Страница:
Согласно П. Д. Успенскому, симметричная фигура, построенная вокруг центра, относится к формам, существующим в четвертом измерении. Поскольку четвертое измерение дается нам в качестве времени, то движение в нем эквивалентно росту в трехмерном мире (ср.
_________________
46 The First Apology of Justin, the Martyr // Early Christian Fathers / Ed. by Cyril C. Richardson. New York: Macmillan, 1970. P. 278-281.
47 Sir Thomas Browne, Selected Writings / Ed. by Sir Geoffrey Keynes. Chicago: University of Chicago Press, 1968. P. 204--209. У Брауна можно найти и ссылку на Юстина Мученика, который возводил модель Платона из "Тимея" к египетским источникам и египетской иерог-лифике, например к букве "тау", интересовавшей Хармса (Ibid. P. 204).
48 Эрвин Панофский показал, что готический собор (сконструированный по модели человеческого тела) основывается на принципе "прогрессивной делимости" вплоть до самой малейшей детали. Этот принцип создает единообразие частей и позволяет полностью избежать понятия дробности (Panofsky Erwin. Gothic Architecture and Scholasticism. New York:
Meridian Books, 1957. P. 48-49).
49 Vitruvius. Op. cit. P. 73. Данте определял астрономический центр, как точку весеннего солнцестояния, которая геометрически описывалась им как место, "где слит / Бег четырех кругов с тремя крестами" (Рай, 1, 38--39 / Пер. М. Лозинского). Фигура пересечения кругов с крестами актуальна для Хармса.
50 Булгаков С. Н. Философский смысл троичности // Вопросы философии. 1989. No 12. С. 92.
Рассеченное сердце 247
с декларацией Дмитрия Михайлова, зафиксированной Липавским в его "Разговорах": "Время, это рождение и рост". -- Логос, 32). Рост же обыкновенно происходит из некоего ядра в виде экспансии периферии. При этом одновременное движение точек к периферии от центра и создает гомологичные и гомотипичные тела, очертаниями напоминающие фигуру на бумаге, создаваемую пятном чернил при складывании бумаги вдоль оси. Вот почему:
Расширяющееся тело выглядит так, как если бы его сложили по нескольким осям, и таким образом оно создает некую странную связь между противоположными точками51.
Подлинной диаграммой четвертого измерения Успенский, однако, считал не человеческое тело, а растение, в котором разные стадии роста не поглощаются одна другой, а сохраняются. Время в растениях обнаруживает себя в пространственной конфигурации ствола и ветвей:
Очертания дерева, постепенно распространяющегося в ветви и веточки,-это диаграмма четвертого измерения. Зимой или ранней весной деревья без листьев часто являют очень сложные и чрезвычайно интересные диаграммы четвертого измерения. Мы проходим мимо, не обращая на них внимания, потому что мы думаем, что дерево существует в трехмерном пространстве52.
Сердце относится к области тех же диаграмм перехода из одного пространства в другое. Связано это с тем, что из сердца растет своеобразное дерево -- дерево кровеносных сосудов. Еще Леонардо заметил в своем дневнике: "Сердце -- это орех, производящий дерево вен"53.
Дело, однако, не просто в этой поверхностной аналогии. Еще Аристотель считал истоком организма сердце. Леонардо же увидел в сердце именно диаграмму роста, диаграмму времени. Он заметил:
Растение никогда не возникает из ветвей, растение всегда существует до ветвей, и сердце существует до вен54.
Но, отмечает Леонардо, растение не возникает и из корней потому, что корни также растут от него, постепенно утончаясь. Растение растет из некоего ядра внизу ствола, из некоего первичного утолщения. Именно такое первичное утолщение Леонардо обнаружил в анатомии сердца. Это утолщение указывает на то, что сердце предшествует кровеносным сосудам, а следовательно, и венам.
Но это временное предшествование действительно делает сердце центральной точкой, как бы существующей до тела и производящей его экспансию, рост. Именно эта точка поэтому -- своего рода корень перехода тела в мир невидимого, трансцендентного четвертого измерения.
_____________
51 Ouspensky P. D. A New Model of the Universe. New York: Vintage, 1971. P. 92.
52 Ouspensky P. D. Op. cit. P. 90.
53 The Notebooks of Leonardo da Vinci. New York: George Brazilier, 1954. P. 117.
54 Op. cit. P. 117.
248 Глава 8
10
Обэриутов интересовало это разворачивание "фигуры" из некой точки, производящей экспансию в пространстве. Само возникновение "фигуры" Липавский объяснял свойствами пространства экспансии:
Можно приписать какой-либо части пространства особое условие: некоторые из вообще возможных способов переходов в нем будут невозможны. Тогда получится фигура (Логос, 33--34).
Он же пытался описать поведение животных с точки зрения их предопределенности конфигурацией тела и окружающего мира, то есть соотнесенности "ограничений" и "фигуры". Существование животного он описывал как переход из некоего начального положения в некое конечное положение:
Цепь поступков, которые переводят его из начального в конечное положение, это будут инстинктивные поступки. Возможность и условия их даются устройством тела животного и устройством окружающего мира. Живое -то, что растет, включает в свою структуру окружающее. Этот же закон -вариант общего мирового закона расширения или растекания, уничтожения разностей уровней, или вернее, просто разностей. Как бы ни было сложно использование устройства тела в инстинктивном поступке, принцип объяснения тут: соответствие устройства тела и поступка; тело строится по тем же принципам, оно как бы основной, отстоявшийся во плоти поступок. Младенец втягивает молоко, потому что его тело, как всякое живое тело, по сути втягиватель, оно и образовалось как втягивающий процесс (Логос, 54).
Поэтому, по мнению Липавского, "распределение листьев на дереве" относится к той же области действительности, что и поведение животных55 .
