Высоцкий Владимир Семенович. Книга 2

А просто так, а просто так.
Быть может кто-то скажет: зря,
Как так решиться, всего лишиться,
Ведь там сплошные лагеря,
А в них убийцы, а в них убийцы.
Ответит он: «Не верь молве,
Их там не больше, чем в Москве».
Потом уложит чемодан,
И в магадан, и в Магадан.
Не то, чтоб мне не по годам,
Я б прыгнул ночью с электрички,
Но я не еду в Магадан,
Забыв привычки, закрыв кавычки.
Я буду петь под струнный звон
Про то, что будет видеть он,
Про то, что в жизни не видал,
Про Магадан, про Магадан.
Мой друг поехал сам собой,
С него довольно, с него довольно,
Его не будет бить конвой,
Он добровольно, он добровольно.
А мне удел от бога дан,
А может тоже в Магадан,
Уехать с другом заодно,
И лечь на дно, и лечь на дно.
 

Про бандитов

 
До нашей эры соблюдалось чувство меры,
Потом бандитов называли флибустьеры,
Потом названье звучное — пират, забыли бить их,
И словом оскорбить их всякий рад.
Бандит же ближних возлюбил, души не чает,
И если что-то их карман отягощает,
Он к ним подходит, как интеллигент,
Улыбку выжмет и облегчает ближних за момент.
А если ближние начнут сопротивляться,
Излишне нервничать и сильно волноваться,
Тогда бандит поступит, как бандит, он стрельнет
Трижды и вмиг приводит ближних в трупный вид.
А им за это ни чинов ни послаблений,
Доходит даже до взаимных оскорблений.
Едва бандит выходит за порог, как сразу:
«Стойте, невинного не стройте. Под замок»
На теле общества есть много паразитов,
Но почему-то все стесняются бандитов.
И с возмущеньем хочется сказать
Поверьте все же, бандитов надо тоже понимать.
 

Песня о масках

 
Смеюсь навзрыд, как у кривых зеркал,
Меня, должно быть, ловко разыграли
Крючки носов и до ушей оскал,
Как на венецианском карнавале.
Что делать мне? Бежать да поскорей,
А может вместе с ними веселиться?
Надеюсь я, под масками зверей
У многих человеческие лица.
Все в масках, в париках, все как один,
Кто сказочен, а кто литературен.
Сосед мой слева — грустный арлекин,
Другой — палач, а каждый третий — дурень.
Я в хоровод вступаю хохоча,
Но все-таки мне неспокойно с ними,
А вдруг кому-то маска палача
Понравится, и он ее не снимет.
Вдруг арлекин навеки загрустит,
Любуясь сам своим лицом печальным,
Вдруг дурень свой дурацкий вид
Так и забудет на лице нормальном.
Вокруг меня смыкается кольцо,
Меня хватают, вовлекают в пляску.
Так-так, мое нормальное лицо
Все остальные приняли за маску.
Петарды, конфетти, но все не так,
И маски на меня глядят с укором.
Они кричат, что я опять не в такт
И наступаю на ногу партнерам.
Смеются злые маски надо мной.
Веселые — те начинают злиться.
За маской пряча, словно за стеной,
Свои людские, подлинные лица.
За музами гоняюсь по пятам,
Но ни одну не попрошу открыться,
Что если маски сброшены, а там
Их подлинные, подленькие лица?
Я в тайну масок, видимо, проник,
Уверен я, что мой анализ точен,
И маски равнодушия у них
Защита от плевков и от пощечин.
Но если был без маски подлецом,
Носи ее. А вы? У вас все ясно!
Зачем скрываться под чужим лицом,
Когда свое воистину прекрасно.
Как доброго лица не прозевать,
Как честных угадать наверняка мне?
Они решили маски надевать,
Чтоб не разбить свое лицо о камни.
 

И фюрер кричал

 
И фюрер кричал, от завода бледнея,
Стуча по своим телесам,
Что если бы не было этих евреев,
То он бы их выдумал сам.
Но вот запускают ракеты
Евреи из нашей страны,
А гетто, вы помните гетто
Во время и после войны?
 

