Высоцкий Владимир Семенович. Книга 2

Билет в рай

Из к/ф «Бегство мистера Мак-Кинли»

 
Вот твой билет, вот твой вагон,
Все в лучшем виде и одному тебе дано
В цветном раю увидеть сон
Трехвековое непрерывное кино.
Все позади, уже сняты
Все отпечатки, контрабанды не берем.
Как херувим стерилен ты,
А класс второй, не лучший класс, зато с бельем.
Вот и сбывается все, что пророчится,
Уходит поезд в небеса. Счастливый путь!
Ах, как нам хочется, как всем нам хочется
Не умереть, а именно уснуть.
Земной перон, не унывай!
И не кричи, для наших воплей он оглох.
Один из нас поехал в рай,
Он встретит бога там, ведь есть наверно бог.
Ты передай ему привет,
А позабудешь, ничего, переживем,
Осталось нам не много лет,
Мы пошустрим и, как положено, умрем.
Вот и сбывается все, что пророчится,
Уходит поезд в небеса. Счастливый путь!
Ах, как нам хочется, как всем нам хочется
Не умереть, а именно уснуть.
Уйдут без нас в ничто без сна
И сыновья, и внуки внуков в трех веках.
Не дай господь, чтобы война,
А то мы правнуков оставим в дураках.
Разбудит вас какой-то тип
И впустит в мир где в прошлом войны, рак,
Где побежден гонконгский грипп,
На всем готовеньком ты счастлив ли дурак.
Вот и сбывается все, что пророчится,
Уходит поезд в небеса, счастливый путь!
Ах, как нам хочется, как всем нам хочется
Не умереть, а именно уснуть.
Итак, прощай! Звенит звонок.
В счастливый путь! Храни тебя от всяких бед.
А если там есть вправду бог,
Ты все же вспомни, передай ему привет.
 

Цыганская

 
Камнем грусть весит на мне, в омут меня тянет,
Отчего любое слово больно нынче ранит.
Просто где-то рядом встали табором цыгане
И тревожат душу вечерами.
И, как струны, звенят тополя,
И звенит, как гитара, земля.
Утоплю тоску в реке, украду хоть ночи я,
Там в степи костры горят и пламя меня манит.
Эх, душу и рубаху искромсаю в клочья!
Только пособите мне, цыгане.
Я сегодня пропьюсь до рубля,
Пусть поет мне цыганка шаля.
 

Про речку Вачу и попутчицу Валю

 
Под собою ног не чую
И качается земля.
Третий месяц я бичую,
Так как списан подчистую
С китобоя-корабля.
Ну а так как я бичую
В беспринципности своей,
Я на лестницах ночую,
Где тепло от батарей.
Вот это жизнь — живи и грейся.
Нет, вам пуля и петля.
Пью бывает, хоть залейся,
Кореша приходят с рейса
И гуляют от рубля.
Рубь не деньги, рубь бумажка,
Экономить тяжкий грех.
Ах, душа моя — тельняшка,
Сорок полос, семь прорех!
Но послал господь удачу,
Заработал свечку он.
Увидав, как горько плачу,
Он сказал: «Валяй на Вачу,
Торопись пока сезон.»
Что такое эта Вача
Разузнал я у бича.
Он на Вачу ехал плача,
А возвращался хохоча.
Вача-это речка с мелью
Во глубине сибирских руд.
Вача-это дом с пастелью,
Там стараются артелью,
Много золота берут.
Как вербованный ишачу,
Не ханыжу, не торчу.
Взял билет, лечу на Вачу,
Прилечу, похохочу.
Нету золота богаче,
Люди знают, им видней.
В-общем, так или иначе
Заработал я на Ваче 117 трудодней.
Подсчитали, отобрали
За еду, туда-сюда.
Ну, в-общем так, три тыщи дали
Под расчет. Вот это да!
Рассовал я их в карманы,
Где и рубь не ночевал,
И уехал в жарки страны,
Где кафе да рестораны,
Позабыть как бичевал.
Выпью, там такая чача,
За советчика бича.
Я на Вачу ехал плача,
А возвращаюсь хохоча.
Проводник в предверьи пьянки
Извертелся на пупе,
Тоже и официантки,
А на первом полустанке
Села женщина в купе.
Может вам она, как кляча,
Ну а мне так в самый раз.
Я на Вачу ехал плача,
А возвращаюсь веселясь.
То да се, да трали-вали,
Как узнала про рубли,
Слово по слову у Вали,
Сотни по столу шныряли,
С Валей вместе и сошли.
С нею вышла незадача,
Но я и это залечу.
Я на Вачу ехал плача,
А возвращаюсь хохочу.
Суток пять как просквозило,
Море вот оно стоит.
У меня что было сплыло,
Проводник воротит рыло
И за водкой не бежит.
Рубь последний в Сочи трачу,
Телеграмму накатал
«Шлите денег, отбатрачу,
Я их все прохохотал.»
Где вы, где вы, рассыпные?
Хоть ругайся, хоть кричи.
Снова ваш я, дорогие,
Магаданские, родные,
Незабвенные бичи!
Мимо носа носят чачу,
Мимо рота алычу.
Я на Вачу еду плачу,
Над собою хохочу.
 

