Страница:
Вскоре тысяцкий послал Бастрыка с отрядом на серпуховскую дорогу, откуда шло особенно много народа, сорванного тревогой с порубежных земель, - в эти толпы легко затесывались вражеские лазутчики. Оттуда ждали и появления полка князя Владимира - человека крутого, скорого на расправу. Беда, коли заметит какой непорядок - мосты ли неисправны, ямы не засыпаны или подозрительные болтаются у въезда в город. Возвращаясь назад вечером, Быстрык увидел на дороге отряд конных ордынцев. Стражники всполошились, приняв его за посольство, но Федька скоро заметил: ни посольских значков, ни мантий у гостей не было. Толмач, молодой русский парень, первым подскакал к начальнику стражи, с поклоном приветствовал его. Федька напустил на себя суровость, спросил, кто они и к кому едут. Толмач весело объяснил, спросил, в городе ли великий князь. Вопрос показался Бастрыку подозрительным.
- А ты кто таков? Пошто татарам служишь?
- Мишка я, с Нижнего, - парень улыбнулся наивно и радостно, будто Мишку с Нижнего вся Русь ждала с нетерпением. - Полоняником был у Есутая, он меня и послал проводником.
Бастрык оглянулся. Дорога к вечеру опустела, а силы примерно равны. Строго сказал:
- Вот што, парень, про князя разговор будет после. Своим скажи: коли хотят въехать в город, пусть сдадут оружье.
Мишка перевел, степняки загалдели, сердито поглядывая на начальника стражи.
- Нас проверяли кметы из московской сторожи, они оставили нам оружье, - сказал Мишка. - Ей-бо, начальник, с добром мы.
- Ты не божись всуе, - проворчал Бастрык. - Што воинска сторожа вас проверила, то мне плевать. Мы стража городская, и порядок у нас свой. Хотите в город - сдайте оружье.
Молодой скуластый десятник что-то отрывисто приказал, и воины начали отстегивать саадаки, снимать мечи, ножи и булавы. Тронули коней. Мишка начал оживленно рассказывать о дороге, но Бастрык угрюмо отмалчивался. Он не сомневался, что задержал нахальных лазутчиков, которые, может быть, задумали убить самого великого князя - Федька знал изощренные ордынские приемы. Ордынцы порой заведомо идут на мучительную смерть, чтобы под пытками сообщить врагу ложные сведения. Так почему бы им не попытаться убить Димитрия ценой гибели десятка воинов? Сначала он собирался отвести их прямо в острог, но раздумал: как бы славу разоблачения лазутчиков у него не перехватили? Повел их в свой укрепленный дом. С безоружными его головорезы как-нибудь справятся.
Через сумеречный город проехали спокойно, затворили подворье, поставили лошадей в конюшню. Ордынцев накормили, велели стелиться в большой клети с крепкими запорами. Федька вызвал к себе толмача Мишку и десятника, остальных же, едва они улеглись, велел запереть и выставить стражу. Он решил немедля вырвать у лазутчиков признание, чтобы утром прийти к тысяцкому не с пустыми руками… Сидя за дубовым столом в купеческой горнице, Федька встретил вошедших грубым вопросом:
- Теперя правду сказывайте: зачем шли в Коломну?
Мишка растерялся.
- Да мы ж правду сказали, боярин: с вестью от князя Есутая. Это вот Есутаев сын.
Слово "боярин" сладко отозвалось в Федькиной душе, однако не дал себе отмякнуть.
- Сын ли, брат - меня то не касается. Пусть скажет, с какой вестью.
Иргиз, выслушав, скользнул по Бастрыку равнодушным взглядом, отрывисто произнес несколько слов.
- Он говорит: ему велено отвечать лишь самому государю.
- Скажет! У меня не такие сказывали.
- Да ты што, боярин? Вот те крест - с добром он. Есутай-то ушел ведь от Мамая, может, он еще к нам придет.
- Ты не бреши, толмач. Скажи: не признается - шкуру спущу…
Иргиз усмехнулся, коротко ответил:
- Я знал - так получится. Но говорить буду Димитрию.
- Добро же, - прошипел Бастрык. - Ну-ка, молодцы, сымите с него сбрую-то.
Двое стражников подступили к десятнику. Едва он понял, что его хотят раздеть, оттолкнул обоих с такой силой, что они отлетели к столу. Тогда на него кинулись все четверо, бывшие в горнице, сбили с ног, заломили руки. Иргиз начал визжать, но ему заткнули рот тряпкой.
- Што вы делаете?! - закричал Мишка. - Наш он, наш!..
- Молчать! - рявкнул Федька. - Пикнешь еще - выпорю.
С Иргиза сорвали панцирь и отшатнулись: на груди его была спрятана небольшая русская икона. В свете свечей радужно засияли прозрачные камни в серебряном окладе. Федька вначале тоже опешил, но быстро нашелся:
- Ага! Небось церкву ограбил? У, нехристь поганый! Дайте-ка ее сюды, мужики.
Взял икону, и руки его затряслись. По камням он узнал чудотворную из нижегородского собора, которую видел много лет назад. Настоящий купец, хотя бы раз увидев такие камни, не забудет их до смерти. Однако сама икона была ценнее украшений. Тот, кто вернет ее церкви, получит не только изрядную мзду, но и такую почесть, при которой не нужно будет и великокняжеское покровительство. Сдерживая дрожь, отер оклад рукавом, всмотрелся в тусклый лик богоматери - не ошибиться бы! Нет, камни настоящие, и такими простой образ не украшают… На стол кинули тяжелый кошель, жадные взоры стражников были теперь прикованы к нему. Отложив икону, Федька развязал кошель, высыпал монеты на стол.
- Эва! Собрался людишек наших подкупать золотишком?
Федька взял несколько монет, по одной кинул стражникам.
- За службу вам, мужики. Заставим этого волка говорить правду - еще получите. Остальное на войско отдадим.
- Заставим, - просипел тощий бритый стражник с выпирающей челюстью, и глаза его жадно загорелись золотым отражением. - Токо ты, Федюша, не спеши золотишко-то отдавать.
- Ну-ка, толмач, спроси: кто дал ему золото? Кто велел убить государя нашего и поджигать дома в Коломне?
Мишка переводил убитым голосом. Изо рта десятника вынули кляп. Он сидел, привалясь к стене, немигающими глазами смотрел на пламя свечи и слабо усмехался.
