали свои молитвы и музицировали: исполняли на два голоса какие-то заунывные песнопения, а потом целый день проводили в нескончаемых разговорах. Па третий день я нечаянно подслушала один из них, оказавшийся важным и для меня.
Я покончила с хозяйственными заботами незадолго до обеда и улеглась загорать на одеяле за каменной беседкой в саду, где меня нельзя было увидеть из окон дома. Слегка сдвинувшись на собственном здоровье, я теперь старалась поймать каждый луч солнца, пробившийся сквозь обычную дымку, а загорала я теперь вообще без одежды. Я лежала, пригрелась и уснула, а потом меня разбудили голоса, доносившиеся из беседки. Я совсем не собиралась подслушивать, да и не думала, что услышу что-то для себя важное; я была уверена, что мать Евдокия с бабушкой все еще предаются общим воспоминаниям или рассуждают на метафизические темы. Но оказалось, что говорили они о делах сегодняшних, и делах серьезных, а когда я это поняла, объявляться было уже совсем глупо. И я стала слушать.
– Вы так и не научились водить обыкновенную машину? – спрашивала бабушка.
– Нет. Когда еще было можно, я несколько раз пыталась сдать на права, но всякий раз с треском проваливалась. Я и на мобиле-то езжу с большим трудом, почти все время пользуюсь автоводителем.
– Что же матушка Руфина не благословила ехать кого-то другого?
– А некого было благословлять. Сестра Дарья на тракторе в такую даль не доберется, а машину она не водит; сестра Агния прекрасно водит машину, но ей надо заготовить несколько тысяч свечей к празднику, ведь из всех общин к нам идут заказы па свечи. Мать Анна когда-то водила машину, но она с: помощницами день-деньской в иконописной: столько икон уничтожено, сожжено по приказу Антихриста, а люди-то молятся, где им искать иконы как не в монастыре? Теперь даже катакомбные протестанты стали приходить к нам за иконами – такое время!
– Выходит, что никто не может даже на несколько дней оставить обитель, кроме матери казначеи!
– Получается так. Кто, слава Богу, что меня на клиросе теперь есть кому заменить.
– А кто за вас остался регентом? – живо спросила бабушка.
– Мать Наталья Воронежская.
– А сестра Васса?
– Учится.
– Получается у нее?
– Слава Богу.
– Как мне хочется всех их увидеть… Проклятая моя нога, как же ты меня подвела! А ведь я уже два года не была у вас в обители, всегда кто-то от вас приезжает за макаронами.
– Ничего, поправится ваша нога, вы и без макарон приезжайте. Вы же знаете, как мы вас любим.
«Как бы вы там мою бабушку не любили, когда она так рискует собой ради вас», – подумала я уже без всякой ревности.
– Так что, дорогая Елизавета Николаевна, – продолжала мать Евдокия, – придется мне перевезти макароны за несколько раз.
– И тем самым в несколько раз увеличить опасность быть обнаруженной?
– Что делить! Положусь на волю Божью.
– И волю Божию нельзя искушать бесконечно.
– Наша правда, но ведь и выхода у меня нет. В монастыре макарон почти не осталось, а впереди Преображение, за ним Успение; со всех сторон тайно съедутся наши паломники. Для многих это будет последняя возможность побывать на литургии, получить отпущение грехов, причаститься Святых Таинств. Ряды православных редеют, па каждом празднике мы узнаем, что кого-то взяли, кто-то пропал без вести, а кто-то принял печать. Как можно в такое время оставить обитель без макарон! Мы так надеялись, что есть кто-нибудь, кто сможет вместо вас отвезти макароны на джипе…
– Может быть, мне все же испытать еще раз мою ногу? Она уже гораздо лучше себя ведет…
Ну, уж это нет! Я вскочила, завернулась в одеяло и предстала перед собеседницами в ослепительно дурацком виде – с голыми руками и ногами. Но мне это было все равно.