Ноты

 
Я изучил все ноты от и до,
Но кто мне на вопрос ответит прямо;
Ведь начинают гаммы с ноты «до» И ею же заканчивают гаммы.
Пляшут ноты врозь и с толком,
Что «до», «ре», «ми», «фа», «соль», «ля», «си» пока
Разбросает их по полкам
Чья-то дерзкая рука.
Известно музыкальной детворе,
Я впасть в тенденциозности рискую,
Что занимает место нота «ре»
На целый такт и на 1/8.
Какую ты тональность не возьми,
Неравенством от звуков так и пышет.
Одна и та же нота, скажем «ми»
Звучит сильней чем даже нота выше.
Пляшут ноты врозь и с толком,
Что «до», «ре», «ми», «фа», «соль», «ля», «си» пока
Разбросает их по полкам
Чья-то дерзкая рука.
Выходит все у нот, как у людей,
Но парадокс имеется, да вот он:
Бывает нота «фа» звучит сильней Чем высокопоставленная нота.
Вот затесался где-нибудь «бемоль»
И в тот же миг как влез он беспардонно.
Внушавшая доверье нота «соль»
Себе же изменяет на полтона.
Пляшут ноты врозь и с толком,
Что «до», «ре», «ми», «фа», «соль», «ля», «си» пока
Разбросает их по полкам
Чья-то дерзкая рука.
Сел композитор, жажду утоляя,
И грубым знаком музыку прорезал,
И нежная, как бархат, нота «ля»
Свой голос повышает до «диеза».
И, наконец, Бетховена спроси,
Без ноты «си» нет ни игры, ни пенья.
Возносится над всеми нота «си»
И с высоты взирает положенья.
Пляшут ноты врозь и с толком,
Что «до», «ре», «ми», «фа», «соль», «ля», «си» пока
Разбросает их по полкам
Чья-то дерзкая рука.
Не стоит затевать о нотах спор,
Есть у них тузы и секретарши.
Считается, что в «си-бемоль минор»
Звучат прекрасно траурные марши.
А кроме этих подневольных нот
Еще бывают ноты — паразиты.
Кто их сыграет, кто их пропоет?
Но с нами бог, а с ними композитор.
Пляшут ноты врозь и с толком,
Что «до», «ре», «ми», «фа», «соль»,«ля», «си» пока
Разбросает их по полкам
Чья-то дерзкая рука.
 

Романс

Из к/ф «Опасные гастроли»

 
Было так, я любил и страдал,
Было так, я о ней лишь мечтал,
Я ее видел тайно во сне
Амазонкой на белом коне.
Что нам была вся мудрость старых книг,
Когда к следам ее губами мог припасть я.
Что с вами стало, королева грез моих?
Что с вами стало, мое призрачное счастье?
Наши души купались в весне,
Наши головы были в огне.
И печаль, с ней боль далеки
И, казалось, не будет тоски.
Ну, а теперь хоть саван ей готовь,
Смеюсь сквозь слезы я и плачу без причины.
Вам вечным холодом и льдом сковало кровь
От страха жить и от предчувствия кончины.
Понял я, больше песен не петь,
Понял я, больше снов не смотреть.
Дни тянулись те нитями лжи,
С нею были одни миражи.
Я жгу остатки праздничных одежд,
Я струны рву, освобождаясь от дурмана.
Мне не служить рабом у призрачных надежд,
Не поклоняться больше идолам обмана.
 