- Молчишь? Достаньте-ка вы, мужики, плети с проволокой…
Десятника растянули на полу, стали пороть. Тело вздрагивало от ударов, но ни звука не вырвалось из груди. Мишка закричал:
- Што творишь, начальник? Наш он, наш! Вели его ко князю доставить связанного, што он сделает, связанный-то?!
- Так ты мово слова не уразумел? - зло выхрипел Бастрык. Он встал, подошел к толмачу и с силой огрел его проволочной плетью. Мишка заплакал от боли и бессилия.
- Дошло? Аль в Орде тя мало учили? Дак мы тож кое-чего умеем, от татар научены. Прихвостень ордынский!
Палачи устали. Тощий, отирая пот со лба, просипел:
- Молчит басурман окаянный. Видать, он из каменных.
Бастрык постоял над окровавленным десятником, качнул головой в сторону Мишки.
- Отведите пока в сени.
Потом подошел к столу, небрежно взял икону, поглядел, приблизив к свету, направился к окованному купеческому сундуку.
- Запру пока, а там в какую-нибудь церковку отошлю.
- Благое дело, Федюша, - согласился один из стражников. - Да вели попу за нас помолиться.
- Велю. - Возвращаясь к столу, пнул десятника в лицо.
- Может, других нам попытать, - предложил тощий.
- А-а! - Бастрык отмахнулся. - Ордынские порядки мне ведомы. Этот один все знает, те - пешки при нем. Ишь ты, до князя Димитрия хочет добраться! Да к нему и бояр-то не всяких нынче подпустят. Зовите толмача - еще попробуем, ишь зашевелился, истукан.
Бастрык вынул из оловянного подсвечника в углу большую сальную свечу и направился к лежащему Иргизу…
Десятника пытали до утра, но ни бичи, ни огонь, ни щепочки, забитые под ногти, не исторгли у него даже стона. Живое тело, бунтуя против невыносимой боли, содрогалось и корчилось, а уста молчали. Мишка был словно не в себе. Его время от времени тоже били, но не сами пытки сломали парня, а эта жестокая встреча на родине. И вдруг что-то понял.
- Вы не наши! - закричал он. - Вы не стража, а разбойники. Это вы служите Мамаю, проклятые!.. Я самому государю скажу!
Бастрык загоготал, велел отстегать Мишку и вместе с полумертвым десятником бросить в поруб.
- Слышь, начальник, - доложил встревоженный стражник, - энти там, в клети, бунтуют, дверь ломят.
- А вы их рассадите по разным клетям. Запоры тут не хуже, чем у нас в Холщове, выдюжат.
Бастрык кинул палачам еще по монете, груду же разделил на две части. Одну ссыпал в кошель - для тысяцкого, другую - в сундук, но не тот, где заперта икона. Теперь мысли его подручных будут вертеться вокруг сундука с ордынским золотом, об иконе они и не вспомнят…
Боярин Авдей выслушал о поимке лазутчиков с любопытством и снова похвалил Бастрыка.
- Золото ихнее, видно, на войско отдать надо, - осторожно заикнулся Бастрык, выложив кошель на стол.
Постное лицо Авдея отмякло, бородка дрогнула, маленькие глазки заблестели, он даже по плечу похлопал Бастрыка.
- Отдадим, непременно отдадим на войско, - и торопливо запер кошель в железный боярский сундук. - А с ордынцами-то чего будем делать, Федя? Может, спровадим их к воеводе - пусть его казнит.
- Помилуй, Авдей Кирилыч! Нашто они воеводе? Нового все одно не скажут. Уж я как этого басурмана пытал - молчит, будто деревянный. Мы поймали - нам и честь.
- Тож верно. Повесим-ка их к приезду князя - пусть видит, што мы тут не дремлем.
- Верно, Авдей Кирилыч! К приезду князя велю сладить им хоромы со двумя столбами да с перекладиной. А этого, толмача ихнего, заодно, што ль?
- Коли прихвостень - думать неча.
На том порешили. Бастрык постарался замазать рты стражникам золотом и серебром, однако слух просочился в город. Заговорили о поимке лазутчиков, которые шли убить государя и поджечь Коломну. Бастрык встревожился: слух может дойти до воеводы, тот потребует ордынцев к себе, и придется держать ответ за икону. Однако же расстаться с огромным состоянием, которое она в себе заключала, Бастрык не мог - икона с окладом стоила, вероятно, всего, что когда-либо проходило через его руки. Другого такого случая не будет. Если что - прикинуться простачком, сказать, будто принял ее за простой образ из деревенской церкви да и отослал опять в деревню с прохожим странником-богомольцем. Поверят ли?.. В голову закрадывалась пугающая мысль - вдруг ордынцы знают всю ценность иконы и, действительно, везли ее в подарок Димитрию? Он поругивал себя, что не замучил десятника до смерти. Да и толмача заодно. Кабы знал, что тысяцкий не пожелает даже увидеть схваченных, замучил бы. Теперь же убивать до казни опасно. Важно все сделать по закону, чтобы в будущем никакое подозрение не коснулось Федьки Бастрыка. Когда ордынцы будут повешены принародно, по приказу тысяцкого, Федька решит, как ему быть дальше. Надо ли теперь идти на битву? Если терять нечего, кроме головы, - легко храбриться. Но если вся оставшаяся жизнь сулит почести и богатство, можно и уступить другим первенство в смертной игре. Бастрык стал торопить время казни.
X
- А ты кто таков? Пошто татарам служишь?
- Мишка я, с Нижнего, - парень улыбнулся наивно и радостно, будто Мишку с Нижнего вся Русь ждала с нетерпением. - Полоняником был у Есутая, он меня и послал проводником.
Бастрык оглянулся. Дорога к вечеру опустела, а силы примерно равны. Строго сказал:
- Вот што, парень, про князя разговор будет после. Своим скажи: коли хотят въехать в город, пусть сдадут оружье.
Мишка перевел, степняки загалдели, сердито поглядывая на начальника стражи.
- Нас проверяли кметы из московской сторожи, они оставили нам оружье, - сказал Мишка. - Ей-бо, начальник, с добром мы.
- Ты не божись всуе, - проворчал Бастрык. - Што воинска сторожа вас проверила, то мне плевать. Мы стража городская, и порядок у нас свой. Хотите в город - сдайте оружье.
