Высоцкий Владимир Семенович. Книга 2

Служение стихиям не терпит суеты.
К двум полюсам ведет меридиан.
Благословенны вечные хребты,
Благословен великий океан.
Потери подсчитаем мы, когда пройдет гроза,
Не сединой, а солью убеленные,
Скупая океанская огромная слеза
Умоет наши лица просветленные.
Взята вершина, клотики вонзились в небеса.
С небес на землю — только на мгновение.
Едва закончив рейс, мы поднимаем паруса
И снова начинаем восхождение.
Служение стихиям не терпит суеты.
К двум полюсам ведет меридиан.
Благословенны вечные хребты,
Благословен великий океан!
 

* * *

 
Мы говорим не «штормы», а «шторма»
Слова выходят коротки и смачны.
«Ветра» — не «ветры» — сводят нас с ума,
Из палуб выкорчевывая мачты.
Мы на приметы наложили вето,
Мы чтим чутье компасов и носов.
Упругие, тугие мышцы ветра
Натягивают кожу парусов.
На чаше звездных, подлинных весов
Седой нептун судьбу решает нашу,
И стая псов, голодных «Гончих псов»,
Надсадно воя, гонит нас на «Чашу».
Мы — призрак легендарного корвета,
Качаемся в созвездии «Весов».
И словно заострились струи ветра
И вспарывают кожу парусов.
По курсу — тень другого корабля.
Он шел и в штормы, хода не снижая.
Глядите: вон болтается петля
На рее, по повешенным скучая.
С ним провиденье поступило круто:
Лишь вечный штиль — и прерван ход часов.
Попутный ветер словно бес попутал
Он больше не находит парусов.
Нам кажется, мы слышим чей-то зов
Таинственные четкие сигналы…
Не жажда славы, гонок и призов
Бросает нас на гребни и на скалы.
Изведать то, чего не ведал сроду,
Глазами, ртом и кожей пить простор…
Кто в океане видит только воду,
Тот на земле не замечает гор.
Пой, ураган, нам злые песни в уши,
Под череп проникай и в мысли лезь,
Лей звездный дождь, вселяя в наши души
Землей и морем вечную болезнь.
 

* * *

 
Упрямо я стремлюсь ко дну,
Дыханье рвется, давит уши.
Зачем иду на глубину?
Чем плохо было мне на суше?
Там на земле — и стол, и дом.
Там — я и пел, и надрывался…
И плавал все же, хоть с трудом,
Но на поверхности держался.
Земные страсти под луной
В обыденной линяют жиже,
А я вплываю в мир иной,
Тем невозвратнее, чем ниже.
Дышу я непривычно ртом.
Среда бурлит — плевать на среду!
Я погружаюсь, и притом
Быстрее — в пику Архимеду.
Я потерял ориентир,
Но вспомнил сказки, сны и мифы…
Я открываю новый мир,
Пройдя коралловые рифы.
Коралловые города…
В них многорыбно, но не шумно
Нема подводная среда,
И многоцветна, и разумна.
Где та чудовищная мгла,
Которой матери стращают?
Светло, хотя ни факела,
Ни солнце мглу не освещают.
Все гениальное и не
Допонятое — всплеск и шалость.
Спаслось и скрылось в глубине
Все, что гналось и запрещалось.
Дай бог, я все же дотяну,
Не дам им долго залежаться.
И я вгребаюсь в глубину,
Мне все труднее погружаться.
Под черепом — могильный звон,
Давленье мне хребет ломает,
Вода выталкивает вон,
И — глубина не принимает.
Я снял с острогой карабин,
Но камень взял (не обессудьте),
Чтобы добраться до глубин,
До тех пластов — до самой сути.
Я бросил нож — не нужен он.
Там нет врагов, там все мы — люди.
Там каждый, кто вооружен,
Нелеп и глуп, как вошь на блюде.
Сравнюсь с тобой, подводный гриб,
Забудем и чины, и ранги.
Мы снова превратились в рыб,
И наши жабры — акваланги.
Нептун — ныряльщик с бородой,
Ответь и облегчи мне душу:
— Зачем простились мы с тобой,
Предпочитая влаге сушу?
Меня сомненья — черт возьми!
Давно буравами сверлили:
Зачем мы сделались людьми?
Зачем потом заговорили?
Зачем, живя на четырех,
Мы встали, распрямили спины?
Затем — и это видит бог
Чтоб взять каменья и дубины.
Мы умудрились много знать,
Повсюду мест наделать лобных,
И предавать, и распинать,
И брать на крюк себе подобных.
И я намеренно тону,
Ору: — спасите наши души!
И если я не дотяну,
Друзья мои, бегите с суши!
Назад, не к горю, не к беде,
Назад и вглубь, но не ко гробу,
Назад — к прибежищу, к воде!
Назад — в извечную утробу!
Похлопал по плечу трепанг,
Признав во мне свою породу.
И я выплевываю шланг
И в легкие пускаю воду!..
Сомкните стройные ряды,
Покрепче закупорьте уши.
Ушел один — в том нет беды,
Но я приду по ваши души!
 

