Возовиков Владимир. Поле Куликово

   Хороши витязи у великого Московского князя - нет таких в других государствах, ни в дальних, ни в ближних. Хороши витязи и у союзных князей Димитрия. Дал их государю русский народ, отрывая от себя последнее, выкормил, выучил, снарядил так, что любо-дорого, но мало их, богатырей русских, искушенных в ратном деле. Двадцать тысяч выступило из кремля, только двадцать тысяч против стотысячной конницы Мамая, усиленной ордами его вассалов и союзников. Значит, все-таки главная сила русской рати - ополчение. Вот где и гордость, и тревога, и боль государя…
   Стремя в стремя с великим князем ехал Дмитрий Боброк, сдерживая шенкелями своего горячего скакуна, чтоб не выступал наперед великокняжеского иноходца. Как и Димитрий Иванович, был он в стальном золоченом шлеме, в легкой и крепкой байдане, поверх которой накинуто белоснежное корзно, плавно стекающее с его покатых плеч на конскую спину. Чистое славянское лицо перечеркнуто по щеке косым загорелым шрамом, русые брови вразлет, русая, аккуратно подстриженная бородка, колючие усы и синие-синие, как летнее небо, глаза. Красив князь Боброк, даже седина в волосах и шрам на щеке не в ущерб его мужской красоте, они, как последние штрихи, нанесенные жизнью, завершают портрет старого воина и полководца. И ростом бог не обидел Боброка - косая сажень в плечах. По сему случаю Димитрий Иванович даже шутил однажды: "Все великие полководцы - от Александра Македонского до Александра Невского - были коротышки, а вот наш Боброк не в пример им со Святогора вымахал". Боброк только засмеялся в ответ: он-то лучше других знал, кто первый полководец в великом Московском княжестве.
   Глянь со стороны - в лице Дмитрия Боброка ни тени заботы, но обманчива спокойная синева глаз первого московского воеводы. Все тревоги государя знакомы Боброку. И самая злая мысль, что гложет обоих, - недостаток доброго вооружения для тех тысяч народных ополченцев, что сошлись в Коломне. Как ведь мечтали вооружить народную рать не хуже княжеских полков - да где там!.. Слал великий князь с купцами на все стороны света богатства Московской земли - драгоценные меха и хлеб, пеньку и воск, рыбу и мед, золото и серебро, даже редких охотничьих птиц - с одним требованием и просьбой: везите доброе оружие. Но мало оружия идет на Русь из чужеземных пределов.
   В который уж раз орденские немцы задержали ладейные караваны датских купцов с мечами, кольчугами и панцирями! Шведы обещали прислать в июле доброе ратное снаряжение, но то ли заранее умышляли обман, то ли теперь, предвидя войну, вмешались их князья - недруги Руси: пришли ладьи лишь с тканями да посудой.
   На Волге и караванных путях с востока сидят ордынцы - те и охотничьего ножа не пропустят. Шло оружие от фрягов и турок через город Тану, что в устье Дона, но и этот ручеек иссяк. Слышно, Мамай купил фряжских наемников, значит, и тут замешались враждебные силы. Еще весной приходили два проворных торговца, показывали бумаги от знаменитого венецианского оружейника, клялись, что нагрузят несколько судов новейшим оружием по сходной цене. Нужда заставила довериться. Послал с ними ушкуи по Десне к Русскому морю - в устье Днепра должен был ждать корабль с оружием. Посадил на ушкуи надежную дружину, не поскупился на меха и золото. Ушел караван - в воду канул. А недавно сказали Димитрию, будто видели тех купцов в Орде. В гневе приказал своим людям поймать и удавить обоих за предательство и погубление каравана, но оружия от этого не прибавилось… Во всякой стороне натыкался московский государь на молчаливый заговор. Ну, добро б, готового оружия не везли, найдутся на Руси мастера. Так ведь не пропускают ни железа, ни меди, ни олова.
   Великий гнев носили против ненавистников-соседей московские воеводы. С Олеговых времен и доныне, почитай, одни против бесчисленных орд, и никто в западных странах не спросит себя: отчего в старые времена варварские полчища докатывались до Рима, перехлестывали Пиренеи, а вот уж сколько веков их там не видят? Переполошились было, когда Батый встряхнул Европу. Короли, герцоги, император и папа наперебой сулили помощь Руси, обещали двинуться крестовым походом против язычников, но увязла Батыева сила в русских пределах, и двинули крестоносный сволок против славянских же племен. Мало Орды - так этих еще бить приходится!