Молодой скуластый десятник что-то отрывисто приказал, и воины начали отстегивать саадаки, снимать мечи, ножи и булавы. Тронули коней. Мишка начал оживленно рассказывать о дороге, но Бастрык угрюмо отмалчивался. Он не сомневался, что задержал нахальных лазутчиков, которые, может быть, задумали убить самого великого князя - Федька знал изощренные ордынские приемы. Ордынцы порой заведомо идут на мучительную смерть, чтобы под пытками сообщить врагу ложные сведения. Так почему бы им не попытаться убить Димитрия ценой гибели десятка воинов? Сначала он собирался отвести их прямо в острог, но раздумал: как бы славу разоблачения лазутчиков у него не перехватили? Повел их в свой укрепленный дом. С безоружными его головорезы как-нибудь справятся.
Через сумеречный город проехали спокойно, затворили подворье, поставили лошадей в конюшню. Ордынцев накормили, велели стелиться в большой клети с крепкими запорами. Федька вызвал к себе толмача Мишку и десятника, остальных же, едва они улеглись, велел запереть и выставить стражу. Он решил немедля вырвать у лазутчиков признание, чтобы утром прийти к тысяцкому не с пустыми руками… Сидя за дубовым столом в купеческой горнице, Федька встретил вошедших грубым вопросом:
- Теперя правду сказывайте: зачем шли в Коломну?
Мишка растерялся.
- Да мы ж правду сказали, боярин: с вестью от князя Есутая. Это вот Есутаев сын.
Слово "боярин" сладко отозвалось в Федькиной душе, однако не дал себе отмякнуть.
- Сын ли, брат - меня то не касается. Пусть скажет, с какой вестью.
Иргиз, выслушав, скользнул по Бастрыку равнодушным взглядом, отрывисто произнес несколько слов.
- Он говорит: ему велено отвечать лишь самому государю.
- Скажет! У меня не такие сказывали.
- Да ты што, боярин? Вот те крест - с добром он. Есутай-то ушел ведь от Мамая, может, он еще к нам придет.
- Ты не бреши, толмач. Скажи: не признается - шкуру спущу…
Иргиз усмехнулся, коротко ответил:
- Я знал - так получится. Но говорить буду Димитрию.
- Добро же, - прошипел Бастрык. - Ну-ка, молодцы, сымите с него сбрую-то.
Двое стражников подступили к десятнику. Едва он понял, что его хотят раздеть, оттолкнул обоих с такой силой, что они отлетели к столу. Тогда на него кинулись все четверо, бывшие в горнице, сбили с ног, заломили руки. Иргиз начал визжать, но ему заткнули рот тряпкой.
- Што вы делаете?! - закричал Мишка. - Наш он, наш!..
- Молчать! - рявкнул Федька. - Пикнешь еще - выпорю.
С Иргиза сорвали панцирь и отшатнулись: на груди его была спрятана небольшая русская икона. В свете свечей радужно засияли прозрачные камни в серебряном окладе. Федька вначале тоже опешил, но быстро нашелся:
- Ага! Небось церкву ограбил? У, нехристь поганый! Дайте-ка ее сюды, мужики.
Взял икону, и руки его затряслись. По камням он узнал чудотворную из нижегородского собора, которую видел много лет назад. Настоящий купец, хотя бы раз увидев такие камни, не забудет их до смерти. Однако сама икона была ценнее украшений. Тот, кто вернет ее церкви, получит не только изрядную мзду, но и такую почесть, при которой не нужно будет и великокняжеское покровительство. Сдерживая дрожь, отер оклад рукавом, всмотрелся в тусклый лик богоматери - не ошибиться бы! Нет, камни настоящие, и такими простой образ не украшают… На стол кинули тяжелый кошель, жадные взоры стражников были теперь прикованы к нему. Отложив икону, Федька развязал кошель, высыпал монеты на стол.
- Эва! Собрался людишек наших подкупать золотишком?
Федька взял несколько монет, по одной кинул стражникам.
- За службу вам, мужики. Заставим этого волка говорить правду - еще получите. Остальное на войско отдадим.
- Заставим, - просипел тощий бритый стражник с выпирающей челюстью, и глаза его жадно загорелись золотым отражением. - Токо ты, Федюша, не спеши золотишко-то отдавать.
- Ну-ка, толмач, спроси: кто дал ему золото? Кто велел убить государя нашего и поджигать дома в Коломне?
Мишка переводил убитым голосом. Изо рта десятника вынули кляп. Он сидел, привалясь к стене, немигающими глазами смотрел на пламя свечи и слабо усмехался.
- Молчишь? Достаньте-ка вы, мужики, плети с проволокой…
Десятника растянули на полу, стали пороть. Тело вздрагивало от ударов, но ни звука не вырвалось из груди. Мишка закричал:
- Што творишь, начальник? Наш он, наш! Вели его ко князю доставить связанного, што он сделает, связанный-то?!
- Так ты мово слова не уразумел? - зло выхрипел Бастрык. Он встал, подошел к толмачу и с силой огрел его проволочной плетью. Мишка заплакал от боли и бессилия.
- Дошло? Аль в Орде тя мало учили? Дак мы тож кое-чего умеем, от татар научены. Прихвостень ордынский!
Палачи устали. Тощий, отирая пот со лба, просипел:
- Молчит басурман окаянный. Видать, он из каменных.
Бастрык постоял над окровавленным десятником, качнул головой в сторону Мишки.
- Отведите пока в сени.
Потом подошел к столу, небрежно взял икону, поглядел, приблизив к свету, направился к окованному купеческому сундуку.
- Запру пока, а там в какую-нибудь церковку отошлю.
- Благое дело, Федюша, - согласился один из стражников. - Да вели попу за нас помолиться.
- Велю. - Возвращаясь к столу, пнул десятника в лицо.
- Может, других нам попытать, - предложил тощий.
- А-а! - Бастрык отмахнулся. - Ордынские порядки мне ведомы. Этот один все знает, те - пешки при нем. Ишь ты, до князя Димитрия хочет добраться! Да к нему и бояр-то не всяких нынче подпустят. Зовите толмача - еще попробуем, ишь зашевелился, истукан.
Бастрык вынул из оловянного подсвечника в углу большую сальную свечу и направился к лежащему Иргизу…
Десятника пытали до утра, но ни бичи, ни огонь, ни щепочки, забитые под ногти, не исторгли у него даже стона. Живое тело, бунтуя против невыносимой боли, содрогалось и корчилось, а уста молчали. Мишка был словно не в себе. Его время от времени тоже били, но не сами пытки сломали парня, а эта жестокая встреча на родине. И вдруг что-то понял.