* * *

 
Неправда, над нами не бездна, не мрак
Каталог наград и возмездий.
Любуемся мы на ночной зодиак,
На вечное танго созвездий.
Глядим, запрокинули головы вверх,
В безмолвие, тайну и вечность.
Там трассы судеб и мгновенный наш век
Отмечены в виде невидимых вех,
Что могут хранить и беречь нас.
Горячий нектар в холода февралей,
Как сладкий елей вместо грога:
Льет звездную воду чудак «Водолей»
В бездонную пасть «Козерога».
Вселенский поток и извилист, и крут,
Окрашен то ртутью, то кровью.
Но, вырвавшись с мартовской мглою из пут,
Могучие «Рыбы» на нерест плывут
По млечным протокам к верховью.
Декабрьский «Стрелец» отстрелялся вконец,
Он мается, копья ломая.
И может без страха резвиться «Телец»
На светлых урочищах мая.
Из августа изголодавшийся «Лев»
Глядит на «Овена» в апреле.
В июнь к «Близнецам» свои руки воздев,
Нежнейшие девы созвездия «Дев»
«Весы» превратили в качели.
Лучи световые пробились сквозь мрак,
Как нить Ариадны, конкретны,
Но и «Скорпион», и таинственный «Рак»
От нас далеки и безвредны.
На свой зодиак человек не роптал,
Да звездам страшна ли опала?!
Он эти созвездия с неба достал,
Оправил он их в драгоценный металл,
И тайна доступною стала.
 

Плач

 
Отчего не бросилась, Марьюшка, в реку ты,
Отчего ж не замолкла навсегда ты?
Как забрали милого в рекруты, в рекруты,
Как ушел твой суженый во солдаты.
Я слезами горькими горницу вымою
И на годы долгие дверь закрою.
Наклонюсь над озером ивою, ивою,
Высмотрю, как в зеркале, — что с тобою.
Травушка-муравушка сочная, мятная
Без тебя ломается, ветры дуют.
Долюшка солдатская ратная, ратная,
Что, как пули грудь твою не минуют?
Тропочку глубокую протопчу по полю,
И венок свой свадебный впрок совью,
Дивну косу девичью — до полу, до полу
Сберегу для милого с проседью,
Вот возьмут кольцо мое с белого блюдица,
Хоровод завертится, — грустно в нем.
Пусть мое гадание сбудется, сбудется,
Пусть вернется суженый вешним днем.
Пой как прежде весело, идучи к дому, ты,
Тихим словом ласковым утешай.
А житье невестино — омуты, омуты…
Поджидает Марьюшка, поспешай.
 

Клич глашатаев

 
Если кровь у кого горяча
Саблей бей, пикой лихо коли.
Царь дарует вам шубу с плеча
Из естественной выхухоли.
Сей указ без обману-коварства,
За печатью по форме точь-в-точь:
В бой за восемь шестнадцатых царства
И за целую царскую дочь.
Да, за целую царскую дочь!
 