   Кровью обливается сердце Димитрия: выдержат ли против добротной ордынской стали наскоро выкованные мечи и брони ополченцев? И о том же болит сердце Боброка-Волынского.
   Друзья и недруги Москвы считали опыт и талант Боброка едва ли не главной причиной военных удач княжества, но сам Боброк знал: лишь отчасти было так в юношеские годы Димитрия. Да, Боброк чувствовал войско, а войско чувствовало его руку, любило его и доверяло ему. Но стихией Боброка были марши и битвы - та вершина войны, что венчает огромную всегосударственную работу в решающем споре с врагом. И с тех пор как возмужавший Димитрий перевалил гору этой работы на свои плечи, победы стали приходить одна другой блистательней. Боброк был тактиком, Димитрий Иванович - стратегом. Он назначал сроки выступлений в поход, и всякий раз угадывал, когда Москва сильнее своих недругов. Молодое бесстрашие и немалый боевой опыт - вот что рождает прозорливость государского ума. Когда на военном совете Димитрий назвал местом сбора ратей Коломну, поначалу Боброк удивился: под самым-то боком у вечного соперника Москвы рязанского князя?! Не лучше ли выбрать Серпухов или Тарусу - и к Орде поближе, и сидят рядом союзники Димитрия? А то для безопасности можно назначить один из северных городов… Но подумал и поразился тонкой стратегии государя. Пойди великий князь собирать войска на север, многие подумают - побежал прятаться от Мамая. Серпухов, Таруса или другой ближний к ним город тем плохи, что открыты с ордынской стороны: пронюхает Мамай - быстро ударит всей силой. А Коломна? То-то и оно, что Коломна землей Рязанской от Орды прикрыта, и князь Ольг со своим полком всегда наготове. Ударь Мамай на Коломну, ему не миновать самого сердца Рязанской земли, а поход ордынцев известен: разорения, пожары - все равно через земли врагов или союзников идут они. В единый час Ольг из Мамаева союзника во врага превратится, сам на Мамая ударит, и тогда уж никак не застать Мамаю московское войско врасплох. Если же в Коломне спокойно соберется сильная рать - пусть рязанский владыка посмотрит, против кого он собрался пойти с Мамаем: против князя Димитрия или против народа русского? Поневоле задумается… И, наконец, с западной стороны этот замедленный марш объединенного войска Ольгердовичей, отрезающий и обезвреживающий силы Ягайлы…
   Еще далеко до битвы, а уж Димитрий Иванович наносит дробящие удары по союзу врагов. Неестествен их союз. Держится он лишь ненавистью к московскому государю трех правителей, которые сами готовы порвать друг другу глотки. Однако же большой государский ум нужен, чтобы мгновенно разглядеть трещины в таком союзе, вогнать в них меч.
   Хотя и зовут Димитрия князем-воином, а не одними полками воюет он. Даже в малый поход собирается - интересует его не только число рати, ее справа и дух, но и настроение всякого смерда, который должен отсыпать меру зерна для прокормления ратников: и останется ли у того смерда хлеб, чтобы дети его не голодали, и одобряет ли княжеский поход, понимает ли, зачем надо князю и воям его идти на битву? Всей силой государства - до последнего холопа и подмастерья - воюет Димитрий Иванович, и не в том ли еще тайна его прозорливости?..
   Повезло Димитрию с наставником - многоопытен, мудр, прилежен к делу Москвы был покойный митрополит Алексий. Сколько раз Димитрий водил рати против крамольных князей, и всегда не только простой люд княжества, московское боярство, но и духовенство вставало за него стеной, а противники лишались опоры в своих же землях. Там поднимали голос сторонники Москвы, и без больших разорений и кровопролитий дело склонялось в ее пользу. При жизни церковь готова объявить Димитрия святым, а это во мнении народа дает государю такую славу, какую не добудешь и военными победами.
   Боброк не уставал изумляться цепкой памяти князя на события истории, его почти болезненному желанию разобраться: почему было так, а не иначе? Ссылки на волю божью меньше всего устраивали Димитрия, особенно в том, что касалось войн. Ведь Русь буквально не выпускала из рук меча. И Димитрий непременно хотел знать, в чем была тайна неотразимых походов Святослава, напористой силы Олега, дерзостной стремительности Мономаха и Александра Невского? Выслушивая мнение Боброка и других воевод, он иногда кивал, иногда посмеивался, но чаще сохранял молчаливую задумчивость, поглядывая на собеседника словно бы из какой-то жуткой дали, откуда все кажется маленьким, вызывающим снисхождение и жалость, и тогда казалось Боброку - Димитрий знает о войнах нечто неведомое другим, но знает это про себя и для себя, потому что другим этого говорить нельзя.