- Вы не наши! - закричал он. - Вы не стража, а разбойники. Это вы служите Мамаю, проклятые!.. Я самому государю скажу!
Бастрык загоготал, велел отстегать Мишку и вместе с полумертвым десятником бросить в поруб.
- Слышь, начальник, - доложил встревоженный стражник, - энти там, в клети, бунтуют, дверь ломят.
- А вы их рассадите по разным клетям. Запоры тут не хуже, чем у нас в Холщове, выдюжат.
Бастрык кинул палачам еще по монете, груду же разделил на две части. Одну ссыпал в кошель - для тысяцкого, другую - в сундук, но не тот, где заперта икона. Теперь мысли его подручных будут вертеться вокруг сундука с ордынским золотом, об иконе они и не вспомнят…
Боярин Авдей выслушал о поимке лазутчиков с любопытством и снова похвалил Бастрыка.
- Золото ихнее, видно, на войско отдать надо, - осторожно заикнулся Бастрык, выложив кошель на стол.
Постное лицо Авдея отмякло, бородка дрогнула, маленькие глазки заблестели, он даже по плечу похлопал Бастрыка.
- Отдадим, непременно отдадим на войско, - и торопливо запер кошель в железный боярский сундук. - А с ордынцами-то чего будем делать, Федя? Может, спровадим их к воеводе - пусть его казнит.
- Помилуй, Авдей Кирилыч! Нашто они воеводе? Нового все одно не скажут. Уж я как этого басурмана пытал - молчит, будто деревянный. Мы поймали - нам и честь.
- Тож верно. Повесим-ка их к приезду князя - пусть видит, што мы тут не дремлем.
- Верно, Авдей Кирилыч! К приезду князя велю сладить им хоромы со двумя столбами да с перекладиной. А этого, толмача ихнего, заодно, што ль?
- Коли прихвостень - думать неча.
На том порешили. Бастрык постарался замазать рты стражникам золотом и серебром, однако слух просочился в город. Заговорили о поимке лазутчиков, которые шли убить государя и поджечь Коломну. Бастрык встревожился: слух может дойти до воеводы, тот потребует ордынцев к себе, и придется держать ответ за икону. Однако же расстаться с огромным состоянием, которое она в себе заключала, Бастрык не мог - икона с окладом стоила, вероятно, всего, что когда-либо проходило через его руки. Другого такого случая не будет. Если что - прикинуться простачком, сказать, будто принял ее за простой образ из деревенской церкви да и отослал опять в деревню с прохожим странником-богомольцем. Поверят ли?.. В голову закрадывалась пугающая мысль - вдруг ордынцы знают всю ценность иконы и, действительно, везли ее в подарок Димитрию? Он поругивал себя, что не замучил десятника до смерти. Да и толмача заодно. Кабы знал, что тысяцкий не пожелает даже увидеть схваченных, замучил бы. Теперь же убивать до казни опасно. Важно все сделать по закону, чтобы в будущем никакое подозрение не коснулось Федьки Бастрыка. Когда ордынцы будут повешены принародно, по приказу тысяцкого, Федька решит, как ему быть дальше. Надо ли теперь идти на битву? Если терять нечего, кроме головы, - легко храбриться. Но если вся оставшаяся жизнь сулит почести и богатство, можно и уступить другим первенство в смертной игре. Бастрык стал торопить время казни.
X
Допрос русского боярина взвинтил и обозлил Мамая, зато смягчил и утешил его осмотр генуэзских наемников. Несмотря на долгий переход по знойной степи и плохим дорогам, фряги выглядели внушительно. Не ордынцы, конечно, но бойцы довольно свирепые. Загорелые сухие лица, мрачные жадные глаза, острые клинья бородок и усов, грязные свалянные волосы, спадающие на плечи, но всего выразительнее руки: смуглые, длиннопалые, цепкие, словно когти коршуна, одинаково умеющие держать копье, рыться в чужих сундуках, хватать и не упускать захваченного. Перед ним стояли типичные наемники, каких встречал он во многих землях, какие были, есть и будут, пока находятся покупатели смерти. Они стояли без панцирей - повозки с тяжелым оружием еще подтягивались, - и то, что пешие они опередили свой транспорт, Мамаю понравилось. Понравилось ему и однообразие их одежды: черные шляпы с короткими полями, украшенные петушиными перьями, синие камзолы, кожаные широкие пояса, крепкие сандалии наподобие тех, что носили римские легионеры, и черные чулки до колен. Короткие добротные мечи и длинные кинжалы висели на поясах. Подтянутость и одновременное появление всех отрядов фряжского войска свидетельствовали о присутствии порядка и страха перед начальниками в рядах этого хищного всемирного сволока, продавшего души богу войны, превыше религии и морали почитающего золотой телец, готового всегда идти к тому, кто больше заплатит, - не важно, христианин он, магометанин или язычник. Командовал легионом наемных убийц рослый седой кондотьер, украшенный многими шрамами, причем они как будто нарочно были насажены на самые видные части его крючконосого коршунячьего лица. Именовали его Герцогом, но сизый нос и хрипатый голос, а главное - манеры табунщика (перед тем как подъехать к Мамаю с приветствием, он оглушительно высморкался в руку и вытер ее о лошадиный бок) кричали, что он за герцог. Впрочем, кто их знает, западных людей? Мамай умел читать и писать на нескольких языках, иные же западные короли не могли вывести на пергаменте даже своего имени.
Герцог происходил из той части мира, до которой Орда не дошла, поэтому, приветствуя Мамая, он еще смотрел на него, как на степного дикаря, которому вынужден служить, потому что у того много золота. Впрочем, и русы, которых предстояло усмирить для Мамая, казались ему дикарями…
Мамай же, оглядывая наемников, представлял их себе в полном воинском облачении: округлые стальные шлемы с гребнями и стальные панцири, черные щиты и длинные черные копья - стена копий! Эта стена двинется вперед смело и яростно - фряги ведь не ведают, с кем они столкнутся. Чем смелее пойдут, тем вернее прорвут русский строй. Только бы прорвали, там уж пусть русы перережут их до последнего. Жаль только - договор у Мамая о плате за кровь не с каждым наемником в отдельности, а с их начальником. Много ли, мало ли фрягов перебьют - платить придется сполна.