– Эй вы, заговорщицы! А обо мне вы позабыли? Я что, уже совсем не в счет? Отвезу я вам ваши макароны куда надо.
– Санька! – всплеснула руками бабушка. – Ты подслушивала? Как не стыдно!
– Я не подслушивала! Это ВЫ пришли сюда, когда я мирно дремала на солнышке, и разбудили меня, сироту, своими разговорами. Это НАМ как не стыдно, ведь это ВЫ забыли про меня. Не выйдет! Я теперь такой крупный специалист по перевозке макарон туда-сюда и во все стороны, что вам без меня обойтись просто никак невозможно.
Я села перед ними на траву, поплотнее укутавшись в одеяло, и принялась объяснять им, почему именно им не обойтись без меня: я научилась водить джип по любым дорогам, пользоваться рулевым управлением и могу даже ездить ночью; я никого не боюсь, я могу выдать себя за экологистку или за члена Семьи, ведь у меня есть персональный код.
– Последний аргумент самый слабый из всех, – сказала мать Евдокия, – а все остальное прозвучало вполне убедительно, если это на самом деле так.
– К сожалению, это действительно так: моя озорница ничего не боится. Даже пчел-убийц!
– Боюсь, бабушка, ужасно боюсь, я даже простых пчел боюсь! Но потерять тебя я боюсь еще больше. Я знаю, как избежать укусов пчел-убийц, – надо идти в места их обитания ночью или в дождь, когда они не летают, и я знаю как беречь любимую бабушку – надо просто по возможности делать за нее ее работ)'.
– А карты вы умеете читать, Кассандра? – спросила мать Евдокия.
– Меня все зовут Сандрой, а бабушка – Саней. Может, выбрать, что вам больше подходит. А карты я читаю любые, кроме гадальных.
– А в двигателе мобиля вы случайно не разбираетесь?
– Нет. Но зато я могу вас взять на буксир, если ваш мобиль откажет. Специально захвачу с собой буксировочный трос.
– Ну как. Елизавета Николаевна, отпустите со мной внучку?
– А вы знаете, мать Евдокия, отпущу. Не с легким сердцем, но отпущу. Другого выхода у пас и вправду пет. Кроме того, меня радует, что девочка моя увидит настоящую духовную жизнь, может быть. Бога вспомнит.
– Это уж пускай Ом обо мне вспоминает! Мать Евдокия опустила глаза и тихо, будто про себя, сказала:
– Бог никогда никого не забывает, это мы Его забываем.
– Мы с Ним можем договориться: я Его вспомню, если Он о себе напомнит! – засмеялась я.
– Дал бы Бог, – вздохнула бабушка.
Дальше я перестала углубляться в тему Бога и наших с Ним якобы сложных взаимоотношений, чтобы не поколебать их решения, а вскочила, подхватила свою одежду и помчалась к дому, чрезвычайно довольная и собой, и поворотом событий. Приключение назревало! Да здравствуют макароны!
Подготовку к моей поной поездке бабушка начала с того, что внесла на мой счет деньги и продлила мне отпуск до конца года – на всякий случай. Собирались мы так основательно, что я мысленно стала готовить себя к приключениям необычайным, – начать с того, что бабушка вынесла нам из своей необъятной гардеробной шубы, зимние сапоги, свитера и большие шерстяные платки.
– Это вам понадобится, когда будете ехать через горы. Шубы из искусственного меха, их можно стирать даже в стиральной машине, а вот платки, если они запачкаются по дороге, не вздумайте сами стирать, попросите матушку Руфину – это настоящие оренбургские платки из России.
Потом она велела мне принести из подвала несколько банок варенья из садовых ягод, а потом добавила к ним еще одну – варенье из лесной малины.
– Это для матери Ольги, – пояснила она матери Евдокии. – Малина прошлогодняя, но для лечения простуды она годится. В этом году я в лес не ходила – нога не пустила.