Поскольку же поведением тел в конечном счете руководят пространство и "фигура", оно подчиняется неким геометрическим и механическим императивам экспансии. Липавский рассказывает, например, что ночью его преследуют фигуры такой пространственной экспансии, навеянные "расширяющимися пространствами" Пиранези:
_____________
55 Конечно, форма, фигура издавна считались носителями смысла. Форма животных часто понималась как источник смысла или "протосмысла". Так, например, форма буквы Х возводилась к форме тела аиста (Browne Thomas. Op. cit. P. 205. Аист у Брауна -- египетская иероглифическая запись буквы X), как известно, старинного символа сыновней преданности. См.:
The Hieroglyphics of Horapollo / Transl. and introduced by George Boas. Princeton: Princeton University Press, 1950. P. 67--68. А иероглифическим обозначением сердца считалась птица ибис (The Hieroglyphics of Horapollo. P. 62. "Физиолог" связывает ибиса с крестным знамением и крестом, что существенно для моего контекста. -- Physiologus. Berlin: Union Verlag, 1987. S. 77--78.), которая, по мнению Элиана, становится похожа на сердце, когда теряет перья. Кроме того, как утверждает Элиан, ибис соприроден Слову, он как бы является иероглифической птицей по самому существу своей биологической формы (Alian. Die tanzenden Pferde von Sybaris. Leipzig: Reclam, 1978. S. 134). Смысл, проявляющий себя в письме, в графемах, таким образом, как бы вырастает из формы тел или в ней фиксируется.
Рассеченное сердце 249
Камень, толща, разрушаясь, индивидуализируются в растения, деревья. Это похоже, как если бы кожа человека стала растрескиваться, отдельные ее кусочки поползли, стали жить и производить (Логос, 33).
Эти представления Липавского оказали особенно сильное влияние на Заболоцкого, у которого "разум" животных и растений -- это прежде всего расширяющееся пространство, в которое вписаны их тела. Разумность тела отражает у Заболоцкого именно его вписанность в некую геометрию пространства и структуру времени. Характерна его формулировка : "Поэзия есть мысль, устроенная в теле" (Заболоцкий, 84).
В "Школе жуков" Заболоцкий изображает, как у алебастровых людей вскрываются черепа и изымаются мозги и каким образом "наблюдатели жизни" -животные соглашаются отдать свой разум этим алебастровым истуканам. Разум насекомых здесь растет именно в "геометрии" или "хронометрии" их вписанности в пространство:
Жуки с неподвижными крыльями,
Зародыши славных Сократов,
Катают хлебные шарики,
Чтобы сделаться умными.
Кузнечики -- это часы насекомых,
Считают течение времени,
Сколько кому осталось
Свой ум развивать
И когда передать его детям.
Так, путешествуя
Из одного тела в другое,
Вырастает таинственный разум.
Время кузнечика и пространство жука -
Вот младенчество мира.
(Заболоцкий, 89-90)
Отсюда же и характерное для Заболоцкого представление о высшей разумности эмбриона или младенца, "развивающего" свое тело, то есть вписывающего его по каким-то высшим законам разума в конфигурацию пространства (в терминах Липавского, материализующего "втягивающий процесс" как собственно процесс роста и экспансии):
Там младенец в позе Будды
Получает форму тела.
Голова его раздута,
Чтобы мысль в ней кипела,
Чтобы пуповины провод,
Крепко вставленный в пупок,
Словно вытянутый хобот,
Не мешал развитью ног.
(Заболоцкий, 111)
Сердце как источник телесного роста, как его центр и первоначальное "утолщение" в этом мире экспансии, связанном с идеей много-мирия и четвертого измерения, имеет совершенно особое значение.
250 Глава 8
11
Сказанное позволяет снова вернуться к диаграмме Мабра. То, что Хармс выбирает для диаграммы сердце, имеет особое значение. Речь идет о рассечении некоего органа, как о рассечении центра, в который вписано "предсуществование тела", тело до тела, и который может быть представлен только в виде условной схемы. Речь идет о рассечении некой мнимости, которая не может быть разрезана потому, что она сама есть обозначение бесконечного рассечения, исчезновения. То, что сердце на диаграмме рассечено, -составляет его сущность, его фундаментальное качество. При всем при том сердце, конечно, не может быть рассечено, как не может быть разделена центральная точка, неизменно сохраняющая свое единство56.
Рассечение, выявляя троичность, уничтожает сердце. Сердце перечеркивается, зачеркивается. Сердце как объект, как слово расщепляется, открывая в себе, по выражению Валерия Подороги, "игру неязыковых, топологических сил"57. Эта неязыковая сущность и может определяться цифровым значением три58.
У Хармса рассечение описывается самой цифрой три, которая из него же и возникает. Это рассечение дает две фигуры: одна -- арабская цифра 3, другая -- подобие треугольника. Рассечение порождает как геометрическую, так и цифровую запись троичности. Это удвоение троицы как бы вводит принцип гомотипии (которая не сводится к "подобочастию") в саму схему сердца. Но этим дело не ограничивается. Геометрическое выражение троичности соотносится с цифровым не так, как матка с гортанью в теле женщины. Здесь дублируется в разных системах репрезентации некая единая числовая "сущность", вернее, пространственный образ получает цифровое "инобытие".
Это дублирование, особенно связанное с цифрой три (тем более в теологическом контексте, заданном фигурой Рабана Мавра), отсылает к соотношению Сущности и Ипостасности в Троице. Отношение это было сформулировано Боэцием, который совмещал занятия философией и богословием с исследованиями в области арифметики и геометрии.
________________
56 С точки зрения Аристотеля, сердце не может быть рассечено еще и потому, что оно не относится к "подобочастным телам". Подобочастные тела в организме -- кость, плоть, кожа, вены, волосы при рассечении сохраняют свою сущность. Рассеченная кожа продолжает оставаться кожей (Аристотель. Метеорологика, 388а, 10ff). Органы тела, такие, как рука, лицо или сердце, относятся к категории "неподобочастных тел". При их рассечении их сущность не сохраняется (Аристотель. История животных, 486а).
57 Подорога Валерий. Выражение и смысл. М.: Ad Marginem, 1995. С. 313.
58 Нечто отдаленно сходное было проделано Хайдеггером в операции "позитивного зачеркивания" слова "Бытие" -- "Sein". Крестообразное зачеркивание слова, уничтожая его, одновременно выражало "структуру четверицы", как топологическую структуру бытия. Крестообразное перечеркивание действует у Хайдеггера как наложение структуры напряжений, создающихся рассечением, разрывом и выражаемых в четверице. См. об этом: Подорога Валерий. Выражение и смысл. С. 306--315. Простой вертикальный разрез-росчерк Хармса, накладывает на рассекаемое и зачеркиваемое структуру "тернера", или "триады".
Рассеченное сердце 251
Боэций различал между двумя типами чисел: одно -- посредством которого мы считаем, другое -- "заключенное в исчисляемых вещах". Множество объектов счисления создается различием, разнообразием акциденций. Три человека -потому три, что они не совпадают в месте своего пребывания и различаются друг от друга как акцидентальное множество.