Игра

 
Помню я, однажды и в очко, и в штосс играл,
А с кем играл — не помню этой стервы!
Я ему тогда двух сук из зоны проиграл…
Зря пошел я в пику, а не в черву!…
Он сперва как следует колоду стасовал,
А потом не выдержали нервы,
Он рубли на кон кидал, а я слюну пускал
И пошел я в пику, а не в черву!…
Руки задрожали, будто кур я воровал,
Будто сел играть я в самый первый
Он сперва, для понту, мне пол-сотни проиграл,
И пошел я в пику, а не в черву!…
Ставки повышали, шло все слишком хорошо.
А потом я сделал ход неверный,
Он поставил на кон этих двух, и я пошел,
И пошел я в пику, а не в черву!…
 

Татуировка

 
Не делили мы тебя и не ласкали
А что любили, так уж это позади.
Я ношу в душе твой светлый образ, Валя,
А Алеша выколол твой образ на груди.
И в тот день, когда прощались на вокзале,
Я тебя до гроба помнить обещал,
Я сказал: — Я не забуду в жизни Валю.
— А я тем более, — мне Леша отвечал.
А теперь решим, кому из нас с ним хуже,
Кому трудней — попробуй разбери!
У него твой профиль выколот снаружи,
А у меня душа исколота внутри.
И когда мне тошно, хоть на плаху,
Пусть слова мои тебя не оскорбят,
Я прошу, чтоб Леха расстегнул рубаху,
И гляжу, гляжу часами на тебя.
Но недавно мой товарищь, друг хороший,
Он беду мою искусством поборол:
Он скопировал тебя с груди у Леши
И на грудь мою твой профиль наколол.
Знаю я, твоих друзей чернить неловко,
Но ты мне ближе и роднее от того,
Что моя, верней твоя, татуировка
Много лучше и красивей, чем его.
 

Серебряные струны

 
У меня гитара есть — расступитесь стены!
Век свободы не видать из-за злой фортуны!
Перережьте горло мне, перережьте вены,
Только не порвите серебряные струны!…
Я зароюсь в землю, сгину в одиночестве…
Эх, кто бы заступился за мой возраст юный!
Влезли ко мне в душу, рвут ее на части.
Только б не порвали серебряные струны!
Но гитару унесли, и с ней — свободу,
Упирали, я, кричал: — Сволочи, паскуды!
Вы втопчите меня в грязь, бросьте меня в воду,
Только не порвите серебряные струны!
Что же это, братцы? Не видать мне что ли
Ни денечков светлых, ни ночей безлунных?
Загубили душу мне, отобрали волю,
А теперь порвали серебряные струны!
 

Первый дом

 
В этом доме большом раньше пьянка была
Много дней, много дней
Ведь в каретном ряду первый дом от угла
Для друзей, для друзей.
За пьянками, гулянками,
За банками, полбанками,
За спорами, за ссорами, раздорами
Ты стой на том, что этот дом
Пусть ночью, днем — всегда твой дом
И здесь не смотрят на тебя с укором.
И пускай иногда недовольна жена,
Но бог с ней, но бог с ней.
Есть у нас что-то больше, чем рюмка вина
У друзей, у друзей.
За пьянками, гулянками,
За банками, полбанками,
За спорами, за ссорами, раздорами
Ты стой на том, что этот дом
Пусть ночью, днем — всегда твой дом
И здесь не смотрят на тебя с укором.
 