   Блистательные предки были его героями, все, что донесла о них память потомков, Димитрий, кажется, хотел иметь в себе. Только знаменитому деду своему Калите не желал следовать, о нем не высказывался, и не в пример ему с врагами был дерзок до безрассудства. Не на хитрую политику - на битвы ум изощрял и никогда не убирал своих русских противников руками ордынцев. Рассказывают, как во время поездки в Орду за ярлыком на великое княжение, в ханском шатре на пиру, Димитрий сильно хватил своей тяжкой рукой по спине Мамая, тогда еще темника, и предупредил: "Слыхал я, князь темный, ты древней дани от Руси добиваешься, какую платили мы при Батые и Узбеке? Грозишься по Руси огнем и мечом пройти, как Субудай ходил? Гляди, поостерегись! Ярлык теперь в моей руке, и она вдвое тяжелей стала. Субудай с одним глазом да с одной рукой остался, тебе же обе руки оторвем, да и глаз обоих лишим с башкой вместе". У гостей на пиру скулы провалились. Мамай халат изодрал, но и только. Новый хан успел тогда почуять в своем темнике смертельного врага и дерзость русского князя обратил в шутку, злорадствуя, что опаснейший для него в Орде человек так жестоко уязвлен и высмеян. Но Мамай, конечно, не забыл. Тем более что слова Димитрия на целую голову убавили Мамаю авторитета, отчего покойный хан прожил тогда лишний год…
   Одно все же стало тревожить Боброка в великом князе - растущая жесткая властность, самоуверенность и нетерпимость к чужой воле. С противниками тверд - добро, но ведь и к своим порой бывает не мягче. Угроза рубить головы боярам может когда-нибудь нехорошим эхом отозваться. И союз русских князей пока еще больше их доброй волей держится, а князья ведь разные. Белозерские или тарусские всякое слово Димитрия без оговорок примут, иное дело брат его двоюродный - серпуховской князь Владимир Андреевич. Родом он Димитрию равен, сила за ним немалая - частью самой Москвы владеет, - а уж душа - кремень да железо. Но подойди к такому с уважением, попроси о помощи, участии ли, он за то государское уважение и честь оказанную сердце из груди вынет да на ладони поднесет. Димитрий же гонца к нему шлет с приказом безоговорочным, будто к простому человеку служилому: "Велю тебе, княже…" Нынче ладно - ордынская угроза Москве и землям Серпуховского крепче цепи железной держит его под Димитрием; завтра же случись что, он на этакое повеление дерзостью ответит: животом-де маюсь, княже великий, с печи слезть не могу, сам уж обходись как-нибудь, брат любезный. Одним ведь словом неосторожным союз этот сильный порушить можно, неужто Димитрий того не понимает? Или понять не хочет? До Вожи вроде понимал, перед сильными союзниками не заносился. Значит, неспроста властность выказывает… Об Ольге Рязанском поначалу не велел худого слова молвить, но вдруг сам же принародно обругал его окаянным Святополком. А Ольг-то ведь обидчив!
   Знает многомудрый Боброк о своем государе даже то, в чем Димитрий небось самому себе не признается. Хочется князю московскому стать царем на Руси. Боброку для князя того ж хочется не меньше, да не приспело время русских царей. Ни в Твери, ни в Рязани, ни в Нижнем, не говоря уж о Новгороде Великом, не примут воевод, московским государем поставленных. А без того какая ж царская власть! Побил вон Димитрий Михаила Тверского, а Боброк побил Ольга Рязанского, но великие княжения за обоими остались, только и признали тверской да рязанский государи Димитрия старшим братом. Михаила-то из Литвы воротить пришлось. Ну-ка, не вороти - в Твери бунт начнется. Пусть хоть татарин, да свой боярин!