Бабушка наполнила горячим кофе и чаем из каких-то особенно пахучих трав несколько термосов и велела наполнить чистой водой несколько больших пластиковых контейнеров.
В большую корзину были уложены рыбные консервы, хлеб и сыр, принесенный крестьянами из деревни. У матери Евдокии, видимо, что-то не в порядке было со здоровьем – бабушка шепнула мне, что она не может есть ни рыбы, ни сыра, ни яиц, а потому специально для нее она наварила целую кучу овощей и уложила несколько банок консервированных бобов.
Еще бабушка набрала в саду корзину первых спелых яблок и отдала их матери Евдокии со словами:
– Это для матери Ольги, навряд ли у них есть яблоки на преображение.
– Спаси Господи, – ответила та.
Еще она дала нам железную коробку-аптечку с бинтами, ватой, пластырями и лекарствами, подробно объяснив, что для чего может пригодиться, словом, готовилась целая экспедиция!
Вечером накануне отъезда бабушка позвала меня в свою спальню, и у нас с ней состоялся странный разговор.
– Я надеюсь, что все у нас будет в порядке, и я благополучно дождусь твоего возвращения, но я очень старый человек, Санечка, и всякое может случиться. Поэтому я хочу сейчас дать тебе некоторые разъяснения на случай моей смерти.
– Бабушка, ты что, умирать собралась. Все, иду разгружать джип! Я никуда не еду!
– Не паникуй, пожалуйста. Господь может признать меня в любой день, как и всякого смертного человека. Я не делаю на этот счет никаких прогнозов, но это может случиться в любой день.
– Бабушка, я все понимаю: ты не Месс и ты не бессмертна. Но если ты будешь себя беречь, то твой Бог не призовет тебя раньше времени.
– Я не вступаю с Богом в торги по поводу его имущества.
– Какого имущества, бабушка?
– Моей души.
– Разве она принадлежит не тебе, а твоему Богу?
– Конечно. Моя земная жизнь дана мне лишь во временное пользование. Когда Господь захочет ее забрать у меня, мое дело – вернуть Ему мою душу в наиболее приличном состоянии. А вот о земном имуществе я должна побеспокоиться сама и хочу это сделать заблаговременно. Слушай меня внимательно, детка. Я почти уверена, что в случае моей смерти Месс наложит руки на мой капитал и тебе ничего не достанется.
– Мне ничего и не надо.
– Я так и думала. Но кое-что я хочу тебе оставить, хотя бы просто па память обо мне. Я постаралась составить мое завещание так, чтобы усадьба досталась тебе, но я неуверенна, что тебя не ограбят. Поэтому я собрала для тебя маленький клад, кое какие драгоценности. Ди Корти всегда это купит у тебя.
– И заплатит макаронами.
– Если ты потребуешь, он заплатит золотом. В случае моей смерти ты приедешь сюда, но если в усадьбу нельзя будет заехать, не горюй. В правом столбе въездных ворот внизу есть один кирпич, отличающийся по цвет)' от остальных, – ты надавишь на него, и тебе откроется тайник – там и будет лежать мое наследство.
– Бабушка, я ничего не хочу об этом слышать!
– Но ты все-таки запомни: в правом столбе в самом низу, у самой земли, кирпич более темного цвета, чем остальные.
– Ну хорошо, я запомнила. Только давай больше об этом не говорить.
И больше мы об этом не говорили.
Глава 9
А водителем монашка оказалась никудышным. Пока она шла впереди, мы раза три-четыре сбивались с дороги и попадали на «оборвыши», а один рази вовсе застряли на «гнилой аквастраде». В конце концов я не выдержала, просигналила ей и заставила остановиться в очередном тупике «оборвыша».
– Священнейшая моя мать Евдокия, – начала я, выйдя из джипа и уперев руки в боки, – знаете, что я вам скажу? Если мы так будем тащиться и плутать всю дорогу, то мы не скоро доберемся до нашей обители.