Иное дело, когда речь заходит о множественности, присущей единству, например троичности Бога.
А там, где нет никакого различия, и подавно не может быть множественности, а значит, нет и числа; а следовательно, там есть только единство (unitas).
Что же до того, что мы трижды повторяем имя Бога, призывая Отца и Сына и Святого Духа, то сами по себе три единицы (imitates) не составляют числовой множественности, применительно к исчисляемым вещам, а не к самому числу. В последнем случае повторение единиц действительно дает число. Но там, где речь идет о числе, заключенном в исчисляемых вещах, повторение множества единиц отнюдь не создает численного различия (diversitas) исчисляемых вещей59.
Боэций приходит к выводу, что субстанционально Бог един и в нем нет никакого внутреннего различия, но отношение, в которое он входит, "размножает его в Троицу"60, как "умножают" его атрибуты (справедливый, благой, великий), не нарушая его единства.
В этой перспективе троичность сердца -- это число, заключенное в нем и не отрицающее его единства, как и его деление не делит его, а лишь постулирует его неделимость. Троичность возникает от деления сердца, так же как ипостасность Бога порождает его троичность61.
Но сердце в христианской перспективе -- мистический орган нераздельной отделенности62. У сердца есть еще одна символическая параллель -мистическая роза. Роза вносит в сердце тот оттенок экспансии из точки вовне, который характерен для растений. Мистическая роза существует вне времени, Данте пишет о "вечной розе", являющейся центром мира.
_____________
59 Боэций. Каким образом Троица есть единый Бог, а не три божества // Боэций. "Утешение философией" и другие трактаты. М.: Наука, 1990. С. 149.
60 Боэций. Цит. соч. С. 156.
61 Боэций особо останавливался на парадоксальности ситуации, когда Бог, будучи нераздельной сущностью, является одновременно и Отцом и Сыном, то есть парой, отношения в которой немыслимы в рамках нераздельности.
62 Известно, что сердце Христово осмысливалось в католической традиции как чрево, в которое Христос приемлет души. Души часто изображались в виде зародыша, помещенного в сердце Христа, которое все в большей степени принимало символическую форму матки. См.:
Bynum Caroline Walker. Jesus as Mother. Berkeley; Los Angeles; London: University of California Press, 1982. P. 120--121. Известны изображения сердца-матки, распятого на кресте. Таким образом, сердце Христово превращается в подобие собственной матери, девы Марии, а сам он (в виде зародыша-младенца) оказывается как бы внутри собственного сердца. При этом рана на сердце Христа превращается в некое подобие влагалища, из которого как бы происходит "размножение ипостасности" (вполне в духе разреза на диаграмме Рабана Мавра).
252 Глава 8
12
В хармсовской диаграмме Рабана Мавра сердце представлено в виде линий, штрихов, граф. Оно включено в структуру письма, темпоральную по своему существу. Ведь линия на письме по-своему выражает линеарность времени. Конечно, монограммы понимаются Хармсом как преодоление линеарности, но преодоление это связано со сворачиванием линии на себя, с ее рассечением. Рассечение проецирует на линию измеримость, "счет" и одновременно блокирует ее развертывание.
Делимость в монограмме похожа на умножение "ипостасности" в неделимом едином. Нечто не имеющее протяженности, неисчислимое тем не менее вбирает в себя измеримость, число.
Андрей Белый, считавший поэзию одномерным, линейным искусством, связывал с линейностью стиха измеримость его элементов, создаваемых членящими ритмом и метром:
Чередование моментов времени, обуславливающее счет, является основой всякого измерения. Непосредственное измерение всякого отсчета наиболее рельефно выступает в одномерном пространстве -- в линии. В трехмерном же пространстве намечаемые координатные оси предшествуют измерению. Измерение, т. е. перевод пространственных отношений на временные, наступает потом. Линия не требует определений для высоты и широты, а только длины. Мы сразу измеряем линию; сразу переводим на язык времени63.
Любопытно, что эта линеарность и связанная с ней членимость претерпевают радикальное изменение в книге, которая как бы снимает поступательное движение стиха. Белый считал, что книга -- объект, принадлежащий четвертому измерению. Мы продвигаемся в ней вдоль одномерной линейности строк, расположенных на плоскости листа, но, перелистывая страницы, мы как бы возвращаем наш взгляд на исходную точку, таким образом, двигаясь по спирали. Спираль же, вписывая время в тело, является геометрической фигурой четвертого измерения64. Иными словами, она снимает движение как линеарную темпоральность.
Сердце, как точка, порождающая пространственно-временную экспансию, оказывается в центре такого же спиралевидного движения. Линеарность графем ее диаграммы позволяет вписать в него "число", "снимаемое", однако, его сущностной неделимостью. В этом смысле сердце напоминает книгу Белого. Хармс во втором варианте стихотворения также заменяет сердце книгой.
Между прочим, в монологе Мабра есть указание на еще одну часть тела, сыгравшую принципиальную роль в становлении общеприня
________________________
63 Белый Андрей. Формы искусства // Белый А. Символизм как миропонимание. М.: Республика, 1994. С. 98.
64 Белый Андрей. Круговое движение // Труды и дни. 1912. No 4--5. С. 58. О значении спирали у Белого см.: Bethea David M. The Shape of Apocalypsen in Modern Russian Fiction. Prince-ton: Princeton University Press, 1989. P. 119--130.
Рассеченное сердце 253
той системы счисления, -- руки. Строчку: "Без цифр наука как без рук" -- надо понимать совершенно конкретно. Науке не на чем считать, потому что руки -- это основной аналоговый механизм количественного счета. Десять пальцев рук утвердили всю десятеричную систему счисления, по мнению многих, одну из наименее эффективных, поскольку 10 имеет всего два делителя, в отличие скажем от 12, имеющих четыре делителя65.
Антропоморфность счета вызывает ироническое отношение Хармса. У него, например, есть миниатюра (1936--1937), в которой человек, потерявший во сне веру, пытается определить ее вес с помощью весов66. Эта миниатюра, по-видимому, связана со сценой пророчества из Книги Даниила -- текста, исключительно важного для Хармса. В Библии Навуходоносор "взвешен на весах и найден очень легким" (Дан., 5, 27). В миниатюре Хармса также происходит взвешивание:
По счастью в комнате этого человека стояли медицинские десятичные весы, и этот человек имел обыкновение каждый день утром и вечером взвешивать себя (МНК, 201).
