Вулфолк Уильям. Верховные правители

   - Надеюсь, ты так не поступишь, Бен. Но даже если ты...
   От мощного тела исходили волевые импульсы.
   - Если бы не этот несчастный случай, ты не был бы сегодня губернатором! Я выдерну из-под тебя ковер! Заставлю тебя покатиться кубарем по ступеням Капитолия! За мной стоит партия, и я могу протолкнуть это ходатайство без тебя.
   Алан ощутил биение своего сердца.
   - Не думаю, что тебе это удастся, Бен.
   - Ты бросаешь мне вызов? Я возглавляю партию в штате больше времени, чем ты занимаешься политикой.
   Он указал на полки с многотомным собранием законов, принятых легислатурой штата.
   - Я добился принятия большинства этих законов. Я контролирую голоса в ключевых комиссиях, решающих их судьбы. Кто ты такой, черт возьми?
   - Я - губернатор. Я могу наложить вето на любой твой закон.
   - А я аннулирую твое вето. Парни из другой партии поддержат меня. Они знают, что я сделал для них. В прежние времена они зарабатывали сто долларов в месяц. Сейчас они получают в двадцать раз больше, имеют роскошные офисы, личных секретарей и государственные машины с шоферами. Я добился этого для них, и они это не забудут. Если потребуется выкрутить кому-то руки, я смогу сделать и это. Я знаю, что за трупы лежат в подвале у каждого - и я вытащу их, если мне это понадобится для получения голосов!
   Жесткие глаза сверлили пространство.
   Алан держал себя в руках.
   - Бен, - спокойно произнес он, - ты что-то недавно сказал об отставке. Я её принимаю.
   В это мгновение, заметив растерянность Бена, Алан понял, что он выдержал решающее испытание: как бы ни развивались события в дальнейшем, он не сдался под натиском Бена Хадсона.
   Стивен посмотрел на конверт, надписанный знакомым почерком. Внезапно он вспомнил Мемориал-корт и Ивлин Гудмейкер, шагавшую к нему между двумя одинокими пальмами и низкими каменными арками. Он открыл письмо. Она поздравляла его с назначением на должность "главного исследователя финансовой нечистоплотности покойного губернатора Берри". Между листками находилась маленькая цветная фотография, выпавшая на стол. Невысокая, полная, седеющая женщина стояла на лужайке перед домом. В письме сообщалось, что её муж владеет и руководит ветеринарной лечебницей в Хэппи Шорс, дети ходят в среднюю школу, а сама Ивлин является вице-президентом Ассоциации прогрессивных преподавателей и "активно участвует в политической и общественной жизни городка". Она получала от своей деятельности то глубокое удовлетворение, о котором всегда мечтала, и была абсолютно счастлива.
   За несколько минут до полудня Стивен сел в автомобиль и поехал в частный яхт-клуб "Гавань", где он должен был встретиться за ленчем с Джонасом Сильверманом. Стивен увидел стоящие на якоре изящные яхты с деталями из хрома, бронзы и красного дерева.
   Это был жаркий день в конце сентября, и хотя долина Сан-Хоакин изнывала под безжалостным солнцем, кондиционеры поддерживали прохладу в ресторане клуба. Джонас был одет с небрежной строгостью, из-под белой спортивной рубашки выглядывала загорелая грудь.
   - Как душеприказчик, - сказал Стивен, - вы просматривали личные бумаги Пола Берри. Я подумал, что там, возможно, есть указания на то, что заставило его срочно полететь в Вашингтон.
   - Я ничего подобного не нашел.
   - Вы уверены?
   - Я сожалею, что вынужден разочаровать вас.
   - Другие люди также разочарованы.
   Джонас достал портсигар с короткими русскими папиросами.
   - Я не понимаю.
   - Дом Мэриэн Берри подвергся обыску. То же самое произошло в вашем офисе и доме. После чего вы установили в трех этих местах охранные сигнализации.
