Яковлев Александр Николаевич. Цель жизни

   Объявили воздушную тревогу. Завыли сирены. Вслед за разведчиками, с интервалами в 10 минут, появилось несколько эшелонов вражеских бомбардировщиков, по 20 самолетов в каждом эшелоне. Совместными усилиями зенитной артиллерии, прожектористов и летчиков противовоздушной обороны четыре вражеских самолета были сбиты, а остальные врассыпную повернули обратно, побросав бомбы куда попало.
   После этого гитлеровские пираты изменили тактику и попытались подобраться к Москве группками, по четыре-пять, или даже вовсе одиночными самолетами. Некоторым из них удалось прорваться и сбросить свои бомбы на окраинах.
   Во время налета я находился в наркомате. Сразу же после объявления по радио воздушной тревоги нарком и все сотрудники спустились в бомбоубежище. Но там не сиделось.
   Я поднялся на крышу. Грохотала зенитная артиллерия, по небу рыскали лучи прожекторов, иногда в их перекрестье серебристыми крестиками заметны были вражеские самолеты.
   На окраинах города там и здесь раздавались взрывы, полыхало пламя, стелился багряный дым пожарищ. Было довольно жутко.
   Эта вторая попытка гитлеровцев бомбить Москву в ночь на 22 июля стоила им еще пяти самолетов, сбитых только в районе города.
   Если учесть, что в этом первом налете на самолетах "Юнкерс-88", "Дорнье-215" и "Хейнкель-111" принимали участие лучшие летчики гитлеровской бомбардировочной авиации, имевшие за плечами большой опыт бомбежки городов Англии, Франции, Польши, то нужно сказать, что наша противовоздушная оборона с честью выполнила свою задачу.
   Пожарные команды, группы МПВО самоотверженно вели себя в ту первую ночь, когда Москва встретилась с войной лицом к лицу.
   Следующей ночью враг повторил налет опять большим количеством самолетов, которые маленькими группами пытались подойти к Москве с разных сторон. На этот раз обстановка для нас оказалась более сложной, так как облачность мешала работе зенитчиков и прожектористов. Летчикам тоже труднее было обнаруживать вражеские самолеты. Опять были взрывы, пожары, разрушения и жертвы среди гражданского населения. Тем не менее и на этот раз врагу не удалось причинить Москве серьезных повреждений. Примерно такой же результат был и от третьего налета.
   Москвичам становились привычными то и дело объявлявшиеся воздушные тревоги, вой сирен и, наконец, знакомый голос по радио бессменного в эти тревожные дни и ночи диктора Левитана: "Опасность воздушного нападения миновала, отбой... отбой..."
   В это время геббельсовская пропаганда вовсю трубила об успешных бомбардировках и больших разрушениях в Москве. Однако на самом деле вражеская авиация не причинила большого ущерба городу.
   Первые налеты обошлись гитлеровцам в несколько десятков самолетов. И, что еще важнее, они сбили спесь с фашистских летчиков и подорвали веру в свою непобедимость и безнаказанность. Около 200 лучших летчиков бомбардировочной авиации Гитлера нашли свою смерть в июльские ночи в небе Москвы.
   После этого немцы стали действовать осторожнее, но и мы тоже приобретали боевой опыт.
   Начиная с 22 июля налеты на Москву повторялись чуть ли не каждую ночь и стали привычными. Однако система противовоздушной обороны действовала довольно слаженно, и, как известно, ни один налет гитлеровцам по-настоящему не удался. Прорывавшиеся к городу одиночные самолеты не смогли выполнить цели, поставленной Гитлером, - стереть с лица земли нашу столицу. Повреждения в Москве, причиненные этими бомбежками, не могут идти ни в какое сравнение с теми разрушениями, которые немецкой бомбардировочной авиации удалось нанести Лондону.
   Во всяком случае, ночь 22 июля 1941 года была первым экзаменом для московской ПВО, и вот какова оценка этому в приказе наркома обороны от 22 июля 1941 года:
   "В ночь на 22 июля немецко-фашистская авиация пыталась нанести удар по Москве.
   Благодаря бдительности службы воздушного наблюдения (ВНОС) вражеские самолеты были обнаружены, несмотря на темноту ночи, задолго до появления их над Москвой.