   Вот и теперь полка не прислал Михаил то ли из-за старой обиды, то ли из-за новой: "Велю тебе, княже…" Расхлебывай-ка великокняжескую свою гордыню! Убудет ли тебя, коли шапку поломаешь перед седобородым князем тверским? Попозже и счеты свести можно, а ныне, ради силы своей же, переломи гордость. Вон Иван Калита тихой-то сапой в страшенные времена титул великого князя всея Руси ухватил да и Москву поднял… С тем, кто попроще, не высокомерен Димитрий - десятскому в пояс поклонится, - но равному по роду - боже избави! А тому, кто повыше тебя или подметки твоей не достает, кланяться нехитро. Ты вот равному поклонись!..
   Как будто малостью недоволен Боброк в своем государе, но знал опытный воевода, что в большом человеке и самая малость способна сгубить его силу. Ордынская брехня о заговоре против Москвы, она дальний прицел имеет, в ней и намек иным государям - воспользоваться моментом да свести счеты с Димитрием за дела прошлые. И если ныне тверской да рязанский князья замкнут в себе обиды старые, не помешают Москве встретить Мамая всей силой, какую сумеет она собрать, - уже за то им слава и ныне, и вовеки. Димитрий, конечно, думает иначе, да ведь одними думами действительности не переменишь… Эх, кабы жив был митрополит Алексий, воевода Боброк сумел бы через него повлиять на государя. Алексия Димитрий во всем слушал, а с Боброком считается лишь в делах войны, когда уж войско в поле вышло…
   - Купцов-сурожан ты к кому поставил? - спросил вдруг великий князь.
   - К брату твоему, Владимиру Андреевичу, в полк определил.
   - Весь десяток?
   - Да, государь.
   - Как пойдем из Коломны, троих с Иваном Шихом пошли в сторожевой полк, чтоб дорогу казали да толмачили при случае. Троих же - Ваську Каптцу да Михаила и Дементия Сараевых - в мой большой полк поставь. Остальных - в другие полки. Да накажи, чтоб бояре не обижали купцов, без них в степи не обойтись.
   - Не забуду, государь.
   Димитрий оглянулся, понизил голос:
   - Догадываешься, зачем взял я этих людей хожалых?
   - Догадываюсь, Димитрий Иванович. Все дороги они знают - от Москвы до Таврии и Сарая.
   - Ну-ка, дальше? - Димитрий заслонился рукой, вглядываясь в конец открывшегося поля, где показалось несколько всадников.
   - Задумал ты воевать, как Орда воюет, и сделать с нею то же, что она досель с нами делала.
   - Ох, провидец ты, Дмитрий Михалыч, - засмеялся великий князь. - Одобряешь ли?
   - Почему бы нет, государь? Войско наше теперь подвижно, обеспечено надолго. Осень наступает, изнурительной жары уж нет, так что дальний поход нам не в погибель станет.
   - Да, воевода! Нельзя с Ордой воевать иначе - то и Вожа нам показала. Ну-ка, выползи против них неуклюжей ратью, начнут они нас дергать да трепать малыми силами, а большие тумены бросят разорять страну, жечь города. Останемся на голом месте с измученным войском. Прежде князья дожидались степняков за крепкими стенами, но то от слабости. Никакие стены сильного войска не сдержат. Такого подвижного врага надо ловить на встречный удар, навязывать ему битву там, где он не ждет и не хочет.
   Жутковато и радостно становилось Боброку, что сам государь подтвердил его догадку. Перед походом войско облетели слова Димитрия Ивановича: "Будем сидеть дома - все одно приползут, как змеи ко гнезду, задушат наседку и цыплят сожрут. Надо встречать их вдали от гнезда. Господь простит наш грех - не по собственной воле переступаем мы чужие пределы". Значит, и в самом деле замыслил Димитрий Иванович, в случае удачного сражения с Мамаем, нанести удар в самое сердце Золотой Орды, пройдя до ее столицы через кочевую степь. Именно так предупреждал половецкие набеги на Русь Владимир Мономах - любимец Димитрия…
   На легких конях подскакали дозорные, доложили: впереди, у моста через речку Северку, встречают великого князя коломенский епископ Герасим со своей дружиной, а также военачальники пришедших в Коломну отрядов. Димитрий чуть сбавил шаг иноходца, чтобы передовые сотни уплотнили строй. Кони ратников, утомленные дневным переходом, пошли веселее, чувствуя близкий отдых. В Коломну полк войдет завтра, а пока на привале осмотрится, приведет себя в лучший вид, какой должно иметь войско в походе.