   Джонас постучал папиросой о серебряную крышку портсигара.
   - Откуда вам это известно?
   - Мы прослушиваем телефоны.
   Джонас зажег папиросу.
   - С какой целью?
   - Прослушивание телефонных разговоров остается наилучшим способом сбора информации. Все делается на законном основании, с разрешения окружного судьи. Я не могу понять, почему ни вы, ни миссис Берри не обратились в полицию.
   - Я хотел избежать огласки.
   - Думаю, причина заключалась в другом. Вы слишком хорошо знали, что хотели найти эти люди.
   - Вы ошибаетесь.
   За окном красная моторная лодка скользила по голубому заливу.
   - Мистер Сильверман, ваш долг - представить информацию, если вы располагаете ею. Она может касаться всей страны.
   - Я ничего не скрываю.
   - Губернатор Берри был убит. Они совершат новое убийство, чтобы получить то, что им нужно.
   - Мне нечего вам сообщить.
   - А как насчет "Верхэм энд Санз"?
   Возле глаз Джонаса появились глубокие морщинки.
   - Я всегда считал, что прослушивание телефонных разговоров - грязное дело, мистер Гиффорд.
   - Если станет известно, что вы вкладываете значительные средства в "Верхэм энд Санз", фирму с весьма сомнительной репутацией, как это повлияет на ваш другой бизнес? Когда клиенты теряют веру, они уходят.
   Джонас на мгновение задумался. Потом неторопливо произнес:
   - Вы используете... нечестные... способы получения информации. Но я ничем не могу вам помочь.
   - Ваш офис, ваша квартира, дом Берри. Личные бумаги губернатора Берри могли находиться в любом из трех этих мест. Между прочим, где вы их храните?
   - В сейфе, стоящем в моем офисе.
   - Он был открыт?
   - Возможно. Я не уверен.
   - Но они не нашли то, что искали, потому что также устроили обыск в вашей квартире и в доме Берри. Позвольте мне дать вам совет. В следующий раз, когда они появятся, не полагайтесь на сигнализацию. Они настроены решительно.
   Чувственные губы растянулись в улыбке между ухоженными белыми усами и бородкой.
   - У вас богатое воображение. Я тронут вашей заботой о моей особе.
   - Вы не сознаете, что вы в опасности.
   Джонас сухо посмотрел на Стивена.
   - Мистер Гиффорд, мне кажется, что угрозы исходят только от вас.
   В половине шестого, когда Диана Хадсон вышла из своего магазина, моросил мелкий дождь. Когда она заперла дверь и повернулась, Алан остановил свой автомобиль у тротуара.
   Она могла спросить, что он здесь делает, но промолчала. Без лишних слов села в машину.
   - Какой приятный сюрприз.
   - Где мы можем поговорить?
   Она поглядела на него.
   - У меня.
   Оказавшись в её квартире, он приготовил себе спиртное. Затем рассказал о том, что его беспокоит. Он дошел до разговора с дядей Кларенсом, когда его перебил мелодичный телефонный звонок.
   - Ты снимешь трубку? - огорченно спросил Алан.
   - Ужасно не хочется.
   Снова прозвучала трель.
   - В конце концов это прекратится.
   - Мне постоянно кажется, что кто-то хочет добраться до меня.
   Она вздохнула, поднялась и зашагала по комнате.
   - Алло... О, как дела, папа?
   Алан допил спиртное. Он пожалел о том, что не успел рассказать Диане о ссоре с её отцом. Периодически она что-то тихо бормотала, но Алан мог представить себе звучавший в трубке поток гневных излияний.
   Наконец она положила трубку. Алан молчал.
   - Это был мой отец, - сказала Диана. - Он сообщил, что сегодня ушел в отставку.
   - Это правда. И я её принял.
   Она села рядом с ним на диван.
   - Он говорил весьма нелестные для тебя вещи.
   - Я собирался сказать тебе до его звонка.