   На подступах к Москве самолеты противника были встречены нашими ночными истребителями и организованным огнем зенитной артиллерии. Хорошо работали прожектористы. В результате этого более 200 самолетов противника, шедших эшелонами на Москву, были расстроены и лишь одиночки прорвались к столице. Возникшие в результате бомбежки отдельные пожары были быстро ликвидированы энергичными действиями пожарных команд. Милиция поддерживала хороший порядок в городе
   Нашими истребителями и зенитчиками сбито, по окончательным данным, 22 самолета противника.
   За проявленное мужество и умение в отражении налета вражеской авиации объявляю благодарность:
   1. Ночным летчикам-истребителям Московской зоны ПВО;
   2. Артиллеристам-зенитчикам, прожектористам, аэростатчикам и всему личному составу службы воздушного наблюдения (ВНОС);
   3. Личному составу пожарных команд и милиции г. Москвы.
   За умелую организацию отражения налета вражеских самолетов на Москву объявляю благодарность:
   Командующему Московской зоной ПВО генерал-майору ГРОМАДИНУ,
   Командиру соединения ПВО генерал-майору артиллерии ЖУРАВЛЕВУ,
   Командиру авиационного соединения полковнику КЛИМОВУ.
   Генерал-майору ГРОМАДИНУ представить к Правительственной награде наиболее отличившихся.
   Народный комиссар обороны Союза ССР И. Сталин".
   Чтобы дать представление о противовоздушной обороне Москвы, приведу один пример, рисующий борьбу с фашистскими пиратами на подступах к городу.
   По сигналу воздушной тревоги на множестве аэродромов, опоясавших столицу, поднимались в воздух десятки и сотни истребителей, ведомых молодыми отважными летчиками истребительной авиации противовоздушной обороны, которые первыми принимали на себя удар врага. В ночь с 6 на 7 августа на одном из подмосковных аэродромов раздался сигнал воздушной тревоги. Посты воздушного наблюдения донесли о приближении фашистских бомбардировщиков. Противовоздушную оборону привели в боевую готовность.
   Дежурные пилоты бросились к своим истребителям. Одним из них был комсомолец младший лейтенант Виктор Талалихин, лишь недавно окончивший без отрыва от производства Центральный аэроклуб имени Чкалова, а затем школу военных летчиков.
   Талалихин получил задание контролировать определенный участок воздушного пространства на подступах к Москве. Лунная ночь позволила ему хорошо вести наблюдение. Вдруг на фоне желтого диска луны он заметил темный силуэт промелькнувшего самолета. Летчик дал полный газ своему истребителю, чтобы догнать замеченный самолет и определить, свой он или чужой. Расстояние быстро сокращалось, и, когда осталось каких-нибудь 20 - 30 метров, Виктор ясно увидел на хвосте самолета фашистскую свастику, а на крыльях и по бокам фюзеляжа немецкие опознавательные знаки в виде черного перекрестья. Самолет был двухмоторный, и по его очертаниям Талалихин сразу определил - "Хейнкель-111"!
   Летчик наклонился к прицелу, нажал гашетку на ручке управления. С первой же очереди один из моторов "Хейнкеля" задымил, а затем из-под его капота стало выбиваться пламя. Однако фашисту удалось развернуться. С горящим двигателем он пытался уйти.
   Талалихин нервничал. Неужели уйдет? Он боялся потерять противника в ночном небе, но горящий двигатель бомбардировщика служил хорошим ориентиром. Талалихин догнал противника и сразу дал несколько длинных очередей, но, видимо, промахнулся, потому что "Хейнкель" продолжал уходить. Виктор подошел к нему еще ближе, нажал гашетки, но патронов больше не было. И он решил отрубить винтом своего истребителя хвостовое оперение "Хейнкеля". Рванув сектор газа до упора, он стал быстро настигать противника. В этот момент ответной очередью стрелок "Хейнкеля" прошил кабину истребителя, и рикошетом одна из пуль обожгла Талалихину правую руку.
   Обливаясь кровью, Талалихин решил во что бы то ни стало таранить врага. Он догнал фашиста. Истребитель на огромной скорости врезался в бомбардировщик, и тот, охваченный пламенем, камнем пошел к земле.
   Самолет Талалихина от удара взмыл вверх и стал разваливаться. Летчик выбросился с парашютом, благополучно приземлился и вскоре был доставлен на свой аэродром.
   На другой день Виктор поехал осмотреть тараненный им вражеский бомбардировщик. На месте падения "Хейнкеля" была лишь груда обломков. Рядом с ними - бомбы, которые летчик не успел сбросить.