– А я и не говорила, что мы скоро до нее доедем, – лучезарно улыбнулась мать Евдокия.
– Сколько у вас уходит обычно на дорогу от бабушки до вашего монастыря?
– Неделя, если без приключений.
– Я очень надеюсь на приключения. Но доберемся мы дня за три-четыре – я уже поняла, что вас задерживало в пути.
– Что же?
– Абсолютная неспособность к вождению.
– Да, вы правы, водитель я плохой. Только другого-то у пас нет…
– Как это нет? А я? Мы с вами сделаем вот что. Возьмите самое необходимое и перебирайтесь ко мне на пассажирское сиденье, а ваш мобиль мы прицепим сзади на буксир. Вы будете делиться со мной вашими интересными соображениями о дороге, а я буду проверять их с картой в руках на практике – так, я думаю, мы в значительной степени увеличим скорость приближения к святой обители.
– Вы думаете? Тише едешь – дальше будешь…
– От того места, в которое едешь.
– Что ж, можно попробовать…
Мать Евдокия достала из кабины мобиля полотняный мешочек, в котором держала свои личные вещи, и безропотно полезла в кабину джипа, не слишком изящно подобрав подол длинной рясы. Я подцепила тросом ее мобишку, и дальше мы поехали уже с нормальной скоростью.
Я следила за картой и дорого»! а мать Евдокия, убедившись, что мы действительно передвигаемся теперь гораздо быстрее, достала из своего мешочка рукоделие и занялась им уже больше не интересуясь дорогой. Плела она что-то вроде бус из тонкого шелкового шнура, сплетая на пальцах петельки и протаскивая их одну через другую с помощью толстой иглы. Я покосилась на ее работу и спросила:
– Что это за бусы вы плетете, мать Евдокия? Разве монашки носят украшения?
– Это не бусы, а монашеские четки. Мы по ним молимся.
– Ведете учет молитвам?
– Можно и так сказать.
– Не проще ли купить калькулятор?
– Традиция…
– А, ну если традиция, тогда конечно…
Я почти сразу же заметила, что, вопреки моим ожиданиям, присутствие матери Евдокии в кабине меня не раздражает. От нее, конечно, пахло, как пахнет от всех людей, но ведь и запахи бывают разные, как и люди. От бабушки, например, пахло шелком, чистой водой, хорошим мылом и ее травками всегда немножко разными. От матери Евдокии пахло приемлемо. Главное, это не был густой запах человеческого тела, который я так не люблю, хотя мать Евдокия уже много дней была в дороге. Конечно, в гостях у бабушки она отмылась и выстирала свою одежду, но оставалась ведь обувь, этот нелепый ее солдатский ремень, дорожный мешочек, и тем не менее пахло от нее приятно: сухим запахом ветхой натуральной ткани, пчелиным воском и чуть-чуть какими-то очень тонкими растительными духами. Я не удержалась и сказала;
– Если бы кто-нибудь мне сказал, что монашки употребляют косметику, я бы не поверила.
– Что это вы такое говорите, Сандра! – засмеялась мать Евдокия. – Какая, прости Господи, косметика? С чего это вы взяли?
– Не отпирайтесь, я выяснила ваш тайный грех! Вы употребляете духи, и они у вас в мешке – оттуда запах всего сильнее.
– В мешке?… – Мать Евдокия недоуменно поглядела на лежавший у нее на коленях полотняный мешочек, откуда тянулся шелковый шнур ее рукоделия. – Ах вот оно что!
Она вынула из мешка небольшую сумочку и, порывшись, достала из нее серебряный медальон старинной работы и приоткрыла его. Благоухание затопило нею кабину.
– Вы этот запах имели в виду?
– Именно этот. Что это за духи? У них есть название?
– Это совсем не духи. Это миро от Иверской чудотворной иконы Божией Матери.