На возраст не смотри

 
На возраст молодой мой не смотри,
И к молодости нечего цепляться,
Христа продал Иуда в тридцать три,
Ну а меня продали в восемнадцать.
 

Если болен ты

   Г. Ронинсону

 
Если болен глобально ты
Или болен физически,
Заболел эпохально ты
Или периодически.
Не ходи ты по частникам,
Не плати ты им грошики.
Иди к Гоше, несчастненький,
Тебя вылечит Гошенька.
 

Есть на земле предостаточно рас

 
Есть на земле предостаточно рас,
Просто цветная палитра,
Воздуха каждый вдыхает за раз
Два с половиною литра.
Если так дальше, так полный привет,
Скоро конец нашей эры,
Эти китайцы за несколько лет
Землю лишат атмосферы.
Сон мне тут снился неделю подряд,
Сон с пробужденьем кошмарным,
Будто я в дом, а на кухне сидят
Мао Цзедун с Линем Бяо.
И разделился наш маленький шар
На три огромные части,
Их — миллиард, нас — миллиард,
А остальное — китайцы.
И что подают мне какой-то листок,
На, мол, подписывай, ну же.
Очень нам нужен ваш Дальний Восток,
Ах, как ужасно нам нужен.
Только об этом о сне вспоминал,
Только о нем я и думал,
Я сослуживца недавно назвал
Мао, простите, Цзедуном.
Но вскорости мы на Луну полетим,
Что нам с Америкой драться,
Левую нам, правую им,
А остальное — китайцам.
 

Земля

 
В маленькой солнечной лужице,
Взоры богов веселя,
Маленьким шариком кружится
Черный комочек — Земля.
Бедная, жалкая доля твоя,
Маленьким счастьем и маленькой мукою
Бедненький шарик Земля,
Дай я тебя убаюкаю.
Ты же вздремни, обо всем позабудь,
Грезам во власть отдайся,
Вот ты сквозь дымчатый Млечный путь
Снова уходишь дальше.
Он не обнимет, не встретит тебя
И не шепнет о любви бесконечной.
Ты же уходишь любя,
Пусть вновь зовет тебя Млечный.
Вертишься ты в бесконечности,
Годы веками встают.
Ты, видно, устала от вечности,
Баюшки, баю, баю.
Горькое горе впитала в себя,
Слезы и стоны тому порукою.
Бедненький шарик земля,
Ну дай, я тебя убаюкаю:
Баю, баю, бай…
 

Баллада о времени

 
Замок временем срыт и укутан, укрыт
В нежный плед из зеленых побегов.
Но развяжет язык молчаливый гранит,
И холодное прошлое заговорит
О походах, боях и победах.
Время подвиги эти не стерло,
Оторвать от него верхний пласт
Или взять его крепче за горло,
И оно свои тайны отдаст.
Упадут сто замков и спадут сто оков,
И сойдут сто потов целой грудой мехов,
И польются легенды из сотен стихов
Про турниры, осады, про вольных стрелков.
Ты к знакомым мелодиям ухо готовь
И гляди понимающим оком.
Потому что любовь — это вечно любовь,
Даже в будущем вашем далеком.
Звонко лопалась сталь под напором меча,
Тетива от натуги дымилась,
Смерть на копьях сидела, утробно урча,
В грязь валились враги, о пощаде крича,
Победивщим сдаваясь на милость.
Но не все, оставаясь живыми,
В доброте сохраняли сердца.
Защитив свое доброе имя
От заведомой лжи подлеца.
Хорошо, если конь закусил удила,
И рука на копье поудобней легла,
Хорошо, если знаешь откуда стрела,
Хуже, если по-подлому, из-за угла.
Как у вас там с мерзавцем? Бьют? Поделом!
Ведьмы вас не пугают шабашем?
Но неправда ли: зло называется злом
Даже там, в светлом будущем вашем?
И во веки веков и во все времена
Трус, предатель всегда презираем.
Враг есть враг и война все равно есть война,
И темница тесна, и свобода одна,
И всегда на нее уповаем.
Время эти понятья не стерло,
Нужно только поднять верхний пласт,
И дымящейся кровью из горла
Чувства вечные хлынут на нас.
Ныне, присно, и во веки веков, старина,
И цена есть цена, и вина есть вина,
И всегда хорошо, если честь спасена,
Если другом надежно прикрыта спина.
Чистоту, простоту мы у древних берем,
Саги, сказки из прошлого тащим,
Потому что добро остается добром
В прошлом, будущем и настоящем.
 