Осмотрел Мамай и привезенные наемниками легкие баллисты на колесах, напоминающие одноколки, с метательными механизмами из скрученных конских волос. В прицельных желобах машин зловеще синели свинцовые пули величиной с крупную сливу. Более чем на тысячу шагов бросает машина такую сливу, сваливает коня. Особенно страшна пуля, когда искусному наводчику удается послать ее по головам пехотного строя: сминает стальные шлемы, дробит черепа, оглушает сразу нескольких воинов. Мастера в войске Мамая достраивают еще два десятка баллист. Если ни "синие камзолы", ни тяжелые конные сотни не прорвут русского строя, его пробьют машины - там, где укажет Мамай. А прорыв через пехотные полки русов - половина победы.
Мамай распорядился пригнать стада баранов и быков - чтоб кормили фрягов в походе не хуже ордынских воинов. Герцога с его толмачом он пригласил к себе на вечерний пир. Проезжая обратно вдоль строя наемников, Мамай неожиданно сдержал коня. В передней шеренге плечом к плечу стояли двое рослых юношей. В чертах обоих запечатлелась грустная смягченность, которая сразу выделяла их среди острых хориных лиц. Они были похожи друг на друга, как две капли воды. Но не сходство их поразило Мамая. Черты этих лиц заставили дрогнуть сердце - такие глаза и брови у его Наили, они от матери… Впрочем, мало ли на земле похожих людей! Те ведь задохнулись в трюме работоргового корабля… Однако спросил Герцога, хотя повелителю Орды и не пристало интересоваться простыми наемниками:
- Близнецы?
- Наверное. Купил их мальчишками, в Ливане у арабов. Выросли, воюют, доход приносят. Храбрые воины, но плохие.
- Не пойму.
- Грабить не умеют. Но храбрые.
- Так всегда. Скаковая кобылица не может быть хорошей дойной, потому что она скаковая.
Больше Мамай ни о чем не спросил.
Вечером на пиру мурза-распорядитель шепнул ему о бегстве четырех русских рабов, участников показного боя, на лошадях с тамгой Бейбулата. Гадючьим огнем сверкнули в рыжих ресницах глаза правителя. Он велел мурзе сказать донос вслух. Бейбулат вскочил, изо рта вместе со слюной полетели слова:
- Грязный лжец! Меня хотят опорочить, повелитель, мне мстят за преданность тебе! Я шкуру спущу с табунщиков, но правду узнаю!
- Молчи! - яростно оборвал Мамай. - Купец, которого судили за взятки в тумене Есутая, показал тоже на тебя - он тебе давал половину. За золото ты готов распродать всю Орду.
Бейбулата будто плетью огрели.
- Теперь удались, сиди в своей родовой юрте, пока расследуется измена. Туменом командует твой темник.
Заносчивый и злой "принц крови" сразу сник, горбясь, двинулся к выходу. Слово "измена" было сказано, и жизнь его теперь в руках Мамая. У порога вдруг выпрямился.
- Повелитель, дозволь мне судиться с клеветниками на мечах!
- Я сказал - ступай. Эту возможность ты получишь, если я не найду истины.
Гнев Мамая быстро угас. Случай помогал избавиться от одного из опасных противников, не затевая сложных козней. Надо лишь заставить табунщиков признаться под пытками, что лошадей для русов послал сам Бейбулат. Кто же их послал на самом деле, Мамай сведает иным путем, ибо табунщики, конечно, этого не знают. Скоро он заметил, что "принцы крови" мрачно насупились, Алтын и тот скучный. Надо показать свое расположение к преданным ему.
Хан Алтын! Ты просил выдать тебе русского князя - он твой. Я подумал и решил, что оскорбление, нанесенное потомку Повелителя сильных, прощать нельзя.
- Великий! - вскричал Алтын. - Ты единственный среди великих! Дозволь, я сейчас выволоку его из ямы железным крюком?
- Погоди. Зрелищами тешат днем. Придумай нам интересную потеху, князья ведь не каждый день попадаются.
- Я затравлю его собаками.
Мурзы одобрительно защелкали языками. Герцог, которому толмач переводил разговор, что-то насмешливо прохрипел.
- Он говорит - старо и скучно.
- Пусть скажет лучше.
Фряг пробубнил что-то, выразительно жестикулируя, ухмыльнулся и снова принялся за баранину, запивая ее кислым вином.
- Он говорит, надо одеть его в красное, посадить в тесный загон и втолкнуть туда разъяренного быка. А русу дать нож - пусть защищается.
Мамай поморщился: лучше уж травля собаками. Бык, скорее всего, не станет гоняться за пленным, если тот не захочет дразнить его. Князь не такой дурак, как думает этот Герцог.
- Тогда оденьте его в крепкие шаровары из просмоленной кожи, затяните, чтоб сорвать не мог, да и отпустите на волю.
- На волю?
- Да. Но в шаровары надо насыпать горящих углей - он вам покажет смешные танцы.
Мамай усмехался: и на западе еще смеют бранить ордынских воинов за жестокость?!
- Ты великий воин, ты самый лучший на земле герцог! - Алтын бесцеремонно обнимал фряга. - Едем со мной! Наш Повелитель щедр, но он не любит вина и женщин - он великий полководец и правоверный мусульманин. А мы - его рабы и воины. Рабам все можно, воинам - тоже!
Пьяная речь Алтына ласкала Мамая, и все же он строго сказал:
- Хан Алтын, пировать ты можешь сколько угодно. Но твой тумен должен быть готов каждый час выступить и переправиться через Дон. Кто отстанет - будет казнен.
- Повелитель! Приказывай! У Алтына две головы - одна пьет вино, другая думает о войске.
Мурзы, толкаясь, покидали шатер. Орда, того и гляди, снимется, и горе тому, кто проявит нерасторопность. К огорчению Алтына, Герцог отказался поехать с ним. Наемник заявил, что должен проверить сторожевую службу и размещение своего отряда. Фряги продавали себя дорого, и начальник их стремился показать, что золото они получают не зря. Да и что за радость пьянствовать в вонючем шатре, любезничать с неумытыми красотками, от которых разит овчиной и кислым молоком? Вина и женщин у него еще будет довольно - только бы война началась.
Перед уходом Герцог прямо сказал Мамаю: его войско ждет второй части задатка, которая обещана по приходе на Дон.