С помощью весов человек устанавливает, что вера, утерянная им во сне, "весила приблизительно восемь фунтов". "Десятичное исчисление" дает этот абсурдный вес веры, соотносимый в конечном счете с десятью пальцами на руке.
Хармс пишет, однако, не "восемь фунтов", а "приблизительно восемь фунтов". Десятичное исчисление не дает точного результата. Вот почему для обэриутов характерно отрицание точного числового счисления. Друскин заявлял:
Миру присуща приблизительность; поэтому никогда не надо говорить точно, в числах (Логос, 50).
В 1931 году Хармс написал стихотворение, обыгрывающее соотнесенность человеческого тела с числами, при этом сознательно пренебрегая десятеричной системой счета:
Человек устроен из трех частей,
из трех частей,
из трех частей.
Хэу-ля-ля,
дрюм-дрюм-ту-ту!
Из трех частей человек.
____________
65 Связь счисления с рукой зафиксирована в языке: ср. санскритское pa.ntc.ha ("пять") с персидским pentcha ("рука"), или русские "пять" и "пясть". Счет у своих истоков имеет выраженный антропоморфный характер. Творение в Ветхом завете связывалось с перстами Бога ("...взираю я на небеса Твои -- дело Твоих перстов..." -- Псал., 8, 4). В каббалистическом трактате "Сефир Иетсира" десять сефир идентифицировались с десятью пальцами творящего Бога (Kaplan Aryeh. Sefer Yetzirah. The Book of Creation. York Beach: Samuel Weiser, 1990. P. 32). Счет у его мифологических истоков выступал как антропоморфное и теоморфное "чтение" творения.
66 Совершенно сходную ситуацию абсурдных измерений можно найти у Льюиса Кэрролла в "Сильвии и Бруно", где на вопрос, насколько Сильвия сожалеет о том, что потерялся ребенок Королевы (Queen's Baby), Бруно отвечает: "три четверти ярда", давая точную меру сожаления (The Works of Lewis Carroll, Feltham: Spring Books, 1965. P. 521). В эссе, написанном против вивисекции, Кэрролл иронически обсуждает проблему измерения боли (Ibid. P. 1095).
254 Глава 8
Борода и глаз, и пятнадцать рук,
и пятнадцать рук, и пятнадцать рук.
Хэу-ля-ля,
дрюм-дрюм-ту-ту!
Пятнадцать рук и ребро.
А впрочем, не рук пятнадцать штук,
пятнадцать штук,
пятнадцать штук,
Хэу-ля-ля,
дрюм-дрюм-ту-ту!
Пятнадцать штук, да не рук.
(ПВН, 117)
Хармс делит человека на части, создавая совершенно немыслимое основание для антропоморфной системы счисления. Тело не может быть поделено на части, как не может быть просто поделено на части сердце. Разрезанное пополам сердце дает число три, и при этом сохраняет свое единство.
Глава 9. ТРОИЦА СУЩЕСТВОВАНИЯ
1
Интерес Хармса к такому, казалось бы, странному вопросу, как деление человеческого тела, возник не в вакууме. К этой теме обращались крупные русские мыслители рубежа веков. В ряде важных текстов этот вопрос соотносился к проблематикой Логоса, дискурса. И именно в таком контексте, разумеется, интересовал он и Хармса, а не как эксцентрический интеллектуальный экзерсис на тему анатомии.
Владимир Соловьев в своих "Чтениях о Богочеловечестве" подробно останавливался на вопросе о единстве человеческого тела и его делимости. По мнению Соловьева, с точки зрения эмпирической человек не является единством, поскольку он может подвергаться бесконечному разделению:
Признавая подлинное бьггие только за единичным реальным фактом, мы, будучи логически последовательны, не можем признать настоящим, действительным существом даже отдельного индивидуального человека:
и он с этой точки зрения должен быть признан за абстракцию только. В самом деле, возьмем определенную человеческую особь: что находим мы в ней как в реальности? Прежде всего есть физический организм; но всякий физический организм есть агрегат множества органических элементов, -- есть группа в пространстве. Наше тело состоит из множества органов и тканей, которые все сводятся к различным образом видоизменяемому соединению мельчайших органических элементов, так называемых клеточек, и с эмпирической точки зрения нет никаких оснований принимать его соединение за реальную, а не за собирательную только единицу. Единство физического организма, т. е. всей этой множественности элементов, является в опыте как только связь, как отношение, а не как реальная единица1.
Соловьев показывает, что тело человека может делиться до бесконечности, потому что и атом также бесконечно делим. Исчезновение реальности единицы, лежащей в основе физической действительности, может привести к исчезновению реальности как таковой. Вот почему единство человека существует не на эмпирическом уровне, а дается как "идеальный человек" -- как множество, отражающее в себе единство Бога и Логоса.
________________
1 Соловьев В. С. Чтения о Богочеловечестве // Соловьев В. С. Соч.: В 2т. Т. 2. М.: Правда, 1989. С. 115.
256 Глава 9
Эти идеи были разработаны Павлом Флоренским в "Столпе и утверждении истины" -- книге, которая, вероятно, сыграла важную роль в хармсовском понимании телесности. Флоренский исходит из того, что человек "дан" нам в виде тела, которое не относится к бесконечно расщепляемой эмпирии, но именно выражает идею целого:
Ну что же такое тело? -- Не вещество человеческого организма, разумеемое как материя физиков, а форму его, да и форму внешних очертаний его, и всю устроенность его как целого, -- это-то и зовем мы телом2.
Единство тела заставляет нас, по мнению Флоренского, идти от его "онтологической периферии" к его "онтологическому сердцу", каковым и является символическое сердце -- точка, ответственная за единство формы тела.
Деление, измерение, разрезание тела в такой перспективе -- это чисто эмпирическая процедура, отражающая слепоту к фундаментальной неделимости "идеального" тела Соловьева. Гомотипия тела, по Флоренскому, -- это символическое отражение его "истинного" "онтологического" строения в эмпирии его "оболочки"3. Гомотипия позволяет выделять в теле верх и низ и, соответственно, отыскивать в "идеальном" человеке единство трех сфер, трех начал:
Соотношение трех начал чел-го тела, имеющих центры свои в т р е х частях его, животе, груди и голове, схематически м. б. представлено как взаимное проникновение этих трех систем, но с наибольшею напряженностью деятельности, в соответств. части тела4.
Павел Флоренский. Диаграмма трех начал внутри единства человеческого тела из "Столпа и утверждения истины"
_________________
2 Флоренский П. А. Столп и утверждение истины. М.: Правда, 1990. С. 264.