Баллада о бане

 
Благодать или благословение,
Ниспошли на подручных своих,
Дай им бог совершить омовение,
Окунаясь в святая святых.
Все порок, грехи и печали,
Равнодушье, как и спор,
Пар который вот только поддали,
Вышибает, как пули из пор.
Все, что мучит тебя, испарится,
И поднимется вверх к небесам,
Ты ж, очистившись должен спуститься,
Бог с грехами расправится сам.
Не стремись прежде времени к душу,
Не равняй очищенье с мытьем,
Нужно веником выпороть душу,
Нужно выпарить мрак из нее.
Унесет все остатки уродства
Этот душ из целительных вод,
Это вроде возврат первородства,
Нет, скорей осушенье болот.
Здесь нет голых, стесняться не надо,
Что кривая рука да нога,
Здесь подобие райского сада,
Пропуск тем, кто раздет донага.
И в предбаннике сбросивши вещи,
Всю одежду свою позабудь,
Одинаково веничек хлещет
Так что зря не вытягивай грудь.
Все равны здесь единым богатством,
И легко переносят жару,
Здесь свободу и равенство с братством
Ощущаешь в поту и в пару.
Благодать или благословенье
Ниспошли на подручных своих,
Дай им бог совершить омовенье,
Окунаясь в святая святых.
 

Баллада о микрофоне

 
Я весь в свету, доступен всем глазам,
Я приступил к привычной процедуре,
Я к микрофону встал, как к образам,
Нет, нет, сегодня точно к амбразуре
И микрофону я не по натру,
Да, голос мой любому опостылет,
Уверен, если где-то я совру,
Он ложь мою безжалостно усилит
 
 
Бьют лучи от рампы мне под ребра,
Лупят, светят фонари в лицо недобро
И слепят с боков прожектора,
И жара, жара, жара.
 
 
Он, бестия, потоньше острия,
Слух безотказен, слышит фальш до ноты.
Ему плевать, что не в ударе я,
Но пусть я честно выпеваю ноты.
Сегодня я особенно хриплю,
Но изменить тональность не рискую.
Ведь если я душою покривлю,
Он ни за что не выправит кривую.
 
 
Бьют лучи от рампы мне под ребра,
Лупят, светят фонари в лицо недобро
И слепят с боков прожектора,
И жара, жара, жара.
 
 
На шее гибкий этот микрофон
Своей змеиной головою вертит,
Лишь только замолчу, ужалит он,
Я должен петь до одури, до смерти.
Не шевелись, не двигайся, не смей,
Я видел жало, ты змея, я знаю.
А я сегодня заклинатель змей,
Я не пою, а кобру заклинаю.
 
 
Бьют лучи от рампы мне под ребра,
Лупят, светят фонари в лицо недобро
И слепят с боков прожектора,
И жара, жара, жара.
 
 
Прожорлив он и с жадностью птенца
Он изо рта выхватывает звуки.
Он в лоб мне влепит девять грамм свинца,
Рук не поднять, гитара вяжет руки.
Опять не будет этому конца.
Что есть мой микрофон? Кто мне ответит?
Теперь он как лампада у лица,
Но я не свят и микрофон не светит.
 
 
Бьют лучи от рампы мне под ребра,
Лупят, светят фонари в лицо недобро
И слепят с боков прожектора,
И жара, жара, жара.
 