   Первым проехав по деревянному мосту над прозрачной до дна речкой в зеленых тенистых берегах, Димитрий увидел епископа Герасима во главе военной дружины и бояр с отроками. Все они, кроме священника, были в полной боевой справе. Трубачи сыграли встречу, епископ выехал из рядов дружины навстречу государю, широко благословил его. Димитрий, скинув золоченый шелом, с поклоном принял благословение.
   - Как здоровье твое, отче?
   - Благодарствую, сыне, милостью господа здрав.
   Димитрий хорошо знал этого сорокалетнего человека с умным лицом, тихого голосом, упорного делом, умеющего подчинить себе человеческое сердце. Совсем недавно ставили его на епископат с наместником митрополита другом Михаилом, или, как звал его Димитрий, Митяем. Здесь, в Коломне, на порубежье с Рязанью, вблизи Орды, нужен головастый, грамотный и дальнозоркий владыка церкви. По совету Сергия Митяй высмотрел в Ростове дьякона, не только прилежного в церковном вероучении, книгах и языках, но и прослывшего настолько твердым, что среди монашеской братии его побаивались и прозвали Храпом. Рассказал о нем Димитрию, тот весело ответил: "Такой нам годится. Коли среди братии не побоялся недругов нажить, значит, стоящий человек". Сейчас, при встрече с Герасимом, сердце Димитрия болезненно сжалось: нет его друга Митяя, которого прочил в митрополиты. Скоропостижно умер Митяй по дороге в Константинополь, направляясь за благословением к патриарху православной церкви. Не иначе, и тут нанесла тайный удар вражеская рука - многим не хотелось, чтобы русским митрополитом стал друг великого Московского князя.
   Ласково приветствовал Димитрий и своих верных бояр. Для каждого нашел слово особенное, то добродушное, то задористое, то шутливое, но всякий раз дорогое и памятное тому, для кого сказано. Спросил, почему нет начальника всех ратей, сошедшихся в Коломне, князя Мещерского. Сказали: не решился князь Юрий оставить войска. Димитрий одобрительно кивнул.
   Объезжая начальников, великий князь поглядывал на костры, разложенные вдоль берега. Их было много, и почти возле каждого копошились мужики, разделывая звериные туши. Значит, войсковым охотникам повезло на берегах Северки. Войско прожорливо. В походах оно питалось не только тем, что везло и гнало в товарах. Вперед, вслед за сторожевыми отрядами, высылались летучие команды охотников, брали в помощь местных крестьян, устраивали облавы - били лосей, оленей, вепрей, косуль и медведей. Мясо шло в войсковые котлы, солилось и вялилось впрок. Охота на красного зверя, бывшая в мирные дни исключительно привилегией князей и больших бояр, становилась в военное время важнейшей статьей снабжения продовольствием армии. А крупного зверя в русских лесах водилось великое множество. И в степи, куда направлялась московская рать, еще бродили тысячные стада копытных, охота на которых велась по указанию ханов. Но русские воеводы в ханских указаниях не нуждались.
   Вдыхая смолистый дымок костров, Димитрий следил, как, не нарушая строя, шли через мост его всадники, посотенно растекались на широком лугу, быстро спешивались, развьючивались, ставили палатки, поили коней, тащили большие медные котлы к кострам, а новые сотни шли и шли, гремя копытами по деревянному настилу, - броненосная конная гвардия Москвы, ее сила и надежда.
   - Счастлив я, государь, - сказал Димитрию своим тихим голосом епископ. - Всю землю русскую довелось мне встречать в Коломне, весь ее цвет. Мог ли прежде о том помыслить?
   - Всю ли, отче? - задумчиво спросил князь.
   - Всю, сыне, всю. Коломяне рады, что им выпало приветить русскую рать. Сами на улицах спать будут, а вас приютят, сами куска не съедят - отдадут воям. И просить их о том не надо.
   - Благодарствуем, отче, за сердечность вашу, - Димитрий улыбнулся. - Да войско не саранча. Нет нам нужды стеснять и объедать жителей. Пройдем через город и станем на Девичьем поле.
   Герасим вздохнул:
   - Вот так же и другим велел твой воевода.
   - Правильно велел. Войско в походе, и быть оно должно что кулак сжатый. На страшного ворога идем.
   - Знаю, государь. Коломна тоже немалое ополчение выставила, и свою дружину отдам тебе.
   - Благодарствую, отче.
   - Сам я хотел ныне проситься у наместника с епископата, да вижу - не время.
   - Зачем же тебе уходить с епископата? Аль хлопотно после жизни монастырской?