- Сам помню, кому и когда платить, - нахмурился Мамай. - Ты еще не отслужил того золота, которое получил в Кафе. Однако ты получишь обещанное. Я свои договоры помню.
Герцог был прожженным кондотьером.
- Мы тоже помним свои договоры, хан. Но выполняем их, пока выполняет другая сторона. Свои жизни мы продаем не за звонкие слова, а за звонкий металл. Говорят, московский Димитрий - очень богатый князь.
- Коршун! - зло прошипел Мамай вслед фрягу.
Сборы на войну поистощили казну правителя Золотой Орды. И на смотре войска, позвенев монетой в одном тумене, нельзя было не позвенеть в другом. А Орда велика. В казне остался ограниченный запас серебра, который следует удерживать железной рукой. Мамай знал, как опасно правителю оставаться на мели. Он рассчитывал, что наемники подождут до большой военной добычи - зачем им золото в таком походе? Все другое он готов давать им даром, как подарил стада скота.
У Мамая в тайном хранилище лежал особый запас, на который можно снарядить большое войско. Но то - личный его запас, он рассчитан на самый крайний случай. Только сам Мамай знал глухой черный омут медленной степной речки, где лежали на дне тяжелые кожаные мешки с золотом и драгоценными камнями, охраняемые утопленником с железной гирей на шее. Он сам заколол и сбросил в омут того, кто помогал ему прятать богатство. Ближние мурзы знали о существовании тайной казны правителя. Если кому-то из них удастся свергнуть Мамая, тот, конечно, не станет убивать его, пока не выведает тайну степной речки. А каждый лишний час жизни даже в оковах дает возможность борьбы…
Погода устоялась сухая, степь, прокаленная за день, сохраняла тепло до утра, примятая трава не поднималась в безросные ночи, вяло и сухо шелестела под ногами; в восходящих струях воздуха созвездия колыхались, как живые, а костры причудливо удлинялись, повисая в пространстве гибкими огненными цветами. Мамай сам обходил посты своего куреня. Закутанный в темно-серый халат, он внезапно вырастал перед часовыми; нукеры цепенели, узнавая тихий шепот. В Орде имя правителя было окружено мрачной таинственностью, хотя Мамай, не в пример многим ханам, не чурался войска. Во всех битвах он одерживал победы - доступно ли такое человеку обыкновенному? Многие думали, что он сидит в своем шатре, думая о важных делах, а по войску бродит его дух. Мамая в войске не любили - его боялись, но в битвы за ним шли уверенно. Что еще нужно полководцу!
В ту ночь Мамай ждал вести от Темир-бека, который залучил в гости хана Темучина, подарив как бы от себя великолепного горского скакуна, пригнанного для Мамая аланским беком. Темир-бек взялся подпоить чингизида и осторожно выведать, не связан ли тот с Тохтамышем, не сам ли подослал убийцу-колдуна? "Если Темучин виноват, я зарублю его", - пообещал Темир-бек. Мамай уклончиво посоветовал быть осторожнее - ему не хотелось бы жертвовать преданным темником, если убийство случится и "принцы крови" потребуют казни Темир-бека.
Неслышным кошачьим шагом ступает Мамай по притоптанной траве, и так же неслышно крадутся за ним телохранители. Легкая кольчуга из булатной стали успокаивающе облегает сильное тело, и рукоятка меча удобно лежит в ладони. На вид простой меч у Мамая, без единого украшения, но цена этого меча - власть над сотнями племен… От костра к костру, от поста к посту… Цепенеют нукеры при шепоте пароля и про себя возносят молитвы аллаху: обошлось. Для нерадивого часового существует одно наказание - смерть, и это не прихоть Мамая, но закон великой ясы, завещанной Повелителем сильных.
Недалеко от подножия холма, над ямой, где томились арестованные, шевельнулось в темноте серое пятно. Мамай подал знак телохранителям: внимание! Дрожа от охотничьего азарта, подкрался. Закутанная покрывалом фигурка склонилась над ямой. Женщина что-то опускала вниз. Не иначе, поклонница красавца-болдыря принесла ему пищу и воду. Мамай видел, как молодые рабыни, да и не только рабыни, пожирали его глазами на празднике сильных, слышал он и ядовитые слова дочери, обращенные к одной из бесстыдных княжон, - молодец, Наиля! Для женщины главный закон - сердце, но это не избавляет ее от законов Орды. Рабыня перед ним или не рабыня - она преступница. Мамай с силой толкнул вскрикнувшую женщину в яму… Телохранители надвинули творило на черный зев тюремной ямы, и Мамай двинулся дальше. Он до рассвета оставит раскрытие этой пикантной тайны. Хорошо бы в яме оказалась молодая жена какого-нибудь дряхлого "принца крови". Дочь "принца" - тоже неплохо. Любое пятно на любом чингизиде полезно безродному правителю Золотой Орды.
Мамай, ухмыляясь, думал, какие болваны попадаются среди мурз. Вместо того чтобы оставить большинство жен и наложниц дома, под надзором бесстрастных и бесполых евнухов, тащат за собой целые гаремы. Попробуй уследи за женщинами здесь, где нет высоких гаремных стен, а вокруг тысячи здоровых удальцов! Хорошо простым кочевникам, у которых по одной-две жены - с двумя сладить нетрудно. Когда же их два, а то и три десятка и приходится часто нести службу, требующую дальних и долгих отъездов, - ну-ка, управься! Ну-ка, уследи да убереги, хотя бы от собственных нукеров! Мамай никогда не сомневался, что в большинстве своем нынешние "чингизиды" - это всего лишь потомки ближних наянов и нукеров Повелителя сильных…
В юртах, за кольцом его личной стражи, кричали первые петухи, сонно тлели и чадили костры у подножия холма, что-то вчерашнее умирало в них; что-то родится на его месте? Один костер горел ярче других, из темноты выступали силуэты коней, слышался неясный говор воинов. Не Темир-бек ли вернулся? Воины вскочили, узнав грозного проверяющего, упали ниц.