   - В этом нет нужды. На самом деле это не имеет значения.
   - Да?
   Ее улыбка удивила его.
   - А ты как думал? Любишь меня, люби и моего отца? - Глаза Дианы заиграли. - Это было забавно. Я никогда не слышала, чтобы он так ругался.
   - Я сожалею о происшедшем. Но избежать этого было невозможно. Он пытался надавить на меня.
   - Я рада, что ты не поддался. Иногда он бывает ужасным хамом. Ты, вероятно, был великолепен.
   Он нуждался в таких словах.
   - Твой отец сказал, что я гублю партию. Думаю, он имел в виду и всю страну.
   - Если верить ему, то партия - это последняя надежда на спасение страны. Папа - самый лояльный американец на континенте. Американский Легион, "Олени" - все, как положено. Звездно-полосатый флажок на лацкане пиджака, в окне автомобиля, на лужайке. Он даже встает, когда телевизионные программы заканчиваются государственным гимном... Так в чем причина?
   Пока она курила, он рассказывал ей о своем решении просить легислатуру не голосовать за новый Конвент.
   Она кивнула.
   - Конечно, отец возмущен твоим своеволием. Он привык к тому, что с ним заранее консультируются перед любым важным шагом. Пол Берри всегда так поступал.
   Она положила сигарету в пепельницу.
   - Но я считаю, что ты прав.
   - Да?
   - Я всегда считаю, что ты прав, когда ты так считаешь.
   Как он нуждался в ней!
   - Я собирался сообщить тебе кое-что еще. Мы с Аделью решили пожить раздельно.
   Она не сразу осознала, что он произнес нечто важное. На её шее запульсировала жилка.
   - Это кажется весьма неожиданным решение, верно?
   - Я уже давно не влюблен в нее.
   По её щеке расползлось розовое пятно.
   - Ты подумал о последствиях развода для твоей карьеры?
   Он усмехнулся.
   - Если верить твоему отцу, в этой сфере у меня нет большого будущего.
   Поразившись внезапному открытию, он добавил:
   - И это не слишком важно.
   Их объединяло понимание того, что слова - это всего лишь одинокие молекулы, плавающие в океане чувств.
   - У нас все может оставаться по-прежнему, - сказала она. - Я не могу представить себе такое время, когда мне захочется расстаться с тобой.
   - Ты не сторонница брака?
   - Он бы ничего не изменил. Как ничего не изменил твой разрыв с Аделью. И я бы не хотела, чтобы брак пережил любовь.
   Он словно оказался в темном лесу, ощутил запах сырой земли.
   Она добавила чуть слышно:
   - Но я ужасно влюблена в тебя.
   Ощущение опасности исчезло.
   - Тогда я собираюсь сделать тебе предложение, - сказал он. - Даже если твой отец не отдаст тебя на свадьбе.
   Она слегка наклонила голову; казалось, она сейчас заплачет. Он приблизился к ней и нежно обнял. Он слышал частое биение её сердца. Он так долго ждал, когда придет счастье. Боясь потерять драгоценные мгновения, он овладел ею с романтической одухотворенностью. Потом, лежа возле нее, он видел перед глазами картинки, напоминавшие о недавнем взрыве.
   Неужели что-то могло отнять у него эти восхитительные ощущения? Нет, это невозможно.
   Генри Бланкеншип показывал своей гостье свою личный арсенал. Девушка была высокой, тонкой, с прекрасными чертами лица и телом, напоминавшим в одежде скульптуру из проволоки - пока взгляд не падал на её потрясающе красивые ноги. Ее отрывистая речь и раскованность манер были известны десяткам миллионов, но даже самая знаменитая кинозвезда испытывала бы смущение в присутствии Генри Бланкеншипа: такое количество денег внушало почтение даже тем, кто привык их презирать.
   - У тебя тут достаточно оружия, чтобы затеять революцию, - сказала она.
   - Вероятно, да - в какой-нибудь банановой республике, - улыбнувшись, ответил он.