   - Иного, более хлопотного, ищу, государь. Устюжанин я, с реки студеной Двины. Там, к Югорскому Камню, Пермская земля начинается. Пермяки народ добрый, простодушный, что дети малые, а тем простодушием пользуются нечестные люди, приходящие из свейской и варяжских земель. Да и новгородские ушкуйники не лучше - грабят пермяков нещадно. Те ведь в темноте жизнь влачат, в грязи и болезнях, в безверии и язычестве души губят. Хочу пойти к ним, просветить Христовым учением, дать им грамоту, к жизни приобщить чистой и нравственной. Язык их я изучил, начал уж письмо для них составлять на основе нашего полуустава.
   - Дело божье, отче, - кивнул Димитрий. - Не только церкви - всей Руси оно угодно. Коли свершишь подвиг свой, и пермяки, и русские не забудут его. Давно пора бы нам взять малые племена под руку свою, от всякой нечисти разбойной законом и силой оградить, да вишь, Орда руки связала.
   - А ты разруби те путы, сынок Митя, - тихо сказал Герасим.
   Сотни полка еще шли по мосту над Северкой, когда Димитрий в сопровождении бояр двинулся осматривать вырастающий на глазах воинский лагерь, в центре которого отроки уже поставили палатки для великого князя, его бояр, епископа и охраны. Лагерь окружали тесно сомкнутыми повозками, колеса их окапывали и присыпали землей, за внешней линией повозок наклонно укреплялись острые рогатки, крест-накрест складывался бурелом, принесенный из леса. В такой лагерь внезапно ворваться невозможно. Близко враг или далеко - войско Димитрия жило по законам военного времени.
   Направляясь к центру лагеря, князья и бояре проехали мимо трех старых слив, неведомо кем посаженных на этом пойменном лугу. Ветви деревьев ломились от тяжести плодов; крупные и темные, словно подернутые изморозью, они сами просились в пересохший рот, однако ни одна веточка не сломлена, ни одна слива не сорвана, даже те, что сами осыпались, нетронуто лежали в траве. Димитрий Иванович переглянулся с Боброком и в синих глазах тезки прочел горделивую усмешку. Остерегающе заметил:
   - Вот как завтра поднимемся и уйдем, а тут все останется нетронутым, тогда считай: войско у нас настоящее.
   Долго объезжал великий князь военный лагерь, разговаривал с воинами, расспрашивал охотников и завистливо слушал об удачных загонах, разглядывал звериные шкуры, а сам думал о грядущем дне. Завтра он увидит рать на одном поле, и тогда скажет последнее слово: идти на бой, не оглядываясь, или остеречь Мамая видом многочисленного войска, одновременно умягчить большой данью, заставить вернуться в свою степь и, зажав в кулаке сердце, пряча злые слезы, снова платить кровавую дань и ждать, ждать иного удобного часа? О собственной жизни Димитрий не думал, хотя знал, что во втором случае ему придется ехать в Орду.
   Когда спешивались у шатров, Боброк негромко воскликнул:
   - Государь, глянь!
   По дороге со стороны Коломны стремительно приближался небольшой отряд. Воины, судя по справе, московские, сопровождали приземистого бородатого всадника в простом боярском кафтане.
   - Это ж Тетюшков! Захария!
   - Слава тебе, Спас Великий, - тихо прошептал князь, тоже узнавая посла. О Тетюшкове в последние дни молчали, как о человеке, находящемся при смерти. И вот он сам, живой и здоровый. Димитрий пошел навстречу послу; тот, осадив лошадь, легко, по-молодому, спрыгнул с седла.
   - Государь!..
   Димитрий схватил посла в объятия.
   - Захария! Откуда?
   - Из Коломны. Узнал, что ты будешь завтра, не мог ждать.
   - Был у Мамая?
   - Был, государь, видел, говорил. Вот грамота от него.
   Димитрий развернул пергамент, прочел, разорвал на четыре части, швырнул на ветер.
   - Ни слова нового. Что еще?
   - Сказал: будет ждать твоего ответа у Воронежа две недели. И что войско у него готово к походу, ну и про число своей Орды - семьсот, мол, тыщ. Послал со мной четырех мурз, а мы на реке Сосне встретили сторожу Полянина, и велел я тех мурз связать да взять "языками". В Коломне они, допрос я снял - то ж бубнят. По-моему, большего и не ведают. А вот это подбросили мне…