Герцог происходил из той части мира, до которой Орда не дошла, поэтому, приветствуя Мамая, он еще смотрел на него, как на степного дикаря, которому вынужден служить, потому что у того много золота. Впрочем, и русы, которых предстояло усмирить для Мамая, казались ему дикарями…
Мамай же, оглядывая наемников, представлял их себе в полном воинском облачении: округлые стальные шлемы с гребнями и стальные панцири, черные щиты и длинные черные копья - стена копий! Эта стена двинется вперед смело и яростно - фряги ведь не ведают, с кем они столкнутся. Чем смелее пойдут, тем вернее прорвут русский строй. Только бы прорвали, там уж пусть русы перережут их до последнего. Жаль только - договор у Мамая о плате за кровь не с каждым наемником в отдельности, а с их начальником. Много ли, мало ли фрягов перебьют - платить придется сполна.
Осмотрел Мамай и привезенные наемниками легкие баллисты на колесах, напоминающие одноколки, с метательными механизмами из скрученных конских волос. В прицельных желобах машин зловеще синели свинцовые пули величиной с крупную сливу. Более чем на тысячу шагов бросает машина такую сливу, сваливает коня. Особенно страшна пуля, когда искусному наводчику удается послать ее по головам пехотного строя: сминает стальные шлемы, дробит черепа, оглушает сразу нескольких воинов. Мастера в войске Мамая достраивают еще два десятка баллист. Если ни "синие камзолы", ни тяжелые конные сотни не прорвут русского строя, его пробьют машины - там, где укажет Мамай. А прорыв через пехотные полки русов - половина победы.
Мамай распорядился пригнать стада баранов и быков - чтоб кормили фрягов в походе не хуже ордынских воинов. Герцога с его толмачом он пригласил к себе на вечерний пир. Проезжая обратно вдоль строя наемников, Мамай неожиданно сдержал коня. В передней шеренге плечом к плечу стояли двое рослых юношей. В чертах обоих запечатлелась грустная смягченность, которая сразу выделяла их среди острых хориных лиц. Они были похожи друг на друга, как две капли воды. Но не сходство их поразило Мамая. Черты этих лиц заставили дрогнуть сердце - такие глаза и брови у его Наили, они от матери… Впрочем, мало ли на земле похожих людей! Те ведь задохнулись в трюме работоргового корабля… Однако спросил Герцога, хотя повелителю Орды и не пристало интересоваться простыми наемниками:
- Близнецы?
- Наверное. Купил их мальчишками, в Ливане у арабов. Выросли, воюют, доход приносят. Храбрые воины, но плохие.
- Не пойму.
- Грабить не умеют. Но храбрые.
- Так всегда. Скаковая кобылица не может быть хорошей дойной, потому что она скаковая.
Больше Мамай ни о чем не спросил.
Вечером на пиру мурза-распорядитель шепнул ему о бегстве четырех русских рабов, участников показного боя, на лошадях с тамгой Бейбулата. Гадючьим огнем сверкнули в рыжих ресницах глаза правителя. Он велел мурзе сказать донос вслух. Бейбулат вскочил, изо рта вместе со слюной полетели слова:
- Грязный лжец! Меня хотят опорочить, повелитель, мне мстят за преданность тебе! Я шкуру спущу с табунщиков, но правду узнаю!
- Молчи! - яростно оборвал Мамай. - Купец, которого судили за взятки в тумене Есутая, показал тоже на тебя - он тебе давал половину. За золото ты готов распродать всю Орду.
Бейбулата будто плетью огрели.
- Теперь удались, сиди в своей родовой юрте, пока расследуется измена. Туменом командует твой темник.
Заносчивый и злой "принц крови" сразу сник, горбясь, двинулся к выходу. Слово "измена" было сказано, и жизнь его теперь в руках Мамая. У порога вдруг выпрямился.
- Повелитель, дозволь мне судиться с клеветниками на мечах!
- Я сказал - ступай. Эту возможность ты получишь, если я не найду истины.
Гнев Мамая быстро угас. Случай помогал избавиться от одного из опасных противников, не затевая сложных козней. Надо лишь заставить табунщиков признаться под пытками, что лошадей для русов послал сам Бейбулат. Кто же их послал на самом деле, Мамай сведает иным путем, ибо табунщики, конечно, этого не знают. Скоро он заметил, что "принцы крови" мрачно насупились, Алтын и тот скучный. Надо показать свое расположение к преданным ему.
Хан Алтын! Ты просил выдать тебе русского князя - он твой. Я подумал и решил, что оскорбление, нанесенное потомку Повелителя сильных, прощать нельзя.
- Великий! - вскричал Алтын. - Ты единственный среди великих! Дозволь, я сейчас выволоку его из ямы железным крюком?
- Погоди. Зрелищами тешат днем. Придумай нам интересную потеху, князья ведь не каждый день попадаются.
- Я затравлю его собаками.
Мурзы одобрительно защелкали языками. Герцог, которому толмач переводил разговор, что-то насмешливо прохрипел.
- Он говорит - старо и скучно.
- Пусть скажет лучше.
Фряг пробубнил что-то, выразительно жестикулируя, ухмыльнулся и снова принялся за баранину, запивая ее кислым вином.
- Он говорит, надо одеть его в красное, посадить в тесный загон и втолкнуть туда разъяренного быка. А русу дать нож - пусть защищается.
Мамай поморщился: лучше уж травля собаками. Бык, скорее всего, не станет гоняться за пленным, если тот не захочет дразнить его. Князь не такой дурак, как думает этот Герцог.
- Тогда оденьте его в крепкие шаровары из просмоленной кожи, затяните, чтоб сорвать не мог, да и отпустите на волю.
- На волю?
- Да. Но в шаровары надо насыпать горящих углей - он вам покажет смешные танцы.
Мамай усмехался: и на западе еще смеют бранить ордынских воинов за жестокость?!
- Ты великий воин, ты самый лучший на земле герцог! - Алтын бесцеремонно обнимал фряга. - Едем со мной! Наш Повелитель щедр, но он не любит вина и женщин - он великий полководец и правоверный мусульманин. А мы - его рабы и воины. Рабам все можно, воинам - тоже!
Пьяная речь Алтына ласкала Мамая, и все же он строго сказал:
- Хан Алтын, пировать ты можешь сколько угодно. Но твой тумен должен быть готов каждый час выступить и переправиться через Дон. Кто отстанет - будет казнен.
- Повелитель! Приказывай! У Алтына две головы - одна пьет вино, другая думает о войске.
Мурзы, толкаясь, покидали шатер. Орда, того и гляди, снимется, и горе тому, кто проявит нерасторопность. К огорчению Алтына, Герцог отказался поехать с ним. Наемник заявил, что должен проверить сторожевую службу и размещение своего отряда. Фряги продавали себя дорого, и начальник их стремился показать, что золото они получают не зря. Да и что за радость пьянствовать в вонючем шатре, любезничать с неумытыми красотками, от которых разит овчиной и кислым молоком? Вина и женщин у него еще будет довольно - только бы война началась.