Неудачник

 
Сколько лет, сколько лет
Все одно и тоже.
Денег нет, женщин нет,
Да и быть не может.
Сколько лет воровал,
Сколько лет старался,
Мне б скопить капитал,
Ну а я спивался…
Ни кола, ни двора,
И ни рожи с кожей,
И друзей ни х…,
Да и быть не может.
Сколько лет воровал,
Сколько лет старался,
Мне б скопить капитал,
Ну а я спивался…
Так только водка на троих,
Только пика с червой.
Комом все блины мои,
А не только первый…
 

Молодой жульман

 
Бежит реченька да по песочечку,
Да бережочек, ох бережочек мочит…
А молодой жульман, да молодой жульман
Начальника просит:
— Начальничек да над начальниками,
Отпусти, ох отпусти меня на волю,
Там соскучилась, а может быть, ссучилась
На свободе доля!..
— Отпустил бы тебя на волю я,
Но воровать, ох-ох, воровать ты будешь.
Пойди напейся ты воды холодненькой,
Про любовь забудешь.
Да, пил я воду, да пил холодную,
Да пил, не напивался…
А полюбил на свободе да комсомолочку,
С нею наслаждался!…
Ой, гроб несут да и коня ведут.
Но никто слезы не пронит,
А молодая, ох молодая комсомолочка
Жульмана хоронит…
Бежит реченька да по песочечку,
Да бережок, ох бережок мочит,
А молодая, ох молодая комсомолочка
Ножки в речке мочит…
Бежит реченька да по песочечку,
А комсомолке, а комсомолочке — крышка…
А молодой жульман, ох молодой жульман
Заработал вышку!…
 

Майданщик

 
Шмырит урка в ширме у майданщика,
Вродит фрайер в тишине ночной,
Он вынул бумбера, осмотрел баранчика,
Зыкнул на блатном: — Гой, штемн, лягавый, стой!
Но штым и не вздрогнул и не растерялся,
И в рукаве своем машинку он нажал,
А к носу урки он поднес баранчика,
Урка пошатнулся, как заскерзанный упал.
Со всех сторон сбежалися лягушки,
Урка загибался там в пыли.
А менты взяли фрайера на мушку,
Бумбера уштопали, на дачу повели.
Я дать совет хочу всем уркаганам,
Всем в законе фрайерам блатным:
Кончай урканить и бегать по майданам,
А не то тебе ведь, падло, прийдется нюхать дым!
 

В 12 часов

 
Да, в 12 часов людям хочется спать
И артистки идут на работу.
Лучше не украду, на бега не пойду,
Мне им сон нарушать неохота.
Говорил мне друг Мишка:
- У нее ведь сберкнижка!
Врете вы! Быть не может! Чтоб артист был богат!
— Но у ней подполковник,
Он, ей-ей, ей любовник!…
Этим козырем Мишка
Убедил меня, гад!
Хоть в 12 часов людям хочется спать,
Не поспят одну ночку, чего там!
Мы им скажем: — Молчать!
Просим нам не мешать!
Очень вас обижать неохота…
Говорил же ребятам,
Что она небогата,
Бриллианты-подделка,
Подполковник сбежал…
И к тому же артистке
Лет примерно под триста,
Не прощу себе в жизни,
Что ей спать помешал!
Ведь в 12 часов людям хочется спать,
Им наутро вставать на работу.
Ни за что не пойду, не хочу им мешать,
Мне их сон нарушать неохота.
 

Монте-Карло

 
Передо мной любой факир, ну просто карлик!
Я их держу за просто мелких фраеров!
Возьмите мне один билет до Монте-Карло,
Я потревожу ихних шулеров.
Не соблазнят меня ни ихние красотки,
А на рулетку только б мне взглянуть,
Их банкометы мне вылижут подметки,
А я на поезд и в обратный путь!
Я привезу с собою массу впечатлений,
Попью коктейли, послушаю джаз-банд…
Я привезу с собою кучу ихних денег
И всю валюту сдам в советский банк!…
Играть я буду и на красный и на черный,
Я в Монте-Карло облажу все углы…
Останутся у них в домах игровых
Одни хваленые зеленые столы!
Я говорю про все про это без ухарства.
Шутить мне некогда: мне вышка на носу!
Но пользу нашему родному государству
Наверняка я этим принесу!
 