   Девушка остановилась в просторной комнате, обшитой красным деревом, чтобы полюбоваться старинным отполированным кремневым ружьем, которое могло принадлежать фермеру, сражавшемуся при Лексингтоне или Конкорде. Свой мятежный дух американцы унаследовали у независимых, свободолюбивых предков, осмелившихся направить ружья против законной власти.
   Он открыл дверь в соседнюю комнату и включил свет. Здесь вдоль стен размещались трофеи - рога американского лося, бритая голова тигра с распахнутой пастью, стоящее в углу чучело медведя, гордый орел, готовый ринуться с ветви вниз в поисках жертвы. Любимые охотничьи ружья Бланкеншипа без единого пятнышка или следа ржавчины поблескивали смазкой.
   - Ты сам застрелил всех их?
   - Да.
   Он охотился до тех пор, пока его зрение не ослабло настолько, что он уже перестал различать цель. Он всегда ходил в леса один, наслаждаясь вызовом, бросаемым непредсказуемыми опасностями. Но он уже пятнадцать лет не стрелял из ружья и не был уверен в том, что сохранил бы интерес к охоте, даже если бы его зрение не испортилось; эта форма агрессии была слишком примитивной. Все в его жизни было результатом непрерывного роста, упорного движения к особой цели.
   Он не сомневался в итоге его теперешней борьбы. Финал будет именно таким, каким он увидел его при исходной разработке плана. Процесс радикального реформирования, начавшийся с прихода к власти столь опасного человека, каким был президент Хэролд Пейдж, и развивавшийся столь стремительного, что единственным итогом его могла стать социальная революция, будет остановлен.
   Отвратительно, подумал Бланкеншип, что люди вроде президента и его приспешников считают себя полезными для общества. Как ни трудно в это поверить, но это, несомненно, так. Немногие люди, даже совершившие самые гнусные поступки, искренне считают себя негодяями.
   Когда они покидали оружейную, прелестная спутница Бланкеншипа крепко сжала его руку.
   - Проблема исключительно богатого человека, - сказала она, заключается в том, что он никогда не может точно знать, любят его самого или его богатство. Это тебя не беспокоит?
   Странный вопрос, подумал Генри Бланкеншип. Какое это имеет значение?
   Жизнь Джила Бенедикта стала легче после того, как его перевели в "легкий карцер". Режим был строгим, но терпимым. Хотя обитатели "легкого карцера" не имели доступа к газетам, телевидению, радио и журналам, утром и днем их выпускали во внутренний дворик. Однажды днем, когда Бенедикт сидел во дворике спиной к тюремной стене, к нему подошел другой заключенный тихий пожилой человек по имени Риццо, работавший на кухне. У него были большие уши и вытянутая заостренная физиономия. Он напоминал огромную мышь с очками.
   Риццо посмотрел на Бенедикта со странной неподвижной улыбкой на лице.
   - Охранники приговорили тебя. Ты умрешь за то, что ты сделал с тем надзирателем.
   Он прошептал это так тихо, что уже на расстоянии в два фута ничего нельзя было услышать. Потом он отошел.
   Джил давно замечал враждебность надзирателей. Они бы обрадовались, если бы он сделал шаг в сторону - это позволило бы им застрелить его "при попытке к бегству". Но он был достаточно умен, чтобы дать им такой предлог, и вполне мог постоять за себя при нападении.
   Вечером, когда заключенных выстроили перед возвращением в камеры, металлическая болванка едва не пробила ему голову. Ее бросили откуда-то сзади. Никто не видел бросавшего. Джила встревожило то, что болванку пронесли через контрольный пост. Электрический сигнал звучал даже в том случае, если осужденный пытался прихватить из столовой ложку или вилку. Тяжелый металлический предмет можно было пронести через пост только при содействии охраны.