3 Там же. С. 266.
4 Там же. С. 730.
_________________
46 The First Apology of Justin, the Martyr // Early Christian Fathers / Ed. by Cyril C. Richardson. New York: Macmillan, 1970. P. 278-281.
47 Sir Thomas Browne, Selected Writings / Ed. by Sir Geoffrey Keynes. Chicago: University of Chicago Press, 1968. P. 204--209. У Брауна можно найти и ссылку на Юстина Мученика, который возводил модель Платона из "Тимея" к египетским источникам и египетской иерог-лифике, например к букве "тау", интересовавшей Хармса (Ibid. P. 204).
48 Эрвин Панофский показал, что готический собор (сконструированный по модели человеческого тела) основывается на принципе "прогрессивной делимости" вплоть до самой малейшей детали. Этот принцип создает единообразие частей и позволяет полностью избежать понятия дробности (Panofsky Erwin. Gothic Architecture and Scholasticism. New York:
Meridian Books, 1957. P. 48-49).
49 Vitruvius. Op. cit. P. 73. Данте определял астрономический центр, как точку весеннего солнцестояния, которая геометрически описывалась им как место, "где слит / Бег четырех кругов с тремя крестами" (Рай, 1, 38--39 / Пер. М. Лозинского). Фигура пересечения кругов с крестами актуальна для Хармса.
50 Булгаков С. Н. Философский смысл троичности // Вопросы философии. 1989. No 12. С. 92.
Рассеченное сердце 247
с декларацией Дмитрия Михайлова, зафиксированной Липавским в его "Разговорах": "Время, это рождение и рост". -- Логос, 32). Рост же обыкновенно происходит из некоего ядра в виде экспансии периферии. При этом одновременное движение точек к периферии от центра и создает гомологичные и гомотипичные тела, очертаниями напоминающие фигуру на бумаге, создаваемую пятном чернил при складывании бумаги вдоль оси. Вот почему:
Расширяющееся тело выглядит так, как если бы его сложили по нескольким осям, и таким образом оно создает некую странную связь между противоположными точками51.
Подлинной диаграммой четвертого измерения Успенский, однако, считал не человеческое тело, а растение, в котором разные стадии роста не поглощаются одна другой, а сохраняются. Время в растениях обнаруживает себя в пространственной конфигурации ствола и ветвей:
Очертания дерева, постепенно распространяющегося в ветви и веточки,-это диаграмма четвертого измерения. Зимой или ранней весной деревья без листьев часто являют очень сложные и чрезвычайно интересные диаграммы четвертого измерения. Мы проходим мимо, не обращая на них внимания, потому что мы думаем, что дерево существует в трехмерном пространстве52.
Сердце относится к области тех же диаграмм перехода из одного пространства в другое. Связано это с тем, что из сердца растет своеобразное дерево -- дерево кровеносных сосудов. Еще Леонардо заметил в своем дневнике: "Сердце -- это орех, производящий дерево вен"53.
Дело, однако, не просто в этой поверхностной аналогии. Еще Аристотель считал истоком организма сердце. Леонардо же увидел в сердце именно диаграмму роста, диаграмму времени. Он заметил:
Растение никогда не возникает из ветвей, растение всегда существует до ветвей, и сердце существует до вен54.
Но, отмечает Леонардо, растение не возникает и из корней потому, что корни также растут от него, постепенно утончаясь. Растение растет из некоего ядра внизу ствола, из некоего первичного утолщения. Именно такое первичное утолщение Леонардо обнаружил в анатомии сердца. Это утолщение указывает на то, что сердце предшествует кровеносным сосудам, а следовательно, и венам.
Но это временное предшествование действительно делает сердце центральной точкой, как бы существующей до тела и производящей его экспансию, рост. Именно эта точка поэтому -- своего рода корень перехода тела в мир невидимого, трансцендентного четвертого измерения.
_____________
51 Ouspensky P. D. A New Model of the Universe. New York: Vintage, 1971. P. 92.
52 Ouspensky P. D. Op. cit. P. 90.
53 The Notebooks of Leonardo da Vinci. New York: George Brazilier, 1954. P. 117.
54 Op. cit. P. 117.
248 Глава 8
10
Обэриутов интересовало это разворачивание "фигуры" из некой точки, производящей экспансию в пространстве. Само возникновение "фигуры" Липавский объяснял свойствами пространства экспансии:
Можно приписать какой-либо части пространства особое условие: некоторые из вообще возможных способов переходов в нем будут невозможны. Тогда получится фигура (Логос, 33--34).
Он же пытался описать поведение животных с точки зрения их предопределенности конфигурацией тела и окружающего мира, то есть соотнесенности "ограничений" и "фигуры". Существование животного он описывал как переход из некоего начального положения в некое конечное положение:
Цепь поступков, которые переводят его из начального в конечное положение, это будут инстинктивные поступки. Возможность и условия их даются устройством тела животного и устройством окружающего мира. Живое -то, что растет, включает в свою структуру окружающее. Этот же закон -вариант общего мирового закона расширения или растекания, уничтожения разностей уровней, или вернее, просто разностей. Как бы ни было сложно использование устройства тела в инстинктивном поступке, принцип объяснения тут: соответствие устройства тела и поступка; тело строится по тем же принципам, оно как бы основной, отстоявшийся во плоти поступок. Младенец втягивает молоко, потому что его тело, как всякое живое тело, по сути втягиватель, оно и образовалось как втягивающий процесс (Логос, 54).
Поэтому, по мнению Липавского, "распределение листьев на дереве" относится к той же области действительности, что и поведение животных55 .
Поскольку же поведением тел в конечном счете руководят пространство и "фигура", оно подчиняется неким геометрическим и механическим императивам экспансии. Липавский рассказывает, например, что ночью его преследуют фигуры такой пространственной экспансии, навеянные "расширяющимися пространствами" Пиранези:
_____________
55 Конечно, форма, фигура издавна считались носителями смысла. Форма животных часто понималась как источник смысла или "протосмысла". Так, например, форма буквы Х возводилась к форме тела аиста (Browne Thomas. Op. cit. P. 205. Аист у Брауна -- египетская иероглифическая запись буквы X), как известно, старинного символа сыновней преданности. См.:
The Hieroglyphics of Horapollo / Transl. and introduced by George Boas. Princeton: Princeton University Press, 1950. P. 67--68. А иероглифическим обозначением сердца считалась птица ибис (The Hieroglyphics of Horapollo. P. 62. "Физиолог" связывает ибиса с крестным знамением и крестом, что существенно для моего контекста. -- Physiologus. Berlin: Union Verlag, 1987. S. 77--78.), которая, по мнению Элиана, становится похожа на сердце, когда теряет перья. Кроме того, как утверждает Элиан, ибис соприроден Слову, он как бы является иероглифической птицей по самому существу своей биологической формы (Alian. Die tanzenden Pferde von Sybaris. Leipzig: Reclam, 1978. S. 134). Смысл, проявляющий себя в письме, в графемах, таким образом, как бы вырастает из формы тел или в ней фиксируется.