– Что такое миро?
– А этого никто не знает. Просто была такая икона, которая мироточила вот этим чудотворным целебным миром.
– Что значит «мироточила»?
– Это значит, что в ответ на молитвы верующих на иконе появлялись капли небесной росы. Иногда их было так много, что они стекали струйками. Мы собирали их на ватку и хранили.
– Вы что, хотите сказать, что сами видели, как появляется это самое миро?
– Видела и не раз. Хранитель иконы мученик Иосиф Муньос часто бывал в нашей обители и привозил икону.
– Почему «мученик»?
– Его убили еще в конце того тысячелетия.
– Кто убил?
– Слуги сатаны, конечно. Уже тогда по всему миру темные силы готовили приход Антихриста. А икона пропала и объявилась только перед восшествием на престол нового российского государя, причем объявилась в России.
– Любопытно! Вот бы сделать химический анализ этого мира, чтобы выяснить его подлинное происхождение.
– Уже делали и не раз!
– Ну, и каков же был результат?
– Миро имеет явно растительное происхождение сходное с душистыми маслами, добываемыми из цветов.
– Вот видите! Я так и думала.
– Но есть одна деталь. Когда решили выяснить у химиков-ботаников, из каких именно растений извлечено это масло, выяснилось, что таких цветов на земле нет.
– А где же они выросли? На Марсе?
– В раю, надо полагать.
– Мать Евдокия, вы что, на самом деле верите в эти сказки?
– Трудно не верить в то, что видела своими глазами.
– И чудеса от этой иконы вы тоже сами наблюдали?
– Сандра, милая, я их столько видела, что даже не смогу все припомнить! Вы лучше свою бабушку как-нибудь расспросите.
– Вы что, хотите сказать, что моя бабушка тоже верит в это?
– Несомненно, верит, но дело не в этом; с нею тоже было чудо – масло от Иверской иконы се исцелило.
– Когда?!
– Задолго до вашего рождения. Мне помнится, тогда еще и вашей матери не было на свете.
– Подождите, мать Евдокия, а вам самой-то сколько лет?
– Шестьдесят с небольшим.
– Что-о? Вот бы никогда не подумала. Да вам на вид ровно вдвое меньше!
– Простите, что ввела в заблуждение, я не хотела, – усмехнулась мать Евдокия. – А чудо с нашей бабушкой было самое простенькое и вместе с тем самое обычное – исцеление. Она несколько лет страдала каким-то тяжелым кожным заболеванием, и ни за какие деньги, а уж денег у них с Ильей Георгиевичем хватало, никакие врачи не могли ее вылечить. Они в это время часто приезжали к нам в обитель, а когда брат Иосиф привозил к нам икону, они бросали все дела и обязательно прилетали к нам в монастырь, чтобы поклониться ей. У Ильи Георгиевича был свой самолет, а неподалеку от обители был небольшой спортивный аэродром. С братом Иосифом оба очень дружили, но почему-то им не приходило в голову попросить у него мира от иконы именно в качестве лекарства. Однажды летом, когда стояла жуткая жара, Елизавета Николаевна работала в цветнике, а мы с братом Иосифом неподалеку сидели па скамейке в тени и разговаривали. Она проходила мимо с охапкой цветов для церкви, вдруг споткнулась и выронила цветы, а когда стала их поднимать, нечаянно зацепила розовыми шипами подол юбки. И тут мы с братом Иосифом увидели, что ноги у Елизаветы Николаевны покрыты чешуйчатыми красными пятнами. Брат Иосиф сказал только одно слово: «Искушение!» – а дня через два принес ей большой пакет ваты, пропитанный собранным от иконы миром. Бабушка ваша стала мазать им больные места, и меньше чем через неделю ее кожа совершенно очистилась. Мы все за нее очень порадовались, а удивились только тому, что она раньше не догадалась обратиться к брату Иосифу «за лекарством».