   Через два дня за завтраком он ел овсянку и внезапно рассек себе нёбо. В каше оказались обломки бритвы. Если бы он проглотил их, они порезали бы его внутренности. После того, как он едва не захлебнулся собственной кровью, в медсанчасти ему зашили глубокий порез.
   Джил понял, что обломки бритвы были положены в его миску на кухне. Это означало, что убить его пытались два человека - возможно, больше. Он должен проявлять бдительность. Ему повезет, если он переживет ближайшие несколько недель. По ночам его терзали мысли о том, каким будет следующее покушение.
   Поэтому, когда однажды утром Риццо подошел к нему во дворике и спросил, согласен ли он бежать, Джил уже созрел для этого. При других обстоятельствах, услышав такое предложение, он бы лишь усмехнулся. Вероятность успешного побега из железобетонной камеры, окруженной кирпичной стеной, мимо вооруженной охраны, круглые сутки стоящей на посту, была безумно малой. Все пытавшиеся вырваться на свободу оказывались в карцере или на тюремном кладбище под палкой с номером. Но сейчас Джилу было практически нечего терять.
   Он спросил Риццо, почему после девяти лет отсидки он наконец решился на побег. Ответ прозвучал убедительно. Риццо получил весьма длительный срок за убийство. Жертвой стал партнер Риццо по игорному бизнесу. Подсчитав общую сумму ставок и вычислив, какую сумму должен был составлять доход казино, Риццо понял, что партнер обманывает его. У партнера был сообщник, который ежедневно забирал часть наличных и относил её в банк. Сообщником, имевшим неосторожность сохранять банковские квитанции, оказалась жена Риццо. Впоследствии именно её показания позволили осудить его за убийство. Девять долгих лет Риццо жил ради того дня, когда он сможет рассчитаться с ней.
   В эти годы у него было много времени для того, чтобы придумать наилучший способ бегства. Его план был практичным. Будучи помощником повара и пользуясь доверием надзирателей, он похитил запасные ключи от дверей, которые вели в блок "Е" - наименее охраняемую зону. Если им удастся попасть туда, они получат хороший шанс перебраться через стену. Тем более что Риццо имел дубликат большого латунного ключа от стальной двери, которая вела из расположенной на первом этаже комнаты для отдыха в сад.
   Они выбрали первую туманную ночь. Периодически от залива надвигалась плотная серая мгла; корабли извещали о её приближении печальными гудками. Клочья тумана окутывали трехэтажную каменную башню, служившую наблюдательным пунктом, откуда охранники следили за внутренней частью тюрьмы, обнесенной кирпичной стеной. В такие моменты видимость сокращалась до нескольких ярдов.
   В эту ночь, вскоре после того, как зазвучали корабельные сигналы, Джил своим острым ногтем вскрыл шов во рту. Открылось такое убедительное кровотечение, что надзиратель отправил его в лечебницу. Возвращаясь назад, Джил отстал на полшага от конвоира, сдавил предплечьем его шею и в полубессознательном состоянии оттащил в кухонную "подсобку". Он оставил связанного конвоира с кляпом во рту и тихонько постучал в дверь, ведущую на кухню. Риццо тотчас открыл её. Они подошли к люку, через который обычно выбрасывали отходы. Джил откинул его, и они бесшумно упали на скользкую кучу. Вдыхая вонь, исходящую от гниющих овощей, разлагающихся кусков мяса и помоев, они провели там двадцать неприятных минут в ожидании того момента, когда стихнут шаги охранника. Потом они быстро выбрались наружу, проскользнули вдоль стены прачечной. Они попали в просторный двор, образованный стенами трех блоков и кухни-столовой. Выбраться наружу из этого места было невозможно из-за наличия на дальней стене башенки с часовым и высокой концентрации охранников возле ворот. Но на расстоянии в двадцать ярдов в стене была массивная деревянная дверь, которая вела в блок "Е". Риццо достал кольцо с ключом от этой двери. На его лице появился испуг, когда он увидел в руке Джила нож, прихваченный на кухне.