Рассеченное сердце 249
Камень, толща, разрушаясь, индивидуализируются в растения, деревья. Это похоже, как если бы кожа человека стала растрескиваться, отдельные ее кусочки поползли, стали жить и производить (Логос, 33).
Эти представления Липавского оказали особенно сильное влияние на Заболоцкого, у которого "разум" животных и растений -- это прежде всего расширяющееся пространство, в которое вписаны их тела. Разумность тела отражает у Заболоцкого именно его вписанность в некую геометрию пространства и структуру времени. Характерна его формулировка : "Поэзия есть мысль, устроенная в теле" (Заболоцкий, 84).
В "Школе жуков" Заболоцкий изображает, как у алебастровых людей вскрываются черепа и изымаются мозги и каким образом "наблюдатели жизни" -животные соглашаются отдать свой разум этим алебастровым истуканам. Разум насекомых здесь растет именно в "геометрии" или "хронометрии" их вписанности в пространство:
Жуки с неподвижными крыльями,
Зародыши славных Сократов,
Катают хлебные шарики,
Чтобы сделаться умными.
Кузнечики -- это часы насекомых,
Считают течение времени,
Сколько кому осталось
Свой ум развивать
И когда передать его детям.
Так, путешествуя
Из одного тела в другое,
Вырастает таинственный разум.
Время кузнечика и пространство жука -
Вот младенчество мира.
(Заболоцкий, 89-90)
Отсюда же и характерное для Заболоцкого представление о высшей разумности эмбриона или младенца, "развивающего" свое тело, то есть вписывающего его по каким-то высшим законам разума в конфигурацию пространства (в терминах Липавского, материализующего "втягивающий процесс" как собственно процесс роста и экспансии):
Там младенец в позе Будды
Получает форму тела.
Голова его раздута,
Чтобы мысль в ней кипела,
Чтобы пуповины провод,
Крепко вставленный в пупок,
Словно вытянутый хобот,
Не мешал развитью ног.
(Заболоцкий, 111)
Сердце как источник телесного роста, как его центр и первоначальное "утолщение" в этом мире экспансии, связанном с идеей много-мирия и четвертого измерения, имеет совершенно особое значение.
250 Глава 8
11
Сказанное позволяет снова вернуться к диаграмме Мабра. То, что Хармс выбирает для диаграммы сердце, имеет особое значение. Речь идет о рассечении некоего органа, как о рассечении центра, в который вписано "предсуществование тела", тело до тела, и который может быть представлен только в виде условной схемы. Речь идет о рассечении некой мнимости, которая не может быть разрезана потому, что она сама есть обозначение бесконечного рассечения, исчезновения. То, что сердце на диаграмме рассечено, -составляет его сущность, его фундаментальное качество. При всем при том сердце, конечно, не может быть рассечено, как не может быть разделена центральная точка, неизменно сохраняющая свое единство56.
Рассечение, выявляя троичность, уничтожает сердце. Сердце перечеркивается, зачеркивается. Сердце как объект, как слово расщепляется, открывая в себе, по выражению Валерия Подороги, "игру неязыковых, топологических сил"57. Эта неязыковая сущность и может определяться цифровым значением три58.
У Хармса рассечение описывается самой цифрой три, которая из него же и возникает. Это рассечение дает две фигуры: одна -- арабская цифра 3, другая -- подобие треугольника. Рассечение порождает как геометрическую, так и цифровую запись троичности. Это удвоение троицы как бы вводит принцип гомотипии (которая не сводится к "подобочастию") в саму схему сердца. Но этим дело не ограничивается. Геометрическое выражение троичности соотносится с цифровым не так, как матка с гортанью в теле женщины. Здесь дублируется в разных системах репрезентации некая единая числовая "сущность", вернее, пространственный образ получает цифровое "инобытие".
Это дублирование, особенно связанное с цифрой три (тем более в теологическом контексте, заданном фигурой Рабана Мавра), отсылает к соотношению Сущности и Ипостасности в Троице. Отношение это было сформулировано Боэцием, который совмещал занятия философией и богословием с исследованиями в области арифметики и геометрии.
________________
56 С точки зрения Аристотеля, сердце не может быть рассечено еще и потому, что оно не относится к "подобочастным телам". Подобочастные тела в организме -- кость, плоть, кожа, вены, волосы при рассечении сохраняют свою сущность. Рассеченная кожа продолжает оставаться кожей (Аристотель. Метеорологика, 388а, 10ff). Органы тела, такие, как рука, лицо или сердце, относятся к категории "неподобочастных тел". При их рассечении их сущность не сохраняется (Аристотель. История животных, 486а).
57 Подорога Валерий. Выражение и смысл. М.: Ad Marginem, 1995. С. 313.
58 Нечто отдаленно сходное было проделано Хайдеггером в операции "позитивного зачеркивания" слова "Бытие" -- "Sein". Крестообразное зачеркивание слова, уничтожая его, одновременно выражало "структуру четверицы", как топологическую структуру бытия. Крестообразное перечеркивание действует у Хайдеггера как наложение структуры напряжений, создающихся рассечением, разрывом и выражаемых в четверице. См. об этом: Подорога Валерий. Выражение и смысл. С. 306--315. Простой вертикальный разрез-росчерк Хармса, накладывает на рассекаемое и зачеркиваемое структуру "тернера", или "триады".
Рассеченное сердце 251
Боэций различал между двумя типами чисел: одно -- посредством которого мы считаем, другое -- "заключенное в исчисляемых вещах". Множество объектов счисления создается различием, разнообразием акциденций. Три человека -потому три, что они не совпадают в месте своего пребывания и различаются друг от друга как акцидентальное множество.
Иное дело, когда речь заходит о множественности, присущей единству, например троичности Бога.