– Бабушка мне никогда этого не рассказывала…
– А вы ее спрашивали?
– О чудесах? Нет, как-то не приходилось.
– Я замечала, что неверие в чудеса больше всех декларируют те, кто упорно не желает проверить их; они боятся приблизиться к чуду и пытаются разоблачить его издали. Вот, например, Небесный Огонь, который сходит на Гроб Господень в Великую субботу. Кажется, что проще – садись на самолет, лети в Иерусалим и проверяй. Нет. Потому что если не предстанут в этот день против Гроба Господня, им останется сказать одно из двух: либо «Я там был и видел чудо», либо «Я там был, и чуда не было». Вместо того они отворачиваются, закрывают глаза и твердят, что чуда нет, потому что не может быть никогда. Совершенно чужой и чуждый мне человек, мать Евдокия дорогой расспрашивала меня о моих делах так, как будто они и в самом деле были ей интересны. От скуки, надо полагать.
– Вы ведь живете постоянно в Лондоне, Сандра?
– Да.
– А почему не с бабушкой? Ведь она старенькая и вы так любите друг дружку.
– Я должна зарабатывать себе на жизнь. В Баварском Лесу я не найду себе оплачиваемой работы.
– А какая у вас профессия, можно спросить?
– Я реалист-декоратор.
– Ч то это такое? Расскажите поподробней, Я рассказала. Мать Евдокия внимательно меня слушала, не прерывая своего узелкового рукоделья, а потом вдруг спросила:
– А вам никогда не приходилось создавать интерьер монастыря?
– Нет, не случалось. Но я изучала архитектуру, историка костюма и мебели, просто историю, так что, наверное, как-нибудь справилась бы. От декоратора массовых Реальностей много и не требуется.
– А как бы вы его изобразили?
– Сначала я бы спросила, какой именно монастырь желает видеть заказчик: католический, православный, буддистский?
– Священнейшая моя мать Евдокия, – начала я, выйдя из джипа и уперев руки в боки, – знаете, что я вам скажу? Если мы так будем тащиться и плутать всю дорогу, то мы не скоро доберемся до нашей обители.
– А я и не говорила, что мы скоро до нее доедем, – лучезарно улыбнулась мать Евдокия.
– Сколько у вас уходит обычно на дорогу от бабушки до вашего монастыря?
– Неделя, если без приключений.
– Я очень надеюсь на приключения. Но доберемся мы дня за три-четыре – я уже поняла, что вас задерживало в пути.
– Что же?
– Абсолютная неспособность к вождению.
– Да, вы правы, водитель я плохой. Только другого-то у пас нет…
– Как это нет? А я? Мы с вами сделаем вот что. Возьмите самое необходимое и перебирайтесь ко мне на пассажирское сиденье, а ваш мобиль мы прицепим сзади на буксир. Вы будете делиться со мной вашими интересными соображениями о дороге, а я буду проверять их с картой в руках на практике – так, я думаю, мы в значительной степени увеличим скорость приближения к святой обители.
– Вы думаете? Тише едешь – дальше будешь…
– От того места, в которое едешь.
– Что ж, можно попробовать…
Мать Евдокия достала из кабины мобиля полотняный мешочек, в котором держала свои личные вещи, и безропотно полезла в кабину джипа, не слишком изящно подобрав подол длинной рясы. Я подцепила тросом ее мобишку, и дальше мы поехали уже с нормальной скоростью.
Я следила за картой и дорого»! а мать Евдокия, убедившись, что мы действительно передвигаемся теперь гораздо быстрее, достала из своего мешочка рукоделие и занялась им уже больше не интересуясь дорогой. Плела она что-то вроде бус из тонкого шелкового шнура, сплетая на пальцах петельки и протаскивая их одну через другую с помощью толстой иглы. Я покосилась на ее работу и спросила:
– Что это за бусы вы плетете, мать Евдокия? Разве монашки носят украшения?