   - Я не вернусь в карцер, - сказал Джил.
   И тут завыла сирена; её высокий пронзительный вой то усиливался, то затихал.
   Риццо опустил свои руки.
   - Нас ищут!
   Джил вырвал у него ключ и отпер дверь. И тогда Риццо попытался скрыться. Он повернулся, чтобы убежать, и тут пальцы Джила сжали его предплечье.
   - В чем дело? - спросил Джил.
   Глаза Риццо округлились от страха.
   - Ничего не получится!
   - Получится, - сказал Джил, - даже если для этого мне придется перерезать всем глотки!
   - У нас нет ни единого шанса. Тебя подставили!
   - Что?
   - Я не мог ничего поделать, - проскулил Риццо. - Меня заставили!
   Потрясенный Джил Бенедикт все понял. В его душе закипела ярость, но он сдержал свой голос.
   - Почему, черт возьми?
   - Тебя приговорили, потому что ты запел перед легавым губернатора.
   Почувствовав приближение смерти, Риццо закричал. Его вопль сменился бульканьем - такой звук издает человек, который полощет горло. Джил перерезал ножом его шею. Риццо оттолкнул руку Джила, сделал несколько неуверенных шагов в тумане и повалился на бок.
   Из-за угла появились серые тени.
   - Вот он!
   Джил нырнул в дверь, побежал по короткому коридору и оказался в просторной комнате со столом для пинг-понга, телевизором, музыкальным автоматом и карточным столом. Сирена ревела. Пересекая комнату, он слышал доносившийся из коридора топот.
   Джил добежал до стальных ворот, которые перекрывали выход в тюремный сад. Попробовал воспользоваться латунным ключом, висевшим на кольце. Повернул ключ в одну сторону, потом в другую. Увидел позади себя охранников.
   - Замок! - закричал он. - У него и не было ключа! О, Господи, у него и не было ключа!
   Он бросил окровавленный кухонный нож, и вдруг его руки потеряли силу, ноги подогнулись, тело обмякло, колени коснулись пола. Вокруг сверкали вспышки. Пули рвали его плоть. Он стоял на коленях в круге света, когда кто-то поднес пистолет к его голове и выстрелил.
   Октябрь
   В субботу утром, когда в доме Энди Джелло зазвонил телефон, время для этого было самое неподходящее. Внешне все казалось спокойным - типичный выходной в пригороде. Энди поливал лужайку на заднем дворе; его жена Мэри открыла окно на кухне и крикнула: "Телефон". Своим тоном она дала понять ему, что не желает с ним общаться.
   Он положил дрожащий зеленый шланг на лужайку и завернул кран. Остатки воды вытекли на землю темно-серебристой струйкой. Энди прошел в дом, чтобы взять на кухне трубку второго аппарата. Мэри не было видно. Еще одно свидетельство того, что он не прощен. Обычно она ждала где-то рядом, чтобы узнать, по какому поводу звонят.
   - Мистер Джелло? Вас беспокоят из службы передачи сообщений.
   - Да?
   - Для вас есть сообщение. Авиабилет на два тридцать в Сакраменто забронирован.
   - О'кей.
   В почтовом отделении Сакраменто его будет ждать письмо с указаниями относительно дальнейших действий и вся необходимая информация.
   Сейчас ему меньше всего хотелось покидать дом. Он предпочел бы посвятить уик-энд домашним делам, дать Мэри время постепенно остыть.