   Под кустами невдалеке от самолета лежали четыре трупа, один из них подполковник, на мундире у него был железный крест. По-видимому, этот подполковник собирался весело пожить в России: в его карманах нашли штопор, запасную вставную челюсть и пачку порнографических открыток.
   Талалихин получил новый самолет и, как только зажила рука, вернулся в строй защитников Москвы.
   Август 1941 года выдался солнечный и теплый, а на душе было очень тяжело. Немцы продвигались в глубь нашей страны.
   Наши усилия были направлены на то, чтобы возможно быстрее ликвидировать преимущество немецкой авиации в численности самолетов, восполнить потери, понесенные нами в первые дни войны, и, самое главное, как можно быстрее развернуть производство новых истребителей, чтобы пресечь безнаказанное хозяйничанье в нашем воздухе фашистских воздушных пиратов.
   19 августа 1941 года Сталин вызвал наркома Шахурина, конструктора Ильюшина, главкома ВВС Жигарева, его заместителя Петрова и меня.
   Встретил нас посреди комнаты и, прежде чем объяснить, зачем вызвал, обратился к Ильюшину:
   - На ваших самолетах хорошо воюют. Известно ли вам об этом? Военные особенно хвалят штурмовик ИЛ-2. Какую вам дали премию за ИЛ-2? (Речь шла о первых Сталинских премиях, которые присуждались в марте 1941 года.)
   Ильюшин ответил, что получил премию второй степени и очень благодарен правительству за это.
   - Чего же благодарны? - сказал Сталин. - За эту машину вы заслуживаете премии первой степени. И, обращаясь к Шахурину, сказал:
   - Нужно дать Ильюшину премию первой степени.
   Я был рад за Ильюшина, и мне припомнился один эпизод, происшедший незадолго до войны, в феврале 1941 года.
   По срочному вызову нарком и я поехали к Сталину. В его кабинете находились Маленков, Жданов и директор ленинградского Кировского завода Зальцман. Сталин был возбужден и нервно расхаживал по кабинету. Как выяснилось, нас вызвали по поводу производства штурмовиков Ильюшина. Завод, выпускавший ИЛ-2, сорвал сроки сдачи машин.
   ИЛы производились тогда в условиях довольно сложной кооперации. Бронированные корпуса штурмовика поставлял один завод, а ему, в свою очередь, раскроенные броневые плиты заготовлял другой. Не добившись накануне толкового ответа о причинах задержки выпуска штурмовиков, Сталин позвонил в Ленинград Жданову и поручил ему разобраться в этом деле. Жданов вызвал руководителей завода и дал им серьезную трепку за несвоевременную подачу корпусов штурмовика, но виновные ссылались на задержку в получении раскроя бронированных листов с Кировского завода. Пришлось вызвать и Зальцмана. Последний, чтобы оправдаться в глазах Жданова, привез ему одну из синек серийных чертежей корпуса ИЛ-2, полученных с авиазавода. Синька уже побывала в цехах, на верстаках, и была испещрена многочисленными технологическими пометками. Зальцман разложил на столе у Жданова этот чертеж и заявил, что низкое качество чертежей является причиной большого брака и срыва выполнения задания по броне. Жданов сообщил об этом Сталину. В результате состоялось обсуждение вопроса об ИЛах, на которое вызвали нас, Жданова и Зальцмана.
   Когда Зальцман стал потрясать перед Сталиным якобы негодным чертежом, я сразу понял, в чем дело. Чертеж действительно был рабочим цеховым документом рваный, в масляных пятнах, а многочисленные технологические пометки можно было принять за исправление ошибок. Зальцман изобразил дело таким образом, будто бы все чертежи штурмовика находятся в таком состоянии. Сталин рассвирепел.
   - Мне давно говорили, что Ильюшин неряха. Какой это чертеж? Безобразие. Я ему покажу.
   Я вступился за Ильюшина, постарался объяснить, в чем дело, но Сталин ничего не хотел слушать. Он соединился по телефону с Ильюшиным и заявил дословно следующее:
   - Вы неряха. Я привлеку вас к ответственности. Ильюшин что-то пытался объяснить по телефону, но Сталин не стал с ним разговаривать.
   - Я занят, мне некогда. Передаю трубку Жданову, объясняйтесь с ним. И опять:
   - Я привлеку вас к ответственности.