 
Мелодии мои попроще гамм,
Но лишь сбиваюсь с искреннего тона,
Мне сразу больно хлещет по щекам
Недвижимая тень от микрофона.
Я освещен, доступен всем глазам,
Чего мне ждать: затишья или бури?
Я к микрофону встал, как к образам,
Нет, нет, сегодня точно к амбразуре.
 
 
Бьют лучи от рампы мне под ребра,
Лупят, светят фонари в лицо недобро
И слепят с боков прожектора,
И жара, жара, жара.
 

Баллада о борьбе

 
Средь оплывших свечей и вечерних молитв,
Средь военных трофеев и мирных костров,
Жили книжные дети, не знавшие битв,
Изнывая от детских своих катастроф.
Детям вечно досаден их возраст и быт
И дрались мы до ссадин, до смертных обид
Но одежды латали нам матери в срок,
Мы же книги глотали, пьянея от строк.
Липли волосы нам на вспотевшие лбы,
И сосало под ложечкой сладко от фраз.
И кружил наши головы запах борьбы,
Со страниц пожелтевших слетая на нас.
И пытались постичь мы, не знавшие войн,
За воинственный крик принимавшие вой,
Тайну слова, приказ, положенье границ,
Смысл атаки и лязг боевых колесниц.
А в кипящих котлах прежних войн и смут
Столько пищи для маленьких наших мозгов,
Мы на роли предателей, трусов, иуд
В детских играх своих назначали врагов.
И злодея слезам не давали остыть,
И прекраснейших дам обещали любить.
И друзей успокоив и ближних любя,
Мы на роли героев вводили себя.
Только в грезы нельзя насовсем убежать,
Краткий бег у забав, столько поля вокруг.
Постараться ладони у мертвых разжать
И оружье принять из натруженных рук.
Испытай, завладев еще теплым мечом,
И доспехи надев, что почем, что почем?!
Испытай, кто ты — трус иль избранник судьбы,
И попробуй на вкус настоящей борьбы.
И когда разом рухнет израненный друг
И над первой потерей ты взвоешь, скорбя,
И когда ты без кожи останешься вдруг,
Оттого, что убили его, не тебя.
Ты поймешь, что узнал, отличил, отыскал,
По оскалу забрал — это смерти оскал,
Ложь и зло, погляди, как их лица грубы,
И всегда позади воронье и гробы.
Если путь прорубая отцовским мечом,
Ты соленые слезы на ус намотал,
Если в жарком бою испытал, что почем,
Значит, нужные книги ты в детстве читал.
Если мяса с ножа ты не ел ни куска,
Если руки сложа, наблюдал свысока,
И в борьбу не вступил с подлецом, палачом,
Значит, в жизни ты был ни при чем, ни при чем.
 

Рядовой Борисов

 
— Рядовой Борисов! — Я. — Давай как было дело.
— Я держался из последних сил.
Дождь хлестал, потом устал,
Потом уже стемнело.
Только я его предупредил.
На первый окрик: «Кто идет!»
Он стал шутить,
На встрел в воздух — закричал:
«Кончай дурить!»
Я чуть замешкался,
И не вступая в спор,
Чинарик выплюнул
И выстрелил в упор.
— Бросьте, рядовой, давайте правду,
Вам же лучше,
Вы б его узнали за версту.
— Был туман, узнать не мог, темно,
На небе тучи. Кто-то шел,
Я крикнул в темноту.
На первый окрик: «Кто идет!»
Он стал шутить.
На выстрел в воздух — закричал:
«Кончай дурить!»
Я чуть замешкался,
И не вступая в спор,
Чинарик выплюнул
И выстрелил в упор.
 