Пыльный город

 
Так оно и есть
Словно встарь, словно встарь:
Если шел в разрез
На фонарь, на фонарь,
А если воровал
Значит сел, значит сел,
А если много знал
Под расстрел, под расстрел.
Думал я, наконец, не увижу я скоро
Лагерей, лагерей.
Но попал в этот пыльный, расплывчатый
Без людей, без людей.
Бродят толпы людей на людей не похожих
Равнодушных, слепых.
Я заглядывал в черные лица прохожих,
Ни своих, ни чужих.
Но так оно и есть
Словно встарь, словно встарь:
Если шел в разрез
На фонарь, на фонарь,
А если воровал
Значит сел, значит сел,
А если много знал
Под расстрел, под расстрел.
Так зачем проклинал свою горькую долю
Видно зря, видно зря!
Так зачем я так долго стремился на волю
В лагерях, в лагерях!
Бродят толпы людей на людей не похожих
Равнодушных, слепых.
Я заглядывал в черные лица прохожих,
Ни своих, ни чужих.
 

Направо-налево

 
Я женщин не бил до семнадцати лет,
В семнадцать ударил впервые.
Теперь на меня просто удержу нет:
Направо — налево
Я им раздаю чаевые!
Но как же случилось, что интеллигент
Противник насилия в быте,
Так в жизни упал я, и в этот момент
Ну если хотите,
Себя оскорбил мордобитьем.
А было все так. Я ей не изменил
За три дня ни разу, признаться…
Да что говорить? Я духи ей купил
Французские, братцы,
За тридцать четыре семнадцать.
Но был у нее продавец из тэжэ
Его звали Голубев Слава.
Он эти духи подарил ей уже!
Налево — направо
Моя улыбалась шалава!…
Я был молодой и я вспыльчивый был,
Претензии высказал кратко:
Сказал ей, что Славку вчера удавил,
Сегодня ж, касатка,
Тебя удавлю для порядка.
Я с дрожью в руках подошел к ней впритык,
Зубами стуча Марсельезу,
К гортани присох непослушный язык…
И справа, и слева
Я ей основательно врезал!
С тех пор все шалавы боятся меня
И это мне больно, ей-богу!
Поэтому я, не проходит и дня,
Бью больно и долго!
Но всех не побьешь, — их ведь много…
 

Разные интеллекты

 
Ну о чем с тобой говорить?
Все равно ты порешь ахинею,
Лучше я пойду к ребятам пить
У ребят есть мысли поважнее.
У ребят серьезный разговор,
Например, о том, кто пьет сильнее,
У ребят широкий кругозор
От ларька до нашей бакалеи.
Разговор у нас и прям и груб,
Две проблемы мы решаем глоткой:
Где достать недостающий рупь
И кому потом бежать за водкой.
Ты даешь мне утром хлебный квас…
Ну что тебе придумать в оправданье?
Интеллекты разные у нас
Повышай свое образованье!
 

Банька по-черному

 
Копи! Ладно, мысли свои вздорные топи.
Копи, только баньку мне по-черному топи!
Вопи, — все равно меня утопишь, но вопи.
Топи, только баньку мне, как хочешь, но топи!
Эх, сегодня я отмоюсь, эх, освоюсь!
Но сомневаюсь, что отмоюсь!…
Не спи! Где рубаху мне по-пояс добыла?
Топи! Ох, сегодня я отмоюсь до бела!
Кропи, в бане стены закопченые кропи.
Топи, слышишь? Баньку мне по-черному топи!
Эх, сегодня я отмаюсь, эх, освоюсь! Но сомневаюсь, что отмоюсь!…
Кричи: загнан в угол зельем, словно гончей лось.
Молчи, — у меня уже похмелье кончилось!
Купи! Хоть кого-то из охранников купи.
Топи, эту баньку ты мне ранненько топи!
Эх, отмоюсь я сегодня, эх, освоюсь!
Но сомневаюсь, что отмоюсь!…
Терпи! — Ты ж сама по дури продала меня!
Топи, чтоб я чист был, как щенок, к исходу дня.
Вопи, — все равно меня утопишь, но вопи…
Топи, только баньку мне как хочешь, но топи!
Эх, сегодня я отмаюсь, эх, освоюсь!
Но сомневаюсь, что отмоюсь!…
 