А там, где нет никакого различия, и подавно не может быть множественности, а значит, нет и числа; а следовательно, там есть только единство (unitas).
Что же до того, что мы трижды повторяем имя Бога, призывая Отца и Сына и Святого Духа, то сами по себе три единицы (imitates) не составляют числовой множественности, применительно к исчисляемым вещам, а не к самому числу. В последнем случае повторение единиц действительно дает число. Но там, где речь идет о числе, заключенном в исчисляемых вещах, повторение множества единиц отнюдь не создает численного различия (diversitas) исчисляемых вещей59.
Боэций приходит к выводу, что субстанционально Бог един и в нем нет никакого внутреннего различия, но отношение, в которое он входит, "размножает его в Троицу"60, как "умножают" его атрибуты (справедливый, благой, великий), не нарушая его единства.
В этой перспективе троичность сердца -- это число, заключенное в нем и не отрицающее его единства, как и его деление не делит его, а лишь постулирует его неделимость. Троичность возникает от деления сердца, так же как ипостасность Бога порождает его троичность61.
Но сердце в христианской перспективе -- мистический орган нераздельной отделенности62. У сердца есть еще одна символическая параллель -мистическая роза. Роза вносит в сердце тот оттенок экспансии из точки вовне, который характерен для растений. Мистическая роза существует вне времени, Данте пишет о "вечной розе", являющейся центром мира.
_____________
59 Боэций. Каким образом Троица есть единый Бог, а не три божества // Боэций. "Утешение философией" и другие трактаты. М.: Наука, 1990. С. 149.
60 Боэций. Цит. соч. С. 156.
61 Боэций особо останавливался на парадоксальности ситуации, когда Бог, будучи нераздельной сущностью, является одновременно и Отцом и Сыном, то есть парой, отношения в которой немыслимы в рамках нераздельности.
62 Известно, что сердце Христово осмысливалось в католической традиции как чрево, в которое Христос приемлет души. Души часто изображались в виде зародыша, помещенного в сердце Христа, которое все в большей степени принимало символическую форму матки. См.:
Bynum Caroline Walker. Jesus as Mother. Berkeley; Los Angeles; London: University of California Press, 1982. P. 120--121. Известны изображения сердца-матки, распятого на кресте. Таким образом, сердце Христово превращается в подобие собственной матери, девы Марии, а сам он (в виде зародыша-младенца) оказывается как бы внутри собственного сердца. При этом рана на сердце Христа превращается в некое подобие влагалища, из которого как бы происходит "размножение ипостасности" (вполне в духе разреза на диаграмме Рабана Мавра).
252 Глава 8
12
В хармсовской диаграмме Рабана Мавра сердце представлено в виде линий, штрихов, граф. Оно включено в структуру письма, темпоральную по своему существу. Ведь линия на письме по-своему выражает линеарность времени. Конечно, монограммы понимаются Хармсом как преодоление линеарности, но преодоление это связано со сворачиванием линии на себя, с ее рассечением. Рассечение проецирует на линию измеримость, "счет" и одновременно блокирует ее развертывание.
Делимость в монограмме похожа на умножение "ипостасности" в неделимом едином. Нечто не имеющее протяженности, неисчислимое тем не менее вбирает в себя измеримость, число.
Андрей Белый, считавший поэзию одномерным, линейным искусством, связывал с линейностью стиха измеримость его элементов, создаваемых членящими ритмом и метром:
Чередование моментов времени, обуславливающее счет, является основой всякого измерения. Непосредственное измерение всякого отсчета наиболее рельефно выступает в одномерном пространстве -- в линии. В трехмерном же пространстве намечаемые координатные оси предшествуют измерению. Измерение, т. е. перевод пространственных отношений на временные, наступает потом. Линия не требует определений для высоты и широты, а только длины. Мы сразу измеряем линию; сразу переводим на язык времени63.
Любопытно, что эта линеарность и связанная с ней членимость претерпевают радикальное изменение в книге, которая как бы снимает поступательное движение стиха. Белый считал, что книга -- объект, принадлежащий четвертому измерению. Мы продвигаемся в ней вдоль одномерной линейности строк, расположенных на плоскости листа, но, перелистывая страницы, мы как бы возвращаем наш взгляд на исходную точку, таким образом, двигаясь по спирали. Спираль же, вписывая время в тело, является геометрической фигурой четвертого измерения64. Иными словами, она снимает движение как линеарную темпоральность.
Сердце, как точка, порождающая пространственно-временную экспансию, оказывается в центре такого же спиралевидного движения. Линеарность графем ее диаграммы позволяет вписать в него "число", "снимаемое", однако, его сущностной неделимостью. В этом смысле сердце напоминает книгу Белого. Хармс во втором варианте стихотворения также заменяет сердце книгой.
Между прочим, в монологе Мабра есть указание на еще одну часть тела, сыгравшую принципиальную роль в становлении общеприня
________________________
63 Белый Андрей. Формы искусства // Белый А. Символизм как миропонимание. М.: Республика, 1994. С. 98.
64 Белый Андрей. Круговое движение // Труды и дни. 1912. No 4--5. С. 58. О значении спирали у Белого см.: Bethea David M. The Shape of Apocalypsen in Modern Russian Fiction. Prince-ton: Princeton University Press, 1989. P. 119--130.
Рассеченное сердце 253
той системы счисления, -- руки. Строчку: "Без цифр наука как без рук" -- надо понимать совершенно конкретно. Науке не на чем считать, потому что руки -- это основной аналоговый механизм количественного счета. Десять пальцев рук утвердили всю десятеричную систему счисления, по мнению многих, одну из наименее эффективных, поскольку 10 имеет всего два делителя, в отличие скажем от 12, имеющих четыре делителя65.
Антропоморфность счета вызывает ироническое отношение Хармса. У него, например, есть миниатюра (1936--1937), в которой человек, потерявший во сне веру, пытается определить ее вес с помощью весов66. Эта миниатюра, по-видимому, связана со сценой пророчества из Книги Даниила -- текста, исключительно важного для Хармса. В Библии Навуходоносор "взвешен на весах и найден очень легким" (Дан., 5, 27). В миниатюре Хармса также происходит взвешивание:
По счастью в комнате этого человека стояли медицинские десятичные весы, и этот человек имел обыкновение каждый день утром и вечером взвешивать себя (МНК, 201).
С помощью весов человек устанавливает, что вера, утерянная им во сне, "весила приблизительно восемь фунтов". "Десятичное исчисление" дает этот абсурдный вес веры, соотносимый в конечном счете с десятью пальцами на руке.