   Они поженились шесть лет тому назад, когда Мэри была хорошенькой, стройной, темноглазой выпускницей средней школы. В ту пору молодой и беспечный Энди Джелло проводил время у бассейна, играл в карты или изучал программу бегов. Когда он увидел Мэри, рассаживавшую зрителей в кинотеатре Лонг-Бич, его друзья сказали ему, что у него нет никаких шансов, но он не сдался. Он установил, что отец заезжал за ней ежедневно в одиннадцать часов вечера. Энди сумел познакомиться с её отцом - аптекарем и страстным любителем бегов. Энди пригласил его на ипподром. Отец девушки был потрясен - каждая ставка Энди оказывалась выигрышной. На самом деле Энди купил в тотализаторе билеты на всех лошадей в каждом заезде. Этот спектакль обошелся ему недешево, но вполне окупился, потому что отец пригласил его к себе домой на ужин, и Энди познакомился с Мэри при благоприятных обстоятельствах. Он был идеальным кавалером, никогда не привозил её домой слишком поздно и всегда проявлял уважение.
   Они поженились. Мэри была девственницей и боялась, что разочарует своего мужа во время брачной ночи. На самом деле все вышло наоборот. Войдя в нее, он через несколько секунд застонал, и все закончилось. Энди скатился с Мэри и раскинулся на кровати, не сознавая, как сильно разочаровал жену.
   Она заставляла его платить за свою несостоятельность в спальне. Он стал чрезмерно услужливым, покорно выслушивал её жалобы, переехал в Глендейл, стриг и поливал газон, ездил на свою "работу" в фирму Тони Брагны в Лос-Анджелес. То были тяжелые дни для организации Тони Брагны. Из-за войны с Синдикатом Мороженщик потерял защиту полиции и злился на чиновников, которым прежде платил. Теперь они предавали его. После одного ареста фамилия и фотография Брагны появились в газетах наряду с кратким описанием его карьеры и неприятным упоминанием о его фирме-импортере, якобы созданной для прикрытия преступной деятельности.
   Мэри показала газету Энди, и он назвал статью лживой. Но вскоре он сам был арестован по обвинению, которое осталось недоказанным. Адвокат Брагны выручил его, но Мэри поняла, что слухи соответствуют истине. Отец девушки, практически не возражавший против деятельности Энди (и ценивший его периодические подсказки в отношении бегов), уговорил дочь не уходить от мужа. Она осталась с Энди, но не скрывала того, что считает себя несчастливой; её нытье и мелкие придирки усилились; Энди страдал.
   Затем мексиканец пырнул его ножом, и Энди получил срок. Он решил, что его жизнь закончилась. Он ехал в поезде прикованным наручниками к человеку, который сжег дом после ссоры с его владелицей. Энди, не раскрывая рта, смотрел через окно на пейзажи Северной Калифорнии. Птицы лениво парили в небе, зеленые холмы пестрели цветами.
   Они прибыли в тюрьму под вечер; осужденных построили и отправили в приемный блок. Каждый из четырнадцати вновь прибывших подвергся обследованию на предмет наркомании и наличия венерических заболеваний; они получили серую форму и головной убор с личным номером. Через три недели Энди перевели в тюрьму и поместили в камеру. Каждое утро в шесть тридцать его будил звонок, и в камере вспыхивал ослепительный электрический свет. Пятнадцать минут на одевание, заправку кровати, бритье электрической бритвой, которую надзиратель передавал через зарешеченное окошко. Следующий звонок означал начало поименной проверки. По третьему звонку массивные стальные двери отпирались с напоминавшим длительную канонаду грохотом; осужденных выстраивали в коридоре и вели на завтрак. Остальная часть дня проходила под другие звонки, регламентировавшие работу, отдых, построение на полуденную проверку, ленч, продолжение работы, второй перерыв, ужин, возвращение в блок для вечерней проверки, заточение в камеру, выключение света. По воскресеньям распорядок дня менялся: звонки служили сигналом к религиозной службе и еженедельной бане.
   К Энди всегда обращались только по его номеру, Эйч-2069. Он понял, почему некоторые бывшие заключенные не могли избавиться от привычки подписываться своим номером. По ночам, после проверки, он лежал без сна и повторял: "Я - Энди Джелло. У меня есть имя." Но утром, проснувшись в половине седьмого и вычистив свой туалет, он снова начинал ощущать себя номером.