Песня певца у микрофона

 
Я весь в свету, доступен всем глазам.
Я приступил к привычной процедуре:
Я к микрофону встал, как к образам,
Нет-нет, сегодня — точно к амбразуре.
И микрофону я не по нутру
Да, голос мой любому опостылет.
Уверен, если где-то я совру,
Он ложь мою безжалостно усилит.
Бьют лучи от рампы мне под ребра,
Светят фонари в лицо недобро,
И слепят с боков прожектора,
И жара, жара.
Он, бестия, потоньше острия.
Слух безотказен, слышит фальшь до йоты.
Ему плевать, что не в ударе я,
Но пусть, я честно выпеваю ноты.
Сегодня я особенно хриплю,
Но изменить тональность не рискую.
Ведь если я душою покривлю,
Он ни за что не выправит кривую.
На шее гибкой этот микрофон
Своей змеиной головою вертит.
Лишь только замолчу, ужалит он.
Я должен петь до одури, до смерти.
Не шевелись, не двигайся, не смей.
Я видел жало. Ты змея, я знаю.
А я сегодня — заклинатель змей,
С не пою, я кобру заклинаю.
Прожорлив он, и с жадностью птенца
Он изо рта выхватывает звуки.
Он в лоб мне влепит девять грамм свинца.
Рук не поднять — гитара вяжет руки.
Опять не будет этому конца.
Что есть мой микрофон? Кто мне ответит?
Теперь он — как лампада у лица,
Но я не свят, и микрофон не светит.
Мелодии мои попроще гамм,
Но лишь сбиваюсь с искреннего тона,
Мне сразу больно хлещет по щекам
Недвижимая тень от микрофона.
Я освещен, доступен всем глазам.
Чего мне ждать: затишья или бури?
Я к микрофону встал, как к образам.
Нет-нет, сегодня точно — к амбразуре.
 

* * *

 
Я полмира почти через злые бои
Прошагал и прополз с батальоном,
И обратно меня за заслуги мои
С санитарным везли эшелоном.
Подвезли — вот родимый порог
На полуторке к самому дому.
Я стоял и немел, а над крышей дымок
Поднимался не так — по-другому.
Окна словно боялись в глаза мне взглянуть.
И хозяйка не рада солдату
Не припала в слезах на могучую грудь,
А руками всплеснула — и в хату.
И залаяли псы на цепях.
Я шагнул в полутемные сени,
За чужое за что-то запнулся в сенях,
Дверь рванул — подкосились колени.
Там сидел за столом на месте моем
Неприветливый новый хозяин.
И фуфайка на нем, и хозяйка при нем,
Потому я и псами облаян.
Это значит, пока под огнем
Я спешил, ни минуты не весел,
Он все вещи в дому переставил моем
И по-своему все перевесил.
Мы ходили под богом — под богом войны,
Артиллерия нас накрывала.
Но смертельная рана зашла со спины
И изменою в сердце застряла.
Я себя в пояснице согнул,
Силу воли позвал на подмогу:
«Извините, товарищи, что завернул
По ошибке к чужому порогу.
Дескать, мир, да любовь вам, да хлеба на стол,
Чтоб согласье по дому ходило».
Ну, а он даже ухом в ответ не повел:
Вроде так и положено было.
Зашатался некрашеный пол.
Я не хлопнул дверьми, как когда-то.
Только окна раскрылись, когда я ушел,
И взглянули мне вслед виновато…
 