   В тот же вечер расстроенный Сергей Владимирович поехал в Ленинград и утром, прямо с поезда, отправился на Кировский завод. Там с цеховыми работниками он детально но всем разобрался и о нечестном поступке Зальцмана доложил Жданову, от которого Зальцману крепко попало. Но Сергей Владимирович Ильюшин долго переживал несправедливый упрек Сталина в конструкторской неряшливости.
   Теперь превосходная оценка ИЛов Сталиным служила для Ильюшина большей наградой, чем премия первой степени.
   В этот раз обсуждение началось с вопроса о возможности ускорения производства боевых самолетов, особенно истребителей. Затем пошла речь об эвакуации заводов, причем такой эвакуации, которая дала бы нам возможность в кратчайший срок восстановить производство самолетов на востоке.
   Сталин поручил нам в самом срочном порядке подумать над тем, как увеличить выпуск боевых самолетов, как быстрее эвакуировать заводы на восток из европейской части СССР.
   Зашел разговор о положении на фронтах. Мы выразили недоумение, почему наши войска отступают.
   - Не везде удается организованное сопротивление, а это и приводит к крушению всей системы обороны на данном участке фронта, - сказал Сталин.
   Ильюшин заметил:
   - Нужно было бы вооружать народ на оставляемой нашими войсками территории...
   Сталин сказал:
   - Мы бы вооружили, да у нас не хватает винтовок и оружия даже для снабжения армии. Мы формируем пополнение, а вооружать нечем. Думали сначала заказать винтовки в Англии, но там другие патроны. Получилась бы мешанина. Поэтому решено всемерно усилить отечественное производство винтовок и патронов.
   Вернувшись из Ставки, я застал в своем кабинете ожидавшего меня конструктора Николая Николаевича Поликарпова. Он был мрачен, пессимистически настроен, как мне сначала показалось, под впечатлением только что переданной по радио сводки.
   В этот момент объявили воздушную тревогу, но мы не пошли в убежище и долго молча сидели друг против друга.
   - Что же будет дальше? - прервал молчание Поликарпов.
   - Будем эвакуировать заводы в Сибирь и увеличивать выпуск самолетов, чересчур бодро ответил я.
   - Знаю я эти эвакуации, - угрюмо буркнул Николай Николаевич. - В первую мировую войну мы эвакуировали Русско-Балтийский завод из Риги в Петроград... Всего 500 километров, и то ничего не получилось. Создалась страшная пробка! Чтобы пропустить воинские эшелоны, пришлось в пути сбросить все станки вместе с платформами под откос. Так они и ржавели вдоль всего полотна железной дороги, по обеим сторонам. А тут Сибирь... Тысячи километров. Вы идеалист, Александр Сергеевич.
   Состояние Поликарпова мне было понятно. Причина крылась не в одной только очередной сводке с фронта. Много горького скопилось в его душе, и я решил, что лучше не спорить с ним сейчас...
   Незадолго перед этим правительством обсуждалось письмо Поликарпова, в котором он писал о достоинствах своего нового истребителя И-180, а постигшие эту машину во время испытаний неудачи называл роковым стечением обстоятельств.
   Члены правительства при обсуждении письма высказались против этой машины. Может быть, Николай Николаевич рассчитывал, что я расскажу ему что-нибудь по поводу обсуждения его письма, но мне не хотелось огорчать его еще больше. Я сочувствовал ему всей душой и не решался начать разговор.
   Поликарпову последнее время не везло, авторитет его пошатнулся, в него перестали верить, и, что страшнее всего, он и сам уже, кажется, терял веру в свои силы. А ведь на протяжении десятка лет он был непререкаемым и единственным авторитетом в области истребительной авиации.
   Первые неприятности для Николая Николаевича начались после того, как в небе Испании немецкие истребители Мессершмитта показали превосходство над поликарповскими. Это явилось полной неожиданностью для всех, и в том числе для Николая Николаевича. Он встревожился и лихорадочно принялся за создание нового истребителя, получившего условное название И-180. На эту машину возлагались большие надежды, и больше всех верил в нее сам Николай Николаевич. Однако И-180 оказался невезучим и, даже больше того, роковым самолетом.
   И-180 был построен в количестве трех экземпляров. На первом из них в самом начале летных испытаний, в декабре 1938 года, погиб Валерий Чкалов. На втором, спустя немного времени, разбился военный летчик-испытатель Сузи. Позже, на третьем И-180, известный испытатель Степанченок, совершая вынужденную посадку из-за остановки двигателя, не дотянул до аэродрома, врезался в ангар и сгорел.