Свадебная

 
Ты, звонарь-пономарь, не кимарь!
Звонкий колокол раскочегаривай.
Ты очнись, встрепенись, гармонист,
Переливами щедро одаривай.
Мы беду на век спровадили,
В грудь ей вбили кол осиновый.
Перебор сегодня свадебный,
Звон над городом малиновый.
Эй, гармошечка, дразни, дразни,
Не спеши, подманивай.
Главный колокол, звони, звони,
Маленький подзванивай.
 

* * *

 
Как по Волге-Матушке,
по реке-кормилице
Все суда с товарами,
струги да ладьи,
И не надорвалася,
и не притомилася
Ноша не тяжелая,
корабли свои.
Вниз по волге плавая,
прохожу пороги я
И гляжу на правые
берега пологие.
Там камыш шевелится,
поперек ломается,
Справа берег стелется,
слева поднимается.
Волга песни слышала
хлеще, чем «Дубинушка»,
В ней вода исхлестана
пулями врагов.
И плыла по матушке
наша кровь-кровинушка,
Стыла бурой пеною
возле берегов.
Долго в воды пресные
лились слезы строгие.
Берега отвесные
берега пологие
Плакали, измызганы
острыми подковами,
Но теперь зализаны
эти раны волнами.
Что-то с вами сделалось,
берега старинные,
Там, где стены древние,
на холмах кремли,
Словно пробудилися
молодцы былинные
И, числом несметные,
встали из земли.
Лапами грабастая,
корабли стараются,
Тянут баржи с Каспия,
тянут-надрываются,
Тянут, не оглянутся,
и на версты многие
За крутыми тянутся
берега пологие.
 

Пожары

 
Пожары над страной
Все выше, жарче, веселей.
Их отблески плясали в два притопа, три прихлопа,
Но вот судьба и время
Пересели на коней,
А там в галоп, под пули в лоб
И мир ударило в озноб
От этого галопа.
Шальные пули злы,
Глупы и бестолковы,
А мы летели вскачь
Они за нами влет.
Расковывались кони,
И горячие подковы
Летели в пыль на счастье тем,
Кто их потом найдет.
Увертливы поводья, словно угри,
И спутаны и волосы и мысли на бегу,
А ветер дул и расправлял нам кудри,
И распрямлял извилины в мозгу.
Ни бегство от огня,
Ни страх погони — ни при чем,
А время подскакало, и Фортуна улыбнулась.
И сабли седоков
Скрестились с солнечным лучом.
Седок — поэт,
А конь — Пегас,
Пожар померк, потом погас,
А скачка разгоралась.
Еще не видел свет подобного аллюра!
Копыта били дробь.
Трезвонила капель.
Помешанная на крови, слепая пуля-дура
Прозрела, Поумнела вдруг
И чаще била в цель.
И кто кого — азартней перепляса,
И кто скорее — в этой скачке опоздавших нет,
А ветер дул, с костей сдувая мясо
И радуя прохладою скелет.
Удача впереди,
И исцеление больным
Впервые скачет время напрямую, не по кругу.
Обещанное — завтра
Будет горьким и хмельным…
Светло скакать
Врага видать,
И друга тоже…
Благодать!
Судьба летит по кругу!
Доверчивую смерть вкруг пальца обернули.
Замешкалась она, забыв махнуть косой.
Уже не догоняли нас и отставали пули.
Удастся ли умыться нам не кровью, а росой?
Пел ветер все печальнее и глуше,
Навылет время ранено,
Досталось и судьбе.
Ветра и кони
И тела и души
Убитых Выносили на себе.
 

Баллада о бане

 
Благодать или благословенье
Ниспошли на подручных твоих!
Дай им бог совершить омовенье,
Окунаясь в святая святых!
Исцеленьем от язв и уродства
Будет душ из живительных вод.
Это слово — возврат первородства,
Или нет — осушенье болот.
Все пороки, грехи и печали,
Равнодушье, согласье и спор
Пар, который вот только наддали,
Вышибает, как пулей, из пор.
Все, что мучит тебя, испарится
И поднимется вверх, к небесам.
Ты ж, очистившись, должен спуститься
Пар с грехами расправится сам.
Не стремись прежде времени к душу,
Не ровняй с очищеньем мытье.
Загоняй поколенья в парную!
И крещенье принять убеди!
Лей на нас свою воду святую
И от варварства освободи!
 