– Это не бусы, а монашеские четки. Мы по ним молимся.
– Ведете учет молитвам?
– Можно и так сказать.
– Не проще ли купить калькулятор?
– Традиция…
– А, ну если традиция, тогда конечно…
Я почти сразу же заметила, что, вопреки моим ожиданиям, присутствие матери Евдокии в кабине меня не раздражает. От нее, конечно, пахло, как пахнет от всех людей, но ведь и запахи бывают разные, как и люди. От бабушки, например, пахло шелком, чистой водой, хорошим мылом и ее травками всегда немножко разными. От матери Евдокии пахло приемлемо. Главное, это не был густой запах человеческого тела, который я так не люблю, хотя мать Евдокия уже много дней была в дороге. Конечно, в гостях у бабушки она отмылась и выстирала свою одежду, но оставалась ведь обувь, этот нелепый ее солдатский ремень, дорожный мешочек, и тем не менее пахло от нее приятно: сухим запахом ветхой натуральной ткани, пчелиным воском и чуть-чуть какими-то очень тонкими растительными духами. Я не удержалась и сказала;
– Если бы кто-нибудь мне сказал, что монашки употребляют косметику, я бы не поверила.
– Что это вы такое говорите, Сандра! – засмеялась мать Евдокия. – Какая, прости Господи, косметика? С чего это вы взяли?
– Не отпирайтесь, я выяснила ваш тайный грех! Вы употребляете духи, и они у вас в мешке – оттуда запах всего сильнее.
– В мешке?… – Мать Евдокия недоуменно поглядела на лежавший у нее на коленях полотняный мешочек, откуда тянулся шелковый шнур ее рукоделия. – Ах вот оно что!
Она вынула из мешка небольшую сумочку и, порывшись, достала из нее серебряный медальон старинной работы и приоткрыла его. Благоухание затопило нею кабину.
– Вы этот запах имели в виду?
– Именно этот. Что это за духи? У них есть название?
– Это совсем не духи. Это миро от Иверской чудотворной иконы Божией Матери.
– Что такое миро?
– А этого никто не знает. Просто была такая икона, которая мироточила вот этим чудотворным целебным миром.
– Что значит «мироточила»?
– Это значит, что в ответ на молитвы верующих на иконе появлялись капли небесной росы. Иногда их было так много, что они стекали струйками. Мы собирали их на ватку и хранили.
– Вы что, хотите сказать, что сами видели, как появляется это самое миро?
– Видела и не раз. Хранитель иконы мученик Иосиф Муньос часто бывал в нашей обители и привозил икону.
– Почему «мученик»?
– Его убили еще в конце того тысячелетия.
– Кто убил?
– Слуги сатаны, конечно. Уже тогда по всему миру темные силы готовили приход Антихриста. А икона пропала и объявилась только перед восшествием на престол нового российского государя, причем объявилась в России.
– Любопытно! Вот бы сделать химический анализ этого мира, чтобы выяснить его подлинное происхождение.
– Уже делали и не раз!
– Ну, и каков же был результат?
– Миро имеет явно растительное происхождение сходное с душистыми маслами, добываемыми из цветов.
– Вот видите! Я так и думала.
– Но есть одна деталь. Когда решили выяснить у химиков-ботаников, из каких именно растений извлечено это масло, выяснилось, что таких цветов на земле нет.
– А где же они выросли? На Марсе?
– В раю, надо полагать.
– Мать Евдокия, вы что, на самом деле верите в эти сказки?
– Трудно не верить в то, что видела своими глазами.
– И чудеса от этой иконы вы тоже сами наблюдали?
– Сандра, милая, я их столько видела, что даже не смогу все припомнить! Вы лучше свою бабушку как-нибудь расспросите.
– Вы что, хотите сказать, что моя бабушка тоже верит в это?
– Несомненно, верит, но дело не в этом; с нею тоже было чудо – масло от Иверской иконы се исцелило.