Тоннель

 
Проложите, проложите,
Вы хоть тоннель по дну реки,
И без страха приходите
На вино и шашлыки.
И гитару приносите,
Подтянув на ней колки,
Но не забудьте, затупите
Ваши острые клыки.
А когда сообразите,
Все пути приводят в Рим,
Вот тогда и приходите,
Вот тогда поговорим.
Нож забросьте, камень выньте
Из-за пазухи своей,
И перебросьте, перекиньте
Вы хоть жердь через ручей.
За посев ли, за покос ли
Надо взяться поспешать,
А прохлопав, сами после
Локти будете кусать.
Так проложите, проложите,
Хоть тоннель по дну реки,
Но не забудьте, затупите
Ваши острые клыки.
 

Горное эхо

 
В тиши перевала, где скалы ветрам не помеха, помеха,
На кручах таких, на какие никто не проник, никто не проник,
Жило-поживало веселое горное эхо, горное эхо
Оно отзывалось на крик, человеческий крик.
Когда одиночество комом подкатит под горло, под горло,
И сдавленный стон еле слышно в обрыв упадет в обрыв упадет
Крик этот о помощи эхо подхватит, подхватит проворно
Усилит и бережно в руки своих донесет.
Должно быть не люди, напившись дурмана и зелья, и зелья,
Чтоб не был услышан никем громкий топот и храп, топот и храп,
Пришли умертвить, обеззвучить живое, живое ущелье,
И эхо связали и в рот ему сунули кляп.
Всю ночь продолжалась кровавая, злая потеха, злая потеха,
И эхо топтали, но звуки никто не слыхал, никто не слыхал,
К утру расстреляли притихшее горное, горное эхо,
И брызнули слезы, как камни из раненных скал.
И брызнули слезы, как камни из раненных скал.
 

Парня спасем

 
Парня спасем,
Парня в детдом — на воспитанье
Даром учить, даром кормить,
Даром питанье.
Жизнь, как вода.
Вел я всегда жизнь бесшабашную.
Все ерунда, кроме суда
Самого страшного.
Все вам дадут, все вам споют,
Будьте прилежными.
А за оклад ласки дарят
Самые нежные.
Вел я всегда
Жизнь без труда, жизнь бесшабашную.
Все ерунда, кроме суда
Самого страшного.
 

А рядом случаи летают

 
Мы все живем как будто, но
Не будоражат нас давно
Ни паровозные свистки,
Ни пароходные гудки.
Иные, те, кому дано,
Стремятся вниз и видят дно,
Но как навозные жуки
И мелководные мальки.
А рядом случаи летают, словно пули,
Шальные, запоздалые, слепые, на излете.
Одни под них подставиться рискнули,
И сразу, кто в могиле, кто в почете.
А мы, так не заметили
И просто увернулись,
Нарочно поприметили,
На правую споткнулись.
Средь суеты и кутерьмы
Ах, как давно мы не прямы.
То гнемся бить поклоны впрок,
А то завязывать шнурок.
Стремимся вдаль проникнуть мы,
Но даже светлые умы
Все размещают между строк,
У них расчет на долгий срок.
А рядом случаи летают, словно пули.
Шальные, запоздалые, слепые, на излете.
Одни под них подставиться рискнули,
И сразу, кто в могиле, кто в почете.
А мы так не заметили
И просто увернулись,
Нарочно поприметили,
На правую споткнулись.
Стремимся мы подняться ввысь,
Ведь наши души поднялись
И там парят они легки,
Свободны, вечны, высоки.
И нам так захотелось ввысь,
Что мы вчера перепились
И горьким думам вопреки,
Мы ели сладкие куски.
А рядом случаи летали, словно пули,
Шальные, запоздалые, слепые, на излете.
Одни под них подставиться рискнули,
И сразу, кто в могиле, кто в почете.
А мы так не заметили,
И просто увернулись,
Нарочно поприметили,
На правую споткнулись.
 