Песенка полотера

 
Не берись, коль не умеешь,
Не умеючи — не трожь.
Не подмажешь- не поедешь,
А подмажешь — упадешь.
Эх, недаром говорится,
Дело мастера боится,
И боится дело это
Ваню — мастера паркета.
Посередке всей эпохи
Ты на щетках попляши.
С женским полом шутки плохи,
А с натертым — хороши.
Говорят, не нужно скоро
Будет званье полотера.
В наше время это мненье
Роковое заблужденье.
Даже в этой пятилетке
На полу играют детки,
Проливают детки слезы
От какой-нибудь занозы.
Пусть елозят наши дети,
Пусть играются в юлу
На натертом на паркете
На надраенном полу.
 

* * *

 
Так дымно, что в зеркале нет отраженья,
И даже напротив не видно лица,
И пары успели устать от круженья,
И все-таки я допою до конца.
Все нужные ноты давно сыграли.
Сгорело, погасло вино в бокале.
Минутный порыв говорить пропал.
И лучше мне молча допить бокал…
Полгода не балует солнцем погода,
И души застыли под коркою льда,
И, видно, напрасно я жду ледохода,
И память не может согреть в холода.
Все нужные ноты давно сыграли.
Сгорело, погасло вино в бокале.
Минутный порыв говорить пропал.
И лучше мне молча допить бокал…
В оркестре играют устало, сбиваясь,
Смыкается круг — не прорвать мне кольца.
Спокойно! Я должен уйти улыбаясь,
Но все-таки я допою до конца.
Все нужные ноты давно сыграли.
Сгорело, погасло вино в бокале.
Тусклей, равнодушней оскал зеркал…
И лучше мне молча допить бокал…
А может, мне лучше разбить бокал…
 

* * *

 
Не впадай ни в тоску, ни в азарт ты,
Даже в самой невинной игре
Не давай заглянуть в свои карты
И до срока не сбрось козырей.
Отключи посторонние звуки
И следи, чтоб не прятал глаза,
Чтоб держал он на скатерти руки
И не смог передернуть туза.
Никогда не тянись за деньгами,
Если ж ты, проигравши, поник
Как у Пушкина в «Пиковой даме»,
Ты останешься с дамою пик.
Если ж ты у судьбы не в любимцах,
Сбрось очки и закончи на том.
Крикни: — Карты на стол! Проходимцы!
И уйди с отрешенным лицом.
 

* * *

 
Зарыты в нашу память на века
И даты, и события, и лица,
А память, как колодец, глубока,
Попробуй заглянуть — наверняка
Лицо — и то — неясно отразится.
Разглядеть, что истинно, что ложно,
Может только беспристрастный суд.
Осторожно с прошлым, осторожно,
Не разбейте глиняный сосуд.
Одни его лениво ворошат,
Другие неохотно вспоминают,
А третьи даже помнить не хотят,
И прошлое лежит, как старый клад,
Который никогда не раскопают.
И поток годов унес с границы
Стрелки — указатели пути,
Очень просто в прошлом заблудиться
И назад дороги не найти.
С налета не вини — повремени!
Есть у людей на все свои причины.
Не скрыть, а позабыть хотят они:
Ведь в толще лет еще лежат в тени
Забытые, заржавленные мины.
В минном поле прошлого копаться
Лучше без ошибок, потому
Что на минном поле ошибаться
Просто абсолютно ни к чему.
Один толчок — и стрелки побегут,
А нервы у людей не из каната,
И будет взрыв, и перетрется жгут…
Ах, если люди вовремя найдут
И извлекут до взрыва детонатор!
Спит земля спокойно под цветами,
Но когда находят мины в ней,
Их берут умелыми руками
И взрывают дальше от людей.
 