– Когда?!
– Задолго до вашего рождения. Мне помнится, тогда еще и вашей матери не было на свете.
– Подождите, мать Евдокия, а вам самой-то сколько лет?
– Шестьдесят с небольшим.
– Что-о? Вот бы никогда не подумала. Да вам на вид ровно вдвое меньше!
– Простите, что ввела в заблуждение, я не хотела, – усмехнулась мать Евдокия. – А чудо с нашей бабушкой было самое простенькое и вместе с тем самое обычное – исцеление. Она несколько лет страдала каким-то тяжелым кожным заболеванием, и ни за какие деньги, а уж денег у них с Ильей Георгиевичем хватало, никакие врачи не могли ее вылечить. Они в это время часто приезжали к нам в обитель, а когда брат Иосиф привозил к нам икону, они бросали все дела и обязательно прилетали к нам в монастырь, чтобы поклониться ей. У Ильи Георгиевича был свой самолет, а неподалеку от обители был небольшой спортивный аэродром. С братом Иосифом оба очень дружили, но почему-то им не приходило в голову попросить у него мира от иконы именно в качестве лекарства. Однажды летом, когда стояла жуткая жара, Елизавета Николаевна работала в цветнике, а мы с братом Иосифом неподалеку сидели па скамейке в тени и разговаривали. Она проходила мимо с охапкой цветов для церкви, вдруг споткнулась и выронила цветы, а когда стала их поднимать, нечаянно зацепила розовыми шипами подол юбки. И тут мы с братом Иосифом увидели, что ноги у Елизаветы Николаевны покрыты чешуйчатыми красными пятнами. Брат Иосиф сказал только одно слово: «Искушение!» – а дня через два принес ей большой пакет ваты, пропитанный собранным от иконы миром. Бабушка ваша стала мазать им больные места, и меньше чем через неделю ее кожа совершенно очистилась. Мы все за нее очень порадовались, а удивились только тому, что она раньше не догадалась обратиться к брату Иосифу «за лекарством».
– Бабушка мне никогда этого не рассказывала…
– А вы ее спрашивали?
– О чудесах? Нет, как-то не приходилось.
– Я замечала, что неверие в чудеса больше всех декларируют те, кто упорно не желает проверить их; они боятся приблизиться к чуду и пытаются разоблачить его издали. Вот, например, Небесный Огонь, который сходит на Гроб Господень в Великую субботу. Кажется, что проще – садись на самолет, лети в Иерусалим и проверяй. Нет. Потому что если не предстанут в этот день против Гроба Господня, им останется сказать одно из двух: либо «Я там был и видел чудо», либо «Я там был, и чуда не было». Вместо того они отворачиваются, закрывают глаза и твердят, что чуда нет, потому что не может быть никогда. Совершенно чужой и чуждый мне человек, мать Евдокия дорогой расспрашивала меня о моих делах так, как будто они и в самом деле были ей интересны. От скуки, надо полагать.
– Вы ведь живете постоянно в Лондоне, Сандра?
– Да.
– А почему не с бабушкой? Ведь она старенькая и вы так любите друг дружку.
– Я должна зарабатывать себе на жизнь. В Баварском Лесу я не найду себе оплачиваемой работы.
– А какая у вас профессия, можно спросить?
– Я реалист-декоратор.
– Ч то это такое? Расскажите поподробней, Я рассказала. Мать Евдокия внимательно меня слушала, не прерывая своего узелкового рукоделья, а потом вдруг спросила:
– А вам никогда не приходилось создавать интерьер монастыря?
– Нет, не случалось. Но я изучала архитектуру, историка костюма и мебели, просто историю, так что, наверное, как-нибудь справилась бы. От декоратора массовых Реальностей много и не требуется.
– А как бы вы его изобразили?
– Сначала я бы спросила, какой именно монастырь желает видеть заказчик: католический, православный, буддистский?