Баллада о ненависти

 
Торопись, тощий гриф над страною кружит.
Лес, обитель свою по весне навести.
Слышишь, гулко земля под ногами дрожит,
Видишь, плотный туман над полями лежит.
Это росы вскипают от ненависти.
Ненависть в почках набухших томится
И затаенно бурлит,
Ненависть потом сквозь кожу сочится,
Головы наши палит.
Погляди, что за рыжие пятна в реке,
Зло решило порядок в стране навести.
Рукоятки мечей холодеют в руке,
И отчаянье бьется, как птица в силке,
И заходится сердце от ненависти.
Ненависть юным уродует лица,
Ненависть просится из берегов,
Ненависть жаждет и хочет напиться
Черною кровью врагов.
Да, нас ненависть в плен захватила сейчас,
Но не злоба нас будет из плена вести,
Не слепая, не черная ненависть в нас,
Свежий ветер нам высушит слезы у глаз
Справедливой и подлинной ненависти.
Ненависть — ей переполнена чаша,
Ненависть требует выхода, ждет.
Но благородная ненависть наша
Рядом с любовью живет.
 

Дайте собакам мясо

 
Дайте собакам мясо,
Может они подерутся.
Дайте похмельным кваса,
Авось перебьются.
Чтоб не жалеть, воронам
Ставьте побольше пугал.
А чтоб любить, влюбленным
Дайте укромный угол.
В землю бросайте зерна.
Может появятся всходы.
Ладно, я буду покорным,
Дайте же мне свободу.
Псам мясные ошметки
Дали, а псы не подрались,
Дали пьяницам водки,
А они отказались.
Люди ворон пугают,
Но воронье не боится.
Пары соединяют,
А им бы разъединиться.
Лили на землю воду,
Нету колосьев, чудо.
Мне вчера дали свободу,
Что я с ней делать буду.
 

Песня о вольных стрелках

 
Если рыщут за твоею непокорной головой,
Чтоб петлей худую шею сделать более худой,
Нет надежнее приюта: скройся в лес — не пропадешь!
Если продан ты кому-то с потрохами ни за грош.
Путники и бедолаги, презирая жизни сны,
И бездомные бродяги, у кого одни долги,
Все, кто загнан, неприкаян, в этот вольный лес бегут,
Потому что здесь хозяин славный парень Робин Гуд.
Здесь с полслова понимают, не боятся острых слов,
Здесь с почетом принимают оторви-сорвиголов.
И скрываются до срока даже рыцари в лесах.
Кто без страха и упрека — тот всегда не при деньгах.
Знают все пути и тропы, словно линии руки,
В прошлом суки и холопы, ныне вольные стрелки.
Здесь того, кто все теряет, защитят и сберегут:
По лесной стране гуляет славный парень Робин Гуд.
 

Укротитель

 
У домашних и диких зверей
Есть человечий вкус и запах.
А целый век ходить на задних лапах
Это грустная участь людей.
Сегодня зрители, сегодня зрители
Не желают больше видеть укротителя.
А если хочется поукрощать,
Работай в органах, там благодать.
У немногих приличных людей
Есть человеческий вкус и запах.
А каждый день ходить на задних лапах
Это грустная участь зверей.
Сегодня жители, сегодня жители
Не желают больше видеть укротителя.
А если хочется поукрощать,
Работай в цирке, там благодать.
 

Наши строгие, строгие зрители

 
Наши строгие, строгие зрители,
Наши строгие зрители,
Вы увидите фильм
Про последнего самого жулика.
Жулики — это люди нечестные,
Они делают пакости,
И за это их держат в домах,
Называемых тюрьмами.
Тюрьмы — это крепкие здания,
Окна, двери с решетками,
Лучше только смотреть,
Лучше только смотреть на них.
Этот фильм не напутствие юношам
А тем более девушкам.
Это просто игра,
Вот такая игра.
Жулики иногда нам встречаются,
Правда, реже значительно,
Реже, чем при царе,
Или, скажем в Америке.
Этот фильм не считайте решением,
Все в нем шутка и вымысел,
Это просто игра,
Это просто игра.
 