Белый вальс

 
Какой был бал! Накал движенья, звука, нервов,
Сердца стучали на три счета вместо двух.
К тому же дамы приглашали кавалеров
На белый вальс, традиционный, и захватывало дух.
Ты сам, хотя танцуешь с горем пополам,
Давно решился пригласить ее одну…
Но вечно надо отлучаться по делам,
Спешить на помощь, собираться на войну.
И вот все ближе, все реальней становясь,
Она, к которой подойти намеревался,
Идет сама, чтоб пригласить тебя на вальс,
И кровь в висках твоих стучится в ритме вальса.
Ты внешне спокоен
Средь шумного бала,
Но тень за тобою
Тебя выдавала
Металась, ломалась, дрожала она
В зыбком свете свечей.
И, бережно держа
И бешено кружа,
Ты мог бы провести ее по лезвию ножа.
Не стой же ты руки сложа,
Сам не свой и ничей.
Был белый вальс, конец сомненьям маловеров
И завершенье юных снов, забав, утех.
Сегодня дамы приглашают кавалеров
Не потому, что мало храбрости у тех.
Возведены на время бала в званья дам,
И кружит головы нам вальс, как в старину.
Но вечно надо отлучаться по делам,
Спешить на помощь, собираться на войну.
Белее снега белый вальс, кружись, кружись,
Чтоб снегопад подольше не прервался.
Она пришла, чтоб пригласить тебя на жизнь,
И ты был бел, белее стен, белее вальса.
Где б ни был бал — в лицее, в доме офицеров,
В дворцовой зале, в школе — как тебе везло!
В России дамы приглашают кавалеров
Во все века на белый вальс, и было все белым-бело.
Потупя взоры, не смотря по сторонам,
Через отчаянье, молчанье, тишину
Спешили женщины прийти на помощь нам.
Их бальный зал — величиной во всю страну.
Куда б ни бросило тебя, где б ни исчез,
Припомни вальс, как был ты бел — и улыбнешься.
Век будут ждать тебя — и с моря и с небес
И пригласят на белый вальс, когда вернешься.
Ты внешне спокоен
Средь шумного бала,
Но тень за тобою
Тебя выдавала
Металась, ломалась, дрожала она
В зыбком свете свечей.
И, бережно держа
И бешено кружа,
Ты мог бы провести ее по лезвию ножа.
Не стой же ты руки сложа,
Сам не свой и ничей.
 

Песня о конце войны

 
Сбивают из досок столы во дворе,
Пока не накрыли — стучат в домино.
Дни в мае длиннее ночей в декабре,
Но тянется время — и все решено.
Вот уже довоенные лампы горят вполнакала
И из окон на пленных глазела Москва свысока…
А где-то солдат еще в сердце осколком толкало,
А где-то разведчикам надо добыть «языка».
Вот уже обновляют знамена. И строят в колонны.
И булыжник на площади чист, как паркет на полу.
А все же на запад идут и идут эшелоны.
И над похоронкой заходятся бабы в тылу.
Не выпито всласть родниковой воды,
Не куплено впрок обручальных колец
Все смыло потоком народной беды,
Которой приходит конец наконец.
Вот со стекол содрали кресты из полосок бумаги.
Вот и шторы — долой! Затемненье уже ни к чему.
А где-нибудь спирт раздают перед боем из фляги,
Он все выгоняет — и холод, и страх, и чуму.
Вот от копоти свечек уже очищают иконы.
И душа и уста — и молитву творят, и стихи.
Но с красным крестом все идут и идут эшелоны,
Хотя и потери по сводкам не так велики.
Уже зацветают повсюду сады.
И землю прогрело и воду во рвах.
И скоро награда за ратны труды
Подушка из свежей травы в головах.
Уже не маячат над городом аэростаты.
Замолкли сирены, готовясь победу трубить.
А ротные все-таки выйти успеют в комбаты,
Которых пока еще запросто могут убить.
Вот уже зазвучали трофейные аккордеоны,
Вот и клятвы слышны жить в согласье, любви, без долгов,
А все же на запад идут и идут эшелоны,
А нам показалось, совсем не осталось врагов.
 

Благословен великий океан

 
Заказана погода нам удачею самой,
Довольно футов нам под киль обещано,
И небо поделилось с океаном синевой,
Две синевы у горизонта скрещено.
Не правда ли, морской, хмельной, невиданный простор
Сродни горам в безумстве, буйстве, кротости.
Седые гривы волн чисты, как снег на пиках гор,
И впадины меж ними — словно пропасти.
Служение стихиям не терпит суеты.
К двум полюсам ведет меридиан.
Благословенны вечные хребты,
Благословен великий океан.
Нам сам великий случай — брат, везение — сестра.
Хотя на всякий случай мы встревожены.
На суше пожелали нам «Ни пуха, ни пера»,
Созвездья к нам прекрасно расположены.
Мы все — впередсмотрящие, все начали с азов,
И, если у кого-то невезение,
Меняем курс, идем на «Сос», как там в горах — на зов
На помощь, прерывая восхождение.