Хармс пишет, однако, не "восемь фунтов", а "приблизительно восемь фунтов". Десятичное исчисление не дает точного результата. Вот почему для обэриутов характерно отрицание точного числового счисления. Друскин заявлял:
Миру присуща приблизительность; поэтому никогда не надо говорить точно, в числах (Логос, 50).
В 1931 году Хармс написал стихотворение, обыгрывающее соотнесенность человеческого тела с числами, при этом сознательно пренебрегая десятеричной системой счета:
Человек устроен из трех частей,
из трех частей,
из трех частей.
Хэу-ля-ля,
дрюм-дрюм-ту-ту!
Из трех частей человек.
____________
65 Связь счисления с рукой зафиксирована в языке: ср. санскритское pa.ntc.ha ("пять") с персидским pentcha ("рука"), или русские "пять" и "пясть". Счет у своих истоков имеет выраженный антропоморфный характер. Творение в Ветхом завете связывалось с перстами Бога ("...взираю я на небеса Твои -- дело Твоих перстов..." -- Псал., 8, 4). В каббалистическом трактате "Сефир Иетсира" десять сефир идентифицировались с десятью пальцами творящего Бога (Kaplan Aryeh. Sefer Yetzirah. The Book of Creation. York Beach: Samuel Weiser, 1990. P. 32). Счет у его мифологических истоков выступал как антропоморфное и теоморфное "чтение" творения.
66 Совершенно сходную ситуацию абсурдных измерений можно найти у Льюиса Кэрролла в "Сильвии и Бруно", где на вопрос, насколько Сильвия сожалеет о том, что потерялся ребенок Королевы (Queen's Baby), Бруно отвечает: "три четверти ярда", давая точную меру сожаления (The Works of Lewis Carroll, Feltham: Spring Books, 1965. P. 521). В эссе, написанном против вивисекции, Кэрролл иронически обсуждает проблему измерения боли (Ibid. P. 1095).
254 Глава 8
Борода и глаз, и пятнадцать рук,
и пятнадцать рук, и пятнадцать рук.
Хэу-ля-ля,
дрюм-дрюм-ту-ту!
Пятнадцать рук и ребро.
А впрочем, не рук пятнадцать штук,
пятнадцать штук,
пятнадцать штук,
Хэу-ля-ля,
дрюм-дрюм-ту-ту!
Пятнадцать штук, да не рук.
(ПВН, 117)
Хармс делит человека на части, создавая совершенно немыслимое основание для антропоморфной системы счисления. Тело не может быть поделено на части, как не может быть просто поделено на части сердце. Разрезанное пополам сердце дает число три, и при этом сохраняет свое единство.
Глава 9. ТРОИЦА СУЩЕСТВОВАНИЯ
1
Интерес Хармса к такому, казалось бы, странному вопросу, как деление человеческого тела, возник не в вакууме. К этой теме обращались крупные русские мыслители рубежа веков. В ряде важных текстов этот вопрос соотносился к проблематикой Логоса, дискурса. И именно в таком контексте, разумеется, интересовал он и Хармса, а не как эксцентрический интеллектуальный экзерсис на тему анатомии.
Владимир Соловьев в своих "Чтениях о Богочеловечестве" подробно останавливался на вопросе о единстве человеческого тела и его делимости. По мнению Соловьева, с точки зрения эмпирической человек не является единством, поскольку он может подвергаться бесконечному разделению:
Признавая подлинное бьггие только за единичным реальным фактом, мы, будучи логически последовательны, не можем признать настоящим, действительным существом даже отдельного индивидуального человека:
и он с этой точки зрения должен быть признан за абстракцию только. В самом деле, возьмем определенную человеческую особь: что находим мы в ней как в реальности? Прежде всего есть физический организм; но всякий физический организм есть агрегат множества органических элементов, -- есть группа в пространстве. Наше тело состоит из множества органов и тканей, которые все сводятся к различным образом видоизменяемому соединению мельчайших органических элементов, так называемых клеточек, и с эмпирической точки зрения нет никаких оснований принимать его соединение за реальную, а не за собирательную только единицу. Единство физического организма, т. е. всей этой множественности элементов, является в опыте как только связь, как отношение, а не как реальная единица1.
Соловьев показывает, что тело человека может делиться до бесконечности, потому что и атом также бесконечно делим. Исчезновение реальности единицы, лежащей в основе физической действительности, может привести к исчезновению реальности как таковой. Вот почему единство человека существует не на эмпирическом уровне, а дается как "идеальный человек" -- как множество, отражающее в себе единство Бога и Логоса.
________________
1 Соловьев В. С. Чтения о Богочеловечестве // Соловьев В. С. Соч.: В 2т. Т. 2. М.: Правда, 1989. С. 115.
256 Глава 9
Эти идеи были разработаны Павлом Флоренским в "Столпе и утверждении истины" -- книге, которая, вероятно, сыграла важную роль в хармсовском понимании телесности. Флоренский исходит из того, что человек "дан" нам в виде тела, которое не относится к бесконечно расщепляемой эмпирии, но именно выражает идею целого:
Ну что же такое тело? -- Не вещество человеческого организма, разумеемое как материя физиков, а форму его, да и форму внешних очертаний его, и всю устроенность его как целого, -- это-то и зовем мы телом2.
Единство тела заставляет нас, по мнению Флоренского, идти от его "онтологической периферии" к его "онтологическому сердцу", каковым и является символическое сердце -- точка, ответственная за единство формы тела.
Деление, измерение, разрезание тела в такой перспективе -- это чисто эмпирическая процедура, отражающая слепоту к фундаментальной неделимости "идеального" тела Соловьева. Гомотипия тела, по Флоренскому, -- это символическое отражение его "истинного" "онтологического" строения в эмпирии его "оболочки"3. Гомотипия позволяет выделять в теле верх и низ и, соответственно, отыскивать в "идеальном" человеке единство трех сфер, трех начал:
Соотношение трех начал чел-го тела, имеющих центры свои в т р е х частях его, животе, груди и голове, схематически м. б. представлено как взаимное проникновение этих трех систем, но с наибольшею напряженностью деятельности, в соответств. части тела4.
Павел Флоренский. Диаграмма трех начал внутри единства человеческого тела из "Столпа и утверждения истины"
_________________
2 Флоренский П. А. Столп и утверждение истины. М.: Правда, 1990. С. 264.
3 Там же. С. 266.
4 Там же. С. 730.