   Перед войной Поликарпов работал также над двухмоторным самолетом "ВИТ" (воздушный истребитель танков). Он правильно и своевременно понял, что для борьбы с танками еще до их выхода на поле боя наиболее эффективным оружием может стать самолет. Однако осуществить свою идею ему не удалось: самолеты "ВИТ" - первый и второй опытные экземпляры - на испытательных полетах из-за ошибок, допущенных при проектировании, разрушились в воздухе, похоронив под своими обломками экипажи во главе с летчиками-испытателями Головиным и Липкиным.
   Если учесть, что все эти трагические события произошли за сравнительно короткое время - всего за два-три года - и что почти после каждой катастрофы кто-нибудь из ближайших сотрудников Николая Николаевича привлекался к ответственности, то станет ясно, почему Поликарпов молча и неподвижно сидел передо мной, и можно было догадаться, что творилось у него на душе в тот тревожный вечер.
   Мне пришло в голову, что хоть мы молчим, но на самом деле безмолвно обмениваемся мыслями. И вдруг, как бы в подтверждение этого, Николай Николаевич встрепенулся и с болезненной улыбкой спросил:
   - Так что же делать?
   Трудно мне было ему ответить, да я и сам почувствовал, что Николаю Николаевичу, собственно, и ответ не нужен, ему просто необходимо облегчить душу.
   В период работы Поликарпова над И-180 проектированием новых истребителей занимался по меньшей мере десяток вновь созданных конструкторских бюро, возглавляемых Лавочкиным, Горбуновым, Гудковым, Микояном, Гуревичем, Грушиным, Шевченко, Флоровым, Боровковым, Пашининым и др. Поликарпову приходилось, таким образом, соревноваться со всеми перечисленными конструкторами, которые хотя и не имели такого, как он, опыта и знаний, но были молоды, полны энергии и стремления во что бы то ни стало добиться успеха и завоевать для себя и своих конструкторских коллективов право на жизнь. Для всех нас, молодых, это был конкурс. В случае удачи - огромная честь принятия машины на вооружение и запуск в серию. В случае неудачи оставалась надежда завоевать признание в будущем.
   Иное положение сложилось у Поликарпова, начавшего свою работу в авиации еще до первой мировой войны. Это был крупный организатор, человек больших знаний, огромного опыта, железной воли, не говоря уже о конструкторском таланте. И вот теперь, после того монопольного положения, какое он занимал в течение многих лет в нашей истребительной авиации, вдруг убедиться в том, что его обогнали молодые безвестные конструкторы, создатели истребителей МиГ, ЯК и ЛАГГ, было очень тяжело.
   Он прекрасно понимал также, и, я думаю, глубже, чем любой из конструкторов, что оказаться с пустыми руками перед Родиной в самое тяжелое для нее время - это не только личная неудача. Ведь каждый член его многочисленного коллектива верил в главного конструктора, в его талант, знания, опыт. Ему верили и ждали, что он подскажет выход.
   Вокруг работы Поликарпова стала создаваться нездоровая атмосфера. Нашлись любители при удобном случае лягнуть этого заслуженного человека. Однажды, при обсуждении в Кремле авиационных вопросов, кто-то подал даже реплику о том, что "давно надо прикрыть конструкторское бюро Поликарпова", что он "выдохся". Но это предложение не встретило поддержки. Во время обмена мнениями Сталин сказал, что нельзя забыть о заслугах Поликарпова в создании истребителей И-15, И-16, нельзя забыть и о том, что он создал самолет У-2, на котором в течение 15 лет готовились летные кадры нашей авиации.
   Этим обсуждением был положен конец злословию по адресу Поликарпова.
   - Так что же делать? - повторил свой вопрос Николай Николаевич.
   - Прежде всего не падать духом, ведь вы не случайный человек в авиации. Вас знают, ценят, и от вас вправе ждать и ждут новых замечательных машин, не хуже, чем И-16 и "Чайки". А сейчас давайте готовить заводы к эвакуации! Наши КБ будут по соседству.
   Мы много и долго говорили в этот вечер и расстались очень поздно. Я не раз вспоминал об этом разговоре, когда мы встречались с Николаем Николаевичем после эвакуации наших конструкторских бюро в далекую Сибирь, где он с большим жаром работал над осуществлением своих новых планов, стремясь вырваться из полосы творческих неудач.