Дальний рейс

 
Мы без этих колес, словно птицы без крыл.
Пуще зелья нас приворожила
Пара сот лошадиных сил
И, наверно, нечистая сила.
Говорят, все конечные пункты земли
Нам маячат большими деньгами.
Километры длиною в рубли,
Говорят, остаются за нами.
Хлестнет по душам
Нам конечный пункт.
Моторы глушим
И плашмя на грунт.
Пусть говорят — мы за рулем
За длинным гонимся рублем,
Да, это тоже, но суть не в том.
Нам то тракты прямые, то петли шоссе.
Эх, еще бы чуток шоферов нам!
Не надеюсь, что выдержат все
Не сойдут на участке неровном.
Но я скатом клянусь — тех, кого мы возьмем
На два рейса на нашу галеру,
Живо в божеский вид приведем
И, понятно, в шоферскую веру.
И нам, трехосным,
Тяжелым на подъем
И в переносном
Смысле и в прямом,
Обычно надо позарез,
И вечно времени в обрез!
Оно понятно — далекий рейс.
В дальнем рейсе сиденье — то стол, то лежак,
А напарник считается братом.
Просыпаемся на виражах,
На том свете почти, правым скатом.
На колесах наш дом, стол и кров за рулем
Это надо учитывать в сметах.
Мы друг с другом расчеты ведем
Общим сном в придорожных кюветах.
Земля нам пухом,
Когда на ней лежим,
Полдня под брюхом,
Что-то ворожим.
Мы не шагаем по росе
Все наши оси, тонны все
В дугу сгибают мокрое шоссе.
Обгоняет нас вся мелкота, и слегка
Нам обгоны, конечно, обидны.
Но мы смотрим на них свысока,
А иначе нельзя из кабины.
Чехарда дней, ночей, то лучей, то теней…
Но в ночные часы перехода
Перед нами стоит без сигнальных огней
Шоферская лихая свобода.
Сиди и грейся
Болтает, как в седле,
Без дальних рейсов
Нет жизни на земле.
Кто на себе поставил крест,
Кто сел за руль, как под арест,
Тот не способен на дальний рейс.
 

Холода

 
Холода, холода…
От насиженных мест
Нас другие зовут города,
Будь то Минск, будь то Брест…
Холода, холода…
Неспроста, неспроста
От родных тополей
Нас суровые манят места,
Будто там веселей.
Неспроста, неспроста…
Как нас дома ни грей
Не хватает всегда
Новых встреч нам и новых друзей,
Будто с нами беда,
Будто с ними теплей.
Как бы ни было нам
Хорошо иногда,
Возвращаемся мы по домам.
Где же наша звезда?
Может, здесь…
Может, там…
 

* * *

 
Кто старше нас на четверть века, тот
Уже увидел близости и дали.
Им повезло — и кровь, и дым, и пот
Они понюхали, хлебнули, повидали.
И ехали в теплушках, не в тепле,
На стройки, на фронты и на рабфаки.
Они ходили в люди по земле
И в штыковые жесткие атаки.
Но время эшелонное прошло
В плацкартах едем, травим анекдоты.
Мы не ходили — шашки наголо,
В отчаяньи не падали на доты.
И все-таки традиция живет,
Взяты не все вершины и преграды.
Не потому ли летом каждый год
Идем в студенческие наши стройотряды.
Песок в глазах, в одежде и в зубах
Мы против ветра держим путь на тракте,
На дивногорских каменных столбах
Хребты себе ломаем и характер.
Мы гнемся в три погибели, ну что ж,
Такой уж ветер. Только, друг, ты знаешь
Зато ничем нас после не согнешь,
Зато нас на равнине не сломаешь.
 

* * *

 
День-деньской я с тобой, за тобой,
Будто только одна забота,
Будто выследил главное что-то
То, что снимет тоску как рукой.
Это глупо — ведь кто я такой?
Ждать меня — никакого резона,
Тебе нужен другой и покой,
А со мной — неспокойно, бессонно.
Сколько лет ходу нет — в чем секрет?!
Может, я невезучий? Не знаю!
Как бродяга, гуляю по маю,
И прохода мне нет от примет.
Может быть, наложили запрет?
Я на каждом шагу спотыкаюсь:
Видно, сколько шагов — столько бед.
Вот узнаю, в чем дело, — покаюсь.
 