Перед уходом Герцог прямо сказал Мамаю: его войско ждет второй части задатка, которая обещана по приходе на Дон.
- Сам помню, кому и когда платить, - нахмурился Мамай. - Ты еще не отслужил того золота, которое получил в Кафе. Однако ты получишь обещанное. Я свои договоры помню.
Герцог был прожженным кондотьером.
- Мы тоже помним свои договоры, хан. Но выполняем их, пока выполняет другая сторона. Свои жизни мы продаем не за звонкие слова, а за звонкий металл. Говорят, московский Димитрий - очень богатый князь.
- Коршун! - зло прошипел Мамай вслед фрягу.
Сборы на войну поистощили казну правителя Золотой Орды. И на смотре войска, позвенев монетой в одном тумене, нельзя было не позвенеть в другом. А Орда велика. В казне остался ограниченный запас серебра, который следует удерживать железной рукой. Мамай знал, как опасно правителю оставаться на мели. Он рассчитывал, что наемники подождут до большой военной добычи - зачем им золото в таком походе? Все другое он готов давать им даром, как подарил стада скота.
У Мамая в тайном хранилище лежал особый запас, на который можно снарядить большое войско. Но то - личный его запас, он рассчитан на самый крайний случай. Только сам Мамай знал глухой черный омут медленной степной речки, где лежали на дне тяжелые кожаные мешки с золотом и драгоценными камнями, охраняемые утопленником с железной гирей на шее. Он сам заколол и сбросил в омут того, кто помогал ему прятать богатство. Ближние мурзы знали о существовании тайной казны правителя. Если кому-то из них удастся свергнуть Мамая, тот, конечно, не станет убивать его, пока не выведает тайну степной речки. А каждый лишний час жизни даже в оковах дает возможность борьбы…
Погода устоялась сухая, степь, прокаленная за день, сохраняла тепло до утра, примятая трава не поднималась в безросные ночи, вяло и сухо шелестела под ногами; в восходящих струях воздуха созвездия колыхались, как живые, а костры причудливо удлинялись, повисая в пространстве гибкими огненными цветами. Мамай сам обходил посты своего куреня. Закутанный в темно-серый халат, он внезапно вырастал перед часовыми; нукеры цепенели, узнавая тихий шепот. В Орде имя правителя было окружено мрачной таинственностью, хотя Мамай, не в пример многим ханам, не чурался войска. Во всех битвах он одерживал победы - доступно ли такое человеку обыкновенному? Многие думали, что он сидит в своем шатре, думая о важных делах, а по войску бродит его дух. Мамая в войске не любили - его боялись, но в битвы за ним шли уверенно. Что еще нужно полководцу!
В ту ночь Мамай ждал вести от Темир-бека, который залучил в гости хана Темучина, подарив как бы от себя великолепного горского скакуна, пригнанного для Мамая аланским беком. Темир-бек взялся подпоить чингизида и осторожно выведать, не связан ли тот с Тохтамышем, не сам ли подослал убийцу-колдуна? "Если Темучин виноват, я зарублю его", - пообещал Темир-бек. Мамай уклончиво посоветовал быть осторожнее - ему не хотелось бы жертвовать преданным темником, если убийство случится и "принцы крови" потребуют казни Темир-бека.
Неслышным кошачьим шагом ступает Мамай по притоптанной траве, и так же неслышно крадутся за ним телохранители. Легкая кольчуга из булатной стали успокаивающе облегает сильное тело, и рукоятка меча удобно лежит в ладони. На вид простой меч у Мамая, без единого украшения, но цена этого меча - власть над сотнями племен… От костра к костру, от поста к посту… Цепенеют нукеры при шепоте пароля и про себя возносят молитвы аллаху: обошлось. Для нерадивого часового существует одно наказание - смерть, и это не прихоть Мамая, но закон великой ясы, завещанной Повелителем сильных.
Недалеко от подножия холма, над ямой, где томились арестованные, шевельнулось в темноте серое пятно. Мамай подал знак телохранителям: внимание! Дрожа от охотничьего азарта, подкрался. Закутанная покрывалом фигурка склонилась над ямой. Женщина что-то опускала вниз. Не иначе, поклонница красавца-болдыря принесла ему пищу и воду. Мамай видел, как молодые рабыни, да и не только рабыни, пожирали его глазами на празднике сильных, слышал он и ядовитые слова дочери, обращенные к одной из бесстыдных княжон, - молодец, Наиля! Для женщины главный закон - сердце, но это не избавляет ее от законов Орды. Рабыня перед ним или не рабыня - она преступница. Мамай с силой толкнул вскрикнувшую женщину в яму… Телохранители надвинули творило на черный зев тюремной ямы, и Мамай двинулся дальше. Он до рассвета оставит раскрытие этой пикантной тайны. Хорошо бы в яме оказалась молодая жена какого-нибудь дряхлого "принца крови". Дочь "принца" - тоже неплохо. Любое пятно на любом чингизиде полезно безродному правителю Золотой Орды.
Мамай, ухмыляясь, думал, какие болваны попадаются среди мурз. Вместо того чтобы оставить большинство жен и наложниц дома, под надзором бесстрастных и бесполых евнухов, тащат за собой целые гаремы. Попробуй уследи за женщинами здесь, где нет высоких гаремных стен, а вокруг тысячи здоровых удальцов! Хорошо простым кочевникам, у которых по одной-две жены - с двумя сладить нетрудно. Когда же их два, а то и три десятка и приходится часто нести службу, требующую дальних и долгих отъездов, - ну-ка, управься! Ну-ка, уследи да убереги, хотя бы от собственных нукеров! Мамай никогда не сомневался, что в большинстве своем нынешние "чингизиды" - это всего лишь потомки ближних наянов и нукеров Повелителя сильных…
В юртах, за кольцом его личной стражи, кричали первые петухи, сонно тлели и чадили костры у подножия холма, что-то вчерашнее умирало в них; что-то родится на его месте? Один костер горел ярче других, из темноты выступали силуэты коней, слышался неясный говор воинов. Не Темир-бек ли вернулся? Воины вскочили, узнав грозного проверяющего, упали ниц.