    
   Эвакуация
   Эшелоны идут на восток. - На переговорах трех держав. - Москва осенью 1941 года. - Памятная встреча.- Государство не может жить без резервов.
   Эвакуация промышленности на какое-то время поглотила все наши усилия. Надо было не только эвакуировать заводы, но в то же время срочно подготовить на Востоке базы, способные принять людей, оборудование и начать выпуск продукции для фронта.
   За Волгу, на Урал, в Сибирь двинулись тысячи железнодорожных эшелонов... Вместе с авиационными заводами эвакуировались и танковые, артиллерийские, автомобильные, оружейные.
   Как быстро будут переброшены заводы, как быстро они начнут выпускать самолеты, танки, снаряды, орудия на новых местах - от этого зависел успех наших войск - пехотинцев, летчиков, танкистов, артиллеристов, храбро сражавшихся против гитлеровцев.
   Наше конструкторское бюро и завод, выпускавший серийные самолеты-истребители ЯК, было решено эвакуировать в один из крупных городов Сибири. В то время там начал работать авиационный завод, выпускавший раньше сельскохозяйственные машины. Но он давал мало самолетов, и его мощности плохо использовались.
   Погрузка в эшелоны оборудования и людей производилась в самый разгар вражеских налетов - в сентябре. В течение суток несколько раз объявлялись воздушные тревоги, грохотали зенитки, иногда разрывались вражеские бомбы. Но работа по отправке людей и оборудования ни на минуту не прекращалась. Надо было во что бы то ни стало в самый короткий срок перевезти тысячи людей, станки и сложное, громоздкое оборудование далеко за Урал. Мало того, заводы, производя погрузку, одновременно продолжали выпускать машины, Каждый станок снимался в самый последний момент, только после того, как на нем были заготовлены детали для выпуска намеченного количества самолетов.
   Уже после того, как ушли многие эшелоны, цехи сборки все еще продолжали выпускать самолеты, которые сдавались на заводских аэродромах прямо фронтовым летчикам. Машины заправляли бензином, и часто летчики вылетали сразу в бой. Первым летным испытанием самолета служили схватки в воздухе с неприятелем. Коллективы заводов работали круглые сутки. Конструкторы вместе с рабочими и служащими участвовали в погрузке, заботясь о том, чтобы доехало в целости и сохранности дорогое и хрупкое оборудование конструкторских бюро и лабораторий. Каждый мастер, рабочий, каждый конструктор старался захватить все необходимое для того, чтобы по прибытии на новое место можно было сразу развернуть производство.
   В эти дни Наркомат авиационной промышленности работал с невероятным напряжением. Ведь на колесах были почти все основные авиационные заводы страны. Требовалось организовать эвакуацию так, чтобы все они поскорее добрались до места назначения.
   Я решил проверить, как идет погрузка и отправка наших эшелонов. И вот машина мчится по Ленинградскому шоссе. Стадион "Динамо", Всехсвятское, мост через канал - и, наконец, сворачиваем на заводскую железнодорожную ветку. Здесь шумно. Снуют десятки грузовых автомашин, хлопочут сотни людей. По длине эшелона - деревянная эстакада. С одной стороны эстакады - вагоны, с другой непрерывной цепочкой подходят машины со станками. Пробираюсь среди этой суеты прямо к вагонам. Очередной эшелон уже погружен, идут последние приготовления к отправке.
   Из теплушек выглядывают рабочие, выходят и окружают меня.
   Все возбуждены, но нет уныния и печали.
   - Заходите на новоселье, - приглашают в одну из теплушек.
   Двухъярусные нары застланы тюфяками, коврами, посредине железная печка, столик, стулья, к потолку подвешена керосиновая лампа. С нар свешиваются головки любопытных, неунывающих ребят. Женщины уже что-то стряпают.
   - Устроились неплохо, лишь бы до морозов добраться, - говорит подоспевший Михаил Константинович Глазков, руководитель погрузки, хлопотавший на эстакаде.
   - До морозов доедете, - говорю я, - а вот как у вас с питанием обстоит дело?
   - С питанием устроились: в каждом эшелоне специальный вагон-буфет, а для обслуживания выделили своих. Продуктов до места хватит, кипяток - круглые сутки.
   - А как насчет порядка в пути?
   - В каждом эшелоне комендант - один из начальников цехов. Не растеряются!
   Лязгнули буфера, эшелон дрогнул.