* * *

 
Запомню, запомню, запомню тот вечер,
И встречу с любимой, и праздничный стол.
Сегодня я сам самый главный диспетчер,
И стрелки сегодня я сам перевел.
И пусть отправляю я поезд в пустыню,
Где только барханы в горячих лучах,
Мои поезда не вернутся пустыми,
Пока мой оазис совсем не зачах.
И вновь отправляю я поезд по миру.
Я рук не ломаю, навзрыд не кричу.
И мне не навяжут чужих пассажиров
Сажаю в свой поезд кого захочу.
 

В душе моей

 
Мне каждый вечер зажигает свечи
И образ твой окутывает дым…
Но не хочу я знать, что время лечит,
Что все проходит вместе с ним.
Теперь я не избавлюсь от покоя,
Ведь все, что было на душе на год вперед,
Не ведая, взяла она с собою
Сначала в порт, потом — на пароход…
Душа моя — пустынная пустыня.
Так что ж стоите над пустой моей душой?
Обрывки песен там и паутина
Все остальное увезла с собой.
Теперь в душе все цели без дороги,
Поройтесь в ней — и вы найдете лишь
Две полуфразы, полудиалоги,
Все остальное — Франция, Париж.
Мне каждый вечер зажигает свечи
И образ твой окутывает дым…
Но не хочу я знать, что время лечит
Оно не исцеляет, а калечит,
Ведь все проходит вместе с ним.
 

* * *

 
Люблю тебя сейчас
Не тайно — напоказ.
Не «после» и не «до», в лучах твоих сгораю.
Навзрыд или смеясь,
Но я люблю сейчас,
А в прошлом — не хочу, а в будущем — не знаю.
В прошедшем «я любил»
Печальнее могил.
Все нежное во мне бескрылит и стреножит,
Хотя поэт поэтов говорил:
— Я вас любил, любовь еще, быть может…
Так говорят о брошенном, отцветшем
И в этом жалость есть и снисходительность,
Как к свергнутому с трона королю.
Есть в этом сожаленье об ушедшем,
Стремленье, где утеряна стремительность,
И как бы недоверье к «я люблю».
Люблю тебя теперь Без обещаний: «Верь!»
Мой век стоит сейчас — я век не перережу!
Во время — в продолжении «теперь»
Я прошлым не дышу и будущим не грежу.
Приду и вброд и вплавь
К тебе — хоть обезглавь!
С цепями на ногах и с гирями по пуду.
Ты только по ошибке не заставь,
Чтоб после «я люблю» добавил я и «буду».
Есть в этом «буду» горечь, как ни странно,
Подделанная подпись, червоточина
И лаз для отступления в запас,
Бесцветный яд на самом дне стакана
И, словно настоящему пощечина,
Сомненье в том, что я люблю сейчас.
Смотрю французский сон
С обилием времен,
Где в будущем — не так и в прошлом — по-другому.
К позорному столбу я пригвожден,
К барьеру вызван я языковому.
Ах, — разность в языках!
Не положенье — крах!
Но выход мы вдвоем поищем и обрящем.
Люблю тебя и в сложных временах
И в будущем и в прошлом настоящем!
 