Это самое, самое главное

 
Вот что, жизнь прекрасна, товарищи,
И она коротка, и она коротка.
Это самое, самое главное.
Этого в фильме прямо не сказано,
Может вы не заметили, и решили,
Что не было самого, самого главного.
Может быть в самом деле и не было,
Было только желание.
Значит, значит это для вас
Будет в следующий раз.
Вот что, человек человечеству друг,
Товарищ и брат, друг, товарищ и брат.
Это самое, самое главное.
Труд нас должен облагораживать,
Он из всех нас сделает
Настоящих людей, настоящих людей.
Это самое, самое главное.
Правда, вот в фильме этого не было,
Было только желание,
Значит, значит это для вас
Будет в следующий раз.
Мир наш — колыбель человечества,
Но не век нам находиться в колыбели своей.
Это ясно, товарищи.
Скоро даже звезды далекие человечество
Сделает достояньем людей, достояньем людей.
Это самое, самое главное.
Этого в фильме прямо не сказано,
Было только желание.
Значит, значит это для вас
Будет в следующий раз.
 

Стоял тот дом

 
Стоял тот дом, всем жителям знакомый,
Его еще Наполеон застал,
Но вот его назначили для слома,
Жильцы давно уехали из дома, но дом пока стоял.
Холодно, холодно, холодно в доме.
Парадное давно не открывалось,
Мальчишки окна выбили уже,
И штукатурка всюду осыпалась,
Но что-то в этом доме оставалось на третьем этаже.
Ахало, охало, ухало в доме.
И дети часто жаловались маме
И обходили дом тот стороной,
Объединясь с соседними дворами,
Вооружась лопатами, ломами, пошли туда гурьбой
Дворники, дворники, дворники тихо.
Они стоят и недоумевают,
Назад спешат, боязни не тая,
Вдруг там Наполеона дух витает,
А может это просто слуховая галлюцинация.
Боязно, боязно, боязно дворникам.
Но наконец приказ о доме вышел,
И вот рабочий, тот, что дом ломал,
Ударил с маху гирею по крыше, а после клялся,
Будто бы услышал, как кто-то застонал.
Жалобно, жалобно, жалобно в доме
От страха дети больше не трясутся,
Нет дома, что два века простоял.
И скоро здесь по плану реконструкций ввысь
Этажей десятки вознесутся, бетон, стекло, металл.
Весело, здорово, красочно будет.
 

Хунвейбины

 
Возле города Пекина ходят-бродят хунвейбины.
И старинные картины ищут-рыщут хунвейбины.
И не то, чтоб хунвейбины любят статуи, картины,
Вместо статуй будут урны революции культурной.
 
 
И ведь главное, знаю отлично я,
Как они произносятся,
Но что-то весьма неприличное
На язык ко мне просится,
Хунвейбины.
 
 
Хунвейбины — ведь это ж неприлично,
Вот придумал им забаву ихний вождь, товарищ Мао,
Не ходите дети в школу, помогите бить крамолу,
И не то, чтоб эти детки были вовсе малолетки.
Изрубили эти детки очень многих на котлетки.
 
 
И ведь главное, знаю отлично я,
Как они произносятся,
Но что-то весьма неприличное
На язык ко мне просится,
Хунвейбины.
 
 
Вот немного посидели, а теперь похулиганим
Что-то тихо, в самом деле — думал Мао с Ляо Бянем.
Чем еще уконтрапупить мировую атмосферу?
Вот еще покажем крупный кукиш США и СССР-у.
 
 
Но ведь главное, знаю отлично я,
Как они произносятся,
Но что-то весьма неприличное
На язык ко мне просится.
Хунвейбины.
 

Колея

 
Сам виноват, и слезы пью и охаю,
Попал в чужую колею глубокую.
Я цели намечал свои на выбор сам,
А вот теперь из колеи не выбраться.
Крутые, скользкие края имеет эта колея,
Я кляну проложивших ее, скоро лопнет терпенье мое
И склоняю, как школьник плохой
Колею, колее, с колеей.
Но почему неймется мне — нахальный я,
Условья в общем в колее нормальные
Никто не стукнет, не притрет не жалуйся,
Желаешь двигаться вперед — пожалуйста.
Отказа нет в еде-питье в уютной этой колее,
Я живо себя убедил: не один я в нее угодил.