* * *

 
Водой наполненные горсти
Ко рту спешили поднести
Впрок пили воду черногорцы
И жили впрок — до тридцати.
А умирать почетно было
От пуль и матовых клинков
И уносить с собой в могилу
Двух-трех врагов, двух-трех врагов.
Пока курок в ружье не стерся,
Стреляли с седел и с колен.
И в плен не брали черногорца
Он просто не сдавался в плен.
А им прожить хотелось до ста,
До жизни жадным, — век с лихвой,
В краю, где гор и неба вдосталь.
И моря — тоже — с головой.
Шесть сотен тысяч равных порций
Воды живой в одной горсти…
Но проживали черногорцы
Свой долгий век до тридцати.
И жены их водой помянут,
И спрячут их детей в горах
До той поры, пока не станут
Держать оружие в руках.
Беззвучно надевали траур,
И заливали очаги,
И молча лили слезы в травы,
Чтоб не услышали враги.
Чернели женщины от горя,
Как плодородные поля,
За ними вслед чернели горы,
Себя огнем испепеля.
То было истинное мщенье
Бессмысленно себя не жгут!
Людей и гор самосожженье
Как несогласие и бунт.
И пять веков как божьей кары,
Как мести сына и отца
Пылали горные пожары
И черногорские сердца.
Цари менялись, царедворцы,
Но смерть в бою всегда в чести…
Не уважали черногорцы
Проживших больше тридцати.
Мне одного рожденья мало,
Расти бы мне из двух корней…
Жаль, Черногория не стала
Второю родиной моей.
 

Мой Гамлет

 
Я только малость объясню в стихе,
Клеймо на лбу мне рок с рожденья выжег.
И я пьянел среди чеканных сбруй,
Был терпелив к насилью слов и книжек.
Я улыбаться мог одним лишь ртом,
А тайный взгляд, когда он зол и горек,
Умел скрывать, воспитанный шутом.
Шут мертв теперь… «Аминь! Бедняга Йорик!»
Но отказался я от дележа
Наград, добычи, славы, привилегий:
Вдруг стало жаль мне мертвого пажа…
Я объезжал зеленые побеги.
Я позабыл охотничий азарт,
Возненавидел и борзых, и гончих.
Я от подранка гнал коня назад
И плетью бил загонщиков и ловчих.
Я видел: наши игры с каждым днем
Все больше походили на бесчинства.
В проточных водах по ночам, тайком
Я отмывался от дневного свинства.
Я прозревал, глупея с каждым днем,
И — прозевал домашние интриги.
Не нравился мне век, и люди в нем
Не нравились. И я зарылся в книги.
Мой мозг, до знаний жадный как паук, Офелия!
Я тленья не приемлю.
Но я себя убийством уравнял
С тем, с кем я лег в одну и ту же землю.
Я Гамлет, я насилье презирал.
Я наплевал на датскую корону.
Но в их глазах — за трон я глотку рвал
И убивал соперника по трону.
Но гениальный всплеск похож на бред.
В рожденье смерть проглядывает косо.
А мы все ставим каверзный ответ
И не находим нужного вопроса.
 

Маски

 
Смеюсь навзрыд среди кривых зеркал,
Меня, должно быть, ловко разыграли:
Крючки носов и до ушей оскал
Как на венецианском карнавале
Что делать мне? Бежать, да поскорей?
А может, вместе с ними веселиться?
Надеюсь я — под маскою зверей
У многих человеческие лица.
Все в масках, париках — все, как один.
Кто сказочен, а кто — литературен.
Сосед мой справа — грустный арлекин,
Другой палач, а каждый третий — дурень.
Я в хоровод вступаю хохоча,
Но все-таки мне неспокойно с ними,
А вдруг кому-то маска палача
Понравится, и он ее не снимет?
Вдруг арлекин навеки загрустит,
Любуясь сам своим лицом печальным?
Что, если дурень свой дурацкий вид
Так и забудет на лице нормальном?
Вокруг меня смыкается кольцо,
Меня хватают, вовлекают в пляску.
Так-так, мое обычное лицо Все остальные приняли за маску.
Петарды, конфетти! Но все не так…
И маски на меня глядят с укором.
Они кричат, что я опять не в такт,
Что наступаю на ноги партнерам.
Смеются злые маски надо мной,
Веселые — те начинают злиться,
За маской пряча, словно за стеной,
Свои людские подлинные лица.
За музами гоняюсь по пятам,
Но ни одну не попрошу открыться:
Что, если маски сброшены, а там
Все те же полумаски-полулица?
Я в тайну масок все-таки проник.
Уверен я, что мой анализ точен:
И маска равнодушья у иных
Защита от плевков и от пощечин.
Как доброго лица не прозевать,
Как честных угадать наверняка мне?
Они решили маски надевать,
Чтоб не разбить свое лицо о камни.